В Тегеране Сталин говорил негромко
На знаменитой конференции союзников не было ни повестки дня, ни официального протокола
ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА ЗАРУБИНА была переводчицей на Тегеранской конференции руководителей трех союзных держав в 1943 г. Легендарная
советская разведчица, а ныне профессор Дипломатической академии согласилась поделиться с читателями <Политического журнала> своими
воспоминаниями об этом.
- Зоя Васильевна, в чем заключались ваши служебные обязанности на Тегеранской конференции?
- Я была связующим звеном между телохранителями президента Соединенных Штатов и охраной советского посольства в Тегеране, лично
работала все трое суток с Рузвельтом, входя в его комнату несколько раз на дню. Я была единственным советским человеком, который жил
в помещении основного особняка, прямо под апартаментами Рузвельта. Вместе с ним находились Гарри Гопкинс и адмирал Леги. По
существу, я видела все изнутри, за всем наблюдала. Никто друг друга не знал, и никто никому не доверял.
- Каковы ваши личные впечатления от лидеров <большой тройки>?
- Не приходится говорить о том, что они все трое были совершенно разные. Я впервые видела Иосифа Виссарионовича Сталина. Однажды
утром он пришел навестить Рузвельта и узнать, как тот себя чувствует. А переводчиков не было. Я там оказалась. Сталин говорит: я
могу к нему пройти? Я зашла к Рузвельту, спросила - пожалуйста! Я оказалась, таким образом, с утра между двумя лидерами государств
антигитлеровской коалиции. Разговор начался с простых вопросов Сталина к Рузвельту: как вы себя чувствуете? как вы спали? Президент
США отвечал: да я спал хорошо, мне здесь все нравится, но с утра в пруду квакали лягушки - я никак не мог заснуть. Я повернулась,
смотрю на Сталина и от сильного волнения забыла, как будут <лягушки> по-русски. Говорю: Иосиф Виссарионович, те маленькие зеленые
животные, которые так квакают в пруду, не давали президенту Соединенных Штатов спать. Я всегда начинаю свои воспоминания именно с
этого момента, поскольку это был своего рода шок и провал.
- Что вам запомнилось в облике Сталина?
- Я была просто поражена, что он такого невысокого роста. Он был не выше меня, и это меня очень удивило. Лицо у Верховного
главнокомандующего показалось мне очень утомленным (я говорю уже обо всех остальных встречах, на которых мне довелось бывать). Он
редко смотрел в глаза. Те несколько случаев, когда мне приходилось быть связующим звеном, в глаза он не смотрел, глядел вроде как в
сторону, практически непрерывно куря свою <Герцеговину Флор>. Но когда он уж смотрел, было такое ощущение, что ему видно все
насквозь. С тех пор у меня навсегда сохранилось впечатление от этого пронизывающего взгляда.
- Что запомнилось еще?
- Во время выступлений на конференции Сталина слушали затаив дыхание. В зале заседания достаточно было ему только кивнуть головой -
вся служба моментально на это отвечала. Я бы сказала так: Верховный говорил очень медленно и очень тихо. И было удивительно, как все
его слушали. В зале заседаний Тегеранской конференции было не так уж много народа, всего человек двенадцать сидели за столом (если
не десять). Был последовательный перевод. На первом пленарном заседании выступил вначале Рузвельт. Президент США сразу взял
неформальный тон.
И меня поразило - никакой повестки дня. Просто - давайте поговорим, в семейной обстановке, мы все здесь собрались ради очень важной
цели. Эта непринужденность меня удивила.
Сталин принял это совершенно спокойно - давайте. И после заседания меня многие с английской и американской стороны спрашивали - ну,
как Сталин себя вел? Отвечаю - очень хорошо, лояльно, терпимо ко всему относился. Часто употреблял выражения <если мне не изменяет
память>, <если я не ошибаюсь>.
Они говорят: не может быть! Это не тот Сталин, о котором мы знали. Такова была запоздалая реакция западного окружения. Поэтому,
когда он говорил медленно, тщательно подбирая слова и формулировки, немножко с акцентом, в зале, пока не переведет Павлов, была
необыкновенная тишина. Все было тихо-тихо. Только Черчилль иногда переспрашивал: - <Что он
сказал?> То есть в какой-то момент ему не хватало терпения.
- Что можно сказать об остальных лидерах?
- Что касается Черчилля, то в этот период времени он был, безусловно, нездоров. Производил впечатление дряхлеющего человека. Во
многом этому способствовала его грузность, избыточный вес. И он пыхтел постоянно сигарой, и его переводить надо было, безусловно,
уметь. Он замечательный оратор. Мог произнести длинную тираду, говоря переводчику - не прерывай меня (для перевода). Переводчик был
вынужден записывать за ним. Когда Черчилль говорил - он мыслил, и это было заметно. Иными словами, он выкладывал не заранее
продуманные формулировки, а часто импровизировал.
У Рузвельта была другая манера речи. Какая-то вальяжная, свободная. Если вы не знали, что он инвалид, то и никаких оснований
предположить это у вас не было. Особенно, когда он сидел за столом - высокий мужчина, пенсне поблескивает, говорит свободно, иногда
слегка поднимая голову, чтобы получше разглядеть собеседника.
Переводчик Рузвельта, впоследствии ставший американским послом в России, считал, что Рузвельт на Тегеранской конференции неправильно
себя вел. Он не понял и недооценил Сталина и решил, что, если похлопать его по плечу, они будут как бы друзьями. Как будто богатый
дядюшка приехал. Он вел себя с Черчиллем и Сталиным, как с бедными родственниками. И эта непринужденность один раз чуть не привела к
кризису на конференции, но в остальном - сидели, беседовали и внимательно слушали друг друга.
Пленарные заседания начинались в четыре часа дня. Но дело все в том, что это только за столом переговоров, однако, кроме этого, были
ланчи, встречи один на один, потом пленарное заседание, потом ужин. По существу, это было бесконечное общение. Просто не знаю, как
выдержали все это переводчики. Стенограмм тогда не вели. Еще одно, с чем я столкнулась потом. Понимаете, не было официального
протокола. И поэтому одна из причин разночтений именно в этом. У одних одна запись, у других другая. Стали сравнивать записи, они не
всегда сходились. Это было лишней пружиной, которая позволяла нас <заводить> во времена <холодной войны>. Дескать, вы там что-то не
так прочли. Особенно это касается Ялты и Потсдама.
- Какие эпизоды вы бы припомнили еще?
- Когда московская часть американской делегации вылетела в Тегеран, из-за неисправности самолета их посадили в Сталинграде. Почти
сутки они там просидели, поэтому у них было свежо впечатление от того, что они видели. Потом со мной делился переводчик Арнольд
Бирс, который переводил в Тегеране торжественную церемонию вручения меча городу Сталинграду. Когда мне это поручили, вспоминал он, у
меня перед глазами стояли картины, которые я видел в Сталинграде.
Они обсуждали, что они видели на Волге и как их там принимали. Самолет сел на поле, и там стоял солдат, который, естественно, никуда
их не пускал. Потом за ними приехали на каких-то старых <эмках>, видимо, представители городского совета. Их прекрасно приняли,
накормили, показали город. Мне запало в душу, что никто из сталинградцев не пожаловался американцам, что пока не открыт второй
фронт. Они только говорили - приезжайте в Сталинград, когда мы его восстановим. И эта часть поездки американцев органично легла на
церемонию вручения меча.
И вот тут я впервые видела волнение Сталина. Он был так взволнован, что никаких ответных слов, по существу, не сказал.
Присутствовали военные, Рузвельт сидел за столом, торжественно внесли этот меч, большой и очень красивый.
Черчилль передал Сталину меч. Верховный принял его, поднял и полушепотом сказал - <спасибо>. Стояла тишина. В таких случаях
обязательно происходит что-то, не предусмотренное протоколом. Сталин передал тяжелый меч Ворошилову, а тот его не удержал, меч
выскользнул из ножен и чуть не упал на пол. Все буквально охнули: плохое предзнаменование!
Фотографировать и снимать, за исключением протокольных съемок, не разрешали ничего. Только англичанам разрешили снимать эти моменты,
поскольку они вручали этот меч. В этот день такое состояние было, которое можно охарактеризовать: дух Сталинграда.
У нас было постоянное чувство соприкосновения с историей. По существу, история творилась на наших глазах. Масштаба мы, конечно, в
полном объеме осознать не могли, но это чувство присутствовало постоянно. Мы иногда думали: вот если бы дома знали, где мы сейчас!
- Как вела себя делегация СССР на переговорах?
- Делегация СССР не только вела себя на равных - Сталин был хозяином, поскольку переговоры проходили на территории нашего
посольства. Он был прекрасным восточным хозяином, но нарочито скромным. После церемонии вручения меча они все вышли на балкон, там и
состоялась единственная съемка участников конференции.
Под конец произошло то самое главное, чего все так ждали, - оглашение даты открытия второго фронта. Когда 29 ноября 1943 года они
разошлись после ужина, то его советник Гарри Гопкинс по просьбе Рузвельта поздно вечером пришел в британское посольство. О чем они
там говорили, трудно судить, но, как потом лично мне передавали участники конференции, Гопкинс сказал Черчиллю: перестань дурака
валять, давай назовем точную дату открытия второго фронта.
Следующий день - дата рождения Черчилля. Меня с утра вызывают и говорят: срочно готовься, будешь переводить Сталина и Черчилля,
очень конфиденциальный и важный разговор. Арнольд Бирс потом рассказывал: <Я иду и думаю - вот неужели сейчас я узнаю эту
историческую дату - день открытия второго фронта. Я один буду знать этот секрет! Как я его удержу?> Все чувствуют - кульминация!
Сталин очень хорошо принял Черчилля, хотя встреча не была запланирована. Сказал - пожалуйста, садитесь и поинтересовался как бы
между прочим: ну, так как там со вторым фронтом? Черчилль ответил - сегодня за ланчем.
За ланчем собрались три руководителя стран антигитлеровской коалиции. Три руководителя и три переводчика - шесть человек. Там и была
оглашена эта историческая дата. И 30 ноября 1943 года все уже расслабились, потому что решение уже принято и сегодня день рождения
Черчилля.
Какие-то подарки нужны были. И это всех озадачило. От имени Гарримана кто-то из американцев поехал в город и купил большую холстину
какого-то необыкновенного персидского шелка. Рузвельт поручил кому-то купить в магазине древностей вазу.
А Сталин был, как всегда, ко всему готов. Я случайно оказалась тем человеком, который сопровождал подарок Верховного Черчиллю -
белую папаху, бекешу такого же цвета и ящик коньяка. Так я еще утром оказалась в зале английского посольства, где вечером ожидался
прием. Мне разрешили войти в комнату, где стоял шикарно накрытый стол. Впервые в своей жизни я видела такое. Человек на тридцать был
этот стол. Вечером состоялось празднование дня рождения Черчилля.
- Как прошел сам день рождения?
- Черчилль вызывает переводчика и говорит: ты сегодня самый главный - ты должен сидеть по левую руку от Сталина и вести себя как
хозяин. Мало ли, как он будет вести себя за столом со всеми этими приборами. Смотри на его настроение, он первый раз на приеме
такого уровня.
И вот когда собрались и начали пить коктейль, Сталин сказал: не понимаю, что это такое. Короче говоря, ему дали виски, но он сказал,
что виски хорошо, а водка лучше. Когда он сел и увидел за столом такое разнообразие приборов, он сказал, что чувствует себя, как в
музее, и попросил объяснить, как всем этим пользоваться.
Звучали хорошие тосты, но потом произнес тост Сталин. Переводчик Павлов в своей красивой дипломатической форме встал и начал было
переводить. В этот момент как раз в зал вносят мороженое. И это мороженое по неловкости персонала вывалили на Павлова. Опять афронт.
Все ожидали, как отреагирует переводчик Сталина, но он продолжал невозмутимо переводить. Такие мелочи, конечно, запоминаются.
После празднования Черчилль интересовался впечатлениями Сталина о дне рождения в целом - как Сталин, как он отреагировал? Как ему
понравилось? Премьер-министру Великобритании передали, что Сталин себя чувствовал очень свободно, хорошо. Они с Рузвельтом были
очень довольны.
- Больше никаких неожиданностей не было?
- Сталин сделал еще одну вещь. Он всегда делал неожиданные вещи. Верховный поворачивается к Бирсу и говорит: мне нравится, как меня
обслуживают за столом. А ему прислуживал индус-сикх в чалме. Сталин интересуется: могу ли я его поблагодарить? Он поворачивается к
сикху и говорит: большое спасибо, что вы меня так обслуживали, сегодня все так хорошо, такой важный день, день рождения
премьер-министра Черчилля. Я хотел бы, сказал Верховный индусу, чтобы вы выпили бокал шампанского.
Сикх не ожидал подобного развития событий, не на шутку перепугался. Переводчик шептал сикху - выпей, выпей. Сикх смотрел на свое
начальство и ждал команды. Потом все сразу задумались - а что мог означать этот жест Сталина?
Такие чисто человеческие ситуации, с одной стороны, выглядели диссонансом на фоне протокольных мероприятий, с другой - создавали
определенную атмосферу и колорит этих встреч. Все чувствовали, что мы делаем большое дело.
30 ноября 1943 года конференция прошла свою высшую точку. 1 декабря погода изменилась в худшую сторону. Рузвельт стал опасаться, как
он долетит. Конец конференции был немного скомканный, торжественного финала не было. Самым звучным аккордом, таким образом, были
передача меча, день рождения Черчилля и подписание коммюнике.
- Ходит много слухов о том, что советскими спецслужбами на конференции была организована <прослушка>:
- Могу сказать, что никаких данных по этому поводу нет. Какие-либо распечатки разговоров отсутствуют. Я все помещения обходила с
охранниками и ничего из такого типа аппаратуры не видела.
- Вы встречались еще с Франклином Рузвельтом?
- Потом я видела Рузвельта в Ялте. В Ялте он был уже болен. Когда говорят о том, что он был не в себе, что его что-то заставляли
делать, я думаю, это не так. Я помню его совершенно ясный взгляд. Конечно, я говорю о своих личных впечатлениях, но именно они
привносят что-то важное в описываемые события. Когда президент США прилетел в Ялту, мне сразу бросились в глаза отличия в его
внешнем облике по сравнению с Тегераном 1943 года. Его усаживали в джип, он был в черной накидке. Как-то даже длиннее стала его шея,
в облике временами чувствовалось физическое страдание.
- Подобные встречи происходили в обстановке строжайшей секретности?
- Безусловно. Как только закончилась конференция в Тегеране, нам сказали: все, что вы видели, забудьте. Мы так и сделали. И только
совсем недавно начали извлекать из своей памяти подробности тех дней.
- Как лично для вас закончилась Тегеранская конференция?
- После завершения конференции я стала готовиться к отъезду в Москву, но меня вызвало руководство и сказало - нет. Конференция имела
такой успех, что вы должны остаться здесь гидом-переводчиком. На экскурсии в советское посольство американцев и англичан привозили
целыми грузовиками. Три раза были почетные гости и от иранской общественности. Они заходили, им показывали: здесь было то, здесь -
это. Один раз, показывая на фотографию Михаила Ивановича Калинина, очередные гости сказали - это Троцкий! И в самом деле -
отдаленное сходство какое-то есть. Я побежала к руководству - что делать? Сказали - он член политбюро ВКП(б), пускай висит. В
течение четырех месяцев у меня была задача бесконечно принимать эти делегации. Я чувствовала, как интересно это людям. Наверное, в
тот момент во мне проснулся пропагандист.
Прошло много-много лет, во время выступлений в Соединенных Штатах ко мне подходили американцы и говорили: я вас помню, я был тогда
солдатом на тех экскурсиях. Когда в 1979 году к власти пришел аятолла Хомейни, в советском посольстве все, что было связано с
конференцией, разгромили и разграбили, все в этом историческом зале разломали до основания. Потом наше посольство вновь привело все
в порядок. Тегеранская конференция 1943 года - это действительно историческое событие. Я иногда думаю - неужели я все это пережила и
до сих пор живу?
