|
|
От
|
Георгий
|
|
|
К
|
Георгий
|
|
|
Дата
|
27.05.2005 21:15:05
|
|
|
Рубрики
|
Тексты;
|
|
(!!!!!!!!) А. Елисеев. Кто развязал большой террор или О подлинных инициаторах политических репрессий 30-х (*+)
http://nash-sovremennik.info/p.php?y=2005&n=3&id=20
НАШ СОВРЕМЕННИК
Очерк и публицистика
АЛЕКСАНДР ЕЛИСЕЕВ,
кандидат исторических наук
КТО РАЗВЯЗАЛ "БОЛЬШОЙ ТЕРРОР"?
О подлинных инициаторах политических репрессий
1937-1938 годов
Введение
Вопрос, вынесенный в заглавие этого скромного труда, у многих навер-няка
вызовет недоумение или даже гнев. Как это - кто? Давным-давно известно -
Сталин и его подручные. Зачем дурить людям головы, задавая ритори-ческие
вопросы?
Любопытно, что даже те, кто склонны положительно оценивать роль Сталина в
нашей истории, в большинстве своем приписывают организацию массовых
репрессий ему же. Дескать, уничтожал троцкистов, палачей времен "красного
террора", бюрократов, скрытых врагов Советской власти. В общем - нужное
подчеркнуть, все зависит от политических убеждений.
Главное, все сходятся на том, что именно Сталин был организатором мас-совых
репрессий. Казалось бы, такое единодушие должно убеждать. Однако давайте не
будем спешить. Мало ли сколько было расхожих пред-ставлений, а потом
выяснялось, что они не ценнее мыльного пузыря. Попро-буем взглянуть на
проблему "Большого террора" непредвзято.
Для начала выясним, откуда возник массовый политический террор. Он появился
в эпоху революций. Резкий поворот в общественном развитии всегда порождал
мощное сопротивление широких социальных слоев. Революциям сопротивлялись не
только представители свергнутой верхушки, но и массы, точнее, их часть. А
подавление масс, соответственно, требовало массового террора.
Классическим образцом можно считать якобинский террор 1793-1794 годов,
который во Франции унес около миллиона жизней. Такова была цена Великой
французской революции. Однако политический терроризм, в той или иной
степени, были присущ и другим буржуазным революциям - английской,
американской, испанской, итальянской. Любопытно, что он был присущ и первой
российской революции, вспыхнувшей в 1905 году. Я имею в виду террор эсеров и
анархистов. Его принято называть индивидуальным, однако он на деле принял
характер массового. И это неудивительно, ведь эсеры имели в своем
распоряжении массовую партию леворадикального толка.
По самым скромным подсчетам, в годы эсеровско-анархического террора погибло
12 тысяч человек. Думские депутаты-монархисты однажды принесли в зал
заседаний склеенные бумажные листы, на которых были написаны имена жертв
террористов. Так вот, полосу этих бумаг они смогли развернуть по всей ширине
зала. До революции была выпущена многотомная "Книга русской скорби". В ней
собраны данные о жертвах. Среди них лишь очень немногие принадлежали к элите
русского общества. Масса людей пострадала совершенно случайно. Например, 12
апреля 1906 года при взрыве дачи П. А. Сто-лыпина погибли 25 человек,
пришедших на прием к премьер-министру.
Все это было генеральной репетицией гораздо более страшного "красного
террора", который показал, что массовый терроризм присущ не только
буржуазным, но и социалистическим революциям. Это потом подтвердил и пример
"великой пролетарской культурной революции", осуществленной Мао Цзэдуном.
Погибли десятки миллионов китайцев, ставших жертвами как госбезопасности,
так и шаек озверевших юнцов, именуемых хунвейбинами и цзаофанями.
Пристрастие к террору продемонстрировали и революции "справа". Придя к
власти на волне "национальной революции", национал-социалист Гитлер подверг
репрессиям сотни тысяч немцев. Только членов Коммунистической партии
Германии было казнено 33 тысячи человек. А уж какой террор Гитлер
организовал на оккупированных территориях, говорить, я думаю, не стоит.
Теперь давайте обратимся к фигуре Сталина. Исследователи как-то не склонны
преувеличивать революционность этого деятеля. Напротив, многие наблюдатели,
как "левые", так и "правые", считают, что Сталин был могильщиком
"пролетарской" революции. И очень мало тех, кто ставит его на одну доску с
творцами Октября.
Меня давно занимает такой парадокс. Проводя параллели с Великой французской
революцией, Сталина часто именуют термидорианцем, а его политику -
термидором. Особенно любил говорить о сталинском термидоре Троцкий. Однако
ведь именно группировка термидорианцев положила конец массовому
революционному террору 1793-1794 годов, который грозил уже пожрать и самих
революционеров. И если Сталин - термидорианец, то какой же он тогда
организатор террора?
Как ни относиться к Сталину, но очевидно, что он осуществил ряд мер,
направленных против нигилизма, порожденного революцией. Восстановил в правах
национальный патриотизм. Наряду со своим культом установил культ русской
литературы. Взял курс на укрепление семейного уклада. "Реабилитировал"
многих исторических деятелей старой России. Прекратил преследование церкви.
И в то же самое время именно он развернул массовый террор? Получается, что
преодоление нигилизма ведет именно к массовому террору, широкомасштабным
репрессиям? Непонятно... А если предположить, что развязы-вание террора
произошло против воли Сталина?
Но, может быть, допустить и обратное? Что, если Сталин и в самом деле был
верным продолжателем дела Ленина и Троцкого, как нас уверяют некоторые? Что
ж, давайте вглядимся повнимательнее.
Глава 1. Профессиональный контрреволюционер
В борьбе с мировой революцией
Начать я предлагаю со сталинской внешней политики. В ней отчетливее всего
проявился его консерватизм, который не следует путать с ретроградст-вом. На
международной арене он выразился в категорическом нежелании "бороться за
коммунизм во всемирном масштабе". Само коммунистическое движение
рассматривалось Сталиным сугубо прагматически - как орудие геополитического
влияния России. Во внешней политике сталинское неприятие революционного
нигилизма и радикализма заметно более чем где бы то ни было.
Еще в 1918 году Сталин публично выражал свое скептическое отношение к
пресловутой "мировой революции". Во время обсуждения вопроса о мирном
соглашении с немцами он заявил: "...Принимая лозунг революционной войны, мы
играем на руку империализму... Революционного движения на Западе нет, нет
фактов, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться".
Свой скепсис Иосиф Виссарионович сохранил и во время похода на Польшу (1920
год). И он же, один-единственный во всем Политбюро, не верил в возможность
"пролетарской революции" в Германии, которую советские вожди хотели
осуществить в 1923 году. В письме к Зиновьеву он замечал: "Если сейчас в
Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты подхватят, они провалятся
с треском. Это "в лучшем" случае. А в худшем случае - их разобьют вдребезги
и отбросят назад... По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять". И не
случайно, что именно Сталин возглавил в 20-е годы разгром левой оппозиции,
которая зациклилась на мировой революции.
На протяжении всех 30-х годов, будучи уже лидером мирового коммунизма,
Сталин навязывал западным компартиям оборонительную тактику. Западные
коммунисты всегда были нужны ему как проводники советского влияния, но не в
качестве революционизирующей силы. В 1934 году в Австрии (февраль) и Испании
(октябрь) вспыхнули мощные рабочие восстания, в которых приняли участие и
тамошние коммунистические партии. Сталин этим восстаниям не помог вообще
ничем - ни деньгами, ни оружием, ни инструкторами.
Сталин не верил в революционные устремления европейского пролетариата.
Известный деятель Коминтерна Г. Димитров рассказывает в своих дневниковых
записях об одной примечательной встрече со Сталиным, состоявшейся 17 апреля
1934 года. Димитров поделился с вождем своим разочарованием: "Я много думал
в тюрьме, почему, если наше учение правильно, в решающий момент миллионы
рабочих не идут за нами, а остаются с социал-демократией, которая
действовала столь предательски, или, как в Германии, даже идут за
национал-социалистами". Сталин объяснил этот "казус" следующим образом:
"Главная причина - в историческом развитии, в исторических связях
европейских масс с буржуазной демократией. Затем, в особенном положении
Европы - европейские страны не имеют достаточно своего сырья, угля, шерсти и
т. д. Они рассчитывают на колонии. Рабочие знают это и боятся потерять
колонии. И в этом отношении они склонны идти вместе с собственной
буржуазией. Они внутренне не согласны с нашей антиимпериалистической
политикой".
Весьма поучительно обратиться к событиям, предшествовавшим советско-финской
войне 1939-1940 года. Ее довольно часто считают проявлением сталинской
агрессивности, указывая на сам факт территориальных претензий Москвы. Но
мало кто знает, что до начала официальных переговоров с Финляндией Сталин
вел с этой страной переговоры неофициальные, тайные.
Документы, подтверждающие это, содержатся в архиве Службы внешней разведки.
Не так давно они были опубликованы в 3-м томе "Очерков истории внешней
разведки". Архивные материалы повествуют о том, как еще в 1938 году Сталин
поручил разведчику Б. А. Рыбкину установить канал секретных контактов с
финским правительством. (В самой Финляндии Рыбкина знали как Ярцева. Он
занимал должность второго секретаря советского посольства.)
Финны согласились начать тайные переговоры. Через министра иностранных дел
Таннера Рыбкин-Ярцев сделал правительству Финляндии следующее предложение:
"...Москву удовлетворило бы закрепленное в устной форме обязательство
Финляндии быть готовой к отражению возможного нападения агрессора и с этой
целью принять военную помощь СССР". То есть советское руководство всего лишь
хотело, чтобы финны стали воевать, если на них нападут, да еще и приняли бы
советские военные поставки. Сталин очень опасался, что Финляндию захватит
Германия, ведь советско-финская граница пролегала в 30 километрах от
Ленинграда.
Но гордые финны отказались от этого заманчивого предложения. И только тогда
Сталин выдвинул территориальные претензии, причем обязался компенсировать
потерю Финляндией земель большими по размеру территориями Советской Карелии.
Не помешает коснуться предвоенной политики СССР в отношении Прибалтики.
Здесь тоже полно разных мифов. Считается, что Сталин с самого начала ставил
своей целью коммунизацию балтийских республик. Между тем факты опять
свидетельствуют против мифов.
На первых порах СССР хотел только одного - чтобы прибалтийские правительства
согласились на размещение советских войск. Маршал А. И. Мерецков, бывший в
то время командующим Ленинградского военного округа, вспоминает об одном
показательном инциденте. Ему понадобилось построить укрепления на одном из
участков эстонской земли. Он взял разрешение у эстонского правительства, а
также получил согласие местного помещика, на чьей территории планировалось
строить укрепления. Но инициативу Мерецкова категорически не одобрили в
Москве, и он подвергся резкой критике В. М. Молотова.
Ситуация изменилась к лету 1940 года. Немцы в течение рекордно короткого
срока подмяли под себя Данию, Норвегию, Голландию и Бельгию. Выяснилось, что
маленькие государства не способны хоть как-то сдерживать напор немецкой
военной машины. Кроме того, в прибалтийских странах резко активизировались
антисоветские элементы, которые стали готовить фашистский путч. Тогда
руководство СССР потребовало от стран Прибалтики создать правительства,
способные в случае агрессии оказать сопротивление и поддержать СССР.
Первоначально в новых правительствах коммунисты составляли меньшинство. В
правительстве Эстонии вообще не было ни одного коммуниста. Лишь после
выборов, состоявшихся в июле 1940 года, СССР взял курс на советизацию
Прибалтики. Очевидно, Сталина воодушевил тот успех, который одержали на них
просоветские, левые силы.
Архитектор послевоенной стабильности
Еще не окончилась Вторая мировая война, когда Сталин встретился с лидером
Французской компартии Морисом Торезом. Это произошло 19 ноября 1944 года. Во
время беседы Сталин покритиковал французских товарищей за неуместную
браваду. Соратники Тореза хотели сохранить свои вооруженные формирования, но
советский лидер им это решительно отсоветовал. Он дал указание не допускать
столкновений с Шарлем де Голлем, а также активно участвовать в
восстановлении французской военной промышленности и вооруженных сил.
Какое-то время ФКП держалась указаний Сталина. Но склочная марксистская
натура все же не выдержала, и 4 мая 1947 года фракция коммунистов
проголосовала в парламенте против политики правительства П. Рамадье, в
которое, между прочим, входили представители партии. Премьер-министр резонно
обвинил коммунистов в нарушении принципа правительственной солидарности, и
они потеряли важные министерские портфели. Сделано это было без всякого
согласования с Кремлем, который ответил зарвавшимся бунтарям раздраженной
телеграммой Жданова: "Многие думают, что французские коммунисты согласовали
свои действия с ЦК ВКП(б). Вы сами знаете, что это неверно, что для ЦК
ВКП(б) предпринятые вами шаги явились полной неожиданностью".
Сталин предостерегал коммунистов Греции против обострения отношений с
правительством. Но они вождя не послушали и подняли восстание. Тогда Сталин
отказал в поддержке коммунистическим повстанцам. Более того, он упорно
настаивал на прекращении ими вооруженной борьбы. В феврале 1948 года на
встрече с лидерами Югославии и Болгарии Сталин сказал прямо: "Восстание в
Греции нужно свернуть как можно быстрее". В конце апреля того же года
повстанцы уступили и пошли на мирные переговоры с правительством.
Именно Сталин не допустил создания коммунистической Балканской Федерации,
вызвав тем самым упреки И. Б. Тито, который обвинил генералиссимуса в измене
большевистским идеалам.
Сталин был готов отказаться от идеи строительства социализма в Восточной
Германии и предложил Западу создать единую и нейтральную Германию - по типу
послевоенной Финляндии. В марте-апреле 1947 года на встрече четы-рех
министров иностранных дел (СССР, США, Англии, Франции) В. М. Молотов показал
себя решительным поборником сохранения нацио-нального единства Германии. Он
предложил сделать основой ее государственного строительства положения
конституции Веймарской республики.
Сталин советовал коммунистам Западной Германии отказаться от слова
"коммунистическая" в названии своей партии и объединиться с
социал-демократами (данные предложения зафиксированы в протоколе встречи с
руководителями Восточной Германии В. Пиком и О. Гротеволем, состоявшейся 26
марта 1948 года). И это несмотря на огромную нелюбовь вождя к
социал-демократии во всех ее проявлениях!
Сталин спустил на тормозах коммунизацию Финляндии, угроза которой была
вполне реальной. Тамошние коммунисты заняли ряд ключевых постов, в том числе
и пост министра внутренних дел, и тихой сапой уже начали расправу над своими
политическими противниками. Но из Москвы пришло указание прекратить
"революционную активность".
Кстати сказать, Сталин далеко не сразу пошел на установление
коммунистического правления в странах Восточной Европы. В 1945-1946 годах он
видел их будущее в создании особого типа демократии, отличающейся как от
советской, так и от западной моделей. Сталин надеялся, что социалисти-ческие
преобразования в этих странах пройдут без экспроприации средних и мелких
собственников. В мае 1946-го на встрече с польскими лидерами Сталин заявил,
что демократия может стать народной, национальной и социалистической тогда,
когда устранена лишь крупная буржуазия, превра-щающая "свободные выборы" в
фарс, основанный на подкупе политиков и избирателей.
Но усиление конфронтации с Западом (по вине последнего), а также выбор
многими несоциалистическими политиками Восточной Европы сугубо прозападной
ориентации подвигли Сталина взять курс на установление там господства
коммунистических партий. Весьма возможно, что Сталин несколько поторопился с
коммунизацией Восточной Европы, однако это его решение диктовалось накалом
геополитического противостояния.
Не желая посягать на европейские зоны влияния Запада, Сталин в то же время
был непреклонен в решимости создать свою зону влияния на Востоке. Он
поддержал коммунистических повстанцев Мао Цзэдуна, доведя дело до
провозглашения в 1949 году Китайской Народной Республики. Но, опять-таки,
поддержку оказали не сразу. Весной 1946 года Сталин вывел советские войска
из Манчжурии, что противоречило пессимистическим прогнозам американских
военных. Вообще, Сталин долгое время не разрушал мосты даже после
провокаторской речи Черчилля в Фултоне.
Сталин и трагедия Октября
В принципе сталинская внешняя политика была почти идеальной. Любой шаг
"влево" или "вправо" грозил либо впадением в троцкистский авантюризм, либо
сдачей всех государственных позиций. Сталин не подчинялся Западу, но и не
шел с ним на революционный конфликт. Он выступал, выражаясь по-современному,
за многополярный мир. Многополярный не только в цивилизационном, но и в
идеологическом отношении. Данный курс следует считать продолжением курса
внутриполитического. Выше говорилось о том, что сталинское неприятие
революционного нигилизма было заметнее во внешней политике. Заметнее - да,
но это вовсе не значит, что во внутренней политике Сталин был более
авантюристичен. Просто во внутриполитической сфере сталинский курс встретил
самое ожесточенное сопротивление революционеров из ленинско-троцкистской
гвардии, что и предопределило многие откаты "влево".
Внутри страны Сталин также являл собой тип консервативного политика.
Существует довольно распространенное мнение, согласно которому Сталин
отказался от революционного нигилизма и встал на
государственно-патриотические позиции только в 30-е годы - из прагматических
сообра-жений. Дескать, он исходил из того, что скоро наступит война, которую
не выиграешь под левацкими, интернационалистическими лозунгами. Отсюда и его
эволюция. Однако факты эту концепцию опровергают. Сталин был национальным
патриотом и творческим консерватором еще в 1917 году.
В первые месяцы после Февральской революции Сталин был против перерастания
буржуазной революции в революцию социалистическую (свою точку зрения он
изменил только после возвращения Ленина). В марте-апреле на подобных
позициях стояло почти все высшее партийное руководство, находящееся в
России. Подобно лидерам правого крыла российской социал-демократии, оно не
считало необходимым брать курс на перерастание буржуазной революции в
революцию социалистическую. Оно также было против поражения России в войне.
Но Сталин все же занимал особую позицию. Он осознавал, насколько можно
дискредитировать себя поддержкой правительства либеральных болтунов, которые
разваливают страну и во всем оглядываются на своих англо-французских
покровителей. Согласно ему, надо было поддерживать "временных" лишь там, где
они, вольно или невольно, проводят преобразо-вания, необходимые для России.
В марте 1917 года Сталин впервые открыто декларировал приверженность
русскому национальному патриотизму. Будущий строитель (правильнее сказать -
реставратор) великой державы выступал за руководящую роль русского народа в
революции, против интернационализма, который потом дли-тельное время
осуществлялся за счет стержневого народа России. В статье "О Советах рабочих
и солдатских депутатов" он обращался с призывом: "Солдаты! Организуйтесь и
собирайтесь вокруг русского народа, единст-венного верного союзника русской
революционной армии".
Ещё один важный пункт сталинской программы того периода составляют его
специфические взгляды на советы. Как известно, после победы Фев-ральской
революции в Петрограде и других регионах стали возникать Советы рабочих,
крестьянских и солдатских депутатов. Но общенационального, все-российского
Совета так и не возникло. По сути, деятельностью других советов руководил
Петроградский Совет, бывший собранием столичных левых политиков, не всегда
точно учитывающих интересы трудового населения столь огромной страны.
Формально над советами возвышался их съезд, то есть общенациональный орган,
однако он созывался время от времени и не был постоянно действующей
структурой, способной конкурировать со столичными политиками, которые были
рядом с центральной властью.
Если бы советы имели свой общенациональный, постоянно действующий орган, то
в России возникло бы действительно народное представительство, свободное от
буржуазного парламентского политиканства западного типа (выборы могут быть
свободными только тогда, когда нет ни бюрократи-ческого диктата, ни подкупа
избирателей крупными капиталистами). Оно сочеталось бы с мощной
правительственной, исполнительной вертикалью, но не подавлялось бы ею.
Так вот, Сталин предлагал российским революционерам именно этот вариант. В
двух своих мартовских статьях "О войне" и "Об условиях победы русской
революции" он выступит за создание органа под названием Всерос-сийский Совет
рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Тогда проект Сталина, предполагавший установление реального совето-властия,
был отвергнут как "правыми" сторонниками Каменева, так и "левыми"
приверженцами Ленина. К чему это привело - известно. Позже Сталин еще
попытается снова вернуться к своему мартовскому проекту. Во время
консти-ту-ционной реформы 1936 года на месте громоздкой системы съездов
Советов будет создан Верховный Совет страны. Однако на этот раз
советовластия не получилось, несмотря на все старания вождя. О причинах
этого будет сказано позже.
Различия между подходами Сталина и Ленина прямо-таки бросаются в глаза после
сравнения двух вариантов воззвания партии большевиков, опубликованных 10
июня в "Солдатской правде" и 17 июня в "Правде". Первый принадлежит Сталину,
второй, отредактированный, Ленину. В сталинском тексте написано:
"Дороговизна душит население". В ленинском: "Дороговизна душит городскую
бедноту". Разница налицо. Сталин ориентируется на весь народ, имея в виду
общенациональные интересы, тогда как Ленин апеллирует к беднейшим слоям,
пытаясь натравить их на большинство.
Сталин желает: "Пусть наш клич, клич сынов революции, облетит сегодня всю
Россию...". Ленин расставляет акценты по-иному: "Пусть ваш клич, клич борцов
революции, облетит весь мир...". Как заметно, Сталин мыслит патриотически, в
общенациональном масштабе, Ленин - космополитически, в общемировом.
Показательно, что у Ленина дальше следует абзац, отсутст-вующий в тексте
Сталина. В нем говорится о классовых "братьях на Западе".
Сталин в своем варианте воззвания вновь говорит о "Всероссийском Совете",
Ленин же поправляет его, говоря о советах.
В сентябре, по горячим следам корниловского мятежа, Сталин написал статью. В
ней он обрушился на англо-французских покровителей кадетствую-щего генерала.
Примечательно, что для характеристики заграничных манипу-ляторов им
используется слово "иностранцы". Ленин и другие большевики больше писали об
"империалистах", используя классовый подход. Для Сталина же эти империалисты
являлись в первую очередь внешним врагом, который, как и встарь, пытается
ослабить Россию.
Почти через месяц после Октябрьского переворота, 20 ноября, Сталин на
заседании Совнаркома предложил не разгонять Учредительное собрание, а просто
оттянуть его открытие. Он хотел найти некий компромисс между сторонниками
Советов и парламентаризмом западного образца. Он отлично понимал, что
большая часть крестьянства и мелкая городская буржуазия идут за эсерами и
меньшевиками, которые настаивают на верховенстве Учредительного собрания
(выборы это великолепно продемонстрировали). Противопоставить себя этому
громадному большинству означало развязать жесточайший конфликт. И Сталин
этого конфликта опасался. В отличие от большевистской верхушки и Ленина,
которые на упомянутом заседании правительства приняли решение разогнать
"учредилку". По сути дела, этот авантюристический шаг и вызвал гражданскую
войну.
Так как же после всего этого относиться к Сталину, которого большинство
считает деспотом, хорошим или плохим, но все равно - деспотом? Сталин
предложил объединить советы в постоянно действующий всероссийский
"парламент", то есть создать реальное народное представительство,
незави-симое от диктатуры исполкомов. Это как, деспотизм? Сталин высказался
против разгона Учредительного собрания, которое вызвало гражданскую войну и
"красный террор". Это что, тоже деспотизм? Сталин был против штур-ма
мятежных кронштадтцев, тех же самых рабочих и крестьян в матросской форме,
возмущенных продразверсткой. И это опять - деспотизм? Да если бы большевики
приняли некоторые предложения этого "деспота", удалось бы избежать пролития
крови миллионов. Да и самого "Большого террора" 1937-1938 годов не было бы.
Ведь ясно же, что он был бы невозможен без того озверения, к которому страна
привыкла в ходе гражданской войны.
Возникает вопрос: не делаю ли я из Сталина либерала? Нет, не делаю. К
счастью, он таковым не был. По ряду вопросов вождь занимал либеральную
позицию, а по ряду других проявлял себя жестким государственником и
централистом. Как, например, по вопросу о создании Союза Советских
Республик. Тогда либералом показал себя именно Ленин, требующий огромных
прав для республик (в частности, права на выход). Зато Ильич был гораздо
более жесток по отношению к Учредительному собранию или кронштадтским
повстанцам. Он вообще критиковал Сталина за излишнюю мягкотелость по
отношению к врагам и очень хвалил Троцкого с его методами расстрела каждого
десятого в отступившей красноармейской части. Ленин всячески защищал
Троцкого от обвинений в жестокости, утверждая, что Лев Давидович пытается
превратить диктатуру пролетариата из "киселя" в "железо".
В свое время я очень сильно удивлялся тому, что наши либеральные и
демократические обличители коммунизма основной огонь своей критики
направляли и направляют именно против Сталина. Ленину, конечно, тоже
достается, но не столь сильно. Главный демон - именно Сталин. Помнится, как
в середине 90-х годов Г. А. Зюганов решил процитировать отрывок из
сталинской речи на XIX съезде. Так гневу телеобозревателя Е. Киселева не
было предела. Дескать, вот наконец-то Зюганов окончательно показал свое
тоталитарное лицо!
Как же так? Ведь именно Ленин был основателем большевистской системы. И он
был гораздо жестче Сталина, при нем погибло намного больше людей. Почему же
большая часть шишек достается Сталину? А все очень просто. Сталин выволок на
своем хребте великую державу и сделал ее сверхдержавой. А либералам нужно,
чтобы Россия стала всего лишь частью Запада, войдя туда на правах прилежного
ученика. Вот они и не могут простить Сталину изменение траектории движения
России в конце 20-х годов. Проживи Ленин чуть подольше или приди к власти
какой-нибудь действи-тельно "верный ленинец", страна бы просто не выдержала
груза коммунистической утопии. Она бы сломалась, а "добрые" дяденьки с
Запада подобрали осколки и склеили бы что-нибудь нужное себе. Вроде ночного
горшка...
Глава 2. Загадки "тирана"
Неожиданный либерализм
Как видно, Сталин вовсе не был поклонником революционного радикализма - ни
во внешней, ни во внутренней политике. Но как же все-таки быть с репрессиями
1937-1938 годов?
Прежде всего давайте обратим внимание на то, что сам Сталин вовсе не был
каким-то любителем репрессий. Он, конечно, прибегал к ним, но лишь тогда,
когда считал их неизбежными. По возможности же старался избегать их или
смягчать.
Вот несколько крайне показательных примеров. Сам Троцкий в письме к своему
сыну Льву Седову (от 19 ноября 1937 года) признавался, что Сталин, в отличие
от него и других красных вождей, был противником штурма мятежного
Кронштадта. Он был убежден, что мятежники капитулируют сами.
Пример второй. В 1928 году был организован процесс по так называе-мому
"Шахтинскому делу". На нем судили специалистов-инженеров, которых обвиняли
во вредительстве. В Политбюро столкнулись два подхода к судьбе обвиняемых.
"Гуманист" и "либерал" Н. И. Бухарин вместе со своими "правы-ми"
единомышленниками - А. И. Рыковым и М. П. Томским выступали за смертную
казнь. А "кровавый" тиран Сталин был категорически против.
Сталин был и против казни самого Бухарина. На февральско-мартовском пленуме
ЦК (1937 год) бывшего "любимца партии" вместе с Рыковым обвинили в
контрреволюционной деятельности. Для решения их дальнейшей судьбы пленум
создал специальную комиссию. Во время ее работы были выдвинуты три
предложения. Нарком Н. И. Ежов предложил предать Бухарина и Рыкова суду с
последующим расстрелом. Первый секретарь Куйбышевского обкома П. П. Постышев
предложил предать их суду без расстрела. Предложение же Сталина сводилось к
тому, чтобы ограничиться всего лишь высылкой. И это предложение
задокументировано, оно содержится в протоколе заседания комиссии,
датированном 27 февраля 1937 года.
Сталин отнюдь не был жесток ко всем бывшим участникам оппозиций. Он ничего
не предпринял в отношении бывших активных троцкистов - А. А. Андреева и Н.
С. Хрущева. Сталин так и не тронул самого главного своего оппонента в
области внешней политики, М. М. Литвинова. Он также сохранил жизнь и свободу
Г. И. Петровскому, который участвовал во многих антисталинских интригах и
отзывался о Сталине с нескрываемой неприязнью.
После войны Сталин отказался репрессировать маршала Г. К. Жукова, к которому
испытывал неприязнь и который часто и резко спорил с вождем. И это несмотря
на то, что госбезопасность "сигнализировала" Сталину об "измене" маршала!
Сталину претило воспевание репрессий, карательных методов, которое стало
нормой для многих представителей политической и творческой элиты. По
свидетельству адмирала И. С. Исакова, во время посещения
Беломорско-Балтийского канала Сталин не хотел выступать, всячески
отнекивался. Все-таки один раз он выступил, испортив настроение многим
"энтузиастам". Сталин резко раскритиковал (за излишний пафос) предыдущие
выступления, в которых воспевалась стройка и сопутствующая ей "перековка"
заключенных.
Плюрализм вождя
Репрессии часто выводят из "сталинской нетерпимости". В сознании очень
многих прочно утвердился образ Сталина-деспота, требующего от всех, и в
первую очередь от своего политического окружения, строжайшего единомыслия и
беспрекословного подчинения. Надо сказать, что этот образ далёк от
действительности. Безусловно, революционная эпоха с присущими ей
радикализмом и нигилизмом сказалась на характере Сталина. В определенные
моменты ему были присущи и нетерпимость, и грубость, и капризность. Но он
никогда не препятствовал тем, кто отстаивал собственную точку зрения.
Сохранились свидетельства очевидцев, согласно которым Сталин вполне допускал
дискуссии по самым разным вопросам. Вот что говорят люди, работавшие с
вождем. И. А. Бенедиктов, бывший нарком, а затем министр сельского
хозяйства, вспоминает: "Мы, хозяйственные руководители, знали твердо: за то,
что возразили "самому", наказания не будет, разве лишь его мелкое
недовольство, быстро забываемое, а если окажешься прав, то выше станет твой
авторитет в его глазах. А вот если не скажешь правду, промолчишь ради
личного спокойствия, а потом все это выяснится, тут уж доверие Сталина
наверняка потеряешь, и безвозвратно".
Сталинский нарком вооружений Д. Ф. Устинов отмечает, что "при всей своей
властности, суровости, я бы даже сказал жесткости, он живо откликался на
проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость
суждений".
А Н. Байбаков писал о вожде следующее: "Заметив чье-нибудь дарование,
присматривался к нему - каков сам человек, если трус - не годится, если
дерзновенный - нужен... Я лично убедился во многих случаях, что, наоборот,
Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всем,
что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как
натура цельная и прямая".
Порой споры Сталина с лицами из его окружения носили достаточно жесткий
характер. Вот что вспоминает Жуков: "Участвуя много раз при обсуждении ряда
вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окру-жения, я имел
возможность видеть споры и препирательства, видеть упор-ство, проявляемое в
некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того,
что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь,
вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения". Хрущев великолепно
дополняет Жукова, говоря о Молотове так: "Он производил на меня в те времена
впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои
суждения по тому или иному вопросу, высказывался и говорил Сталину все, что
думает".
Свое, отличное от сталинского, видение перспектив социалистического развития
не боялся высказывать А. А. Жданов. Факты свидетельствуют о том, что он
считал необходимым провести широкомасштабные политические реформы. В 1946
году, на мартовском пленуме ЦК, ему было поручено возглавить работу
идеологической комиссии по выработке проекта новой программы партии. И уже
осенью следующего года проект был готов. Он предусматривал осуществление
целого комплекса мер, призванных ради-кально преобразовать жизнь в стране.
Так, предполагалось включить в управ-ле-ние СССР всех его граждан (само
управление предлагалось постепенно свести к регулированию хозяйственной
жизни). Все они должны были по очереди выполнять государственные функции
(одновременно не прекращая трудиться в собственной профессиональной сфере).
По мысли разработчиков проекта, любая государственная должность в СССР могла
быть только выборной, причем следовало проводить всенародное голосование по
всем важнейшим вопросам политики, экономики, культуры и быта. Гражданам и
общественным организациям планировалось предоставить право
непо-средст-венного запроса в Верховный Совет.
Совершенно очевидно, что Сталин, убежденный сторонник укрепления
государства, не мог согласиться с таким весьма либеральным проектом. Но, что
характерно, Жданов имел возможность представить вниманию Сталина и всего
высшего руководства собственную программу преобразований, резко
противоречащую устоявшимся взглядам и подходам.
Иногда и все "раболепное" сталинское окружение занимало позицию, совершенно
отличающуюся от позиции вождя, и последний был вынужден уступать. Приведу
яркий пример. Историк Б. Старков на основании архивных документов (материалы
общего отдела и секретариата ЦК, речь М. Калинина на партактиве НКВД) сделал
поразительное открытие. Оказывается, Сталин хотел поставить на место
потерявшего доверие Ежова Г. М. Маленкова, которого очень активно продвигал
по служебной лестнице. Но большинство членов Политбюро предпочло кандидатуру
Л. П. Берии.
Конечно, далеко не все и далеко не всегда имели полную возможность выражать
свою позицию открыто. Но было бы совершенно неверно считать, что неугодные
мнения обязательно карались и заканчивались неизбежно расстрелом или
лагерем.
При Сталине, в 1951 году, среди экономистов провели широкую дискуссию, в
ходе которой высказывались самые разные, порой довольно неожиданные мнения.
Вкратце укажу на некоторые из них. Заведующий кафедрой Москов-ского
финансового института А. Ф. Яковлев отметил плачевное состояние
отечественной экономической мысли. Причину он видел в том, что ученые ждут,
пока за них все сделает Сталин, и боятся обвинений в "антиленинизме".
Начальник Управления министерства финансов СССР В. И. Переслегин предложил
провести широкомасштабную экономическую реформу, заключающуюся в переводе на
хозрасчет всех хозяйственных структур - от завода до главков и министерств.
И никто не препятствовал в высказывании этих и многих других интереснейших
предположений и предложений. Правда, одного участника дискуссии, Л.
Ярошенко, все же репрессировали - в январе 1953 года, через год после ее
окончания. Тогда Сталин поручил вынести определение позиции Ярошенко двум
участникам высшего руководства - будущему "правдолюбцу" Хрущеву и Д.
Шепилову. Они признали ее антипартийной, и Ярошенко арестовали. Безусловно,
ситуация со свободой слова при Сталине была неудовлетворительной (так же,
как и до него). Но не стоит преувеличивать удельный вес несвободы и
произвола.
Настоящие масштабы
Указанное преувеличение во многом обусловлено тем, что начиная с
перестроечных лет огромное количество историков, публицистов и политиков
упорно завышали масштабы репрессий, развернувшихся в 30-50-е годы. До сих
пор называются цифры в пять, семь, пятнадцать и более миллионов
репрессированных. При этом никто из разоблачителей сталинизма не называет
источники, из которых берется столь жуткая цифирь. А между тем историки,
стоящие на позициях объективного рассмотрения, давно уже задействовали
данные Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), чьи фонды
содержат документы внутренней отчетности карательных органов перед высшим
руководством страны.
Здесь в первую очередь нужно упомянуть справку, представленную Хрущеву 1
февраля 1954 года. Она была подписана Генеральным прокурором Р. Руденко,
министром внутренних дел С. Кругловым и министром юстиции К. Горшениным. В
справке было отмечено: "В связи с поступающими в ЦК КПСС сигналами от ряда
лиц о незаконном осуждении за контрреволю-ционные преступления в прошлые
годы Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией,
судами и военными трибуналами, и в соответствии с вашим указанием о
необходимости пересмотреть дела на лиц, осужденных за контрреволюционные
преступления и содержащихся в лагерях и тюрьмах, докладываем: за время с
1921 года по настоящее время за контрреволюционные преступления было
осуждено 3 777 380 человек, в том числе к ВМН (высшая мера наказания. - А.
Е.) - 642 980 человек, к содержанию в тюрьмах и лагерях на срок от 25 лет и
ниже - 2 369 220, в ссылку и высылку - 765 180 человек".
Вот точное количество лиц, пострадавших от политических репрессий и во время
"сталинизма", и в период нэпа.
Теперь внимательнее вглядимся в данные отчетности НКВД. Сразу скажем, что
приуменьшить масштабы репрессий ежовско-бериевские "монстры" никак не могли.
Им это попросту не было нужно, ведь материалы не предназначались для широкой
публики.
Итак, согласно подсчетам НКВД, в его лагерях, знаменитом ГУЛАГе, по данным
на 1 января 1938 года находилось 996 367 заключенных. Через год их
количество составляло 1 317 195 человек. Но это общее количество всех
заключенных, а ведь сажали не только (и даже не столько) политических. Не
надо забывать и об обычных уголовниках. Так сколько же все-таки пострадало
политических? Тот же самый НКВД дает точный расклад. В 1937 году в лагеря,
колонии и тюрьмы по политическим мотивам было заключено 429 311 человек. В
1938 году - 205 509. А уже в 1939 году число новых политзэков снизилось
почти в 4 раза, до 54 666. Любопытно, что в этом же году основательно
выросло общее количество заключенных ГУЛАГа, составив 1 344 408. Обычно
недоброжелатели Сталина любят козырять этой цифрой, утверждая, что никакого
ослабления террора в 1939 году не произошло. Но, как очевидно, они
игнорируют данные о репрессированных по политическим мотивам. На поверку же
получается, что в этом году новый наркомвнудел Берия больше усердствовал по
линии борьбы с уголовниками, за счет которых и произошло увеличение
численности гулаговского контингента.
За годы перестройки в общественном сознании возникло множество штампов,
связанных с "ужасами сталинизма". Взять хотя бы утверждение о том, что после
войны сидело большинство репатриированных советских граждан. Якобы тот, кто
побывал в плену, обязательно сидел. Однако стоит только обратиться к
архивным данным, к материалам статистики, как от этого штампа ничего не
останется. Вот историк В. Земсков не поленился пойти в ГАРФ и покопаться в
тамошних коллекциях. И что же он выяснил? Оказывается, уже к 1 марта 1946
года 2 427 906 репатриантов были направлены к месту жительства, 801 152 - на
службу в армию, а 608 095 репатриантов были зачислены в рабочие батальоны
наркомата обороны. И лишь 272 867 (6,5%) человек передали в распоряжение
НКВД. Они-то и сидели.
Вряд ли такая цифра должна удивлять и уж тем более возмущать. Надо бы
учесть, что примерно 800 тысяч военнопленных подали заявление о вступле-нии
во власовскую армию. А сколько служили в разных "национальных частях" -
прибалтийских, кавказских, украинских, среднеазиатских! Кстати, и к этим
людям отношение было зачастую вполне либеральным. Так, 31 октября 1944 года
английские власти передали СССР 10 тысяч советских репатриантов, служивших в
вермахте. По прибытии в Мурманск им было объявлено о прощении и освобождении
от уголовной ответственности. Около года они проходили проверку в
фильтрационном лагере НКВД, после чего их отправили на шестилетнее
поселение. По истечении срока большинство было оттуда освобождено с
зачислением трудового стажа и без отметки в анкете о какой-либо судимости.
Еще один штамп - страшные кары опоздавшим на работу, которых якобы сажали в
тюрьму. На самом деле за опоздания практически никого не сажали. Было
специальное Бюро исправительных работ при НКВД, в чье ведение и переходили
нарушители дисциплины. Их приговаривали к общественным работам, которые они
выполняли на своем же рабочем месте. Просто из зарплаты провинившихся
вычитали 25%. По сути, это был штраф в пользу государства. Крутовато? Да,
бесспорно. Но не следует забывать о том, что подобный жесткий режим был
введен накануне войны, когда речь шла о судьбе страны.
И все же - почему?
Другое дело, было бы неправильно игнорировать сам факт массовых репрессий.
Они, безусловно, имели место, причем зачастую принимали совершенно абсурдный
характер. Что же было их причиной, почему наряду с революционными палачами
ленинской поры и политическими интриганами пострадали сотни тысяч безвинных
людей? Можно ли возложить ответственность за репрессии непосредственно на
Сталина и его ближайшее окружение?
Мне представляется, что политические репрессии 1937-1938 годов были вызваны
прежде всего острой внутрипартийной борьбой.
В 30-х годах в партийном руководстве существовали как минимум четыре
партийные группы, по-разному видевшие судьбы политического развития СССР.
Этим группировкам можно присвоить следующие, во многом условные названия: 1)
"левые консерваторы", 2) "национал-большевики", 3) "социал-демократы", 4)
"левые милитаристы". Борьба между ними и привела к мощным кадровым
перестановкам сверху донизу. Накал этой борьбы предопределил использование в
ее ходе методов массового террора, ставших привычными во времена гражданской
войны. Причем особый размах и даже абсурд террору придали действия одной из
групп, занимавшей антиста-линские позиции. Речь идет о левых консерваторах,
с характеристики которых я и начну анализ политического расклада,
сложившегося во второй половине 30-х годов.
Глава 3. Красные князьки
Феномен "левого" консерватизма
Ленин, осуществляя "пролетарскую", как ему казалось, революцию,
предполагал, что новое советское государство станет государством-коммуной, в
котором все чиновники будут выборными, а вооружение - всеобщим. Однако
реальность опровергла его утопические расчеты. Молодой респуб-лике пришлось
решать уйму управленческих и военных вопросов, что потребовало создания
профессионального аппарата, мало зависимого от масс непрофессионалов.
В стране возникла многочисленная и влиятельнейшая партийная номен-клатура,
не желающая делить свою власть ни с народом, ни с вождями. По сути, она
стала олигархией. Как известно, важнейшим признаком олигархии является
сращивание какой-либо социальной группы с политической властью. А здесь
социальная группа - бюрократия - вообще соединилась с массовой правящей
партией, вооруженной утопической идеологией.
Ниже идейная позиция этой группы будет рассмотрена подробно. Пока же стоит
назвать ее участников. Возглавлял левых консерваторов С. Косиор, глава
мощнейшей Компартии Украины. В руководстве страны вообще были крайне сильны
украинские "регионалы" - В. Чубарь, П. Постышев и Г. Пет-ровский. Сильные
позиции занимали региональные лидеры РСФСР, первые секретари краевых
комитетов: И. Варейкис, М. Хатаевич, Р. Эйхе, П. Ше-болдаев, К. Бауман.
Молчание Кирова
Возникает большое искушение причислить к данной весьма влиятельной группе С.
М. Кирова, руководившего одной из важнейших парторганизаций - Ленинградской.
Именно Кирова региональные бароны (Косиор, Варейкис, Шеболдаев, Эйхе и др.)
пытались сделать лидером партии вместо Сталина на XVII съезде. Однако
осторожный "Мироныч" от такого подарка отказался, сообщив об этом Сталину.
Кто-то оценивает это как проявление лояльности вождю, кто-то склонен
считать, что Киров сделал ставку на постепенное оттеснение Сталина от
власти.
Однако логика подсказывает, что оппозиция никогда бы не предпочла Кирова
Сталину, если бы видела в нем человека, полностью лояльного вождю. Какая-то
кошка между Сталиным и Кировым пробежала. А некоторые свидетельства
позволяют нам отнести Кирова к одним из самых ярых противников генсека.
Очень любопытные данные сообщил француз Жан ван Ейженорт, бывший секретарем
и телохранителем Троцкого в 1932-1939 годах. Согласно ему, Киров пытался
наладить контакты с "демоном революции", когда последний проживал в Париже.
"Мироныч" послал своего доверенного человека в столицу Франции, но там
Троцкого не оказалось, и вместо него посланец общался со Львом Седовым.
Сообщение Ейженорта кажется фантас-тическим, особенно в свете сказанного
выше. И тем не менее полностью отмахнуться от него нельзя - слишком уж
важный источник информации.
В любом случае, Киров устраивал оппозицию своим сугубо регио-нальным складом
ума. В свое время она обожглась на Сталине, который хоть и был аппаратчиком,
но оказался способным мыслить в общенацио-нальных масштабах. А Киров был
типичным вотчинником. Вот показательный случай - летом 1934 года Киров без
разрешения Москвы использовал неприкосновенные продовольственные запасы
Ленинградского военного округа. Великолепный образчик отношения к оборонным
нуждам державы! Такими мерами Киров пытался завоевать популярность у
"питерского проле-тариата".
Преследуя эту задачу, "Мироныч" не останавливался и перед жесткими
репрессивными мерами. Так, он весьма лихо решил жилищную проблему в
Ленинграде, которая там была весьма острой. Кирову советовали соорудить
около города два кирпичных завода и на базе выпускаемой ими продукции начать
строительство пятиэтажных домов (по сто квартир в каждом). Это должно было
решить проблему, хотя и не сразу. Но Кирову ведь нужно было поддерживать
свое реноме сверхэнергичного руководителя! И он принял решение выселить из
Ленинграда полторы тысячи семей "непролетарского происхождения". В течение
одного (!) дня из северной столицы выслали в более северные края тысячи
"бывших" (чиновников, священников, дворян и их потомков), музыкантов,
врачей, инженеров, юристов, искусствоведов. Среди них было огромное
количество детей, стариков, женщин. Многие из высланных погибли в дороге...
Ко всему прочему, Киров устраивал регионалов тем, что сам не претендовал на
весомую роль в "коллективном" олигархическом руководстве. Идеальный боярский
"царь". Такой мог бы стать лидером только для того, чтобы передать власть
"регионалам". А власти у Кирова в 1934 году оказалось очень много, особенно
если учесть его "тихое" и "скромное" поведение. Он был участником сразу трех
руководящих партийных органов - Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК.
Впрочем, вряд ли можно утверждать на все сто, что именно Сталин приложил
руку к убийству Кирова. Не меньше оснований для его убийства было у той же
самой оппозиции. Взять хотя бы мотив мести - ведь Киров не только не
поддержал их, но выдал тайные планы вождю. Такое не прощают.
Король тяжпрома
К вождям регионального масштаба примыкали и многие видные управ-ленцы
союзного масштаба. Особенно здесь выделяется колоритная фигура наркома
тяжелой промышленности С. Орджоникидзе. Это уже был ведомст-венный
магнат-хозяйственник, ревниво охраняющий свою вотчину - крупней-ший и
важнейший наркомат, где он считал себя полным хозяином. А за ним стояли
руководители различных промышленных ведомств.
Орджоникидзе занимал активную политическую позицию. Его считают фигурой
совершенно лояльной по отношению к Сталину. Якобы лишь в конце своей жизни
прекраснодушный Серго понял, каким тираном является его старый друг Коба. На
самом же деле Орджоникидзе интриговал против Сталина начиная с 20-х годов.
Так, еще при жизни Ленина, в 1923 году, он принимал вместе с Зиновьевым,
Фрунзе и др. участие в неофициальном совещании близ Кисловодска. Там,
собравшись в пещере, как заговорщики из романов, крупные коммунистические
бонзы решили ослабить позиции Сталина в аппарате.
Во время борьбы с объединенной левой оппозицией (Троцкий, Зиновьев, Каменев)
Орджоникидзе был главным инициатором примирения с ней, которое чуть не
состоялось в октябре 1926 года. Тогда лидеры оппозиции, шокированные
отсутствием широкой поддержки в партийных массах, дали, что называется,
задний ход и сделали официальное заявление, в котором отказались от
фракционной борьбы. Доброхоты во главе с Орджоникидзе немедленно простили
"левых" и проявили трогательную заботу о возвращении "блудных сыновей" в
объятия "отцов партии". Вот как об этом говорил он сам: "Нам приходилось с
некоторыми товарищами по три дня возиться, чтобы уговорить остаться в
партии... Таким порядком мы восстановили в партии почти 90 процентов всех
исключенных".
Орджоникидзе часто считают этаким прагматиком-технократом, пытающимся
уберечь инженерно-технические кадры от сталинского террора. Действительно,
он горячо выступал в защиту работников своего ведомства. Выступал потому,
что считал его именно своим собственным, не подлежащим контролю какой-либо
инстанции - партийной или правительственной. "Орджоникидзе, - утверждает
историк О. Хлевнюк, - отстаивал свое "традиционное" право самостоятельно
"казнить и миловать" своих людей". ("Политбюро. Механизмы политической
власти в 1930-е годы".)
Есть мудрая поговорка: "Не место красит человека, а человек место". В случае
с Орджоникидзе все было как раз наоборот. Его красило именно "место". В
конце 20-х годов, занимая пост председателя Центральной Конт-рольной
комиссии ВКП(б), Серго был горячим поборником форсированной
индустриализации, ратуя за безумные темпы промышленного роста. Тогда же он
активно боролся против "вредителей" в среде специалистов-хозяйст-венников.
Того требовала контрольно-карательная должность. А вот должность
наркомтяжпрома потребовала уже совершенно иных подходов. Орджони-кидзе
внезапно возлюбил специалистов и выступил за снижение темпов промышленного
роста. По последнему вопросу он полемизировал с Молотовым, который как
председатель правительства отстаивал точку зрения Госплана, хозяйственные
интересы всего государства. Если Вячеслав Михай-лович считал необходимым
увеличивать капиталовложения в промыш-ленность, добиваясь ее быстрого роста,
то Орджоникидзе хотел, чтобы капиталовложений в его отрасль вкладывалось
побольше, а темпы роста в ней были поменьше. Побольше получать и поменьше
работать - такова формула любого бюрократического вотчинника.
Орджоникидзе представлял группу технократов. Они были не такими
влиятельными, как "регионалы", но все же представляли собой определенную
силу. Технократы довольно часто сталкивались с "регионалами" - по поводу
дележа ресурсов. Однако и "регионалы", и технократы занимали единую,
сепаратистскую по сути, позицию в отношении Центра. Поэтому последних можно
считать частью, хотя и специфической, группы левых консерваторов.
Ни Киров, ни Орджоникидзе не дожили до решающих событий весны 1937 года,
когда "Большой террор" развернулся во всю мощь... Тем не менее анализ их
политических портретов крайне важен, ибо он показывает яркие образы
революционных бюрократов, восторжествовавших в 20-е годы. Теперь самое время
нарисовать политический портрет всей группы левых консер-ваторов.
Певцы бюрократизма
Консерватизм их мышления определял сам статус бюрократа, получив-шего в
результате революции огромную власть, несопоставимую даже с властью царских
губернаторов. Как уже было сказано, бюрократ по сути своей исполнитель, а
исполнителю всегда присущ сильнейший консерватизм.
С другой стороны, все красные региональные (и ведомственные) князьки имели
богатое революционное прошлое, они вступили в партию еще задолго до 1917
года. Опыт подпольной (или эмигрантской) работы и гражданской войны оказал
огромное влияние на их политический кругозор. А он, как понятно, был густо
замешен на революционном нетерпении и революционном же насилии, национальном
нигилизме и атеизме.
Левые консерваторы не хотели каких-либо серьезных поворотов - ни в сторону
троцкистской "перманентной революции", ни в направлении буха-ринского
углубления нэпа, ни навстречу сталинскому национализму. Они хотели, чтобы
развитие страны осталось где-то на уровне первой пятилетки.
Эта группировка оказывала всяческое противодействие конституционной реформе,
затеянной Сталиным еще в 1934 году. Вождь желал законодательно закрепить
отказ от левого, троцкистско-ленинского курса. Из мнимой диктатуры
пролетариата, контролируемого мнимой диктатурой партии, он хотел сделать
общенародное, общенациональное государство. Как известно, на выборах в
Советы один голос от рабочего засчитывался за четыре голоса от крестьян, что
ставило большинство населения страны в положение людей третьего сорта. Сотни
тысяч людей были вообще лишены избирательных прав. Речь идет о "бывших" -
священниках, дворянах, предпринимателях, царских чиновниках, а также об их
детях. Права избирать были лишены и сосланные в ходе коллективизации
крестьяне. Само голосование происходило мало того, что безальтернативно, но
еще и открыто. Сталин решил покончить со всем этим и наткнулся на яростное
сопротивление "регионалов", не желавших терять власть и поступаться
ленинскими принципами, реализация которых им ее и предоставила. Эта
подковёрная борьба блестяще проанализирована в монографии Ю. Н. Жукова "Иной
Сталин".
На июньском пленуме ЦК 1936 года во время обсуждения проекта новой
конституции никто из участников не пожелал выступить по его поводу. Не было
даже слов формального одобрения. Похоже на то, что большинство аппаратчиков
объявило сталинским инициативам бойкот. Сталин, конечно, мог бы двинуть в
бой лично преданных ему людей, но ему интересно было прощупать реакцию
неподконтрольной аудитории.
Сталин хотел провести съезд Советов для принятия конституции уже в сентябре.
Но один из представителей "регионалов", председатель Совнар-кома Украины П.
Любченко, выступил с предложением перенести его на декабрь (по сути, это
означало затягивание и саботаж). И Президиум ЦИК СССР, контролируемый теми
же самыми "регионалами", поддержал именно Любченко.
Оппозиция региональных лидеров конституционной реформе совершенно понятна.
Эти люди привыкли во главу угла ставить именно административные методы
решения всех проблем.
Показательно поведение "регионалов" во время коллективизации. Они своим
бюрократическим рвением, помноженным на революционную нетер-пимость, довели
политику Кремля до абсурда. Так, Варейкис, руководивший в то время
Центрально-Черноземной областью, увеличил процент коллекти-визации в своем
регионе с 5,9% на 1 октября 1929 года до 81,8% к 1 марта 1930 года. Сделал
он это по собственной инициативе. Первоначальный план предус-мат-ривал
завершение в регионе сплошной коллективизации к весне 1932 года. Но Варейкис
на областном собрании партактива призвал осуществить ее к весне 1930 года.
Руководители Елецкого и Курского округов пытались его образумить, но
Варейкис заявил: "Люди, выступающие в данный момент против быстрых, высоких
темпов, есть не осторожные люди, какими они себя выдают, а оппортунисты,
самые настоящие оппортунисты".
Еще один "красный князек" Бауман, не намного отстал от Варейкиса - в
указанный период он довел процент коллективизации в Московской области с 3,3
до 73%.
"Регионалы" часто сами подталкивали Москву к усилению пагубной
"чрезвычайщины". Так, П. Шеболдаев, секретарь Нижне-Волжского крайкома,
просил обеспечить высылку кулаков, предлагая для выполнения данной задачи
"ускорить опубликование декретов и присылку работников". "Обста-новка в
деревне, - подчеркивал Шеболдаев, - требует форсирования этих мер".
Регионалы действовали гораздо более радикально, чем того от них требовал
Сталин, часто забегая вперед центрального руководства.
"Князьки" демонстрировали открытое неповиновение Центру, когда тот пытался
поправить ситуацию. Особенно яркий пример - политика раску-ла-чивания,
проводившаяся в Средне-Волжском районе тамошним партийным боссом М.
Хатаевичем. Очевидно, тоскуя по временам гражданской войны, тот создал в
крае "боевой штаб" по раскулачиванию. Было принято решение за пять дней
арестовать 5 тысяч человек и 15 тысяч семей собрать для выселения. Для
проведения операции предлагалось привлечь армейские части и (внимание!)
раздать коммунистам края оружие. Последнее было уже шагом к гражданской
войне...
При тщательном рассмотрении именно критики сталинского "деспотизма", как
правило, оказываются ответственными за ужасы коллективизации. Так, С. Сырцов
и В. Ломинадзе, создавшие в 1930 году антисталинскую группу, в 1929 году
категорически возражали против приема кулаков в колхоз. (Причем Сырцов был
секретарем Западно-Сибирского крайкома зимой 1927-1928 годов, когда там были
впервые опробованы чрезвычайные меры. И опробованы "на совесть"!) А саму
идеологическую кампанию по раскулачи-ванию начала газета "Красная звезда",
редактируемая М. Рютиным, главой подпольного "Союза марксистов-ленинцев",
выступавшего против Сталина.
"Регионалы" подталкивали Центр к различным авантюрам и штурмовщине не только
в ходе коллективизации. Они пытались максимально ускорить и процесс
индустриализации, с тем чтобы выбить для своих областей побольше ресурсов.
Например, Варейкис всячески пытался ускорить строительство Липецкого
металлургического комбината. И ВСНХ, и Госплан считали, что нужно время для
подготовки к такому важному строительству. Покрыть отставание одним
прыжком - вот был стиль работы таких руководителей.
Региональные "князьки" ставили интересы своих территорий выше интересов
страны в целом. Так, целых три года, в 1926-1929 годах, шли острые споры
между украинскими и сибирско-уральскими руководителями по поводу того, где
строить стратегически важные металлургические комби-наты. Лишь после долгих
и ожесточенных баталий выбор был сделан в пользу Урала и Западной Сибири,
где и приступили к строительству знаменитых комбинатов - Магнитогорского и
Кузнецкого.
Едва ли не самым действенным административным методом региональные лидеры
считали репрессии. Ю. Жуков справедливо обращает внимание на то, что именно
они больше всех и громче всех призывали к ним и на декабрьском 1936 года, и
на февральско-мартовском пленумах 1937 года.
Левые консерваторы подчеркивали, что реформы несвоевременны потому, что в
стране существует огромное количество врагов. Именно эта группа была крайне
заинтересована в начале репрессий, которые бы похоронили
политико-экономические преобразования, затеянные группой Сталина.
Глава 4. Государственник и реформатор
Цель номер один - первенствовать
Теперь посмотрим, чего же хотела группа национал-большевиков, возглавляемая
Сталиным. Она взяла курс на создание мощного Советского государства, которое
бы возрождало державные традиции на новой социа-листической основе. Марксизм
в его классическом виде Иосифа Виссарио-новича явно не устраивал.
Государственнику Сталину никак не могли импони-ровать идеи отмирания
государств и наций. Еще в 1929 году он заявил, что строительство социализма
не только не ликвидирует национальные культуры, но, напротив, укрепляет их.
В работе "Марксизм и вопросы языкознания" (1950 год) он утверждал, что нация
и национальный язык являются элементами высшего значения и сохранятся даже
при коммунизме.
В своих трудах и публичных выступлениях Сталин неоднократно спорил с
"классиками": "...Энгельс совершенно отвлекается от такого фактора, как
международные условия, международная обстановка". Этот фактор, со-гласно
Сталину, и был главным препятствием на пути отмирания государст-венной
организации.
В 1951 году, во время дискуссии по вопросу издания учебника политэко-номии,
Сталин обрушил, пожалуй, наиболее резкую критику на сторонников
марксистского подхода к государству: "В учебнике использована схема Энгельса
о дикости и варварстве. Это абсолютно ничего не дает. Чепуха какая-то!
Энгельс здесь не хотел расходиться с Морганом, который тогда прибли-жался к
материализму. Но это дело Энгельса. А мы тут при чем? Скажут, что мы плохие
марксисты, если не по Энгельсу излагаем вопрос? Ничего подоб-ного!"
При этом ни социализм, ни государство не являлись для Сталина какими-то
высшими целями. Он рассматривал их в качестве инструментов, которые должны
были обеспечить главное - национальную независимость. Димитров в своих
дневниках вспоминает, что вождь ставил вопрос именно так - "через социальное
освобождение к национальной независимости".
Социализм должен был окончательно покончить с эксплуатацией внутри нации,
сделать ее монолитной перед всеми внешними вызовами. Кроме того, социализм
ликвидировал стихийность в экономической жизни, делал возможным планомерное
развитие народного хозяйства. На встрече с авторским коллективом нового
учебника политэкономии, состоявшейся 29 января 1941 года, Сталин сказал:
"Первая задача состоит в том, чтобы обеспечить самостоятельность народного
хозяйства страны от капиталисти-ческого окружения, чтобы хозяйство не
превратилось в придаток капита-листических стран. Если бы у нас не было
планирующего центра, обеспе-чивающего самостоятельность народного хозяйства,
промышленность развивалась бы совсем иным путем, все начиналось бы с легкой
промыш-ленности, а не с тяжелой промышленности. Мы же перевернули законы
капиталистического хозяйства, поставили их с ног на голову, вернее, с головы
на ноги... На первых порах приходится не считаться с принципом
рента-бельности предприятий. Дело рентабельности подчинено у нас
строи-тельству, прежде всего тяжелой промышленности".
Как видим, вождь ставил перед экономикой сугубо политическую задачу.
Рентабельность, прибыль, выгода - все это отходило на второй план,
подчиняясь соображениям национально-государственной самостоятель-ности.
Незыблемые объективные законы, торжествующие при рынке, преодо-левались
субъективной волей государственников. Во всём этом было очень мало от
марксизма. Марксисты стремились достигнуть небывалого уровня развития
производительных сил, Сталин же стремился соотнести их развитие с
политическим суверенитетом нации. Понятно, что достичь данной цели можно
было только при опоре на мощное государство, имеющее эффективный аппарат,
сильную армию и госбезопасность.
Сделать Россию еще более сильной и тем самым исключить возможность ее
поражения от внешних врагов - вот в чем была главная задача сталинского
социализма.
Сталин отлично понимал, что без достижения реальной национальной
независимости нельзя думать и о достижении материального благосос-тояния.
Независимость должна была предшествовать благосостоянию, являясь базой, на
которой происходит повышение жизненного уровня нации.
И он оказался прав. Без сталинского государства мы не смогли бы победить в
войне и восстановить свою экономику после войны.
Отстаивая национальную независимость, Сталин имел в виду прежде всего
интересы русской нации. Он отлично знал, что русские являются ядром, вокруг
которого объединяется вся страна. Поэтому сломал абсурдную ситуацию,
сложившуюся с первых лет советской власти, когда представители нерусских
этносов стояли во главе тяжелой промышленности (Орджо-никидзе), транспорта
(Л. М. Каганович), госбезопасности (Г. Ягода), внешней политики (М. М.
Литвинов), торговли (А. И. Микоян), сельского хозяйства (Я. А.
Яковлев-Эпштейн). Сталин добился того, чтобы кадровая политика была гораздо
более справедливой и учитывала интересы самого многочисленного народа СССР -
русского народа. С конца 30-х годов русские, а также родственные им украинцы
и белорусы доминируют во властных структурах. На первые роли в государстве
выдвинулись молодые А. А. Жданов, Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, А. Н.
Косыгин, В. В. Вах-рушев, И. А. Бенедиктов. Русские люди.
Достичь такого перелома можно было только после длительной пропаган-дистской
подготовки. В 20-е годы с "легкой" руки Ленина было принято считать, что
уклон в русский "великодержавный шовинизм" гораздо более опасен, чем местный
национализм.
Он шел к достижению своей цели не спеша, осторожно. В 1921 году на Х съезде
он поставил оба уклона, "великорусский" и местный, на одну доску. Один
другого стоит. Но в то же время русский "шовинизм" был истолкован всего как
лишь инициатива местных партийцев, а также тех чиновников, которые начали
делать свою карьеру еще до революции. Что же до местного уклона, то Сталин
приписал его части высшего руководства национальных окраин.
Показательно, что с этим категорически не согласился Троцкий. Истоки
русского "шовинизма" он видел в позиции "значительной части партийных
работников центра". "Демон революции" явно намекал на Сталина.
На XII съезде (1923 год) Сталин стоял на тех же самых позициях. При этом он
разошелся с Зиновьевым, своим главным союзником на тот период. Зиновьев
считал, что шовинизм "имеет самое опасное значение". Зиновьева полностью
подержал Бухарин, выступавший против "равнозначности" двух уклонов.
Характерно, что уже через год Сталин, выступая на совещании ЦК, заявит, что
главным уклоном является именно местный.
В 1925-1929 годах тема национальных уклонов в партии почти не поднималась.
Все силы были отданы внутрипартийной борьбе. Лишь в 1930 году, на XVI съезде
было дано определение обоих уклонов как "вялых" и "ползучих". Единственно
опасным уклоном признавали внутрипартийный, который мог быть либо "правым",
либо "левым". А уже на XVII съезде Сталин вообще не коснулся темы "русского
уклона". Зато он говорил об уклоне местном. Тогда уже велась борьба с
национальным нигилизмом в культуре и общественных науках. Готовился разгром
школы М. Н. Покровского, который сводил всю русскую историю к деспотизму.
Реабилитировались выдающиеся государст-венные деятели России, в том числе и
цари. К развитию исторической науки привлекались ученые-патриоты,
представители старой школы, такие, как С. О. Платонов.
Сильная государственность - сильное народоправство
Обычно под государственным патриотизмом Сталина понимается лишь стремление к
централизму, сильной армии и активной роли на международ-ной арене.
Бесспорно, это были одни из самых приоритетных задач его государственной
политики. Но они отнюдь ее не исчерпывают.
В соответствии с рядом новейших исторических реконструкций Сталин выступал
за гибкую модель государственного устройства. В ее рамках сильная
исполнительная власть (правительство) сочеталась бы с довольно сильной
вертикалью Советов, представляющей власть законодательную. Партии же
отводилась роль некоей концептуальной власти, занимающейся прежде всего
идейно-политическим воспитанием масс. Вождь в такой системе был бы важным
связующим звеном, центром, объединяющим все ветви власти воедино.
Сталин пытался отделить государство, точнее - его исполнительный аппарат, от
партии. В руках первого должны были сосредоточиться управлен-ческие функции,
в руках второго - идеологические и кадровые.
Но самым интересным было то, что Сталин пытался создать в стране реальный
парламентаризм, призванный дополнить правительство. Разу-меет-ся, разговор
идет не о парламентаризме западного типа, который основан на противоборстве
разных политических партий, точнее - стоящих за ними финансово-промышленных
групп. По мысли Сталина, в СССР на свободных выборах (всеобщих, прямых,
тайных, равных) должны соперничать различ-ные по типу организации:
политические (Компартия и ВЛКСМ), профсоюзная (ВЦСПС), кооперативная,
писательская и т. д. Они, а также коллективы трудящихся должны были
выставлять своих кандидатов в одномандатных округах и полагаться на суд
избирателя. Предполагалось выборы сделать альтернативными, в каждом округе
надо было выдвигать сразу нескольких кандидатов. История сохранила даже
образцы бюллетеней, которые планировалось ввести на выборах 1937 года. На
одном из них напечатаны три фамилии кандидатов, идущих на выборах в Совет
Национальностей по Днепропетровскому округу. Первый кандидат предполагался
от общего собрания рабочих и служащих завода, второй - от общего собрания
колхозников, и третий - от местных райкомов партии и комсомола. Сохра-нились
и образцы протоколов голосования, в которых утверждался принцип
альтернативности будущих выборов. На образцах визы Сталина, Молотова,
Калинина, Жданова. Они не оставляют сомнения в том, кто являлся инициа-тором
альтернативности на выборах.
Сталин довольно-таки спокойно относился к возможности того, что на выборах в
депутаты могут пробраться противники советской власти. Это, по его мнению,
станет показателем плохой работы коммунистов, нежелания и неумения защищать
свои взгляды политическими методами. На VIII Чрез-вычайном съезде Советов
(1936 год) он заявил: "...Если народ кой-где и изберет враждебных людей, то
это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо, а мы
вполне заслужили такой позор". Ему вторил Жданов: "Если мы не хотим, чтобы в
советы прошли враги народа, если мы не хотим, чтобы в советы прошли люди
негодные, мы, диктатура пролета-риата, трудящиеся массы нашей страны, имеем
в руках все необходимые рычаги агитации и организации, чтобы предотвратить
возможность появле-ния в советах врагов конституции не административными
мерами, а на осно-вании агитации и организации масс. Это - свидетельство
укрепления диктатуры пролетариата в нашей стране, которая имеет теперь
возможность осуществить государственное руководство обществом мерами более
гибкими, а следовательно, более сильными".
Сталин действительно хотел использовать выборы как мощный удар хлыстом по
вельможам, которые засиделись на своих руководящих постах. Еще одним таким
ударом должна была стать демократизация самой партийной жизни. Сталин
всячески выступал за обновление кадров ВКП(б), а также за отмену открытого
голосования и кооптации в партийные органы. Его выражение "незаменимых людей
у нас нет" следует понимать как требо-вание обязательной смены руководства.
На февральско-мартовском пленуме ЦК (1937 год) Сталин потребовал от всех
секретарей найти и подготовить двух человек, которые могли бы заменить их в
случае необходимости. Тогда же он попытался вызвать секретарей обкомов на
разговор о недопустимости кооптации. Протоколы заседания свидетельствуют о
том, что секретари говорили о проблемах внутрипартийной демократии неохотно.
Это происхо-дило только тогда, когда их принуждал к этому сам Сталин -
своими наводя-щими вопросами и репликами.
Долгий путь к реформам
Такое видение перспектив развития СССР сложилось у Сталина не сразу. Ему
нужно было пройти долгий путь проб и ошибок, чтобы осознать весь вред
партократии. В начале 20-х годов, став генеральным секретарем ЦК, он
попытался подчинить и партию, и страну мощной административно-партийной
вертикали. По мысли Сталина, всем должен был заведовать партаппарат,
которому следует подчинить массы коммунистов, их выборные органы, а также
советы, правительство и общественные организации. Партноменклатурная
вертикаль виделась ему как некая жестко иерархическая пирамида, в которой
низы строго подчиняются верхам, а срединные и низовые аппараты -
центральному, который структурирован вокруг Секре-тариата, Оргбюро и разных
отделов ЦК. Выборность Сталин думал сделать сугубо формальной процедурой,
сосредоточившись на подборе кадров путем назначения.
В принципе Сталин не создал ничего нового. Уже в период гражданской войны
партийные комитеты стали подчинять себе парторганизации и советы, генсек
лишь завершил структурирование новой системы, придал ей легитим-ность в виде
партийных решений. Он считал, что именно такая жесткая струк-тура управления
из одного центра сумеет упрочить государство и провести необходимую
модернизацию.
Но очень скоро Сталин поймет всю ошибочность своих замыслов. Партап-парат
(центральный и местный) его поддержал, но по разным мотивам. Если
центральные кадры действительно связывали свою судьбу с генсеком и жесткой
моделью подчинения, то местные аппаратчики, напротив, надеялись укрепить
свою самостоятельность, сделав власть аппарата ЦК формальной. Их устраивало,
что он подчиняет себе правительство и советы, устраняя опасных конкурентов.
С одним центром силы, как это ни покажется стран-ным, дело иметь всегда
легче. Лучше подчиняться одному контролеру, чем нескольким. К тому же Центр,
подминая под себя правительственные и советские органы, создавал нужный
прецедент - "регионалы" считали себя вправе поступать также.
Здесь очень важный момент. Чем больше Сталин укреплял вертикаль подчинения,
тем больше он усиливал региональные, нижестоящие звенья. Жесткое давление на
них побуждало "регионалов" оказывать такое же давление на собственные низы.
Сталин невольно плодил собственных двойников, которые превращались в
самостоятельные центры силы и влияния. Тому способствовала система
единообразия, имевшая своей целью сделать региональные органы столь же
эффективными в проведении политики подчинения, сколь и Центр.
Так, центральный аппарат всюду навязывал режим секретности. Практи-чески вся
важная информация сообщалась (и сверху вниз, и снизу вверх) в обстановке
строжайшей секретности. За этим следил особый орган - Секретный отдел ЦК. Но
ведь и региональные органы, которые Сталин хотел уподобить Центру, также
имели свои секретные отделы. То есть они обладали всем арсеналом
противодействия породившему их Центру. Очевидно, что структура, облеченная
слишком большими властными полномочиями, обречена иметь внизу такие же самые
структуры, которые будут минимизи-ровать ее власть.
Середина 20-х годов стала настоящим "золотым веком" советской бюро-кратии. В
1923-1927 годах численный состав республиканских ЦК, обкомов, горкомов и
райкомов увеличился в два раза. Причем, что харак-терно, в рескомах и
обкомах уровень обновления кадров не превышал 22%, тогда как в райкомах и
горкомах за указанный период обновилось не менее 50%. Получается, что
крупные региональные боссы сохраняли на своем уровне стабильность кадровой
ситуации, а в низах проводили нечто вроде чистки.
Было бы еще полбеды, если бы властная вертикаль исходила от прави-тельства,
тогда страна имела бы дело с бюрократией по типу царской. Но совет-ская
бюрократия была именно партократией, она представляла собой сплав
канцелярщины, политиканства и революционности. Управление страной в таких
условиях не могло быть эффективным. Всегда сохранялась угроза совершения
непродуманных, авантюристических, левацких поступ-ков. Троцкий потерпел
поражение, но его дело продолжало жить в мыслях и поступках ветеранов
революции и гражданской войны, сохраняющих контроль над властной вертикалью.
Надо было переносить центр власти из партии в правительство, что требовало
снижения роли партийного аппарата, особенно на местах.
Сталин довольно рано заметил всю ненормальность складывающейся ситуации. Уже
в июне 1924 года, на курсах секретарей уездных комитетов ВКП(б), он резко
обрушился на тезис о "диктатуре партии", принятый тогда всеми лидерами.
Генсек доказывал, что в стране существует не диктатура партии, а диктатура
рабочего класса. А в декабре 1925 года в политическом отчете XIV съезду
Сталин особо подчеркнул - партия "не тождественна с государ-ством", а
"Политбюро есть высший орган не государства, а партии". Это были первые,
осторожные шаги на пути к ослаблению партократии. Выше уже обращалось
внимание на сталинскую методику начинать с очень компромиссных и внешне
безобидных положений, которые на самом деле были чреваты радикальными
нововведениями. Партократия не почувствовала в этом никакого подвоха,
восприняв заявления Сталина как обычную демаго-гию, попытку убедить широкие
массы в наличии так называемой "диктатуры пролетариата".
Пока шла ожесточенная борьба с левой оппозицией, Сталин ограничи-вался лишь
осторожными декларациями. Когорта секретарей была тогда очень нужна ему, он
использовал ее как мощную дубину против Троцкого, Зиновьева и Каменева. Но
когда "левые" были полностью разбиты и исклю-чены из партии, Сталин
немедленно попытался ослабить партократию, начав с... себя и своего поста. В
декабре 1927 года, на пленуме ЦК, состоявшемся после XV съезда, он предложил
ликвидировать пост генерального секретаря. Иосиф Виссарионович заявил
следующее: "Если Ленин пришел к необходи-мости выдвинуть вопрос об
учреждении института генсека, то я полагаю, что он руководствовался теми
особыми условиями, которые у нас появились после X съезда, когда внутри
партии создалась более или менее сильная и организованная оппозиция. Но
теперь этих условий нет уже в партии, ибо оппозиция разбита наголову.
Поэтому можно было бы пойти на отмену этого института..."
Но пленум ЦК отказался поддержать вождя.
Сталин отложил борьбу с "регионалами" и даже позволил им провести
административную реформу, которая привела к созданию в РСФСР гигантских
бюрократических монстров - крайкомов.
В среде "регионалов" стали назревать оппозиционные настроения,
выплеснувшиеся на XVII съезде ВКП(б) в попытку отстранить Сталина от власти.
Впрочем, еще задолго до съезда наиболее радикально настроенные "регионалы"
создали довольно-таки сильную оппозиционную группировку. Речь идет о так
называемом "право-левацком" блоке Сырцова и Ломинадзе, возникшем в 1930
году. Левацки настроенный Ломинадзе занимал должность первого секретаря
крупнейшего Закавказского комитета ВКП(б), а симпати-зирующий Бухарину
Сырцов (кстати, выдвиженец и любимец Сталина) - должность Председателя
Совнаркома РСФСР. Компартии в России создано не было, поэтому носителем
региональных амбиций был руководитель пра-вительства.
К оппозиционной деятельности его подталкивала некая ущербность его статуса.
С одной стороны, РСФСР представляла собой обширную территорию с огромными
материальными и людскими ресурсами. С другой - в руках Сырцова не было
никакой партийной организации, тогда как реальная власть принадлежала именно
партийному аппарату. Можно также предположить, что одним из условий создания
"право-левацкого блока" была попытка "россиянина" Сырцова и "закавказца"
Ломинадзе составить оппозицию не только Сталину, но и спайке влиятельных
региональных баронов из РСФСР и УССР.
Поведение секретарей в ходе коллективизации и возникновение блока
Сырцова-Ломинадзе Сталина насторожило. Он по-прежнему не предпри-нимал
никаких радикальных мер, ограничившись некоторым разукрупнением крайкомов.
Их число было увеличено до 32.
И уже в 1933 году, когда стало ясно, что промышленная модернизация страны,
несмотря на все трудности, так и не захлебнулась, Сталин предпринял
решительный шаг. Он инициировал широкую партийную чистку. Она затя-нулась на
три года, и в ходе ее был вычищен примерно каждый третий из членов и
кандидатов в члены ВКП(б). Целью чистки являлось выдвижение наверх молодых
коммунистов, вступивших в партию уже после гражданской войны. Как писал
"невозвращенец" А. Орлов, симпатизирующий троцкизму, чистка "с циничной
откровенностью была направлена против старых членов партии". "Парткомы, -
сетовал он, - возглавлялись молодыми людьми, вступившими в партию лишь
недавно". Эти новые кадры испытали мини-мальное влияние революционного
лихолетья и были готовы воспринять сталинские новации.
Исследователи, симпатизирующие Троцкому, всячески скорбят по поводу процесса
обновления партии, в то же время парадоксальным образом обвиняя Сталина в
бюрократизме. Но, что любопытно, с ними согласны историки, отдающие свои
симпатии так называемым "правым", бухаринцам. Так, А. А. Авторханов, бывший
в свое время участником бухаринской оппозиции, в работе "Технология власти"
пишет, что главной целью чисток являлась "ликвидация думающей партии".
"Этого можно было добиться, - утверждает Авторханов, - только путем
ликвидации всех и всяких критически мыслящих коммунистов в партии.
Критически мыслящими как раз и были те, которые пришли в партию до и во
время революции, до и во время граж-данской войны". С этим высказыванием
совершенно солидаризуется историк В. Роговин, воспевающий Троцкого. И такая
солидарность наводит на определенные мысли. Очевидно, что и "левым", и
"правым" была свойст-венна этакая барская, псевдоэлитарная неприязнь к
молодым кадрам, которым было отказано в праве считаться думающими вообще и
уж тем более "критически мыслящими". Получалось, что думать могли лишь
"герои" граж-данской войны. Интересно только, когда они этому научились?
Наверное, тогда, когда бегали по России, как выразился Маяковский, с
"Лениным в башке и с наганом в руке", расстреливая "буржуев" и снося церкви.
Сталин проводил чистку постепенно, не прибегая сразу к полномасш-табному
обновлению кадров. Подобная революционность могла бы только
дестабилизировать положение в стране. Сначала он укомплектовал новыми
выдвиженцами нижние этажи партийного здания. Теперь на очереди стояло
обновление верхних этажей.
О нем Сталин в присущей ему осторожной манере заявил на XVII съезде партии
(март 1934 года). В Отчетном докладе генсек охарактеризовал некий тип
работников, мешающих партии и стране: "...Это люди с известными заслу-гами в
прошлом, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не
для них, а для дураков. Это те самые люди, которые не считают своей
обязанностью исполнять решения партийных органов и которые разрушают таким
образом основание партийно-государственной дисциплины. На что они
рассчитывают, нарушая партийные и советские законы? Они надеются на то, что
советская власть не решится тронуть их из-за их старых заслуг. Эти
зазнавшиеся вельможи думают, что они незаменимы и что они могут безнаказанно
нарушать решения руководящих органов...".
Разговор теперь уже зашел не просто о бюрократах, канцеляристах - их Сталин
до этого выделил в отдельную группу. Под огонь критики попали именно
"вельможи" с богатым революционным прошлым (обладатели "старых заслуг"),
которых обвинили в неподчинении высшему руководству. Генсек дал понять, кого
он считает главным противником. При этом в докладе многие другие противники
не были обозначены вообще. Сталин ни сказал ни слова о разнообразных
оппозиционных группах, образовавшихся в начале 30-х годов (блок
Сырцова-Ломинадзе, "Союз марксистов-ленинцев", блок И. Н. Смирнова, группа
А. П. Смирнова - Н. Б. Эйсмонта - В. Н. Толма-чева). О бывших лидерах
правого уклона Сталин сказал, что они "давно уже отрек-лись от своих
взглядов и теперь всячески стараются загладить свои грехи перед партией".
Левый уклон (троцкисты), в отличие от правого, не разгром-ленный до конца и
имеющий свой центр за границей, был объявлен таким же опасным. (Масштабы
сталинского либерализма порой просто ошелом-ляют. В мае 1934 года Бухарин
издал работу "Экономические проблемы Советской власти", написанную с
рыночных позиций. Сталин был с этими пози-циями категорически не согласен,
однако никаких оргвыводов не предложил. Он ограничился тем, что послал в
Политбюро свои критические замечания. Этот факт признается
историками-антисталинистами - А. Зеве-левым, Г. Бордюговым и др.)
Касаясь вопросов внешней политики, Сталин подчеркнул, что СССР будет
стремиться поддерживать миролюбивые и дружественные отношения со всеми
странами, в том числе и фашистскими.
Доклад Сталина являл собой образчик миролюбивого спокойствия во всем, что не
касалось бюрократов и вельмож. Такими же спокойными были и выступления его
ближайших соратников. В свой речи, открывающей съезд, Молотов не сказал о
"правых" ни слова. О них он упомянул лишь в докладе о перспективах развития
народного хозяйства, но сделал это в том же кон-тексте, что и Сталин, говоря
об уклоне как о чем-то окончательно и беспово-ротно завершенном.
"Ликвидаторская сущность правого уклона, - утверждал Молотов, - и его
кулацкая подоплека были вовремя разоблачены боль-шевиками".
Даже неистовый Каганович был настроен довольно мирно, указывая на
монолитность партии и отсутствие в ней каких-либо уклонов: "Мы, това-рищи,
раздавили на нашем пути, как лягушек, всех врагов нашей партии - "правых" и
"левых", которые мешали этому великому строительству, и мы пришли к XVII
съезду как никогда единой, монолитной, ленинско-сталинской партией".
Напротив, выступления многих "регионалов" были насыщены именно
идеологической нетерпимостью, желанием продолжить выискивание различ-ных
уклонов и борьбу с ними. Так, Эйхе высказал подозрения в отношении Рыкова и
Томского: "Мне кажется, товарищи, что XVII съезд может и должен спросить
этих товарищей, как они свое заявление на XVI съезде оправдали". Он выразил
сомнение в искренности вчерашних правых уклонистов.
В полемику с Бухариным и Рыковым по поводу их высказываний и дейст-вий,
имевших место в конце 20-х годов, вступил и Постышев. На былые прегрешения
"правых" указала и новая "звезда" на политическом небосклоне СССР - первый
секретарь МГК Н. Хрущев.
Но, пожалуй, резче всех на "правых" обрушился С. Киров, посвятивший едва ли
не большую часть своего выступления критике "обозников" из числа правой
оппозиции. Он нарисовал яркую картину, сравнив партию с наступаю-щей армией,
а оппозиционеров с обозниками, находящимися позади самого войска. И вот,
когда армия наконец побеждает, обозники "выходят, пытаются вклиниться в это
общее торжество, пробуют в ногу пойти, под одну музыку, поддерживают этот
наш подъем". "Но, - бдительно замечал "Мироныч", - как они ни стараются, не
выходит и не получается. Вот возьмите Бухарина, например, по-моему, пел как
будто по нотам, а голос не тот... Я уже не говорю о товарище Рыкове, о
товарище Томском".
Сталин критиковал бухаринцев за старые прегрешения, но не высказывал
никакого подозрения по отношению к ним. Он объявлял опасным не столько самих
"правых", сколько условия, ведущие к возникновению правого уклона. "Лидеры
правых уклонистов, - отмечал Иосиф Виссарионович, - открыто признали свои
ошибки и капитулировали перед партией. Но было бы глупо думать на этом
основании, что правый уклон уже похоронен. Сила правого оппортунизма
измеряется не этим обстоятельством. Сила правого уклонизма состоит в силе
мелкобуржуазной стихии, в силе напора на партию со стороны капиталистических
элементов вообще, со стороны кулачества в особен-ности". В качестве сил,
сопротивляющихся социалистической реконструкции, были объявлены - верхушка
старой буржуазной интеллигенции, кулачество и бюрократия (прежде всего
новая, советская). "Правые" в числе антисоциа-листических сил названы не
были. Более того, Сталин назвал бухаринскую формулу мирного врастания
капиталистических элементов в социализм "ребяческой", чем фактически снял с
Бухарина все политические обвинения в антисоветизме и контрреволюционности.
Напротив, выступления секретарей крайкомов были полны обвинительного пафоса.
Они не только критиковали былые ошибки лидеров правого уклона, но и
подозревали их в скрытой оппозиционности. В данном плане очень показательно
выступление Шеболдаева - всё от начала и до конца посвящён-ное правому
уклону. Он сообщил о том, что у него на Нижней Волге разоблачена
контрреволюционная организация, состоящая из сторонников Бухарина, которые
якобы допускали даже возможность вооруженного восстания. Это уже был почти
открытый призыв к репрессиям.
Сталин, конечно, тоже не очень доверял "правым". И не без основания. Но он
знал, что отсечение их от партии будет означать начало внутрипар-тийной
гражданской войны, которая приведет к невиданным политическим потрясениям.
Дай он волю нахрапистым секретарям, и они начали бы "Большой террор" уже в
начале 30-х годов, благо обстановка, сложившаяся в ходе коллективизации, к
этому вполне располагала. Но Сталину это не было нужно. Он надеялся на то,
что бывших оппозиционеров все же удастся включить в созидательную работу,
использовав их несомненные таланты. И весьма возможно, что это ему бы и
удалось, если бы не революционные истерики, которые постоянно закатывали
разного рода шеболдаевы.
"Наезд" региональных вождей на бухаринцев, предпринятый в ходе XVII съезда,
был, по всей видимости, маневром, отвлекающим внимание съезда от сталинского
"наезда" на вельмож. "Регионалы" впервые опробовали тактику, которая и
приведет к "Большому террору" - всегда говорить о врагах и уклонистах тогда,
когда речь заходит о реформах и бюрократизме. По сути, их критика в адрес
"правых" была косвенной критикой Сталина, ибо она выставляла его
коммунистом, потерявшим бдительность.
В частности, речь Кирова на XVII съезде партии была прямо-таки насыщена
революционным антифашизмом. Он яростно бичевал фашизм, сравнивая его с
русским черносотенством. Это был завуалированный упрек Сталину, допускавшему
возможность мирных отношений с Третьим рейхом и дрейфовавшему в сторону
национал-большевизма.
Выступление Сталина и выступление Кирова были диаметрально
противо-положными, отличаясь принципиально разным видением вопросов как
внутренней, так и внешней политики. (Надо думать, что кировское выступ-ление
и было той "кошкой", которая пробежала между ним и вождем.) И не надо
смущаться тем, что Киров всячески восхвалял Сталина - до, во время и после
съезда. Тот же самый Эйхе, принявший деятельное участие в попытке сместить
Сталина с поста генсека, во время своего выступления на съезде произнес его
имя 11 раз, и каждый раз - восхваляя. Это было излюбленным методом многих
оппозиционеров - прятаться за имя Сталина и раздувать его культ, занимаясь в
то же самое время борьбой против вождя.
Неумеренные славословия в адрес Сталина зачастую таили в себе некую
логическую ловушку. От приписывания всех заслуг одному Сталину очень легко
было перейти к приписыванию ему и всех недостатков. Так ведь, собст-венно
говоря, и произошло в период "перестройки". Так же могло произойти и в
случае отстранения Сталина от власти.
Напуганные сталинским намерением покончить с диктатурой "красных вельмож",
регионалы попытались его снять и заменить Кировым. Но тот оказался слишком
осторожным и тем самым подписал себе смертный при-говор. Кто бы ни убил
Кирова, но ясно, что выстрелы в Смольном были результатом его
двурушнического поведения на съезде.
Сталин провел на съезде две важнейшие реорганизации - аппарата ЦК и органов
партийного контроля.
Первая реорганизация заключалась в образовании отраслевых отделов ЦК. Отделы
ставили перед собой следующую задачу - надзирать за соответст-вующими
наркоматами и ведомствами. Эта мера была направлена против "технократов",
разнообразных ведомственных диктаторов. Теперь они контролировались не
только председателем правительства, но и заведую-щими отделов ЦК. Съезд,
кроме того, постановил ликвидировать коллегии в наркоматах, оставив у
каждого наркома лишь двух заместителей.
Создание нового органа - Комиссии партийного контроля (КПК) осу-ществ-лялось
непосредственно под руководством Сталина и аппарата ЦК. Прежний орган - ЦКК
избирался съездом партии и был подотчетен ему. Всегда существовала угроза
того, что съезд, на котором большинство автома-тически принадлежало
регионалам, сделает ЦКК неким противовесом Сталину. В принципе, это можно
было бы сделать и с ЦК, но в ЦК был очень сильный сталинский аппарат, с ним
такую операцию было бы провести гораздо слож-нее. Позднее КПК в лице своего
председателя Н. И. Ежова очень поможет Сталину во внутрипартийной борьбе и
установлении эффективного контроля над органами госбезопасности.
Сталин добился еще одной меры, ослабившей "регионалов". После XVII съезда в
обкомах, крайкомах и ЦК нацкомпартий были ликвидированы секретариаты. Теперь
там дозволялось иметь лишь двух секретарей. А через несколько месяцев
ноябрьский пленум ЦК принял постановление, согласно которому крайкомы,
обкомы и республиканские ЦК теряли право назначать и смещать секретарей
нижестоящих организаций. Это право переходило к аппарату ЦК.
Это был довольно хитрый маневр - усилить аппарат ЦК за счет ослабления
ведомственных и региональных сепаратистов. Сталин знал, что главная
трудность заключается в обуздании "регионалов" и технократов, а "свой",
цент-ральный аппарат, он мог, в случае чего, урезонить легко.
Однако административных мер было недостаточно. Да, они вводили бюрократов в
некие "рамки", но не устраняли саму проблему наличия могущественных вельмож.
Не устраняли ее и периодические перемещения кадров с одного места на другое.
"За долгие годы работы старые кадры притерлись друг к другу, установили
достаточно прочные контакты между собой, - пишет историк Хлевнюк. - Сталин
периодически "тасовал колоду" руководителей, однако совершенно разбить
установившиеся связи, разру-шить группы, формировавшиеся вокруг "вождей"
разных уровней по принципу личной преданности, при помощи одних лишь
"перетасовок" не удавалось. По существу, в номенклатуре складывались
неформальные группировки, сплоченные круговой порукой, стремлением
обеспечить кадровую стабиль-ность...".
Глава 5. Предтечи "перестройки"
Социал-демократы среди большевиков
В 30-х годах внутри партии действовала группировка, сложившаяся на базе
разгромленного ранее "правого уклона". Ее возглавляли бывшие члены
Политбюро - Бухарин, Рыков и Томский. Многим может показаться стран-ным, что
эти "отработанные" фигуры, лишившиеся своих высоких постов, выделяются в
отдельную группу, сопоставимую по своему влиянию с группой Сталина или
объединением региональных лидеров. Однако логика фактов заставляет считать
бухаринцев серьезным течением.
Еще в августе 1936 года, во время процесса над Зиновьевым и Камене-вым, были
даны показания против Бухарина и Рыкова. Совершенно оче-видно, что это
делалось не случайно. Кому-то (скорее всего, Сталину) было нужно
скомпрометировать "правых" и поставить вопрос об их удалении с политической
арены. Но в сентябре было объявлено, что факты, сообщенные на процессе, не
подтвердились. И от Бухарина с Рыковым отстали - вплоть до декабря 1936
года, когда на пленуме ЦК "правые" попали под обстрел региональных лидеров -
Эйхе, Косиора и проч. Тогда Сталин спустил всё на тормозах, и за "правых"
взялись только на февральско-мартовском пленуме 1937 года. Причем немалую
роль сыграли те же самые регионалы. И только на этом форуме произошло
долгожданное падение "правых" титанов. Получается, что решали вопрос целых
шесть месяцев, а следовательно, Бухарин и Рыков имели серьезный политический
вес. Иначе их свалили бы в гораздо более сжатые сроки.
Существует такое объяснение этой волынки. Дескать, надо было убедить партию
и все ее тогдашнее руководство в том, что такие старые и заслуженные
большевики оказались контрреволюционерами и врагами народа. То есть на
"правых" якобы работала их революционно-героическая репутация и прежние
заслуги. Абсурдность подобных доводов очевидна. Региональные боссы, такие,
как Эйхе или Косиор, настоящими старыми большевиками считали себя, а всех
бывших оппозиционеров презирали. Особенно Бухарина, который уютно и спокойно
теоретизировал в Кремле, в то время как косиоры напрягались на фронтах
гражданской войны и в прифронтовых регионах. Они полоскали бухаринцев и на
XVII съезде, и на упомянутом уже декабрьском пленуме. И какого особого
почтения к "старым заслугам" Бухарина и Рыкова от этих людей можно было
ждать? Морально они были готовы сожрать "правых" уже давно.
Сталина и его группу также нельзя было заподозрить в ностальгических
симпатиях к старым большевикам.
Никакого чистосердечного "раскаяния" за свой правый уклонизм Бухарин не
приносил. Почему-то считают, что в 30-е годы он был совершенно лоялен вождю
и лишь в душе своей возмущался "сталинскими беззакониями". Всё, однако, было
не так. Формально признав правоту Сталина и даже закидав того славословиями,
Бухарин все равно оппонировал ему, правда, более тонко.
О том, каковы были подлинные, а не декларируемые взгляды "любимца партии",
рассказывает эмигрантский историк, меньшевик Б. Николаевский, который
теснейшим образом общался с Бухариным в 1936 году. Тогда Бухарин посетил
Европу (Францию, Австрию, Голландию) по заданию Полит-бюро. Ему поручили
купить у немецких социал-демократов, спасав-шихся от Гитлера в эмиграции,
некоторые архивы - в первую очередь архив Карла Маркса. Николаевский
осуществлял при этом посредничество и во время всей бухаринской
загранкомандировки находился рядом с гостем из СССР.
Из разговоров с Бухариным Николаевский вынес много интересного, о чем он
поведал только в 1965 году, накануне своей смерти. В частности, Бухарин
сообщил ему о переговорах Сталина с Германией, явно в надежде на то, что его
сообщение будет передано кому надо - меньшевики в эмиграции (как и другие
левые) занимали яростно антигерманские позиции. Позже Николаевский
встретится с Оффи, секретарем У. Буллитла, бывшего посла США в СССР. Тот
поведает ему о том, как Бухарин дважды - в 1935-м и 1936 годах - слил
американцам информацию о переговорах с Германией.
Бухарина крайне беспокоили любые попытки соединить социализм и национальный
патриотизм. Критикуя нацизм, Бухарин беспокоился не столько по поводу
агрессивных устремлений Гитлера, он смертельно боялся, что пример немцев
будет творчески осмыслен в России и приведет к созданию новой версии
патриотического социализма, свободной от гегемонизма гитлеровского типа.
Боялся он и союза с Германией, который мог плодо-творно сказаться на судьбах
России и самой Германии, удержать последнюю от непродуманных
внешнеполитических авантюр.
Вне всякого сомнения, для "любимца партии", проклинавшего "отсталую,
крестьянскую Россию", "страну Обломовых", организовавшего посмертную травлю
Есенина, было вполне естественно люто ненавидеть любые режимы, достигшие
национального подъема. Также естественным было для него выступать против
Сталина, осуществившего русификацию большевизма и пытавшегося сблизиться с
националистическими режимами Германии и Италии. Отношения с самим Сталиным
Бухарин в беседе с Николаевским оценивал на три с минусом. А в разговоре с
вдовой известного меньшевика Ф. Дана он был еще более категоричен, сравнив
Сталина с дьяволом.
Замечу, что гуманизм Бухарина был довольно своеобразным. Это был
действительно пролетарский гуманизм. Участвуя в работе комиссии по созданию
новой конституции, Бухарин категорически выступал против предоставления
избирательных прав всем гражданам, требуя исключения для "лишенцев" -
"бывших" и раскулаченных.
Пробухаринские симпатии главного чекиста
По данным Николаевского, во время своего заграничного вояжа Бухарин
встречался с Ф. Езерской, некогда бывшей секретарем Розы Люксембург. Она
сделала ему предложение остаться за границей с тем, чтобы выпускать "правую
газету", направленную против Сталина и сталинистов. Однако Бухарин
отказался, заявив, что не считает положение безвыходным, так как в Политбюро
Сталин еще не имеет большинства.
Бухарин надеялся не только на поддержку коллег-партийцев. В качестве одного
из орудий будущих антисталинских боев Бухарин намеревался использовать
масонство, к которому имел некоторое отношение и которое в З0-е годы было
настроено враждебно как в отношении Сталина, так и в отношении Гитлера. Н.
Берберова приводит рассказ знаменитой масонки Е. Д. Кусковой о выступлении
Бухарина перед общественностью в Праге. Тогда он делал вполне заметные
масонские жесты. Не будем торопиться с зачислением "Бухарчика" во
франкмасоны. Однако не пройдем и мимо одного интересного документа, только
недавно открытого отечественными историками. Речь идет о письме
эмигранта-масона Б. А. Бахметьева Кусковой от 29 марта 1929 года. В нем он
возлагает надежды на приход к власти в СССР лидеров правого уклона. Это
должно было стать началом конца больше-вистской России: "У правого уклона
нет вождей, чего и не требуется: нужно лишь, чтобы история покончила со
Сталиным как с последним оплотом твердо-каменности... Внутри русского тела
будут нарастать и откристаллизо-вываться те группировки и бытовые отношения,
которые в известный момент властно потребуют перемены правящей верхушки и
создадут исторические связи и исторические личности, которым суждено будет
внешне положить конец большевистскому периоду и открыть будущий".
Кстати, как все это перекликается с событиями времен "перестройки"!
Пришедший к власти "ненастоящий вождь" Горбачев, восхищавшийся
социал-демократией, идеализирующий Бухарина, всего лишь открыл шлагбаум для
сил, навязавших стране прозападный капитализм.
"Правым" были готовы помочь многие. Но, пожалуй, самая прочная опора у
Бухарина, Рыкова и Томского была в органах государственной безопас-ности. К
ним примыкал всесильный нарком внутренних дел Ягода, который формально
возглавил органы в 1934 году после смерти В. Р. Менжинского, а фактически
был их шефом с 1926 года.
Ягоду давно уже принято считать верным сталинским сатрапом, который на
определенном этапе перестал устраивать "тирана". Но ряд данных
свидетельствует об обратном. Ягода вовсе не был таким уж подхалимом, во всем
поддакивающим Сталину и высшему партийному руководству. Довольно часто он
противопоставлял себя партийным верхам, проявляя качества ведомственного
вотчинника, имеющего свои "хозяйственные" интересы. А какие интересы могут
быть у вотчинника, если он стоит во главе тайной полиции? Стремиться
всячески усилить свою власть над свободой и жизнью людей. Что Ягода и
старался делать, иногда пытаясь обходить Сталина и Политбюро. Так, 9 августа
1934 года наркомвнудел разослал на места телеграммы, в которых приказал
создать при каждом концлагере суд НКВД. В телеграмме запрещалось обжаловать
приговоры этих судов и требовалось согласовывать данные приговоры лишь с
краевыми прокурорами и судьями. Политбюро и сам Сталин были в шоке от
подобного сепаратного меро-приятия, но это вовсе не привело к падению
"верного сталинского сатрапа". С ним был заключен компромисс (внимание -
именно компромисс!) - лагер-ные суды оставались, но разрешалось право
кассационного обжало-вания.
Тогда Сталин заметил, что "органы" частенько идут впереди самой пар-тийной
верхушки в развязывании репрессий. В сентябре 1934 года он инициировал
создание комиссии в составе Кагановича, В. В. Куйбышева и И. А. Акулова
(прокурора СССР). Ее целью была проверка "органов" - на основании жалоб в
ЦК. Жалобы касались дела о "вредительстве" в наркомате земледелия (1933
год), по которому репрессировали около сотни ответст-венных работников.
Комиссия выявила серьезнейшие нарушения, допущен-ные в ходе расследования
этого и других дел. Сталин вообще хотел назначить Акулова главой тайной
полиции вместо Ягоды, но тот упорно не желал выпускать такой пост из своих
рук. Довольно странная ситуация, если считать Сталина всесильным диктатором,
а самого Ягоду бесхребетным подхалимом. Ведь если верить нашим тираноборцам,
любое решение Сталина было законом, неукоснительно исполнявшимся.
О "правом" уклоне Ягоды в 1929 году открыто заявил второй заместитель
Менжинского - Трилиссер. Он, конечно, мог приврать (нравы в ЧК были далеки
от монастырских), но в любом случае этот деятель исходил из факта тесных
деловых и дружеских контактов Ягоды с лидерами "правых". Предсе-датель ОГПУ
входил в состав Московского комитета ВКП(б), возглавляемого бухаринцем Н. А.
Углановым. На партучете он состоял в Сокольнической районной
парторганизации, чьим секретарем был Гибер - также сторонник Бухарина. Ягода
частенько пьянствовал с Рыковым и Углановым, и это тоже наводит на некоторые
мысли. Ясно, что такой опытный карьерист, как Трилис-сер, не мог основывать
свое публичное обвинение на голом месте, нужны были какие-то основания.
Здесь я снова коснусь "загадки Кирова". Если до сих пор нет достаточных
фактов, чтобы определить с точностью самого заказчика этого политического
убийства, то можно с полным основанием говорить о вовлеченности в него
руководства НКВД. Причём версия о том, что органами командовал "диктатор"
Сталин, очень сомнительна. Как видно из приведенных выше фактов, Ягода вовсе
не был послушной марионеткой в руках вождя. А если признать, что он был
участником бухаринской группы, то уместно возложить ответственность за
убийство Кирова именно на эту группу.
У бухаринцев были все основания желать смерти "Мироныча". Самое время
вспомнить, что именно он был наиболее ярым критиком "правых" на XVII съезде.
Очевидно, Киров хотел серьезно увеличить свой политический капитал на
критике "правых" и отвлечь партию от борьбы с региональным местничеством,
переключив внимание на "врагов". В качестве таковых могли быть выбраны либо
"левые" (троцкисты, зиновьевцы), либо "правые". Трогать первых Кирову не
было никакого резона. Даже если не брать в расчет его возможные связи с
Троцким, все равно надо учесть наличие в окружении ленинградского босса
множества "раскаявшихся" зиновьевцев, которых он не хотел чистить, несмотря
на требования Сталина. Ленинград некогда был вотчиной Зиновьева, и наезд на
"левых" вызвал бы нездоровый интерес к нынешнему его владыке - Кирову.
Характерно, что, критикуя "правых" обозников, Киров ни словом не обмолвился
о "левых".
Мишенью были выбраны "правые", но и у них оказались свои стрелки. Мишенью
стал уже сам Киров. И благоприятные для "правых" последствия его убийства не
замедлили обнаружиться. С декабря 1934 года прекращается любая критика
правого уклона. Пальба (в том числе и свинцом) ведется теперь по "левым" -
троцкистам и зиновьевцам. Бухарин же переживает новый взлет своей карьеры,
не такой, правда, впечатляющий, как после Ок-тябрьского переворота. Он
редактирует "Известия", превращая ее в интерес-нейшую, охотно читаемую
газету. Основной упор газета делает на гуманизм и антифашизм, сильно
отличаясь тем самым от скучноватого официоза - "Правды". Бухарин активно
включается в процесс написания новой конституции. Явно не обошлось без его
влияния и создание концепции антифашистского народного фронта, объединяющего
коммунистов и социал-демократов.
"Буревестник" снова в полете
Бухарин с его страстью к теоретизированию и неуемным красноречием был
кумиром довольно-таки значительной части творческой интеллигенции. Как
известно, среди этой прослойки всегда очень сильны оппозиционные настроения,
особенно по отношению к тем правителям, которые укрепляют государство и
отстаивают ценности патриотизма. На Первом съезде советских писателей (1934
год) его участники устроили Бухарину громовую овацию (в отличие от делегатов
съезда партийного). Возможно, некоторые из них знали о том, что Бухарин
разделяет мнение А. М. Горького о необходимости создания в СССР второй
партии, состоящей из представителей интеллигенции (на худой конец, Горький
готов был удовлетвориться неким "Союзом беспартийных"). По сообщению
Николаевского, Бухарин тоже считал, что "какая-то вторая партия необходима".
Горький, который в первые годы советской власти критиковал больше-виков
именно с социал-демократических позиций, тоже очень много распрост-ранялся о
гуманизме. И так же, как Бухарин, он был не прочь порассуждать о
"национальной отсталости" России. Как русофобы они стоили друг друга.
"Буревестник" сравнивал русскую историю с "тараканьими бегами", Бухарин
писал о "стране Обломовых". Оба ненавидели русское крестьянство. Не
кому-нибудь, а именно Бухарину "великий гуманист" писал в июле 1925 года:
"Надо бы, дорогой товарищ, Вам или Троцкому указать писателям-рабочим на тот
факт, что рядом с их работой уже возникает работа писателей-крестьян и что
здесь возможен - даже, пожалуй, неизбежен конф-ликт двух "направлений".
Всякая "цензура" тут была бы лишь вредна и лишь заострила бы идеологию
мужикопоклонства и деревнелюбов (слова-то какие! - А. Е.), но критика - и
нещадная - этой идеологии должна быть дана теперь же. Талантливый,
трогательный плач Есенина о деревенском рае - не та лирика, которой
требуется время и его задачи, огромность которых невообразима... Город и
деревня должны встать - лоб в лоб".
Но как же так? Все мы привыкли считать Бухарина образца 20-х годов
защитником крестьянских интересов, грудью вставшим против "сталинской
коллективизации". А тут сам неистовый "Буревестник" призывает его сталкивать
лбами город и деревню. Да еще и с Троцким сравнивает, дескать, оба неплохо
справились бы с антикрестьянской писаниной.
Горький знал, кому писать. На самом деле Бухарин был всей душой за
искоренение "кулака". Бухарин не верил в российского крестьянина и считал,
что его можно кооперировать только лет через десять-двадцать. Только тогда
простейшие формы кооперации (потребительская, кредитная и т. д.) дорастут до
высшего типа - производственного кооператива. Возникнут крупные крестьянские
хозяйства, способные эксплуатировать новейшую технику. А промышленность, по
Бухарину, должна была соответствовать этим черепашьим темпам и развиваться
медленно, ожидая, пока село потихоньку разбогатеет и окажется в состоянии
покупать промышленные товары.
В общем-то, программа Бухарина вполне подошла бы России, если бы только она
находилась где-нибудь на Луне и нам не угрожала бы агрессия. Тогда можно
было бы развивать промышленность медленно, не слишком заботиться об
оборонном секторе, который может быть развит лишь на базе мощной тяжелой
промышленности. Но СССР находился не на Луне, а на Земле, которая только что
пережила Первую мировую войну и готовилась ко Второй. Пойди партия в конце
20-х годов за Бухариным, и нас просто-напросто задавил бы любой
предприимчивый агрессор.
Сталин, в отличие от Бухарина, подходил к данному вопросу как патриот и
прагматик. Он понял, что надо срочно создавать производственные коопе-ративы
(колхозы) и форсировать развитие индустрии. Другое дело, что поставленных
перед страной верных целей он достигал слишком уж крутыми средствами.
Впрочем, снова обращу внимание на то, что ответственность за это несет не
только Сталин.
Горький был о Бухарине очень высокого мнения. Между ними поддер-живались
весьма теплые отношения, которые сложились еще в 1922 году, в то время, как
Бухарин лечился в Германии. Именно Бухарин встречал Горь-кого, когда тот
возвращался из-за границы. Горький при каждом удобном случае оказывал
"Бухарчику" протекцию. После поражения лидеров правого уклона Горький
пытался убедить Сталина вернуть их на прежние посты. Для этого он выбрал
довольно хитрую тактику, устраивая на своей квартире якобы случай-ные
встречи Сталина и "правых". Таким образом он хотел смягчить генсека.
Горький настаивал на том, чтобы Бухарин представлял СССР на Междуна-родном
антифашистском конгрессе в 1932 году. Двумя годами позже Алексей Максимович
упрашивал Политбюро поручить Бухарину приветствовать съезд писателей от
имени партии.
Очень неплохо ладил "Буревестник" с "железным" наркомом Ягодой (они
подружились еще до революции, в Нижнем Новгороде). Два ценителя
пре-крас-ного любили уединяться в угловой комнате горьковского особняка в
Москве, где подолгу беседовали. О чем? О литературе? А может, не только о
ней?
Горький и Ягода оставили после себя обширную переписку. Из нее явствует, что
отношения между ними можно считать почти дружескими. Исследователь
взаимоотношений Горького с советскими властями А. Ваксберг так характеризует
письма к нему Ягоды: "...Он раскрывал свою душу в таких выражениях, которые
и впрямь позволительны лишь интимному другу".
В 1934 году Горький устроил Ягоде грандиозный, выражаясь по-современному,
пиар. Он организовал вылазку огромной писательской бригады на
Беломорско-Балтийский канал. Там Ягоду всемерно восхваляли, славя за
перековку десятков тысяч заключенных. После исторической "прогулки" Горьким
и его сотрудниками был выпущен красочно оформленный альбом, в котором
фотография главного чекиста находилась аккурат сразу же за фотографией
Сталина. Тем самым "тонко" намекалось на то, кто должен быть в доме
хозяином. Или же, по крайней мере, стоять на втором месте в государстве. По
итогам "прогулки" вышла книга, в которой Горький написал: "К недостаткам
книги, вероятно, будет причислен и тот факт, что в ней слишком мало сказано
о работе 37 чекистов и о Генрихе Ягоде".
В известном смысле Горький и Ягода являлись родственниками. Приемный сын
Алексея Максимовича, Зиновий Пешков, был братом еще одного великого
"гуманиста" - Свердлова, чья племянница была замужем за Ягодой. Правда, по
стопам своего выдающегося брата-цареубийцы Зиновий не пошел, он стал
советником колчаковского правительства. Позже Зиновий служил офицером во
французском "Иностранном легионе" и вступил в масонскую ложу.
К слову, Ягода в свое время пытался сделать ставку на писательские
организации. Так, он весьма активно поддерживал Российскую ассоциацию
пролетарских писателей (РАПП), которой заправлял его родственник, упертый
левак, "литературный гангстер" Лев Авербах. Любопытно, что Горький хотел
взять под защиту эту организацию, когда Сталин ее распускал. Довольно
странно. Ведь тем самым Сталин вроде бы расчищал место для самого Горького и
для новой организации - Союза писателей, который создавался явно под
"Буревестника". Очевидно, Горький опасался, что в Союзе его ототрут от
реального руководства, оставив в качестве декоративной фигуры. А РАПП,
патронируемая любезным другом и "землячком" Ягодой, была более надежным
резервом. С Авербахом и его "леваками" было надежнее, чем с
государственниками-сталинистами типа А. А. Фадеева.
Любопытные совпадения, не правда ли? И Бухарин, и Ягода крутятся вокруг
патриарха отечественной интеллигенции, певца социалистического реализма. А
он им всячески помогает, причем помогает политически. Вот и еще одна
ниточка, позволяющая присоединить этих двух пламенных большевиков к одному
антисталинскому блоку, чьи границы раскинулись от НКВД до Союза писателей.
Очевидно, творческим людям, в чьем кругу, кстати, очень любил вращаться
Ягода, планировалось поручить ту роль, которую играли их коллеги в событиях
"Пражской весны" и горбачевской "перестройки".
Но, конечно, главную ставку социал-демократы делали на вторую партию,
которая должна была объединить интеллигентов. По сути, ее основа уже была
создана. Здесь имеется в виду малоизвестная историкам, но вполне легальная
"Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия
социалистическому строительству" (ВАРНИТСО). Этой сугубо интеллигентской
организации покровительствовал Горький. Она бы и превратилась в столь
желанную для "правых" партию. Планировалось поставить во главе ее самого
"Буревестника" и академика И. П. Павлова. В руководство также намечалось
включить известного ученого и философа В. И. Вернадского, некогда бывшего
членом ЦК партии кадетов.
Тайные дневники Вернадского, опубликованные лишь в период пере-стройки,
свидетельствуют о том, что он был ярым противником Сталина и знал об
оппозиционной деятельности Ягоды. В дневниках упоминается некая "слу-чайная
неудача овладения властью людьми ГПУ - Ягоды". Опять совпадение?!
К счастью, Сталин, понимавший всю губительность социал-демократии, не
согласился с планами создания второй партии.
В 1936 году "правая" группировка была существенно ослаблена. В июне умер
Горький, в августе покончил жизнь самоубийством Томский. А в сентябре
руководство страны снимает с поста наркомвнудел могуществен-ного Ягоду.
Отныне "правые" превращаются в самую слабую группировку. Из всех фракций,
проигравших Сталину, она первой сгорела в испепеляющем огне "Большого
террора".
Глава 6. Милитаристы против партии
Убогий полководец
В З0-е годы в ВКП(б) существовала еще одна весьма специфическая группировка,
которую можно назвать левыми милитаристами. В нее входило ближайшее
окружение заместителя наркома обороны, маршала М. Н. Туха-чевского.
Перечислим ее основных участников: командующий Московским военным округом А.
И. Корк, командующий Киевским военным округом И. Э. Якир, командующий
Белорусским военным округом И. П. Уборевич, начальник Главного политического
управления РККА Я. Б. Гамарник, началь-ник Административного управления РККА
Б. М. Фельдман. Все её участники были репрессированы в 1937 году по
обвинению в "военно-фашистском заговоре". Им также приписывали шпионаж в
пользу нацистской Германии. Пожалуй, именно эти формулировки обвинения и
обеспечили ту легкость, с которой при Хрущеве прошла реабилитация
пострадавших военачальников. Впрочем, то же самое можно сказать и в
отношении всех других репресси-рованных деятелей. Обвинения в фашизме и
шпионаже в пользу фашистских стран действительно выглядят абсурдными, ведь
их предъявляли убежденным коммунистам и интернационалистам.
Однако не стоит обращать внимания на ярлыки тех лет. Обвинения сталинской
поры были некоей амальгамой, соединением правды и вымысла. И речь идет о
том, чтобы отчленить одно от другого.
Так был ли заговор? Не стоит торопиться. Сначала поговорим о Тухачев-ском и
его друзьях как о группе, имеющей свою политическую платформу. То, что сама
группа существовала, ни у кого сомнений не вызывает. Правда,
историки-антисталинисты склонны говорить о некоем сообществе военных
профессионалов, которые противостояли "кавалеристам" - Ворошилову и
Буденному. Первые якобы были сторонниками научно-технического прог-ресса,
вторые ратовали за "лошадок". Сталин сглупа поддержал "кавале-ристов" и
репрессировал "мотористов", что и привело к страшным поражениям в первые дни
войны.
Схема эта очень старая - и совершенно неверная! Она родилась в мудрых
головушках хрущевских идеологов, которые очень хотели все недостатки
коммунистической системы списать именно на "извращенца" Сталина, хотя
правильнее было бы поступать противоположным образом. Так и родился миф о
"великом полководце" Тухачевском.
На самом деле Тухачевский больше блистал революционной фразеологией, чем
военными победами. Достаточно только вспомнить, как он подавлял тамбовское
восстание. Против плохо вооруженных повстанцев Тухачевский бросил части
регулярной армии, укомплектованные бронетехникой и авиацией, подкрепленные
различными вспомогательными подразделениями (ЧОНом и т. д.). Несчастных
крестьян травили газами. И тем не менее первый натиск не удался, победа была
одержана лишь со второго захода. Впрочем, о победе Тухачевского тут можно
говорить лишь с очень большой долей условности - тамбовских повстанцев
только рассредоточили и вытеснили в другие губернии, где их и добили уже
совсем другие "красные герои". На это почти не обращают внимания, но это
факт - тамбовский мятеж так и не был подавлен Тухачевским.
Ещё более явно этот деятель провалился во время советско-польской войны 1920
года. Будучи командующим Западным фронтом, он крайне неумело использовал
резервы и не согласовывал свои действия с командованием Юго-Западного
фронта. Тухачевский слишком зарвался в своем стремительном марше на Варшаву,
что и стало причиной поражения России в той войне. В результате она потеряла
ряд своих западных территорий, а более 50 тысяч красноармейцев попали в
польский плен, где их тиранили самым злодейским образом - почти никто из
пленных домой так и не вернулся (об этом почему-то молчат наши
гуманисты-демократы, столь любящие рассуждать о "сталинских зверствах" в
Катыни).
Заведуя обеспечением вооружениями, Тухачевский также оказался не на высоте.
Например, он всячески препятствовал внедрению в армию минометов, называя их
"суррогатом" артиллерийского оружия. Он вооружил армию дрянными танками Т-28
и Т-35. Эти уродцы имели много башен, но в то же время отличались очень
тонкой броней. Она могла предохранять только от пуль. А ведь в других
странах уже наращивалось производство танков с противоснарядной броней.
"Гений" пожелал, чтобы дивизионная артиллерия выполняла роль корпусной, ведя
огонь с более дальних расстояний. Сделать это было можно, но лишь при
условии увеличения калибра орудий. Однако Тухачевский категорически это
запретил.
К числу "великих достижений" Тухачевского на ниве развала нашей армии
следует отнести и роспуск конструкторского бюро, занимавшегося разви-тием
нарезной ствольной артиллерии. Он объявил этот вид вооружения устарев-шим,
хотя именно нарезная артиллерия сыграла одну из главных ролей во время
Великой Отечественной войны.
Авантюристы
Не блистая в военной сфере, Тухачевский мечтал взять реванш в поли-тике. У
него и его друзей была собственная политическая платформа. Она представляла
собой особую версию марксизма. Согласно ей авангардом революции становился
не рабочий класс и даже не коммунистическая партия, а "пролетарская армия".
Тухачевский хотел милитаризировать страну, жестко подчинив все сферы ее
жизни интересам армии. Так, ещё в декабре 1927 года он предложил Сталину
создать в следующем году 50-100 тысяч новых танков. Любой думающий человек
сразу поймет всю нелепость данного плана. Страна ведь еще даже не приступила
толком к индустриализации, а 50 тысяч - это количество, которое произвела
советская танковая промыш-ленность за весь послевоенный период.
Таким же нереальным был план, предложенный Тухачевским в 1930 году. Согласно
ему СССР нужно было срочно произвести на свет 40 тысяч самолетов. Это уже не
единичный факт, это тенденция. Тухачевский вел дело к тому, чтобы перевести
всю страну на военные рельсы. Все народное хозяйство должно было работать на
производство вооружений, а все мужское население призывного возраста - их
осваивать.
Зачем нужна такая гора оружия? Для революционной войны, призванной сокрушить
капитализм на Западе. Тухачевский ждал революционной войны и готовился к
ней, правда, больше в идеологическом плане. И войска он предлагал готовить
именно политически. Вот весьма любопытное пожелание: "Вся... подготовка
должна быть регламентирована определенными тезисами, охватывающими понятия:
о целях войны, о неминуемости революционных взрывов в буржуазных
государствах, объявивших нам войну, о сочетании социалистических наступлений
с этими взрывами, об атрофировании национальных чувств и о развитии
классового самосознания". Особенно, конечно, умиляет положение об
"атрофировании национальных чувств"!
Тухачевский еще немного осторожничал. А у некоторых его сподвижников
военно-революционная горячка проявлялась гораздо сильнее. Так, В. М.
При-маков, особо близкий к Тухачевскому, написал в 1930 году книгу
"Афганистан в огне", в которой он предлагал послать в эту страну войска на
помощь "угне-тенным братьям". Вон когда пытались ввязать Россию в
широкомасш-табную авантюру в этом регионе!
Итак, перед нами особая политическая позиция. Сталин после ознаком-ления с
предложениями Тухачевского по поводу производства 50-100 тысяч танков
довольно точно охарактеризовал ее как "красный милитаризм". Я же использую
термин "левые милитаристы" как более точный в плане полито-логии.
Так был ли заговор?
Но, может быть, имея политическую платформу, "левые милитаристы" не хотели
ее навязывать стране посредством военного переворота? Давайте обратимся к
фактам. Существует огромное количество прямых свидетельств в пользу
заговора. (Большинство их собрали и обобщили в своем интерес-нейшем
исследовании А. Колпакиди и Е. Прудникова "Двойной заговор. Сталин и Гитлер:
несостоявшиеся путчи"). Еще задолго до 1937 года было несколько
разведдонесений (по линии ОГПУ-НКВД и ГРУ), сообщающих о заговоре
Тухачевского. О заговоре, со слов французского премьера Даладье, сообщал
Сталину наркоминдел Литвинов. О нем же говорит в своем секретном послании
чехословацкому президенту Э. Бенешу его посол в Берлине Мастны. Та же
информация содержится в послании французского посла в Москве Кулондра своему
берлинскому коллеге. Перебежчик Орлов после войны тоже подтвердил, что
заговор Тухачевского против Сталина действительно имел место.
Но особенно интересно, на мой взгляд, свидетельство руководителя
полити--ческой разведки рейха В. Шелленберга. Он сообщает о решении Гитлера
поддержать Сталина против Тухачевского. Хитроумный фюрер полагал, что тем
самым он обезглавит и ослабит Красную Армию. (Наивный человек, знал бы он об
уровне военных "дарований" Тухачевского!). "Гитлер... распорядился о том,
чтобы офицеров штаба германской армии держали в неведении относительно шага,
замышлявшегося против Тухачевского, так как опасался, что они могут
предупредить советского маршала, - пишет Шелленберг. - И вот однажды ночью
Гейдрих (шеф имперской безопасности. - А. Е.) послал две специальные группы
взломать секретные архивы генерального штаба и абвера, службы военной
разведки, возглавлявшейся адмиралом Канарисом. В состав групп были включены
специалисты-взломщики из уголовной полиции. Был найден и изъят материал,
относящийся к сотрудничеству германского генерального штаба с Красной
Армией. Важный материал был также найден в делах адмирала Канариса. Для того
чтобы скрыть следы, в нескольких местах устроили пожары, которые вскоре
уничтожили всякие следы взлома. В поднявшейся суматохе специальные группы
скрылись не будучи замеченными. В свое время утверждалось, что материал,
собранный Гейдрихом с целью запутать Тухачевского, состоял большей частью из
заведомо сфабрикованных документов. В действительности же подделано было
очень немного - не больше, чем нужно было для того, чтобы заполнить
некоторые пробелы. Это подтверждается тем фактом, что весьма объемистое
досье было подго-товлено и представлено Гитлеру за короткий промежуток
времени - в четыре дня".
То есть немцы предоставили Сталину фактически подлинную информа-цию,
касающуюся тайных - от Сталина и Гитлера - контактах советских и немецких
военных. И речь не идет о секретных контактах времен Веймарской республики.
Они были санкционированы советским руководством? Нет, разговор шел о сговоре
за спиной Сталина и всего Политбюро.
Обращает на себя внимание то, что и немецкие генералы действовали тайно от
фюрера. Иначе зачем было Гейдриху прибегать к хитроумным взломам? То есть
перед нами самый настоящий двойной заговор - против Гитлера и против
Сталина. Точнее, против НСДАП и ВКП(б). Армии против партий.
Социалистов-милитаристов против социалистов-идеократов.
Характерно, что Сталин, выступая на известном заседании военного совета,
посвященного разгрому заговорщиков, вовсе не утверждал, что они работали на
Гитлера. Он указывал именно на рейхсвер: "Это собственно-ручное сочинение
германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в
руках рейхсвера". То есть Сталин явно отделяет немецкое военное руководство
от руководства политического, партийного. Он приписывает немецким военным
собственные амбициозные цели. Любопытно, что Сталин упорно именует немецкую
армию рейхсвером, хотя она с 1935 года именовалась вермахтом. Скорее всего,
это оговорка, но оговорка не случайная. В сознании Сталина военная верхушка
Германии представ-лялась чем-то отдельным от нового руководства этой страны.
Рейхсвер, в определенном плане, продолжал быть рейхсвером. Кстати сказать,
именно во времена рейхсвера и Веймарской республики, то есть в период
тесного военного сотрудничества СССР и Германии, Тухачевский, Якир и прочие
военачальники активно знакомились с идеологическими наработками некоторых
германских военных. Особенное влияние на них оказала концеп-ция генерала Г.
фон Секта, бывшего сторонником передачи государственной власти в руки армии.
Итак, мы рассмотрели четыре внутрипартийные группировки, сложив-шиеся в
1930-е годы. За каждой из них стоял свой социально-политический проект.
Каждая опиралась на социальный слой, который стремилась сделать
главенствующим. Левые консерваторы ориентировались на партийный аппарат,
национал-большевики - на государственное чиновничество, социал-демократы -
на интеллигенцию, левые милитаристы - на генералитет.
В 1936-1938 годах в ожесточенной битве сошлись, по сути дела, четыре
политические партии. Послушай большевики Сталина в ноябре 1917 года, и эти
партии имели бы возможность отстаивать свою точку зрения в Учреди-тельном
собрании или Всероссийском Совете. Однако в 30-е годы такой возмож-ности уже
не было. Проигравших ждали не мандаты парламентского меньшинства, не места в
"теневом кабинете", а подвалы Лубянки и девять граммов свинца.
Глава 7. "Демон революции" на защите Запада
Реальность троцкистской угрозы
В 30-е годы существовала еще одна советская коммунистическая группировка.
Правда, ее нельзя назвать внутрипартийной, так как центр группы находился
вне самой партии. Речь идет о Троцком и троцкистах.
Некоторые историки уверены, что у изгнанного Троцкого почти не было
сторонников в СССР. Якобы только в больном мозгу подозрительного Сталина
могла существовать троцкистская оппозиция, с треском разгром-ленная в конце
20-х годов.
Но факты, со всем своим упрямством, свидетельствуют об обратном. Конечно, из
открытых троцкистов, тех, кто бушевал во времена нэпа, на свободе оставались
немногие. Но они в большинстве своем продолжали сохранять верность идеям
изгнанного кумира. Даже в лагерях троцкисты имели некую организацию и вели
пропаганду. Через эту пропаганду, через школу троцкизма прошли тысячи
заключенных ГУЛАГа, многие из которых выходили на свободу убежденными
сторонниками Троцкого. Этот факт не отрицается никем из
историков-антисталинистов, однако мало кто признает советских троцкистов
30-х годов как серьезный политический фактор.
Да ведь дело не только в зэках! Троцкий - это действительно фигура,
создавшая мощное направление в марксизме, которое и по сей день поль-зуется
большой популярностью. Так неужели же в СССР не могло быть людей,
симпатизирующих Троцкому? В том числе и в партийно-государст-венном
аппарате, в армии.
Разумеется, они были. Как не поверить "сталинским сатрапам", когда архивные
данные свидетельствуют о том, что технический секретарь ЦК ВКП(б) Е. Коган
сочувствовала Троцкому и передавала ему важную информацию, когда тот
находился в Норвегии. Уже в Норвегии информацию получали ее сестра Р. Коган,
а также некто П. Куроедов. Оба работали шифро-вальщиками в советском
посольстве. И данные обо всем этом публикует не какой-то там "сталинистский
листок", а серьезное академическое издание "Исторические архивы". Их
подтверждают даже симпатизирующие Троцкому историки (В. Роговин), талдычащие
о надуманности репрессий.
Отдельная статья - "генералы от троцкизма", видные оппозиционеры 20-х годов.
Все они покаялись перед партией, кто раньше, кто позже. Но вот насколько
искренним было такое покаяние? Факты (только факты!) свидетельствуют о том,
что для многих оно было только хитрым маневром.
Взять хотя бы Ивана Никитича Смирнова, одного из ближайших соратников
Троцкого. Это был старый большевик, изрядно поднаторевший в революционной
деятельности. Достаточно сказать, что во время граждан-ской войны
организовывал восстания в сибирских городах, с тем чтобы облегчить задачу
Красной Армии, сражающейся с Колчаком. В 1929 году Смирнов раскаялся в своей
оппозиционной деятельности, но уже в 1931 году опять свернул на дорожку
троцкизма. Летом этого года, будучи в заграничной поездке, он, якобы
случайно, встретился в берлинском супермаркете с сыном Троцкого Львом
Седовым. Как писал сам Седов, сообщивший о встрече, они "установили
известную близость взглядов".
Осенью 1932 года Смирнов присылает в "Бюллетень оппозиции", выпус-каемый
Троцким, статью о бедственном положении народного хозяйства в СССР, а также
обильную корреспонденцию.
Лев Седов публично признавал только эти два факта. Остальное было объявлено
ложью организаторов первого московского процесса. Однако Гарвардский архив
Троцкого, открытый для исследователей только в 1980 году, свидетельствует об
обратном. Работавшие в нем историки А. Гетти (США) и П. Бруэ (Франция)
независимо друг от друга обнаружили материалы, свидетельствующие о более
широких контактах Троцкого с его сторонниками в СССР. Связи между Смирновым
и Троцким поддерживались постоянно через двух человек - Гавена и Гольцмана.
Более того, согласно данным архива, именно группировка Смирнова объединила
вокруг себя все другие антисталинские течения, как "левые", так и "правые".
Единый антисталинский фронт составили: "организация И. Н. Смирнова" (в нее
еще входили такие старые соратники Троцкого, как И. Смилга и С.
Мрачковский); группа Стэна-Ломинадзе, лидеры давно разгромленной "рабочей
оппозиции" Шляпников и Медведев, а также Зиновьев и Каменев. Последнее
чрезвычайно важно. Получается, что троцкистско-зиновьевский блок был
все-таки восстановлен, а московский процесс исходил из реальных фактов. Как
явствует из архива Троцкого, Зиновьев и Каменев считали необходимым
установить связь с Троцким (они ее фактически уже установили, контактируя со
Смирновым). И мы знаем только часть правды о контактах этой "сладкой
парочки" с "демоном революции". Историк В. Роговин пишет: "В отношениях
Троцкого и Седова с их единомышленниками в СССР была отлично отлажена
конспирация. Хотя ГПУ вело тщательную слежку за ними, оно не могло
обнаружить никаких встреч, переписки и иных форм их связи с советскими
оппозиционерами. Далеко не все оппозиционные контакты были прослежены и
внутри Советского Союза. Хотя в конце 1932 - начале 1933 года была
осуществлена серия арестов участников нелегальных оппозиционных групп, ни
один из арестованных не упомянул о переговорах по поводу создания блока.
Поэтому некоторые участники этих переговоров (Ломинадзе, Шацкин, Гольцман и
др.) до 1935-1936 годов оставались на свободе".
Мне представляется, что Роговин несколько недооценивает органы ГПУ. Довольно
сложно представить себе, чтобы они постоянно следили за участни-ками
неотроцкистских оппозиций, но не могли обнаружить факты, свидетель-ствующие
о контактах оппозиционеров друг с другом и с Троцким. Даже царская охранка,
получается, действовала более эффективно. Нет, тут скорее заметно нежелание
"органов", возглавляемых Ягодой, вести серьезную борьбу с троцкизмом и
"левыми". Вспомним о том, как "всевидящее око" партии не увидело контактов
Бухарина и Каменева в 1928 году. К тому же вызывают множество вопросов
поблажки, которые зачастую делались в отношении ссыльных и заключенных
троцкистов, да и вообще "политических" всех мастей. Конечно, делались они до
поры до времени, но все же делались.
Так, поначалу многих политических заключенных помещали в особые изоляторы. В
них заключенные сидели в камерах только вместе со своими политическими
единомышленниками. То есть посаженные троцкисты полу-чали уже готовую форму
самоорганизации в условиях заключения. В политизоляторах им жилось
привольно. Там существовали спортивные площадки. Осужденным предоставлялось
право выписывать неограниченное количество книг и журналов, проживать вместе
с женами. Им выдавался усиленный паек, но ассортимент своего питания
политзэки всегда могли расширить - заключенным разрешали закупать с воли
любые продукты и получать денежные переводы в большом количестве.
Ссылка поначалу тоже была для троцкистов чем-то вроде санатория. Журналист
М. Я. Презент фиксировал в своем дневнике встречи с троцкис-тами,
освобожденными из ссылки. Будучи в Сибири, они имели возможность держать
оружие, выписывать из-за границы новые книги и журналы. Так, ссыльный
троцкист Радек вполне легально носил с собой револьвер и получал из-за
границы 12 газет и журналов. С собой в Сибирь он перевез почти всю свою
домашнюю библиотеку. "Когда я ехал на место ссылки, - рассказывал Радек, -
на тройке с начальником ГПУ, а за ним везли на нескольких санях ящики с
книгами, крестьяне думали, что везут золото".
Существуют свидетельства о том, что Ягода был обеспокоен судьбой Зиновьева,
Каменева, Смирнова и иных участников новой, точнее, даже новейшей, левой
оппозиции, сложившейся в 1932 году. По сообщению перебежчика Орлова,
"железный Генрих" испытал облегчение, когда Сталин дал обещание сохранить
жизнь всем предполагаемым участникам процесса 1936 года. Кстати, обращает на
себя внимание то, что осужденных расстре-ляли сразу же после вынесения
приговора, не став даже формально рассмат-ривать их апелляцию, хотя ЦИК
устанавливал для этого обязательный срок - 72 часа. Откуда такая спешка?
Что, осужденные могли убежать? Или Троцкий высадил бы десант для их
вызволения? Нет, очевидно, была реальная возможность того, что осужденным
смягчат меру наказания. А может быть, и освободят через некоторое время.
Следовательно, существовала некая сила, способная вступиться за "левых". И
пока по всем статьям на нее подходит Ягода, активный участник бухаринской
оппозиции.
Ягода не хотел по-настоящему выкорчевывать троцкизм, ибо видел в нем
потенциального союзника во внутрипартийной борьбе. Его
социал-демократическая группа все-таки была слабее и национал-большевиков, и
левых консерваторов. Поэтому он и искал дружбы с троцкистами. А на жесткие
меры по отношению к ним он шел только после давления со стороны иных
политических группировок.
Вообще же по отношению к Троцкому, его соратникам и союзникам в
партийно-государственном руководстве было нечто вроде консенсуса. "Демона
революции" боялись больше, чем кого бы то ни было. И дело здесь не только в
его несомненных политических талантах, а также героическом ореоле "второго
человека после Ленина". Троцкий был наиболее радикаль-ным и последовательным
сторонником проведения прозападной политики, ориентированной на Англию,
Францию и США. Он действительно был агентом иностранных разведок, но не
фашистских, а "буржуазно-демократических". За ним стоял не только самый
левацкий и авантюристический из всех революционных проектов. За ним стояла и
мощь ведущих западных держав.
И когда в 1936 году открылась связь Зиновьева и Каменева с Троцким, и
Сталин, и почти все его противники пришли в ужас. Речь шла уже не только о
политической борьбе, но и о работе на иные страны. То есть о шпионаже очень
высокого уровня. Шпионов такого ранга обычно называют почтительно - "агенты
влияния". Но суть от этого не меняется.
Вот почему по поводу Зиновьева и Каменева в руководстве не возникло никаких
разногласий. Их судили и тут же казнили, осознавая всю опасность левой
оппозиции. А позже расправятся с Бухариным и Рыковым - потому, в первую
очередь, что заподозрят их (и не без оснований) в связи с Троцким и
троцкистами. Именно троцкизм представлялся главным орудием западного
влияния.
Но, может быть, руководство страны демонизировало Троцкого и его союзников?
Может быть, Зиновьев и Каменев, контактировавшие с Троцким, все же были
казнены за собственные убеждения, а то и по прихоти "жесткого" Сталина? Для
ответа рассмотрим вопрос о "западничестве" Троцкого.
Сторонник Антанты
У нас принято много писать о пломбированном вагоне, в котором, поль-зуясь
поддержкой кайзеровской Германии, прибыл в Россию Ленин. Но мало кто писал о
норвежском пароходе "Христиан-Фиорд", в котором Троцкий с группой своих
единомышленников отправился "домой" из эмиграции - при покровительстве
американских властей и попустительстве британской разведки.
Только недавно английская газета "Дейли телеграф" опубликовала
рассек-ре--ченные документы разведслужбы МИ-6, из которых следует, что
англичане имели возможность предотвратить возвращение "демона революции" в
Россию. Более того, поначалу его задержали - по инициативе руководителя
канадского бюро английской разведки Уильяма Вайзмена - в порту Галифакс.
Вайзмен наивно считал, что помогает спасти западный мир от заразы
социалистического радикализма, но лидеры этого самого мира были настроены
более благодушно. За "перманентного революционера" тут же заступился
президент США В. Вильсон, а через некоторое время руководство британской
разведки распорядилось отпустить Троцкого на все четыре стороны. Западные
лидеры еще раньше заключили с Троцким политический договор, согласно
которому он должен был выполнять функцию противовеса якобы прогермански
настроенному Ленину, не желавшему продолжать войну на стороне Антанты. Сам
Троцкий против такой войны не возражал - конечно, при условии, что вести ее
будет новая революционная армия, которая сначала покончит с кайзером (что
отвечало интересам Антанты), а затем разберется и с бывшими "союзниками".
Показательно, что Троцкий прибыл в Штаты в январе 1917 года и пробыл там
чуть больше месяца. Складывается впечатление, что единственной целью его
пребывания там были переговоры с людьми Вильсона.
Поначалу расчеты западных лидеров оправдывались. После победы Октябрьского
переворота Троцкий занял пост народного комиссара иностран-ных дел, и это
дало ему мощные рычаги для противодействия ленинскому "германофильству". При
этом он действовал довольно хитро и никогда не выступал в открытую за войну
с немцами, отдавая себе отчет в том, что она крайне непопулярна в народе. Он
выдвинул идею "ни мира, ни войны", предложив не подписывать мирное
соглашение с Германией как "унизительное для пролетариата", но и не
поддерживать состояние войны, демобилизовав старую армию и приступив к
созданию новой. Такое предложение только кажется идиотским. На самом деле в
нем заключался железный расчет старого провокатора. Троцкий хотел
спровоцировать немцев на широкомасштабное наступление, которое сделает войну
с ними неиз-бежной. При этом сам он не потерял бы имидж социалиста,
выступающего против войны, ведь на ней Троцкий, в отличие от фракции "левых
коммунистов" (Дзержинского, Бухарина и т. д.), публично не настаивал.
И действительно, на первых порах именно эта позиция Троцкого встретила
поддержку большинства. 10-18 января прошел III съезд Советов, согласившийся
с мнением наркоминдела, о чем советская историография всегда скромно
умалчивала, отделываясь фразами типа: "Съезд также одобрил политику
Совнаркома в вопросе о мире и предоставил ему в этом вопросе самые широкие
полномочия" (а никакой единой политики в вопросе о мире в тот момент не было
и в помине). Поддержал Троцкого и ЦК РСДРП(б), несмотря на протесты Ленина,
который отлично понимал, что Троцкий втягивает его в крупномасштабную
внешнеполитическую авантюру.
Окрыленный поддержкой товарищей по партии, Троцкий прибыл в Брест-Литовск,
где шли переговоры о мире. Там он какое-то время эпатировал немецкую
делегацию, требуя признать Советскую Украину и грозя обратиться ко всем
народам мира за поддержкой в борьбе против агрессивных устремлений Германии.
Одновременно по указанию Троцкого большевики развернули мощную агитацию в
немецких и австро-венгерских войсках. Наконец, 10 февраля наркоминдел
провозгласил свою знаменитую формулу "ни мира, ни войны", крайне изумив тем
самым немцев. И через неделю, 18 февраля, Германия начала крупномасштабное
наступление. В тот же день Ленин решительно потребовал заключить мир с
немцами любой ценой и впервые получил поддержку большинства ЦК, напуганного
быстрым продвижением тевтонов - бывшая российская армия была неспособна
сопротивляться и в панике бежала. Но уже на следующий день, 19 февраля,
Франция и Великобритания предложили РСФСР крупную финансовую и военную
поддержку с одним только условием - продолжать войну с кайзером. Сторонники
"революционной войны" тут же воспряли духом и решили не спешить с
заключением мира. Более того, 22 февраля ЦК принял предложения Антанты, и
Россия встала на пороге грандиозной бойни за англо-французско-американские
интересы. Совершенно очевидно, что полностью деморализованная событиями 1917
года старая армия не смогла бы победить тогда еще мощную немецкую военную
машину. Она бы закидывала трупами наступавших немцев, как можно дольше
отвлекая их внимание от Западного фронта.
Ситуацию переломила только личная воля Ленина, 23 февраля добивше-гося-таки
принятия германских условий мира, гораздо более тяжелых, чем те, которые
выдвигались поначалу. ЦК с большой неохотой поддержал своего вождя, опасаясь
его угроз подать в отставку и обратиться за поддержкой к народу. При этом
Троцкий вел себя предельно хитроумно - он выступил со следующим заявлением:
дескать, по совести надо бы объявить обнаглевшей Германии революционную
войну, однако сейчас в партии раскол и она невозможна. Позицию главного
советского дипломата поддержали Дзержинский и Иоффе. В результате выиграл
Ленин. Дальше все развивалось в соответствии с его волей - VII Чрезвычайный
съезд партии большевиков (6-8 марта) и IV съезд Советов (14 марта)
высказались за принятие немецких условий - несмотря на яростное
сопротивление левых коммунистов и левых эсеров.
Однако Троцкий на этом не успокоился. Он продолжал лоббировать идею союза
РСФСР и Антанты, причем на весьма непростых для России условиях. Нарком был
готов на то, чтобы обеспечить союзникам контроль над нашими железными
дорогами, предоставить им порты Мурманска и Архангельска с целью ввоза
товаров и вывоза оружия, разрешить допуск западных офицеров в Красную Армию.
Более того, "демон революции" предлагает осуществить интервенцию Антанты в
Россию по... приглашению самого Советского правительства. Да, такое
предложение неоднократно и вполне официально обсуждалось на заседаниях ЦК. В
последний раз это произошло 13 мая 1918 года, a уже 14 мая Ленин зачитывал
во ВЦИК сообщение советского полпреда в Берлине Иоффе, уверявшего в
отсутствии у кайзеровской Германии каких-либо агрессивных намерений.
Троцкий уже откровенно выступал за войну на стороне союзников - 22 апреля он
заявил, что новая армия нужна Советам "специально для возоб-нов-ления
мировой войны совместно с Францией и Великобританией против Германии". На
"просоветскую" интервенцию очень надеялись многие деятели Антанты, и в этих
надеждах их поддерживали западные представители в РСФСР. Так, британский
представитель Б. Локкарт считал необходимым заключить с большевиками
детально разработанный договор и "доказать им делами, что мы готовы, хотя и
не поддерживая напрямую существование Советов, не бороться с ними
политическим путем и честно помогать им в трудно начинающейся реорганизации
армии".
Пробный шаг был сделан уже 2 марта, когда Мурманская народная коллегия,
являвшаяся коалиционным (Советы, земства и т. д.) органом местной власти и
возглавлявшаяся сторонником Троцкого А. Юрьевым, "пригласила" в город две
роты солдат английской морской пехоты. Сделано это было по благословению
самого наркоминдела. 1 марта коллегия прислала в Совнарком телеграмму,
спрашивая, принять ли военную помощь, предло-женную руководителем союзной
миссии контр-адмиралом Т. Кемпом (тот предлагал высадить в Мурманск войска с
целью защиты его от возможного наступления немцев). Ответил мурманским
властям Троцкий: "Вы обязаны незамедлительно принять всякое содействие
союзных миссий". На следующий день английские военные моряки в количестве
150 человек вошли в город (к началу мая иностранных солдат будет уже 14
тысяч человек).
5 марта Троцкий официально встретился с английским и американским
представителями - Б. Локкартом и Р. Робинсоном. На встрече он объявил о том,
что большевики готовы принять военную помощь Антанты. А 11 марта, во время
проведения IV съезда Советов, президент США Вильсон прислал телеграмму, в
которой обещал РСФСР всемерную поддержку в деле защиты ее суверенитета -
ясно от кого. Но политические весы уже слишком сильно склонились на сторону
Ленина, и от помощи в конечном итоге отказались. Троцкий же в скором времени
был снят со своего поста, который занял более управляемый Чичерин.
Лоббист иностранного капитала
Касаясь проблемы "советского западничества", было бы весьма умест-ным
вспомнить о том, что в 20-е годы прошлого века Троцкий был горячим
поборником интеграции экономики СССР в систему международного хозяй-ства,
которая тогда была сугубо капиталистической. В 1925 году он, неожи-данно для
многих, предложил весьма любопытный план индустриали-зации страны. Согласно
этому плану, промышленная модернизация СССР должна была основываться на
долгосрочном импорте западного оборудо-вания, составляющем от 40 до 50% всех
мощностей. Импорт сей следовало осуществлять за счет экспорта
сельскохозяйственной продукции. Кроме того, предполагалось активно
задействовать иностранные кредиты.
Обращает на себя внимание то, что Троцкий предлагал наращивать советский
экспорт за счет развития фермерских капиталистических (!) хозяйств. То есть
в данном вопросе он встал на одну линию с Бухариным, который бросил призыв:
"Обогащайтесь!". Подобная эволюция "вправо" позволяла Троцкому заключить
союз с Бухариным и Сталиным, в то время категорически выступавшим против
свертывания нэпа (на этом настаивали ультралевые - Зиновьев с Каменевым).
Тем более что сам Троцкий в 1925 году занимал нейтральную позицию, облегчая
Сталину и Бухарину борьбу с Зиновьевым и Каменевым. Кто знает, как тогда
пошел бы ход истории...
Но в 1926 году бес мировой революции снова стукнул Троцкого в ребро, и он
примкнул к левой оппозиции, что окончилось для него колоссальным проигрышем
и в конечном итоге высылкой из страны.
Позднее Троцкий уже ни слова не говорил о фермерах и капиталисти-ческом
развитии села, однако ориентацию на включение СССР в экономи-ческую систему
мирового капитализма он так и не сменил. Призывы к ней периодически
появлялись в так называемом "Бюллетене оппозиции" - печат-ном органе
зарубежных троцкистов.
Здесь впору задаться вопросом - что же заставило Троцкого, столь яростного
врага мирового капитала, возлагать столь большие надежды на этот самый
капитал? Ведь не был же он, в самом деле, сторонником рестав-рации
капитализма в СССР... Ясно, что эта реставрация не могла устроить Троцкого
как конечная цель, но она же могла казаться ему весьма действен-ной как
средство ликвидации "плохого" советизма ради "хорошего".
Наблюдая усиление сталинского национал-большевизма, грозящее полным
забвением мировой революции в пользу "узконационального" строительства
социализма в одной отдельно взятой стране, Троцкий постоянно думал о
союзниках в борьбе против сталинизма. О настоящих союзниках, а не о
Зиновьеве с Каменевым. Таковых он мог отыскать только за пределами СССР. Как
и в 1917-1918 годах, ими оказались страны западной демократии, которым было
невыгодно долгосрочное усиление советской державы. Но оно же было невыгодно
и Троцкому, ибо уводило советских коммунистов в сторону от разлюбезной его
сердцу мировой революции.
Союз Троцкого и западных капиталистов не мог быть равноправным, ведь в 20-е
годы певца перманентной революции уже оттерли от реальной власти. Он
представлял собой всего лишь оппозиционера, пусть и всемирно известного. В
подобных условиях таким людям, как Троцкий, обычно бывает не до
щепетильности, и они могут пойти на самые разные "финты". В том числе и на
предательство идеи во имя ее же самой. Нужно было идти на громаднейшие
уступки Западу, одной из которых была бы капитализация советской экономики.
Предатели на марше
Подобная логика заставила Троцкого в 30-е годы стать обычным стукачом. В
эмиграции он предавал своих вчерашних товарищей по борьбе, сообщая
американской администрации информацию о секретных агентах Коминтерна и о
сочувствующих "сталинистским" компартиям. В конце прошлого века были
опубликованы рассекреченные (за сроком давности) материалы госдепа,
свидетельствующие о теснейшем сотрудничестве Троцкого с амери-канцами. Так,
13 июля 1940 года "демон революции" лично передал американ-скому консулу в
Мехико список мексиканских общественно-политических деятелей и
государственных служащих, связанных с местной промосковской компартией. К
нему прилагался список агентов советских спецслужб. Через пять дней, уже
через своего секретаря, Троцкий предоставил подробнейшее описание
деятельности руководителя нью-йоркской агентуры НКВД Энрике Мартинеса Рики.
Помимо всего прочего Лев Давидович тесно сотрудничал с пресловутой Комиссией
по антиамериканской деятельности палаты предста-вителей США, всегда стоявшей
в авангарде антикоммунизма и антисо-ветизма.
Простейшая логика подсказывает, что Троцкий не мог сдавать опытных агентов
советской разведки, не имея своей агентуры в НКВД. Очевидно, в "органах",
как и в других структурах СССР, у него всегда были искренние пособники.
Достаточно вспомнить хотя бы упомянутого уже Блюмкина, занимавшего
ответственный пост в ОГПУ. Причем обращает на себя внимание та быстрота, с
которой его расстреляли. 31 октября 1929 года был выдан ордер на арест этого
авантюриста, а 3 ноября коллегия ОГПУ уже приговорила его к высшей мере. А
ведь Блюмкин начал давать показания о встречах в Турции с Троцким и его
сыном. Складывается впечатление, что эти показания были очень невыгодны тем
высокопоставленным чекистам, которые также имели тайные контакты с "демоном
революции".
Предательство Троцкого не было каким-то исключением. Многие другие
"пламенные революционеры", недовольные сталинской "контрреволюцией", также
вполне успешно стучали на своих товарищей. В этом плане особенно выделяется
Вальтер Кривицкий (Самуил Гинзберг), в середине 30-х годов бывший
руководителем советской военной разведки в Западной Европе. Осознав
"пагубность сталинизма", сей деятель сбежал на Запад, где стал громогласно
обличать "тиранию" Сталина. Различные леваки и социал-демократы с радостью
ухватились за эти разоблачения. Однако западным спецслужбам нужно было
кое-что посущественнее. И, немного покочевря-жившись, Кривицкий дал им
всеобъемлющую информацию секрет-ного характера. Его биограф Б. Старков,
несмотря на все сочувственное отноше-ние к, так сказать, предмету
исследования, все же признал: "...Он был вынужден фактически предать своих
товарищей... Как сообщает Г. Брук-Шефферд, он передал около 100 фамилий
своих агентов в различных странах, в том числе 30 в Англии. Это были
американцы, немцы, австрийцы, русские - бизнесмены, художники, журналисты"
("Судьба Вальтера Кривицкого").
Впрочем, были и такие "пламенные революционеры", которые сотрудни-чали с
западными разведками еще задолго до сталинизма. В качестве примера можно
привести жизненный путь Ф. Ф. Раскольникова, типичного представителя
разгромленной Сталиным ленинской гвардии. Раскольников известен своим
"смелым" письмом на имя Сталина, в котором он, находясь во Франции, обличал
его "преступления против революции". Прославился этот несгибаемый большевик
и своим поведением на посту командующего Балтфлотом - в тяжелейшие для
страны дни он, вместе со своей семейкой, вел роскошную жизнь на глазах всего
Кронштадта, чем в немалой степени спровоцировал известный мятеж тамошнего
гарнизона. После мятежа партия доверила психически неуравновешенному
Раскольникову возглавлять Главрепертком, и находясь на этом посту, тот чуть
было не застрелил драма-турга М. А. Булгакова.
Крайне интересен такой эпизод из жизни Раскольникова, как нахождение его в
1919 году в английском плену. Попав туда, он был перевезен в Лондон, где его
переводчиком работал знаменитый Локкарт. Именно он добился того, что
Раскольникова обменяли на пленных английских матросов и освободили еще до
отправки в Россию. Ожидая возвращения "на родину", Раскольников вел
привычный для себя образ жизни, обитая в роскошных гостиницах, нося дорогие
костюмы и посещая лондонские театры. В этом ему способствовал все тот же
Локкарт. Уже в 1937-1938 годах, будучи советским полпредом в Болгарии,
Раскольников неоднократно встречался с Локкартом, что наводит на вполне
определенные мысли. "Таким образом, - отмечает А. М. Иванов в работе "Логика
кошмара", - прославленный герой на поверку оказывается вульгарным английским
агентом, и не случайно бедный невозвращенец жил в 1939 году на фешенебельных
французских курортах на Ривьере".
Вот еще один пример невозвращенца-"ленинца" - Александр Бармин. Будучи
поверенным СССР в делах Греции, сей "пламенный революционер" разочаровался в
сталинизме и решил остаться на Западе. В эмиграции он даже вступил в контакт
с Троцким, но затем отвернулся от коммунизма вообще. В 1945 году Бармин
опубликовал книгу "Один, который выжил", где уже воспевал западную
демократию и частное предпринимательство. Более того, он даже поступил на
работу в американскую спецслужбу.
Несколько более сложную позицию занял невозвращенец Александр Орлов
(Фельдбин), изнывавший под "сталинским игом" в советской разведке.
Избавившись от него, этот "верный ленинец" написал письмо Ежову, в котором
пригрозил, что, если его не оставят в покое, он выдаст "западникам" 62
советских агента и расскажет о всех крупных операциях НКВД. Орлова не
тронули, и до смерти Сталина он хранил молчание, вполне обоснованно опасаясь
мести. Но в 1953 году "тиран" умер, и наступили времена хрущев-ского
либерализма. Тогда Орлов осмелел и рассказал все, что ему известно о
деятельности советской разведки, заодно облив Сталина помоями. При всем при
том он продолжал оставаться большим почитателем Ленина, вплоть до 1973 года.
Красное западничество как феномен
Изучая политическую историю XX века, неизбежно приходишь к мысли о том, что
левый экстремизм просто обречен эволюционировать в сторону западного
либерализма. В этом великолепно убеждает и пример Троцкого, и пример
Бухарина. Последний в 1918 году был крайне левым, а в 20-е годы превратился
в сторонника развития рыночных отношений. Причем законо-мерность подобной
эволюции подтверждает не только отечественный опыт, но и пример зарубежных
компартий. Так, Иосип Броз Тито, лидер югослав-ских коммунистов, начал свое
противостояние Сталину, выступая именно с позиций "возврата к ленинизму". На
заседании политбюро ЦК компартии Югославии, прошедшем 1 марта 1948 года,
вполне в троцкистском духе гово-рилось о перерождении СССР и утверждалось:
"...Восстановление русских традиций - это проявление великодержавного
шовинизма. Празднование 800-летия Москвы отражает эту линию... навязывается
только русское во всех областях жизни... Политика СССР - это препятствие на
пути между-народ-ной революции..." Это уже позже, после разрыва с Союзом,
титовцы пойдут на либерально-рыночные реформы и станут сотрудничать с
Западом, а первоначально все начиналось с критики сталинской
великодержавности и "национальной ограниченности".
Показателен пример еще одного левого экстремиста - Мао Цзэдуна - творца
"культурной революции". Вдоволь порассуждав о пользе ядерной войны для
мировой революции, поразоблачав СССР в контрреволюционности и отправив на
тот свет десятки миллионов китайцев, Мао в начале 70-х годов пошел на
стратегический союз с США, который был сорван только после его смерти,
разгрома левацкой "банды четырех" и прихода к власти прагматика Дэн Сяопина.
Все это не случайно - р-р-революционная горячка и левачество так же вредны,
как и рыночно-демократические эксперименты. Из леваков скорее всего выйдет
либерал или агент западных спецслужб, ибо "троцкистов" всех мастей и
"капиталистов" объединяет подчеркнутая ненависть к традиционным ценностям и
национальной самобытности.
К сожалению, смерть Сталина помешала вытравить до конца утопизм,
космополитизм и экстремизм некоторых положений Марксова учения, которые дали
свои ядовитые всходы в 50-80-х годах. Левый экстремизм бывшего троцкиста
Хрущева был проявлением "синдрома мировой революции". Стремительное
политическое наступление на Запад, чуть не приведшее к мировой войне,
сопровождалось заигрыванием с ним же и заимствованием многих его
цивилизационных установок. Воспроизводилась "старая добрая" модель поведения
Троцкого, парадоксальным образом сочетающего антизападную революционность и
западничество. Но, в отличие от своих предшественников, советские
неотроцкисты все-таки победили - хрущевизм, временно остановленный
осторожными брежневскими партаппа-ратчиками, возродился при Горбачеве. Тогда
начались разговоры о "ленинском социализме", о том, что "революция
продолжается". Произошла реабилитация Троцкого и иже с ним. Окончилось все,
правда, торжеством в России самого дикого и прозападного капитализма. Но
ведь примерно того же и хотел Троцкий.
Сознание Троцкого было сформировано на основе преклонения перед буржуазным
Западом, его научно-промышленной мощью. Троцкий не верил в то, что Россия
способна сама построить социализм или хотя бы серьезно поднять свое
хозяйство. "Отстояв себя в политическом и военном смысле как государство, -
писал он в 1922 году, - мы к созданию социалистического общества не пришли и
даже не подошли. Борьба за революционно-государственное самосохранение
вызвала за этот период чрезвычайное понижение производительных сил;
социализм же мыслим только на основе их роста и расцвета... Подлинный подъем
социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы
пролетариата в важнейших странах Европы" ("Программа мира").
Сердце Троцкого принадлежало Западу, в особенности - США, с чьими
спецслужбами он сотрудничал на закате своей жизни. Еще до событий 1917 года
"демон революции" предсказывал их хозяйственное и культурное домини-рование
во всем мире. Вот отрывок из его воспоминаний об "открытии Америки" в 1916
году: "Я оказался в Нью-Йорке, в сказочно-прозаическом городе
капиталистического автоматизма, где на улицах торжествует эсте-тическая
теория кубизма, а в сердцах - нравственная философия доллара. Нью-Йорк
импонировал мне, так как он вполне выражает дух современной эпохи".
И надо сказать, что Западу Троцкий тоже импонировал. В том числе - и
некоторым западным капиталистам. Вообще, как это ни покажется странным, но
многие деловые круги на Западе были весьма заинтересованы в развитии
революционного движения. Марксисты были убеждены в необходимости и
неизбежности отмирания как наций, так и государств. Поэтому они своей
деятельностью способствовали стиранию национально-государственных различий,
что на руку транснациональному капиталу. К тому же на револю-циях в
некоторых странах можно очень неплохо поживиться, используя свои связи среди
самих революционеров.
Еще в начале XX века Троцкий активно сотрудничал с немецким
социал-демократом Гельфандом Парвусом, который по совместительству успешно
торговал. Одно вовсе не мешало другому. Так, прогрессивное требование
создания "Соединенных штатов Европы", которое упорно выдвигал Троцкий,
весьма отвечало интересам зерноторговцев, способствуя устранению таможенных
барьеров. "Таможенные барьеры стали препятствием для исторического процесса
культурного объединения народов, - писал Парвус. - Они усилили политические
конфликты между государствами".
Очень любопытные данные, подтвержденные источниками, приводит американский
историк Э. Саттон в книге "Уолл-стрит и большевистская революция". Согласно
ему, Троцкий имел теснейшие контакты с банковскими кругами Америки. Связь
осуществлялась через его родственника Абрама Животинского, некогда бывшего
банкиром в Киеве, а потом эмигри-ровавшего в Стокгольм. Сам Животинский был
настроен антисоветски, но охотно помогал "молодой советской республике" в
заграничных операциях с валютой.
Когда Троцкий снова оказался в эмиграции, на этот раз уже по воле "красного
царя", капиталисты не оставили в беде своего яростного обли-чителя.
Буржуазная пресса охотно предоставила ему страницы своих изданий. "Демон
революции" печатался даже в люто реакционной газете лорда Биверб-рука,
обосновывая это тем, что у него якобы нет денег. Однако биограф Троцкого и
его искренний почитатель И. Дейчер признается, что бедность его кумиру
никогда не грозила. Только проживая на Принцевых островах, он имел доход
12-15 тысяч долларов в год. В 1932 году буржуазная газета "Сатердей ивнинг
пост" заплатила ему 45 тысяч долларов за издание книги "История русской
революции".
Закон всех деловых людей гласит: "Ты - мне, я - тебе". Лев Давидович тоже
частенько помогал представителям столь ненавистной ему "мировой буржуазии".
Так, в 1923 году он оказал весьма своевременное содействие семейной фирме
американских предпринимателей Хаммеров "Эллайд америкэн", точнее, ее
московскому филиалу "Аламерико". Наркомат внешней торговли тогда склонялся к
мысли аннулировать привилегии, которые совет-ское правительство дало этим
предприимчивым буржуа. Инспекция наркомата после проверки счетов Арманда
Хаммера установила, что "Аламерико" полу-чает чрезмерные прибыли. Оказалось,
что она списывает огромные суммы на личные расходы, предоставляет
необоснованные скидки партнерам и перечисляет деньги третьим лицам. Договор
компании с Фордом, по кото-рому Хаммеры осуществляли посредничество в деле
продажи тракторов в Советскую Россию, был признан "вредным" и "наносящим
ущерб" нашей стране. Был принят компромиссный вариант. "Аламерико" должна
была сойти со сцены, но не сразу. Ей позволили торговать лицензиями, получая
от этого повышенные комиссионные, но до тех пор, пока она не окупит расходы.
Некоторое время фирма должна была сотрудничать с Фордом, но под строгим
контролем особых советских организаций. Вскоре возникла одна из них,
"Амторг", руководитель которой И. Хургин объявил, что берет на себя деловые
связи Хаммеров с Фордом.
Отец знаменитого Арманда Хаммера, Джулиус, навестил тогда еще всесильного
Троцкого. Они были хорошо знакомы по совместной подрывной деятельности,
осуществляемой в Нью-Йорке в январе 1917 года. Тогда Троцкий еще не был
большевиком, но многое сделал для активизации левого крыла Социалистической
партии США, в которой состоял Джулиус Хаммер. Хаммер попросил вождя Красной
Армии помочь поддержать его посреднические контакты с Фордом. Ну и "как не
пособить родному человечку"? Троцкий сделал все от него зависящее, и Хургину
приказали держаться Хаммеров. Наверное, тот проявил несговорчивость,
поскольку через некоторое время его труп, обвешанный цепями, извлекли из
озера Джордж (штат Нью-Йорк).
Приходится признать, что контакты Зиновьева и Каменева с Троцким были одной
из причин начала массового террора. Не казнить их было нельзя, но сам факт
казни старых большевиков создавал важный прецедент. Руководство перешло
некоторую черту, после которой уже никто не мог рассматриваться в качестве
фигуры неприкосновенной ввиду прежних заслуг и принадлежности к "ленинской
гвардии".
Раньше старых большевиков из ленинского окружения рассматривали как неких
божеств, входящих в состав блистательного пантеона. Исключение составлял
Троцкий, но он-то как раз и не был старым большевиком. В партию "демон
революции" вступил только летом 1917 года. То ли дело Зиновьев, Каменев,
Бухарин, Рыков. Пусть они и пали с вершин пантеона, переместив-шись на
уровень второстепенных божеств, ореол вокруг них все же сохранялся. Теперь
боги были низвергнуты на землю.
Глава 8. Под прицелом - Сталин
Компрометация Молотова
В августе 1936 года прошел первый московский процесс. На скамье подсудимых
собрали участников единого антисталинского блока, сложив-шегося в 1932 году:
Зиновьева, Каменева, Смирнова, Мрачковского и т. д. Подсудимые много
рассказывали о своих подлинных и мнимых прегреше-ниях, создавая весьма
эффектную амальгаму. Среди прочих преступлений была и подготовка терактов
против руководителей партии и государства. И тут произошла маленькая
сенсация. Заговорщики не назвали в числе объектов покушения Молотова,
бывшего вторым лицом в советской иерархии.
Само собой, это было не случайно. По логике тех лет, отсутствие Молотова в
списках кандидатов в жертвы могло означать только то, что он не
представ-ляет особой опасности для террористов. А если Молотов не опасен,
то, может быть, он и сам действовал заодно с врагами? Именно такими
вопросами задавались люди, читавшие отчет о судебном процессе.
Кому-то было очень выгодно скомпрометировать Молотова. Очевидно, такая
компрометация была первым шагом к началу шельмования предсе-дателя
правительства. А само шельмование должно было завершиться паде-нием этого
политического исполина. И уж само падение неминуемо привело бы его на скамью
подсудимых.
Возникает вопрос - кому же было выгодно красноречивое молчание подсудимых,
не включивших Молотова в почетный список будущих жертв?
Историки-антисталинисты, по старой своей привычке, валят все на Сталина. При
этом сам Молотов объявляется верным и кровожадным сталинским сатрапом.
Ответ всегда дается невразумительный. Наиболее вдумчивые антистали-нисты
пытаются выискать какие-то разногласия между Сталиным и Моло-то-вым по
вопросу текущей политики. Иногда ссылаются на данные невозвра-щенца Орлова,
который уверял, что Молотов был категорически против организации процесса
над Зиновьевым и Каменевым.
Вот уж позвольте не поверить! Чтобы Молотов жалел Зиновьева и Каменева? Это
уже фантастика. Причем антисталинисты опять же противоречат сами себе. То у
них Молотов - кровавый сатрап, а то прямо какой-то либерал-правозащитник.
В. Роговин с превеликой осторожностью допускает более правдоподоб-ную
версию, согласно которой Молотов серьезно расходился с вождем по вопросам о
концепции народного фронта. Вячеслав Михайлович был против объединения
коммунистов с социал-демократами и иными центристами, поэтому и рассорился с
Иосифом Виссарионовичем. Но ведь в том-то и дело, что и сам Сталин не был
горячим поборником идеи народного фронта. Ему эту, как показала практика,
совершенно проигрышную идею навязали.
В 1934 году в Коминтерне резко усиливаются позиции Г. Димитрова, блестяще
выигравшего поединок с Герингом на процессе о поджоге рейх-стага. У
Димитрова были свои представления о перспективах развития комму-нистического
движения. В апреле - июне 1934 года Димитров настойчиво пытался убедить
Сталина отказаться от прежней теории "социал-фашизма", отождествляющей
социал-демократов и фашистов. 1 июля он написал вождю письмо, в котором
спрашивал, верна ли по-прежнему жесткая линия в вопросе о социал-демократии.
Сталин ответил, что верна.
А уже 27 июля 1934 года во Франции коммунисты и социалисты подписали пакт о
единстве действий против фашизма. Но ведь никакого курса на создание
народного фронта тогда не проводилось. Что же, Москва никак не
контролировала французских коммунистов, предоставляя им полную свободу
политических маневров? Рушится миф о контроле ВКП(б) над Коминтерном?
А если взглянуть на это с другого боку? Если признать, что Сталин тогда еще
не имел единоличной власти и был вынужден считаться с мнением неких
влиятельных политических сил? Вот тогда все становится на свои места.
Дальнейшее развитие событий только подтверждает явное нежелание Сталина
соглашаться с идеей народного фронта. Он тянул до октября, когда Димитров
написал ему нечто вроде ультиматума. 15 октября Сталин получает от него
письмо, в котором болгарский коминтерновец резко критиковал руководство
самого Коминтерна (то есть того же Сталина) и требовал решительного поворота
в сторону объединения с социал-демократами. Через десять дней Сталин ответил
Димитрову согласием. Но даже и тогда он дотянул созыв очередного, VI
конгресса Коминтерна (на котором и планировалось принять новую концепцию) до
мая 1935 года. Очевидно, за это время вождь пытался противодействовать
сторонникам народного фронта. Уже на самом конгрессе Сталин вел себя
подчеркнуто отстраненно. Он не выступал с речами и докладами и почти не
присутствовал на заседаниях. За месяц работы конгресса Сталин появился там
один, от силы - два раза, причем садился в президиум так, чтобы его
закрывала колонна.
Совершенно очевидно, что сломить упорное сопротивление Сталина могла только
очень влиятельная сила в партии и государстве. Ни Димитрову, ни кому бы то
ни было из руководства Коминтерна такое было не под силу. Логичнее всего
предположить, что таковой силой были левые консерваторы. Вряд ли кто-то иной
мог добиться таких политических побед над вождем.
Регионалы были крайне напуганы укреплением фашизма. Война их явно не
устраивала, она была бы концом спокойного и привольного хозяйничанья в их
"уделах". В этом левые консерваторы были едины со Сталиным, который не хотел
войны, исходя из общенациональных интересов. Поэтому и он, и они считали
нужным сближаться с западными демократиями, пытаясь выстроить систему
коллективной безопасности. Но Сталин полагал, что войны можно избежать и
путем сближения с Германией. Как гибкий политик, он считал необходимым иметь
несколько вариантов, с тем чтобы можно было выбирать, исходя из смены
внешнеполитической ситуации.
Вот этот подход и не могли взять на вооружение левые консерваторы. К тому же
многие из них были настроены крайне германофобски, чему в определенной мере
способствовало этническое происхождение некоторых из них. Так, С. Косиор,
этнический поляк, был ярым ненавистником немцев. Во время дискуссий,
развернувшихся вокруг заключения мира в Бресте, он занял совершенно
антиленинские позиции, при этом не будучи "левым комму-нистом".
Приведу любопытный отрывок из воспоминания Косинова - помощника Косиора.
Тому было поручено написать биографию своего босса. Стара-тельный помощник
решил собрать побольше материала из, так сказать, первоисточника. Он провел
несколько вечеров в беседах с Косиором, который вспоминал вехи своей жизни.
И вот разговор зашел о событиях 1918 года. Между начальником и подчиненным
состоялся такой диалог:
"- Как вы, Станислав Викентьевич, могли не понять правильность позиции В. И.
Ленина в этом вопросе? Ведь вы так близко к нему стояли, жили одними
мыслями - и вдруг какое-то сомнение.
- Вам этого не понять, Косинчик, для вас история решается очень просто.
- Так вы же, Станислав Викентьевич, левым никогда не сочувствовали, и вдруг
ваши позиции сошлись.
- Да что вы, Косинчик, понимаете в психологии человека? Не все в душе
человека отображается так прямолинейно. Левые тут ни при чем. Дело
происходило много сложнее. Очевидно, какое-то влияние на меня имело
настроение Дзержинского, позицию которого я никак не связывал с позицией
левых...
- А как Ленин воспринял вашу ошибку?
- Воспринял он правильно. Как всегда, Ленин был непримирим к любым
колебаниям. Сначала был страшно возмущен. И лишь позже стал мягче:
"Ненависть к немецким империалистам вас ослепила, - сказал он. - А в
вопросах политики надо иметь трезвый ум и не идти на поводу у чувств. Ну что
же, ненавидите немецких захватчиков, поедете на Украину!".
Между прочим, ситуация на Украине была довольно специфической. Очень сильные
позиции здесь имели выходцы из тамошней партии левых эсеров, именовавших
себя "боротьбистами". Так, одно время бывший "боротьбист" Любченко
возглавлял Совнарком республики. По многим данным, именно он был одним из
самых ярых противников Сталина в Украин-ской компартии. А ведь левые эсеры
были в свое время горячими поборни-ками революционной войны с кайзеровской
Германией. В этом они сходи-лись и с левыми коммунистами, на чьих позициях
стоял и Косиор.
Явно не отличался любовью к немцам и латыш Эйхе. В 1934 году он
сигнализировал в ЦК "о саботаже по хлебоуборке и активизации фашистских
проявлений на почве получения гитлеровской помощи". "Саботаж" и
"активизация" якобы имели место в колонии советских немцев, живущих в
Западной Сибири. По собственной инициативе Эйхе направил на территорию
проживания немцев спецвойска НКВД, устроившие там массовые расстрелы.
Понятно, что красные бароны просто не были способны вместить в себя
сталинскую диалектику международных отношений. Они думали-думали, да
придумали (с подачи таких международных деятелей комдвижения, как Димитров)
дополнить усилия по сближению России с Англией и Францией еще и усилиями по
сближению с европейской социал-демократией. Последняя как раз и
ориентировалась на страны западной демократии, будучи в восторге от тамошней
политической и экономической системы. Сталин же предпочитал договариваться
не со слугами, а с хозяевами - деловыми и военными кругами Англии и Франции.
Он и от них-то не ожидал особых результатов, но объединение с эсдеками
считал просто "дохлым номером". И был прав. В Испании, где победил Народный
фронт, левые социал-демократы попытались "немедленно скопировать опыт
Ленина, а правые - просто-напросто сдали летом 1939 года Мадрид войскам
генерала Франко. А во Франции, где также было создано правительство
Народного фронта, сами социалисты уже в 1937 году разорвали пакт о единстве
действий с коммунистами. Народный фронт возник еще в далекой Чили, но и там
от него тоже не было особого проку.
Сталина частенько поругивают за его нелюбовь к социал-демократии. Вспоминают
о том, как он отождествлял ее с фашизмом. Уверяют, что разреши вождь
немецким коммунистам союз с социал-демократами, и не было бы Гитлера, а
значит, не было бы и войны. Эти "соображения", чрезвы-чайно распространенные
в дурную эпоху перестройки, не учитывают многих исторических реалий. Начать
хотя бы с того, что и сами европейские социал-демократы отождествляли
коммунистов с фашистами. Так же, как и Сталин. Ими был даже изобретен
термин - "коммуно-фашизм". Они отличались крайне антисоветским настроем и
где только возможно мешали сближению с нашей страной. Особенно вредной была
позиция немецких эсдеков, всячески пытающихся сорвать советско-немецкое
военное сотрудничество. Их активисты даже подговорили в 20-е годы грузчиков
Гамбургского порта разбить несколько ящиков с военными грузами, тайно
доставляемыми из СССР. Когда ящики были разбиты и их содержимое стало
достоянием публики, социал-демократы немедленно устроили скандал в
парламенте.
С такими "союзничками" было бы очень сложно остановить Гитлера. Но
представим себe, что в Германии возник бы народный фронт и из него вышел бы
какой-нибудь толк. Фюрера бы к власти не пустили, но к ней пришли бы именно
социал-демократы, бывшие намного сильнее коммунистов. Вот тогда в Европе и
образовался бы единый антисоветский фронт, включающий в себя три наиболее
развитые промышленные державы - Англию, Францию и Германию. Веймарская
республика все же не порывала своих дружеских связей с Россией, но абсолютно
прозападная социал-демократия сделала бы это легко. Используя промышленный
потенциал Германии, воссоздав ее армию, объединенная антисоветская коалиция
двинулась бы на СССР. И в армии захватчиков нашлись бы места и нацистам, и
коммунистам, и, само собой, социал-демократам. Вспомним, что на стороне
Гитлера вполне дисциплинированно воевали бывшие коммунисты и
социал-демократы. А почему бывшие нацисты не могли также дисциплинированно
воевать под чутким руководством социал-демократов?
Война грянула бы намного раньше, где-нибудь в начале 30-х годов. И надо ли
напоминать о состоянии нашей армии в то время? А так приход Гитлера к власти
запутал геополитическую ситуацию в Европе. Западные демократии оказались меж
двух огней - национал-большевистской Россией и национал-социалистической
Германией. Им пришлось маневрировать, сближаясь то с первой, то со второй и
при этом еще и науськивая их друг на друга. Эта сложность, по большому
счету, и затянула развязку с мировой войной. Веймарская же республика все
равно дышала на ладан. И приход там к власти левых сил во главе с
антисоветски настроенными социал-демократами сделал бы ситуацию довольно
однозначной - в плане развязывания войны против СССР. Ведь не секрет, что
западные демократии считали своим главным врагом именно красный Восток.
Но почему социал-демократы все же пошли на союз с коммунистами, одобрив идею
народного фронта? Просто им захотелось получить лишнюю политическую выгоду.
Чем враждовать, сталкиваясь лоб в лоб, и получать шишки, рассуждали вожди
Социалистического интернационала, лучше уж коммунистов обмануть, войти с
ними в союз, а потом и подчинить своей воле, используя собственное
преимущество. Это и попытались сделать французские и испанские социалисты. У
них, правда, ничего не получилось, тут Сталин был начеку. Но страны свои они
подразвалить успели. В результате испанским социалистам "дал пинка" Франко,
а французским - Гитлер. "Финита ля комедия".
Вот против этой комедии и выступал Сталин. А то, что против нее был и
Молотов, явно опровергает версию о наличии у него серьезных разногласий с
вождем. Молотов вообще был самым сильным звеном в цепи сталинского
окружения. Отдалять столь сильного соратника от себя, компрометировать его
было бы безумием. Конечно, между Молотовым и Сталиным существовали некоторые
разногласия в вопросах теории, например в формулировке основного принципа
социализма. Но они не были острыми и не касались вопросов текущей политики.
Сталин вообще не очень-то жестко относился к разным идеологическим
излишествам. Для того чтобы отказать в доверии Молотову, нужны были более
актуальные вещи. После войны Молотов самочинно стал делать уступки западным
странам, вот тогда (никак не раньше) Сталин выступил против него. И то их
ссоpa не была вынесена из избы, а самого Молотова не сняли с поста и не
репрессировали.
По всему выходит, что в компрометации Молотова Сталин заинтересован не был.
У Вячеслава Михайловича был другой, очень сильный противник. Такой же, как и
у Сталина. Кто же он?
Звездный час Серго
На ум сразу приходят все те же региональные бароны. Без них явно не обошлось
бы. Но, конечно, одни они в атаку не пошли бы. Да и какую возможность имели
косиоры и эйхе прямо повлиять на показания подсудимых? Здесь нужен был
"железный нарком" Ягода, который очень "плотно" работал с Зиновьевым,
Каменевым и прочими подследственными. Скорее всего, он и добился исключения
Молотова из числа несостоявшихся красных "великомучеников".
Роль Ягоды в оправдании "правых" очевидна. Даже Р. Конквест, автор
известного антисталинского триллера "Большой террор", признает: "Вре-менная
реабилитация Бухарина и Рыкова была объявлена без единого их допроса. Тем не
менее вряд ли можно сомневаться, что политическое решение об их реабилитации
сопровождалось, по крайней мере формально, рапортом НКВД о сомнительности
выдвинутых против них обвинений... Возможно, что Ягода как-то пытался
смягчить судьбу участников оппози-ции... Есть также сообщения о том, что
внутри самого НКВД было некоторое сопротивление террору, что следователи
ставили вопросы в такой форме, чтобы предостеречь и даже защитить
подозреваемых".
Но ведь подсудимые "оговорили" и Бухарина с Рыковым. Что же, Ягода навредил
лидеру своей же политической группировки? Нет, тут все гораздо тоньше и
просчитывается лишь на уровне хитрой многоходовой комбинации. Как известно,
через несколько дней после августовского процесса с Бухарина и Рыкова были
сняты все обвинения. Это было их триумфом. Сначала людей обвинили, а потом
оправдали, - что может быть лучше в плане отбеливания сомнительных фигур?
Бывшие лидеры правого уклона нажили себе неплохой политический капитал,
который им, правда, не очень помог в ближайшее время. По сути, была сделана
попытка полной и окончательной реабилитации Бухарина и Рыкова.
А как же быть с Томским, который застрелился, узнав о показаниях на
процессе? Есть все основания полагать, что Томский вообще хотел отойти от
группы Бухарина и находился в состоянии стресса. Об этом свиде-тельствует и
написанное им письмо, в котором он рассказал о роли Ягоды. Томский не
выдержал напряжения и покончил жизнь самоубийством, он, несомненно, был
"слабым звеном" бухаринской оппозиции. А может, ему и "помогли". В НКВД это
хорошо умели делать.
Консенсус между регионалами и "правыми" был невозможен без Орджоникидзе,
который связывал эти две фракции воедино. Он был близок к группе регионалов,
но как ведомственный магнат имел свои собственные интересы и потому сохранял
независимость от самой группы. С другой стороны, Серго был очень близок к
бухаринской группировке. С самим Бухариным у него были очень хорошие,
дружеские отношения. Когда Буха-рина сняли с высоких партийных постов, его
подобрал именно Орджони-кидзе. Он устроил Бухарина на место заведующего
объединенным научно-исследовательским и технико-пропагандистским сектором
НКТП. Часто Бухарин прибегал к помощи Орджоникидзе, чтобы избавить себя от
критики чересчур злопамятных партийцев. Во время большой партийной чистки он
писал ему письма с просьбой о защите. Вот, например: "Дорогой Серго. Извини,
ради Бога, что я к тебе пристаю. У меня к тебе одна просьба: если меня будут
чистить... то приди ко мне на чистку, чтобы она была в твоем присутствии". В
декабре 1936 года на пленуме ЦК Орджоникидзе фактически выступил в защиту
Бухарина, подтвердив, что тот плохо отзывался о Пятакове, одном из лидеров
"левых". После смерти Серго Бухарин скажет: "Теперь надеяться больше не на
кого".
Группа Бухарина, сильная своими позициями в НКВД, была нужна Орджоникидзе
для противовеса группе регионалов. Сам же он мыслил себя именно в центре
этих качелей, первым среди равных, мудрым "технократом", направляющим
развитие страны. И он был очень близок к тому, чтобы выдвинуться на первое
место, оттеснив Сталина. Серго удовлетворял запро-сам всех политических
групп, кроме сталинской. Он явно не желал лезть в вожди и был, в принципе,
удовлетворен своим положением ведомственного дикта-тора. Ведущая роль в
партии ему была нужна для того, чтобы не допустить создания монолитного
национал-большевистского единства, которое враз бы покончило с групповщиной
и местничеством.
Конец августа - начало сентября были неким звездным часом в политической
жизни Орджоникидзе. В это время он предпринимает нечто вроде наступления.
Оно было призвано продемонстрировать его кадровое могущество. Орджоникидзе
образцово-показательно приказывал прекратить все политические дела,
заведенные на работников его "вотчины" - тяжелой промышленности. Например,
28 октября он потребовал от Ежова восста-новить в партии директора
Кыштымского электролитного завода Курчавого. Тот был исключен из ВКП(б) за
связь с троцкистами. Теперь, по требованию Орджоникидзе, его восстановили. А
31 августа Орджоникидзе выступил на Политбюро в защиту директора
Криворожского металлургического комбината Я. И. Весника, также исключенного
за содействие троцкистам. На заседании ПБ было принято постановление о
работе Днепропетровского обкома ВКП(б). В нем Весник и заместитель Ильдрым
были взяты под защиту высокого партийного руководства. Члены ПБ направили в
адрес обкома специальную телеграмму, в которой предписывалось прекратить
любые преследования Весника. А несколькими днями позже, 5 сентября, в
"Правде" была помещена информация о пленуме Днепропетровского обкома. На нем
критиковались организации, допустившие "элементы перехлестывания, перегибов,
мелко-буржуазного страховочного паникерства". Пленум снял с поста секретаря
Криворожского горкома.
В начале сентября Орджоникидзе вынудил Вышинского прекратить уголовное дело
против нескольких инженеров Магнитогорского металлурги-ческого комбината.
Но, пожалуй, наиболее характерная история произошла с директором саткинского
завода "Магнезит" Табаковым. 29 августа 1936 года газета "Известия"
опубликовала статью своего челябинского корреспондента. Называлась она
вполне в духе тех лет - "Разоблаченный враг". В ней сооб-щалось о том, что
директор Табаков был изобличен в связях с троц-кис-тами и исключен за это из
партии. Орджоникидзе как будто ждал этой статьи и немедленно организовал
крупномасштабную проверку. И уже (вот это оперативность!) 1 сентября ЦК
принимает специальное решение, в котором с Табакова были торжественно сняты
все обвинения.
Обращает на себя внимание схожесть "почерка". И в случае с обвине-ниями в
адрес лидеров правого уклона, и в деле Табакова наблюдается задействование
схожих технологий "отбеливания". Сначала людям предъяв-ляют страшные
обвинения, а потом их торжественно оправдывают. А если вспомнить, что газету
"Известия" редактировал именно Бухарин, то все становится абсолютно понятно.
Любопытно, что еще и раньше наркомат Орджоникидзе практически не подвергся
партийным чисткам. Например, во время так называемого "обмена документов",
проходившего весной-летом 1936 года, из 832 номенклатурных работников НКТП
было уволено всего 11, из них 9 исключили из партии и арес-товали.
Теперь же Орджоникидзе наступал. В августе и в начале сентября дейст-вовала
и усиливала свои позиции одна и та же спайка, один и тот же блок, во главе
которого стоял "король тяжпрома".
Куда же глядел Сталин? А есть все основания полагать, что его в то время
никто ни о чем особо и не спрашивал. На стыке двух месяцев, августа и
сен-тября, Иосифа Виссарионовича вообще не было в столице, он находился на
отдыхе в Сочи. Практически все руководители - Калинин, Ворошилов, Чубарь,
Каганович, Орджоникидзе, Андреев, Косиор, Постышев - вернулись из отпуска 27
августа. Чуть позже прибыл Молотов. Только Сталин продолжал оставаться в
Сочи. Вопросы о лидерах "правого уклона" и о вредителях были решены в его
отсутствие. И это показатель того, что вождь на тот момент находился в
состоянии некоей изоляции.
Но что же все-таки послужило причиной столь резкого усиления оппози-ции?
Очевидно, произошли определенные подвижки в сталинской группи-ровке. Там
появились колеблющиеся, готовые перебежать на другую сторону.
К таким колеблющимся можно, с большой долей вероятности, отнести Кагановича.
Его считают тенью Сталина, но ведь тень - она на то и тень, чтобы
уменьшаться или даже исчезать в зависимости от "движения" солнца. Вообще
любой человек гораздо сложнее, чем то стереотипное мнение, которое
складывается о нем. Каганович тоже был вовсе не так прост, как его пытаются
изобразить. Любопытно, что наша антисталинская историческая школа грешит
теми же шаблонами, что и официальная советская. Ее представителям и в голову
не может придти, что какие-то деятели сталинского окружения могли позволить
себе определенные уклонения от "нормы". Есть готовая схема, есть привычный
образ, и ничего за их рамки выйти не может.
Но не будем уподобляться догматикам от либерализма. Задумаемся над таким
вопросом: а не могла ли произойти определенная эволюция во взглядах
Кагановича за время его пребывания на посту наркома транспорта? В 1934 году
на XVII съезде Каганович жестко критиковал руководителей наркоматов. Но ведь
тогда он не занимал пост наркома, а был, прежде всего, секретарем ЦК. Ясно,
что за два года работы в экономическом наркомате "железный Лазарь" не мог не
подвергнуться влиянию узковедомственного духа, царившего в таких заведениях.
Исследования американского историка А. Риза, опиравшегося на архивные
источники, показывают, что в 1936 году Каганович был очень близок к
Орджоникидзе. Их переписка отличается подчеркнутым дружелю-бием. Два
наркома-хозяйственника исходили из своих ведомственных интересов. Так же как
и Орджоникидзе, Каганович протестовал против любых попыток тронуть
кого-нибудь из работников своей отрасли. В публичных выступлениях Кагановича
в тот период содержатся призывы избежать массовых преследований "вредителей"
. На основании изученных источников Риз пришел к выводу, что и Орджоникидзе,
и Каганович на определенном этапе сумели установить неплохие отношения с
НКВД. Что ж, неудивительно, если учесть, что и Ягода, и Орджоникидзе
"дружили против" Сталина вместе с одним и тем же человеком - Бухариным.
Не следует сбрасывать со счетов и того, что старший брат Кагановича, Михаил
Моисеевич, был в то время одним из заместителей Орджоникидзе. Перед нами
типичный ведомственный клубок, характеризующийся тесным переплетением
аппаратных связей. Такие клубки, впрочем, существовали и в партийных
организациях. Сталин их ненавидел страшно, а про организо-ванную в кланы
бюрократию говорил - "проклятая каста". Теперь эта каста брала вождя за
горло, причем с участием его же соратников.
Именно Каганович присутствовал на очной ставке Бухарина и Рыкова с
Сокольниковым, который давал показания против "правых". После беседы
Каганович доверительно сказал Бухарину о Сокольникове: "Все врет, б..., от
начала и до конца! Идите, Николай Иванович, в редакцию и спокойно работайте"
. Какая трогательная забота!
Можно предположить, что Каганович был настроен не столько против Сталина,
сколько против Молотова. Будучи председателем правительства, Молотов
неоднократно пытался образумить ведомственных баронов. Мы уже видели,
насколько серьезные разногласия у него были с Орджоникидзе, пытавшимся
выпускать меньше продукции при увеличении капиталовло-жений. Но в любом
случае позиция Кагановича в 1936 году была объективно антисталинской.
Очевидно, именно это и привело к резкому усилению оппозиции, которая
потребовала крови Молотова. В сущности, оппозиция уже переставала быть
оппозицией.
Позже, когда вождь возьмет реванш за свои временные неудачи, Кагано-вич
вернется на сталинские позиции. В попытке реабилитировать себя в глазах
Сталина он развернет беспрецедентную кампанию по борьбе с вредителями в
своем наркомате. И так уж получится, что этот "верный изменник" будет
прощен.
О том, что ряды сталинистов дрогнули, свидетельствует поведение "дедуш-ки"
Калинина. И. М. Гронский, редактор "Известий", а затем и "Нового мира",
сообщает о следующих словах председателя ЦИК, сказанных в адрес вождя в 1936
году: "Сталин - это не Ленин. Ленин на десять голов был выше всех окружающих
его людей, он ценил всякого образованного, умного, толкового работника и
пытался его сохранить. У Ленина все бы работали - и Троцкий, и Зиновьев, и
Бухарин. А Сталин - это не то: у него нет ни знаний Ленина, ни опыта, ни
авторитета. Он ведет дело к отсечению этих людей". Калинин и раньше не очень
жаловал Сталина. В 20-е годы Михаил Иванович говорил о генсеке: "Этот конь
когда-нибудь завезет нашу телегу в канаву". Он, как и Ворошилов, был по
своим взглядам ближе к Бухарину и Рыкову. И только неуклонное усиление
Сталина вынудило хитроватого "дедушку", работающего под простачка,
решительно встать в ряды сталинистов.
Усиление оппозиции сильно отразилось на внешней политике страны. Оппозиция
хотела продолжать свою прежнюю политику народного фронта. В связи с этим она
добилась того, что СССР оказал поддержку республи-кан-ской Испании против
мятежников Франко. Сталин поддерживать республи-кан-цев явно не хотел. Его
никак не радовала перспектива противостоять Германии и Италии,
патронировавшим мятежного генерала. И самое главное - во имя чего? Победа
левых сил в Испании была вождю совершенно не нужна. В противном случае он
поддержал бы испанских коммунистов и социалистов еще в 1934 году, во время
рабочего восстания в провинции Астурия (чего сделано не было). Испания
буквально кишела троцкистами, анархистами и прочими леваками, которые были
настроены враждебно в отношении сталинистской Компартии Испании (КПИ). Если
бы они взяли верх в ходе политической борьбы, то Испания вполне могла стать
полигоном для реали-зации левацких проектов, не укладывающихся в схему
сталинского национал-большевизма. А такая угроза реально была. Те же самые
анархисты контро-лировали многие районы, где они терроризировали местное
население. Особенную ярость леваков вызывали католические монахи и монахини,
кото-рых они уничтожали и насиловали, закрывая и даже разрушая сами
монас-тыри. Вообще в республиканскую Испанию съезжался авантюристический
сброд со всего мира, создавая питательную среду для явных и скрытых
троцкистов.
Показательный факт. Два высокопоставленных невозвращенца, занимав-ших видные
посты в советской разведке, И. Райсс и упоминавшийся уже Кри-вицкий, решили
порвать со Сталиным и поддержать Троцкого еще в 1936 году. Тогда от этого
шага их удержало только желание использовать свои посты в разведке для
оказания помощи испанской революции.
Исходя из всего этого Сталин первоначально решил не поддерживать
республиканцев, заняв позицию невмешательства. Еще в первых числах сентября
1936 года Литвинов писал советскому послу в Мадриде М. Розен-бергу: "Вопрос
о помощи испанскому правительству обсуждался у нас много-кратно, но мы
пришли к заключению о невозможности посылать что-либо отсюда". И все-таки 6
сентября руководство приняло решение продать рес-пуб-лике самолеты через
Мексику. Решение это, кстати сказать, саботиро-валось в течение трех
месяцев, очевидно, самим Сталиным, который резонно считал, что назначенные к
продаже самолеты больше пригодятся нашей армии. Инициатива перешла к
представителям ленинской гвардии, по инерции мыслящим в категориях прежнего
интернационализма. И ничего переиграть уже было невозможно.
Правда, Сталин сделал все, чтобы предотвратить "социалистическую революцию"
в Испании. По большему счету именно он, а не Франко, спас испанцев от ужаса
левого экстремизма, который повторили бы в этой стране социалисты,
анархисты, троцкисты. Повторили бы, дай им Сталин волю.
Однако вождь СССР скомандовал революции: "Стоп!" 21 декабря 1936 года он,
вместе с Молотовым и Ворошиловым, направил телеграмму испанскому
премьер-министру Ларго Кабальеро. В телеграмме было высказано поже-лание
воздержаться от конфискации имущества мелкой и средней буржуазии, заботиться
об интересах крестьян, привлекать к сотрудничеству представи-телей не только
левых организаций. А коммунистам строго предписывалось забыть о всякой
революции.
И они забыли. Компартия Испании стала ориентироваться на средний класс и
говорить больше о национальной независимости, чем о социализме. Во время
гражданской войны ее ряды пополняли главным образом мелкие предприниматели,
офицеры, чиновники. По сути КПИ занимала позиции национального,
патриотического социализма. Но только ее национальный социализм, в отличие
от гитлеровского, был свободен от ксенофобии и шовинизма.
Обращает на себя внимание то, что оправдание "гуманиста" и германо-фоба
Бухарина совпало с решением поддержать испанских левых, противо-стоя-щих
европейскому национализму. Также любопытно и абсурдное обвинение (на
августовском процессе) Зиновьева и Каменева в сотрудни-честве с нацистской
разведкой. Будучи левыми, они, безусловно, никак не могли работать на
Гитлера. Такое ощущение, что организаторы процесса указывали на Германию как
на главного врага, демонстративно игнорируя простейшие вещи. Обычно
организацию всех "московских процессов" припи-сывают Сталину, но в 1936 году
засудить Зиновьева и Каменева хотело все высшее партийное руководство, в
среде которого Сталин не чувствовал себя уверенным. Более того, летом-осенью
сталинская группа теряет инициативу, уступая ее "стойким
ленинцам"-интернационалистам. Это обстоятельство делает понятным
германофобскую упаковку первого московского процесса.
А вот на третьем процессе (март 1938 года), когда Сталин уже расправился с
большинством своих противников, внешнеполитический антураж был совсем иным.
"Правотроцкистов" Бухарина, Рыкова, Крестинского и др. обвиняли в том, что
они пытались сорвать нормализацию отношений между СССР и Германией, причем
именно с 1933 года, когда Гитлер пришел к власти. На процессе утверждалось:
троцкисты-бухаринцы еще в 1931 году вступили в сговор с определенными
кругами в нацистской партии. Оказывается, в 1936 году ими планировалось
втянуть Германию в войну с СССР. Сталин явно указывал германским правящим
кругам на тех, кто мешает сближению двух государств. И он же обращал
внимание на то, что в самой НСДАП существуют силы, заинтересованные в их
стравливании.
Радека "зачищают"
Было бы совершенно невероятно, если бы Сталин отказался от борьбы и позволил
уничтожить себя. Используя положение Ежова, возглавлявшего КПК, вождь пошел
в атаку на наркомат Орджоникидзе. В качестве первого рубежа им был выбран
Пятаков, заместитель Серго и бывший троцкист. В конце июля арестовали его
жену, а 10 августа с ним "поработал" Ежов. Председатель КПК был поражен
реакцией Пятакова. Тот заявил, что ничего не может сказать в свое
оправдание, "кроме голых опровержений на словах". Виновным же он себя
признал только в том, что не обратил должного внимания на
"контрреволюционную работу" своей жены. С целью искупить вину Пятаков
предложить дать ему возможность самолично расстрелять всех оппозиционеров,
которых приговорят к высшей мере на будущем процессе. Он даже был готов
расстрелять собственную супругу.
Такое поведение не могло не настораживать. Все деятели оппозиции, попавшие
под подозрение, пытались выдвинуть хоть какие-то аргументы в пользу своей
невиновности. И уж если не смог ничего сказать Пятаков, то это говорит о его
полной растерянности. О том же самом говорит и совер-шенно абсурдное
предложение самолично расстреливать приговоренных. Пятаков испугался, причем
испугался до неприличия. Спрашивается, что же так напугало этого "пламенного
революционера", в свое время боровшегося в подполье? Его ведь не только не
пытали, но даже и не допрашивали. Ни одного смертного приговора ни одному из
лидеров оппозиции еще не было вынесено, все считали, что и Зиновьева с
Каменевым в конце концов помилуют. Очевидно, Пятаков действительно был
замешан в оппозиционной деятельности и арест жены его просто сломил.
Несмотря на более чем подозрительное поведение Пятакова, его не арестовали и
на целый месяц оставили на свободе. Тут явно не обошлось без заступни-чества
Орджоникидзе. Но вот наступило 12 сентября, и органы все же забрали
Пятакова. Комиссия Ежова сделала свое дело. Слишком уж навредил себе Пятаков
своим истеричным поведением, и слишком уж боялись в высшем руководстве
троцкистов (даже бывших).
Это был ответный удар Сталина, нанесенный по Орджоникидзе. Серго долго не
хотел смириться с арестом своего подчиненного. Когда один из директоров НИИ
принялся публично ругать Пятакова, нарком его резко осадил: "Легко нападать
на человека, которого здесь нет и который поэтому не может защититься.
Подождите, пока Юрий Леонидович вернется". Орджо-ни-кидзе даже посетил
Пятакова в тюрьме, пообещав ему скорое освобож-дение. Потом, правда, Серго
переменит свою точку зрения. По воспомина-ниям его жены, Зинаиды
Григорьевны, после прочтения показаний, данных Пятаковым, Орджоникидзе
возненавидел его со страшной силой. Очевидно, сообщенные данные
действительно имели под собой реальные факты сотрудничества Пятакова с
троцкистами. У нас обычно представляют все дело так, что Пятаков себя
оговорил (под давлением следователей НКВД), а простодушный Серго поверил. Но
утверждать такое - это значит делать из Орджоникидзе последнего идиота,
которым он, конечно же, не являлся. Надо думать, что Орджоникидзе,
прожженный политический интриган, отлично знал специфику работы НКВД и то,
как там выбивают показания. Его вряд ли мог убедить сам факт дачи Пятаковым
показаний. Но было в них нечто, что Орджоникидзе вполне убедило.
Но это произойдет в декабре, а в сентябре Серго был страшно взбешен
сталинским контрударом. И через четыре дня после ареста Пятакова органы
"замели" К. Б. Радека, бывшего одним из доверенных лиц Сталина.
Историки-антисталинисты, разумеется, приписывают "зачистку" именно Сталину.
Его вообще делают ответственным за каждый "чих", произошедший в 30-х годах.
Но вот какого-либо внятного объяснения, зачем Сталин репрессировал Радека,
антисталинисты не дают. Они находятся даже в некоторой растерянности. "С тех
пор как Карл Радек принес покаяние в своей оппози-ционной деятельности еще в
двадцатые годы, Сталин не мог на него пожало-ваться, - признает Конквест. -
Радек предавал оппозицию при каждом удобном случае и превозносил Сталина в
небывалых выражениях. Он был единственным человеком, который действительно
сжег за собой все мосты после выхода из оппозиции... И поэтому до сих пор
неясно, какие причины побудили Сталина привлечь именно Радека к выдуманному
заговору Пятакова".
Надо отметить, что и в 20-е годы Радек был одним из наиболее вменяе-мых
лидеров левой оппозиции. Находясь в руководстве Коминтерна, он часто занимал
вполне взвешенные и осторожные позиции. Например, выступал против выхода
Компартии Китая из националистической партии Гоминьдан.
В самый разгар внутрипартийной борьбы троцкист Радек предлагал самому
Троцкому пойти на союз со Сталиным. А ведь в троцкистской среде выдвигались
и совсем уж радикальные предложения. Так, Муралов, командующий Московским
военным округом, вообще выступал за военный переворот, предлагая "демону
революции" использовать подчиненные ему войска. Радек на этом фоне явно
выделялся своей умеренностью и своим благоразумием.
Троцкий прислушался к мнению Радека и, в известной мере, воспользо-вался его
советом. В 1925 году, когда Сталин громил своих вчерашних коллег по
правящему триумвирату, Зиновьева и Каменева, Троцкий держался подчеркнуто
отстраненно. На XIV съезде он занял нейтралитет и спокойно глядел, как Иосиф
Виссарионович расправляется с лидерами "новой", зиновьевской оппозиции. Если
бы Троцкий вмешался в борьбу тогда, то еще неизвестно, чем бы все
завершилось. Но он был над схваткой и тем самым облегчил победу Сталину. И
тем не менее "неистовый Лев" так и не пошел на сближение со Сталиным,
которое ему столь настоятельно рекомен-довал Карл Бернгардович.
Радек остался вместе с Троцким, но продолжал пытаться остудить пыл своего не
в меру горячего патрона. Он был категорически против выхода левых
оппозиционеров на улицы Москвы 7 ноября 1927 года. Радек упорно
придерживался линии на прекращение острой конфронтации со Сталиным. И
неудивительно, что именно он первым из всех троцкистов капитулировал перед
генсеком. Но главное все-таки в том, что Радек был, пожалуй, самым
последовательным сторонником сталинского курса на сближение с
национал-социалистической Германией. В 70-е годы бывший ответственный
работник Наркомата иностранных дел Е. А. Гнедин сопоставил данные из архивов
МИДа Германии с советскими дипломатическими документами и пришел к выводу,
что Радек был тем загадочным человеком, которого посол в Москве называл
"нашим другом".
В 1934 году Радек издал брошюру "Подготовка борьбы за новый передел мира". В
ней он обильно цитировал Г. фон Секта, немецкого генерала, бывшего
убежденным сторонником союза с Россией. Приведу одну из цитат фон Секта:
"Германии крайне нужны дружественные отношения с СССР". Наличие у Радека
прогерманских настроений подтверждает и "невозвраще-нец" В. Кривицкий. Он
приводит следующие слова Карла Бернгардовича: "...Никто не даст нам того,
что дала Германия. Для нас разрыв с Германией просто немыслим". По
утверждению Кривицкого, Радек ежедневно консуль-ти-ровался со Сталиным.
Очевидно, эти консультации касались вопросов внешней политики.
Радек создал канал особой связи с Германией. Через этот канал
осуществ-ля-лись тайные контакты с политической элитой Третьего рейха. Они
прохо-дили, минуя как НКИД, так и НКВД. И Литвинов, и Ягода были
категори-ческими противниками сближения с Германией. Последний использовал
возможности своего ведомства для того, чтобы рассорить СССР и Германию.
Например, когда произошло убийство Кирова, НКВД тут же стало разраба-тывать
несуществующий "немецкий след". Убийство "Мироныча" хотели свалить на
разведку рейха и тем самым радикально ухудшить и без того сложные
советско-германские отношения. Однако Сталин быстро раскусил замысел Ягоды и
приказал прекратить поиски "немецкого следа".
Ясно, что на НКИД и НКВД в деле сближения с Германией опираться было ни в
коем случае нельзя. Правда, Сталин использовал один прави-тельственный
канал. Он вел секретные переговоры с Германией еще и через торгпреда СССР Д.
Канделаки. Но то все-таки были контакты второго уровня. Статус торгпреда
явно не соответствовал тем грандиозным политическим задачам, которые
поставил Сталин. Зато им удовлетворяла миссия Радека. Он ведь был не только
одним из ведущих советских публицистов 30-х годов. На это мало обращают
внимание; но Радек занимал пост руководителя Бюро международной информации
при ЦК ВКП(б). Под этим скромным названием скрывалась очень серьезная
структура, которая представляла собой нечто вроде партийной разведки. Вот
это уже был серьезный политический уровень.
Возникает вопрос, но как же мог активный коминтерновец и участник левой
оппозиции ратовать за сближение с Германией? Может быть, на Радека
"наговаривают"? Тем не менее комплексное изучение политических взглядов
этого деятеля убеждает в том, что он вообще придерживался стратегии на
сближение коммунистов и националистов. Германофилия была лишь частью, хотя и
весьма органической, этой стратегии. Что же до увлечения троцкизмом и
левачеством, то они были попыткой наиболее четко обозначить свое неприятие
западной плутократии. К тому же Троцкий на определенном этапе заигрывал с
русским национальным патриотизмом, используя его в прагматических целях.
Так, он писал о "национальном характере" Октябрь-ской революции. Лев
Давидович делал определенные реверансы в сторону национал-большевиков
сменовеховского толка, которые в свою очередь осыпали его комплиментами (как
"вождя русской армии"). На основании этих и других фактов некоторые
исследователи, например М. Агурский, считают возможным отнести Троцкого
именно к национал-большевикам. Это, конечно же, неверно, однако уже и сама
возможность подобного допущения говорит о многом. Радек, очевидно, тоже
считал Троцкого воплощением национал-большевизма. Однако в дальнейшем он
понял, что вождем национал-большевиков является именно Сталин. И с этого
момента он стал ревностным сталинистом.
По всей видимости, формирование Радека как национал-большевика следует
отнести к 1919 году. Тогда Радек, помогавший организации комму-нистического
движения Германии, был обвинен в подрывной деятельности властями этой страны
и брошен в тюрьму Моабит. Режим пребывания там был довольно свободный, и
Радек имел возможность общаться с разными политическими деятелями,
находившимися на воле. В заключении его, в числе других гостей, навещали
представители немецкого национал-больше-визма, горячо ратовавшие за союз с
Советской Россией против демокра-тической Антанты. Одним из посетителей
Радека был пионер немецкого национал-большевизма - барон Ойген фон Рейбниц.
Кроме того, Радек тесно общался с лидерами Германской коммунистической
рабочей партии (ГКРП) Генрихом Лауфенбергом и Фрицем Вольфгеймом, которые
стояли на позициях национал-большевизма. Основной темой разговоров Радека с
его посетителями была именно необходимость советско-герман-ского сближения,
которое следовало дополнить сближением коммунистов и националистов. Правда,
надо отметить, что в то время Радек только начинал осознавать в полной мере
всю глубину национал-большевизма. Он полемизи-ровал с Лауфенбергом и
Вольфгеймом, выступавшими за объединение с крайне правыми. Причем Радека
смущала не столько сама идея объединения (в принципе он допускал такую
возможность). Карл Бернгардович считал, что лидеры ГКРП несколько мягкотелы
и националисты захотят использовать их "в качестве зонтика".
Ярче всего национал-большевизм Радека проявился в 1923 году. Здесь имеется в
виду его сенсационная речь, произнесенная 20 июня на расши-ренном пленуме
Исполкома Коминтерна (ИККИ). Она была посвящена молодому немецкому
националисту Лео Шлагетеру, казненному за терро-ризм французскими
оккупационными властями в Рейнской области. В Германии началась кампания
всенародной солидарности с казненным патриотом. К ней присоединился и Радек.
В своей речи он высоко оценил подвиг молодого националиста: "Шлагетер,
мужественный солдат контрре-волюции, заслуживает того, чтобы мы, солдаты
революции, мужественно и честно оценили его". По мнению Радека, националисты
должны были сделать правильные выводы из трагической судьбы Шлагетера. Им
следовало сосредоточить всю свою борьбу именно против Антанты, в союзе с
комму-нистами, а также русскими рабочими и крестьянами.
Многие немецкие националисты (например, граф фон Ревентлов) стали обсуждать
возможность такого объединения. А коммунистическая газета "Роте Фане" даже
предоставила им для этого свои страницы. К дискуссии подключились и нацисты.
Члены НСДАП стали посещать собрания комму-нистов, и наоборот. Положения
Радека поддержали такие лидеры Компартии, как Рут Фишер и Клара Цеткин.
Новый курс коммунистов, получивший название "линии Шлагетера", продлился
недолго. Его провалили догматики из Коминтерна и КПГ. Тем не менее идея
объединения коммунистов и националистов была озвучена. В этом направлении
будут предприняты некоторые шаги, которые все-таки не приведут к желанному
результату.
В 20-е и 30-е годы среди коммунистов было очень большое тяготение к
национализму. А в лагере националистов наблюдалось движение в сторону
коммунизма и социализма. Многие объясняют это взаимопритяжение общностью
двух экстремизмов - правого и левого. Дескать, коммунисты и националисты
хотели пострелять да помучить вволю, вот вам и сходство.
Но постараемся взглянуть на эту проблему с несколько иной стороны. В 20-е
годы так называемая "мировая капиталистическая система" вступила в полосу
мощного экономического кризиса. Он сопровождался кризисом полити-ческим.
Вскрылись факты потрясающей коррупции, которой способст-вовали минусы
парламентской, демократической системы (прежде всего ее зависимость от
крупного капитала). А в Германии кризис еще усугублялся горечью от поражения
в Первой мировой войне и тяжестью навязанной извне Версальской системы.
В Европе ответом на мощный кризис стала мощная же оппозиция. Иногда она
бывала чересчур радикальной, но ведь радикальными были и сами последствия
кризиса. Сопротивление капитализму и буржуазной демократии разделилось на
два потока - коммунистический и националистический. В первом потоке упор
делался на социальный протест, и здесь прежде всего обращали внимание на
интересы низших классов. Во втором потоке на первый план выдвигали протест
национальный, и там внимание было поглощено интересами нации и государства.
Причем и тот и другой потоки страдали некоторой однобокостью, замыкаясь либо
на классовом, либо на национальном подходе. Но и среди коммунистов, и среди
националистов всегда было понимание указанной однобокости, стремление ее
преодолеть. Так или иначе, но социалисты пытались сделать шаг навстречу
национализму, а националисты - навстречу социализму.
Гитлер ведь не случайно назвал свою партию "социалистической" и "рабочей":
он понял, куда двигались массы после Первой мировой войны. Другое дело, что
никакого социализма Гитлер строить не хотел, он взял на вооружение лишь
некоторые его элементы (такие как активная социальная политика). Но ведь в
самой НСДАП было очень сильно "левое крыло", группировавшееся вокруг братьев
Г. и О. Штрассеров. На радикально-социалистических позициях стояло
руководство штурмовых отрядов, а также Национал-социалистическая организация
заводских ячеек - объединение нацистских профсоюзов.
И ведь что любопытно: левые в НСДАП стояли на куда менее экстремист-ских
позициях, чем Гитлер. И они были куда большими "демократами". Штрассеры
выступали за многопартийный режим, свободу мнений и реаль-ное народное
представительство. Их идеалом была христианская республика для Германии и
свободная конфедерация для всей Европы. И без каких-либо разделений на
"высших" и "низших".
Даже после того как Гитлер разгромил левое крыло в "ночь длинных ножей",
социалистическая оппозиция в стране сохранилась. Она действовала и в
подполье, и на полулегальном положении. Так, в рядах уже "зачищенных" СА
существовала глубоко законспирированная организация "Колонна Шерингера",
названная так по имени одного из офицеров-националистов, перешедшего в
начале 30-х годов на сторону коммунистов. "Колонна" была теснейшим образом
связана с подпольной организацией КПГ и издавала нелегальную газету "Красный
штандарт". Впрочем, социалистическая оппозиция действовала и в самих СС. Там
существовала европейская служба "Амтсгруппа С", чьи руководители (А.
Долежалек и др.) вполне открыто разра-батывали проект создания европейской
социалистической конфедерации. А что же на левом фланге? Там происходили
сходные процессы.
В 1930 году КПГ принимает "Декларацию о национальном и социальном
освобождении", в которой критика Версаля и Антанты была доведена до предела.
Кроме того, коммунисты стали апеллировать к средним слоям - мелким
предпринимателям, ремесленникам, зажиточным крестьянам. Их позиция
становилась все более национальной, патриотической и, одновре-менно, более
умеренной. Нередко можно было видеть колонны ротфрон-товцев, скандирующих
лозунги в поддержку "Великой Советской Германии", и представителей мелко- и
среднебуржуазных кругов, аплодирующих этим колоннам.
В тот период совместные митинги коммунистов и националистов не были
редкостью. А в августе 1931 года КПГ и НСДАП вместе голосовали на
референ-думе за роспуск социал-демократического правительства Пруссии.
Кстати, двумя годами раньше "умеренные" и "либеральные" эсдековские власти
Берлина приказали расстрелять мирную рабочую демонстрацию, проходив-шую 1
мая. Теперь рабочие Германии поквитались за этот вполне тотали-тарный акт.
В том же самом 1932 году при поддержке КПГ председателем прусского ландтага
(местного парламента) был избран представитель НСДАП. В июле 1932 года
канцлер Ф. Папен, опираясь на фракции КПГ, НСДАП и правых консерваторов,
распустил социал-демократическое правительство Германии.
Но апогеем "красно-коричневого" сотрудничества была забастовка транспортных
работников Берлина, прошедшая в два тура - 3 и 7 ноября 1932 года. Эту
забастовку организовали коммунистическая Революционная профсоюзная оппозиция
и Национал-социалистическая организация завод-ских ячеек. Она получила столь
серьезный размах, что Берлинское транспорт-ное общество с очень большим
затруднением смогло организовать лишь частичное функционирование транспорта.
Дело дошло до уличных боев, которые сопровождались строительством баррикад.
Исследователи либерального толка единодушны в том, что ноябрьская
транспортная забастовка была сугубо экстремистским мероприятием, которое
лишний раз подтвердило - крайности (в данном случае правого и левого
радикализма) сходятся. Что тут можно сказать? Конечно, лучше обойтись без
уличных боев и баррикад, да и вообще без забастовок. Но нельзя забывать и
то, что крайности социального протеста часто вызваны эгоизмом сильных мира
сего. И разве не экстремизмом следует считать ту политику, которая загнала
Германию в пропасть экономического кризиса, разорила и сделала безработными
миллионы людей? Странная у либералов логика. Когда в Веймарской республике
десятки тысяч детей рождались без ногтей (ввиду физической истощенности
своих родителей), это экстре-мизмом не считается. А когда последовательно
социалистические партии пытались положить конец подобному безобразию, это,
безусловно, является только лишь экстремизмом и ничем иным:
Неизвестно, как сложились бы судьбы Германии, России, да и всего мира, если
бы курс 1930 года (именуемый "линией Шерингера") продлился еще несколько
лет. Однако в Москве резко усилились позиции сторонников франко-советского
сближения. После этого "антиверсальская" тональность лидеров КПГ снизилась.
А в НСДАП на пятки "левым" все более жестко наступал авторитарный Гитлер -
фанатичный антикоммунист и антисоветчик.
Тоталитарный режим в Германии был установлен потому, что монополию на власть
в НСДАП захватил "правый" Гитлер. Если бы верх взяли Штрассеры, то в этой
стране возник бы национал-большевистский режим, сочетающий ценности
национализма, социализма и свободы.
Теперь вспомним о том, что и Сталин, лидер русского национал-больше-визма,
пытался сделать советский режим более свободным и демократи-че-ским, не
отказываясь в то же время от социализма. Законо-мерно, не правда ли?
Теперь начинаешь несколько в ином свете воспринимать возможные перспективы
сближения СССР и Третьего рейха. Оно, несомненно, сопровож-далось отказом
двух стран от присущих им крайностей - классового и расового шовинизма.
Усиливались бы позиции тех деятелей Германии, которые стояли на более
умеренных позициях.
Вот почему я делаю упор на разногласия по поводу Германии. Сближение с этой
страной имело не столько внешнеполитическое, сколько внутриполити-ческое
значение. Оно способствовало национал-большевизации и, одно-временно,
демократизации страны. Впрочем, была и обратная связь.
Радек пал как политическая фигура именно на переднем фронте борьбы за
объединение национализма и социализма. Он, со своими международ-ными связями
и талантами дипломата-игрока, был крайне опасен для противников сближения с
Германией.
Фактор Енукидзе
Еще раньше такая участь постигла Авеля Енукидзе, занимавшего до 1935 года
пост секретаря ЦИК СССР. Его падение тоже сваливают на Сталина, что
опять-таки неверно. Енукидзе был самым близким Сталину человеком. Иосиф
Виссарионович знал его с 1900 года. Первая жена Сталина крестила дочь
Енукидзе, а дети Сталина называли его "дядей". Сохранилась фото-графия, на
которой члены Политбюро позировали после окончания XVII съезда. На ней мы
видим Енукидзе - единственного не члена ПБ. Такое к нему было доверие. Но ко
всему этому Енукидзе был активным сторонником сталинского курса на сближение
с Германией. В дневнике М. Я. Раппопорта приводится такое высказывание
Енукидзе: "...Только союз Германии и СССР может спасти и ту, и другую
страну". А вот описание этого деятеля, сделанное немецким послом Дирксеном:
"Добродушный, с чудесной шевелюрой, голубоглазый грузин, явно
симпатизировавший Германии".
Летом 1933 года Енукидзе провел отпуск в Германии. Вернувшись, он пригласил
к себе на дачу Дирксена и министра-советника немецкого посоль-ства
Твардовски. Секретарь ЦИК (кстати, лицо представительское) заявил, что
приход национал-социалистов к власти может положительно отразиться на
германо-советских отношениях. Он с явным неудовольствием заметил, что и в
CCCP, и в Германии многие люди ставят на первое место политические задачи
своих партий. Таких людей, по мнению Енукидзе, нужно сдерживать, приучая к
"государственно-политическому мышлению". В ходе беседы было достигнуто
соглашение о встрече заместителя наркома иностранных дел Н. Н. Крестинского
с Гитлером. Но встреча так и не состоялась. По некоторым данным, на ее
отмене настоял Литвинов. Стоит ли говорить, какой это был удар по самолюбию
Гитлера?
Надо отметить, что взгляды Сталина, Радека и Енукидзе на "германский вопрос"
разделяли и многие другие партийцы. Явным сторонником сбли-жения с Германией
был Молотов, неустанно повторявший, что "наш главный враг - Англия". Еще в
июле 1932 года руководитель ТАСС Долецкий сказал советнику немецкого
посольства Г. Хильгеру, что здравый смысл требует утверждения в Германии
именно национал-социалистического правительства. И совсем уж яркой была
краткая речь председателя Киевского облисполкома Василенко, обращенная к
тому же самому Хильгеру в 1934 году: "Политика Литвинова для масс
неубедительна, и история скоро расставит все по своим местам. Ведь глупо
Советской России вступать в союз с таким загнивающим государством, как
Франция! Только дружба с Германией может обеспечить мир. Кому какое дело до
расовой теории национал-социализма?".
Но в партии было немало могущественных противников советско-немецкого
сближения, к числу которых принадлежал и нарком НКВД Ягода. Они не сидели
сложа руки, всячески пытаясь дискредитировать своих "оппонентов". Одним из
первых был вышиблен из седла Енукидзе. Органы НКВД пристегнули его к явно
сфальсифицированному делу о так называемом "кремлевском заговоре", которое
еще называют "делом полотеров". Начиналось все, казалось бы, с пустяков.
Выяснилось, что некоторые кремлевские уборщицы ведут между собой весьма
вольные разговоры, позволяя критику Сталина. Органы стали "работать" с ними,
и через некото-рое время в сферу их внимания попали многие сотрудники
кремлевской комендатуры. Были обнаружены серьезные недостатки в деле охраны
Кремля. Положение усугубляло то, что начальником кремлевской библиотеки
работал Н. Б. Розенфельд, дядя известного "левого уклониста" Л. Б. Каменева.
Кроме того, вспомнили, что начальник кремлевской комендатуры Р. А. Петерсон
некогда был троцкистом. Все это обернулось против Енукидзе, ибо кремлевская
комендатура подчинялась ему, как секретарю ЦИК. Правда, наряду с ЦИК ею
заведовал еще и наркомат обороны. Однако ведомство Ворошилова трогать не
стали. Почти о всех военных, замешанных в кремлевском деле, "забыли", а
Петерсона благополучно перевели в Киевский военный округ заведовать
материальной частью, не став тормошить его троцкистское прошлое.
Кстати, пример с Петерсоном весьма показателен. Еще с 1919 года Пeтерcoн
возглавлял комендатуру, а Сталин даже не озаботился его перемещением.
Держать рядом с собой пусть и бывшего, но все равно троцкиста - это как-то
не вяжется с тем образом, которым нас пичкают антисталинисты.
А вот Енукидзе, в отличие от Петерсона, повезло гораздо меньше. Сначала его
просто вынудили уйти с поста секретаря ЦИК СССР, сделав секре-тарем ЦИК
Закавказской Федерации. Не снять Авеля было просто нельзя. Ведь недостатки в
работе комендатуры действительно имели место. Но крови Енукидзе Сталин явно
не хотел. Зато ее хотели другие, весьма влиятельные недоброжелатели бывшего
секретаря ЦИК. Это выяснилось на июньском пленуме ЦК (1935 год), который
разбирал дело Енукидзе. С докладом о его проступках выступал Ежов,
председатель КПК. Он подверг Енукидзе жесткой критике, но взыскание
предложил довольно умеренное - вывести Авеля из ЦК ВКП(б). Новая должность
Енукидзе вовсе и не требовала присутствия в ЦК.
Обратим внимание на то, что Ежов был человеком Сталина. Вождь для того и
создавал КПК, независимый от партсъезда, чтобы иметь свой собст-венный
контрольный орган, этакую дубину центрального партийного аппарата. Поэтому
можно с полной уверенностью считать, что предложение Ежова было и
предложением Сталина. Но вот дальше последовали предложения с гораздо более
крутыми мерами взыскания. Еще относительно умеренным было выступление Л. П.
Берия, предложившего вывести Енукидзе из ЦИК. Тут сказалась личная,
давнишняя неприязнь двух грузинских коммунистов. Но поскольку Берия был
лоялен Сталину, то ограничился требованием "малой крови". Однако другие
региональные лидеры требовали уже большого кровопролития.
Особенно выделяется выступление Косиора за исключение Енукидзе из партии.
Это означало уже полное политическое недоверие. А теперь вспом-ним о
давнишней нелюбви Косиора к немцам. Тут явственно прослеживается попытка
регионалов ударить по сталинской политике сближения с Германией,
персонально - по одному их ее активных проводников. Предположу также, что
Енукидзе был выбран мишенью еще и потому, что как деятель советской
вертикали был задействован в осуществлении конституционной реформы. (Радек,
кстати, тоже являлся одним из активных творцов новой конституции.) Такую
важную фигуру Сталина выбить с "шахматной доски" было просто необходимо. Пo
степени кровожадности с Косиором мог сравниться только Ягода, который также
выступил за исключение Енукидзе из партии. Этот чекист-бухаринец тоже был
заинтересован в крушении столь видного "германофила".
Под совокупным натиском регионалов и чекистов Енукидзе пал. И это было
генеральной репетицией "зачистки" Радека, партийного "министра иностранных
дел", который "весил" больше секретаря ЦИК. Его самого смогли "зачистить"
только благодаря начавшемуся колебанию среди сталинистов, а также резкому
усилению влияния Бухарина. Очевидно, именно Бухарин является главным
застрельщиком всех антигерманских игр. И это отлично понял Радек, который
сделал отчаянную попытку остаться на свободе. Незадолго до ареста он посетил
Бухарина, попросив его о заступничестве. Этот факт антисталинисты внятно
объяснить не могут. Да все просто. Радек знал, что Бухарин находится в
ударе, а Сталин, наоборот, под ударом. Вот он, проявив душевную слабость, и
пошел просить Бухарина о пощаде.
Сталина лишили двух ближайших соратников - Радека и Енукидзе. Третий -
Молотов - был скомпрометирован на августовском процессе. В середине сентября
вождь оказался перед мощным фронтом оппозиционеров, который включал в себя
регионалов, технократов и "правых". Очевидно, к этому фронту примыкали и
"левые милитаристы", которых весьма устраивал Орджоникидзе, поддерживавший
неплохие отношения с Тухачевским. Они тесно сошлись еще во время гражданской
войны, когда вместе действовали на кавказском фронте. В 1931 году именно
Орджоникидзе способствовал продвижению авантюристических предложений
Тухачевского, который пытался поставить перед армией нереальные задачи.
Серго лично передал Сталину одно из писем зарвавшегося "полководца",
написанное в апреле 1930 года.
В сентябре 1934 года Орджоникидзе и Тухачевский вместе с Куйбышевым
попытались ослабить влияние Сталина на армию. Иосиф Виссарионович был
обвинен в нескромности и некомпетентности. Поводом стала беседа Сталина с
чехословацкой военной делегацией, во время которой тот ничего не говорил о
роли Орджоникидзе и Куйбышева в деле модернизации армии. Более того, Сталина
обвинили в разглашении государственных секретов. Якобы он сообщил
иностранцам страшную "тайну" о том, что СССР хочет модернизи-ровать свои
вооруженные силы!
Именно Орджоникидзе жаловался Уборевич, человек Тухачевского, в своем письме
от 17 августа 1936 года. "Ворошилов не считает меня способным выполнять
большую военную и государственную работу... Нужно тут же сказать, еще хуже
оценивает он Тухачевского... Если т. Ворошилов считает меня малоспособным
командиром для большой работы, то я очень резко и в глаза, и за глаза говорю
о его взглядах на важнейшие современные вопросы войны". Знал, ох знал
Уборевич, кто сейчас главный и кого нужно просить о заступничестве!
Правда, в августе, 14-го и 31-го, были арестованы Примаков и Путна, люди из
ближайшего окружения Тухачевского. Но они пострадали из-за своих теснейших
связей с Троцким и троцкистами. И тот и другой в 20-е годы открыто
поддержали "демона революции", причем пытались создать троц-кист-скую
организацию в РККА, чего не отрицают и историки-антисталинисты. И когда в
1936 году крепко взялись за "левых", эти два тухачевца закономерно "попали
под раздачу". Пока трудно сказать, контактировали ли они с Троцким и в 30-е
годы. Обращают на себя внимание тесные связи Путны с И. Н. Смир-новым,
который и в самом деле тайно контактировал с Троцким. В любом случае этих
"добрых молодцев" сгубил троцкизм, который изрядно пугал и сталинистов, и
"технократов", и регионалов. Больше никого из сторонников Тухачевского не
тронули, и они с радостью ожидали падения Сталина. А оно, похоже, было
реальностью, ибо против вождя действовал целый фронт.
Ко всему прочему в лагере Сталина наступил разлад. Многие, наверное, просто
боялись повторить судьбу Радека и Енукидзе. Надо было что-то предпринимать,
причем весьма срочно...
Сталин наносит ответный удар
День 25 сентября 1936 года был для наркома Ягоды роковым. Сталин и Жданов,
бывшие на отдыхе в Сочи, прислали телеграмму, в которой предлагалось снять
"железного Генриха" с его чекистского пьедестала. Почти все исследователи
"большого террора" считают нужным цитировать содер-жание этой судьбоносной
телеграммы. Не изменю данной традиции и я. "Считаем абсолютно необходимым и
срочным делом, - уведомляли Политбюро Сталин и Жданов, - назначение тов.
Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей
задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в
этом деле на четыре года".
Историки заворожены мнимым всемогуществом Сталина и поэтому не обращают
внимания на то, что свои предложения вождь присылает именно из Сочи. По их
мнению, Сталин был всевластен, а следовательно, какая ему разница - откуда
приказывать. Но, согласитесь, кажется очень странным, что вождь проводил
столь важное кадровое решение откуда-то издалека. К тому же непонятно,
почему он вновь оказался в Сочи. Ведь Иосиф Виссарио-нович уже отдыхал там в
августе, причем задержался в Сочи гораздо дольше всех других высших
руководителей. И вот снова - у моря. Может быть, у него были какие-то
серьезные проблемы со здоровьем? Да нет, вроде не было. Решил отвертеться от
работы? Ну уж, простите, в этом "трудоголика" Сталина еще никто никогда не
упрекал. И время, прямо скажем, было очень жаркое и сложное.
Складывается впечатление, что вождя просто сослали в Сочи до выяс-нения его
дальнейшей судьбы. Полностью ему связь с внешним миром не отрубили, но
возможности присутствовать на заседаниях Политбюро лишили. А в компанию ему
определили стойкого сталинца Жданова.
Но оппозиционеры не учли того, что в Москве у Сталина осталось мощное
сверхоружие - Николай Иванович Ежов, возглавляющий партийную охранку. По
своей партийно-контрольной линии он много чего уже "нарыл", в частности и по
наркому Ягоде. Заметим, что в телеграмме об опоздании послед-него в деле
борьбы с "левыми" говорится как о каком-то общеизвест-ном (на тот момент)
факте. Сталин не приводит никаких доказательств, он обращает внимание на
нечто очевидное.
Что-то во второй половине сентября было объявлено членам Политбюро. Может
быть, им стали известны данные, которые Ежов сообщил Сталину в телефонном
разговоре? В том самом, где Иосифа Виссарионовича инфор-мировали о
предсмертном письме Томского, содержащем обвинения в адрес Ягоды. Если так,
то Ягода сразу оказался "задействован" в двух неприглядных делах: 1) в
связях с троцкистами и потворстве им; 2) в попытке привести к власти группу
Бухарина.
Далее Сталин сделал красивый жест, разыграв из себя невинную жертву, которой
он, по большему счету, на тот момент и являлся. Его послание говорило: вот
вы как со мной, а ведь Ягода-то каков, а как мой Ежов, а? Он явно обращал
внимание на события 1932 года; когда И. Н. Смирнов создал единый лево-правый
оппозиционный блок. Точнее - на то, что Ягода этот самый блок прозевал.
Раньше ему это простили. Не простили бы именно этого "зевка", так сняли бы
гораздо раньше, во время разбирательства дел участников единого блока. Но
теперь "зевок" Ягоды красиво наложился на данные Ежова. И прощения
"железному Генриху" уже не было.
Ежову регионалы, которые тогда и составляли организационный костяк
оппозиции, поверили. Он был тихим и скромным партийным аппаратчиком, вполне
исполнительным бюрократом. Таким, каким бюрократы считали Сталина. И то, что
Ежов сообщил в отсутствие потерявшего доверие Сталина, их напугало. Органы
были все-таки органами, а уж если они контактируют с Троцким... Нет, тут
было от чего запаниковать. Уж лучше Сталин.
Теперь в руководстве оформляется новый, вернее, очень старый блок - Сталина
с регионалами. На пост наркома НКВД назначают тихоню Николая Ивановича. От
него ожидали многого. И он эти ожидания оправдал. Причем с лихвой.
Охота на "вредителей"
После назначения Ежова НКВД начал усердно копать под Бухарина, Рыкова и
Ягоду, скомпрометированных признаниями Томского. Но главной мишенью в то
время были все-таки не они. Тогда решили серьезно взяться за вредителей на
промышленном производстве. То есть за Серго Орджони-кидзе, который был
наркомом тяжелой промышленности. Он уже перестал удовлетворять регионалов.
Более того, Орджоникидзе покровительствовал Бухарину, который на поверку
оказался очень непрост, являясь лидером целой группы, имевшей своим
человеком наркома внутренних дел. Этот самый нарком не просто опоздал на
четыре года с борьбой против троц-кизма, но имел с ними какие-то связи. В
заместителях Серго ходил Пятаков, бывший троцкист. Кроме того, вспомним, что
у партократов были весьма серьезные разногласия с технократами. Разногласия
эти касались вопроса о промышленных предприятиях. Регионалы хотели как можно
больше заводов и фабрик подчинить себе, а технократы, соответственно,
наоборот.
Как представляется, именно наличие указанных разногласий не позво-лило
регионалам и технократам достигнуть той степени единства и сплочения,
которая была необходима для устранения Сталина от власти в 1934 году. Летом
1936 года такое единство было достигнуто, и Сталин оказался на самом краю
пропасти. Но его умелые маневры с Ежовым позволили вождю разру-шить опасное
единение.
Теперь орава секретарей была настроена против Орджоникидзе. Ему объявили
"священную войну", против которой не возражал и Сталин, желавший
окончательно ослабить короля тяжпрома. Сокрушительным ударом по Орджоникидзе
стал "кемеровский процесс", состоявшийся 19-22 октября в Новосибирске. На
нем судили группу "троцкистов-вредителей", действо-вавших в угольной
промышленности. "Вредителям" (восьми советским и одному немецкому инженеру)
приписали, в частности, взрыв, произошед-ший 23 сентября на кузбасской шахте
"Центральная". Как "выяснилось", лидеры группы Дробнис и Шестов, примыкавшие
к троцкистской оппозиции в 20-е годы, подчинялись непосредственно Муралову,
лидеру так называе-мого "западносибирского троцкистского центра". А
деятельность этого центра направлялась из Москвы - Пятаковым. Ясно, что
"разоблачение" столь широкомасштабного заговора в промышленности, да еще и
возглавляемого бывшим замом Орджоникидзе, било именно по наркомтяжпрому.
Процесс носил именно региональный характер. Участникам группы предписывалось
намерение убить "хозяина" Западной Сибири Р. Эйхе. Скорее всего, именно он и
организовал (с благословения других регио-наль-ных бонз) этот дутый процесс.
Тем самым Эйхе не только бил по Орджони-кидзе, но и укреплял свой
собственный престиж. Получалось, что именно западносибирского лидера
троцкисты считают своим важнейшим врагом.
Тут надо сделать одну существенную оговорку. Говоря о процессе, я употребил
слово "дутый". Действительно, никакого троцкистского вредитель-ства в
промышленности не было. Троцкий, как истый марксист, не мог быть поклонником
индивидуального террора. Однако это вовсе не означает, что в системе
промышленности вообще не было никакой троцкистской оппозиции. Любопытно, что
участникам "кемеровского процесса" инкримини-ровали создание тайной
типографии, которая - и это признают сами антисталинисты, например
Конквест, - существовала в реальности. Антисталинисты утверж-дают, что
типографию создали работники НКВД, однако это мало-вероятно. Скорее всего,
новосибирские энкавэдэшники напали на полити-ческую организацию троцкистов,
которой и приписали вредительство.
Региональными делами всё, конечно же, не ограничилось. В ноябре "выявили"
еще одну вредительскую организацию, возглавлявшуюся началь-ником Главного
управления химической промышленности С. А. Ратайчаком. Группе
инкриминировали взрыв на Горловском комбинате азотных удоб-рений. Наконец,
"разоблачили" и третью группу "вредителей", которая якобы орудовала на
транспорте. Верховодил ей, по уверениям НКВД, заместитель наркома транспорта
Я. Лившиц (кстати, тоже являвшийся бывшим троц-кистом). Это уже били по
Кагановичу, который летом 1936 года перешел на сторону Орджоникидзе.
В ноябре по Орджоникидзе нанесли еще один удар. Органы НКВД в Закавказье
арестовали его брата Папулию. Попытки Серго вызволить арестованного
родственника или хотя бы ознакомиться с материалами дела наткнулись на отказ
торжествующего Берия, которому наконец-то предста-вился шанс уязвить
ненавистного соплеменника.
Декабрьские страсти
Почти сразу же после "кемеровского процесса" открыл работу декабрь-ский
пленум ЦК ВКП(б). На нем уже всерьез взялись за Бухарина с Рыковым. В своем
докладе Ежов ознакомил участников пленума с показаниями Радека, Пятакова,
Сокольникова, которые свидетельствовали о том, что в "левой", троцкистской
оппозиции были замешаны и "правые" - Бухарин с Рыковым. Насколько такие
утверждения имели под собой основу? Трудно сказать. Тем более что речь может
идти о самых разных видах участия. Возможно, что "правые" только знали о
каких-то действиях троцкистов, но молчали о них. И этого было вполне
достаточно, чтобы настроить против себя самые разные силы в партийном
руководстве.
Могли быть и попытки нащупать контакты с Троцким - с твердым намере-нием
сотрудничать или же без него. Николаевский сообщает, что Бухарин во время
своей последней заграничной поездки изъявлял желание тайно навестить
Троцкого в Норвегии: "А не поехать ли нам на денек-другой в Норвегию, чтобы
повидать Льва Давидовича?.. Конечно, между нами были большие конфликты, но
это не мешает мне относиться к нему с большим уважением". Однако
историк-эмигрант так и не обмолвился о том, предпринял ли Бухарин какие-либо
практические шаги в этом направлении. Опять-таки само желание встретиться с
"демоном революции" могло вызвать бурю негодования у ЦК.
Тревогу участников пленума нагнетало и то, что в начале декабря Троцкий
готовился уже выйти из домашней изоляции, в которую его поместили норвежские
власти. Правда, решение мексиканского правительства предо-ставить Троцкому
убежище было озвучено лишь в середине декабря, но очевидно, что такие
решения сразу не возникают. Какие-то шевеления на международном уровне,
связанные с изменением места пребывания Троцкого, начались еще до середины
декабря. И о них явно знала советская разведка, которая наконец-то стала
серьезно бороться с "демоном революции". Ягода в течение многих лет не мог
внедрить агентов ОГПУ-НКВД в окружение Троцкого. А Ежов справился с этим за
несколько месяцев, подкинув Льву Давидовичу "провокатора" Зборовского.
Как бы то ни было, но Бухарин и Рыков очутились в заведомо враждебной
обстановке. Масла в огонь подлило еще и то, что они весьма неумело
защищались. Николай Иванович напирал на свои "чудесные" качества, на то, что
он, в отличие от Зиновьева и Каменева, якобы никогда не хотел власти. А
Рыков даже вынужден был согласиться с тем, что троцкисты прочили его на пост
председателя Совнаркома (спрашивается, за какие такие заслуги?). Правда,
разные участники пленума проявили разную степень усердия. Жестче всех
Бухарина и Рыкова критиковали регионалы. Особенно отличился секре-тарь
Донецкого обкома Саркисов. Он вспомнил о том, что Бухарин призывал в 1918
году, в разгар борьбы вокруг Брестского мира, арестовать Ленина. В той
обстановке это было равнозначно политическому обвинению. И вполне логичным
было требование Саркисова предать "правых" суду. По сути он озвучил
требование группы "левых консерваторов", которые уже тогда были настроены на
долгожданный террор, видевшийся им в качестве панацеи от всех бед.
Усердствовал по части обвинения и Эйхе, который, очевидно, решил стяжать
лавры главного обличителя троцкизма и "правого уклона". Он предло-жил
расстрелять обвиняемых по делу "пятаковского центра", а "правым" выра-зил
недоверие кратко, но ясно: "Бухарин нам правды не говорил. Я скажу резче -
Бухарин врет нам!".
Почти так же резок был Косиор, который пристегнул "правых" к Троцкому и
Зиновьеву, родив тем самым концепцию "троцкистско-бухаринского блока".
Комичным было поведение Кагановича. "Железный нарком" так пытался загладить
свою вину перед Сталиным, что довольно сильно пережал в деле поиска улик.
Так, им было проведено расследование о связях Томского с Зиновьевым. В
качестве главного доказательства Каганович привел смехотворный аргумент:
"Зиновьев приглашает Томского к нему на дачу на чаепитие... После чаепития
Томский и Зиновьев на машине Томского едут выбирать собаку для Зиновьева.
Видите, какая дружба, даже собаку едет выбирать, помогает. (Сталин: Что за
собака- охотничья или сторожевая?) Это установить не удалось... (Сталин:
Собаку достали все-таки?) Достали. Они искали себе четвероногого компаньона,
так как ничуть не отличались от него, были такими же собаками. (Сталин:
Хорошая собака была или плохая, неизвестно? - Смех). Это при очной ставке
было трудно установить... Томский должен был признать, что он с Зиновьевым
был связан, что помогал Зиновьеву вплоть до того, что ездил с ним за
собакой".
Из сталинских реплик, вызвавших в конце концов смех в зале, было видно, что
он пытался высмеять Кагановича, указать на всю несерьезность его
аргументации. Сам Иосиф Виссарионович вовсе не был настроен кровожадно и с
конкретными обвинениями не торопился. Он вынес предложение продолжить
проверку по делу "правых" и отложить решение до следующего пленума.
Возникает вопрос - зачем же Сталину было миндальничать с Бухариным,
симпатизировать которому он не имел ни малейших оснований? Тем более что
всплыли факты, свидетельствующие о неискренности его прежнего покаяния и о
ведении им оппозиционной деятельности. Ведь и регионалы были настроены на
крутые меры. Чего, спрашивается, ждать?
Сталин не хотел репрессий. И не столько потому, что они ему были не по
нраву. Как прагматик, он понимал, что развертывание террора может ударить по
кому угодно. Начнется кровавый кадровый хаос, который сделает ситуацию
неуправляемой. Сталин, будучи знатоком истории, отлично знал, насколько
может быть абсурдным массовый террор. Бесспорно, вождь выступал за
политическую изоляцию Бухарина и Рыкова, но уничтожать их он не желал. Это
явно продемонстрирует его поведение на следующем, февральско-мартовском
пленуме, о котором речь пойдет ниже.
Единственный из членов ЦК, кто хоть как-то вступился за Бухарина, был
Орджоникидзе. Бухарин пытался убедить собрание, что он лично высказы-вался о
Пятакове очень плохо. Подтвердить данный факт Бухарин попросил Орджоникидзе,
что тот и сделал. Надо сказать, что это была очень неуклюжая попытка
выкрутиться. Мало ли что мог говорить Бухарин о Пятакове, может быть, это
было в целях маскировки. Но все равно, поведение Орджоникидзе характерно. Он
явно симпатизировал Бухарину. Однако и с открытой поддержкой бывшего
"любимца партии" не выступал. Слишком уж было "рыльце в пушку" у самого
Орджоникидзе. Сталин и регионалы своей умелой кампанией против вредителей
отбили у Серго всякое желание "качать права" на пленуме и уж тем более
заступаться за кого-либо.
Не пройду мимо и одного показательного факта, связанного с вопросами внешней
политики. Во время доклада Ежова Сталин бросил реплику о том, что
разоблаченные троцкисты были связаны со странами западной демократии -
Англией, Францией и США. И лишь после этой реплики Ежов заговорил о
переговорах, которые оппозиционеры вели с "американским правительством" и
"французским послом". Дальше возникла конфузная ситуация. Ежов сказал о
заговорщиках, что они "пытались вести переговоры с английскими
правительственными кругами". Молотов поправил его - оказывается, переговоры
велись с французскими кругами. Ежов извинился за оговорку, но было
очевидно - произошел некий конфуз.
Историк Роговин объясняет произошедшее тем, что "вожди" еще не сговорились,
в чем следует обвинять подсудимых будущего процесса". Очень сомнительно,
вряд ли Сталин и Молотов были такими наивными людьми. Тут, скорее всего,
произошло иное. Оговорка Ежова явно свидетельствует о том, что его слова о
связях троцкистов с западными демократиями были не заготовкой, а
импровизацией. Ежов и не думал, что ему придется кивать на Запад, но Сталин
вынудил его к этому. Наркомвнудел сказал о французах, но сталинцам нужно
было "приложить" в первую очередь англичан. Вот Ежов и был вынужден срочно
перестраиваться. Очевидно, что ранее, при обсужде-нии этого доклада между
сталинистами и регионалами, о западных демокра-тиях и речи не было. "Левые
консерваторы" все тянули именно к Германии. Однако Сталин решил все-таки
связать троцкистов и Запад в сознании участников пленума. Сделано это было
очень тонко, по-византийски.
Указанный "конфуз" свидетельствует о том, что Ежов не был фигурой, абсолютно
послушной Сталину. Он вынужден был еще и учитывать интересы регионалов. Еще
будучи председателем Комитета партийного контроля, Ежов пытался оказать
некоторые услуги региональным "вождям" - без ведома Сталина. Так, в начале
1936 года была арестована жена брата Косиора - Владимира Викентьевича.
Последний некогда был активным участником троцкистской оппозиции и в
указанное время находился в ссылке вместе с супругой. Владимир направил
брату гневное письмо, в котором потребовал ее освобождения. Интересно, что
Косиор поспешил помочь брату-троцкисту и попросил Ежова "привести это дело в
порядок". И тот уже начал "приво-дить", когда обо всем узнал Сталин.
Разгневанный вождь потребовал прекратить "наведение порядка" по-косиоровски.
Получается, что Ежов не был до конца человеком Сталина и в некоторых случаях
вел свою игру. Понятно, почему Сталин опасался вступить с Ежовым в
предварительный сговор о поправках в его докладе, связанных с прозападной
ориентацией троцкистов. Показательно, что на московском процессе 1937 года
подсуди-мым все же припишут связь с Германией. Очевидно, Сталин был еще
слишком слаб, чтобы успешно гнуть свою "антиантантовскую" линию.
Декабрьский пленум ЦК продемонстрировал обострение политической обстановки.
"Правые" своей действительно двурушнической позицией озлобили руководство,
особенно регионалов. Последние, по старой привычке, стали нагнетать
революционно-карательные настроения, пред-лагая репрессии в качестве
наиважнейшего метода решения всех проблем. Показательно, что о новой
конституции, которую тогда принимал последний, VIII Всесоюзный съезд
Советов, на пленуме почти никто не говорил, хотя Сталин и пытался навязать
активное обсуждение. Однако членам ЦК было не до конституции, их сердца
снова наполняло упоение от грядущих классовых битв. Что ж, скоро они их
получат...
Глава 9. Кровавая развязка
Позиционные бои
В январе прошел очередной московский процесс, на котором судили Радека,
Пятакова, Серебрякова и прочих "троцкистов". Его результаты носят
компромиссный характер. Засудили сталинца Радека, но судебной расправы не
смог избежать и человек Орджоникидзе - Пятаков.
Для самого Орджоникидзе дела складывались плохо. В начале 1937 года
партноменклатура в союзе со Сталиным продолжила наступление на "вреди-телей"
, то есть на Серго и прочих "технократов". Эта борьба достигла своего
обост-ре-ния в феврале, накануне пленума ЦК. Орджоникидзе было предло-жено
подготовить особый доклад, посвященный вредительству. Он это сделал, и тема
вредительства там была обозначена довольно слабо. В резуль-тате доклад
подвергся серьезной правке со стороны Сталина. Вождь особо обращал внимание
на политические моменты, требуя, чтобы нарком не замыкался на одних лишь
хозяйственных вопросах.
В свою очередь Орджоникидзе предпринимает контратаку. Он поручает своему
наркомату в десятидневный срок осуществить проверку тех предприя-тий, на
которых вредительство якобы приняло наиболее широкий размах. Им были
назначены три комиссии, которые практически опровергли утверж-дения о
вредительстве. Есть мнение, что накануне пленума Орджоникидзе готовил
выступление, направленное против "охоты на вредителей". Так это или нет,
установить сегодня невозможно. Орджоникидзе не дожил до пленума,и нам
неизвестно, что он сказал бы на нем. Нельзя установить и точную при-чину
смерти Серго. Непонятно, идет ли речь о самоубийстве или же наркому помогли
оставить грешную землю умельцы из ежовского ведомства. В любом случае
кончина Серго была обусловлена резким обострением политического
противоборства.
Попутно группы решали свои проблемы, проводя накануне пленума аппа-рат-ные
маневры.
Первой их жертвой пал секретарь Азовско-Черноморского крайкома ВКП(б)
Шеболдаев (инициатор переименования Царицына и один из главных заговорщиков
на съезде "победителей"). Новый, 1937 год начался для него печально - уже 2
января ЦК принял постановление, в котором Шеболдаев обвинялся в
"политической близорукости". Оказалось, что он засорил парторганизацию края
врагами народа всех мастей. Шеболдаева переместили на более скромную
должность секретаря Курского обкома.
Эта аппаратная операция была инициирована группой Сталина. Перед тем как ЦК
принял постановление по Шеболдаеву, в крае побывал Андреев, один из наиболее
стойких сталинцев. В ходе его поездки была тщательно исследована ситуация,
сложившаяся в крупнейших городах региона - Ростове, Краснодаре,
Новороссийске, Новочеркасске, Сочи. Проверка показала, что руководство
горкомов и горсоветов оказалось переполнено троцкистами. Нас сейчас не
должно интересовать - сколько процентов правды и лжи было в этой амальгаме,
столь типичной для того времени. Очевидно одно - вождь стремился ослабить
позиции одного из крупнейших регио-налов, который занимал антисталинские
позиции.
Реакция региональных лидеров не заставила себя ждать. Так, 13 января ЦК
подверг резкой критике Постышева, и уже через три дня он был перемещен с
поста секретаря Киевского обкома на место руководителя гораздо менее
значимого Куйбышевского обкома. Это перемещение обычно связывают с
коварностью Сталина, однако тут очевидна коварность Косиора. Дело в том, что
Постышева на Украину прислали только в 1933 году, когда там с 1928 года уже
образовалась весьма теплая компания во главе со Станиславом Викентье-вичем.
Вместе с Постышевым в республику прибыла группа новых партийных работников
численностью примерно в 5 000 человек. Почти никто из них не имел отношения
к, так скажем, "этническим украинцам". То была хитрая задумка Центра -
создать сильному руководству этой республики сильный же противовес. По сути,
с прибытием Постышева на Украине сложилось некое двоевластие, которое
ослабляло Косиора и его команду.
Само собой разумеется, что Сталину вовсе не было никакой нужды нападать на
Постышева до полного и окончательного подчинения Украины. А вот Косиор такую
нужду испытывал. Кроме того, смещение Постышева стало яркой демонстрацией
той силы, которой обладали регионалы.
Сталин, правда, выжал из этой неудачи определенную пользу. Он послал в Киев
Кагановича с поручением - встретиться с Николаенко, той самой дотошной
женщиной, пострадавшей за критику жены Постышева. Каганович поручение
выполнил и сообщил Сталину о благоприятном впечатлении, которое произвела на
него Николаенко. После этого сталинские "политтех-нологи" сделали из нее
этакий символ антибюрократического сопротивления рядовых масс. Был создан
образ нового героя - "маленького человека", вступающего в опасную схватку с
коварным и сильным противником. Культ этого человека призван был дополнить
культ Сталина и заменить культ региональных вождей. На февральско-мартовском
пленуме Сталин уделит Николаенко очень много внимания.
Поворотный пленум
Обе стороны обменялись полновесными ударами, однако так и не разрушили свой
тактический союз, направленный против Орджоникидзе и "правых". Орджоникидзе
"своевременно" ушел из жизни накануне пленума. А вот с "правыми" надо было
что-то решать. Было совершенно ясно, что они падут на предстоящем пленуме,
но вот в какой форме это произойдет, было пока еще неизвестно. По этому
поводу между Сталиным и "левыми консерваторами" существовали разногласия.
Сталин поначалу предложил пленуму исключить Бухарина и Рыкова из партии, а
потом направить в ссылку. Однако это предложение не прошло ввиду упорного
сопротивления партно-менклатурных кланов. Тогда Сталин пошел на некий
компромиссный вариант - он предложил не решать судьбу "правых" сейчас, а
провести расследование в НКВД. Что и было сделано.
Надо отметить, что на пленуме сталинская группа выступала в качестве
"демократического" крыла ВКП(б), тогда как регионалы, по большей части,
проявили себя как приверженцы "тоталитарно-революционных методов", они без
удержу разоблачали "врагов" и требовали проведения репрессивных мер. С
наиболее кровожадными речами выступали Косиор, Эйхе, Постышев, Саркисов,
Шеболдаев, Варейкис и др. Очевидно, к регионалам тогда примк-нули и левые
милитаристы. Их представитель Якир голосовал за расстрел Бухарина и Рыкова.
Милитаристы поняли, куда дует ветер, и теперь уже сами набросились на друзей
Орджоникидзе.
И вот что любопытно. С наиболее либеральными и антитеррористи-ческими
соображениями на пленуме выступили как раз "наиболее одиозные фигуры из
сталинского окружения" - Ежов и Вышинский.
Нарком внутренних дел пытался уверить пленум в том, что "вражеский фронт"
сужается "изо дня в день". Теперь уже нет никакой необходимости в массовых
арестах и ссылках, которые проводились в ходе коллективизации. Ежов
заговорил о коллективизации не случайно. Он напомнил регионалам об их
собственных бесчинствах, творимых во время "раскулачивания". Им
подчеркивалось, что теперь уже нет вообще никакой нужды прибегать к массовым
репрессиям.
С резкой критикой НКВД выступил Вышинский. Он вскрыл факты недо-стойного
поведения следователей-чекистов, пытавшихся давить на людей и даже
фальсифицировать дела. По мнению Вышинского, следственные мероприятия
страдают "обвинительным уклоном". В работе НКВД и проку-ратуры он выявил
опасную "тенденцию построить следствие на собственном признании обвиняемого"
. "Между тем, - утверждал этот "сталинский монстр", - центр тяжести
расследования должен лежать именно в... объектив-ных обстоятельствах".
Критики Сталина и здесь обнаруживают полную неспособность дать
вразумительное объяснение тем фактам, которые не укладываются в их схемы.
Более или менее серьезный анализ выступления Вышинского дал только В.
Роговин, но и он не сумел обойтись без противоречий себе же. Этот историк,
например, уверяет, что "демонстрируя свою приверженность строгому соблюдению
юридических норм, Вышинский стремился снять существующее у некоторых
участников пленума внутреннее сомнение в юридической безупречности недавних
процессов, на которых он выступал государственным обвинителем". Допустим,
это так. Но ведь тогда полу-чается, что при этом он ставил под сомнение ту
репрессивную кампанию, которая разворачивалась накануне пленума и во время
его. То есть выходит, что Вышинский выступал против дальнейшей эскалации
репрессий. Правильно, так оно и было. Вот только как тогда быть с
обвинениями в адрес "тотали-тарного" сталинизма? Ну а что касается слов
Ежова о ненужности массовых репрессий, то здесь никто ничего путного не
говорит вообще. Странно, как это наши разоблачители не смогли приписать
Сталину еще одно потрясающее коварство в духе Макиавелли.
Сталинисты, конечно, тоже призывали к борьбе с "врагами народа" и
"троцкистами". Тот же Ежов выступал за расстрел Бухарина и Рыкова (подоб-ное
требование было неизбежным для человека его должности). Они не могли не
учитывать того, что революционные настроения далеко еще не были изжиты в
полной мере и присущи довольно-таки широким кругам в партии и обществе. Но
при этом национал-большевики несколько смещали акценты. Они настойчиво
обращали внимание на необходимость демократизации ВКП(б), скорейшего
проведения тайных выборов в партийные органы, отмену кооптации.
Регионалы вынужденно соглашались со сталинистами (подобно тому, как сами
сталинисты вынужденно соглашались с регионалами по поводу репрессий). Однако
они все время пытались перевести разговор на тему поиска врагов. Подчас
только реплики Сталина заставляли регионалов согласиться с отказом от
кооптации.
О силе регионалов и нежелании идти на демократизацию партийной жизни
свидетельствует тот факт, что пленум так и не принял предложение Жданова,
который настаивал на скорейшем проведении партийных перевы-боров. ЦК
поддержал Косиора и Хатаевича, которые потребовали оттянуть сроки окончания
выборов в парторганизациях. Вот и верь после этого в байки о сталинском
всевластии! Оказывается, еще в марте 1937 года Центральный комитет мог
запросто не согласиться с мнением ближайшего сталинского соратника, то есть,
по сути дела, с самим Сталиным. И весьма показательно то, по какому вопросу
ЦК полемизировал с "кровавым палачом". Оказы-вается, этот палач, "великий и
ужасный" Сталин, прямо-таки навязывал демок-ратию, а его будущие "невинные"
жертвы от этой демократии бегали, как черт от ладана. Да еще и требовали
репрессий - побольше.
На пленуме были окончательно ослаблены "хозяйственные" наркоматы. По ним
били как сталинисты, так и регионалы. Поводом для нападок послу-жило так
называемое "вредительство". Его масштабы раздувались чрезвы-чайно, с тем
чтобы создать впечатление о крайне неблагоприятной обста-новке, царившей в
наркоматах. Она, конечно, такой и была, но связы-вать это следовало не с
вредительством, а с бюрократизмом и канцеляр-щи-ной, царившей во многих
ведомствах. Однако так ставить вопрос регионалы не могли. Они сами были
прожженными бюрократами и понимали, что критика бюрократизма ударит по ним
же самим. Нужно было все списать на полити-ческий фактор, на врагов,
деятельность которых якобы и является причиной большей части хозяйственных
трудностей.
Группа Сталина с таким подходом была согласна, хотя и расставляла свои
специфические акценты, о которых будет сказано дальше. Очевидно, в сентябре
1936 года между сталинистами и регионалами был заключен некий компромисс.
Последние обещали поддержать Сталина против Орджоникидзе, а тот пообещал
перевести борьбу с технократами в плоскость борьбы с вредительством.
Надо отметить, что именно регионалы чересчур усердствовали в разобла-чении
вредителей. Выступления первых секретарей - Кабакова, Саркисова, Е. Г.
Евдокимова, М. Д. Багирова дают образчик самой разнузданной травли. Порой
они доходили до откровенно фантастических утверждений. Так, уральский босс
Кабаков утверждал: "В одном магазине встретили такой факт - на обертку
используют книги Зиновьева, в другом ларьке обертывают покупки докладом
Томского. Мы проверили, и оказывается, такой литера-туры торгующие
организации купили порядочное количество тонн. Кто может сказать, что эту
литературу пользуют только для обертки?".
Гораздо более взвешенным было выступление Молотова. Вячеслав Михайлович
очень сурово проехался по "вредителям", однако не стал "зацик-ливаться"
только на них. Он обратил внимание на "канцелярско-бюрократи-ческие методы",
которые плодят многочисленные структуры, мешающие друг другу. Он призвал к
улучшению организации на производстве, причем назвал конкретные меры,
призванные оздоровить ситуацию: установление техни-ческих правил, личный
инструктаж, регламентация техники и т. д.
Кроме того, Молотов предостерег от излишнего усердия в борьбе с
"вредителями". В качестве примера такого усердия он привел несколько
фактов. Например, травлю директора Пермского авиамоторного завода
Побережного, организованную первым секретарем Пермского горкома Голышевым.
Спасло директора лишь своевременное заступничество Полит-бюро. Молотов прямо
сказал, что партийные работники должны заниматься своей работой, а не искать
врагов, предоставив это дело органам НКВД. Это был уже явный "наезд" на
регионалов.
Результаты пленума были двойственными. Левые консерваторы сумели еще больше
наэлектризовать обстановку, сильнее заострить "тему врага". Настояв на
аресте Бухарина и Рыкова, они перешли через еще одну важную черту. Раньше не
поглядели на заслуги Зиновьева и Каменева, но эти деятели были
скомпрометированы своей поддержкой Троцкого в 20-е годы. А Бухарин с Рыковым
были гораздо более авторитетны, к тому же они в свое время внесли большой
вклад в разгром троцкизма. Их арест сломал очередную преграду на пути к
террору. Теперь было ясно, что жертвой репрессий может стать любой человек.
В принципе это совершенно правильный подход - для нормальных государств,
обладающих сильной правовой системой. Никто не должен считать себя
неподсудным. Однако СССР был государством, травмиро-ванным так называемым
"революционным правосознанием", и элементы этого правосознания оказывали
очень и очень ощутимое воздействие на поведение людей. В такой ситуации
всегда лучше "недожать", чем "пережать". Это отлично понимал Сталин,
которого многому научили уроки коллективи-зации. А вот регионалы этих уроков
не усвоили. Они склонялись к тому, чтобы "пережать". И на пленуме победил
именно их подход.
В то же самое время Сталин сумел убедить ЦК в необходимости демокра-тизации
партии. Секретари вынуждены были признать ненормальной ту обстановку,
которая сложилась вокруг выборных органов, чья выборность оказалась фикцией.
Были назначены тайные перевыборы партийных органов. Эта кампания нанесла
мощный удар по местному руководству.
Сталин наступает
Кампания по перевыборам чрезвычайно оживила политическую жизнь страны.
Делегатам партийных собраний и конференций было предоставлено право
неограниченного отвода кандидатур, которым они активно пользо-вались. Порой
обсуждение кандидатов затягивалось на целую неделю.
Демократический характер перевыборов очевиден. Это, правда, с большими
оговорками, признают даже многие историки-антисталинисты. Например, Р. Такер
в свой монографии "Сталин у власти. 1929-1941" пишет следующее: "...Ясно,
почему Жданов (читай - Сталин) высказался на февральско-мартовском пленуме
за "внутрипартийную демократию". Под последней понималось не только тайное
голосование при выборах в партий-ные органы, но и наделение рядовых членов
партии правом критики своих партийных руководителей на партсобраниях. Прежде
партиец не поднимал голоса против маленького Сталина в Омске - т-ща
Булатова - или маленького Сталина в Смоленске - т-ща Румянцева. Теперь же,
призывая членов партии всерьез воспринимать "внутрипартийную демократию", их
мобилизовали именно на это...".
При этом Сталина все равно ругают. Дескать, он хотел свалить неугодных ему
людей, опираясь на недовольство партийной массы. И это, между прочим, вполне
нормально. В любой, самой либеральной стране лидер желает подбирать
руководство сам - из числа тех людей, которым он доверяет и которых считает
своими единомышленниками. Другое дело, что делает он это, опираясь на мнение
широких кругов, которые выносят лидерам доверие или недоверие. И Сталин как
раз использовал самый демократичный из всех механизмов выявления поддержки -
выборы. Они, конечно, сопровождались поисками врагов и обвинениями в
государственных преступлениях. Такова была специфика положения СССР, который
был весь покрыт родимыми пятнами гражданской войны. В стране произошел
рецидив революционности. Ответственность за это несут прежде всего левые
консер-ваторы, упрямо не хотевшие переходить на новые методы руководства,
считавшие, что всего можно добиться путем административного нажима и
репрессий. Сталин в первой половине 1937 года еще надеялся на то, что этот
рецидив удастся довольно быстро подавить, пока он еще не привел к большой
крови.
Критики Сталина, как всегда, противоречат себе же самим. То его обви-няют в
бюрократизме, а то, напротив, в том, что он не церемонился с самой
бюрокра-тией. О последнем обстоятельстве особенно сокрушаются авторы,
стоящие на левых позициях. Они почему-то считают, что старые заслуги перед
революцией должны были автоматически превращать человека в некоего
небожителя, совершенно недоступного для простых смертных. А обновление
кадров ими трактуется как выдвижение на первый план молодых карьеристов. И
только лишь.
Позволю себе сделать еще одно отступление. На этот раз в область литературы.
Вообще освещение эпохи сталинизма глазами литераторов, в первую очередь
прозаиков, - тема особая. Я обращу внимание на творчество писателя А.
Рыбакова, автора некогда популярнейшего романа "Дети Арбата". Это
произведение в свое время нанесло по образу Сталина удар такой силы, которая
намного превышает силу десятка толстых академических исследо-ваний,
написанных "внезапно прозревшими" историками. "Дети Арбата" представляют
собой некую квинтэссенцию левого "антисталинизма", выра-жающего недовольство
потомков революционной элиты, которая была выращена Лениным и решительно
сметена Сталиным. Если внимательно читать "Детей", то легко заметить
недовольство именно демократизмом Сталина. Потомки устраненных с властного
Олимпа "комиссаров в пыльных шлемах" потому и ударились в прозападное
диссидентство, что видели в буржуазной демократии единственно возможную
альтернативу демократии национальной и социалистической, отвечающей
особенностям нашей страны. Неотроцкистская революция не произошла бы в любом
случае, вот сынки и дочки палачей и сделали выбор в пользу капитализма.
Рыбаков приписывает Сталину довольно-таки верные мысли, которые у того
действительно были. Так, в романе Сталин определяет в качестве своего
главного врага красный бюрократизм: "Аппарат имеет свойство коснеть,
аппарат, сплоченный многолетними связями, вместо рычага становится тормозом,
становится мумией... Аппарат надо сохранить, аппарат надо укреплять, но надо
в зародыше убить в нем самостоятельность, непрерывно менять людей, не давать
цементироваться взаимным связям, непрерывно сменяющийся аппарат не имеет
самостоятельной политической силы, но остается могучей силой в руках
вождя... нынешний аппарат (действие романа происходит в 1934 году. - А.
Е.) - это уже старье, отработанный пар, хлам. Однако эти старые кадры и
наиболее сцементированы, наиболее взаимо-связаны, они со своего места так
просто не уйдут, их придется убирать".
Весьма любопытно описание "проработки" главного героя романа - Саши
Панкратова. Партийная организация вуза, в котором Саша учился, выдвинула
против него политическое обвинение. За Сашу пытается всту-питься его дядя -
Марк Рязанов, директор одного из крупнейших заводов и любимец самого
Сталина. По просьбе Марка за Сашу хлопочет старый большевик, нарком Будягин.
И что же, это пугает обвинителей? Нет, нисколь-ко. На собрании,
"прорабатывающем" Сашу, секретарь партбюро Баулин говорит следующее:
"Панкратов рассчитывал на безнаказанность. Рассчитывал на высоких
покровителей. Был уверен, что партийная организация спасует перед их
именами. Но для партийной организации дело партии, чистота партийной линии
выше любого имени, любого авторитета".
Прямо какой-то апофеоз демократизма! Почему же Рыбаков так недоволен
сталинизмом? А потому что он никакой демократии не хотел, как не хотели ее
(и не хотят) другие критики сталинизма. Им нужна власть олигархии. Не
получилось с коммунистической олигархией, так получится олигархия
капиталистическая. Такая логика и способствовала, во многом, тому
направлению, которое выбрала горбачевская "перестройка". Вместо
действительной демократизации она пошла по пути капитализации, передав
власть в руки обуржуазившейся бюрократии, а собственность - буржуазным
олигархам.
Рыбаков и подобные ему "левые" авторы проговариваются, и эта их оплошность
позволяет сделать правильные выводы. Я, правда, вовсе не склонен столь
высоко оценивать степень демократизма, который сущест-вовал в 1934 году, как
это невольно делает Рыбаков. В то время проведение таких собраний было
невозможно. А вот в 1937 году они были самым обычным делом.
И надо сказать, что региональные лидеры всячески препятствовали
демократическому волеизъявлению рядовых партийных масс. Уже 20 марта Косиор
прислал Сталину телеграмму, в которой вопрос о закрытом голосовании был
назван неясным. Сталин ситуацию прояснил, ответив кратко, но четко: "Все
выборы проводятся путем тайного голосования". А для подстраховки он в тот же
самый день провел через Политбюро циркуляр, в котором предписывалось
проводить именно тайное голосование, запретить голосовать списком и
обеспечить право неограниченного отвода кандидатур. Сопротивление регионалов
было столь сильным, что 8 мая ПБ принимает циркуляр, в котором еще раз
обращает внимание не недопустимость открытого голосования.
Конечно, Сталин вовсе не полагался во всем на стихию масс (этого не делает
ни один политик). Движение "снизу" он дополнил неким движением "сверху",
призванным ослабить позиции секретарей крупнейших регио-нальных организаций.
Он сделал довольно остроумный ход, организовав через Секретный отдел ЦК
непосредственную и скрытую связь с секре-тарями районных комитетов (о том,
что такая связь действительно была, свидетельствуют данные смоленского
партархива, захваченного немцами во время войны). Тем самым вождь натравил
мелких партократов на крупных.
Позиции Сталина укрепились еще и после мартовских арестов Ягоды и нескольких
лиц из бывшего руководства НКВД - П. П. Буланова, И. М. Ост-ров-ского, М. И.
Гая, К. В. Паукера. Ежовское руководство НКВД лишний раз позиционировало
Сталина в качестве разоблачителя серьезного заговора спецслужб и гаранта от
любых заговоров в ЧК. Это была еще одна из причин, по которой партократия,
скрипя зубами, позволила Сталину осуществить ряд выгодных для него
структурных преобразований.
Так, 14 апреля в ПБ были созданы две постоянные комиссии. Одна из них должна
была решать внутриполитические вопросы, не терпящие отлагательства. В ее
состав вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович и Ежов. Другой комиссии
предстояло решать такие же вопросы внешней политики. В нее включили
Молотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича. Созданием указанных
комиссий Сталин достигал усиления позиций правительства, Совета народных
комиссаров. Обращает на себя внимание, что в комиссии, кроме самого Сталина,
были включены только и исключи-тельно деятели союзного правительства (Чубарь
на тот момент был замести-телем председателя СНК СССР). Очевидно, его
включение во внутриполи-тическую комиссию было неким компромиссом с
группировкой регионалов. Чубарь происходил из их среды, но находился уже под
влиянием чуждого им аппарата Совнаркома. Любопытно, что при перечислении
членов внешне-поли-ти-ческой комиссии Сталин стоит на втором месте после
Молотова. Может быть, Сталин уже тогда прочил его на пост наркома
иностранных дел? Некоторые историки, например Р. Такер, утверждают, что
соглашение с Германией (подобное пакту Молотова - Риббентропа) могло быть
заклю-чено уже в мае 1937 года; в этом случае Литвинов не смог бы оставаться
руководителем советской дипломатической службы.
Своим решением создать комиссии Сталин ясно давал понять, что главную роль в
стране будут играть именно государственные деятели. От них в первую очередь
должно было зависеть решение важнейших и безотлагательных проблем как
внутренней, так и внешней политики.
Через девять дней Сталин одержал еще одну победу. Он провел разукрупнение 7
крайкомов и обкомов РСФСР - Северо-Кавказского, Сталин-град-ского,
Саратовского, Горьковского, Свердловского, Ленинградского,
Восточно-Сибирского. Из их подчинения вывели парторганизации авто-номных
республик, которые подчинили ЦК ВКП(б). Кроме того, были созданы компартии и
их ЦК в двух республиках - Казахской и Киргизской. Закавказ-ский крайком был
ликвидирован и на его месте возникли три незави-симые друг от друга
компартии - Грузии, Армении и Азербайджана. Подобной мерой Сталин сталкивал
секретарей новых партобразований с теми лиде-рами, которым они раньше
подчинялись.
А 25 апреля ПБ создало особый орган - Комитет обороны при СНК СССР. В него
вошли 11 человек: Молотов, Сталин, Каганович, Ворошилов, Чубарь, Гамарник,
Жданов, Ежов, В. М. Рухимович, В. И. Межлаук. Председателем КО стал Молотов.
Здесь бросается в глаза то, что в правительственный Комитет включили Сталина
и Жданова - двух секретарей ЦК, не занимающих никаких должностей в
правительстве. Они оказались подчиненными именно Молотову - председателю
СНК. Речь, конечно же, не шла о том, чтобы Сталин подчинялся Молотову как
политик. Сталин хотел, чтобы в подчиненном положении оказалась сама
должность первого секретаря ЦК. Сам Сталин явно стремился занять пост
руководителя правительства, наиболее подхо-дящий ему - вдумчивому и
кропотливому организатору. На пост первого секретаря ЦК он, скорее всего,
намечал поставить идеолога Жданова.
Попытка переворота
Однако весной в политическую игру активно включается группа "левых
милитаристов" - сторонников Тухачевского. До той поры она в основном стояла
в стороне, хотя ее настрой и оказывал определенное влияние на расклад
политических сил. Так, летом 1936 года милитаристы поддержали Орджоникидзе,
чем придали ему определенный вес. А в феврале-марте 1937-го они приняли
участие в травле Бухарина и Рыкова, что облегчило расправу над лидерами
"правых". Но все это были периферийные шевеления. А ставку свою милитаристы
делали именно на военный переворот.
Молотов, абсолютно убежденный в наличии заговора, говорил Чуеву, что высшее
руководство даже знало точную дату переворота. Он ее, правда, не называет,
но можно с большой долей вероятности, считать, что переворот планировалось
осуществить 1 мая 1937 года. Скорее всего, он должен был произойти во время
военного парада. Наблюдатели отмечают, что праздно-вание Первомая прошло в
довольно-таки напряженной обстановке. По свидетельству английского
журналиста Ф. Маклина, "члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко
переминались с ноги на ногу, забыв о параде и о своем высоком положении".
Все, кроме Сталина, хранившего ледяное спокойствие.
Сталин, поднявшись на трибуну мавзолея, демонстративно отказался пожать руку
Тухачевскому. Что это было? Проявление гнева? Вряд ли. Сталин никогда бы не
дал волю своим чувствам при таком большом скоплении VIP-персон, если бы не
ставил перед собой определенных, вполне прагмати-ческих целей. Скорее всего,
он хотел предупредить Тухачевского, что знает о заговоре и чтобы тот не
предпринимал никаких необдуманных поступков, которые могут привести к
огромным жертвам и падению престижа СССР на международной арене.
Обращает на себя внимание и странное поведение Тухачевского. На всем
протяжении парада он стоял, держа руки в карманах, что было ему не
свойст-венно. Не имея военных талантов, Тухачевский все же обладал красивой
выправ-кой и аристократическими манерами. Возможно, в карманах у
Тухачевского находилось готовое к бою личное оружие.
Кстати, о личном оружии. Отличалось и поведение Ворошилова, одного из
главных оппонентов Тухачевского. Обычно он стоял на мавзолее без оружия.
Однако в тот день на его поясе демонстративно находилась кобура от
пистолета. Вряд ли она была пустой...
Обычно военные руководители после парада оставались еще и на праздничную
демонстрацию трудящихся. Так делал и Тухачевский. Но на этот раз он,
дождавшись конца парада, спустился с мавзолея и отправился прочь от него.
В. Кривицкий, принимавший участие в майских торжествах в качестве почетного
гостя, рассказывает о том, что спецотдел НКВД готовился к 1 Мая в течение
двух недель, забросив все другие дела. На торжествах присутст-вовало
невиданное количество чекистов, одетых в штатское.
Переворот не удался, однако заговорщики остались на свободе - временно.
Сталин хотел собрать как можно больше доказательств в пользу заговора и тем
самым сделать руководство всех уровней более податливым. К тому же
решительные действия, предпринятые в самом начале мая, могли окончиться
вооруженными столкновениями - со всеми вытекающими последствиями. Слишком
сильны были мятежные генералы. Сталин решил сначала ослабить влияние
Тухачевского, сместив его с должности заместителя наркома обороны. Это
произошло 13 мая, когда Тухачевский получил новое назначение - на пост
командующего Приволжским военным округом. Потом пришло время Якира, которого
перевели в Ленинградский военный округ. Органы арестовывают бывшего
начальника ПВО Медведева, Фельдмана, Корка. Все они дают показания на
Тухачевского и многих других высших военных руководителей. Одновременно
следователи "трясут" военных-троцкистов - Примакова и Путну. Они тоже
показывают на Тухачевского. И вот наконец 22 мая арестовывают Тухачевского,
28 мая - Якира, а 29-го - Уборевича. 30 мая из наркомата обороны изгоняют
начальника Политуправ-ления РККА Гамарника. На следующий день он кончает
жизнь самоубийством.
Далее события развиваются стремительно. Уже 12 июня, в течение одного дня,
проходит закрытый процесс, на котором Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк,
Фельдман, Эйдеман, Примаков и Путна были приговорены к смертной казни.
Сразу настораживает та быстрота, с которой были осуждены военные вожди. С
Зиновьевым и Каменевым, Бухариным и Рыковым возились гораздо дольше.
Складывается впечатление, что каждый день жизни военных заговор-щиков
представлялся Сталину очень и очень опасным. Почему? У мятежников явно были
покровители в политическом руководстве страны. Они могли решительно
выступить на июньском пленуме ЦК, добившись освобождения и реабилитации
милитаристов. Тогда события пошли бы по самому опасному пути (вплоть до
гражданской войны).
Кто же из партийного руководства мог быть заодно с Тухачевским? Мне
представляется, что надо внимательно приглядеться к группе регионалов. Все
они были недовольны апрельскими успехами Сталина. Но наиболее радикальная их
часть отвергла путь аппаратного противоборства и решила пойти на
государственный переворот.
Что говорит в пользу этого предположения? Прежде всего отметим такое
любопытное совпадение. В мае происходят аресты военачальников, и в мае же
начинаются аресты секретарей крайкомов и обкомов. До этого их могли смещать
и критиковать. Но арестовывать?..
По решению ПБ от 13 мая был снят с занимаемой должности первый секретарь
Свердловского обкома И. Д. Кабаков. Через три дня было дано разъяснение.
Оказывается, Кабаков принадлежал к "контрреволюционному центру правых".
Одновременно с ним были сняты Саркисов и А. Р. Вайнов, секретарь
Ярославского обкома. Правда, против них пока еще не выдвигали никаких
политических обвинений. Весьма возможно, что они просто стали жертвами той
кадровой игры, которую Сталин вел с регионалами. А вот Кабаков, скорее
всего, был как-то связан с военными заговорщиками - не случайно его сняли
почти одновременно с перемещением на Волгу Туха-чевского. Вряд ли бы Сталину
тогда удалось передать дело в НКВД, не имей он твердых доказательств вины
Кабакова. А так его сдали свои же. Через месяц со своего поста слетел еще
один региональный барон - Румянцев, бывший первым секретарем Западного
(Смоленского) обкома. Он был обвинен в связях с "врагом народа Уборевичем".
Связи в любом случае имели место - в то время Смоленская область входила в
состав Белорусского воен-ного округа.
Был ли связан с заговорщиками Лев Давидович Троцкий? Мы его успели маленько
подзабыть, однако он такого отношения не заслуживает. Челове-чище был
действительно матерый.
По официальной версии, троцкисты, само собой, были связаны с заговором. Но
мы будем помнить, что официальные версии той поры являют-ся амальгамами и в
них надо скрупулезно отделять зерна от плевел. А это весьма трудно. Особенно
в данном случае. Троцкий надежно законспири-ровал большинство своих
контактов с СССР. И надо думать, что возможные связи с армией держались бы
им в самом большом секрете. Ведь армия - это надежнейший путь к власти.
Поэтому придется включить логику и соотнести одни известные и бесспорные
факты с другими такими же фактами.
Вспомним, что сам Тухачевский был выдвиженцем Троцкого, активно им
поддерживался. И тот и другой ориентировались на проведение политики
"завинчивания гаек", организации жизни советского общества по образцу
военного лагеря. Одно время Троцкий выступал за милитаризацию профсою-зов и
создание трудармий, бывших чем-то средним между казармой и концлагерем.
Наркомвоенмор уже видел себя во главе массовых револю-ционных армий,
освобождающих Европу. И военизированная организация всего общества должна
была служить грядущим завоевательным походам. Троцкий сравнивал Россию с
передовым отрядом мировой революции, который должен был погибнуть в битвах
за социалистические Соединенные Штаты Европы.
Демократом Троцкий стал, когда почувствовал, что его отсекают от
руко-водства. Вот тут-то он и вспомнил про "внутрипартийную демократию". Она
ему понадобилась, чтобы свободно оппонировать Сталину и другим против-никам.
А приди "демон революции" к власти, он бы такую "демократию" устроил, мало
не показалось бы. По крайней мере, уже в эмиграции он вовсе не церемонился
со своими соратниками по IV Интернационалу. Когда мекси-канский троцкист
Галисия потребовал свободы мнений внутри троцкистского Интернационала, сам
Троцкий немедленно заявил о том, что это требование противоречит принципам
централизма. Как только американские троцкисты предложили провести внутри
движения референдум по вопросу о том, является ли СССР рабочим государством,
так Троцкий взял и дезавуировал их предложение. А троцкистов Бэрнхэма и
Шахтмана, усомнившихся в пролетарской природе СССР, Троцкий просто-напросто
исключил из своего Интернационала. Так что демократ он был еще тот. Типа
Ельцина.
Получается, что Троцкий и левые милитаристы идейно были весьма близки друг
другу. И "демон революции", и полководцы-заговорщики одина-ково ценили
милитаризм, мечтая использовать его для осуществления внешнеполитических
авантюр революционного характера.
Еще в 1932 году Троцкий призвал к военному свержению сталинизма. Было бы
наивно думать, что такой опытный политик и убежденный борец не попытался бы
выйти на связь с недовольными генералами. И также наивно было бы полагать,
что сами генералы-заговорщики отказались бы от под-держ-ки Троцкого. Ведь в
СССР их группировка была самой слабой. Да, конечно, армия - это сильный
козырь. Но, во-первых, они ее полностью не контро-лировали. А во-вторых,
власть в стране все же принадлежала полити-ческим элитам.
Характерно и наличие в рядах тухачевцев Примакова и Путны, бывших активных
троцкистов. Это навевает кое-какие интересные мысли.
Но более всего интересен "испанский след". По данным Кривицкого, Тухачевский
был очень сильно недоволен политикой Сталина в Испании. Он считал, что СССР
беспардонно вмешивается во внутренние дела испанцев, а сталинские агенты
распоряжаются в Испании, как в покоренной стране. На первый взгляд, выглядит
все это очень благородно. Не забыть бы только о том, что сам Тухачевский,
как и Троцкий, мечтал о революционных завое-вательных походах в другие
страны. На самом же деле маршала волновало то, что сталинская агентура
сдерживает чрезвычайно бурную активность испанских леваков, среди которых не
последнюю роль играли троцкисты. Выше я уже отмечал, что сталинистская
Компартия Испании (КПИ) получила из Москвы четкие инструкции -
препятствовать развитию революции и опираться на самые широкие слои. В КПИ
стали в массовом порядке вступать представители средних слоев. Вряд ли это
было бы возможно, если бы сталинская агентура проводила репрессивную
политику в отношении испан-ского народа. Нет, спецслужбисты из СССР
преследовали именно крайне левых, особенно троцкистов и близких к ним. Вот
это и тревожило Тухачев-ского. Он-то хотел сделать из Испании некую
военно-революционную базу на Пиренеях. Но ведь того же самого хотел и
Троцкий...
Когда в Испании началась гражданская война, Тухачевский и Уборевич
предложили Сталину направить их в эту страну на помощь республиканцам. Об
этом сообщал сам Сталин, задолго до репрессий, в иронично-снисходи-тельном
тоне. Заместитель наркома обороны хочет ехать воевать в чужую страну? Вот уж
это "оздоровило" бы международное положение! Какой сильный козырь получили
бы сторонники вооруженного "крестового похода против коммунизма"! Но главное
даже не в авантюризме подобного предло-жения. Авантюризм здесь наличествует
с точки зрения дипломатии, а Тухачев-ский преследовал не дипломатические
цели, не цели внешней политики СССР. Он явно хотел подготовить почву для
победы ультралевых сил, которая создала бы столь желанную для него
революционной базу. Кстати, с этой базы военным заговорщикам могли оказать
самую действенную поддержку.
Бросается в глаза одно потрясающее совпадение! В конце апреля - начале мая,
когда в Москве планировалось осуществить военный переворот, в испанской
провинции Каталония полыхал ультралевый мятеж. Костяк его составляли
анархисты из Национальной конфедерации труда (НКТ). Серьез-ную поддержку им
оказала Рабочая партия марксистского единства (испан-ская аббревиатура -
ПОУМ). А это была протроцкистская организация.
Я использовал приставку "про" не случайно. Троцкисты очень обижаются, когда
ПОУМ считают троцкистской партией. И это тот редкий случай, когда они хоть
отчасти правы. Действительно, в ПОУМ существовало несколько фракций. Только
часть из них склонялась влево, к троцкизму, другую часть кренило вправо - к
левой социал-демократии. (Между прочим, это отлично демонстрирует ту
легкость, с которой ультралевые объединяются с "правыми оппортунистами" -
тогда, когда речь идет о борьбе против "сталинизма", то есть против
патриотического социализма.) Однако сам Троцкий возлагал очень большие
надежды на ПОУМ, считая, что она способна перевести испанскую революцию на
коммунистические, пролетарские рельсы. И мы можем смело делать вывод -
Троцкий был замешан в левацком мятеже. А то, что попытка путча в Москве
совпала по времени с путчем в Барселоне, говорит о многом.
Сталин, однако, сумел подавить оба эти путча. Победа над военными
заговорщиками еще больше укрепила его позиции и дала ему основания для новых
структурных преобразований. Решение ПБ от 11 мая 1937 года предоставляло
верному сталинцу Маленкову и руководимому им отделу работы с партийными
органами (ОРПО) очень большие полномочия. Теперь аппарат ЦК напрямую
контролировал все кадровые перемещения, осуществ-ляемые как в партийных, так
и в государственных организациях. Во-первых, это давало в руки первого
секретаря ЦК Сталина мощнейший организа-ционный ресурс. Во-вторых, решение
ПБ было серьезным шагом на пути затеянных им широкомасштабных реформ.
Сталин хотел избавить партию от непосредственного руководства
госу-дар-ством. Но он вовсе не хотел, чтобы она перестала быть правящей
партией. Он планировал сосредоточить ее руководящую роль на идеологии, а
также на контроле за кадровой политикой. Иными словами, партия, по мысли
Сталина, должна была руководить государством, но лишь опосредованно, более
гибко. Решения по всем вопросам внутренней и внешней политики прини-мали бы
государственные организации, однако партия могла бы сказать свое веское
слово посредством кадровых рычагов. Таким образом, и государство, и партия
находились бы в равновесном состоянии, дополняя друг друга.
Сталин был противником догматизма и заидеологизированности, прису-щей
коммунистам. В то же время он отлично понимал, что первейшей слабостью
дореволюционной правящей элиты была ее аполитичность. Царская Россия
обладала мощным государственным аппаратом, сильнейшей армией, неплохой
жандармерией. Однако у нее совершенно не было полити-ческой организации,
которую она могла бы противопоставить революции. Власть смогла подавить
вооруженные восстания времен первой русской революции. Власть обуздала
кровавый эсеровский террор. Но она показала себя абсолютно беспомощной в
1915-1917 годах, когда в основу подрывной деятельности была положена
парламентско-пропагандистская деятельность либеральных партий. Прогрессивный
блок нападал на правительство в Думе, но Совет министров принял решение
никак не отвечать на клевету кадетских адвокатишек. В крайнем случае цензура
вымарывала из газет речи оппози-ционеров, что не только не помогало, а,
напротив, вредило. Люди тянулись к запретному плоду, любопытствовали, что
порождало самые невероятные слухи и домыслы. Итог общеизвестен.
Сталину было очевидно, что государственный аппарат, замкнувшись сам на себе,
окостенеет, превратится в "силу", неспособную отвечать на политические
вызовы эпохи. Мало чего хорошего принесла бы и партийная монополия, которая
растворила бы партию в рутине повседневных дел, сделав ее организацией
бюрократов и канцеляристов. Так оно и произошло. Сталинский урок пошел не
впрок хрущевско-брежневским партаппаратчикам.
Жаркое лето 1937 года
Жарким оно было прежде всего в политическом отношении. Именно тогда в стране
и развернулся настоящий, "большой" террор, который унес жизни множества
людей - и правых, и виноватых. Окончательный поворот к массо-вому террору
произошел на июньском пленуме ЦК. Тогда была предпринята мощная атака на
Сталина.
Старый большевик Темкин рассказывал о том, что накануне пленума некоторые из
руководителей провели серию тайных совещаний, названных "чашкой чая". На них
обсуждался вопрос о смещении Сталина с поста первого секретаря ЦК. Причем на
вооружение была взята довольно осторожная тактика - подвергнуть критике не
популярного вождя, а его выдвиженца, "железного наркома" Ежова и сам НКВД.
Доподлинно известно о двух выступлениях на пленуме, которые были направлены
против НКВД (в течение четырех дней, с 22 по 26 июня, но заседания пленума
не стенографировались, поэтому судить о многих событиях можно, только
опираясь на воспоминания оче-видцев). Речь идет о выступлениях наркома
здравоохранения Г. Н. Каминского и заведующего политико-административным
отделом ЦК И. А. Пятницкого.
Каминский вначале напал на сталиниста Берия, обвинив его в сотрудни-честве с
английской разведкой, которое якобы имело место во время граж-данской войны.
Берия был также обвинен в репрессиях против партийного руководства в
Закавказье. Затем Каминский "плавно" перешел к НКВД. Он выразил недоверие
Ежову и его ведомству, обратив внимание на массовые аресты среди
коммунистов: "Так мы перестреляем всю партию".
А между тем на февральско-мартовском пленуме Каминский был одним из наиболее
ревностных борцов с "врагами". Тогда он не боялся за судьбу партии. Что же
произошло? Может, стали арестовывать не тех, кого нужно? Например, военных
заговорщиков и связанных с ними секретарей обкомов?
Не менее критичным было и выступление Пятницкого. Он заявил, что НКВД
фабрикует дела и необходима его комплексная проверка. Это выступление было
очень весомым. Дело в том, что отдел Пятницкого как раз и занимался
курированием органов госбезопасности по партийной линии. И, кстати говоря,
сам Пятницкий непосредственно участвовал в организации московских процессов
и политических преследований, которые были санкционированы
февральско-мартовским пленумом и на котором его голос протеста не был
слышен, так же как и голос Каминского. И это еще более укрепляет уверенность
в том, что критики НКВД возражали не против репрессий как таковых. Их
беспокоило то, что репрессии пошли не по тому пути.
Выступление Пятницкого было для Сталина неожиданным. Поначалу он даже
попытался уговорить его взять свои слова обратно. Сталин в 1935 году вытащил
Пятницкого из Коминтерна, где он возглавлял отдел международных связей
(ОМС), бывший чем-то вроде спецслужбы. Пятницкий не верил в идею народного
фронта, и это объективно сближало его со Сталиным и, наоборот, отдаляло от
коминтерновской бюрократии. Иосиф Виссарионович надеялся, что работа в
аппарате ЦК "исправит" Пятницкого, превратит его в проводника сталинских
идей. Но Пятницкий продолжал жить идеями мировой революции. Он сделал ставку
на заговорщиков-авантюристов, которых стали чистить в мае-июне.
Об остальных участниках атаки можно судить только предположительно. Я
склонен согласиться с реконструкцией В. Роговина. Он отметил, что уже в
самом конце работы пленума Сталин предложил вывести из ЦК внезапно
арестованных М. С. Чудова, И. Ф. Кодацкого и И. П. Павлуновского. Скорее
всего, они тоже выступили против Сталина.
Чудов и Кодацкий были представителями кировской гвардии. Один был вторым
секретарем Ленинградского обкома, второй - председателем Ленгорисполкома.
Жданов, который стал руководителем Ленинграда после убийства Кирова, далеко
не сразу смог устранить этих кировских выдви-женцев с их высоких постов.
Поначалу он вообще смог осуществить кадровые перестановки лишь на уровне
секретарей райкомов.
Заметим, что сам Киров был теснейшим образом связан с Тухачевским, некогда
командовавшим Ленинградским военным округом. Это сразу настораживает и
заставляет предположить связь Чудова и Кодацкого (да и всех критиков Сталина
на июньском пленуме) с военными заговорщиками.
Атака на Сталина захлебнулась. Уже во время работы пленума были арестованы
Каминский, Чудов, Кодацкий, Павлуновский. С Пятницким приш-лось повозиться,
слишком уж высоко было его положение. Этого фанатика мировой революции
арестовали только 6 июля. Казалось бы, Сталин должен был торжествовать.
Однако ему было не до торжества.
Региональные лидеры воспользовались атакой недобитых заговорщиков для того,
чтобы еще больше раскрутить маховик террора. Критики НКВД дали повод для
"усиления бдительности". 28 июня по предложению Эйхе в Западной Сибири была
создана самая первая карающая "тройка", состоявшая из первого секретаря,
прокурора области и начальника местного управления НКВД.
А через несколько дней, 2 июля, ПБ приняло решение о повсеместном создании
таких "троек". Эти органы кошмарным образом возродили практику гражданской
войны с ее ревкомовщиной. Несомненно, что их создание было выгодно в первую
очередь регионалам. Оно усиливало их позиции в организационном плане и
давало возможность наращивать репрессивную политику на местах. Для Сталина
же "тройки" создавали новую опасность. Они представляли собой структуры,
которые могли организовать настоящее сопротивление Центру.
Крушение регионалов
Регионалы, выражаясь по-современному, "достали" Иосифа Виссарио-новича. Он
решил предпринять открытый поход против красных князьков, начав с самого
могущественного из них - Косиора. В августе 1937 года на Украину прибыла
руководящая группа в составе Молотова, Хрущева и Ежова. Группу сопровождал
контингент спецвойск НКВД. Прибыв на заседание пленума ЦК ВКП(б), посланцы
из Москвы потребовали снять со своих постов Косиора и председателя СНК УССР
Любченко. На место Косиора предлагалось поставить Хрущева.
Однако сталинская группа явно переоценила свои силы. Пленум взбунто-вался и
отверг требования Москвы. Тогда Сталин решил действовать хитрее. Он, через
Молотова, предложил руководству УССР прибыть в столицу для переговоров и
достижения компромисса. Это предложение вызвало раскол среди украинских
боссов. Если Косиор склонялся к компромиссу, то Люб-ченко категорически
выступал за усиление конфронтации. Победил Косиор, который обвинил Любченко
в создании на Украине "национал-фашистской организации". Первый секретарь
попытался передать Любченко Москве на расправу, но там от такого "подарка"
отказались, заявив, что украинские власти должны сами разобраться со своим
премьером. И они, несомненно, разобрались бы, но Любченко их опередил,
застрелившись сам и застрелив свою жену. Косиор прибыл в Москву, где
радостно рассказал о раскрытии "национал-фашистского заговора". Ему
позволили вернуться на Украину.
Теперь Сталин перестал противиться террору, который стал неизбежным. Он
решает принять активное участие в организации репрессий, с тем чтобы сделать
процесс управляемым и выжать из него максимальную выгоду. К счастью, вождь
СССР не был прекраснодушным мыслителем. Он был праг-матиком и понимал, что
если какой-либо процесс нельзя остановить, то его нужно возглавить самому.
Регионалам была дана отмашка. От них даже стали требовать все новой и новой
крови. Сталин рассудил, что коли местные лидеры не хотят демократического
обновления кадров, то оно пройдет диктаторскими методами.
Регионалы с радостной готовностью принялись сажать и расстреливать. На той
же Украине погром кадров прошел несколько кругов. В Белоруссии первым
"чистильщиком" был Гикало, но его весной сменил Шарангович, который тоже не
отставал по части репрессий. Наконец, ему на смену пришел Волков.
Пожалуй, круче всех развернулся Постышев, напуганный регионалами в начале
1937 года. Он организовал в Куйбышевской области террор, беспрецедентный
даже по меркам тех времен. Им была с успехом опробована своего рода
новация - массовый роспуск райкомов. За время своего секретарства Постышев
разогнал 30 РК. Разумеется, почти все разогнанные "комитетчики" были
репрессированы. Постышев доходил до абсурда. Так, он с лупой в руке
рассматривал школьные тетради, пытаясь обнаружить там свастику и другую
фашистскую символику. И ведь "находил"! Свастикой могла быть объявлена даже
простая ромашка.
Свирепствовал Варейкис - еще одна "безвинная" жертва сталинизма. В сентябре
он послал в Москву одно весьма показательное письмо. В нем сообщалось о
разоблачении "краевого троцкистско-правого японского (!) центра". Варейкис
рапортовал: "...Почти вся группа старых работников из дальневосточных
партизан разложена политически и была втянута в военно-фашистский заговор...
на всех сколько-нибудь значительных железно-дорожных узлах, станциях и депо
были расставлены японские шпионы, агенты, резиденты. За это время
основательно почистили дорогу. Свыше 500 шпионов расстреляно".
Не миндальничали и сталинисты. В Москве репрессии организовывал будущий
разоблачитель культа личности Хрущев. В Ленинграде - Жданов. Из 65 членов
ЛГК, избранных 29 мая 1937 года, до лета 1938 года дотянули лишь двое.
Пятеро были переведены на другие должности, остальных - "почистили". Члены
команды Сталина разъезжали по стране, участвуя в разгромах местных
организаций. При этом они выводили из-под удара нужных людей, а участь особо
вредных, напротив, усугубляли. Вождь не хотел пускать процесс на самотек.
В огненном вихре репрессий сгорело большинство ведомственных олигархов.
"Карающий меч НКВД" обрушился на головы наркома оборонной промышленности М.
Л. Рухимовича, наркома легкой промышленности И. Е. Любимова, наркома пищевой
промышленности С. С. Любова. Регионалы не вступались за социально близких
"хозяйственников", чем способствовали ослаблению позиций всей группировки
"левых консерваторов".
Показательно, что страшные эти времена были страшными прежде всего для
коммунистической партии, которая являлась своеобразной элитой,
аристократией. Простой народ пострадал в гораздо меньшей степени. По стране
ходил даже такой, в принципе опасный для самих рассказчиков, анекдот: "Ночь.
Раздается стук в дверь. Хозяин подходит и спрашивает: "Кто там?". Ему
отвечают: "Вам телеграмма". "А-а-а, - понимающе протягивает хозяин, - вы
ошиблись, коммунисты живут этажом выше".
Как ни удивительно, но 1937 год был весьма благоприятным для крестьян-ского
большинства России. Большой террор сопровождался уступками крестьянству. В
марте была аннулирована задолженность колхозов и едино-лич-ников
государству. Крестьянам позволили пускать на продажу излишки зерна - до того
как они выполнят обязательные госпоставки. Жест-кий критик сталинизма Такер
вынужденно замечает: "...Выгодные крестьянам меры в сочетании с
благоприятными погодными условиями, позволившими собрать в 1937 году
небывалый урожай (в отличие от 1936 года с его охватившей многие районы
небывалой засухой), способствовали возникновению в деревне атмосферы
удовлетворенности. Многие могли с мрачным удовлетво-рением рассуждать о том,
что те самые коммунисты, которые совсем недавно подвергали их суровым
испытаниям коллективизации и голода, получили по заслугам".
Проводя репрессивную политику, регионалы, в конечном итоге, подры-вали свое
же собственное могущество. Они "чистили" одних людей и прибли-жали к себе
других. Однако новые выдвиженцы уже относились к местному руководству с
недоверием, опасаясь (и не без оснований), что оно рано или поздно
репрессирует уже их самих. Репрессии связывались в основном с региональным
начальством, Москва же была далеко, и считалось, что тамошнее руководство
ничего не знает о произволе на местах. Поэтому в определенный момент местные
кадры оказывались готовыми одобрить смеще-ние и аресты их руководства.
Кроме того, регионалы сами создавали почву для будущих обвинений. Неизбежно
возникал вопрос - если в регионе оказалось столько врагов, то кто в этом
виноват? Уж не удельные ли князьки? А сам факт массовых расправ давал повод
и для открытых сомнений в том, что все репрессированные пострадали за дело.
В течение нескольких месяцев, прошедших между июньским и октябрь-ским
пленумами, Сталину удалось свалить таких региональных гигантов, как
Варейкис, Хатаевич, Шарангович, Икрамов. Группировка "левых консерва-торов"
стремительно таяла, как льдина весной. Оставались, правда, еще магнаты
самого высшего эшелона - Косиор и Эйхе. В правительстве сидел их ставленник
Чубарь. На Волге куролесил Постышев. Вся эта публика находи-лась в составе
Политбюро - в качестве членов или кандидатов в члены. Атаковать их впрямую
было бесполезно и даже опасно, региональные вотчинники вполне могли сделать
ставку на самый решительный сепаратизм и развязать гражданскую войну. И вот
тогда Сталин решил устранить их если не мытьем, так катаньем.
Вождь соблазнил Эйхе и Косиора ключевыми постами в правительстве СССР. Это
ему было нужно для того, чтобы выманить их из региональных вотчин и
переместить в чуждую совнаркомовскую среду. В данной среде, контролируемой
Сталиным и Молотовым, влияние регионалов неизбежно должно было ослабнуть.
Сталин умело использовал непомерное честолюбие князьков. Им уже было мало
вершить судьбы своих регионов и влиять на положение страны через ПБ. Они
захотели еще и правительственных постов, которые им щедро предложил Сталин.
Первым поддался искушению Эйхе, ставший в октябре 1937 года наркомом
земледелия СССР. За ним последовал Косиор, получивший в январе 1937 года
сразу два поста - заместителя председателя СНК СССР и председателя Комитета
советского контроля.
Регионалы были людьми хитрыми, но подвоха они так и не обнаружили.
Во-первых, потому что честолюбие всегда мешает политической зоркости. А
во-вторых, Сталин сумел притупить их бдительность, используя фигуру Чубаря,
бывшего когда-то председателем СНК Украины. Этот деятель находился на посту
заместителя председателя Совнаркома аж с 1934 года, несомненно выполняя роль
лоббиста региональных элит. Сталин его не трогал, разумно полагая, что
особой погоды он не сделает. Пример Чубаря успокаи-вал регионалов, которые
полагали, что Сталин по своей старой традиции пытается наладить некий
компромисс. Их оптимизм поддерживался еще и тем, что одновременно с
назначением Косиора Сталин двинул Чубаря на повышение, дав ему пост уже
первого заместителя председателя СНК.
Из предполагаемого компромисса регионалы хотели выжать как можно больше
преимуществ. Возможно, они даже рассматривали свой новый статус как некий
задел для захвата власти. Но Сталин в этот раз не был настроен на
компромисс. Он постарался сделать так, чтобы новые должности стали
трамплином для прыжка в никуда.
Но сначала он расправился с менее опасным Постышевым. В начале 1937 года на
январском пленуме ЦК были приведены данные о небывалом размахе репрессий в
Куйбышевской области. Сталин охарактеризовал происходящее там следующим
образом: "Это расстрел организации. К себе они мягко относятся, а районные
организации они расстреливают... Это значит поднять партийные массы против
ЦК". Постышева на пленуме жестко критиковали сталинцы - Молотов, Ежов,
Микоян, Берия, Каганович. При этом Косиор, Эйхе и Чубарь отмалчивались. Они
не были склонны обвинять Постышева, однако то, что он делал, являлось
перегибом даже с их точки зрения. К тому же они получили видные назначения и
не хотели столкновения со Сталиным. Регионалы отдали Постышева на съедение.
В январе его сместили со всех постов, исключили из партии. А 22 февраля он
был арестован.
Потом пришло время и самих регионалов. Подождав немного, Сталин стал бить по
ним, причем уже не оглядываясь на мнение ЦК, изрядно "подчищенного" не без
помощи самих регионалов. В апреле был арестован Эйхе, в июне - Косиор.
Последним упал с вершин властного Олимпа бесполезный уже Чубарь. Сталин
поначалу не стал его арестовывать, а просто переместил на должность
начальника строительства Соликамского целлю-лозно-бумажного комбината. Но
потом передумал:
Совершенно очевидно, что регионалы пали жертвой собственных же
левоконсервативных политических убеждений, которые на практике вылились в
массовый террор. Однако не следует возлагать на них всю ответственность за
случившееся. Рецидив гражданской войны был спровоцирован деятель-ностью
разнообразных заговорщиков - троцкистов, зиновьевцев, буха-ринцев,
тухачевцев. И "левые" и "правые" изрядно потрудились для того, чтобы
взбудоражить самые широкие партийные массы.
Глава 10. Победитель и побежденный
Нормализация
Теперь перед Сталиным встала важнейшая задача - вернуть страну к нормальной
жизни. Еще на январском пленуме Г. Маленков много говорил о необоснованных
исключениях из партии. Правда, тогда не был поднят вопрос о несправедливо
осужденных. После январского пленума судьи стали в массовом порядке
отправлять липовые дела на дополнительное рассле-дование. В апреле
Прокуратура СССР дала особые инструкции в областные и республиканские
прокуратуры. Согласно им, для возбуждения всех дел по политическим
обвинениям необходимо было заручиться согласием союзной прокуратуры. И она
постаралась дать как можно больше отказов. В мае - декабре ведомство
Вышинского получило 98 478 просьб о возбуждении политических дел, из которых
было удовлетворено всего 237. Работники прокуратуры стали привлекать к
судебной ответственности многочисленных доносчиков. В прессе против них
развернулась настоящая кампания. Только в апреле - сентябре "Правда"
опубликовала десять статей, разоблачающих безудержное доносительство.
Регионалы пали, но было еще одно серьезное препятствие, которое мешало
свернуть "большой террор". Я имею в виду "железного наркома" Ежова. За время
"большого террора" Ежов чрезвычайно укрепил свои позиции на властном Олимпе.
Этому способствовала и концентрация в его руках двух важнейших постов -
секретаря ЦК и председателя Комиссии партийного контроля.
Ежов, что называется, вошел во вкус командования грандиозным аппа-ратом
тайной полиции. Те прерогативы, которые были даны НКВД, сопря-женные с
высшими партийными должностями, превращали его в самостоя-тельную
политическую фигуру, которая не могла не ставить перед собой особых целей.
Если Ягода находился в поле идейного влияния бухаринцев и ориентировался на
интеллигенцию, то Ежов хотел поставить во главе угла собственное ведомство.
Все было вполне логично. Технократы выдвигали на первый план хозяйственную
бюрократию, регионалы - местные элиты, военные - армейскую верхушку. Ну а
Николай Иванович Ежов двигал свой собственный, весьма специфический
наркомат. Очевидно, он хотел сделать тайную полицию некоей доминирующей
ветвью власти, а репрессии превратить в механизм постоянной и планомерной
организации жизни страны. Террор для него становился уже самоцелью. Он стал
рассматривать его как некий производственный процесс, который должен
постоянно наращиваться и повышаться в качестве.
В конце концов Ежов решил замахнуться на членов сталинской команды.
Существуют данные о том, что он готовил репрессивную акцию против
Кагано-вича. По крайней мере, показания на него уже стали выбиваться. Так,
директор Харьковского тракторного завода Бондаренко дал в НКВД показания на
"контрреволюционера" Кагановича. После ареста Ежова в его сейфе нашли досье,
составленное на Сталина и лиц из его ближайшего окружения. А не так давно в
Кремле во время ремонтных работ обнаружилось, что ведомство Ежова регулярно
"слушало" кабинет вождя.
НКВД стал предпринимать сепаратные акции, направленные против лиц, лояльных
по отношению к Сталину и пользующихся его полным доверием. Особенно
показательна история с Шолоховым. Органы подбира-лись к нему еще в 1936
годy, когда в Вешенской, родной станице писателя, была вскрыта липовая
"контрреволюционная организация". Однако тронуть его боялись. Сталин высоко
ценил Шолохова. Писатель не боялся открыто информировать вождя о тех
безобразиях, которые творились на местах. Он решительно выступил против
злоупотреблений в ходе коллективизации. В 1933 году писатель направил
Сталину три письма, в которых описал тяжелое положение родного края.
Ознакомившись с письмами Шолохова, Сталин распорядился выслать в Вешенский
район 120 тысяч пудов ржи, а в Верхне-Донской район 40 тысяч пудов. Таким
образом, Шолохов своей отважной акцией, грозившей опалой, спас многие
человеческие жизни.
Местное руководство явно было не в восторге от того, что у них в регионе
находится такой важный "канал" непосредственной связи со Сталиным. Отсюда и
попытки скомпрометировать писателя. Они продолжились и в 1937 году, а 1938-м
стали уже совсем настойчивыми. Ростовское управление НКВД действовало еще
более решительно, чем прежние партократы, прищученные Сталиным. Они уже
подготовили арест писателя. Однако некто Погорелов, заместитель начальника
УНКВД Когана, предупредил писателя о готовящейся акции. Шолохов и Погорелов
тайно выбрались в столицу, где и добились встречи со Сталиным, на которой
тот решительно взял великого писателя под свою защиту.
Эта воистину детективная история свидетельствует о том, что органы НКВД
становились все более и более неуправляемыми. Нужно было срочно менять их
руководство.
Сталин не торопился и провел эту замену в два этапа. Сначала он "сосватал"
Ежову своего давнишнего сторонника Берия. Он сделал Лаврентия Павловича
заместителем наркома внутренних дел. Ежов же получил, в прибавку ко всем
постам, новое назначение - наркома водного транспорта. Это произошло в
августе 1938 года. И уже очень скоро Ежов, занимавшийся делами "водного"
наркомата, оказался оттертым от реального управления НКВД. Теперь все
официальные документы, спускаемые "сверху", поступали уже на имя Берия.
Наконец 9 ноября Ежов был снят с поста наркома НКВД. Он еще протянет до 10
апреля, когда произойдет его арест. Однако судьба Ежова была уже решена.
Отныне он не имел политического влияния и стремительно деградировал в личном
плане, ожидая ареста.
Надо сказать, что далеко не все чекисты были рады появлению нового
начальства. Перед Берия была поставлена задача прекратить массовый террор, а
эти лихачи жаждали "продолжения банкета". В феврале группа
высокопоставленных чекистов во главе с М. С. Кедровым направила на имя
Сталина письмо, в котором резко осуждался новый стиль руководства. Он был
назван "фельдфебельским". Наверное, Сталин не мог читать этого письма без
смеха. Получалось, что прежде, во времена Ежова и Ягоды, НКВД был прямо-таки
демократическим учреждением, а теперь, когда он выпускал на волю десятки
тысяч невинно осужденных, появился откуда-то неожиданно "фельдфебельский"
стиль.
Перемены надвигались со всей своей неотвратимостью. Комиссия партийного
контроля, которую Ежов возглавлял уже только формально, рассматривала дела
бывших партийцев, необоснованно исключенных из ВКП(б). В тех случаях, когда
необоснованность исключения была доказана, комиссия требовала отмены
приговора (если только имела место судимость).
Осенью Верховный суд СССР получил беспрецедентное право принимать любое дело
любого советского суда и рассматривать его в порядке надзора. Только до
конца года ВС отменил и предотвратил исполнение около 40 тысяч смертных
приговоров, вынесенных за "контрреволюцию".
Апогеем либерализации стало совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б)
"Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия". Принятое 11 ноября
1938 года, оно предписывало положить конец массовым арестам и высылкам.
Согласно положению, прекращалась деятельность печально известных карательных
"троек". Кроме того, восстанавливался прокурорский надзор за следственным
аппаратом НКВД.
Внутри самого НКВД тоже произошла определенная либерализация. Новый
наркомвнудел Берия уже 9 ноября 1939 года подписал приказ "О недос-татках в
следственной работе органов НКВД". В нем предписывалось освободить из-под
стражи всех незаконно арестованных. Приказ устанав-ливал строгий контроль за
соблюдением уголовно-процессуальных норм.
Теперь "органы" стали не только карать, но и миловать. За один только 1939
год они освободили 330 тысяч человек. Всего же в ходе преодоления
послед-ствий "большого террора" реабилитировали свыше 800 тысяч
постра-давших.
Американский историк права П. Соломон, относящийся к числу
недобро-же-лателей Сталина, все-таки характеризует процесс нормализации
доста-точно высоко: "Одним из аспектов возрождения было повышение требования
к стандартам доказательства и процедуры. В большем объеме, чем когда-либо до
этого за весь период советской истории, прокуратура и наркомюст стали
посвящать страницы своих журналов объяснениям значения законов, установлению
стандартов судебно-прокурорской деятельности и пропаганде методов работы
образцовых следователей и судей, которые представлялись как пример для
подражания. Суды под руководством Верховного суда СССР стали требовать
представления более веских доказательств... Похоже, что возрождение прежних
стандартов в работе судей имело прямое воздействие на качество работы
следователей. Процент дел, возвращенных в прокуратуры на доследование, упал
с 15,4% в мае 1938 г. до 7,6% в мае 1939 г. Следователи все еще
необоснованно возбуждали дела, но умудрялись останавливать многие из них еще
до начала судебного разбирательства (по Москве за первую половину 1939 г. их
количество составило 27,6% от общего числа начатых расследований)".
Контуры новой системы
"Большой террор" нанес огромный удар по реформаторским замыслам Сталина. Тем
не менее от самих реформ он не отказался, сделав основной упор на усиление
правительственной вертикали. В ноябре 1937 года в дополнение к Комитету
обороны в системе СНК был создан Экономический совет (сначала его возглавил
Микоян, потом - молодой экономист Н. А. Воз-несенский). Эта коллегиальная
структура, обладающая правами постоянной комиссии, была призвана усилить вес
СНК.
В марте 1941 года КО и ЭС были упразднены, а на их месте возник новый
орган - Бюро Совета народных комиссаров. Оно обладало всеми правами СНК. В
его задачу также входило усилить влияние правительства, сделать его работу
более оперативной. Совершенно очевидно, что несколько десятков наркомов и
других членов правительства должны были подчиняться некоему узкому
руководству, состоящему из влиятельных и энергичных координа-торов.
Заседания Бюро проходили регулярно - один раз в неделю, тогда как заседания
и KO, и ЭС созывались лишь раз в месяц.
Было увеличено количество заместителей председателя СНК. Теперь
зампредсовнаркома контролировал два-три наркомата, причем обладал правом
решать вопросы каждого из них. В каждом наркомате был введен пост
заместителя наркома по кадрам. Это усиливало кадровую самостоя-тельность
правительственных организаций, делало их более независимыми перед лицом
могущественного партийного аппарата.
Последнему предлагалось отойти от руководства хозяйством, сосредо-точиться
на идейно-политических вопросах. Это пожелание, скорее даже требование,
отчетливее всего было выражено Ждановым на XVIII съезде ВКП(б). Он заявил:
"Там, где партийные организации приняли на себя несвой-ст-венные им функции
руководства хозяйством, подменяя и обезличивая хозяйственные органы, там
работа неизбежно попадала в тупик". Именно этим обстоятельством он и
объяснял все промахи и отставания в экономи-ческом развитии страны. То есть
речь уже не шла ни о внутренних врагах с их вредительскими замыслами, ни о
международном империализме. Корень всех бед виделся в гипертрофированном
могуществе партийного аппарата.
Жданов обрушился с критикой на саму систему функционирования отраслевых
отделов ЦК и местных комитетов: "Производственно-отраслевые отделы ныне не
знают, чем им, собственно, надо заниматься, допускают подмену хозорганов,
конкурируют с ними, а это порождает обезличку и безответственность в работе"
. Практическим выводом из этих наблюдений стала повсеместная ликвидация
отраслевых отделов. Исключение сделали только для сельскохозяйственного
отдела, чью ликвидацию отложили на время ввиду чрезвычайной важности
аграрного вопроса.
На съезде был принят новый партийный Устав, разработанный под руководством
Жданова. В нем появился раздел, определяющий права членов ВКП(б).
Провозглашался окончательный отказ от массовых партийных "чисток". Среди них
выделяются такие права партийца: критиковать действия любого партийного
органа, избирать и быть избранным, присутствовать на партийном собрании
любого уровня тогда, когда речь идет о решении персонального дела.
Съезд отменил прежнюю дискриминацию по социальному признаку. Теперь
представители всех слоев общества имели равные возможности для вступления в
ряды ВКП(б). Всем претендентам устанавливался один и тот же испытательный
срок (один год), а также предъявлялось единое требование - получить
рекомендации трех членов партии с трехлетним стажем. Рабочий класс прекратил
быть привилегированной прослойкой, "диктатура пролета-риата" все больше
уходила в прошлое.
Это не замедлило сказаться на социальной структуре партии. В начале 1938
года рабочие составляли 64,3% членов ВКП(б), крестьяне - 24,8%, служащие -
10,9%. Через два года ситуация сильно изменилась, рабочие составляли уже
43,7%, крестьяне - 22,2%, служащие - 34,1%. Чрезвычайно важным источником
пополнения последней категории партийцев стала интеллигенция, прежде всего
техническая. Это было чрезвычайно важно ввиду настоятельной необходимости
научно-технического рывка. Историк-антисталинист Дж. Боффа признает:
"...Вербовка новых членов партии в предвоенные годы шла по большей части
именно за счет новых кадров, выдвинутых на новые рубежи в обществе, и из
тех, кого осчастливило своими плодами развитие системы образования... из
этих слоев партия черпала в этот период 70% своего пополнения".
Вообще следует заметить, что советская элита в конце 30-х годов пережила
процесс, который можно назвать "интеллектуализацией". Руково-дящие кадры
стали гораздо более грамотными и деловыми. Их стали черпать из молодых
сталинских выдвиженцев, пришедших на смену ленинским кадрам, созревшим, по
большей части, во времена гражданской войны. На XVII съезде ВКП (б)
члены-делегаты со стажем до 1920 года составляли всего 19%. На предыдущем
съезде их было 80%. Новые кадры были чужды прежнему нигилизму, они
ориентировались на созидание.
В первую очередь интеллектуализация затронула Совет народных комиссаров
(СНК). Молодые сталинские наркомы, пришедшие в правитель-ство в конце 30-х,
представляли собой крайне энергичную команду профес-сио-налов, обладающую к
тому же и ценным опытом. Вот что пишет о членах нового правительства Ю. Н.
Жуков: "От старой формации руководителей - прежде всего партфункционеров их
отличало то, что они не только имели высшее образование, но даже успели
поработать, несмотря на молодость, несколько лет по специальности на
производстве, познавая его изнутри".
Но интеллектуальный рост был заметен и в других подразделениях элиты. В 1939
году среди руководящих работников центрального, республиканского и
областного уровня доля лиц, имеющих высшее и среднее образование, составила
71,4%. Высшее образование имели 20,5% руководителей.
Серьезный шаг на пути структурных преобразований был сделан 4 мая 1941 года.
В этот день председателем Совета народных комиссаров СССР был назначен И. В.
Сталин. Одновременно в аппарате ЦК ввели новый пост - заместителя первого
секретаря. Им стал руководитель Управления пропа-ганды и агитации (УПиА)
Жданов. Так окончательно нарисовались контуры новой системы руководства
страной. Высшая власть переходила в руки председателя правительства. И хотя
Сталин еще не ушел полностью из Секретариата ЦК, он явственно обозначил
того, кто должен будет сменить его в скором времени. Жданов должен был
заместить, а потом и заменить Сталина на партийном Олимпе. Это
свидетельствует о том, что вождь предполагал сосредоточить деятельность
партии прежде всего на решении задач идеологического характера. Следующим по
степени влияния в ЦК был Маленков, возглавляющий Управление кадров. Таким
образом, кадровая политика становилась второй главной заботой партии.
Вместе с тем преобразования не были такими решительными, как это
задумывалось до начала "большого террора". Сталин так и не реализовал свой
замысел провести свободные и альтернативные выборы. Это было опасно, ибо
террор пробудил нешуточные революционные страсти. Они, конечно, постепенно
утихали, но отпечаток, оставленный ими, был еще очень силен. Объявлять в
таких условиях о начале политического противоборства означало обречь страну
на второй раунд террора:
Дальнейшей демократизации препятствовало еще и то, что страна жила в
ожидании войны. Руководство пыталось ее предотвратить, но не переста-вало к
ней готовиться. Это вызвало потребность в некотором ограничении гражданских
свобод. По указу от 26 июня 1940 года работникам воспрещалось расторжение
трудового договора в одностороннем порядке. Резко ужесто-чили
ответственность за нарушение трудовой дисциплины, сделав ее уголовной.
Страна перешла на восьмичасовой рабочий день и семидневную рабочую неделю.
Присоединение новых территорий на Западе усилило репрессивную политику в
отношении несогласных с советской властью.
Необходимость скорейшей мобилизации всех ресурсов привела к тому, что партия
была вынуждена вернуться к вмешательству в хозяйственные процессы. Переход к
новой системе руководства требовал времени, а война была уже не за горами.
Поэтому Сталин принял решение снова задействовать организационный ресурс
партийных комитетов, используя его в хозяйст-венных целях. Уже в сентябре
1939 года (время начала Второй мировой!) в некоторых регионах возобновляется
деятельность производственно-отраслевых отделов. А 29 ноября Политбюро
объявило о воссоздании их на местном уровне.
К величайшему сожалению, Сталин так и не довел свои преобразования до конца.
Грянула война, которая сразу расстроила все замыслы. Стало уже не до реформ.
Весьма распространена точка зрения, согласно которой при всем своем трагизме
война создала некоторые условия для демократизации. Народ, выигравший войну,
якобы испытал рост гражданского самосознания. Отчасти это так, но при этом
забывается, что в войну гибнут в первую очередь самые смелые и решительные
люди, в наибольшей степени обладающие чувством достоинства. Думается, не
надо лишний раз напоминать о том, каковы были масштабы наших людских потерь.
Вернувшиеся к мирной жизни люди думали главным образом о том, как оправиться
от потрясения, пережитого в военное лихолетье. Им, конечно же, не было
особого дела до реформ. И вряд ли их можно в этом упрекнуть...
Время работало против Сталина. Он старел, его интеллект стал давать
неизбежные сбои, его реакция стала менее острой. Страна боготворила вождя,
но его окружение наблюдало то, что не было видно стране - процесс
естественного старения человека, стоящего во главе огромной державы.
Соответственно, этот человек все больше и больше терял влияние на своих
ближайших соратников.