Нет никакого сомнения в том, что зависть есть дурное греховное чувство. Об этом говорят Отцы Церкви, об этом твердит весь наш
житейский опыт. Завидовать глупо, нелепо, непрагматично, наконец. Завидующий подобен псу, который сжирает свои внутренности. И
блажен тот, кто этого чувства не знает. Но вот у Пушкина: <Зависть - сестра соревнования, следственно, из хорошего роду>. А с
другой стороны, в <Моцарте и Сальери>:
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеёй, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущее бессильно?
Никто!.. А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую.
Конечно, тут есть прямая связь между гордостью и завистью. Сальери горд, потому и завистлив. От гордости до зависти меньше шага. А
Моцарт не горд, и это компенсирует все недостоинства, которые видит в нём и с которыми не может мириться преисполненный собственного
значения Сальери. Но не только в этом дело.
Есть зависть и зависть. Есть сестра соревнования. А есть - сестра: справедливости. Последняя как будто бы тоже неплохого
происхождения. Да только вот она-то и разъедает нашу душу, на неё мы ловимся и легко становимся её жертвой. И именно на неё клюёт
пушкинский герой:
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений - не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?.. О, Моцарт, Моцарт!
Несправедливо! - кричит Сальери, обращаясь к Небу. Несправедливо - ведь я лучше, я достойнее. Я принёс свою жизнь в жертву музыке, я
аскетом стал, десятину плачу, все посты соблюдаю, а он - мытарь, он грешник - так почему же ему больше, чем мне? Сальери даже хуже
приходится, чем фарисею из евангельской притчи, ибо фарисей в своей непогрешимости не ведает, а Сальери видит, что Господу более
угоден не он, но грешник, и это мучает его сильнее тем, что тут - несправедливость.
Идея справедливости - вот что было написано на всех знамёнах, с которыми шли штурмовать дворцы, барские усадьбы или само Небо. В
этом слове была музыка революции, она вскормила хоть Володю Ульянова из города Симбирска, хоть Эрнесто Гевару по прозвищу Че из
аргентинского Росарио, но кончалось всё всегда одними гримасами, концлагерями или подсыпанным в чашку ядом. И иначе кончиться не
могло.
Зависть - это бунт, обида на Создателя, который дал другому больше, чем мне. Дал недостойному в то время, как я достоин. Зависть
есть требование справедливости.
И Сальери отравляет Моцарта, потому что иначе его справедливость восторжествовать не может. Так когда-то и Каин Авеля из зависти
убил.
Есть, впрочем, в той Книге и другая история. Про то, как был у некоего человека виноградник, и нанял он работников. Одни пришли рано
утром, другие днём, третьи вечером. А когда настала пора расчёта, получили все по динарию. Первые возмутились: как же так? Мы
переносили полуденный зной, а получили столько же, сколько и те, кто работал всего час, когда было уже не жарко. Это несправедливо!
А разве Он справедливость обещал?
Справедливость только вожди обещают. Политики, кандидаты, депутаты. А Он про справедливость ничего не говорил. <Нищих всегда иметь
будете>. Какая тут справедливость?
Наше падшее естество не хочет с этим мириться, и, сколько ни проходит веков, человек кричит: нет правды, то есть справедливости,
даром, что ли, эти слова в нашем языке одного корня - нет правды на земле, а должна быть.
А правды как справедливости действительно нет и не будет. Мир устроен иначе. И, кстати, Пушкин это хорошо понимал. Не случайно в
<Капитанской дочке> Маша Миронова просит у Екатерины Второй для своего жениха не справедливости (при том, что Гринёв был осуждён
абсолютно несправедливо), а милости. А вот история Дубровского есть история борьбы за справедливость, и потому кончается она
несчастливо. Небу не угодно соединить Владимира Дубровского с Машей Троекуровой, но угодно соединить Петрушу Гринёва с Машей
Мироновой. Гордому Бог противится, а кроткого награждает.
В России сейчас много несправедливого. Может быть, больше, чем когда-либо. Несправедливо, сколько получают одни и другие,
несправедливо, как живёт Москва и как живёт страна. Несправедливо поделено богатство. Несправедливо наживаются на нефти, на газе и
на алюминии олигархи и авторитеты, несправедливо строят особняки новые русские, а врачи и учителя получают копейки. В семнадцатом
году обожглись на молоке, теперь на воду дуем. Но несчастье ждёт нас, если мы попытаемся дать увлечь себя с этой несправедливостью
бороться, только о ней и думать, завидовать и злиться.
Над Александром Грином, который писал в <Алых парусах>: <Когда начальник тюрьмы с а м выпустит заключённого, когда миллиардер
подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз придержит лошадь ради другого коня, которому не везёт, - тогда все
поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно>, - часто смеялись или обвиняли в буржуазности. А между тем если вспомнить, что это
было написано голодным, измученным человеком в революцию, в пору величайшей борьбы за справедливость, то слова эти, несмотря на их и
в самом деле некоторую напыщенность, прозвучат совсем иначе. А если переложить их на последние события, то и вовсе окажутся
пророческими. Хотя наши миллиардеры, похоже, готовы дарить свои виллы и сейфы только тогда, когда сами окажутся в тюрьме, ожидая,
что главный начальник их выпустит. Такого фантастического сюжета и Грин предвидеть не мог.
Не надо только видеть в происходящем торжество справедливости. Это опасный праздник. Справедливость - штука жестокая и кровавая, и
не её нам искать. Кто-то очень мудро заметил, если б Господь был справедлив, а не милостив, то рода людского по грехам его давно бы
уже на свете не было.
Нынешняя неделя - Светлая, и каждый день на ней - Пасха. А в пасхальном слове Иоанна Златоуста говорится: <Радуйтесь, постившиеся и
непостившиеся>. Тоже с точки зрения постившихся может показаться несправедливым. Но зависти не вызывает.
