"Знание-сила". Петерс против Свердлова: Законность против <политической целесообразности> (*+)
http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2662.html
Петерс против Свердлова: Законность против <политической целесообразности>
30 августа 1918 года, приблизительно около 19 часов.
Из речи В.И. Ленина на митинге на заводе бывш. Михельсона:
<Демократическая республика? И что же? Нагло господствует кучка не миллионеров, а миллиардеров, а весь народ - в рабстве и неволе.
Если фабрики, заводы, банки и все богатства страны принадлежат капиталистам, то спрашивается: где тут ваше хваленое равенство и
братство? Нет! Где господствуют <демократы> - там неприкрашенный, подлинный грабеж>.
30 августа 1918 года, во дворе завода Михельсона прозвучали три выстрела.
Ленин ранен двумя пулями; третья попала в беседовавшую с ним женщину.
Вождя увозят в Кремль. Задержанных на месте покушения доставляют в Замоскворецкий военкомат. Среди них - главная подозреваемая. Ее
схватили сразу, первой. Она никуда не бежала вместе с другими, а неподвижно стояла под деревом, при этом вся дрожа, как в сильной
лихорадке, что и вызвало особые подозрения.
В военкомате ее пытаются допрашивать, однако делают это урывками. (Два протокола будут составлены только на следующий день и
оформлены задним числом.)
30 августа 1918 года, 23 часа 50 минут. Лубянская площадь. Кабинет исполняющего обязанности председателя ВЧК Петерса.
В кабинете пятеро напряженных мужчин и та же женщина - встрепанная, бледная, в наспех заправленной в черную юбку кофточке. За
дверями гул голосов, нарастающее возбуждение.
В кабинете молчат. Минуту, три, пять:
(В 1906 году Ян Петерс был арестован английской полицией по делу об <осаде на Хаунсдич> и сам прошел все процедуры цивилизованного и
независимого британского правосудия. Позже он так описал одно из тех впечатлений своему другу, американскому журналисту Джону Риду:
<Меня пригласили сесть. Офицер вышел. : Мой следователь, сидевший у окна ко мне боком, казалось, не обращает на меня внимания. :
Сначала он молчал, потом минут десять перебрасывался с секретарем какими-то незначительными фразами: Я не сразу понял, что все это
время он меня самым тщательным образом разглядывал. Только потом начал допрос>. (Из дневников Луизы Брайант, жены Джона Рида,
английское издание.))
Похоже, что именно так поступил теперь в отношении Каплан и сам Петерс. Он и его коллеги переговариваются, при этом внимательно
наблюдая за задержанной.
Петерс, Дъяконов, Свердлов, Аванесов выходят в соседний кабинет. Остается нарком юстиции Курский. Он велит женщине сесть. Сам
садится за стол, напротив.
- Назовите ваше имя, фамилию:
Протокол первого допроса в помещении ВЧК
<Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилине я
не была. У меня никакого билета профессионального союза не было. Давно уже не служу. Откуда у меня деньги, я отвечать не буду. Я уже
сказала, что фамилия моя Каплан одиннадцать лет.
Стреляла я по убеждению. Я подтверждаю, что я говорила, что я приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать
не буду. Я никакой женщине не говорила, что <для нас неудача>. Я не слышала ничего про организацию террористов, связанную с
Савинковым. Говорить об этом не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной комиссией, не знаю. При мне никого из
знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к Самарской и Архангельской власти,
не хочу отвечать.
Допрашивал
наркомюст Курский>
Протокол Каплан подписать отказалась.
В это время в соседнем кабинете рассматривали изъятые при обыске вещи: два конверта со штемпелем Военного комиссариата
Замоскворецкого района, сложенные в виде стелек (их вынули у задержанной из ботинок), обрывки газеты, восемь шпилек, две английские
булавки, металлическую брошку, членскую карточку профсоюза конторских служащих на имя Митропольской и железнодорожный билет
Москва-Томилино.
А оружие? Гильзы? Свидетели?
Здесь, на Лубянке, нарком Курский допрашивал Каплан до 2-х ночи, но почти ничего не прояснил. <Не скажу:, не хочу:, не буду:, не
знаю:> Она глядела сквозь отсутствующим и одновременно затравленным взглядом. Следствие располагало пока только одним - признанием.
На Лубянку с 12 до 2-х свозили задержанных. Свердлов и Петерс каждые четверть часа звонили в Кремль, узнать о состоянии раненого
Ленина. Только в третьем часу врачи сказали, что прямой опасности для жизни нет. Все вздохнули свободней. В половине третьего
Курского сменил Петерс.
В кабинете некоторое время молчали.
- Вы анархистка? - вопрос Петерса прозвучал так резко, что Каплан вздрогнула.
- Нет! Нет! - она почти выкрикнула это и как будто возмутилась.
Петерс пожал плечами:
- Многие с этого начинали, и я тоже. А потом поссорился со своим двоюродным братом из-за его анархизма и склонности к терактам. Его
в Лондоне застрелила полиция.
<:Я спросил, за что ее посадили, как она ослепла: Она постепенно разговорилась>. (Петерс. Из воспоминаний Луизы Брайант). Сам Петерс
в начале тридцатых так заключает эту сцену: <В конце допроса она расплакалась, и я до сих пор не могу понять, что означали эти
слезы: раскаянье или утомленные нервы>. (Я. Петерс. <Пролетарская революция>, 1924, ? 10).
Протокол второго (в здании ВЧК) допроса. 31 августа 1918 года,
2 часа 25 минут утра
<Я, Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года. В 1906 году была арестована в Киеве по делу о взрыве. Тогда сидела как
анархистка. Этот взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я военно-полевым
судом в гор. Киеве. Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме. После
революции была освобождена и переехала в Читу. В апреле приехала в Москву. В Москве я остановилась у знакомой каторжанки Пигит, с
которой вместе приехала из Читы, на Большой Садовой, д. 10, кв. 5. Прожила там месяц, потом поехала в Евпаторию в санаторий для
политических амнистированных. В санатории я пробыла два месяца, а потом поехала в Харьков на операцию. После поехала в Севастополь и
прожила там до февраля 1918 года.
В Акатуе я сидела вместе со Спиридоновой. В тюрьме мои взгляды сформировались - я сделалась из анархистки
социалисткой-революционеркой. Свои взгляды я изменила потому, что попала в анархисты очень молодой.
Октябрьская революция меня застала в Харьковской больнице. Этой революцией я была недовольна, встретила ее отрицательно. Я стояла за
Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению в эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову.
Мои родители в Америке. Они уехали в 1911 году. Имею четырех братьев и трех сестер. Все они рабочие. Отец мой еврейский учитель.
Воспитание я получила домашнее.
Самарское правительство принимаю всецело и стою за союз против Германии. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале.
Эта мысль во мне созрела в Симферополе, и с тех пор я начала готовиться к этому шагу.
Допрашивал Петерс.
Ф.Е. Каплан>
Этот протокол она подписала. Было раннее утро последнего дня лета 1918 года. Накануне, 30-го, был не только ранен Ленин; в
Петрограде убили председателя питерского ВЧК Урицкого. Туда выехал Дзержинский; чекисты обыскивали английское посольство, считая его
<штабом> заговорщиков.
Оба покушения и <заговор послов>, очевидно, были скреплены единой нитью. Во главе общего плана стояли сильнейшие на этот час
противники большевиков - правые эсеры, при поддержке вездесущих англичан. Потом это будет доказано, а тогда само носилось в воздухе.
Английский посланник Локкарт не скрывался и не разыгрывал недоумения, когда его снова повезли на Лубянку. Если раньше, по его
воспоминаниям, он подвергался со стороны Петерса <насмешливым допросам>, то теперь настроение переменилось. <Ленина они любили, -
напишет он позже. - Я не знаю ни одного лидера, которого так любили бы те, кто вынужден был ему подчиняться>.
В шесть часов утра в камеу Локкарта привели Каплан. <Она была одета в черное. Черные волосы, неподвижно устремленные черные глаза,
обведенные черными кругами. Бесцветное лицо с ярко выраженными еврейскими чертами было непривлекательно. Ей могло быть от 20 до 35
лет. : Несомненно, большевики надеялись, что она подаст мне какой-либо знак. Спокойствие ее было неестественно. Она подошла к окну и
стала глядеть в него:> (Роберт Брюс Локкарт. <История изнутри>).
Весь день шли допросы задержанных. Свидетелей почти сразу отпускали. Ни один из них не смог подтвердить, что видел, как стреляла
именно Каплан. Даже шофер Ленина Степан Гиль <увидел стрелявшую> только <после выстрелов>. Потом он вспомнил, что видел <женскую
руку с браунингом>, из которого <были произведены три выстрела. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в
толпе. Револьвер этот лежал под моими ногами. При мне револьвера этого никто не поднял> (из показаний Гиля). Позже он вспомнил, что
<толкнул его ногой под автомобиль> (см. Следственное дело Каплан ? 2162).
Ни револьвера под автомобилем, ни браунинга, брошенного женской рукой, на месте покушения не обнаружили. Нашли только четыре -
четыре гильзы, втоптанные в грязь.
31-го днем следователи Юровский и Кингисепп вместе с председателем завкома завода Михельсона Ивановым несколько раз выезжали на
место покушения, но к четырем расстрелянным гильзам больше ничего не добавили.
31-го вечером Свердлов сказал Петерсу, что утром нужно дать в <Известия ВЦИК> официальное сообщение о ходе следствия, которого ждет
весь мир.
- Напиши коротко, - посоветовал он, - стрелявшая - правая эсерка черновской группы, установлена ее связь с самарской организацией,
готовившей покушение, принадлежит к группе заговорщиков.
- Этих <заговорщиков> придется выпустить - против них ничего нет, - ответил Петерс. - Никакими связями ни с какой организацией от
этой дамы пока не пахнет, а то, что она правая эсерка, сказал я. И вообще: таких дилетантов, как мы, самих сажать нужно.
Жена Бонч-Бруевича Вера Михайловна, врач, много часов проведшая возле раненого Ленина, вспоминала, как 31-го поздно вечером,
вернувшись с Лубянки, Свердлов на вопрос, как там дела, сердито ответил: <А так, что всю ВЧК надо пересажать, а даму выпустить. И на
весь мир покаяться: мы, мол, дилетанты-с, извините-с!
- Что это ты, Яков Михалыч, на них нападаешь? - поразилась Мария Ильинична, сестра Ленина.
- Не нападаю, а цитирую, Петерса!
- Да-а, достается ему, - сделали вывод присутствующие> (из записок В.М. Бонч-Бруевич, сентябрь 1918 года. Изъяты у секретаря А.Л.
Мухина при его аресте в 1938 году).
На рассвете 1 сентября Луначарский снова приехал на Лубянку. Петерс был в кабинете один и перечитывал документы. Поздоровавшись с
Луначарским, он протянул ему исписанные листы.
- Новые протоколы? - спросил Луначарский, присаживаясь к столу.
- Не знаю, Анатолий Васильевич:
Луначарский стал читать. Оказалось, что в эту ночь Каплан впервые сама заговорила.
:Ранней весной 1917 года освобожденные февральской революцией мы, десять политкаторжанок, выехали на телегах из Акатуя в Читу: Был
мороз, ветер хлестал по щекам, все были больные, кашляли:, и Маша Спиридонова отдала мне свою пуховую шаль: Потом, в Харькове, где
ко мне почти полностью вернулось зрение, я так хотела в Москву, поскорей увидеть подруг, и часто сидела одна, закутавшись в эту
шаль, прижавшись к ней щекой: Там же, в Харькове, я встретила Мику, Виктора. Мы с ним вместе в шестом году работали в одной группе,
готовили взрыв. Встреча была случайной, он остался анархистом, и я была ему не нужна: Даже опасна. Он сказал, что побаивается меня,
моей истеричности, и прошлого. А я тогда ничего этого не понимала. Как мне объяснить:? Все опять было в красках, все возвращалось -
зрение, жизнь: Я решила пойти к нему, чтоб объясниться. И перед этим пошла на базар, чтобы купить мыла. Хорошего. Просили очень
дорого:, и я продала шаль. Я купила это мыло. Потом: утром: он сказал, что не любит меня и никогда не любил, а произошло все сегодня
оттого, что от меня пахнет духами Ванды. Я вернулась в больницу, села в кресло и хотела закутаться в свою шаль, потому что я всегда
в ней пряталась от холодной тоски: Но шали у меня больше не было, а было это мыло: и я не могу простить себя:, не прощаю:>
Луначарский отложил <протокол>.
- Я ее слушал, - вздохнул Петерс, - хотя быстро понял, что тут вместо какой-то связи со Спиридоновой будет фигурировать одна ее
шаль, которая к делу не относится. Но теперь хоть понятно, отчего она такая - сначала полная слепота, как смерть, потом - несчастная
любовь, тоже вроде этого.
- Немного жаль ее? - полуспросил Луначарский.
- Она мне омерзительна! Шла убивать, а в голове: мыло.
К семи утра пришли следователи Кингисепп, Еляшевич, Юровский, приехали член коллегии минюста Константинов, председатель Московского
ревтрибунала Дъяконов.
Одного за другим продолжали выпускать свидетелей. Взяли показания и отпустили знакомых Каплан по каторге, у которых она жила
какое-то время или встречалась. Но народу в кабинетах следователей не убывало, скорее наоборот: стали приходить очевидцы, считавшие
себя свидетелями покушения. Показания их были противоречивы. Нашлось наконец и оружие. Рабочий завода Савельева Кузнецов принес
браунинг ? 150489. Кузнецов утверждал, что поднял браунинг на месте покушения и унес его с собой, как дорогую реликвию. А прочитав в
<Известиях ВЦИК> просьбу вернуть оружие, если таковое было найдено, теперь вот принес. Вопроса, где лежал браунинг, он сначала не
понял, сказал, что все это время хранил его у себя на груди, потом пояснил, что <браунинг лежал возле тела Владимира Ильича>.
Получалось расхождение с показаниями Гиля: тот говорил, что толкнул оружие ногой под машину. Браунинг был семизарядный; в обойме
оставалось четыре пули. Но если из него было сделано три выстрела, то откуда четвертая гильза на месте событий? Одни вопросы.
2 сентября Свердлов созвал Президиум ВЦИК и попросил Петерса отчитаться. Петерс сказал, что появляются новые данные, будет проведен
следственный эксперимент, дактилоскопическая экспертиза. Свердлов согласился - следствие нужно продолжать. Однако с Каплан придется
решать сегодня.
<- В деле есть ее признание? Есть. Товарищи, вношу предложение - гражданку Каплан за совершенное ею преступление сегодня
расстрелять. (Свердлов)
- Признание не может служить доказательством вины. (Петерс)> (протокол заседания Президиума ВЦИК от 2 сентября 1918 года).
На этой фразе протокол заканчивается. Или обрывается. До нас дошли лишь две реплики, воспроизведенные позже участниками событий.
Чтобы понять их, нужно вспомнить, что 7 июля (после левоэсеровского мятежа во главе с Марией Спиридоновой) Дзержинский ушел с поста
председателя ВЧК не потому, что считал себя ответственным <за проникновение в аппарат Комиссии левых эсеров>, как писали в советских
учебниках, а потому, что являлся одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посла Мирбаха. Уже тогда, в июле, резко
сошлись две позиции в руководстве большевиков:
<Мы должны руководствоваться только законом> - сказал, обосновывая свою отставку, Дзержинский.
<Здесь вопрос политический, и мы должны придерживаться политической целесообразности> - возражал ему Свердлов, протестуя на
заседании Совнаркома против <самоустранения Феликса> (протокол заседания ВЦИК от 7 июля 1918 года).
На том заседании присутствовал Ленин, и отставка Дзержинского была принята. На этом, 2 сентября, Ленина не было. На протест Петерса
против расстрела главной подозреваемой Свердлов ответил той же <политической целесообразностью> в связи с решением руководства
<начать осуществлять на всей территории Советской республики Красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти>.
<Нам объявили войну, мы ответим войною. И чем жестче и однозначнее будет ее начало, тем ближе станет конец> - слова Свердлова на
заседании (вычеркнутого из истории) Президиума ВЦИК от 2 сентября 1918 года.
<С дела Каплан мы имеем шанс раз и навсегда отказаться от подмены закона какой бы то ни было целесообразностью> - слова Петерса от
того же 2 сентября.
В этом ключе, по-видимому, и проходило заседание. А вечером на Лубянку приехал комендант Кремля Мальков с постановлением перевести
Каплан из ВЧК в Кремль.
В своих воспоминаниях Мальков умалчивает, что приезжал на Лубянку в тот вечер несколько раз.
<У меня была такая минута, когда я до смешного не знал, что мне делать, - рассказывал позже Петерс Луизе Брайант, - самому
застрелить эту женщину, которую я ненавидел не меньше, чем мои товарищи, или отстреливаться от моих товарищей, если они станут
забирать ее силой, или: застрелиться самому>.
2-го ночью Каплан находилась все еще в здании ВЧК.
3-го утром Ленин попросил доложить ему дела. 3-го же из Петрограда в Москву выехал Дзержинский, который, без сомнения, поддержит
Петерса. (<Два сапога - пара> - так однажды выразился о председателе ВЧК и его заместителе Троцкий). С осуществлением решения
Президиума ВЦИК Свердлов решил поторопиться.
Еще один факт: в то утро на Лубянку снова приезжал Луначарский.
:Анатолий Васильевич Луначарский был поистине уникальной и глубоко трагической фигурой в стане большевиков. Русский интеллигент,
сердцем принявший идею движения к справедливости и равенству, он усилием воли и насилием логики подчинил себя законам смертельной
борьбы.
<:Анатолий Васильевич дал мне урок русского языка, еще раз деликатно напомнив, до какой степени для моих товарищей я все еще
<англичанин>. <В каждом из нас, - сказал он, - сидят двое: преступник - пере-ступник и праведник - право - дник, судия>. : В то утро
я отдал-таки своего судью на расстрел Малькову>. (Петерс. Из воспоминаний Луизы Брайант).
Каплан расстреляли в Кремле
3 сентября. Точное время и исполнители не установлены. Если верить подцензурным воспоминаниям коменданта Кремля Малькова, это сделал
он сам в три часа дня, одним выстрелом, после того как она повернулась к нему спиной по команде <К машине!>, что выглядит вполне
правдоподобно. Сколько было при этом свидетелей, куда дели тело и проч., по сути, так и осталось неизвестным, хотя и <свидетели> и
<очевидцы> со временем, конечно, нашлись, и беллетристики на эту тему к настоящему моменту предостаточно.
Следствие же по делу Каплан продолжалось - в 18-м году, в 22-м, в 60-х, в 90-х. Продолжается до сих пор.
И в этой связи стоит привести еще один документ. Обе истории, с ним связанные, очень личные, однако и их, я думаю, можно рассказать,
но не потому, что всех ее участников уже нет в живых. Эти люди жили в такое время, что их личные истории очень часто сами просятся в
большую Историю, поскольку проливают свет в те ее уголки и закоулки, о которых молчат стенограммы и протоколы.
В 1920 году Петерс, тогда Чрезвычайный комиссар Северо-Кавказской железной дороги, заболел тифом. Он был молод, физически крепок и
через несколько дней уже почувствовал себя здоровым. Однако врачи и находившиеся рядом с ним товарищи ничего не давали ему делать,
почти силой удерживая в постели в течение двух недель. Петерс, по его выражению, <часами лежал и считал мух, которых даже ловить не
позволяли>. Дальше он пишет: <Книг не было. Спасибо Глебу (Глеб Иванович Бокий, тогда начальник Особого отдела Восточного фронта. -
Авт.), оставил несколько блокнотов и чернила>. И Петерс начал записывать в эти блокноты своего рода хронику двух последних лет -
восемнадцатого и девятнадцатого - о ликвидации анархистских гнезд, мятеже левых эсеров, о своих непростых взаимоотношениях с
Локкартом, <дело Каплан>, курьезные эпизоды из операций по борьбе с бандитизмом, <рейды> по <малинам> и притонам, откуда чекисты
заодно вытаскивали и первых беспризорников, и т.д. Записи он делал на английском. Этот язык был ему тогда привычней русского и даже
родного латышского. (Десять лет он провел в Англии, с 1906 по 1917 и только три в России.)
Теперь несколько слов о том, как эти блокноты уцелели и сохранились после всех обысков тридцатых годов.
В 1929 году к Петерсу приехала из Англии его дочь Мэй. Ей было всего пятнадцать лет, и она быстро адаптировалась к новой среде. В
тридцатых годах она училась в знаменитой школе танца у Айседоры Дункан, которая считала ее одной из самых одаренных и перспективных
своих учениц. Однако в судьбу девушки вмешалась природа: к девятнадцати годам Мэй выросла почти до метра восьмидесяти сантиметров, и
путь в балет оказался закрыт.
Девушка пережила жесточайший стресс, затем тяжелую депрессию. Пытаясь вывести из нее дочь, отец дал ей почитать свою <хронику
восемнадцатого года>, полную таких стрессовых ситуаций, которые той и не снились. По-видимому, это помогло. Мэй Петерс с тех пор не
расставалась с записками отца, а в 1946 году, перед своим арестом, успела передать их второй жене отца Антонине Захаровне.
Несколько фрагментов из тех блокнотов уже приводились выше. Вот еще один, непосредственно связанный с <делом Каплан> (перевод с
английского сделан сыном Петерса Игорем).
<2 сентября, 1918 года. Ночью поехал в Кремль поговорить со Спиридоновой. (Кремль был тогда местом содержания под стражей особо
важных персон. - Авт.). Мария человек! Если дело касается кого-то другого, чьей-то жизни или освобождения, она забывает о себе, об
обидах, обо всем постороннем и решительно старается помочь. Я показал ей протокол, в котором история с шалью. Она сказала, что
помнит еврейскую девушку Фейгу или Фаню, которая сильно болела. Про шаль помнит, что отдала кому-то, возможно, что и ей. Но вот одно
запомнилось ясно: та девушка, Фаня, была влюблена, причем в какого-то недостойного, который бросил ее во время взрыва бомбы. Мы
убеждали ее, что так нельзя, нужно бороться с подобным чувством. А она все твердила, что хочет встретиться с ним и что-то доказать.
Перечитав протокол, Мария сказала: <Вот и встретилась, дурочка! А потом сыграла в Шарлотту Корде. Замечательное подтверждение
правоты Маркса - там, в девяносто третьем, была трагедия, у нас - чистый фарс! Разве не так?!> Но я с ней не согласился> - заключает
Петерс.
(Историческая справка: Мария Шарлотта Корде де Армон, внучатая племянница великого Корнеля, приехала в Париж из Кана, где укрывались
от якобинской диктатуры проигравшие схватку жирондисты. Там эта девушка пережила бурное увлечение одним из их лидеров - Франсуа
Бюзо. Этот человек, в начале революции восхищавшийся лидером якобинцев Маратом, со временем превратился в одного из самых
непримиримых его врагов. Некоторые историки считают, что именно Бюзо и настроил неврастеничную, неудовлетворенную своей судьбой
девушку на убийство, причем не только своей ненавистью к Другу народа, но и тем, что отверг пылкие чувства Шарлотты, которая сказала
ему: <Скоро ты увидишь что таилось в моем сердце. И ты поймешь, какое сердце ты отверг!>)
Елена Съянова
