>".................
>Можно, конечно, сказать: а почему было бы не дать тем ребятам на Кубе или нашим на химфаке возможность вести общенациональную дискуссию - так, чтобы все вопросы тот же Кастро смог бы снять не в спортзале университета Орьенте, а в газете "Гранма"? Это была бы та именно демократия, которой так хотели наши перестройщики - и все были бы довольны. Тогда мы над этим думали, и я лично пришел к выводу, что в обществе советского типа это было бы невозможно. Слишком серьезно все относились к слову. Сейчас, при Ельцине, Путине и т.д., мы видим, что можно устроить такой политический режим, при котором слово "снизу" вообще ничего не значит. Власть и ее социальная база ("собственники") имеют средства для того, чтобы создать такой информационный шум, что этого слова практически никто и не услышит - потому и бороться с ним не надо. В то же время власть устраняет из законов всякую обязанность отвечать на слово "снизу". Мели, Емеля!
>Демократия советского типа была устроена по-другому, и слово имело такую силу, что всякая открытая полемика с враждебными власти нотками сразу вызывала раскол. Судя по рассказам матери, дискуссии в партии, которые в 20-30-е годы открывала оппозиция, сразу ставили всю страну в чрезвычайное состояние. Раскалывался каждый коллектив, даже совершенно далекий от политики. Работать было невозможно. Так что, думаю, до 60-х годов в СССР на такую роскошь не было средств. Дискуссии велись не открыто, а на совещаниях, как рабочее обсуждение. А на Площадь Революции в Гаване, куда собирался миллион человек, Кастро выходил говорить свою речь часа на четыре уже не дискутируя, а объясняя. Хотя, если читать и слушать его речи, всегда аргументы "оппонентов на совещании" в них приводились - но уже как обсужденный и отвергнутый вариант. Такого же типа были и выступления Сталина. Я бы сказал, что с Хрущева-то и начался волюнтаризм, его выступления были экстравагантными, в них нить рассуждений было трудно уловить и не чувствовалось внутреннего диалога. Хотя, по-моему, это отражало общий спад в состоянии умов нашей партийной верхушки - как будто сильно устали после войны. Через какое-то время они уже и не могли пойти на открытый спор - подросла скептическая молодежь, с которой они утратили общий язык и наверняка проиграли бы дискуссию. Даже в тех главных вопросах, в которых они были правы. Такой, мне казалось, возник порочный круг.
>................"
"Слишком серьезно все относились к слову". Это полностью и унаследовал СССР от Российской Империи - к словесной критике там тоже относились вполне серьезно (и даже методы "усмирения" похожие - в 20 в. они были еще усугублены). Да и теперь: попробуй скажи публично (если дадут) что-нибудь "не то", что принято "в приличном обществе" - заклюют и объявят врагом, недобитком (может, иными словами). То, что ныне за "это" не сажают (почти) и не расстреливают по суду (разве что из-за угла или у подъезда собственного дома, если что-то действительно угрожающее), вовсе не значит, что общество стало терпимее (см. в т. ч. наш Форум). У него просто гораздо меньше сил, чем тогда, в то время. Не только на реальный мордобой, но вообще на что-то большое и хорошее ДЛЯ ВСЕХ. Это, кстати, очень радует "активных адаптантов" (уже приводил мнение одного из них) - они не встречают сопротивления, разве что со стороны своих собратьев, а без активного ОБЩЕСТВА, без его "осуждающих взоров" (с), без "фильтрации" никакого государства не построить. Разве что "малину".
Большое преступление нашей интеллигенции "в массе" состоит в том, что она отказалась от миссии "смягчения нравов". Напротив, когда замаячила "демократия", послышались омерзительные вопли радости - наконец-то это "старичье" (не в смысле собственно возраста) сдохнет, и ни о ком думать не надо, "ура! мы ломим, гнутся шведы..." О компромиссе с, так сказать, "выросшими в рабстве" и речи нет. Одно ерничанье.
Впрочем, может быть, слишком много требований к интеллигенции? Способна ли она на это? А ведь сколько, наверное, "интелов" радуется, что их, наконец-то, оставили в покое, и им не надо (чертыхаясь про себя и дрожа от презрения к "быдлу") сеять "разумное, доброе, вечное"...
(Я, например, за свой собственный счет немало людей в Филармонию переводил - потому что абсолютно уверен, что серьезная музыка - она для всех, а не для избранных (a bon entendeur, salut!). А о том, что музыка, если ее слушать не как "щекотание" или "поглаживание", смягчает нравы, знал еще г-н Журден. %-))) Недавно заметка в "Ведомостях" прошла, что в криминальных кварталах Нью-Йорка или др. амер. города стали на улицах по согласованию с полицией транслировать Баха и Моцарта - и количество престулений стало заметно меньше. Может, это утка...)
>Так вот, глядя на людей в лаборатории, я поначалу задумывался - что же так тянет людей там работать? Ведь шансов выбиться в Нобелевские лауреаты, академики и т.д. у большинства ничтожны. Все мы были именно муравьями, и все были довольны - согласно темпераменту каждого. Меня надоумила поэзия, а потом уж я получил подтверждения в размышлениях великих ученых. Все мы в лаборатории ткали одну ткань, каждый вносил ценные крупицы, которые не всегда можно было и заметить, но все знали, что это так. Большой успех немногих принадлежал всем, и это чувствовалось так глубоко, что внешние оценки и суждения были несущественны.
>Я вспомнил это по двум причинам. Во-первых, это невыраженное чувство Общего дела в те годы наблюдалось в очень многих проявлениях советской жизни. Это иногда называли коллективизмом, но, по-моему, прямой связи с этим понятием это "чувство муравья" не имело. И искусственно, путем разумной организации труда, создать его было бы трудно. > Тогда это было частью культуры, просто в поэзии и в науке проявлялось сильнее, чем на заводе. А потом появились прогрессивные теории, "оценки вклада", системы стимулирования - и это чувство стало подавляться. Вовремя объяснить его как-то не сумели. А сегодня и самые разумные молодые люди уверены, что, например, бедой советской науки было наличие большой массы "посредственных работников" - балласта. Значит, совсем плохо стали понимать.
>В советском строе балласта не было и быть не могло. Само это понятие было для него чужеродным. Можно сказать, что оно было понятием-вирусом. Мы были соборными личностями, хотя этого слова и не знали, и все вместе составляли симфонию. Поэтому вопрос о ценности каждого было просто некорректен, несоизмерим с реальностью. Обо многих можно было сказать: этот ценен тем-то и тем-то. Но ни о ком нельзя было сказать, что он "не имеет ценности". И в лаборатории с умным руководителем это было очень хорошо видно. Как-то раз у нас собрался уходить один парень - сманили его в Новосибирский Академгородок. Все думали, что шеф воспримет его уход с радостью, потому что от него было много неприятностей. То нижний этаж затопит, то со спиртом его поймает охрана. Все время был на грани увольнения. И вдруг шеф стал всеми силами препятствовать его уходу, даже предосудительными методами. Он знал, что этот "балласт" представляет для лаборатории огромную ценность. Знал - а доказать бы не смог.
>Когда в 70-е годы в обиход вошло слово "балласт", это уже было симптомом весьма глубокого разрыва с самими основами советского строя. Но этого, конечно, ясно не понимали. Интуитивно, да. И потому вспыхнула короткая, но яростная схватка с будущими перестройщиками именно по этому вопросу.
>.................."
Слово в слово с Вами о "балласте" мне говорил мой научный руководитель. Он утверждал и утверждает, что руководитель формируется его учениками и младшими коллегами, большое вырастает на "культуре" среднеуровневого. Хотя Скептика Вы этим не убедите, Сергей Георгиевич - он скажет, что после 60-х очень много было именно таких, которые вообще никакой ценности не представляли.
А, между прочим, Америка-то, кажется, и сильна "посредственностями" неплохого уровня. %-)))
