От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 03.06.2004 23:38:00 Найти в дереве
Рубрики Тексты; Версия для печати

Нужен ли нам <запас воодушевляющего вранья>? (*+)

http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg222004/Tetrad/art11_1.htm

ЛЮБИТЬ ФАНТОМЫ?

Нужен ли нам <запас воодушевляющего вранья>?
Нацию создаёт общий запас воодушевляющего вранья, а попытка построить жизнь исключительно на правде обернулась бы злейшей
антиутопией - утверждает писатель Александр Мелихов в статье <Состязание грёз> (<ЛГ>, < 18, 12-18 мая 2004 г.). Сегодня мы
продолжаем тему.
Я подозреваю, что Александр Мелихов, подставивший в своей статье слово <грёза> на место ожидаемых слов <мечта>, <перспектива> и
<программа>, нас попросту провоцирует. Само по себе это для остроумного публициста нормально, но требует попутных уточнений.


НЕ НАПУСКАЯ ТУМАНА

Грёза - нечто эфемерное, заведомо нереальное. Это видно не только со стороны, это знает и сам грезящий, если он употребляет это
слово. Верить в грёзу - абсурд, верят в то, что кажется существующим или осуществимым: в бога, коммунизм, демократию, западный образ
жизни, Восток как дело тонкое и т.д. Если же предмет веры по ходу дела оказывается неосуществимым, тогда это уже не грёза, тогда это
химера, мираж, призрак... Последнее словечко однажды тоже было <подставлено> в контекст грубой реальности и даже пущено бродить по
Европе - отнесём это на счёт метафоричности немецкого языка. Русский же язык вообще на то и русский, чтобы без конца сдвигать
значения, прихватывая к общепринятости смежность, и Мелихов этим умело пользуется.

<По-настоящему прекрасной бывает только грёза, а реальность всегда слишком противоречива, пестра, контрастна, чтобы воодушевлять;
любить до самозабвения человек способен лишь собственные фантомы...>

Ну вот наконец-то: фантомы. Те же грёзы? Нет, фантомы отличаются от грёз тем, что не просто нереальны, а причудливы, лживы, обманны.

Я вовсе не ловлю Мелихова на сбое словесных значений, на то он и литератор, чтобы их сбивать. Я хочу понять, зачем, он это делает.

Затем, чтобы, задев нас, привлечь наше внимание. Затем, чтобы, прикрыв конструкцию флёром грёзы, побольнее натолкнуть нас на
реальность, на её углы. Затем, чтобы, подменив перспективу грёзой, подготовить нас к неизбежному разочарованию, таящемуся в любой
перспективе.

Если так, то я прокомментирую не мелиховскую грёзу, а те реальные проблемы, которые ею прикрыты. На одну из них мы уже натолкнулись.
Реальность никогда не бывает прекрасной, она по определению... сказал бы: безобразна, низка, безысходна (что в принципе наполовину
правда). Но Мелихов выбирает более тонкие определения: реальность противоречива, пестра, контрастна. Делает он это не затем, чтобы
напустить туману, не затем, чтобы вместо трезвого: <не верьте в химеры> сказать нам: <ну и верьте в химеры, только назовите это
грёзами>. Это не жест фокусника-манипулятора, а мысль о том, что ни один <проклятый вопрос> бытия не имеет однозначного ответа.

Эта трезвая мысль особенно ценна в ситуации, когда к тебе без конца подступают с вопросом: <ты за большевиков али за коммунистов?> И
ты отвечаешь словами Василия Ивановича: <Я за Интернационал>.

В Интернационал я <попаду в конце посылки>. А пока - о другом нерусском слове: о бифуркации. Бывает момент выбора: или - или? Или
большевики, или черносотенцы. Или Гитлер, или Сталин. Или умереть стоя, или жить на коленях. Не уклонишься. Человек, попавший в
ситуацию, когда жизнь зависит от его собственного однократного решения, ставит всё на кон. Или разрывается душой.

Но огромные массы людей - страну, класс, нацию, народ, армию - выносит не то или иное решение, а ход вещей. Это уже почти
статистика, в контексте которой индивидуальное бытие и бифуркация личного выбора становятся невозможными. А в повседневности? А в
повседневности жить приходится так, что никакие <многофакторные модели> в уме <простого> человека <не умещаются>.

Поэтому надо признать, что на какой-то вопрос может быть минимум два равно справедливых ответа. И надо <не отвергать, а совмещать
альтернативы>. Это пишет Мелихов и добавляет: <В реальности только так и бывает>. Доживём до очередного смертельного кризиса - будет
иначе. А пока - так.


СМЕНА РОЛЕЙ

Ещё одна реальная проблема, на которую наталкивает нас Мелихов, водя перед нашим носом <грёзой>, как морковкой перед носом осла: кто
будет решать <проклятые> вопросы, когда они встанут ребром?

Мелихов отвечает: <национальная аристократия>. И тут же спохватывается: <национальная аристократия образуется не по крови...> Но
тогда почему <национальная>? - спрашиваю я. А Мелихов уточняет: она отбирается по единственному признаку: <по готовности жертвовать
близким и ощутимым во имя отдалённого и незримого>.

Тут прячется ещё одна реальная проблема, которую, как остриё шпаги, Мелихов прячет под красным плащом своей <грёзы>. Никакой зримой
перспективы у России нет; из числа великих держав мы вылетели навсегда; пора нам с этим смириться, да заодно поучиться и у <народов
малых>... ибо малым народам <неизмеримо легче выйти из положения, в которое они никогда не имели ни соблазна, ни возможности
попасть>.

Опять сдвиг смыслов: если не имели и не попадали, значит, из роли великих не выходили, и научить нас в этом смысле ничему не могут.
Тут очередной лингвистический фокус, подобный <грёзе>, подменившей <фантом>, <мираж> и <химеру>. Стилист делает своё дело. А
проблема - реальная: как России, которая на протяжении полутысячелетия играла роль великой державы, влезть в роль рядовой, малой
страны?

Мелихов говорит: начнём с нуля. Возьмём в пример Финляндию.

<Не имея ни собственного государства, ни изолирующей религии (видимо, автокефальной? - Л.А.) или образа жизни, ни воображаемой
всемирно-исторической миссии, - без всяких видимых истерик сосредотачиваться, воодушевляться смесью вымыслов и правды, крепнуть,
становиться на ноги, выстаивать, обустраиваться - во имя чего?..>

Во имя ничего, так и хочется завершить этот мелиховский пассаж о финнах. Во имя бытия как такового. Без всякой примеси величия, а
оно, кстати, <невозможно без примеси ужаса>, добавляет Мелихов из глубины своего российского опыта, и я его понимаю.

Формулу, будто <нацию создаёт общий запас воодушевляющего вранья>, я оставляю там же, где реют мелиховские грёзы. <Враньё> - тоже
словечко со скрытым сдвигом; враньё - не ложь, не выдача одного за другое; враньё - заговариванье одного другим, способ лечения;
врач - лекарь. В этом смысле нацию создаёт непрерывное заговаривание боли, ожидание боли, приготовление к боли, это не грёза, а
нормальная психотерапия, о которой хорошо сказал испанец Ортега-и-Гассет: нация - непрерывный плебисцит.

Так вот, не <антигрёзу> мы примеряем к себе в качестве <грёзы> (роль малой страны вместо роли великой), а проводим непрерывный
плебисцит: как русским, изначально сформировавшимся не в качестве племенного, а в качестве межплеменного единства, влезть теперь в
шкуру финнов, которые <выстояли и обустроились> без таких грёз, как своё государство, <изолирующая> религия и особый образ жизни?

В примечании от редакции <Литературная газета> формулирует эту проблему без всяких грёз: <Возможна ли национальная идея в
многонациональной стране?>

Отлично спрошено. Прямо в расчёте на бифуркацию, которая рвёт душу богатырю перед пограничным камнем: направо пойдёшь... налево
пойдёшь... Или, значит, имеешь многонациональное государство, и тогда не морочь себе голову национальной идеей, ибо таких идей будет
столько же, сколько в государстве национальностей, или бери национальную идею и прощайся с многонациональным государством,
сворачивайся до масштабов Московии, сматывай удочки с Тихого океана, с берегов Лены и Енисея, Кубани и Дона, Днепра и Волги, а
заодно вылезай и из Маркизовой Лужи.

Оставим геополитику (недавно я услышал от одного из вещателей радио <Свобода>, что он по одному слову <геополитика> определяет
квасного патриота). Ладно. Сосредоточимся на таком тихом месте, как кухня.

АРАБСКИЙ ПЛАТОК ДЛЯ ФИНКИ

Вот замечательная сценка, описанная Мелиховым. Несколько интеллигентов-финнов обсуждают нашествие инородцев на их мирную северную
страну:

<Когда финка выходит замуж за араба, вы думаете, она будет готовить ему финские блюда? Нет, она будет готовить арабские блюда! И
ходить в платке!>

Вот это действительно проблема; надо признать, что ударом этой финки Мелихов попадает в самый нерв проблемы.

- Когда-то считалось естественным, что человеком первого сорта можно сделаться, только приспособившись к доминирующей нации, а
теперь представляется естественным, наоборот, приспосабливать доминирующую нацию к себе, причём доминирующая даже не решается
протестовать.

Финн, высказывание которого цитирует Мелихов, на всякий случай оговаривается: <Я не расист>. Знаменательная оговорка. Она
свидетельствует об общей ситуации не хуже той финки, которая, выйдя замуж за араба, спешит в Финляндии стать арабкой. Выходит, с
одной стороны, все уверены, что их образ жизни, их культура, их кровь наконец - лучшие в мире. Но с другой стороны, в противовес
этому нациобесию царит в <цивилизованном мире> правило политкорректности, согласно которому Шекспир и Достоевский должны
посторониться, пропуская вперёд какого-нибудь огненноземельного колдуна или таёжного шамана. Даёшь гандикап тем, кого история
обделила на старте! Финка хотя бы из этих соображений должна ходить в арабском платке.

Итак, иммигрант, попавший в страну вожделенной цивилизации, убеждён, что его образ жизни лучше, и он привозит этот свой образ жизни
туда, куда впустили его гостеприимные хозяева.

Хозяева же, впустившие иммигранта, в свою очередь, уверены, что лучше их образ жизни. И приезжий должен его принять. Приехал -
адаптируйся. Турок в Германии, алжирец во Франции, индиец в Англии... Тут самое время вспомнить о России и попробовать уложить её в
схему, согласно которой образы жизни противостоят друг другу как некие неизменные величины: или - или?

Да, человек, попадающий в Россию и желающий в России жить, должен обрусевать. Я говорю это без всяких колебаний, извинений и
оговорок, что я не расист. Живёте в России - становитесь русскими. Читайте Пушкина, Достоевского, Толстого. Включайтесь в образ
жизни. Вживайтесь в контекст культуры. Вы не <лучше> русских, вы - русские.

УСЛОВИЕ РУССКОГО БЫТИЯ

Теперь посмотрим на другой конец уравнения. А русская культура - она что же, остаётся неизменной при включении в неё инокультурных,
иноязычных, инонациональных элементов? Неужели и русская культура считает себя <лучше> каких-то иных культур? Извините, но если есть
в русской культуре (и в русском самосознании) что-то, выделяющее её в ряду мононациональных народов и культур, так это изначальная
нацеленность на впитывание иного, особенная всеотзывчивость, принципиальная кафолическая, вселенская сверхзадача.
Русская поэзия не осталась прежней, когда в неё сверчком впрыгнул такой эфиоп, как Пушкин (впрочем, он по корням столько же эфиоп,
сколько немец и швед). Русская проза не осталась неизменной, когда в ней реализовался Достоевский, помнивший о своих литовских
корнях (они же - белорусские). Полутурок Жуковский, полуполяк Некрасов, полусичевик Маяковский - русские поэты, но все они знали о
своих нерусских корнях, и этим тоже обогащали русскую реальность, которая становилась другой при появлении в ней любого инобытийного
гения, и это непрерывное обновление стало таким же условием русского бытия, как и то, что являвшиеся в него инобытийные творцы
становились русскими.
Так что вряд ли русские сумеют в нынешней ситуации замкнуть себя в этнически чистые рамки, это было бы концом великой русской
культуры.
Русские - не нация, русские - сверхнация. Подобно американцам, китайцам, индийцам. Добавлю сюда и арабов, так смутивших Мелихова на
финской кухне. Арабы - не нация, арабы - носители мировой идеи, не менее масштабной и претенциозной, чем <американская мечта> или
<мировой коммунизм>, прикрывший на время идею Третьего Рима.
Четвёртому не быть? Нет, дорогие, быть и четвёртому, и пятому. История человечества идёт вперёд бросками Империй, Союзов,
Содружеств, Согласий, в паузах между которыми этносы, племена и нации опоминаются от мировых штормов. Ислам - доктрина
сверхнациональная, Халифат - модель Вселенной, как когда-то Орда Чингисхана или мировой коммунизм. Пусть не думают мелиховские
финны, что на кухне в Суоми едок-араб взаимодействует только с поварихой-финкой - здесь встречаются мировые версии дальнейшей
истории, и за спиной финна стоит по меньшей мере Европа.
Ни одна нация не осуществляется в вакууме, но только в том или ином межнациональном контексте.

ТАК В ТОМ ИЛИ В ИНОМ?

Что мы построим в многонациональной России? И почему мы ищем национальную идею в стране, где любая национальная идея ходом вещей
выталкивается на сверхнациональный уровень? Пусть наши почвенники подумают, почему они не могут обойтись без славянства, состоящего
из разных наций.
Строить будем то, что только и можно построить на евразийской равнине: содружество этносов, ощущающих себя единой частью
всечеловечества. Что-то между <единым котлом> и <многожильным проводом>, может быть, чередуя эти формы в ритме смены геополитических
фаз.
Но тогда почему идею, которую мы ищем, надо называть национальной?
Потому что другого языка люди, находящиеся в стадии этнического опамятования, сейчас не воспринимают.
Идея (объединяющая, сплачивающая) не может быть по существу ни национальной, ни пролетарской, ни интеллигентской. Она должна быть
общей, но не равняющей всех по ранжиру. Иная не объединит. Но названа она может быть и национальной, и пролетарской, и
интеллигентской, какой угодно - в зависимости от материала, который подкидывает народам непредсказуемая реальность. Что под руками,
из того и сооружается идея. Лишь бы работала.
Если Александр Мелихов называет идею грёзой - переварим и это. Не такое переваривали.

Лев АННИНСКИЙ
======

http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg222004/Tetrad/art11_2.htm

НАСЕЛЕНИЮ - СОН ЗОЛОТОЙ? А ЗАЧЕМ?

Логика полемического материала Александра Мелихова <Состязание грёз> (Можно ли построить жизнь исключительно на правде?) (<ЛГ>, ?
18) витиевата. В сухом остатке после долгих рассуждений о болезненной до губительности правде и пространного примера о финнах
остаётся, по всей видимости, заключение: срочно требуется универсальная грёза (или комплект оных) для вечного установления всеобщего
душевного комфорта! А в грёзоделы поставить отечественную аристократию. Под ней автор понимает некую популяцию способных жертвовать
собой ради идеала. Скажем, светлого образа Отчизны, отличного от реального и недостижимого при жизни.

Было всё это, было! Чем, если не грёзой, был <Третий Рим> Ивана Грозного - зона, свободная, мол, от ужасного католического
заблуждения и посему маяк для всех народов? А разве коммунизм не был сладчайшей грёзой для многих народов? <Раньше думай о Родине, а
потом о себе!> - сам напевал когда-то. Все там были...

Идеал, он, конечно, нужен. И цель благая не помешает. Но почему правда им помеха? Разве правдивые строки Виктора Астафьева или
Василя Быкова о войне умалили подвиг наших солдат? Скорее наоборот - заставили ужаснуться перенесённым страданиям и лишениям, о
которых узнали, и вдвойне подивиться свершению нашего народа-победителя. Разве правда о методах проведения квазидемократических
реформ низвергла в никуда ценности свободы и демократии? Она лишь сняла маску с чинодралов, овладевших демократической фразеологией.

На прочность и сплочённость российский многонациональный народ проверялся многократно. И это несмотря на то, что государство с
народом чаще всего были порознь. Несмотря на это, народы России самобытность не потеряли, их духовная общность то и дело
проявляется.

В обстановке гигантской страны с сотнями наций, народностей и этнических групп, множеством религий и верований, культур и образов
жизни в сознании практически всех подспудно вызрел образ сильного и справедливого государства. Он слился с понятием <родная страна>,
хотя это разные категории.

Этот идеал и есть, по сути, общенациональная идея, в которой нет противоречий между государствообразующим народом и государством. И
это не грёза:

Валерий ПАШКОВ,
г. КРАСНОАРМЕЙСК, Московская обл.

=========