Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	10.09.2004 00:18:48
	Рубрики	Тексты;

4-2. Советская интеллигенция как социальный слой (*+)

http://www.samisdat.com/5/55/554-4gl2.htm

ГЛАВА 4.
Основные черты советского образованного слоя и его место в обществе.

2. Советская интеллигенция как социальный слой.

Поскольку идея "превращения всех людей в интеллигентов" и упразднения интеллигенции как особого слоя неизменно продолжала владеть
умами советских идеологов, рост численности интеллектуального слоя пропагандировался и обосновывался на всех этапах истории
советского общества. Типичным примером тезиса "через количественный рост интеллигенции - к уничтожению ее как слоя" может служить
название раздела одной из защищавшихся в 60-е годы диссертаций: "Дальнейший рост сельской технической интеллигенции - условие
соединения умственного и физического труда" (367). Утверждалось, что "путь к стиранию различий между работниками умственного и
физического труда идет не через "свертывание" слоя интеллигенции", а, наоборот, через "возрастание численности и доли в населении
работников умственного труда" (368). Некоторые, правда, видели "противоречие" в том, что "молодежь, имея высокий общеобразовательный
уровень, стремится заниматься умственным трудом, в то время как народное хозяйство нуждается еще в физическом труде, в т.ч.
неквалифицированном" (369). В 70-е годы получило распространение мнение о том, что "научные предположения исходят из объективного
процесса постепенного перехода к новой структуре занятости населения (вместо индустриальной модели - "научно-техническая") с более
важным местом научной и организационно-управленческой деятельности. Учеными уже высказано предположение, что с этой сферой будет
связано до 40% лиц, занимающихся общественно-полезным трудом" (370). Некоторой части слоя предсказывалось более быстрое
исчезновение: "Судьба интеллигенции хорошо известна:... интеллигенция останется особой прослойкой впредь до достижения самой высокой
стадии развития классового общества. Иная судьба у служащих - неспециалистов. Те из них, кто занят в сфере учета, станут либо
рабочими (операторами счетной техники), либо интеллигенцией" (371). Предполагалось, что сначала будет вытеснена сфера
непроизводственной деятельности интеллигенции, "а на стадии комплексной автоматизации вся интеллигенции как особая прослойка
перестанет в основном существовать" (372). Один из авторов выражался предельно откровенно: "Уже в обозримом будущем общество будет
расширять высшее образование до такого уровня, когда всякий, кто ощущает потребность в научных знаниях, в высшей квалификации,
сможет ее удовлетворить. На современном этапе люди с высшим образованием обладают еще определенными преимуществами в смысле
общественного престижа. Отсюда у части молодежи и известный утилитаризм в подходе к образованию. По мере расширения круга лиц с
высшим образованием такой утилитарный подход постепенно отживает" (373).
Особый энтузиазм у ревнителей "стирания граней" вызывало появление и расширение слоя так называемых "рабочих-интеллигентов" - лиц с
высшим и средним специальным образованием, занятых на рабочих должностях. Это уродливое явление, порожденное извращенной системой
зарплаты и огромным перепроизводством специалистов (при том, что многие должности ИТР, в т.ч. и действительно требующие высшего
образования, были заняты "практиками"), и ставшее, пожалуй, наиболее красноречивым свидетельством деградации интеллектуального слоя
в советский период, почиталось, однако, основным достижением советской социальной политики. Именно в этом слое виделось советским
идеологам воплощение грядущей социальной однородности общества, "живые зачатки слияния в исторической перспективе рабочих класса и
интеллигенции".
Основным центром теоретического обоснования этого явления был Свердловск: именно там во второй половине 1960-х годов стали
защищаться диссертации по "рабочим-интеллигентам", сближению интеллигенции с рабочим классом и колхозным крестьянством и т.п. Один
из представителей этой "школы" писал, в частности, что "перемещение специалистов на рабочие места с течением времени будет все более
и более необходимым и поэтому выражал несогласие с "встречающимися еще утверждениями, будто всякое перемещение специалистов на
рабочие места есть растрата образования, а, следовательно, и государственных средств" (374). Советских идеологов чрезвычайно
радовало, что значительное число рабочих имели высшее и среднее специальное образование: "Рост числа техников, а часто и инженеров
на рабочих местах, обусловленный требованиями НТР, ведет к усложнению производственной структуры рабочего класса за счет повышения в
нем доли профессий, требующих инженерно-технических знаний. К началу 9-й пятилетки каждый пятый техник в промышленности выполнял
функции рабочего". Подвести под это нелепое явление теоретическую базу было тем более привлекательно, что, помимо
"рабочих-интеллигентов", были открыты и "интеллигенты-рабочие" (этот термин был предложен для обозначения того слоя ИТР, труд
которых связан с непосредственным воздействием на предмет труда и требовал применения научных знаний: работающие с АСУ, пилоты
самолетов и т.п.) (375).
Если одни философы ожидали предстоящего превращения всех классов и групп в класс интеллигенции, то другие с этим не соглашались,
считая, что переход вчерашнего рабочего, закончившего вуз, в инженеры, не означает, что рабочий класс должен целиком превратиться в
интеллигенцию, но именно поэтому подчеркивали важное значение "рабочих-интеллигентов", полемизируя с теми, кто считал использование
ИТР на рабочих местах нерациональным в принципе: "На наш взгляд, это неверно: рост техники в эпоху НТР неизбежно требует того, чтобы
управляли ею люди, имеющие солидные научные и технические знания (в США и Западной Европе техника почиталась, видимо, менее
сложной). В росте слоя рабочих, наиболее близком к инженерам и техникам, нельзя не видеть живых зачатков слияния в исторической
перспективе рабочего класса и интеллигенции" (376). "Прогресс техники требует уже сейчас от значительной части рабочих
образовательного уровня в объеме техникума или даже вуза" (377). Воспевание "рабочих-интеллигентов" продолжалось и в 80-е годы.
Предлагалось указывать их в сводках ЦСУ как работников "преимущественно умственного труда в сочетании с физическим", рабочих
интеллектуального труда, тогда как делопроизводителей, счетоводов, экспедиторов к лицам умственного труда предлагалось не относить
(378). С удовлетворением констатировалось, что "высшая школа сегодня пополняет не только ряды интеллигенции, но и квалифицированных
рабочих. Рост их числа - закономерное явление", предлагалось именовать их не "рабочими-интеллигентами", а "рабочими-инженерами", и
едва ли не готовить их специально: "Вопрос целесообразности подготовки таких кадров в институтах требует специального изучения"
(379). Выражалось убеждение, что "в сравнительно недалеком будущем этот тип производственника будет преобладать" (380).
Между тем некоторые специальные исследования показали, что в 14,3 - 25,5% случаев специальность "рабочих-интеллигентов" по
образованию не имела никакого отношении к профилю предприятия, а "Перечню" Госкомтруда она соответствовала лишь в 10,3 - 14,3%
случаев. В то же время на тех же заводах "практики" составляли 30 - 37,6%. Поэтому даже пропагандисты "рабочих-интеллигентов"
вынуждены были признать, что "общество несет значительные потери, связанные с затратами на подготовку в вузе или среднем специальном
учебном заведении специалиста, а из сферы общественного производства отвлекается на период учебы определенное количество
трудоспособного населения". И что "несет потери не только общество, но и сами эти люди" (приводились данные об их
неудовлетворенности своим положением) (381). Отмечалось, что использование инженеров на работе, с которой могли справиться техники,
связано и с тем, что последние широко использовались в качестве рабочих (382). Иногда, правда, проявлялось и скептическое отношение
к этому явлению (383).
Между тем, практика пребывания выпускников вузов и техникумов на рабочих должностях приобрела действительно немалые масштабы. В 1960
г. численность "рабочих-интеллигентов" составляла 0,3 млн., в 1970 - 1,2, в 1975 - 1,7 и на 1980 г. прогнозировалось иметь их 2,2
млн. плюс 0,5 млн. "колхозников-интеллигентов" (384). В 1970 г. в промышленности на рабочих местах трудилось 25,7% всех техников,
общая численность специалистов на рабочих местах достигла около 2,5 млн. (385) К 1974 г. помимо 25% техников (каждый 4-й) на рабочих
местах было занято и 19% лиц с высшим образованием (каждый 5-й) (386). Значительный процент специалистов, занятых на рабочих местах,
наблюдался в нефтеперерабатывающей промышленности, где заработки были наиболее высоки (см. табл. 161) (387). В 1975 г. численность
этого слоя "с учетом характера и содержания выполняемого труда" определялась примерно в 1,7 млн., что составляло 3% рабочего класса
(388). На 15.11.1977 г. в качестве рабочих трудилось 114 тыс. лиц с высшим и 1314 тыс. со средним специальным образованием, т.е.
34,1% всех техников и 5,2% инженеров (389). среди рабочих лица с соответствующим образованием составляли 8,7, среди колхозников
5,9%. По переписи 1979 г. численность этого слоя достигла около 8 млн. - высшее и среднее специальное образование имели 8,7% рабочих
и 5,9% колхозников (против 3,7 и 2,8 в 1970 г.) (390). В 1980 г. в стране насчитывалось около 1 млн. рабочих с дипломами, или 23%
всех специалистов в промышленности (391). На этот год там при 6412 тыс. ИТР и служащих специалистов с высшим и средним специальным
образованием было 7236 тыс., т.е. 112,9% (в 1960 на 2919 тыс. ИТР их приходилось 1667 тыс. или 57,1%) (392). К середине 1980-х годов
около 4 млн. чел. с высшим образованием работали на должностях, не требующих его, и в то же время насчитывалось 4,1 млн.
"практиков". Поскольку материальное положение образованного слоя относительно рабочих продолжало постоянно ухудшаться, численность
"рабочих интеллигентов" продолжала расти и на протяжении всех лет "перестройки" (393). За 80-е годы эта категория выросла в 3-4
раза, достигнув к 1989 г. 733,6 тыс. чел с высшим и 5167,0 тыс. чел со средним специальным образованием. Кроме того, 10-14% научных
работников и инженеров были вынуждены заниматься дополнительной (в основном физической) работой (394).
Состав слоя так называемых "рабочих-интеллигентов", впрочем, свидетельствует о том, что по происхождению и образованию они целиком
относятся к маргинальному слою ИТР (см. табл. 160) (395). На 80% это были техники (т.е. в основном выходцы из рабочих), окончившие
средние специальные учебные заведения и потом увидевшие, что они, сделав это, раза в 2-3 потеряли в зарплате, или же специалисты с
высшим образованием (часто не техническим) (396), задавленные нуждой и не придающие значения своему социальному статусу -
практически все они были интеллигентами в 1-м поколении, не имеющими прочных культурных традиций. Основной мотивацией перехода их на
рабочие места всегда были материальные соображения (397). Приходя на рабочие места, они возвращались в ту среду, откуда вышли, так
что, если бы остальная часть образованного слоя отличалась высоким качеством, то освобождение от балласта случайных людей ему бы не
повредило.
Подходы советских идеологов (отражавших и пропагандировавших политику компартии) к проблемам социальной структуры общества и
связанным с ними вопросам развития системы образования никогда принципиально не менялись. В вышедших в конце 70-х - 80-х годах
книгах по-прежнему активно проводилась традиционная для советской политики в этой сфере линия. Но если одни авторы, с
удовлетворением констатируя продолжающееся увеличение приема в вузы, ратовали за дальнейшее развитие этого процесса и были настроены
в этом отношении чрезвычайно оптимистично (398), то другие признавали, что темпы роста приема снижаются и наблюдается тенденция к
"оптимизации" доли в обществе лиц умственного и физического труда. Отчасти признавалась и нежелательность массового приема в вузы
после техникумов (399).
По-прежнему актуальным считалось усиление регулирования социального состава студентов. Выводы в этом отношении предлагалось делать,
в частности, из того факта, что выходцы из интеллигенции стремились уйти в научные работники и покинуть производство, а из рабочих
идут охотнее на производство, тогда как общество нуждается не в научных работниках, а в инженерах (по той же причине впервые,
кажется, усматривался "негативный момент" в вовлечении студентов в научную работу). Советских философов весьма огорчало противоречие
между интересами высшей школы, "стремящейся привлечь наиболее квалифицированных, сознательных рабочих", и предприятий,
заинтересованных в оставлении таких рабочих у себя", а также то обстоятельство (сказывающееся на формировании контингента
подготовительных отделений), что зарплата квалифицированных рабочих значительно выше зарплаты инженеров, и рабочие, естественно, не
хотят учиться на инженеров, по несознательности препятствуя делу "стирания граней". Задача высшей школы виделась в "дальнейшей
демократизации системы высшего образования, расширения его социальной базы", ожидалось, что в 10-й пятилетке основная масса
специалистов придет из среды рабочих и крестьян и отмечалось, что "широкий приток в вузы рабочей и крестьянской молодежи, по словам
Брежнева, "полностью вытекает из политики партии, направленной на сближение рабочего класса, колхозного крестьянства и
интеллигенции, на укрепление социального единства нашего общества" (400). Следовали и соответствующие рекомендации: "Вопрос о
социальных источниках пополнения интеллигенции в современных условиях необходимо рассматривать с учетом общих изменений в социальной
структуре общества, усиления его социальной однородности, стирания различий между классами и социальными группами. Последнее
необходимо учитывать и при решении практических вопросов регулирования социального состава студенчества, в т.ч. путем повышения
социальной эффективности подготовительных отделений вузов", ибо "социальное происхождение и тип вуза оказывают заметное
дифференцирующее воздействие на степень адаптации молодых специалистов к условиям их труда и быта" (401).
В 1982 г. вышла книга одного из основных теоретиков "социальной однородности", представлявшая собой к тому времени наиболее
авторитетный (автор был директором Института социологических исследований) свод воззрений по этому поводу. Как уже говорилось выше,
к этому времени реальность общественного развития СССР не оправдала ожиданий, и приходилось как-то выкручиваться, чтобы оправдать
неполное соответствие ее идеологическим постулатам. Поэтому по ряду вопросов был проявлен максимум возможного для советской
социологии "инакомыслия" (402). Пришлось также признать, что в ближайшие 15-20 лет сохранятся специалисты, профессиональные ученые,
актеры, художники, писатели и т.д. (403). Как ни смехотворно звучат сегодня эти "откровения", следует помнить, что для советской
социологии они вовсе не были очевидными, и их требовалось доказывать. Некоторый оттенок "вольнодумства" носили и некоторые другие
замечания (404), но большинство проблем трактовалось вполне традиционно (405).
Однако к 80-м годам некоторые постулаты все-таки пришлось корректировать. В обобщающем труде советских философов, вышедшем в 1983
г., констатировалось: "Не подтвердились на практике и не получили признания в теории предположения о растворении интеллигенции в
рабочем классе и о превращении рабочего класса в интеллигенцию" (406). Даже наиболее ортодоксальные из них вынуждены были признать,
что рост удельного веса специалистов и служащих в народном хозяйстве не беспределен (407). Иногда прямо говорилось, что "в СССР
имеет место перепроизводство инженеров " (в США при большем на 25% объеме производства инженеров в 3-4 раза меньше). Отмечалось, что
в некоторых республиках (Грузия, Эстония) специалисту стало трудно устроиться по специальности (408), что "снижение темпов роста
рабочего класса и "перелив" растущей части трудоспособного населения в категорию интеллигенции - показывает, с одной стороны,
некоторую интенсификацию производства, но с другой - нарушение необходимых пропорций распределения занятого населения по
общественным группам в соответствии с потребностями народного хозяйства" (409). Встречались выступления в пользу очищения
интеллектуального слоя от неспособных элементов (410), а в середине 80-х годов можно было встретить даже такие необычные
(оправдываемые борьбой за качество) для советской печати предложения, как сокращение числа студентов (411).
Старый интеллектуальный слой не представлял собой одного сословия, однако термин "образованное сословие" применительно к нему все же
в определенной мере отражает реальность, поскольку образованные люди обладали некоторыми юридическими привилегиями и правами,
отличавшими их от остального населения. Этому слою были присущи хотя бы относительное внутреннее единство, наследование социального
статуса (хотя он широко пополнялся из низших слоев, дети из его собственной среды за редчайшими исключениями оставались в его
составе) и заметная культурная обособленность от других слоев общества. Это внутреннее единство, которое сейчас, после того, как
культурная традиция прервалась (большинству советских людей 70-80-х годов никогда не приходилось общаться даже с отдельными
представителями дореволюционного образованного слоя), воспринимается с трудом, поскольку затушевывается почерпнутым из литературы
представлением о имущественных различиях между его членами. Но для современников оно было совершенно очевидным, поскольку все эти
люди вместе взятые (а это лишь 2-3% населения) принципиально отличались от остальной массы, объективно составляя некоторую общность,
представитель которой ассоциировался с понятием "барин". Характерно, что после революции большевики, оправдывая репрессии в
отношении всего культурного слоя, на возражение, что его нельзя отождествлять с "буржуазией", отвечали, что против них боролась как
раз вся масса "небогатых прапорщиков" и указывали в качестве аргумента именно на внутреннее единство слоя, внутри которого безродный
прапорщик вполне мог стать генералом, дочь бедного учителя или низшего чиновника - губернаторшей, но этой возможности были лишены
представители "пролетариата".
Понятно, что уже просто в силу гипертрофированного роста образованного слоя в советский период, когда его удельный вес в населении
увеличился на порядок, о таком внутреннем единстве не могло быть и речи. Однако сами функции интеллектуального слоя, тесно связанные
с образом жизни, не могли не влиять на формирование у его членов хотя бы подобия культурной близости. Тем более, что официальная
идеология, несмотря на наличный социальный состав образованного слоя, постоянно отделяла "прослойку" интеллигенции от "рабочего
класса и колхозного крестьянства", стремясь по возможности социально ущемить ее. Поэтому вопрос, насколько действительно советская
интеллигенция представляла собой общность, отличную от "основных классов социалистического общества", представляет определенный
интерес.
Поскольку смысл социальной политики коммунистической партии и советского государства заключался как раз в возможно более полной
ликвидации различий между различными социальными группами, то проблемы бытия интеллигенции рассматривались именно под этим углом
зрения. Взгляды авторов посвященных проблемам интеллигенции книг и статей, во множестве появившихся в 1970-80-х годах, сводились к
нескольким основным положениям: 1) интеллигенция все больше сближается с рабочих классом, так что дело идет уже об их слиянии, 2)
едва ли не большинство советских семей смешаны в социальном отношении, 3) интеллигенция не воспроизводит себя, а пополняется в
каждом новом поколении в основном за счет рабочих и крестьян, 4) характер выполняемой интеллигенцией и рабочими работы
свидетельствует о стирании различий между физическим и умственным трудом. Из этих положений следовал общий вывод о ближайшей полной
победе советского общества в деле формирования его социальной однородности.
Не вдаваясь в разбор многочисленных натяжек и подтасовок, характерных для этих публикаций, приходится, тем не менее, признать, что в
определенной мере победные реляции советских социологов отражали реальность. Советскому режиму за десятилетия целенаправленных
усилий действительно почти удалось упразднить интеллектуальный слой как социальный феномен, уничтожить его как более или менее
цельный организм со своим специфическим самосознанием, полностью ликвидировать его элитарный характер и даже устранить существенное
различие между ним и всей массой населения по уровню информированности и общей культуры. Понятие об интеллектуальном слое как
совокупности лиц определенных профессий умственного труда оказалось лишено в советской действительности адекватного содержания и
потеряло смысл, заставляя пользоваться при рассмотрении перспектив такого слоя в стране иными критериями. Лучше всего, впрочем, об
этом сказано в самой советской печати уже "перестроечной" поры: "Мы не зовем к "добрым старым временам" и еще менее склонны
идеализировать историческое прошлое нашей интеллигенции, в облике которой высокая интеллигентность уживалась с тем, что передовые
рабочие, большевики называли "интеллигенщиной". "Старая интеллигентность" умерла не просто, так сказать, в физическом смысле, она
изжила себя и как культурная норма, покоившаяся на иллюзиях, представлениях об исключительности интеллигенции, о науке и образовании
как "башне из слоновой кости", об избранности умственного труда" (412).
Проблема единства всякого социального слоя проявляется по меньшей мере в трех аспектах: характер разницы между высшими и низшими его
стратами, наличие различий между традициями его культурно-исторических групп и брачная практика его членов. В социо-психологическом
и культурно-историческом плане в составе образованного слоя советского периода различались три группы: 1) остатки дореволюционного
культурно-интеллектуального слоя и их потомки, сохранившие соответствующее самосознание, 2) советская потомственная интеллигенции
(дети и внуки лиц, вошедших в состав интеллектуального слоя после революции), 3) советская интеллигенция первого поколения.
Соотношением между ними во многом определялся общий облик интеллектуального слоя на разных этапах истории советского общества.
Потери, понесенные старым культурным слоем страны в результате репрессий и эмиграции, так и не смогли быть восполнены за годы
советской власти из той же среды даже по абсолютной численности (предположительно, это возможно не ранее середины будущего
столетия). Доля этой группы неуклонно снижалась, и после войны не превышала 10% всего образованного слоя. Вторая группа возникла в
конце 30-х годов, но была еще крайне немногочисленной, лишь в послевоенное время произошел ее существенный рост (когда к
профессиональной деятельности приступило полностью все поколение родившихся в 20-30-х годах). К 60-м годам она составила 20-25% всей
интеллигенции. И не случайно именно на это время, когда возраста поступления в вуз стало достигать поколение ее детей, и
коммунистический режим столкнулся с крайне неприятной для себя перспективой получить вскоре уже массовый слой интеллигентов в
третьем поколении (что противоречило всем его социологическим и идеологическим установкам), приходится новая антиинтеллигентская
кампания, новый всплеск "классового подхода", повторяющий 20-30-е годы.
В результате принятых мер рост удельного веса потомственных интеллектуалов (хотя бы и советской формации) в массе интеллигенции
удалось существенно затормозить, и доля их к 80-м годам не превысила 35-40%. Такое соотношение поддерживалось форсированным
целенаправленным ростом численности интеллигентов первого поколения. Наивысшего удельного веса эта третья группа интеллигенции
достигла в конце 30-х- начале 40-х годов (до 80-90%), но затем, с ростом второй группы, стала медленно снижаться. Однако, благодаря
контролю за социальным составом студентов, режиму удавалось сохранять ее абсолютное преобладание в составе образованного слоя до
самого конца, сохраняя общий облик советской интеллигенции как "интеллигенции первого поколения".
Что касается квалификационной стратификации, то наиболее адекватное деление, принятое в советской социологии, исходило из наличия
пяти слоев лиц умственного труда: 1) малоквалифицированного умственного труда, не требующего высшего и среднего специального
образования ("служащие-неспециалисты"), 2) квалифицированного умственного труда, требующего среднего специального образования, 3)
квалифицированного умственного труда, требующего высшего образования, 4) высококвалифицированного умственного труда, требующего
высшего образования и дополнительной подготовки (научные работники с ученой степенью, художественная интеллигенции высшей категории
и т.д.), 5) высококвалифицированного управленческого труда (413). Удельный вес этих слоев по переписям исчисляется следующим образом
(414) (% в общей численности городского населения):
Социальные слои1959 1970В % к 1959
Высококвалифицированного управленческого труда2,412,80169,0
Высококвалифицированного умственного труда1,341,86204,0
Умственного труда, требующего высшего образования3,706,81263,0
Умственного труда, требующего среднего специального образования13,7018,19189,0
Служащие-неспециалисты7,598,05156,0
Высококвалифицированные рабочие3,973,98144,0
Квалифицированные рабочие48,5246,48141,0
Низкоквалифицированные рабочие18,7711,8392,9

Встречалось также деление интеллигенции (специалистов) на 3 слоя: со средним специальным, с высшим образованием и "наиболее опытных
и творчески активных", которые составляли соответственно 58,6, 35,2 и 6,2% интеллигенции (415), а служащих - на 3 группы (416).
Различие между стратами образованного слоя было настолько очевидно, что высказывалось мнение, что пополнение интеллигенции из
рабочих и крестьян увеличится только тогда, когда увеличится доля низших квалификационных слоев интеллигенции и уменьшится доля
высших, т.е. при условии понижения общего квалификационного уровня интеллигенции (417). Любопытно, что говоря о стирании граней
между интеллигенцией и рабочим классом, некоторые философы замечали, что "вместе с тем можно ожидать и некоторого усиления
дифференциации внутри самой интеллигенции (степень дифференциации ее отрядов уже и сегодня достаточно велика)" (418). Тем более
очевидны различия между интеллигенцией в смысле "специалистами" и "служащими" (419).
Чрезвычайно популярной в советской литературе была мысль о растворении интеллигенции и смешении социальных групп путем смешанных
браков. По переписи 1970 г. смешанных семей (по всей категории "служащих") насчитывалось 29,6% или 17,4 млн. семей из 58,7 (420).
Данные некоторых частных исследований о составе (см. табл. 162) (421) и доле смешанных семей в Саратове (422), Таллине (423) и
Элисте (424) (табл. 163, 164, 165) показывают, что доля смешанных браков, возрастая, не превысила к концу 70-х годов 40% (425).
Однако при ближайшем рассмотрении нетрудно обнаружить, что количество действительно "гетерогенных" семей на самом деле не так
велико. Дело в том, что в категорию "служащих" в анкетном смысле входят как выпускники техникумов, так и "практики" и МОП, которые и
вступали обычно в "смешанные" браки с рабочими и колхозниками, тогда как лица с высшим образованием делали это намного реже. Причем
в последнем случае речь идет в основном о лицах, которые сами вышли из рабоче-крестьянской среды, культурно-психологически
по-прежнему к ней принадлежали и получили образование достаточно случайно (426). При этом наиболее склонны к гетерогенным бракам
были женщины-"служащие" - естественное следствие положения, при котором женщины составляли 60% специалистов и еще больший процент
служащих (427) (интересно, что в гетерогенных семьях только 5,3% назвали мотивом брака общность духовных интересов) (428). Такие
семьи чаще и распадались (429).
Несмотря на желание показать успехи в продвижении к "социальной однородности", приходилось констатировать, что 75% семей рабочих
низкой квалификации и 63% семей специалистов с высшим образованием однородны по составу (причем среди последних остальные 37%
приходятся в основном на служащих другим категорий, а не на рабочих и колхозников), а смешаны именно семьи ИТР со средним
специальным образованием, служащих без специального образования (МОП) и рабочих высокой квалификации (430), причем по их же
признанию между рабочими высокой и низкой квалификации гораздо больше разницы, чем между первыми и низшими служащими, а между этими
служащими и интеллигенцией с высшим образованием такая же разница, как между рабочими низкой и высокой квалификации (431). Если
учесть еще, что специалисты со средним специальным образованием и низшие служащие - на 80% выходцы из рабочих или собственной среды,
общность происхождения супругов в таких "смешанных семьях" окажется вполне закономерной.
Любопытно, что, приводя данные о росте гетерогенных семей - с разным социальным положением супругов, советские социологи никогда не
интересовались их социальным происхождением. При исследовании же происхождения супругов в "смешанных" семьях легко выяснилось бы,
что на выбор супруга решающее влияние оказывает не столько социальное положение, сколько происхождение, которое у супругов в таких
семьях почти всегда более или менее одинаково. Окончить вуз или техникум в советских условиях нетрудно было кому угодно (выходцам из
низших слоев даже легче), но полученное советское образование само по себе не способно изменить внутреннюю социально-культурную
сущность человека, тогда как семья и традиции воспитания играют тут решающую роль, и человек в культурно-психологическом отношении
остается представителем своей среды, даже если он по каким-то причинам не смог получить формально соответствующего ей образования
(как не смогли его получить в 20-30-х годах некоторые лица особенно "нежелательного" происхождения, например, дети дворян и
духовенства). Точно так же и получившие образование выходцы из рабоче-крестьянской среды в советское время, за редкими исключениями,
не порывали с ней (как это практически всегда было до революции), а оставались ее представителями, сохраняя прежний круг общения,
привычки и понятия. Разумеется, гетерогенные в этом смысле браки (между лицами разного происхождения, но одного образовательного
уровня) заключались, тем более, что советский образ жизни максимально нивелировал культурные различия, а весьма значительная часть
браков заключалась еще в студенческую пору, но такие браки как раз не становились предметом исследования, да и было их относительно
немного. Так что, несмотря на сравнительно небольшую разницу в культурном уровне между образованным слоем и всей массой населения, в
отношении брачной практики этот слой оставался относительно обособленным от последней, особенно высшие его слои, и в
общегосударственном масштабе реального смешения основных социальных слоев не происходило. По своему образованию и происхождению
участники "смешанных" семей представляли собой, вместе взятые, скорее, как бы промежуточный слой между рабочими и интеллигенцией,
причем интеллигенция была связана в брачном отношении с высшими группами этого слоя, а рабочие - с низшими. Практически совершенно
обособленными в брачном отношении были элитные группы образованного слоя.
Социальная политика советской власти всегда была направлена прежде всего на предотвращение самовоспроизводства интеллектуального
слоя. Впрочем, полное его самопроизводство практически было невозможно в любом случае, даже без создания препятствий его
представителям на пути к получению образования. Собственно, в европейских обществах с их относительно небольшой рождаемостью высшие
сословия всегда пополнялись в своей "вакантной" части за счет низших (а где бы иначе было взять людей?), даже если сами принципы их
функционирования не предполагали отбор в них наиболее достойных лиц любого происхождения (как это было в России). Естественно, что и
без большевистского переворота эта тенденция продолжала бы действовать, как она действовала до него, тем более, что некоторый
количественный рост (без тех искусственных перехлестов, что были порождены интересами советской власти) интеллектуального слоя
происходил бы в любом случае (432). Разница в том, что при нормальном течении этого процесса и в условиях господства старой
российской культуры "неофиты" имели возможность полностью усвоить эту культуру и органично войти в состав интеллектуального слоя его
полноценными членами, не снижая его среднего уровня. Когда же сама эта культура была разрушена и усваивать было нечего, даже
множество (если не большинство) потомков старого образованного слоя не отличалось от советских интеллигентов, а постоянно
вливавшиеся в состав советской интеллигенции все новые массы "выдвиженцев" и "образованцев" изменили облик интеллектуального слоя до
полной неузнаваемости по сравнению с досоветским.
Учитывая же, что в советский период происходил форсированный рост образованного слоя, полное самовоспроизводство его, или даже
преобладающая степень самовоспроизводства в масштабах всего слоя (а не отдельных групп) были тем более невозможны. Исследований на
тему, сколько вообще детей "приемного" возраста может ежегодно иметь образованный слой по сравнению с числом, требующимся для
комплектования вузов, не проводилось, но ясно, что гораздо меньше, так как в интеллигентских семьях обычно было меньше детей, чем
других слоев населения. Поскольку же прием в вузы постоянно возрастал, а рождаемость в семьях (особенно интеллигентских)
сокращалась, то даже при стопроцентном поступлении в вузы всех выходцев из образованного слоя, они не смогли бы превысить там
определенной доли. Этот слой просто не имел достаточного количества детей, чтобы комплектовать ежегодно расширяющийся прием на 1-й
курс вузов, не говоря уже о техникумах.
Уже по переписи 1926 г. выяснилось, что при среднем числе детей на семью 1,29 у рабочих оно 1,47, а у служащих - 1,14, причем у
высших служащих 1,05, средних - 1,11, лиц свободных профессий 1,06 и лишь у низших служащих (но это швейцары, дворники и т.п.) -
1,32. В 70-80-х годах среднее число детей у интеллигенции не превышало 1, так как значительное число таких семей были вообще
бездетны (433). Поскольку же даже для простого воспроизводства требуется не менее 2-х детей (реально 2,3), то интеллектуальный слой
не мог воспроизводить даже равное себе число (434). Поэтому в плане самовоспроизводства образованного слоя речь могла идти только о
том, какая часть его детей остается в своей социальной группе. Между тем, с 40-х годов высшее или среднее специальное образование
раньше или позже получали практически все выходцы из образованного слоя, во всяком случае, дети родителей с высшим образованием (не
случайно вопрос о конечной судьбе детей интеллигенции при исследованиях никогда не ставился).
Как уже говорилось, официальная советская вузовская статистика была построена таким образом, что не могла дать точного представления
о происхождении образованного слоя. Формулировка "рабочие и их дети", размывающая суть вопроса, утратив реальное значение к концу
30-х годов, продолжала употребляться до последнего времени (хотя даже в 20-30-е годы под этой вывеской могли скрываться как
представители старого культурного слоя, вынужденные работать рабочими по материальным или политическим соображениям, так и их дети,
ставшие рабочими специально для поступления в вуз). Предельно просто было бы исследовать социальный состав не студентов, а
непосредственно интеллигенции, допустим, включив этот вопрос наряду с множеством других в анкеты всесоюзных переписей населения или
проанализировав анкеты поступающих на работу. Но советская социология стремилась всячески преувеличить и без того немалые достижения
советской власти в сфере создания "рабоче-крестьянской интеллигенции". Поэтому широких исследований такого рода никогда не
проводилось, а для частных обычно выбирались, как и для исследований по составу студентов, специфические регионы типа Свердловской
области, или подобного же рода предприятия и учреждения (435). Эти мало представительные данные потом фигурировали в качестве
официальных на самом высоком уровне вплоть до съездов КПСС. Весьма характерно, что в энциклопедиях и биографических словарях
происхождение ученых в советское время практически никогда не указывалось.
Примечательно, что когда в советских трудах речь шла о самовоспроизводстве интеллигенции (вернее, его отсутствии), авторы ухитрялись
забывать, что значительная ее часть (женщины замужем за рабочими) не должна бы включаться в те 22% самодеятельного населения, от
которых велся отсчет. Ведь их дети по статистике числились "из рабочих". Тогда уж следовало бы относить к интеллигенции только
однородные семьи; при этом ее доля в населении была бы много ниже, а процент поставляемых студентов - тот же. Очень характерно, что
по Москве, например, по статистической отчетности 1973/74 г. на 1-й курсе "служащих" было 58,3% при том, что по происхождению 65%
имели служащего-отца и 83,3% - мать. С точки зрения здравого смысла при решении вопроса о степени самовоспроизводства интеллигенции
"единицей отсчета" должен бы быть, каждый служащий и специалист, а тогда оказалось бы, что практически все их дети наследуют
положение родителей, хотя часть их поступает в вуз как "рабочие" так как их матери-служащие замужем за рабочими (436). Равным
образом не учитывались в "самовоспроизводстве" интелигенции лица с высшим и средним специальным образованием, занятые в качестве
рабочих, хотя среди пополнения ее "из рабочих", значительную доля составляют как раз дети таких лиц (437).
Но исследований на тему, какая часть детей интеллигенции в конце-концов (в т.ч. и после армии и после "стажа" в качестве рабочих)
поступает в вуз, никто не проводил. Хотя очевидно, что и не поступившие в вуз школьники выбирают занятие в сильной зависимости от
происхождения (см. табл. 166) (438). Довольно высокую степень самовоспроизводства интеллигенции подтверждали и некоторые советские
исследования (439); было показано, в частности, что не поступившие в вуз сразу после школы дети интеллигенции после пребывания
рабочими и низшими служащими затем возвращаются в свою социальную группу, в конце-концов распределяясь в соответствии с ориентацией
своей среды (440). Действительно, категория служащих (в которой заметное место занимали курьеры, лаборанты и т.п.) обычно в
значительной мере состояла из из детей интеллигенции, не сразу поступивших в вуз, почему и демонстрировала наивысшее среди
социальных групп непостоянство своего состава (441).
В послевоенной интеллигентской среде приверженность к соответствующему образу жизни (практически единственной привлекательной чертой
в положении советского образованного слоя была возможность заниматься пусть плохо оплачиваемой, но не очень грязной работой) обычно
оказывалась сильнее материальных соображений, и в понятии "качества жизни" возможность заниматься интересным делом или располагать
свободным временем играли гораздо большую роль, чем величина зарплаты. Не наследовали положение своих родителей-интеллигентов дети в
основном таких лиц, которые сами стали служащими и специалистами достаточно случайно, в одном только поколении и не успели усвоить
соответствующую психологию (в такой семье отец-служащий так и оставался случайным явлением между дедом и внуком). Кроме того, почти
всегда это дети или "практиков", или специалистов со средним специальным образованием и низших ИТР (мастеров), либо вообще низших
служащих и МОП (вахтеров и т.п.), т.е. самой низшей страты слоя лиц умственного труда (442). Дети же специалистов с высшим
образованием практически всегда рано или поздно наследовали статус родителей (причем в этой группе - независимо от того, в каком
поколении были интеллигентами эти родители), так что "орабочивание" интеллигенции всегда шло почти исключительно за счет
форсированного роста образованного слоя.
В середине 80-х годов советским социологам приходилась с сожалением писать: "Существенно снизились масштабы социальных перемещений.
Уменьшается, по данным повторных исследований, процент лиц с трудовым стажем, поступающих в вузы. Возросли показатели
"самовоспроизводства" основных общественных групп населения: так, колхозное крестьянство на 3/4 воспроизводится выходцами из того же
класса, примерно так же обстоит дело с социальными источниками пополнения рабочего класса... При сравнительно большой "открытости"
интеллигенции (до половины ее пополнения составляли выходцы из рабочего класса и колхозного крестьянства) некоторые ее отряды
(научная, творческая интеллигенция) до 70% своего пополнения получают из своей же среды" (443). "Меня тревожит, когда появляются
хотя бы самые малые намеки к искусственному созданию, так сказать, "сословия ученых". По моим наблюдениям, в семьях иных математиков
становится модным определять своих детей непременно в спецшколу с математическим уклоном...". "Все это приводит к тому, что ряды
интеллигенции чаще всего пополняются за счет детей из семей интеллигенции, происходит как бы воспроизводство интеллигенции" (444).
По наследованию социального статуса приводились, например, такие данные:
РабочиеСлужащиеСпециалисты
Статус совпадает85,863,255,8
в т.ч. с отцом69,610,632,4
в т.ч. с матерью17,152,623,4
Не совпадает14,336,844,2

В 1963-1967 гг. доля детей интеллигенции, начавших трудовую деятельность в качестве рабочих составляла только 5,6%, тогда как
служащими начали свою деятельность 56,1%, специалистами со средним специальным образованием - 13,4 и с высшим - 13,9%, т.е. дети
интеллигенции, не поступившие сразу в вуз в 10 раз чаще шли в служащие, чем в рабочие (445). Но большинство попадало в вуз сразу
(446), и масштабы "социальных перемещений" были, в общем, незначительными (447). Однако самовоспроизводство интеллигенции в
сколько-нибудь значимой степени настолько противоречило установкам советской социальной политики, что во многих случаях это явление
пытались отрицать, для чего порой приходилось жонглировать цифрами (448).
В качестве "противоядия" высокой степени наследования детьми интеллигентов статуса своих родителей, советские идеологи видели
количественный рост всей интеллигенции, в массе которой потомственные интеллигенты все рано должны были затеряться и не портить
картину "социальной гармонии". Поэтому прогнозы (совершенно в духе идей 20-х годов) звучали весьма оптимистично: "В современных
условиях лишь треть детей интеллигентов является новым пополнением интеллигенции. Расчеты показывают, что даже при сохранении этого
положения резкое увеличение численности интеллигенции приведет к тому, что нынешняя интеллигенция даст к 1990 г. из своей среды
примерно лишь 1/6-1/7 всего пополнения интеллигенции. Следовательно, на долю остальных социальных групп придется 84-86% всего
пополнения интеллигенции. Доля рабочих, крестьян и служащих в населения практически выровняется с долей их детей среди интеллигенции
(449).
Когда игнорировать реальные цифры казалось неудобным, и требовалось как-то примирить их с идеологическими установками, то
"оправданием" для частичного самовоспроизводства образованного слоя служило обычно то, что оно все-таки способствует повышению
качества труда (что тоже на пользу делу коммунизма) (450). "Общество вправе гордиться не только династиями рабочих, колхозников, но
и потомственными семьями артистов и художников. Вряд ли можно считать предосудительным желание родителей видеть своих детей
продолжателями семейного занятия, если у них, разумеется, есть для этого способности". Но завершались подобные суждения неизменно
тем, что "министерствам и ведомствам" рекомендовалось обратить внимание на расширение подготовительных отделений для выходцев из
среды рабочих и крестьян (451).
Что касается наследования конкретной профессии, то для большинства массовых профессиональных групп оно как раз не было очень
типично, хотя на характер получаемого детьми образования (гуманитарное, естественное, техническое) образование родителей оказывало
весьма заметное влияние (см. табл. 170) (452). Но при наследовании семейной традиции специалисты в среднем гораздо чаще работали в
дальнейшем по полученной в вузе специальности, хотя в вузах доля таких лиц обычно не превышала 20-25% (см. табл. 171), хотя есть
сведения, что в ряде случаев дети специалистов здравоохранения составляли более 1/3 студентов медицинских вузов, а дети специалистов
сельского и лесного хозяйства - около 2/5 студентов сельскохозяйственных вузов (453). В одном из исследований по Свердловской
художественной интеллигенции отмечалось, что в общей ее численности (речь идет о контингенте, включающем работников вплоть до
учителей пения и клубных работников) во втором поколении профессию наследовали 32% (при 54% работавших в сфере материального
производства), а в третьем - 8-10% (454).
Советским философам и политикам всегда хотелось, чтобы не только интеллектуальный слой пополнялся в основном из рабочих и крестьян,
но и чтобы дети интеллигенции не наследовали статуса родителей, а переходили в рабочие и колхозники. Как отмечалось одном из трудов
а эту тему: "Постоянно увеличивающийся приток выходцев из рабочего класса и выходцев из села в интеллигенцию может привести к
нехватке на производстве рабочих и крестьян и к "перепроизводству" интеллигенции. Этого нарушения не произойдет, если наряду с
увеличением пополнения интеллигенции из рабочих и крестьян интенсивно будет работать обратный процесс: выходцы из интеллигенции и
служащих будут в значительной степени пополнять рабочий класс и крестьянство" (455). Однако из всех задач социального регулирования
эта давалась им с наибольшим трудом. Выходцы из образованного слоя если и шли в рабочие и колхозники, то, как правило, только для
того, чтобы получить "стаж" для поступления в вуз, и пребывали в этом качестве лишь временно, за исключением либо
"деклассировавшихся" элементов этого слоя, либо детей лиц, попавших в свое время в состав интеллигенции достаточно случайно и не
усвоивших соответствующих традиций и психологии. Даже поборники "стирания граней" отмечали, что молодые люди, идущие на завод на 1-2
года за стажем - никакие не рабочие (приводилась соответствующая ленинская цитата) (456). В то же время приходилось признавать, что
"темпы роста численности рабочих в 1970-е годы несколько замедлились, вследствие чего воспроизводство рабочего класса все более
становится самовоспроизводством" (457). Это вызывало огорчение теоретиков "социальной однородности", но практические потребности
экономики заставляли всячески пропагандировать рабочие династии (458).
Встречаются данные, что старшее (довоенное) поколение рабочих на 11% состояло из выходцев из служащих, в послевоенном их было 24%, а
в 70-80-х годах - 26% (459). По данным отдельных исследований показатели эти сильно разнятся, но в целом колеблются в пределах
10-20% (460) (см. также табл. 172, 173, 174, 175, 176, 177, 178) (461) Однако, как вскользь замечал один из авторов, комментируя
возросшую долю выходцев из интеллигенции среди неквалифицированных рабочих Ленинграда (1976 г.), "рабочие здесь не закрепляются и в
среднем через 1,5 года приобретают профессию, связанную с квалифицированным трудом или поступают в вузы" (462). Последнее вполне
естественно, поскольку это "молодое пополнение рабочего класса" из интеллигенции в основном состояло из лиц, пришедших за "стажем":
тогда многим выходцам из образованного слоя приходилось для поступления идти на завод (например, в Свердловске в конце 60-х годов
15% детей специалистов до поступления в вуз были рабочими) (463).
Очевидно, что в 20-30-х годах в рабочие попадали часто дети из образованных семей, потерявшие родителей и лишенные средств
существования, а также поступившие с целью социальной "реабилитации", но доля их в рабочем слое была вдвое ниже, чем после войны,
так как, во-первых, численность интеллигенции была еще небольшой, во-вторых, в ее составе было много дореволюционной, а ее еще живые
традиции и воспитание не способствовали массовому добровольному переходу в низшие слои. Послевоенная интеллигенция, уже вполне
советская, насчитывавшая в своих рядах больше половины случайных лиц, недавних выходцев из рабочих и крестьян, была лишена этих
комплексов, и психологических препятствий для такого перехода в принципе не существовало. Однако и ее представители делали это в
целом неохотно, и названная цифра, по-видимому, сильно завышена. Кроме того, это, конечно, в большинстве выходцы из низших служащих,
техников, "практиков" и т.п. "пограничных" групп. Случаев окончательного перехода в рабочие лиц с хотя бы двумя поколениями предков,
принадлежавших к образованному слою, практически не встречается, кроме случаев явного деклассирования и деградации личности.
Учитывая все эти обстоятельства, реальное пополнения рабочего класса из служащих едва ли превысит 6-7%, в т.ч. 1-2% из специалистов.
Говорить об отграниченности советского образованного слоя от остального населения в культурном отношении можно лишь условно. С одной
стороны, существовали и действовали психологические факторы, обусловливавшие, например, желание родителей сохранить интеллигентский
статус за детьми, с другой - уровень образования и общей культуры советской интеллигенции объективно был таков, что мало отличал ее
от остальной массы населения. Нивелирование культурных различий между различными слоями советского общества (в плане общего движения
к "социальной однородности") было весьма популярной темой в советской социологии, и данные, подтверждающие этот тезис, приводились
весьма охотно (464). Отмечались, в частности, незначительные различия в чтении художественной литературы (оно занимало 13,9%
свободного времени рабочих и 15,5% ИТР, по женщинам - 10,9 и 13,7%), посещении концертов, клубов, кино, просмотре ТВ (см. табл. 179,
180, 181, 182) (465) и делался вывод, что "в сфере художественной культуры уровень активности рабочих и ИТР сближается на основе
усреднения" (466). Встречались даже утверждения, что среди "рабочих-интеллигентов" больше читающих книги, занимающихся техническим
творчеством, слушающих музыку, занимающихся ею, посещающих театр и занимающихся художественным творчеством, чем среди ИТР, а по
некоторым показателям (занятие музыкой и посещение театров) и обыкновенные рабочие превосходят ИТР (467). На этом фоне на первый
взгляд парадоксально выглядели данные, например, о посетителях выставки "Москва-Париж" в Москве в 1981 г., среди которых лиц с
высшим и незаконченным высшим образованием было 91-84%, т.е. практически одна интеллигенция (лица со средним образованием - в
основном студенты средних специальных учебных заведений искусств) - больше, чем в Париже (81-70%) (468), о составе туристов, из
которых 75% имели высшее (41%), незаконченное высшее и среднее специальное образование (469).
Дело же здесь в той весьма значительной разнице, которая существовала между различными социальными группами, относимыми статистикой
к лицам умственного труда. В их составе, как уже говорилось выше, четко различались высшие и низшие страты - "практиков",
выпускников техникумов и низших служащих. Именно последние почти ничем не отличались от рабочих и крестьян и все то, что в трудах
советских социологов сказано о "сближении интеллигенции с рабочим классом" относится исключительно к этой категории. Это ее члены в
основном происходили из рабочих и крестьян, это ее члены заключали "смешанные" (а на самом деле по существу однородные) браки с
рабочими и колхозниками, это ее дети порой не наследовали статуса родителей, это они мало отличаются по социокультурным показателям
от рабочих и крестьян, и это они в основном пополняли ряды "рабочих-интеллигентов". Однако меньшая и более квалифицированная часть
образованного слоя сохраняла ряд отличий от массы населения по культурному уровню и ценностным ориентациям; именно в этой среде (как
правило, это потомки досоветского культурного слоя и отчасти советская интеллигенция 2-го - 3-го поколения) можно было наблюдать в
ряде случаев устойчивые наследственные культурные традиции, отсутствие смешения с другим слоями в брачном отношении и
соответствующее самосознание).
Что касается различий в образе жизни, связанных с материальным положением, то при более низком уровне зарплаты образованный слой
отчасти поддерживал их за счет иной структуры расходов (меньшая часть на еду и спиртные напитки). Доход на члена семьи в
интеллигентских семьях по причине их сравнительно меньшего размера был, хотя и крайне незначительно, но выше, чем семьях рабочих и
крестьян, равно как и обеспеченность имуществом (см. табл. 183-184) (470) - за счет накопленного предыдущими поколениями (в 40-х -
50-х годах доходы интеллигентов были выше, чем рабочих) и в какой-то мере за счет унаследованного имущества, которое образовалось в
части семей, принадлежащих к номенклатуре и высокооплачиваемым категориям служащих в конце 30-х - 50-х годах в виде дач, мебели и
т.д. (однако следует помнить, что эти показатели, сказываясь на общих по интеллигенции, относились на деле к весьма ограниченному
кругу семей). По обеспеченности основными бытовыми приборами семьи рабочих и интеллигенции практически не различались (471)
Сферами, в которых отличие образованного слоя от остального населения было сколько-нибудь существенным, оставались разве что
некоторые ценностные ориентиры (472), круг общения (473) и поведение в быту. Последнее, обстоятельство, впрочем, получило отражение
в литературе только с середины 80-х годов, поскольку крайне невыгодно характеризовало "класс-гегемон" социалистического общества. В
1971 г. из попавших в вытрезвитель 73% составляли рабочие и 5% - "не занятые трудом", 6% - пенсионеры, 8% - служащие
государственного аппарата и сферы обслуживания, 5% ИТР, 2% интеллигенция. 1% - студенты и учащиеся (474). По опросам 700 школьников
Красноярска "основными характеристиками образа жизни рабочих" оказались, например, "высокая зарплата, проведение досуга с товарищами
за бутылкой вина", тогда как в представлениях об образе жизни инженеров и научных работников эти черты не были отмечены (475). В
мотивах разводов семей рабочих первое место занимало пьянство, служащих - мотивы психологического характера, связаные с
межличностными отношениями (476). По таким видам поведения, как попадание в вытрезвитель и хулиганство интеллигенция давала
показатели, в 3-7 раз меньшие, чем ее удельный вес в населении (см. табл. 185), причем отмечалось, что "наиболее криминогенной
является группа квалифицированных рабочих" (477). Вообще, тот факт, что по показателям преступности социальные слои советского
общества отличались довольно сильно, тщательно замалчивался, но был достаточно очевиден по образовательному уровню преступников (см.
табл. 186) (478). Причем на долю интеллигенции приходились в основном должностные и финансовые преступления, тогда как разбои,
кражи, грабежи и хулиганство почти на 100% оставались за представителями рабочего класса и колхозного крестьянства.
Хотя то место, которое занимал в советском обществе образованный слой, его качественные показатели и степень отграниченности и
отличия от остального населения не позволяют характеризовать его в целом как элитный и привилегированный, восемь десятилетий -
все-таки достаточно продолжительный срок, чтобы даже из числа советской интеллигенции успело сформироваться уже третье поколение,
т.е. слой лиц, способных выработать хотя бы и отчасти ущербное, но специфическое для интеллектуального слоя самоощущение. В
сочетании с наличием некоторого числа носителей досоветской культурной традиции и интеллектуалов в первом-втором поколении, сумевших
вполне преодолеть обычный для советского интеллигента разрыв между своим формальным положением и культурно-образовательным уровнем,
это обеспечило образование внутри советской интеллигенции социально-профессиональных групп, действительно отличавшихся от массы
советского населения и отгороженных от него в культурно-психологическом плане.