От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 12.01.2005 00:53:52 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Версия для печати

О народническом "заигрывании с низами" и последствиях такого заигрывания (/+)

<...>
С неприятием чисто производственных западных технологий (в данном случае цельнометаллических плугов) вполне органично сочеталось и
отрицательное отношение к аграрным отношениям, основанным на частной собственности, стремление сохранить крестьянскую общину (этой
темы мы уже касались, рассматривая проблему отмены крепостного права).
В этом пункте с официальной народностью парадоксальным образом смыкалась революционная идеология, вошедшая в историю под названием
<народничества>. В настоящей книге мы не, рассматриваем революционные течения, непосредственно не связанные с династией Романовых.
Поэтому в отношении народничества отметим лишь, что консерватор Ульянов начинал свой путь в революцию с литературной полемики с
<Друзьями народа>, а закончил ожесточенной политической борьбой с партией эсеров - наследников народничества. Мы еще вернемся к
этому вопросу во второй части книги, а пока лишь скажем, что наряду с официальной народностью в верхах российского общества
существовали многочисленные, очень разные по характеру и происхождению, идейные течения, тяготевшие к менталитету низов. Чтобы дать
об этом чрезвычайно сложном явлении и его последствиях самое общее представление, мы приведем обширные цитаты из <Хождения по мукам>
Алексея Толстого.
Сначала - цитата, дающая представление об умонастроениях российских Виртуальных Модельеров в канун одной из величайших в истории
человечества моральной катастрофы - Первой мировой войны. И об обстановке, в которой эти умонастроения, говоря современным языком,
озвучивались:

<Пощипывая редкую бородку, Акундин оглядел затихший зал, усмехнулся тонкой полоской губ и начал говорить.
В это время в третьем ряду кресел, у среднего прохода, подперев кулачком подбородок, сидела молодая девушка, в суконном черном
платье, закрытом до шеи. Ее пепельные тонкие волосы были подняты над ушами, завернуты в большой узел и сколоты гребнем. Не шевелясь
и не улыбаясь, она разглядывала сидящих за зеленым столом, иногда ее глаза подолгу останавливались на огоньках свечей.
Когда Акунднн, стукнув по дубовой кафедре, воскликнул: <Мировая экономика наносит первый удар железного кулака по церковному
куполу>, - девушка вздохнула не сильно и, приняв кулачок, от покрасневшего снизу подбородка, положила в рот карамель. Акундин
говорил:
- ... А вы все еще грезите туманными снами о царствии божием на земле. А он, несмотря на все ваши усилия, продолжает спать. Или вы
надеетесь, что он все-таки проснется и заговорит, как валаамова ослица? Да, он проснется, но разбудят его не сладкие голоса ваших
поэтов, не дым из кадильниц, - народ могут разбудить только фабричные свистки. Он проснется и заговорит, и голос его будет неприятен
для слуха. Или вы надеетесь на ваши дебри и болота? Здесь можно подремать еще с полстолетия, верю. Но не называйте это мессианством.
Это не то, что грядет, а то, что уходит. Здесь, в Петербурге, в этом великолепном зале, выдумали русского мужика. На писали о нем
сотни томов и сочинили оперы. Боюсь, как бы эта забава не окончилась большой кровью...
Но здесь председатель остановил говорившего. Акундин слабо улыбнулся, вытащил из пиджака большой платок и вытер привычным движением
череп и лицо. В конце зала раздались голоса:
- Пускай говорит!
- Безобразие закрывать человеку рот!
- Это издевательство!
- Тише вы, там, сзади!
- Сами вы тише!
Акундин продолжал:
- Русский мужик - точка приложения идей. Да. Но если эти идеи органически не связаны с его вековыми же
ланиями, с его первобытным понятием о справедливости, понятием всечеловеческим, то идеи падают, как семена на
камень. И до тех пор, покуда не станут рассматривать русского мужика просто как человека с голодным желудком и
натертым работою хребтом, покуда не лишат его, наконец когда-то каким-то барином придуманных мессианских его особенностей, до тех
пор будут трагически существовать два полюса: ваши великолепные идеи, рожденные в темноте кабинетов, и народ, о котором вы ничего не
хотите знать. Мы здесь даже и не критикуем вас по существу. Было бы странно терять время на пересмотры этой феноменальной груды
человеческой фантазии. Нет. Мы говорим: спасайтесь, покуда не поздно. Ибо ваши идеи и ваши сокровища будут без сожаления выброшены в
мусорный ящик истории...>

Вот такие апокалипсические пророчества высказывались в уютнейшей обстановке <Философских вечеров> - таких себе посиделок российских
Виртуальных Модельеров, которые в течение столетия с лишним приучались к мысли, что незачем мудрствовать лукаво, выдумывая какие-то
новые модели для новых ситуаций, которые постоянно создаются в нашем мире, подобном кораблю, плывущему в Неведомое. Нет! Не надо
ничего выдумывать - у народа надо учиться... Как мы видим, пророчества эти вызывают у определенный части воспитанной таким образом
аудитории протест.
А вот другой российский Виртуальный Модельер, тоже отдавший в свое время дань <Философским вечерам>, озвучивает подобную концепцию,
но, увы, в качестве прогноза, неумолимо сбывающегося. Озвучивает уже совсем в другой обстановке - в теплушке, где-то на дорогах
полыхающей Гражданской войны:

<Наша трагедия, милый друг, в том, что мы, русская интеллигенция, выросли в безмятежном лоне крепостного права и революции
испугались не то что до смерти, а прямо - до мозговой рвоты... Нельзя же так пугать нежных людей! А? Посиживали в тиши сельской
беседки, думали под пенье птичек: <А хорошо бы, в самом деле, устроить так, чтобы все люди были счастливы...>
Мы мечтали - вот-вот дойдут наши мужички до Цареграда, влезут на кумпол, водрузят православный крест над Святой Софией... Земной шар
мечтали мужичкам подарить. А нас, энтузиастов, мечтателей, рыдальцев, - вилами... Неслыханный скандал! Испуг ужасный... И
начинается, милый друг, саботаж... Интеллигенция попятилась, голову из хомута тащит: <Не хочу, попробуйте-ка - без меня
обойдитесь...> Это когда Россия на краю чертовой бездны... Величайшая, непоправимая ошибка. А все - барское воспитание, нежны очень;
не в состоянии постигнуть революции без книжечки... В книжечках про революцию прописано так занимательно... А тут - народ бежит с
германского фронта, топит офицеров, в клочки растерзывает главнокомандующего, жжет усадьбы, ловит купчих по железным дорогам,
выковыривает у них из непотребных мест бриллиантовые сережки... Ну, нет, мы с таким народом не играем, в наших книжках про такой
народ ничего не написано... Что тут делать? Океан слез пролить у себя в квартире, так мы же плакать разучились, - вот горе!..
Вдребезги разбиты мечты, жить нечем... И мы - со страха и отвращения - головой под подушку, другие из нас - дерка за границу, а кто
позлее - за оружие схватился. Получается скандал в благородном семействе... А народ, на семьдесят процентов неграмотный, не знает,
что ему делать с его ненавистью, мечется,- в крови, в ужасе... <Продали, говорит, нас, пропили! Бей зеркала, ломай всё под корень!>
И в нашей интеллигенции нашлась одна только кучечка, коммунисты. Когда гибнет корабль, - что делают? Выкидывают все лишнее за
борт... Коммунисты первым делом вышвырнули за борт старые бочки с российским идеализмом... Это все <старик> орудовал - российский,
брат, человек... И народ сразу звериным чутьем почуял: это свои, не господа, эти рыдать не станут, у этих счет короткий...
Вот почему, милый друг, я - с ними, хотя произращен в кропоткинской оранжерее, под стеклом, в мечтах... И нас не мало таких, - ого!
Ты зубы-то не скаль, Телегин, ты вообще эмбрион, примитив жизнерадостный... И есть, видишь ли, такие, которым сознательно приходится
вывернуть себя наизнанку, мясом наружу и, чувствуя каждое прикосновение, утвердить себе одну волевую силу- ненависть... Драться без
этого нельзя... Мы сделаем все, что в силах человеческих,- поставим впереди цель, куда пойдет народ... Но ведь нас - кучка... А
враги - повсюду... Ты слыхал про чехословаков? Придет комиссар, он тебе расскажет... Знаешь, чего боюсь? Боюсь, что у нас это
самоубийство. Не верю,- месяц, два, полгода - больше не продержимся... Обречены, брат... Кончится все - генералом... И я тебе
говорю,- виноваты во всем славянофилы... Когда началось освобождение крестьян, надо было кричать: <Беда, гибнем, нам нужно
интенсивное сельское хозяйство, бешеное развитие промышленности, поголовное образование... Пусть приходит новый Пугачев, Стенька
Разин, все равно, - вдребезги разбить крепостной костяк...> Вот какую мораль нужно было тогда бросить в массы, вот на чем
воспитывать интеллигенцию. А мы изошли в потоках счастливых слез: <Боже мой, как необъятна, как самобытна Россия! И мужичок теперь
свободен, как воздух, и помещичьи усадьбы с тургеневскими барышнями целы, и таинственная душа у народа нашего,- не то что на
скаредном Западе...> И вот я теперь - топчу всякую мечту!>
<Красного графа> А. Н. Толстого обвиняли во многих грехах. Но именно справедливость и обоснованность этих обвинений не позволяет
отказать ему в тонком политическом чутье, в понимании свойств человеческой натуры, определяющих роковые события истории
человечества.
Можно согласиться с тем, что Алексей Толстой, мягко говоря, идеализирует большевиков. Поэтому для равновесия приводим еще одну
цитату - из произведения, которое такой неоправданной идеализацией никоим образом не грешит.
Мы говорим о книге Фердинанда Оссендовскго <Ленин>. Именно за эту книгу Оссендовский, чьи произведения были переведены на 30
(включая японский и урду) языков мира, у себя на родине (называвшейся тогда Польской Народной Республикой), как и во всех странах
<социалистического лагеря>, начиная с пятидесятых годов был <приговорен к неизвестности>. Впрочем, не только - в странах
<социалистического лагеря>. В фашистской Италии в 1932 г. в связи с протестом советского правительства <Ленина> Оссендовского изьяли
из библиотек (вместе с книгой М. Горького <Ленин и русский крестьянин>). Оссендовский (получивший прозавище <польский Лоуренс>) имел
какое-то отношение к передаче американской разведке материалов о связях большевистских вождей с немецким генеральным штабом (в связи
с этим небезин-тересно, что <польский Лоуренс> критически относится к широкораспространенной ныне версии, согласно которой Ленин был
агентом германской разведки).
В связи со своей литературной и иной деятельностью Оссендовский привлекал к себе пристальное внимание советских спецслужб. В 1945
году, успев уже покинуть этот мир, он был их компетентными представителями извлечен из могилы на предмет опознания.
Вот такой автор, которого очень трудно, согласитесь, заподозрить в симпатиях к большевикам и В. И. Ульянову-Ленину. Живописуя самыми
мрачными красками власть большевиков, Оссендовский вставляет следующее замечание: <... крестьянин, рабочий, интеллигент знали, что
нет никого, кто мог бы крепкой рукой взять власть после народных комиссаров, руль державы, если бы толпа отчаявшихся людей
растерзала их на улицах Москвы или Петербурга>.
<...>