|
|
От
|
Георгий
|
|
|
К
|
И.Т.
|
|
|
Дата
|
09.10.2007 19:00:00
|
|
|
Рубрики
|
Прочее; Тексты;
|
|
(!!!!) А. Горянин. "Как это могло случиться?!" (*+)
http://www.lgz.ru/article/id=1702&top=40&ui=1190799833806&r=741
Дискуссия
Как это могло случиться?!
УРОКИ ОКТЯБРЯ: ВЗГЛЯД ИЗ ХХI ВЕКА
Отсчитав от большевистского переворота назад ровно год, ясно видишь всё неправдоподобие произошедшего
Александр ГОРЯНИН
359 РОКОВЫХ ДНЕЙ
Погружение в реалии 25 октября 1916 года открывает, казалось бы, ясную картину. Было полностью отлажено производство боеприпасов, покончено со «снарядным голодом». 1500 км русско-австрийского фронта проходили по территории Румынии и Австро-Венгрии, а на турецком фронте корпус генерала Баратова двигался к Мосулу и Багдаду. Немцы оставались крайне трудным противником, но уже всему миру было понятно, что война («цепь катастроф, ведущая к победе») не может закончиться ничем, кроме поражения Германии.
Год выдался на редкость урожайным, возросло поголовье скота, нехватка рук в селе была терпимой, к тому же на сельхозработы были брошены пленные. В городах оборонные предприятия давали отсрочку от армии, так что рабочих было в избытке. Несмотря на войну, был отмечен прирост населения. Но главное, все российские политические силы вели себя разумно. О том, чтобы они могли двигать массами, казалось, не может быть и речи.
К весеннему наступлению Русской армии была пошита новая форма по рисункам Виктора Васнецова – вскоре склады этой формы достанутся Красной Армии, а шлемообразные головные уборы получат название (бедный Васнецов!) «будёновок» и «умоотводов». Слова Маяковского о «терновом венце революций», в котором якобы «грядёт шестнадцатый год», выглядели 25 октября 1916 года глупой экзальтацией. Да и кто знал тогда Маяковского? Ленин, сидя в Цюрихе, писал о мертвенной политической тишине, сковавшей воюющую Европу.
Те, кто решился нарушить эту тишину, видимо, рассудили: царя надо свалить как можно быстрее, ибо после победы над немцами и даже на пороге победы это станет немыслимым делом, народ не позволит. 1 ноября 1916 года. Прогрессивный блок (объединение либеральных и центристских фракций обеих палат парламента – Государственной думы и Государственного совета) нарушил политический мораторий, потребовав отставки председателя Совета министров Б.В. Штюрмера из-за слухов о том, что он готовит сепаратный мир с Германией.
«Глупость или измена?» – снова и снова вопрошал с думской трибуны, любуясь собой, Милюков. Николай II убрал Штюрмера, но отложил вопрос об «ответственном министерстве» (т.е. правительстве, ответственном перед Думой). В ответ актив Прогрессивного блока приступил к подготовке дворцового переворота. Началось сползание к революции. Четыре месяца спустя она произошла, став полной неожиданностью для Ленина и большевиков. Незадолго до этого он говорил, что ему, старику (46 лет), не увидеть конец русского самодержавия.
«Ещё 1 марта 1917 года, – писал позже Черчилль, – царь был на своём троне. Российская Империя и Русская Армия держались, фронт был твёрд, и победа несомненна... Строй, который возглавлял Николай II, к этому времени выиграл войну для России». Черчилль, скорее всего, имел в виду 1 марта по григорианскому календарю – т.е. 16 февраля для Российской империи. Если бы Николай спохватился в этот день, всё могло повернуться иначе. Но он мог спохватиться и повести себя как мужчина даже 13 дней спустя, 1 марта по старому стилю. В любом случае слова Черчилля – хорошее предостережение тем, кто склонен обольщаться кажущейся ясностью ситуации.
Последовавшие события – умело инспирированные волнения в Петрограде, революционер Бубликов, измена Волынского полка, преступная бездеятельность генерала Хабалова, отречение царя, создание Временного правительства, пресловутый «Приказ ‹ 1» и даже прибытие пассажиров запломбированного вагона – при всей своей мрачности вовсе не вели прямо к захвату власти партией, чьи вожди только что открыто выступали за поражение России в войне. Поначалу всё выглядело так, что у этой партии просто нет шансов. Этот шанс им подарила деятельность министра, а затем и премьера А.Ф. Керенского.
ПЕРВЫЙ ВОЖДЬ КОМОМ
Балтийские матросы в Петрограде. 1917 год Его премьерство было воспринято общественностью как спасительное. 8 июля 1917 года ЦИК Советов объявил новый кабинет «правительством спасения революции», признав за ним неограниченные полномочия. Казалось, «двоевластию» пришёл конец.
Александр Фёдорович Керенский – вот тот человек, кому полагался бы памятник от советской власти. Поскольку эта мысль давно приходила в голову миллионам людей, советские историки, даже изображая главу Временного правительства жалким шутом, одновременно старались сделать из него страшного врага, приписывали бонапартизм, намерение установить кровавую диктатуру и даже вернуть монархию. И, разумеется, всегда находили доказательства.
На самом же деле эсер Керенский оказался для Ленина таким врагом, о каком можно лишь мечтать. При этом А.Ф. никак не назовёшь случайной в революции фигурой. Успешный адвокат, он участвовал начиная с 1906 года в ряде громких политических процессов, защищал революционеров, включая большевиков. Керенский был одним из самых ярких оппозиционных депутатов Государственной думы 4-го созыва. Его выступление в Думе 15 февраля 1917 года («Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало» и т.д.) стало прологом Февральской революции и сделало его затем одним из её вождей. Кстати, к вопросу о свободе слова в царской России: в каком ещё парламенте воюющей страны было возможно произнести подобное?
Возможно, Керенскому казалось, что он «поймал волну» и на её гребне достигнет намеченных целей: доведёт Россию до Учредительного собрания и до победы в войне, станет первым президентом демократической Российской республики. Но почему же, когда до назначенных на 17 сентября выборов в Учредительное собрание оставался месяц с небольшим, он их отложил? Это дало повод буквально всем обвинить Временное правительство в стремлении подольше остаться у власти, стать постоянным. Как мы теперь знаем, отсрочка оказалась роковой. Одним из главных лозунгов октябрьского переворота стало обещание (лживое) в кратчайшие сроки созвать Учредительное собрание.
Керенский как министр юстиции и как министр-председатель провёл ряд выдающихся правительственных актов. Была узаконена неслыханная и небывалая до того нигде в мире полнота политических, экономических и социальных прав женщин, чем наша страна могла бы гордиться, если бы помнила об этом. Россия первой среди многонациональных государств устранила все виды дискриминации по национальному, расовому и религиозному признакам, предоставив всем равные избирательные права (на подобное не отважились, напоминает историк Б.В. Межуев, даже французские левые в период нахождения у власти Народного фронта перед Второй мировой войной). Была провозглашена свобода совести, введена пропорциональная система выборов по партийным спискам, к чему Россия вернулась сегодня, и на её основе летом 1917-го прошли муниципальные выборы в 130 городах страны. (Кстати, большевики получили на них в целом по России всего 7,54% голосов, хотя их петроградский показатель оказался близок к 30%.) Но не будем забывать, что Керенский со студенческих лет принадлежал к той части интеллигенции, которая только и делала, что расшатывала устои государства, ослабляла гайки государственной машины. Когда же эта расшатанная конструкция подверглась мощным сейсмическим встряскам войны и революции, случайно оказавшиеся у власти Керенский со товарищи с ужасом увидели, что их былые усилия не пропали даром – конструкция готова рухнуть в любой миг.
ВСЁ БЫЛО ТАК ВОЗМОЖНО
После провала своей первой попытки (3–5 июля 1917 года) захватить власть несколько десятков видных большевиков (Троцкий, Раскольников, Крыленко, Дыбенко, Антонов-Овсеенко, Каменев, Луначарский, Рошаль, Коллонтай и др.) оказались за решёткой, а Ленин с Зиновьевым спрятались в знаменитом шалаше. Если бы не злосчастный Корниловский мятеж, они бы прятались там, глядишь, до Учредительного собрания. Иногда можно прочесть, что почти два месяца о большевиках не было слышно, что их даже начали подзабывать. Конечно, хватало других событий – Русская армия взяла Черновцы, немецкая – Ригу, царскую семью сослали в Тобольск, открылся Поместный собор и так далее, – но и большевики никуда не делись. Несмотря на бунт, РСДРП(б) не была запрещена и всего три недели спустя после своего «разгрома» провела очередной 6-й съезд. На Выборгской стороне, в просторном зале частного общества, собрались около 250 делегатов. Максимум, чего они боялись, это разгона, в связи с чем на четвёртый день съезд перешёл на «подпольный» режим работы – в рабочий клуб у Нарвской заставы. В этом глубоком подполье съезд заседал ещё шесть дней. В руководство съезда входили несколько человек, разыскиваемых в связи с событиями 3–5 июля, но главное – съезд утвердил курс на вооружённый захват власти. В воюющей стране!
Похоже, эсер Керенский не сделал то, что был обязан сделать, по простой причине: он боялся опорочить саму социалистическую идею. Большевики оставались для него братьями-социалистами, пусть и заблудшими, но такими же членами Интернационала, как эсеры. Планы же захвата ими власти ещё могли показаться в те дни просто разговорами.
Они бы и остались разговорами, если бы Керенский не сделал в страхе перед Корниловым ряд роковых ошибок. 27 августа он велел раздать («временно»!) 20 тысяч винтовок отрядам Красной гвардии, создававшимся на петроградских заводах. Естественно, получить оружие обратно нечего было и думать, и через короткое время оно было обращено против Временного правительства. Но главная ошибка была совершена 2 сентября, после «победы» над Корниловым: Троцкий, Раскольников и ещё около 140 большевиков были выпущены на свободу (а кого-то выпустили ещё в августе).
НЕ КЛЕМАНСО
Сегодня кажется странной слепота Временного правительства в отношении самого грозного симптома надвигавшейся беды: сразу после отречения Николая II резко сократилось число солдат, подходивших к исповеди, об этом пишут многие мемуаристы. Сотни тысяч солдат восприняли «отставку» царя как разрешение их от воинской присяги, которую они принесли Богу, царю и Отечеству. Простые люди, особенно из крестьян, видели в присяге страшную клятву, нарушить которую означало попасть в ад. После 2 марта большинство из них сочло себя свободным от этой клятвы. Они ничего больше не были должны не только царю, но и Богу. А нередко даже и Отечеству. Солдаты, в чьих душах произошло крушение веры, дезертировали первыми. Дезертиры сыграли важнейшую роль в событиях 1917 года.
Падение императорской власти стало потрясением, конечно, не только для фронтовиков. Историк И.Г. Яковенко отмечает, что вплоть до 60-х годов этнографы фиксировали в среде старшего поколения поговорку: «Бей, не робей – царя убили, Бога нет». В архаическом крестьянском сознании царь и Бог связаны воедино. Бог живёт на небе и всё видит, царь – главный от Бога на земле. Если царя нет, то и Бога нет, это было очевидно для архаического человека, говорит Яковенко. Бояться того, кто всё видит и может покарать, больше не надо. А значит, можно всё: бей, не робей.
Какова была доля людей с таким настроем? Вычислить это сегодня уже невозможно. Главное – их оказалось достаточно для катастрофы. Потрясение у них прошло быстро, они первыми начали требовать всё и сразу. Для большевиков они стали незаменимым тараном в деле сокрушения исторической России – гораздо более мощным и безотказным, чем «сознательные рабочие». Они и выпущенные по щедрой амнистии Керенского уголовники.
Чтобы совладать с этой стихией, требовалась изворотливость, но её-то у Временного правительства и не было. Оно, похоже, полагало, что вот пройдут выборы, соберётся Учредительное собрание, создадутся комитеты, подкомитеты, комиссии, будут решены процедурные вопросы, вопросы представительства – и вот тогда можно будет законным образом приступить к вопросу о земле, о федеративном устройстве, о сословиях и прочем. Народу же – и законопослушным, и буйным, и анархистам, и дезертирам – следует благовоспитанно ждать. Весы истории колебались, и перевесить могла даже песчинка.
Весы колебались тогда не только в России. Но когда во Франции в конце 1917 года события повернули к местному изданию большевизма (взбунтовались и подняли красные флаги более ста полков, а два корпуса даже двинулись на Париж), у страны нашёлся спаситель, 76-летний премьер Жорж Клемансо. Расстрелами и заградотрядами он остановил развал фронта, отдал под суд министров-пораженцев, превентивно арестовал свыше тысячи человек по всей Франции – всех, кто теоретически мог возглавить красный бунт, и – о ужас! – заставил прессу прикусить язык. Керенский, увы, был не Клемансо.
ПОД ОТКОС
Категорически нельзя играть по правилам с противником, для которого не существует правил. Тем более нельзя играть с ним в поддавки.
Надёжной защитой Временного правительства мог стать стоявший в Царском Селе и не заражённый большевизмом Третий конный корпус генерала Краснова, но Керенский под давлением левых приказал отвести его к Пскову, после чего значительную часть сил корпуса разбросали по разным фронтам. Здесь присутствовал личный мотив: Керенский знал, что Краснов не принимает его всерьёз как Верховного главнокомандующего и преподал урок генералу.
Ещё один шанс предотвратить катастрофу был упущен уже в последние дни. Генерал Алексеев брался призвать на защиту Временного правительства офицеров. Авторитет Алексеева, пусть и вышедшего в сентябре в отставку (и даже вопреки его роли в низложении царя), был так велик, что пять тысяч офицеров из пятнадцати, находившихся в столице, он гарантировал. Да ещё и юнкеров в придачу. Возможность остановить путчистов была реальной: Красная гвардия с военной точки зрения была нулём, некоторой силой были матросы, но не против офицерских команд. Что же до Петроградского гарнизона, остряки называли его «Петроградским беговым обществом» – столько в нём за три года войны осело уклоняющихся от службы, ограниченно годных и т.п. Да, он был сильно заражён большевистскими настроениями, но все соглашались, что если исход борьбы и решится в пользу большевиков, то не благодаря гарнизону. Однако Керенский отказался от предложения Алексеева, испугавшись, что защитники в первую очередь разберутся с ним.
Слухи и газетные статьи о грядущем перевороте появились с десятидневным опережением. Максим Горький выступил в «Новой жизни» с обращением «Нельзя молчать!». Он требовал, чтобы большевики открестились от этих слухов. Большевики отвечали уклончиво.
Вряд ли Керенский был совсем уж слеп. Но он почему-то сохранял уверенность, что худшее не произойдёт. Это сродни загадке 22 июня 1941 года: «человек наверху» убеждён, что знает нечто, позволяющее сохранять спокойствие. Застигнутая врасплох страна ожидала или чего-то другого, или в другие сроки. Кто внушал Керенскому ложные представления? Судя по его мемуарам, это мог быть полковник Генерального штаба Георгий Петрович Полковников, по должности главный начальник Петроградского округа, тайный корниловец, желавший устранить Временное правительство руками большевиков, с тем чтобы затем расправиться с ними как заведомо неспособными удержать власть. Полковников до конца уверял, что сил достаточно, опасаться нечего.
В решающий день 24 октября Полковников издал приказ №251 по Петроградскому округу, гласивший: «Всем частям и командам оставаться в казармах впредь до получения приказов из штаба округа… Все выступающие вопреки приказу с оружием на улицу будут преданы суду за вооружённый мятеж... В случае каких-либо самовольных вооружённых выступлений или выходов отдельных частей или групп солдат… приказываю офицерам оставаться в казармах». То есть если нижние чины самовольно хлынут на улицу, офицер не мог переступить порог казармы даже в попытке остановить подчинённых? Или Керенский был прав, предполагая, что Полковников толкал события к свержению правительства руками большевиков, чтобы затем устранить их силами Петроградского гарнизона? Если это так, первая часть замысла ему удалась. В отличие от второй 29 октября, когда он смог поднять против большевиков только юнкерские училища, но не гарнизон.
ОТМАТЫВАЯ ЛЕНТУ НАЗАД
Отматывая ленту назад, ясно видишь, что большевистский переворот не был неотвратимостью, видишь множество исторических развилок, спасительно уводивших от него. Есть вещи, о которых невозможно размышлять без закипания крови, но надо делать над собой усилие и ставить себя на место людей 1917 года. Будь у них возможность заглянуть в будущее, они действовали бы иначе – почти все, независимо от того, на чьей стороне они были в роковой миг.
Это сегодня понятно, что в ответ на начало захвата ленинцами стратегических точек столицы (во время войны!!!) офицерские команды должны были окружить гнёзда большевиков, хорошо известные, подкатить пушки и броневики и, не считаясь с жертвами и ущербом для зодчества, разнести их в щепы.
Да, при этом погибло бы какое-то количество дыбенок, крыленок, сталиных, дзержинских, троцких и «братишек» помельче (В.И. ещё продолжал благоразумно отсиживаться на Сердобольской). Скорее всего, мемориал погибших борцов (я не шучу, эти люди умерли бы смертью героев, не успев узнать о себе ничего плохого) сегодня посещали бы туристы, как они посещают памятник коммунарам в Париже, а гиды рассказывали бы о реакционной военщине, пролившей 90 лет назад невинную кровь.
Партия большевиков, давно образумившаяся, имела бы в Государственной Думе 27-го созыва пятую часть мест, переходя от роли конструктивной оппозиции к участию в коалиционных правительствах и обратно, а Россия избежала бы самых страшных событий своей истории. Миллионы несчастных не были бы убиты в расстрельных подвалах, утоплены на баржах, взяты в заложники и затем казнены, замучены в концлагерях и на гиблых рудниках, в тундре и глухих поселениях, закопаны в вечной мерзлоте. Мы не узнавали бы, холодея от ужаса, как срезали под корень историческую Россию с её дворянством, казачеством, купечеством, промышленниками, духовенством, крестьянством, интеллигенцией. Мы жили бы сегодня в процветающей многолюдной стране.
Что понятно сегодня, не могло быть понятно тогда. Русские военные не хотели начинать братоубийственную войну. Заяви большевики честно и сразу, что намерены умертвить миллионы соотечественников, разрушить душу и нравственность народа, превратить страну в ад на земле, военные действовали бы иначе. Однако в те дни многие рассуждали так: одного «временного» социалиста, притом крайне надоевшего, сменит другой. Тревожно, конечно, – но ведь это только до Учредительного собрания. Подготовка к выборам идёт вовсю, так стоит ли стрелять в своих?
Но и большевики тогда ещё не планировали массовые убийства и колымские лагеря. Они ждали, что народ под их руководством дружно переделает неправильный старый мир в правильный новый, коммунистический – мир без денег и собственности, мир учёта и контроля, распределения и счастья. На Страшном суде они, наверное, будут говорить: «Мы были вынуждены. Знаете, на какое сопротивление материала мы натолкнулись?» А «материал» сопротивлялся, если кто забыл, утопии, придуманной в Западной Европе двумя русофобами по имени Маркс и Энгельс.
Из многих тысяч красных активистов 1917 года и Гражданской войны (в советское время придумали про таких говорить, что они «делали революцию») немногие умерли своей смертью. Подавляющему большинству досталась пуля в затылок. Никакие деникины, колчаки и красновы не учинили бы над ними в случае своей победы такую повальную расправу. Неужели это было высшее отмщение?
И почему с нами случилось всё то, что случилось? Этот риторический вопрос не имеет смысла. Наши далёкие предки в отличие от нас всегда твёрдо знали, почему. «За грехи наши», говорили они о нашествии злой Орды и других бедах.
За грехи наши. Из российских безбожных интеллигентов ХХ века это поняли единицы. Простой народ оказался зорче. Есть свидетельства, что многие крестьяне, которых в коллективизацию погнали куда Макар телят не гонял, восприняли это как божью кару за своё поведение в Гражданскую войну, за измену присяге, дезертирство, грабежи усадеб, за поругание святынь. Они даже писали в письмах из Котласа, из Приобья и других подобных мест, что вот тогда, десять лет назад, они от Бога отвернулись, а нынче Бог отвернулся от них.