Выступление главы президентской администрации Д. Медведева не анализируется с общих позиций. Нет анализа всего текста, всей системы сделанных утверждений. Есть только те или иные реакции на выраженную обеспокоенность угрозой распада России.
Сергей КУРГИНЯН
Кремль должен был бы спросить себя: почему из всего текста извлечён лишь этот политический мессидж? И можно ли объяснить просто чьей-то предвзятостью этот способ прочтения? Предвзятость, конечно, есть. Её во всём, что касается нынешнего Кремля, – «до и больше». И нужно правильно оценивать, учитывать и анализировать предвзятость всех «кумушек». Как отечественных, так и иных. Но зацикливаться на «кумушках» нельзя. «На себя оборотиться» – тоже насущно необходимо.
Понимаю, Кремль не хочет аналогий с советским периодом. Но эти аналогии позволяют хотя бы что-то высветить. Например, место главы кремлёвской администрации в системе политической власти. Функциональную специфику самой этой администрации. Изменения этой специфики в условиях «новой централизации», успокоительно обсуждаемой Медведевым. Что бы кто бы ни говорил, но в новых условиях (да и в старых тоже) кремлёвская администрация становится фактически безальтернативным управленческим фокусом. Дело не только в том, что губернаторы «теперича не то, что давеча». Это часть проблемы. Вторичность Думы и правительства по отношению к администрации тоже достаточно очевидна.
Становясь всё более суперпрезидентской, власть одновременно становится и всё более монофокусной. Администрация сегодня – безальтернативный управленческий фокус. И эта беспощадная безальтернативность начинает как бы расковыривать изнутри кремлёвское загадочное безмолвие.
Все удивляются тому, что Медведев заговорил. А как он мог не заговорить? В это «как» входит отнюдь не только система карьерных, бюрократических, интрижных соображений. Наверное, они есть. Может, кому-то они кажутся доминирующими. Но у меня другой взгляд на происходящее.
Медведев человек вполне образованный. Его трагедия (а при всей зашлифованности текст Медведева более чем трагический) проистекает вовсе не из внутренней мучительной драмы. Для человека Медведева нет никаких особых «быть или не быть». Его внутренний мир устойчив и равновесен. Взгляды Медведева действительно носят позитивно-правый характер. Трагедия в другом. В несоответствии между этой позитивностью и беспощадно стягивающимся вокруг Кремля ужасом. Ужасом Киргизии, Украины (мы же всё видим – ещё не вечер!). Ужасом многоязыких обещаний по поводу Белоруссии. И мало ли ещё чем. Вот Медведев много говорит о консолидации элит в России. И о том, что отсутствие консолидации может обернуться страшной бедой. Интересно, Медведев пробует заглянуть в бездну этой проблемы? Он видит, кто, как и почему расконсолидирован? Он этот сдавленный рык (в котором отечественное сливается с международным) как-то соизмеряет с собственной интонацией? Он отдаёт себе отчёт… ну, как мягче выразиться… в интенциях тех «ребят», которым он рекомендует «жить дружно»? Этих «ребят» неужто можно сдержать тревогой по поводу потери государственной целостности? Дело не в отсутствии темперамента у Медведева. Понятно, что позитивный юрист с конструктивно-правыми убеждениями не хочет предъявлять себя в виде Савонаролы. И это правильно. Но когда такой рык и такие когти – то в чём жанр призывов? Тигры чего хотят? Разума или мяса? Это дрессировка в цирке? Бессонная ночь охотника у костра, всматривающегося в рычащие джунгли?
Трагедия в том, что бесы истории (или чего-то там другого, ещё более мрачного) выстраивают подиум, на котором администрация – это условно ЦК КПСС. А администрация не хочет быть ЦК КПСС! Она этим не хочет быть из позитивно-правых соображений! Медведеву эти бесы истории (хорошо если истории) навязывают роль Суслова. А ему эта роль ненавистна. Он всей душой в нормальном либерализме! И только не понимает, почему нельзя этот либерализм совместить с заботой о государственности.
Пред нами – воющая в ужасе страна, расхристанная, растерзанная, страшно неблагополучная и больная. Она отчего воет-то? Оттого, что её подталкивают к бездне, нашёптывают ей кровавые заклинания. А она и вожделеет нашёптываемого, и боится, помня что почём.
А посреди этой пританцовывающей и подвывающей стомиллионной кавалькады – позитивные, нормальные люди. Им снится позитивный, нормальный берег. Гавань, в которую доплывёт корабль. Они просыпаются – никакой гавани. Десять баллов – и бездна под килем. Голодная озверевшая команда… Чего хочется-то? Заснуть и увидеть нормальные, позитивные сны. Трагедия не внутри! Она между внутренним и внешним. Внутри покой. И очень понятная система долженствований. А вовне – рёв, рычание и улюлюканье. Пока ещё – подавленные. Но всё более ощущающие открывающийся соблазн. Кремль грезит чем-то типа Дании. А вокруг уже почти Африка. И этой почти что Африкой надо как-то руководить. Причём всё более централизованно. И эта мера централизации… она прорывает молчание Кремля (так не хочется сравнения с «Молчанием ягнят»). Кремль и молчал-то почему? Потому, что никогда не хотел открыть окружающим свою сокровенную датскую тайну. А теперь всё более вынужден её открывать. Потому что не говорить нельзя. Но и говорить… как с ними говорить, с этими джунглями? Закрыть глаза и представить себе, что ты… ну, в общем-то, в чём-то в Дании… Но самое подлое, что эта совокупная Дания (наша внутренняя, либеральная, и их западная) не хочет узнавать в Кремле самых что ни на есть позитивно-датских интенций! А навязывает всему этому андроповско-сталинскую логику. Логику какого-то возврата, каких-то сусловых. И фильтрует, фильтрует базар, улавливая это самое сусловское начало.
Чем всё это кончится? Иногда так хочется, чтобы зазубцовая Дания своей твёрдой верой в сокрушительную всепобедимость капель датского короля заговорила и усыпила вой, скрежет, вожделение, голос бездны. Но смотришь сводки (кто сейчас телевидение смотрит?) – и понимаешь всю тщетность своих хотений. Кремль очень долго спал просто молча. И не заметил, как вокруг него всё начало просыпаться. Теперь он заговорил. Но во сне. И ничего плохого в его словах я не вижу. Просто понимаю, что проснуться необходимо. И в силу мной указанного почти невозможно. Но каждое «почти» содержит в себе, кроме безнадёжности, ещё и «отрицание этого отрицания».
