|
|
От
|
IGA
|
|
|
К
|
IGA
|
|
|
Дата
|
28.06.2007 01:58:46
|
|
|
Рубрики
|
Тексты;
|
|
Марксизм и большевизм. Часть II
http://www.russ.ru//culture/teksty/marksizm_i_bol_shevizm_chast_ii
<<<
Марксизм и большевизм. Часть II
Статьи на непопулярную тему
Вадим Межуев
История распространения и развития марксистских идей в России пока никем не написана, хотя за последние годы вышли обширные исследования о русском восприятии идей Канта, Гегеля, Шеллинга, Ницше и ряда других крупнейших европейских мыслителей XIX века. При всем влиянии этих мыслителей на русскую общественно-философскую мысль, они не идут ни в какое сравнение с Марксом, ставшим для России почти на целое столетие первым авторитетом (второй - Ленин) в делах не только идеологических, но и практических. В течение долгого времени все общественные дисциплины обретали у нас право на существование в качестве лишь марксистско-ленинских, а сам марксизм-ленинизм, возведенный в ранг официальной государственной идеологии, считался единственно верной научной теорией в сфере философского, исторического, социального и гуманитарного знания. Каким был этот марксизм и насколько он был аутентичен взглядам самого Маркса - вопрос, который до сих пор дискутируется российскими учеными и публицистами, но никто из них не оспаривает того, что под знаком марксизма в России прошла по существу целая историческая эпоха.
Хорошо известно, что "марксизм ХХ века" - явление неоднородное, включающее в себя разные течения политической, общественной и философской мысли, порой резко конфликтующие между собой. Существует, например, западный и русский марксизм, каждый из которых и внутри себя весьма многолик. К западным марксистам относят и тех, кто напрямую развивал идеи Маркса (например, А. Грамши, Корш, Г. Лукач), и тех, кто, не во всем следуя ему, был един с ним в негативной оценке капитализма - австро-марксистов, склонявшихся к неокантианству, теоретиков Института социальных исследований во Франкфурте, "новых левых", некоторых представителей таких, казалось бы, немарксистских философских течений, как позитивизм, феноменология, экзистенциализм, структурализм, постмодернизм(1), современных левых постмарксистов. Русский марксизм также не исчерпывается Лениным, включает в себя представителей легального, социал-демократического (Плеханов, например), советского марксизма. К марксистам причисляли себя некоторые прокоммунистически настроенные политические лидеры азиатских стран (Мао-цзе-дун, Хо-ши-мин и др.), что позволяет говорить о восточном, или азиатском, марксизме(2). Так что "марксизмов" много, хотя Маркс - один. И не все, что в ХХ веке называлось марксизмом, можно целиком отнести на счет Маркса.
Советский марксизм не является в этом отношении исключением, хотя более других разновидностей марксизма претендовал на аутентичное воспроизведение взглядов Маркса. Именно в СССР родилось выражение "верные марксисты" с добавлением, естественно, слова "ленинцы". Борьба за "чистоту марксизма", направленная против всех попыток его модернизации или хотя бы частичного переосмысления, велась практически на протяжении всего существования советской власти. На словах поощрялся "творческий марксизм", на деле любая попытка такого творчества, если она исходила не от самой власти, преследовалась и осуждалась как оппортунизм, ревизионизм и отступление от марксизма. Справедливости ради надо отметить, что претензия на аутентичность, действительно, подкреплялась огромной работой по собиранию, хранению и изучению текстов Маркса и Энгельса, многократному переизданию собрания их сочинений и отдельных произведений. Марксоведение в СССР располагало богатейшими архивами, материальными средствами, научными учреждениями и квалифицированными кадрами специалистов. Иное дело, что интерпретация текстов классиков марксизма, как правило, не выходила за рамки идеологически дозволенных клише и стереотипов, которые до сих пор довлеют над сознанием многих людей, считающих себя марксистами.
Своеобразие русского марксизма, из которого вырос и советский марксизм, - общепризнанный факт. Еще в конце XIX века Маркс был воспринят многими в России чуть ли не как новоявленный пророк, наделенный даром провидения и знанием всех тайн истории. О религиозных корнях марксизма писали и на Западе, но только в России стало обычным сравнивать марксизм с религией, а Маркса с новым мессией. Так, Н.А. Бердяев видел в марксизме религию, идущую на смену христианству, а ныне живущий исследователь марксизма К.М. Кантор указывает на прямую параллель между учениями Иисуса Христа и Карла Маркса. Расходясь по форме (одно - религия, другое - наука), они едины по смыслу, являя собой два "парадигмальных проекта" человеческой истории, сменяющих друг друга в ходе общечеловеческой эволюции. Сам Кантор объясняет эту смену тем, что "проект Маркса" был более универсальным, чем "проект Христа", хотя и он в настоящее время исчерпал себя(3). В сознании россиян присутствовал, конечно, и другой Маркс, в учении которого, по словам Ленина, "нет ни грана морали". Этот Маркс - воинствующий безбожник, лишенный каких бы то ни было иллюзий материалист, беспощадный к своим классовым врагам революционер. Тоже по-своему пророк, только сравнимый не с Христом, а с Антихристом. В русском общественном сознании образ Маркса двоится, поляризуется до полной противоположности, представая то абсолютным воплощением добра, то столь же абсолютным воплощением зла. И таким он воспринимается, по существу, до сих пор. Кто обожествляет или, наоборот, демонизирует Маркса, смотрит на него преимущественно через призму религиозно-нравственного сознания, что вообще характерно для России с ее традицией судить обо всем на свете, прежде всего, с этической позиции.
Важно, однако, понять, почему Маркс, а не кто-то другой, оказался здесь почти на целое столетие предметом чуть ли не религиозного поклонения и культа. Почему именно в России, отнюдь не занимавшей в сознании Маркса центрального места, его учение стало путеводной нитью для нескольких поколений? И почему в Москве, а не в какой-то другой столице мира, поставлен памятник Марксу - политическому деятелю и мыслителю совсем другой страны и другой культуры?
Марксизм в России (во всяком случае, до крушения социализма) - не просто научная теория, подлежащая, как и все в науке, обсуждению и критике, а единственно верная, непогрешимая во всех своих составных частях идеология, знающая ответы на все вопросы жизни. Вопреки желанию Маркса и Энгельса покончить со всякой идеологией, заменив ее наукой, именно в России их учение было превращено в идеологию по преимуществу, причем сначала партийную, а затем государственную. Уже одним этим отношение к марксизму в России отличалось от европейского - значительно более трезвого и критического. Свою законченную форму это отношение получит после появления на русской политической сцене партии большевиков. Большевики не только объявили марксизм своей партийной идеологией, предметом своего монопольного владения, но придали ему вид, который и сегодня для многих россиян является единственно подлинной версией марксизма. При всех частных достижениях марксистской мысли в СССР ей, как мы считаем, так и не удалось выйти за рамки этой версии. А чтобы понять, в чем именно она состояла, необходимо предварительно разобраться в природе большевистского движения(4).
Своим происхождением большевизм обязан не марксизму - искать в учении Маркса его корни, как это делают многие критики марксизма, вряд ли правильно - а специфическим условиям русской истории и русской революции(5). Большевизм возник в стране, стоявшей перед необходимостью своей ускоренной модернизации (индустриализации в первую очередь), причем в условиях исторической и культурной неготовности к ней большинства населения. В такой стране даже после победы в ней буржуазно-демократической революции модернизация не может осуществляться по демократическому сценарию, а сама эта революция быстро перерастает в свою противоположность. Большевики - не причина, а следствие недемократичности страны. Демократия отвергалась ими не в силу идеологической предвзятости, а по причине, имеющей сугубо объективное происхождение. Ни одна из известных к тому времени форм демократии не содержала в себе ответа на два коренных вопроса русской истории, которые во многих странах Европы были решены задолго до установления там демократических порядков.
Первый вопрос - крестьянский. Большая часть российского крестьянства - основное население страны - жила в условиях общинно-патриархальной деревни, что служило главным тормозом на пути модернизации страны, ее перехода к частнособственнической (капиталистической) системе отношений. Не государство, а именно сельская община привязывала Россию прочными канатами к традиционному укладу жизни. Можно ли демократическими средствами сломить сопротивление общины, направить развитие страны по капиталистическому руслу?
В крестьянской стране революционная борьба с самодержавием и политическим бесправием, даже если она и инициируется какой-то частью образованного общества, может быть поддержана народными массами лишь при условии решения главного вопроса их жизни - вопроса о собственности на землю и продукты своего труда. Вопрос о власти - кому она принадлежит, по каким принципам формируется - значим для них лишь в той мере, в какой от него зависит это решение. Критерием хорошей власти служит здесь не то, насколько она считается с законом и правом, а насколько в сознании масс предстает как добрая, справедливая к "простому народу" и беспощадная ко всем, кого этот "народ" считает своими врагами. Моральное требование к власти - править по совести - важнее здесь любых соображений юридически-правового порядка. Понятно, что отношение к власти, оказываемая ей поддержка основывается здесь более на вере в ее добрые намерения, чем на знании законов, которыми она должна руководствоваться в своей деятельности. Участие масс, обладающих таким сознанием, в революционном процессе никогда не будет иметь своим следствием демократические перемены.
Даже Маркс думал, что революция, если она произойдет в России, может быть только крестьянской и, следовательно, далекой от всякой демократии. "Настанет русский 1793 год, - предупреждал он, - господство террора этих полуазаиатских крепостных будет невиданным в истории"(6). В том же духе высказывался и Энгельс: "Она (русская революция - В.М.) начнется, вопреки предсказаниям Бакунина, сверху, во дворце. Но раз начавшись, она увлечет за собой крестьян, и тогда вы увидите такие сцены, перед которыми побледнеют сцены 93 года"(7). Уже в конце 90-х гг. в одном из писем к русскому корреспонденту, Энгельс писал, что переворот в отсталой стране с многочисленным крестьянским населением может быть осуществлен "ценой страшных страданий и потрясений"(8). В условиях общинного землевладения переход к капитализму сопровождается отрывом значительной части крестьянства от земли, что, естественно, не может произойти безболезненно и бескровно. Поэтому в своем знаменитом письме к Вере Засулич Маркс советовал русским социалистам дождаться социалистической революции на Западе (о возможности ее победы в России он даже и не помышлял), чтобы затем, встав в хвост Европе, перейти к социализму на базе собственного общинного земледелия, т.е. минуя капитализм. Согласно такому пожеланию, Россия и после победы социалистической революции в мировом масштабе должна будет остаться аграрной страной, мировой деревней, передоверив функцию мирового города промышленно развитому Западу. Вряд ли такое пожелание могло устроить русских марксистов. Впоследствии Сталин решит этот вопрос чисто по-русски, предпочтя длительной и неопределенной в своих результатах новой экономической политике Ленина (тоже не слишком демократической, учитывая сохраняющуюся руководящую роль партии) раскулачивание и насильственную коллективизацию. А как бы решили этот вопрос другие партии, приди они к власти? Допустим, коллективизацию они заменили бы на хуторизацию и фермеризацию (как при Столыпине), но ведь тоже насильственную, поскольку добровольный выход из общины, как показывает мировая практика, затянулся бы на века.
Второй вопрос - национальный. Не в том дело, что Россия - многонациональная страна (таких стран много), а в том, что каждый народ живет здесь на своей исторической территории, сохраняет связь со своими богами, языком, традициями и культурой, так и не успевшими переплавиться в одном общем котле. Что может заставить эти народы жить вместе, в одном государстве? Опыт существования многонациональных государств подобного типа (за исключением, возможно, маленькой Швейцарии) свидетельствует не в пользу демократии. Любая попытка демократизации тут же приводит к их распаду по национальным границам, последним примером чему может служить Югославия, а до нее - все европейские империи, включая царскую Россию. И не всегда этот распад означает переход к демократии; у власти обычно оказываются радикальные в своем национализме партии и движения. Образованный по инициативе большевиков СССР явился наиболее грандиозной в ХХ веке попыткой сохранить целостность государства при наличии множества образующих его народов и наций, но и эта попытка, как выяснилось, была не слишком демократической. После распада СССР та же проблема стоит перед современной Россией, считающей себя многонациональной федерацией. Можно ли решить ее демократическим путем? Пример Чечни говорит, пожалуй, об обратном.
Наличие этих двух нерешенных в русской истории проблем стал причиной перехода части русской социал-демократии на позиции большевизма. К учению Маркса это не имеет прямого отношения. Примерно в том же направлении эволюционировали и некоторые социалистические партии в странах Европы, потерпевших поражение в первой мировой войне: в Италии это привело к фашизму, в Германии - к национал-социализму. С большевизмом их объединял отказ от демократии как формы политического правления и инструмента модернизации. Но если большевики - даже в самый жесточайший период развязанного ими государственного террора - не порывали связи с марксизмом, сохраняли видимость верности ему, что в немалой степени способствовало его дискредитации, то итальянские фашисты и немецкие нацисты, порой даже сочувствуя и подражая методам большевистского правления, не хотели иметь с учением Маркса ничего общего.
Причину возникновения большевистского и подобных ему движений часто ищут в дурном характере и злых намерениях их вождей. О сходстве Муссолини и Гитлера с Лениным и Сталиным написано множество страниц(9). Но как объяснить их почти одновременный приход к власти в столь все же разных странах, как Италия, Германия и Россия? Ведь не просто случай способствовал их стремительному возвышению. Своей политической карьерой они обязаны, видимо, не только проявленной ими воли к власти, но существовавшему в этих странах реальному общественному запросу на лидеров подобного толка.
Диктаторы не приходят к власти по собственному желанию. Хотя претендентов на эту роль хватало во все времена, их появление в ХХ веке - причем не где-нибудь, а в странах европейского континента - свидетельство сложившейся в этих странах общественной ситуации, в которой диктаторским режимам не было альтернативы. При других режимах существование этих стран как суверенных государств, способных достигнуть военного и промышленного паритета со странами-победительницами, был бы, видимо, сильно затруднен. Не удивительно поэтому, что новоявленные диктаторы вышли из рядов не консерваторов и традиционалистов, мечтающих о реставрации старых порядков, а из среды социалистов и анархистов, более всех говоривших о прогрессе и наступлении новых времен. Все они оправдывали свою власть исключительно заботой о будущем процветании и величии собственной нации, государства или трудящихся классов. А чем еще можно соблазнить народ, проигравший войну и оказавшийся в состоянии разорения и нищеты? Обещание покончить с национальным унижением и бедностью, от кого бы оно ни исходило, оказывается здесь важнее любых призывов к свободе и демократии. Что же говорить о русском крестьянстве, веками мечтавшем не о Конституции и правовом государстве, а о собственной земле и жизни досыта? Откуда ему было знать, что одно без другого просто не существует?
В передовых странах Запада промышленная модернизация осуществлялась, как правило, в режиме демократии [IGA: это когда женщины и негры не имели права голоса, видимо] и рыночной (капиталистической) экономики. Но можно ли посредством демократии модернизировать страну, в которой не сложилось гражданское общество, а средний класс находится в зачаточном состоянии? И как с помощью демократии сохранить территориальную целостность государства, которая перестала быть монархией и империей? Ни у кого из противников большевизма не было ответа на эти вопросы - ни у русских либералов, ни у народников, ни у русских социал-демократов (меньшевиков), воспитанных на идеях европейского марксизма. Короткое пребывание у власти Временного правительства подтвердило неготовность России к демократии в полной мере. По сравнению со своими политическими противниками, так и оставшимися в XIX веке, именно большевики оказались в этот период людьми ХХ века.
Примечания:
1. См. Андерсон Пери. Размышления о западном марксизме. Пер. с англ. М.1991.
2. См. Монсон Пер. Марксизм // Современная западная социология: теории, традиции, перспективы. Пер. с швед. СПБ. 1992. С. 106-153.
3. См. Кантор К.М. Двойная спираль истории. Историософия проектизма. Т. 1. М. 2002.
4. Обзор высказываний деятелей русской культуры и истории о природе большевистского движения см.: Кара-Мурза А.А., Поляков Л.В. Русские о большевизме. М.1999.
5. Ленин, по словам Н.А. Бердяева, "совершал революцию во имя Маркса, но не по Марксу ...Большевизм гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса, Произошла руссификация и ориентализация марксизма" (Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М. 1990. С.88-89). Не менее проницателен в этом отношении Р.Пайпс. В книге "Россия при большевиках" он пишет: "При всех расхождениях современные русские националисты и многие либералы сходились в отрицании связей между Россией царской и Россией коммунистической. Первые потому, что признание такой связи возлагало бы на Россию ответственность за собственные несчастья, которые они предпочитали относить за счет инородцев, в первую очередь евреев. В этом они весьма напоминают консервативные круги в Германии, которые представляют нацизм как феномен общеевропейский, тем самым отрицая его очевидные корни в немецкой истории и особую ответственность своей страны. Такой подход легко находит сторонников, ибо перекладывает вину за все последствия на других. Либеральная и радикальная интеллигенция не столько в России, сколько за рубежом тоже отрицает родственные черты царизма и коммунизма, потому что это превратило бы всю русскую революцию в бессмысленное и слишком дорого оплаченное предприятие" (Пайпс Ричард. Россия при большевиках. М. 1997. С.593-594).
6. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т.12 С.701.
7. Там же. Т.29. С. 124.
8.Там же. Т.39. С.35.
9. "Ни одна крупная фигура среди социалистов в Европе до Первой мировой войны не носила большего сходства с Лениным, чем Бенито Муссолини" (Пайпс Ричард. Россия при большевиках. С.296).
27 июня 2007 г. | 14:54
Обсуждение
27 июня 2007 г. | 19:37
УжОс!
Эта статья - что-то за гранью здравого смысла. Товарищ Межуев перебрал отравы под названием "кара-мурза" и несколько повредился рассудком.
<<<