От Товарищ Рю Ответить на сообщение
К Vader Ответить по почте
Дата 28.08.2004 15:58:36 Найти в дереве
Рубрики Крах СССР; Версия для печати

Не поверите?

>Да... перестроечные и военные байки можно рассказывать бесконечно. А чего про крысу на школьном конвеере не рассказали? Ась? Запамятовали?
>И не поверю про СССР. :)

ИНИЦИАТИВА СБОКУ

Двое ходоков с Кубани побывали нынче в городе Братске. Они имели при себе разные бумаги с печатями, сам райком благословил затею, но все равно они были ходоки — давнишнее слово тут к месту. За семь тысяч километров эти двое отправились без приказа, сами и не по своей нужде, а для общества. Это не была инициатива снизу, потому что кубанские казаки ни с какой стороны Братску не подчинены. Это не была и инициатива сверху, потому что Москву до поры миновали они. Это была, скорей всего, инициатива сбоку. Нужда в лесе погнала их в Сибирь.
Лес был в Братском море. Надо вам знать, что, когда затоплялось оно, часть деревьев не успели свалить, а часть спиленных не управились вывезти. Теперь этот лес ходит по волнам, и сколько его там, строевого и делового, никто не знает толком. Говорят, около миллиона кубометров. Сама природа продолжает заготовки: в мороз схватывает льдом кроны забытых на дне деревьев, а по весне, когда прибывает вода, вырывает их с корнем.
Стоя у знаменитой плотины, кубанцы дивились могучим соснам и кедрам, плывущим без всякого смысла, и не понять им было, жителям степного края, как это можно бросить дерево. И конечно, они надеялись по своей простоте, что им разрешат взять этот лес, чтобы зря не пропадало добро.
Дирекция Братской ГЭС не возражала отдать. Пользы от хлыстов и бревен, сказали ходокам, — один вред. Лезут на плотину, топляк оседает внизу, приходится чистить, водолазов посылать — сущее бедствие! Но только ГЭС лесу не хозяин. Нашли хозяина — комбинат “Братсклес”. Заместитель директора товарищ Войтов на словах сказал, что он тоже не возражает. Сколько им нужно — сто тысяч кубометров? Он бы лично хоть сейчас отдал. Тем более, не век древесине быть на плаву. Сосне года два, лиственнице — год, а после они устанут плавать и уйдут на дно, чтобы сгнить там на погибель рыбе. Но поскольку лес казенный, поскольку у него и цена есть — 7 рублей за кубометр, то дело это не простое. Вопрос упирается в деньги.
— Мы заплатим, — сказали ходоки.
— То-то и беда! — возразил по-умному Войтов. — Если бы вы выловили украдкой, а мы не знали, — пожалуйста. А вы деньги внесете, да еще целых семьсот тысяч, так ведь?
— Ну, да.
— А как я их проведу? Раз сумма оприходована, значит, лес попадает в наш план, а раз он плановый, то и распределять его положено по фондам — не вам, а у кого наряды есть. Это ж подсудное дело!
И как ни бились ходоки, он стоял на своем. Им повезло застать в Братске вышестоящего товарища Колесова из “Иркутсклеспрома” и еще более вышестоящего товарища Белых из управления по сплаву Министерства лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности СССР, однако и те на месте ничего не решили. Велели написать заявление, и ходоки написали, оставили для будущих мудрых резолюций, а сами дальше пошли: деревьев в Сибири, слава богу, хватает. От одного сведущего человека они узнали, что уже пробита трасса Братск — Усть-Илим. А это не только новая дорога, не только новая линия электропередачи, это еще и просеки в тайге шириною в триста метров и длиною больше двухсот километров. Это опять-таки лес — сотни тысяч кубометров леса.
Товарищ Янин, заместитель начальника “Братскгэсстроя”, подтвердил, что да, лес имеется, свален, раскряжеван, лежит по всей трассе. Сказал, что строители его не будут вывозить: невыгодно им, да и мелочь это для такой великой стройки. “Так отдайте нам! — взмолились ходоки. — Для колхозов всего нашего Усть-Лабинского района”. Но товарищ Янин по-хорошему объяснил, что и в этом нет для стройки никакого смысла. Не говоря уж о том, что это будет незаконно. А главное, сейчас тут не до них. Решаются гигантские задачи в масштабе всей страны, возводится новая ГЭС, города строятся в тайге, заводы, каких не знал мир. Нельзя смотреть только со своей колокольни, надо государственно смотреть…
— Но лес-то этот сгниет, — напомнили о своем ходоки.
— Зачем же, — сказал товарищ Янин. — Мы его сожжем.
— Что?!..

Я познакомился с усть-лабинцами, когда они возвращались домой. Чистый случай: наши места в самолете оказались рядом. Когда-то летали отчаянные, потом торопливые, сейчас летают все. До самой Москвы мы шли за солнцем, чуть отставая, было светло и покойно, люди читали, ели, спали, нянчили детей, детей было много. Вот только разговаривать воздушные пассажиры, в отличие от железнодорожных, как-то еще не приспособились. То ли гул мешает, то ли пустота под ногами. Но в этот раз беседа вышла. Видно, очень уж нужно было моим спутникам поделиться переполнявшим их.
Разные они были люди. Главный инженер районной “Сельхозтехники” Николай Павлович Белов и Федор Степанович Тарасов, заместитель председателя колхоза. Инженер, большой, рассудительный, с открытым добрым лицом и серыми спокойными глазами, не то чтобы оправдывал тех, кто не дал им леса, но способен был “войти в положение”, понимая, что и над ними есть начальство, что план есть план, фонды есть фонды и все такое прочее. А колхозник, среднего роста, загорелый, черный, попроще был и горяч. Этот резонов никаких не признавал.
— Что, хлеб меньше стал нужен, чем электричество? — наседал он на меня, будто я во всех их бедах виноват. — Почему нам лес не дали? Мы ж его хлебом вернем! Тому же Янину, мне такая мысль пришла, сказали бы: ты давай строй великую стройку, а лесу мы тебе не дадим. И железа не дадим, и цемента. Много бы он ГЭСов настроил? То-то и оно! Да если б все степняки, как вот мы, увидели своими глазами, что там творят с лесом, они бы сейчас закричали в голос: “Сто-о-ойте! Что вы делаете?!”
— Как же все-таки они сжигают лес? — спросил я.
— Обыкновенно, — отвечал инженер. — На законном основании.
Он принес из багажного отделения портфель, достал из него бумаги, которыми обросли они за время своих хождений, и я прочел, потом перечел, потом переписал в свой блокнот решение Иркутского облисполкома № 263, принятое по особому ходатайству строителей: им действительно разрешили “в порядке исключения” лес на просеках сжечь. Пока они не сожгли, потому — средств на это нет. Только по фонду зарплаты, только на сжигание долготья (древесины с пороками) “Братскгэсстрой” тратит в год 250 тысяч рублей. Уничтожить добро тоже стоит денег.
— Моего лично здравого смысла, — сказал колхозник, — на это на все не хватает.
Моего тоже не хватало. Я видел брошенный лес, хоть и не теми глазами, что ходоки. “Вы на алюминиевый ездили, на стройку? — спросил Федор Степанович. — Видели, где дорога сворачивает, лежат пять бревен? Ну, как же вы не посмотрели! Черные уже, и прелым тянет...” А меня занимала большая стройка со всеми ее проблемами, отнюдь не простыми, — об этом я собирался писать. И тонущий лес — белесые, окоренные водой стволы — я видел и даже, помню, посочувствовал молодым строителям, которые бегали по морю на водных лыжах: бревна были опасны для них. За богатым своим лесом сибиряки не видели деревьев. Вот и мне почудилась в них только помеха, а уходящей ценности этих стволов я тогда не приметил.
Но должна же быть какая-то логика. Может, что-то ускользнуло от глаз ходоков, может, и впрямь они смотрят со своей колокольни, а есть какие-то сложные экономические расчеты, по которым государству выгоднее сжечь лес на дальней просеке, нежели возиться с ним... Усть-лабинцы рассказали мне, что, уйдя от Янина, они, мужики хитрые, зашли к другому заму начальника “Братскгэсстроя”, как раз к тому, который ведает делами экономики, и он выслушал их и тут же написал: “Не возражаю против вывозки леса и использования дороги. Г. Несмелов”. Правда, этой резолюции тоже оказалось мало, но они обошли еще с пяток кабинетов, явились под конец к председателю братского райисполкома Медведеву, и тот пообещал на ближайшем исполкоме вынести решение.
Инженер верил, что так оно и будет.
Колхозник, судя по всему, не верил. Вообще он, при всей своей видимой простоте, был житейски опытней и рассуждал из нас троих наиболее здраво.
— Шут его знает! — говорил он. — Природные наши же богатства — и не можем пустить в дело. Ладно, нет у вас силы взять этот лес. Или там хотения нет. Так отдайте тем, кто может взять! Мы ведь только лишнее просим, из чего труха будет через год. Деньги даем! Нет, порядок не велит. Так на кой ляд тогда этот порядок! — Он взорвался сразу, по-русски. — Лес топят, да по плану. Жгут, да на законном основании. А спасти его, выходит, беззаконие, так, что ли?!
— К сожалению, так... — сказал инженер. — Бывает. В отдельных случаях. Это мы, конечно, не для печати.
Я слушал их, раздумывая и печалясь.

Думал я о руководителях, с которыми столкнулись ходоки: многие из них мне тоже были знакомы. Беседовал я и с Владимиром Михайловичем Яниным, правда, совсем о другом. Впечатление от встречи осталось самое доброе. Я увидел человека делового, авторитетного, сильного. В Братск он приехал едва ли не раньше всех, еще до войны, сейчас в его руках все снабжение гигантской стройки, он ворочает сотнями миллионов рублей и счет деньгам знает. Почему же он прогнал людей, которые могли избавить его от лишних затрат, просили ненужное ему и, мало того, готовы были за это ненужное заплатить? Что за странность?
Многих руководителей встретили в Братске наши ходоки, но ни одного хозяина — вот первая причина. Потому что ни один хозяин в здравом уме и твердой памяти не отказался бы от живых денег, от семисот тысяч рублей. Это я не в укор Янину, Войтову, Медведеву и другим. Не только в укор. Вопрос действительно “упирается в деньги”: даже получив их, они ни копейки не могли бы потратить. Ни на премии передовикам, ни на ремонт механизмов, ни на благоустройство города, ни на строительство детских яслей, которых там большая нехватка. Вот и стали вдруг деньги никому не нужны.
Вывод такой: строителям нужен сегодня настоящий хозрасчет, а не разговоры о нем. Стройкам необходимы те же экономические рычаги, какие мы вводим в промышленности. Пора уже людям, которым вверена судьба величайших гидроэлектростанций и заводов будущего, почувствовать себя хозяевами дела. Я убежден: будь у них возможность хоть часть этих денег пустить на нужды города и стройки, миссия усть-лабинцев победно окончилась бы в первый же день.
Однако расчет расчетом, выгода выгодой, а надо ведь и совесть иметь. Пусть им, братчанам, не тепло от тех семисот тысяч и не холодно, должны же они заботиться о всеобщем благе, об интересах государства. Вторая причина, как стало мне ясно, состоит в том, что затея кубанских казаков и впрямь была как бы незаконна. И потому не только прибыли не сулила сибирякам, но грозила им неприятностями. Они бы горы свернули, да и сворачивали не раз, ради выполнения плана. А тут была всего-навсего инициатива. Не обязательная, не утвержденная, какая-то даже подозрительная: не сверху, не снизу — сбоку... Я вспомнил одну историю, которой был свидетелем в Братске.
Дело было так. Коллектив завода железобетонных изделий постановил провести воскресник, а заработанные деньги послать в Ташкент. Как возникла идея, я уж и не знаю. Кажется, у одного из мастеров родные жили там, много было разговоров о землетрясении, о большой беде, свалившейся на город, потом прошли собрания на стыке смен, потом общее собрание — и вот решили. Газета “Огни Ангары” дала заметку о новом почине, и тут встревожился секретарь парткома “Братскгэсстроя” и решил, поскольку почин новый, вопрос согласовать и стал дозваниваться в Иркутск, а была суббота, никого он на месте не застал — безвыходное положение. Между тем назавтра рабочие вышли на воскресник, отработали честно день, и зарплату подсчитали отдельно, по особым нарядам, чтобы всю сумму перевести жителям Ташкента. Может, деньги и не главное, что было им нужно, и можно бы найти лучший способ помощи ташкентцам, но сибиряки ощутили свою причастность к общему делу и потрудились от души.
А в понедельник он все-таки дозвонился. И ему сказали, что государство у нас не бедное, хозяйство у нас плановое, в Ташкент выезжают бригады из всех республик, так что деньги собирать с рабочих — это лишнее. Тут был резон, да и не каждый почин достоин широчайшего распространения, тем более, что есть еще любители навязывать свою инициативу рабочим. Но воскресник в Братске был уже проведен, а звонивший не рискнул об этом доложить. Он смолчал. И так же молчком, без всяких объяснений особые наряды были свалены в общую кучу, а деньги рабочим выплачены. Когда я встретился с ними, они не знали, что об этом и думать. Одни ругались, другие посмеивались, третьи сделали вывод, что, дескать, запрещено Ташкенту помогать. Сам же секретарь, который тоже, видимо, чувствовал некоторую неловкость, дал мне (дословно) такое объяснение:
— Хочу сразу оговориться: тут они не совсем пошли в унисон с требованиями. Выступили с почином, которого у них никто не просил. Зачем раздувать ажиотаж? Конечно, мы должны были отреагировать. Проводить линию и не прислушиваться к мнению нельзя. Это ведь не дома за чашкой чая. Если бы мнение вышестоящих организаций было положительное, мы бы эту инициативу снизу широко провели. Прошу меня правильно понять.
Что ж, я понял. Инициативой снизу он признавал лишь то, что предписано сверху. Неорганизованный энтузиазм пугал его, внеплановая инициатива приводила в замешательство. А она иной и быть не может. Она всегда сверх приказа, всегда свыше плана, всегда больше того, что входит в обязанности людей. В этом величайшая сила всякого настоящего почина. В этом и незащищенность его: он для исполнения не всегда обязателен.
Какой-то роковой необязательностью была отмечена с самого начала поездка усть-лабинцев в Сибирь.

Придя к этой обидной мысли, я вновь вернулся к своим спутникам по полету, мы все еще были в пути, даже по авиационным меркам он был неблизок — восемь часов. Где-то за Кемерово сибирские впечатления стали отходить у нас на второй план, и замаячила в их рассказах Кубань. Пусть Братская ГЭС дает миллионы киловатт энергии — честь ей и слава, а Усть-Лабинский район дает миллионы пудов хлеба — это, я согласен с Федором Степановичем, не менее важно. Он заговорил о своем колхозе, “по нашим местам среднем”, стал перечислять, что они строят, и ревниво следил, все ли я запишу: новую школу, жилые дома, нефтебазу, коровник, птичник, кормоцех, склад удобрений…
— Людей у нас богато, — продолжал он, — экономика хорошая, деньгами располагаем, есть свой кирпичный завод: к августу все коробки будут стоять. И дело упрется в лес. Мы понимаем: трудно. Тем более, надо Ташкент отстраивать, да и на Кубани было наводнение — опять, значит, помощь. Так разве плохо, что мы к государству не с одним “дай”? Сожженный лес — это ж ничто, а получи его степные районы — это и хлеб, и культура села, и смычка.
Так и сказал: “смычка” — всплыло вдруг еще одно забытое слово. А Николай Павлович строил свои инженерные планы и даже на листке прикинул, сколько бригад послать за лесом, сколько отрядить машин, тракторов, автокранов, да сколько это будет стоить, и вышло, что лес так и так окупит себя... Все больше нравились мне эти двое, такие разные, но в чем-то главном схожие, и я подумал, что никакие они не “ходоки” и что “смычка” для них совсем не то, чем была она для их отцов. Люди колоссально выросли за годы Советской власти, обрели истинную самостоятельность, и она нужна им сегодня не только для того, чтобы самим решать, где просо сеять, а где кукурузу — это само собой, — она нужна им для свободного проявления инициативы во всех областях хозяйственной жизни. Сама поездка их в город Братск есть в некотором роде знамение времени.
Мы простились в Москве, я пожелал им успеха и все надеялся, вернувшись в редакцию, что где-то какое-то колесико повернется не так, и выйдет усть-лабинцам разрешение на вывозку леса. Увы, и по сей день нет им никакого ответа. И тогда я отложил тему, за которой ездил в Сибирь, и взялся за эту тему — “инициативную” и “сверхплановую”.

Три задачи ставил я перед собой.
Первая — помочь решению данного конкретного вопроса. Решить его обязаны товарищи из Иркутска и Братска, помянутые в очерке и не помянутые, и сделать это они должны, не теряя ни дня. Лето на исходе, и преступлением будет с их стороны сгубить лес, который можно спасти.
Вторая задача сложнее. Грядет Усть-Илимская ГЭС. Убрать со дна нового моря нужно четырнадцать миллионов кубометров леса, и уже сейчас ясно, что лесники не успеют этого сделать. Министерство энергетики и электрификации СССР форсирует затопление, оттянув строительство железной дороги, которая необходима для вывозки древесины, а Министерство лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности СССР крайне нерасторопно организует заготовку леса. Не пора ли спросить строго с губителей народного добра? Впереди встает еще Средне-Енисейская ГЭС, где надо вырубить тридцать пять миллионов кубометров леса, впереди Богучанская ГЭС, сорок миллионов кубометров... Разумеется, главная тяжесть этой работы ляжет на лесников, но если инициатива, о которой рассказано, утвердится в жизни, то тогда по почину усть-лабинцев им смогут помочь людьми и техникой колхозы многих безлесных районов страны. Спохватываться надо уже сейчас — потом, как показывает опыт, будет поздно.
И третья задача — дать читателям пищу для размышлений об инициативе, организованной и натуральной, привлечь к этим вопросам общественное внимание.
На фронтоне здания Братской ГЭС впечатано по камню: “Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны”. Надпись растянулась на полкилометра, буквы убегают, сокращаясь в перспективе. С одного берега видно только первое слово, с другого — только последнее, а такого места, откуда можно было бы охватить взглядом всю строку, нет. Но это не беда: мы знаем ее наизусть. Вот только не все ее понимают, как надо. Иные будто и смотрят с одного берега весь свой век.
У Ленина в этой формуле каждое слово на месте. У Ленина от перемены мест слагаемых сумма бы изменилась. У него к Советской власти прибавляется электрификация, а не к электрификации — Советская власть. Значит, поворот в сознании миллионов куда важнее, чем само по себе наращивание киловатт-часов. И Советская власть есть, по Ленину, наиболее полное, наиболее последовательное осуществление демократии, то есть невиданный размах инициативы народа. И электрификация всей страны, по Ленину, — это не одни генераторы и турбины, но и конец деревенской темноты, и смычка города с деревней, и раскрепощение женщины, и всеобщая образованность... Все части знаменитой формулы насыщены у основателя нашего государства инициативой масс — той самой, которую он в “Великом почине” назвал геройской.
Инициатива у нас обязательна. Она не может, не должна быть сбоку.

А.Аграновский, “Известия”, 1966