"Круговая порука"
http://www.russ.ru/culture/20050118_but.html
<<<
Круговая порука
Ярослав Бутаков
Дата публикации: 19 Января 2005
А как не умели вы жить на своей воле
и сами, глупые, пожелали себе кабалы,
то называться вам впредь... глуповцами.
(М.Е. Салтыков-Щедрин)
Прокатившийся по городам и весям пенсионерский протест оставил после себя несколько недоуменных вопросов, адресованных не столько власти, сколько обществу, а в особенности - самомý протестовавшему слою населения.
Вопрос первый: почему они вышли на улицы не тогда, когда законодательная отмена льгот готовилась, и было ясно, к чему она приведет, а теперь? После драки неэтично махать кулаками.
Вопрос второй: почему оправданный в общем-то протест бывших льготников не был поддержан другими слоями населения, у которых тоже немало справедливых претензий к власти?
Третий вопрос касается политиков, кичащихся своей оппозиционностью, но ленивых и трусоватых именно в дни народного бунта, так что даже обидно становится за нашу страну, всего лишь имитирующую активную политическую борьбу.
Сто лет назад поведение общества в подобных ситуациях было совершенно иным. Любой частный конфликт рабочего с администрацией на предприятии мог повлечь стачку, любая стачка могла перейти во всеобщую, а последняя - перерасти в вооруженное восстание. Революция 1905 года началась с того, что рабочие Путиловского завода потребовали от дирекции возвращения на завод четырех рабочих, уволившихся, на самом деле, по собственному желанию. В начале ХХ века фабрично-заводской народ хорошо освоил методику использования всякого повода для того, чтобы не работать, погорлопанить и подраться с полицией.
Пресловутая "рабочая солидарность" тех времен была, на самом деле, общинной психологией круговой поруки и стихией бунта. Вчерашние крестьяне, нанявшись на фабрику, сохраняли все черты архаично-общинного мировоззрения, основанного на противопоставлении своего "мiра" "белым воротничкам", т.е. всему окружающему - чужому и враждебному. "Забастовочная активность пролетариата" была ничем иным, как перенесенной в города разинщиной и пугачевщиной. В периоды общественного возбуждения забастовки вспыхивали по любому случайному поводу и, подобно пожару, быстро захватывали соседние предприятия, достигали максимального накала в виде уличных беспорядков, неизменно подавляемых властью, после чего рабочие опять расползались по заводам копить силы для новых драк с "иксплататорами". Это время отлива бунтарской стихии власть и предприниматели неизменно использовали для ликвидации тех уступок, которыми они перед этим пытались успокоить рабочих, что вскоре приводило к новому витку конфликта. Такое совершенно бесцельное для обеих сторон броуновское копошение, тем не менее, создавало видимость хоть какой-то политической жизни.
Фактически общество находилось в состоянии войны с властью, и избиение полицейским рабочего, хотя бы и за дело, было чревато кровавой расправой бунтующих толп со всеми городовыми без разбора. Рабочий, служащий, интеллигент воспринимали человека в униформе как врага в гражданской войне. Применение властями силы в ту пору неизменно грозило опасными последствиями для самой власти, которая, тем не менее, была склонна использовать силу на первых же этапах конфликта именно в целях недопущения его разрастания. Либерализм власти воспринимался как ее слабость и мог только провоцировать эскалацию беспорядков. Непролетарские слои населения, особенно студенты, охотно кидались очертя голову в стихию бунта. Сотрудничество сословий на почве уличных насилий устанавливалось легко.
Те времена, когда излюбленным занятием крестьян было пускать "красного петуха" на помещичьи усадьбы и кулацкие дворы, а горожан - грабить толпой лавки и магазины, кажется, были не так уж давно. Но сегодня наше общество совершенно иное. Аристотель ошибся, говоря, что человек - животное политическое. Мы видим, что люди могут быть абсолютно другими - замкнутыми исключительно на своих личных или узкогрупповых интересах. Не возьмусь решать, что сыграло главную роль в селекции нового вида вроде бы разумных существ - советское воспитание или урбанизация, но факт налицо. Ни один обделенный социальный слой не поддержал активно выступлений пенсионеров.
Наше общество находится в состоянии полной сословной разобщенности. Я говорю именно о сословиях, ибо психологическое отчуждение групп российского населения друг от друга настолько велико, что рассматривать их всего лишь как социальные страты просто неуместно. Как нация, мы в настоящее время неспособны к общественной солидарности, к массовому политическому действию. Возможно, это и хорошо, спросите вы, потому что та солидарность уличной толпы столетней давности, о чем я говорил выше, имела исключительно деструктивную направленность? Но могут наступить и другие времена, когда политическая солидаризация народа может потребоваться для благих целей.
Отрицая массовые уличные акции как универсальное средство решения социально-политических проблем, нельзя не признать, все-таки, их некоторую полезность. Это как лекарство, которое в больших дозах становится ядом. Сущность демократии, как признавали честные демократы более столетия назад, вовсе не в "народовластии", которое неосуществимо в принципе, и не в "общем благоденствии", что еще утопичнее. "Демократия - механизм социального запугивания управителей управляемыми" (М. Острогорский). Демократия - это рыночная стихия в политике, стихия торговли и конкуренции. Здесь не получают, а добиваются. Российское общество начала ХХ века в этом плане гораздо больше было готово к демократии, являлось гражданским обществом в самом либеральном понимании этого слова.
Императорская Россия, несмотря на все консервативные извивы внутренней политики, в целом воспитывала своих подданных именно в духе гражданской свободы и общественной инициативы. Начало процессу положил еще Петр I, а реформы Александра II придали новый импульс этой вестернизации. Отмена крепостного права как главного института общественной опеки над низшим сословием бросила сие последнее в пучину "войны всех против всех". Попытка Александра III путем введения института земских начальников восстановить хотя бы тень патриархальной опеки над осиротевшим крестьянством была вскоре дезавуирована политикой Столыпина по разрушению общины. Лишив крестьян отеческой власти барина, власть пыталась отнять у них и собственную самоорганизацию, превратить кондового лапотника в современного фермера. Вредная утопичность такой затеи была испытана властью на себе, как висельник-самоубийца испытывает на себе свое умение завязывать петлю. Мужик возненавидел государство за то, что оно от него отвернулось и предоставило собственной участи.
Социальный протест виделся русскому человеку отнюдь не механизмом постепенного выторговывания себе новых прав у власти. Нет, бунт казался средством раз и навсегда покончить с либеральным, безразличным к человеку государством, приискать себе такую власть, которая снова бы избавила мужика от забот, связанных с борьбой за выживание и лучшую жизнь. Народ, грубо разбуженный капитализмом, желал в начале ХХ века только одного - чтобы ему снова дали заснуть.
Нынешние адресные социальные протесты, исходящие только от тех групп населения. чьи права были ущемлены в данный конкретный момент, не следует, однако, считать показателем большей гражданской зрелости современного общества. О ней могла бы свидетельствовать только прямо противоположная ситуация - солидарность всего народа с протестующими. Дело в другом - мы еще не вполне проснулись от спячки. Казалось бы, шоковая терапия по-гайдаровски должна была навеки отучить русского человека видеть в государстве по-родительски опекающую его организацию. Нет, до последнего момента наши люди не хотели верить в серьезность намерений власти отменить привычные льготы. Когда же произошло то, о чем власть честно предупреждала заранее, люди почему-то посчитали себя обманутыми и обиженными.
Чем больше власть будет сваливать с себя забот о подвластных, по-либеральному предоставляя им простор для общественной и частной инициативы, тем сильнее будет возрастать озлобление на такое государство. Нынешняя ситуация, когда почти каждый живет по принципу "моя хата с краю, ничего не знаю", и состояние общественного возбуждения, когда массовый бунт может разгореться по любому поводу - две крайности, которые легко переходят одна в другую. Стремление к массовым уличным выступлениям еще не означает солидарности между социальными слоями. Этой солидарности нам сейчас как раз очень не хватает - не для того, чтобы воевать с государством, а чтобы улучшать его.
Но исторический опыт предупреждает нас, что пробуждение от спячки и избавление от иллюзии опекающей власти происходило в России только в одном направлении - желания снова установить такую власть, избавляющую от личной ответственности каждого за дела государства. Революции в России приводили отнюдь не к смене авторитаризма демократией. Наоборот, они совершались при сравнительно либеральном режиме, а заканчивались установлением жесткой власти. Мы не стремимся к солидарности и единению сословий, мы ждем, когда государство свяжет нас всех круговой порукой в общине равных. Если мы все-таки пробудимся к политической активности, то неужели опять лишь для того, чтобы, подобно персонажам известной повести Салтыкова-Щедрина, найти себе глупого князя, который "нам все мигом предоставит", но миловать будет только тех, "кому ни до чего нет дела, прочих же - казнить"?
<<<
