М. Соколов. Нужен ли национализм? (*+)
http://www.expert.ru/expert/current/data/nationa.shtml
До тех пор пока нация не займет твердое место в системе общественных ценностей, мы так и будем уничтожать самонужнейшие слова, а с
ними - и Россию
Максим Соколов
Конца семейного разрыва,
Слиянья всех в один народ,
Всего, что в русской жизни живо,
Квасной хотел бы патриот.
гр. А. К. Толстой
Доколе идея России и идея свободы органически не соединятся - пока же это, к несчастью, лишь мечта, далеко не всеми разделяемая и
даже понимаемая, - разделенные приверженцы что той, что другой идеи будут обречены на методическое уничтожение самоважнейших слов,
повинных в том, что они насущны и значимы для оппонента. С одной стороны - демократ, либерал, реформатор, с другой - патриот,
националист, государственник, держава, и все мертвы, все - ругательства. Нужно сделать над собой серьезное усилие, чтобы осознать
трагизм такой практики.
Либеральные этимологии
Понятия свободы (лат. libertas) почти никто - по крайней мере, на словах - не отрицает, ибо на нем покоится вся наша цивилизация.
Человек, являясь образом и подобием Божьим, к которому обращено предостережение апостола "Вы куплены дорогой ценой. Не делайтесь
рабами человеков", не может быть винтиком, не может быть глиной в руках государства. Между тем "либерал", то есть, собственно,
поборник свободы, - есть ругательное слово, указывающее и на бездумное доктринерство, и на цинизм, и на прямую вороватость. В лучшем
случае - на чрезмерно идеалистическое прекраснодушие, на младенчество не по сердцу, а по разуму. С тем, что донельзя запущенный
российский быт нуждается в разумных преобразованиях (лат. reforma), также согласятся все, тогда как слово "реформатор" стало
решительно обидным (а в местах лишения свободы выражение "молодые реформаторы" приобрело и вовсе непристойный смысл).
Националистические этимологии
Но ничуть не лучше дело обстоит и на противоположном фланге. Естественная любовь к земле отцов (лат. pater), вытекающая из заповеди
"чти отца своего и матерь твою, и да благо ти будет и долголетен будеши на земле", та любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим
гробам, на которой покоится самостоянье и величие человека, - она не менее устойчиво ассоциируется с узколобой злостью ко всему
нерусскому, если не вовсе с погромом. Национализм - не в лучшем положении. За исключением крайних либертарианцев, отрицающих
существование всяких надличностных общественных реалий, все соглашаются с тем, что между минимальной общностью, то есть семьей, и
общностью максимальной, то есть человечеством, существуют промежуточные устойчивые общности, важнейшей из которых является нация.
Важнейшей, ибо, соединяя людей на основе общей судьбы, общих преданий и культурных переживаний, она облегчает общественную
коммуникацию (одно дело - сообщаться при наличии единого культурного кода, другое дело - при его отсутствии, по методу "твоя-моя не
понимай") и служит залогом необходимой общественной солидарности. Когда мы в сугубо либеральном духе признаем уникальность и
неповторимость каждой человеческой личности, по-своему осуществляющей замысел Создателя о себе, ничто не препятствует нам сходным
образом признавать такую же уникальность и ценность каждой национальной личности, веря в то, что у Создателя есть и о каждом народе
Свой замысел. Признавая ценность нации как общности, сокращающей людское разделение и отчуждение, логично было бы и национализм, то
есть любовь к своей нации, стремление отстаивать ее интересы, считать делом похвальным, между тем это понятие повсеместно признается
безусловно ругательным, а саморекомендация "я - националист" носит на себе отпечаток сильнейшего эпатажа, подобающего разве
какому-нибудь маргиналу, но никак не почтенному человеку.
Правила дурного спора
Впрочем, трудно было бы ожидать чего-нибудь другого, поскольку полемика между либералами и националистами ведется по всем правилам
дурного спора. Каждая из сторон видит себя в идеальном зеркале, отражающем лишь высокие и превосходные качества и полностью
попаляющем ветхого Адама, оппонента же рассматривают во всей грязи его грехов и даже исключительно в грязи. От такой полемики
идеального с реальным, когда моему просветленному лику противостоит оппонентова задница, чуждая какой бы то ни было просветленности,
и не может произойти ничего, кроме взаимного уничтожения слов.
Тем более способствует дурному спору общая для тяжущихся сторон фланговая тактика. Строго отделяясь от оппонента построенными по
всем правилам фортификационного искусства заградительными линиями, каждая из сторон нимало не считает нужным производить хоть
какое-то размежевание у себя в тылу, применяя к тем, кто сам себя называет либералом (resp.: националистом), исполненный высочайшей
терпимости принцип "кто не против нас, тот с нами". Либералы никогда не препятствуют числиться среди своих сторонников и по
умолчанию единомышленников ни зацикленным ненавистникам России, испытывающим неодолимое желание лягать "эту страну" и по поводу, и
даже без всякого повода, ни темным дельцам, ни бравирующим своим циническим социал-дарвинизмом деревенским Мефистофелям вроде А. Р.
Коха. Националисты не менее терпимы, дозволяя причисляться к своим рядам и откровенным ненавистникам свободы, и апологетам самых
страшных и кровавых периодов отечественной истории, и людям, открытым текстом призывающим к насилию и расправе, и зоологическим
антисемитам, и совсем уже чистым параноикам, видящим во всех явлениях природы и общественной жизни щупальца вселенского заговора
против русских. Вероятно, сказывается желание видеть сквозь преображающую призму не только себя, но и всех, кто декларирует
принадлежность к нашей стороне. Равно как и то искреннее соображение, что сторонников никогда не бывает слишком много и если даже
качество этих сторонников не выдерживает самой снисходительной критики, все это искупается приумножением количества. Либералы так и
вовсе прямо декларировали, что умеренные - они и так у нас в кармане, а все силы надо направить на всемерное ублажение демшизы,
чтобы та, не дай бог, не обиделась. Националисты были менее откровенны, но, если судить по их практике, начисто исключающей критику
носителя крайних взглядов, выдержанную в том духе, что он позорит русское имя и вызывает отвращение к национальной идее, с
ублажением своей шизы у них все обстоит не хуже, чем у либералов.
Умертвия либеральные и национальные
Поскольку же крайности сходятся, в интернетовской пробирке, служащей идеальной средой для разведения крайностей, можно наблюдать,
как продвинутый сторонник либерализма считает "большевиками" всех российских политиков начиная с 22 августа 1991 года и полагает,
что в политической речи должен быть наложен абсолютный запрет на употребление слова "Россия", а его не менее продвинутый антагонист
столь же усердно изучает существующий, по его мнению, уже несколько веков феномен "неруси", определяемой как "совокупность народов,
классов, социальных групп, а также профессиональных, конфессиональных и иных сообществ, стремящихся подчинить, подавить или даже
уничтожить русских как народ и Россию как самостоятельное государство". При внешнем содержательном различии между борцом с
большевиками и борцом с нерусью они в итоге достигают полного внутреннего единства по Толкиену: "Невыносимо тоскливый голос будто
просачивался из-под земли. Скорбные звуки постепенно складывались в страшные слова - жестокие, мертвящие, неотвратимые. И стонущие,
жалобные. Будто ночь, изнывая тоской по утру, злобно сетовала на него; словно холод, тоскуя по теплу, проклинал его". При
максимальном продвижении на ниве что национализма, что либерализма исчезает исходное квалифицирующее качество - любовь к России ли,
к свободе ли, заменяясь окончательно пожравшей душу ненавистью хоть к Руси, хоть к Неруси, что не так и важно, ибо в случае с
идеологами, достигшими кондиции умертвий из Вековечного леса, потребен не политолог, но психиатр или священник.
Скажи мне, кто твой друг
Между тем уровень бочки определяется по нижней клепке, и принципиальная неразборчивость в отношении своих сторонников приводит к
тому, что не только оппоненты, но зачастую и сторонние наблюдатели начинают судить о качестве политических идей по тем случаям,
когда уже нужен священник. В чем их трудно и упрекнуть - когда держатели брэнда считают quality control совершенно необязательным,
они тем самым предоставляют потребителям право делать все те выводы, которые они сочтут нужными. В случае с либералами результат
общеизвестен: из высказываний лиц, от которых статусные либералы не считали нужным отмежевываться, был составлен общеупотребительный
"Цитатник патриота" (он же - "Радость антисемита"). Перлы Коха или Новодворской приводятся в любой живой полемике. Без проблем может
быть составлен и аналогичный "Цитатник либерала" - тем более что список незамолимых грехов национализма представители либерального
мейнстрима начинают вести не с каких-то совсем уже зоологических проявлений, а с куда более умеренных речей и поступков. Президент
фонда "Открытая Россия" Е. Г. Ясин, анализируя нынешние беды страны, указывает, что иные важные политики теперь даже не стесняются
говорить о "величии державы", а либеральный историк из "Мемориала" видит корень зол еще в думских выборах 1993 года, когда "стремясь
отобрать у национал-популистов лозунги, власть отказалась от декларации (а главное, как оказалось позднее, и следования)
демократических принципов и начала интенсивный поиск русской идентичности (...). Даже либеральные политики в большинстве своем стали
говорить о национальных интересах России, ее 'зоне влияния' и тому подобном".
Малоуспешная анафема
Трудно было бы придумать лучший способ легитимизации всех - в том числе и самых отвратительных - проявлений национализма.
Либеральный мейнстрим, достаточное время бывший законодателем общественной моды, избрал избыточно запретительную тактику в духе т.
Суслова М. А., чье ведомство неукоснительно преследовало не только прямые подкопы под Единственно Верное Учение, но и отступления
совсем невинного характера, вроде бы никак не противоречащие основам Учения. Ведомство т. Суслова исходило из того, что коготок
увяз - всей птичке пропасть, а самые, казалось бы, невинные послабления могут иметь тяжелейшие последствия. "Сегодня парень водку
пьет, а завтра парень продает секреты, брат, родного, брат, завода". Сегодня политик говорит о национальных интересах, а завтра идет
громить инородцев, следственно, кто говорит о национальных интересах, да будет анафема. Известно, чем кончилась деятельность
сусловского ведомства - памятным нам по угару перестройки абсолютно некритическим восприятием всех доселе гонимых идей,
воспринимавшихся в качестве верных уже только потому, что они прежде были гонимыми. О необходимости отделять зерна от плевел никто и
не думал.
При этом у т. Суслова хотя бы наличествовали средства подавления, позволявшие ему рассчитывать, что пар удастся удержать под крышкой
достаточно долго - "на мой век хватит", - тогда как у либералов и таких средств не было (да вроде бы это и противоречило их
идеологии), а была только непонятно на чем основанная надежда блокировать любые рассуждения о национальной идентичности и
национальных интересах посредством всеобъемлющей анафемы. Естественно же, что когда действенность либеральной анафемы была
подвергнута сомнению, крышку сорвало, и пошел очередной процесс некритического восприятия. Перестраховочные критерии различения
должного и недолжного уже не действуют, а о выработке более здравых критериев, основанных на здравом смысле и чувстве приличия,
никто не позаботился. Как всегда в таких случаях, ложная мера недозволенного сменяется отсутствием вообще всякой меры.
Метафизическое основание трусости
Теоретическим обоснованием для приводящего к столь неудачным последствиям упреждающего запретительства служит высказывание В. С.
Соловьева, процитированное автором этих строк много лет назад и припомненное ему впоследствии одним из оппонентов: "Несмотря на
принципиальную противоположность наших двух национализмов, человечного и звериного, практическое различие между ними как-то
стирается, и притом всегда в пользу второго". Будучи пойманным на слове, принужден пересмотреть свое отношение к этому высказыванию,
поскольку оно содержит как минимум три скрытых ошибки. Во-первых, практическое различие не всегда стирается, ибо национализм "Вех",
И. А. Ильина, П. А. Столыпина, А. И. Солженицына - да, кстати, и самого В. С. Соловьева, никак не чуждого ни горячей любви к России,
ни поглощенности ее национальными интересами, - считать звериным затруднительно. Во-вторых, рассуждения по индукции ("всегда
стирается", следственно, и не пытайтесь) не обладают безусловной доказательной силой. Все зависит от выборки, и те же звериные
националисты успешно строят подобного типа рассуждения касательно двух либерализмов - человечного и скотского, благо примеров
последнего хоть отбавляй. В-третьих, в силу поврежденности мироздания никакое человеческое чувство или стремление нельзя считать
застрахованным от извращения, причем тут действует тот закон, что, чем выше духовная сущность, тем глубже и отвратительнее возможное
падение. Любовь к отеческим преданиям есть очень высокое и похвальное чувство, но, как все иные, оно также является удобопревратным
и потому опасным. Из чего могут быть сделаны два вывода. Либо помнить: "Блюдите, сколь опасно ходите" и деятельно беречь это чувство
от извращений, либо отвергнуть по причине их большой опасности все высокие чувства (в том числе и столь же удобопревратную любовь к
свободе) и предаться буддистскому неделанию и бесстрастию. Христианской политике больше соответствует первый путь.
Нормализация национализма
Здесь существенно подчеркнуть, что речь идет не о перехвате лозунгов. Это малоудачное выражение предполагает, что лозунги вообще-то
очень дурны и лучше бы, конечно, без них, но поскольку, брошенные вовсе без внимания, они попадут в руки к нашим противникам,
следует скрепя сердце сделать уступку народной глупости и взять их на вооружение - естественно, в максимально безвредном и
выхолощенном виде. Но идея любви к своей нации, готовность быть ответственным перед ней и защищать ее интересы не является
изначально дурной, и потому речь идет не о том, чтобы что-то у кого-то перехватывать, а о том, чтобы быть вменяемым националистом, и
это - страшно сказать - даже и нормально, и естественно. Ибо страшен не национализм, страшно отсутствие разграничительных линий в
национальном самосознании.
Граница слева
Один рубеж, с которого, собственно, национализм и начинается - в том, чтобы не быть страусом, прячущим голову в песок, и по крайней
мере признавать наличие проблем и конфликтов, могущих возникать у национального организма. Проблемы могут быть внешние -
противоречия между народами и государствами никто не отменял, могут быть внутренние - если достаточно компактные и сплоченные
меньшинства усиленно игнорируют ценности и культуру большинства, а иностранные рабочие sans patrie желают ходить в чужой монастырь
исключительно со своим уставом, открыто пренебрегая уставом сложившимся, это серьезная проблема, которая игнорированием не лечится.
См. пример западноевропейских стран, которым длительное и усердное замалчивание не помогло нимало.
Граница справа
В поиске же подходов к решению этих проблем обнаруживается другой рубеж, смысл которого в том, что наличие национальных проблем - не
повод для оскотинивания. Ведь ложь дурных националистов в том, что, упрекая либералов в отрицании начал солидарности и в апологии
личной вседозволенности (социал-дарвинизм), в своем взгляде на взаимоотношения национальных личностей они исповедуют точно такой же,
если не худший дарвинизм, не стесненный никакими моральными соображениями. Но тогда исчезает само основание для национализма,
покоящегося на любви к соединяющим нацию отеческим преданиям. Можно и должно требовать от всякого уважения к этим преданиям, если
они сущностно добры или, по крайней мере, нейтральны (своеобычные, пусть даже причудливые культурные переживания). Но если
причислять к оберегаемым преданиям злобу, ненависть, а то и прямой погром, то довольно трудно требовать к таким преданиям уважения.
Есть еще и законы божеские и человеческие, которых никто не отменял. Смысл такого ограничения покоится на первой заповеди - "Да не
будут тебе бози инии разве Мене". Дурной национализм основан как раз на стремлении этих иных богов найти и им истово служить, он
есть обожествление либо нации, либо государства, из важнейших, исполненных глубокого духовного смысла, но все же земных
установлений, обращающихся в злое языческое божество, алчущее жертв и требующее непрестанного поклонения. Тут уже, как отмечалось
выше, со всеми вопросами к священнику.
Если идеология и политика в России находятся в глубоком кризисе, то в национально-либеральном вопросе смысл кризиса должен
заключаться в давно уже чаемом очищении от ложных представлений. И от традиционно-либеральной невосприимчивости к ценностям
органического и метафизического характера, невосприимчивости, превратившей либералов из политической партии во Всероссийское
общество духовно слепых, - и от языческого нациепоклонства, за которым исчезают не только духовные сущности высшего порядка, но даже
и элементарные приличия, выработанные цивилизацией. До тех пор пока нация не займет твердое место в системе общественных ценностей,
перестав быть как гонимым понятием, которому приписывают все мыслимые и немыслимые беды и опасности, так и языческим идолом с его
идолослужителями-фанатиками, мы так и будем уничтожать самонужнейшие слова, а с ними - и Россию.
