Когда последние остатки зимнего снега исчезают и Москву ежедневно поливают непродолжительные весенние дожди, мне, в отличие от прилетевших птиц, хочется убраться куда-нибудь. Это, конечно, капризное желание: я люблю Россию, и я люблю Россию весной, так что, нет, уехать хочется не из-за превратностей московской весны, не потому, что я скучаю по родине, и вовсе не из-за того, что мне не нравятся жаворонки. Но, пожалуй, если прямо сейчас объявить почему, подозреваю, что 95 % процентов читателей перестанут от оскорбленных национальных чувств читать, или - хуже - пойдут на форум и станут осыпать меня бранью. А потому постараюсь объяснить детальнее.
9-ое мая – мой самый любимый российский праздник. Да, за исключением Дня сурка, он, наверное, вообще мой самый любимый праздник. Это трогательное воспоминание о том, что реально случилось в этой стране всего 60 лет назад и настолько это было страшно, печально и бесчеловечно. Но и вместе с этим - это праздник великой, торжествующей и человечной победы. Это в то же время и траурные поминки по погибшим, и воспевание подвигов тех, кто прошел эту войну. В один день вспоминают ужасы прошлого и радуются надежде на будущее. Короче говоря, 9-ого мая ежегодно сливается праздник исторической победы России над Германией с вневременной победой жизни над смертью, веселья над скорбью, великого над гнусным и даже весны над зимой. Это день национального единства между всеми людьми всех политических убеждений и поколений (вещь редкая в любой стране); день, в который дети благодарны своим родителям, бабушкам и дедушкам за то, что они сделали, а бабушки, дедушки и родители могут смотреть на своих детей и гордиться собою. Такой праздник, наверное, уникальный в мире. Такого праздника на моей родине точно нет.
Но что меня смущает тогда? Живя в России, иностранец сталкивается со многими переживаниями, приключениями и всякими разными случаями, которые ему непривычны. Бывают и приятные (пиво пока еще можно пить на улице, поезда ходят по расписанию, и радует само существование такой вещи, как маршрутки), неприятные (цены в Москве, уровень вежливости продавщиц и другого обслуживающего персонала и тот факт, что совершенно невозможно находиться на улице больше 5 минут и не слышать какую-то глупую песню про черный BMW) и просто мистические (понимание водителями правил дорожного движения, факт, что шахматы считаются видом спорта, и то, что каждая квитанция, которую мне выдают, должна быть сорвана наполовину).
Одним же из наиболее неприятных, может быть, даже мистических и, увы, часто повторяющихся приключений российской жизни являются две любимые многими русскими темы разговора с американцами. Первый разговор (его общие черты редко меняются) заключается в попытке сделать так, чтобы я сказал, что я не люблю негров. Понятное дело, я, дескать, политкорректный и поэтому не могу сказать это открыто, но все же, если по-честному, между нами, ты можешь нам признаться, что ты их не любишь (или, что они ленивые, наглые или что-нибудь такое). Ну, это ладно. Этот разговор, хотя частый, меня не очень смущает, и справляться с этим не сложно. Нет, я не только политкорректный. Я на самом деле ничего не имею против негров. Точка.
Но второй разговор я выношу намного хуже первого: это разговор о Великой Отечественной войне. И конец апреля, и начало мая, по понятным причинам, горячая пора для этого разговора. Опять же само содержание разговора удивляет гораздо меньше, чем частота, с которой я его встречаю, и разнообразие людей, которые его поднимают. От тех, с кем я только, что познакомился, до тех, кого я уже считаю родными – от случайных спутников в моем купе до хозяйки, у которой я долго снимал комнату – почему-то все эти люди считают необходимым поднять со мной тему Второй Мировой войны. Но в устах всех этих разных людей разговор соответствует одной стандартной схеме. Начинается он с заявления, что Советский Союз победил Германию (я всегда соглашаюсь), что Америка вообще не помогала Советскому Союзу (я напоминаю о $120 миллиардов в сегодняшних долларах Лэнда Лиза, но потом молчу), что, Америка не имеет права гордиться войной, так как русских погибло намного больше (как будто для того, чтобы гордиться, надо прежде всего страдать), что Америка и Великобритания специально не открывали второй фронт до 44-го г. (я парирую только напоминанием, что США были заняты войной с другой страной, которая на них напала). Заканчивается же разговор тем, что мне объявляют, что Советский Союз победил также и Японию (на этом этапе, я уже кипячусь, но так как я не первый раз участвую в этом разговоре, кипячусь молча).
Я здесь не хочу спорить о том, кто выиграл войну или почему высадка союзников в Нормандию произошла именно тогда, когда произошла. Я не историк, и в этом вопросе не более компетентен, чем любой другой. Я и, как мне кажется, большинство образованных американцев, понимают, что победил Германию Советский Союз. Нет, я даже не хочу спорить о том, как хорошо американский или российский обыватель знает историю. Подобно тому, как многие здесь приписывают Красной Армии победу над имеператором Хирохито, я не удивился бы если многие американцы затруднились ответить на вопрос о том, воевал Советский Союз за или против Германии.
Дело совсем не в этом. Дело в другом – в почти патологической частоте, с которой, люди поднимают эту тему разговора почти вдруг, ни с того, ни с сего. Я понимаю, что Великая Отечественная война играет исполинскую роль в российской коллективной идентичности. Тем более, я сам удивился, что она играет такую большую роль в идентичности американской, о чем свидетельствует мое неожиданное негодование. Но Россия, в отличие от Америки, воевала за свое существование: ставки, и, соответственно, потери были намного выше. Именно из-за огромного урона, который война нанесла России, все здесь чувствуют, что День победы не обыкновенный праздник. Тем не менее, мне не понять, почему я должен столько раз слышать о том, как Советский Союз спас весь мир, а не о том, как США, Великобритания и Россия вместе воевали. Мне не понять, почему никто не хочет думать о том, что огромные людские потери в Советском Союзе могли быть меньшими, если б Советским Союзом не правил деспотический безумец. Почему ни слова не может быть сказано о том, что хотя Великая Отечественная война началась в 1941 г., Советский Союз участвовал во Второй Мировой войне практически с ее начала в 1939 г. Я имею, конечно, в виду Польшу, Финляндию, Прибалтику и Румынию - страны, в которых Советский Союз далеко не выступал как жертва иностранного аргессора-захватчика.
Но самое удивительное даже не в пристрастных трактовках истории. Они в некоторой степени существуют везде и всегда. Даже если допустить, что самая ортодоксальная сталинская ее трактовка была верна, и Америка только и думала, как причинить вред Советскому Союзу, я все равно не понимаю, как люди, тем более столько практически не знакомых мне людей, могут предлагать иностранцу этот разговор. Когда я говорю с японцами в Америке, я их не заставляю восхвалять американскую послевоенную реконструкцию. Я также не извиняюсь за Хиросиму или Нагасаки. Вернее, я про войну просто не говорю. Я также не требую благодарности от европейцев за план Маршалла и не заставляю южнокорейцев признаться в том, что, если бы не мы, они бы все голодали под ярмом Ким Ир-Сена. Я думаю или, по крайне мере, надеюсь, что большинство моих соотечественников поступают так же.
В русской бесхитростности и откровенности есть что-то обаятельное и освежающе приятное. Теперь, после долгого пребывания в России, меня часто раздражают брезгливость и чрезмерная политкорректность многих американцев по некоторым вопросам. Мне нравится то, что можно спросить человека, сколько стоит его новая машина или сколько он зарабатывает. Однако, когда речь идет о вопросах истории и отношений разных государств, бесхитростность, как правило, не так уже приятна и обаятельна. Но в конце концов, я наверняка готов примириться со всем этим, если такой разговор будет сопровождаться хотя бы кивком в знак признания вклада США в общую победу хотя бы от одного человека, чей дедушка воевал на фронтах Великой Отечественной.
28.04.2005
Дэвид Хантер Смит
