Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	23.06.2005 21:48:11
	Рубрики	Прочее; Тексты;

"Известия". Юрий Феофанов: "Мы не кричали "За Родину!", мы за нее сражались" (*+)

----------------------------------------------------------------------------
----
МЫ НЕ КРИЧАЛИ "ЗА РОДИНУ!", МЫ ЗА НЕЕ СРАЖАЛИСЬ

[ 17:57 22.06.05 ]

http://www.izvestia.ru/life/article2006474

Сегодня, 22 июня, исполняется 64 года с начала Великой Отечественной войны.

Про войну принято говорить, что она была одна на всех и у каждого своя. Но в
бесконечном обилии личных воспоминаний самых разных людей есть опыт тех, чья
память особенно уникальна, - рядовых солдат Великой Отечественной. Потому
сегодня, в День памяти и скорби, "Известия" обратились к размышлениям одного
из них.

Слово - ветерану Великой Отечественной, старому известинцу Юрию Феофанову.

На традиционной встрече участников Великой войны один из ветеранов, с
густыми рядами орденских планок, вдруг сказал: "Мы не кричали "За Родину!",
мы за нее сражались". Помолчал и добавил: "А эти... руки выбрасывают в
фашистском приветствии и кричат "Слава России!". А станут за нее жизни
отдавать?.." Старика, видимо, развезло с фронтовой стопки. Случай этот
натолкнул на воспоминания...
В 1941-м народ сплотился в патриотическом порыве. Но именно тогда, в июле
1941-го, я впервые услышал антисоветское, а значит, и антипатриотическое
слово. Его произнес деревенский парень, остриженный под машинку, - наутро
ему надо было идти в военкомат.
Было это в деревне под Рославлем в Орловской области. Там мы, московские
парни и девушки, копали противотанковые рвы. Мы только что сдали экзамены за
первый курс в педагогическом училище ? 1 им. Ушинского, что и сейчас на
Большой Ордынке, и в воскресенье 22 июня пошли на Таганку в кино на
11-часовой сеанс -еще во вполне мирное время. А когда вышли, была все та же
Таганка, но все было не так. Уже выступил Молотов...
Мы тут же бросились в военкоматы, чтобы нас направили прямиком на штурм
Берлина. Не потому, что были уж такими патриотами, а потому, что были
мальчишками по 16 лет. Вот нас и направили копать противотанковые рвы. От
зари до зари мы копали, а ночевали по избам.
Тогда-то и подошел к нам хозяйский сын. Парень был очевидно подвыпивши.
Кто-то из нас сказал что-то вроде "идешь защищать родную землю". А тот в
ответ, показывая рукой на огород: "Если бы это была моя земля, меня бы с нее
никакой танк не выковырял. А так... пусть кто хочет приходит". Как так,
возмутились мы, это же советская земля, твоя земля - ну, что-то в этом роде.
А его слова врезались в память на шесть десятков лет. И вот столько времени
спустя думаю: был ли тот крестьянский парень русским патриотом, у которого
ненависть к колхозам перевернула исконные чувства, или же... Не знаю, и
сейчас не знаю. А тогда это просто поставило в тупик.
Дело в том, что я был в то время стерильно чистый советский мальчишка.
Пионерские сборы, военные игры, "взвейтесь кострами, синие ночи...".
Очевидно, нам говорили разные слова о советском патриотизме. Хоть бы
полслова запомнил. Но сама наша жизнь без всяких бесед и внушений его
воспитывала.
А потом и нам пришла пора идти на фронт... Попал я на передовую летом
1943-го. Наш отдельный артиллерийско-пулеметный батальон занял позицию
где-то на северном фланге Курской дуги. Из "сорокапяток" мы пукали по двум
немецким танкам, которые, кажется, на наши залпы никакого внимания не
обращали. Спасибо, другая артиллерия их подбила. Вскоре наши грозные орудия
с вооружения сняли. И совершенно рыжий капитан, не мог не запомнить
фамилии - Пушкин, определил меня в саперы.
Опять к вопросу о патриотизме. Что двигало солдатскими массами? Расскажу
трагикомический эпизод.
В послевоенных фильмах очень часто разыгрывалась сцена. Командир или
политрук выскакивает из окопа с наганом в поднятой руке и кричит: "Вперед,
за Родину, за Сталина!". Пропагандистская ли это придумка или в самом деле
так кричали? Те, кто в рукопашную ходил, может, и кричали именно эти слова,
хотя, думаю, подбирали что-нибудь из ненормативной лексики. Но у меня-то
особый случай. Кто-то по войне промчался на танках, кто-то ее прошагал, а
мы - саперы - от Калинковичей до Штеттина ее проползли на животе. И,
согласитесь, в этом положении неудобно было кричать про товарища Сталина.
Так о том эпизоде. Это было летом 44-го, когда наносили мы вермахту
знаменитый сталинский "пятый удар" - освобождение Белоруссии и выход на
Европу. Наш батальон два или три дня не мог сковырнуть немцев с какой-то
безымянной высотки. В печенках сидела эта высотка. Как теперь я понимаю, не
в печенках, а в подсознании. Но о Фрейде тогда мы и слыхом не слышали.
Был у нас повар Яша, хромоногий нестроевик. К тому же еврей. Мы его за глаза
звали Геббельсом. Поскольку кухня то приедет, то не приедет, Яша приберегал
для нас сухой паек: банки тушенки, хлеб, еще какую-то снедь, разложенную по
пакетам. А те пакеты Яша на ночь привязывал к своим ногам - чтобы не сперли.
Все это знали. И был у нас балагур и заводила Саша Кичивин. Ночью, надев
немецкую пилотку, он зашел в сарай, где спал Яша со своими припасами на
привязи, включил фонарик и заорал: "Хенде хох!". Яша очнулся, схватил
автомат, который у него был всегда под рукой, как и тушенка, и дал очередь -
к счастью, в белый свет. Но что же тут началось! Все - "в ружье"! А что
происходит - непонятно. По всем законам паники нам надо было бы бежать
назад. Но поскольку в печенках, а как теперь мы знаем от неведомого тогда
Фрейда, в подсознании сидела эта треклятая высотка, мы бросились вперед. И
взяли ее ночным штурмом.
Так что, спрашиваю себя, движет солдатским порывом? Да никакой призыв "За
Родину, за Сталина!" не бросил бы наш батальон в ту отчаянную ночную атаку.
Я называю это чувство естественным патриотизмом.
Почему такое потрясающее патриотическое чувство в народе вызвала речь
Сталина 3 июля 1941 года? Я думаю, из-за обращения "братья и сестры".
Суровый, жестокий и непреклонный вождь обратился к народу за помощью, если
хотите, показал слабость: без вас всех мы не выстоим. И народ ответил
доверием вождю. Доверием даже тех, кто совсем недавно жестоко пострадал от
режима.
И опять я к частностям. Однажды мы испытали такое чувство доверия к
организации, ну уж никак не подходившей для нежных чувств. Уполномоченным
"Смерша" у нас был старший лейтенант с очень подходящей для его ведомства
фамилией - Крамсалов. Красавец под метр девяносто, всегда в безупречном
мундире и до блеска начищенных сапогах, вежливый и холодный. Понятно, его
все обходили стороной. Мы его почему-то прозвали "веселым дядей".
Поступил приказ сформировать в нашем батальоне взвод разведки. И, понятно,
это не могло пройти мимо уполномоченного "Смерша" - все же в тылы немцев
предстояло ходить. И стали нас по одному вызывать к "веселому дяде". Первым
вызвали Лешу Пронкина. Из своих 30-35 лет, наверное, половину он сидел.
Уголовное прошлое Леши включало побег через тайгу и испытание штрафной
ротой. Человек он был храбрости отчаянной, а при всяких вылазках сливался с
местностью, как кошка. На его счету уже было несколько "языков", и, думаю,
только сомнительное прошлое помешало ему получить Героя.
Вернулся Леша от "веселого дяди". Молчит. Кто-то все же спросил: "Ну, и
что?" "А ничего, - улыбнулся Леша, - на вас буду доносить. Так что языки не
распускайте, а то ишь вздумали товарища Сталина обсуждать". Мы в самом деле
обсуждали Верховного - зачем он надел форму с погонами и лампасами; лучше бы
оставался в "шинели простого солдата", как написал о нем Анри Барбюс. А Леша
добавил: "Все подписал, о неразглашении тоже".
А потом нас всех по очереди вызывали к Крамсалову. Мы подписывали о
пресечении, о неразглашении и тут же все разглашали - между собой, понятно.
И вдруг заявляется в нашу землянку сам уполномоченный "Смерша". Обвел
холодным взглядом и не спросил, а сказал: "Все рассказали". Мы смотрели в
разные стороны, ожидая, что вот сейчас вызовет наряд, и... А чекист вдруг
улыбнулся: "Доставайте, разведчики, бутылку..."
А в первом же поиске Леша Пронкин оглушил обер-ефрейтора, и мы его
притащили. Ну, а если бы не доверился нам уполномоченный "Смерша", поступил
бы как по его инструкциям положено? Преступили же мы закон? Ничего бы,
конечно, не случилось, все равно до Берлина бы дошли. Но с каким же
воодушевлением после той бутылки мы выполняли задания, когда давал их
уполномоченный "Смерша".
А когда прошел "азарт войны"? Тут мне хочется сказать о нашем замполите
майоре Миронове. Такого человека я не видел больше никогда. Ни при
коммунистах, ни при демократах, ни при Сталине, ни при Брежневе. Советского
патриота в полном, до бытовых подробностей, смысле этого слова.
Как ни горько это говорить, но, войдя в Германию, мы сразу же перестали быть
советскими патриотами. При вступлении в немецкую деревню мои мужички-саперы
рты пораскрывали: "Господи, да чего же им было у нас надо?!" "Логово зверя"
поразило своим благосостоянием. Зайди в "хлев", открой кран - вода, включи
рубильник - силосорезка. Но - все брошено. Кирпичные дома с городской
мебелью, в погребе закатанные консервы, в специальной камере свиной окорок в
полпуда. И - спирт, который у них употреблялся для технических и кулинарных
целей, а у нас, понятно, по назначению. В шкафах барахла несчитано. Но
тогда, в первые дни, мы его не брали - как тащить?
За время боев и походов солдаты, да и офицеры пообтрепались изрядно. И
теперь старики-немцы шили нам хромовые сапоги "гармошкой", немыслимые френчи
и гимнастерки из явно неуставного коверкота. Своими оставались только
пилотки. Наш старшина ездил в самой настоящей баронской карете, в какой-то
шубе с меховым воротником, пока не нарвался на постороннее начальство.
Разрешили вещевые посылки: рядовым - 5 кг в месяц, офицерам - 10,
генералам - 15; да с собой можно было иметь 50 кг при демобилизации. Ну, мы
и рыскали в поисках трофеев.
Единственный в нашем батальоне, кого это не коснулось, был комиссар Миронов.
Он ходил в застиранной, линялой гимнастерке и кирзовых сапогах, с полевой
сумкой через плечо, туго набитой конспектами лекций и агитматериалами. Он не
взял ни нитки из всего барахольного изобилия. Не послал ни одной посылки -
это мы узнали в полевой почте специально. Он, понятно, не мог остановить
поток - трофеи были разрешены высшей волей. Но он был таким, каким был, -
прямым нам укором. Самим собой он спасал честь воина и престиж армии, наш
комиссар Миронов, шагая по поверженной Германии в стоптанных кирзовых
сапогах.
Такие вот впечатления и воспоминания вызвали слова незнакомого мне
фронтовика, с которых я начал рассказ. И на некоторые размышления о
сегодняшнем дне толкают эти воспоминания. Истинное, народное чувство
патриотизма живет в людях всегда, иначе они не были бы русскими, немцами или
американцами. Какие бы строи или режимы ни господствовали в обществе.
Зададимся вопросом: патриоты ли в глубине души те юноши, которые взмахивают
рукой в фашистском приветствии и кричат: "Слава России!"? И те, кто громит
рыночных торговцев "не той" национальности? Или пресловутые футбольные
фанаты? А их надо не клясть, надо находить с ними общий язык. Это отнюдь не
означает возврата к казенной пропаганде, которая способна родить лишь
антипатриотизм. Власть должна искать те подходы, которые свидетельствовали
бы о ее доверии к людям. И тогда люди ответят взаимным доверием. Как это
было в самые тяжкие моменты нашей истории.

===================

ФЕОФАНОВ Юрий Васильевич - один из "старейшин" журналистского цеха
"Известий". Родился в 1925 году. Детдомовец. Призван в армию в январе 1943
года, на передовой до самой Победы: войну начал на Курской дуге рядовым, а
закончил под Штеттином сержантом, командиром саперного отделения.
Демобилизовался в 1946 году. Закончил Московский полиграфический институт,
стал журналистом. В "Известия" пришел в 1956 году, проработал здесь почти 45
лет. В последние годы редактировал созданный при редакции журнал "Закон".
Ныне - на пенсии.

Читатели старшего поколения наверняка помнят имя Юрия Феофанова по острым,
проблемным материалам на правовую тему.