И. Губерман в Одессе. Упоминание о "Нашем современнике" и Кожинове (*+)
http://www.migdal.ru/article-times.php?artid=3332
?40
Мигдаль Times
<В блаженной роли наблюдателя>
Интервью вел Евгений Голубовский
Автор неувядаемых <гариков> всех времен и народов (по крайней мере, русскоязычных), Игорь Губерман, вновь посетил Одессу.
Евгений Голубовский
- Игорь Губерман, кроме того, что он сидел в камере с заключенным по кличке <Одесса>, еще чем-нибудь связан с Одессой?
- Безумным количеством... Юношеским обожанием Паустовского, знанием наизусть километров ранних стихов Веры Инбер - не детских - она
ведь в начале века писала настоящие стихи. Людьми, с которыми здесь общался. Я езжу по всему миру, это не преувеличение, везде
невероятно заметны одесситы. Вы-то это чувствуете, как урон, а я, когда приезжаю, - как удачу. Например, Брайтон Бич - это Одесса, и
там очень трудно читать стихи. Сидят первые ряды, с каменными мордами: <Мы из Одессы - что ты нам можешь смешного рассказать?> Есть
некий спортивный азарт...
Есть места, куда я езжу с удовольствием, и есть места, куда я езжу, чтобы прокормить семью. Одесса - это большое удовольствие.
- Вы зять Лидии Либединской. Еще один зять, я его хорошо помню, Гриша Патлас, учился у моей жены на курсах киноактеров.
- Все пропало! Школа вашей жены пропала, потому что Гриша стал раввином. Он со всем пылом еврейского юноши сначала впал в
христианство, это часто бывало на просторах Российской империи. Теперь он убежденный, пламенный раввин, учился в иешиве, продолжает
учиться. У него десятки преданных учеников и разговаривать с ним стало намного тяжелее. Он теперь знает все, у него на все есть
ответ.
- Продолжаете ли вы писать <гарики> или устали от этой формы, захотелось чего-нибудь другого, например, написать поэму? Или вы в
<гариках> себя в достаточной мере реализуете?
- Ваш вопрос напомнил мне традиционный ответ следователю: <Не шейте мне новое дело>. Нет, <гарики> я пишу, хотя гораздо меньше.
Издал две книжки новых стихов и книгу воспоминаний. У меня сейчас время писать мемуары.
- Эту вашу старую книжку я однажды купил на одесском Староконном базаре, увидев ваш автограф: <В борьбе за народное дело я был
инородное тело>... Вы до сих пор ощущаете себя <инородным телом>?
- По счастью, да. Я в стороне от политической жизни, и в Израиле в том числе. У нас она кипит чудовищно... Представляете себе
страну, в которой пять миллионов евреев...
- Это пять миллионов партий.
- Ну, чуть-чуть меньше, вдвое-втрое... Но это восемь миллионов мнений. Я ощущаю себя в блаженной роли наблюдателя: ни в какой жизни
не участвую - ни в общественной, ни в политической...
- А в литературной? В литературной жизни России, Израиля?
- Думаю, что тоже нет. Я не люблю этих слов - <литературный процесс>, <литературная жизнь>. Помните, у Блока:
<Там жили поэты, и каждый встречал
Другого надменной улыбкой...>
И в России, и в Израиле, все совершенно одинаково...
- Вот я слышал, как Татьяна Толстая и Дуня Смирнова пытали Кибирова, говорили ему о том, что он лучший поэт России, - я так не
считаю. Есть ли у вас сегодня тройка- пятерка любимых поэтов?
- Да, безусловно, и к ним относится Кибиров в первую очередь. Я очень не люблю эту передачу - <Школа злословия>, и спокойно об этом
говорю, потому что я профессиональный журналист, долго работал на радио и телевидении, и мне кажется, непрофессионально
разговаривать с человеком, немедленно обсуждать его приватно и переносить это на экран.
Кибиров, по-моему, один из первых поэтов России. Двух поэтов я читаю с наслаждением, и если бы у меня были деньги, я бы их заставил
жить в такой башне, чтобы они писали только стихи. Я говорю о Кибирове и Игоре Иртеньеве - оба потрясающие поэты, с потрясающей
душой. Иртеньева я просто обожаю. У него такая потрясающая смесь обэриутов и Зощенко. Но есть еще очень хорошие поэты...
- А <школа Бродского>?
- Вы имеете в виду Наймана, Рейна? Нет, это несерьезные, на мой взгляд, поэты, это такие <ахматовиоиды>, <мандельштамоиды>. И потом,
они старые... А я имею в виду тех, кто в самой поре. Время от времени попадаются потрясающие молодые поэты.
- А в Израиле русских поэтов можете назвать? Я знаю одесситов, уехавших в Израиль... Рита Бальмина, например.
- Потрясающая поэтесса! Клянусь, я бы ее первой назвал, но она уехала в Америку... В Израиле есть несколько поэтов, но чтобы это
было явлением... Там чрезвычайное количество поэтов: ведь сейчас все стало по-другому, не надо стоять в очереди, есть пятьсот-тысяча
долларов - можешь издать книжку. Они мне присылают свои стишки для рекомендации в Союз писателей. Я обычно прошу, чтобы не присылали
стихи, а только сообщали адрес, и я пришлю рекомендацию.
- Вот вы сказали, что пишете мемуары. А просто прозу - не тянет ли?
- Очень тянет, но я не прозаик, и все, что я писал, очень слабо... Я написал, не роман, портрет - восстановил судьбу одного
потрясающего человека, Николая Бруни, он был поэт, прозаик, музыкант, незаурядный художник, скульптор. Но это не проза в том
смысле...
- В доме Либединской, я знаю, был культ Крученых, любили обэриутов, ценили настоящую литературу.
- Вы знаете, как к поэту, теща относится ко мне без уважения (смеется).
- Вы в этом доме почерпнули что-то, я имею в виду - книжные полки, разговоры?..
- Думаю, что да. Я очень люблю тещу, это редкость, конечно...
- Несмотря на то, что она вдова Либединского?
- А я Либединского не осуждаю, как не осуждал всех такого рода писателей, даже Фадеева, потому что время было чудовищное - ломало,
гнуло и коверкало, и совершенно неизвестно, как бы мы себя вели. Никто же не знает, как будет себя вести на допросе, под пытками, в
тяжелых ситуациях. Жили под таким прессом, их вполне можно понять.
Мне у тещи всегда очень интересно, у нее сумасшедший вкус к литературе и знание ее невероятное, невероятное чувство талантливых
людей. Я с наслаждением общался у тещи с Тоником Эйдельманом. Святой памяти человек, историк, к сожалению сегодня начисто забытый
молодыми. Гриша Горин, профессор Давидович, одессит, кстати... много хороших людей.
- У вас расписано время так, что вы знаете, где будете через месяц, через два?..
- Нет, я бездельник, время мое абсолютно не расписано, даже на неделю вперед. Я очень ленивый, месяцами сижу дома за компьютером,
читаю книжки, читать я очень люблю. Могу обидеть ваш литературный вкус, но, тем не менее, скажу - Акунина обожаю.
- Я понимаю, что он мастер, умница, очень много знает. Он придумал систему, но очень долго работает в одной и той же системе, боится
из нее выскочить.
- <Чайкой> и <Гамлетом> он выскочил. Но его цикл с Фандориным совершенно блестящий. Не забывайте, что тот же самый Акунин под своей
настоящей фамилией Чхартишвили написал изумительную вещь.
- О самоубийстве, да.
- Очень люблю Пелевина, кроме последних двух книг. <Чапаев и пустота> - замечательно. Люблю женщин-прозаиков. Во-первых, я обожаю
Дину Рубину (может, еще и потому, что дружу с ней) и мне кажется, она очень крупный писатель. Люблю прозу Улицкой.
Я читаю толстые российские журналы, штук пять: <Звезду>, <Новый мир>, <Октябрь>...
С мазохистским наслаждением читаю журнал, который вы наверняка не читаете, будучи интеллигентом и снобом. Есть такой <черный> журнал
<Наш современник>, читать его безумно интересно. Он сохранился по-прежнему злобным и бездарным, но в нем отражены - не люблю слова
<духовность>, а <ментальность> тем более, потому что мне кажется, что оно произошло от слова <мент>, - процессы какие-то умственные,
происходящие в России. Во-первых, сразу понятно, кто виноват во всем...
- В Одессе бывал Вадим Кожинов, бывал у меня на даче, и самое смешное, что лет сорок назад он приехал по рекомендации...
- Бахтина, небось...
- Нет, Бориса Слуцкого, как начинающий и очень прогрессивный. Он многое сделал...
- Безусловно. Нет совсем однозначных людей...
- На эстраде вы читаете наизусть?
- Нет, у меня такие листочки, <костыли>, я в них подглядываю. А то, что помню, читаю друзьям, там неформальная лексика...
- Кстати, о неформальной лексике. То, что вы ее употребляете, знает весь народ России. Ее употребляли и Лермонтов, и Пушкин.
Вопрос - в какой мере и когда? Одно дело - в письме другу, другое - в печати. Вы играете тут, или вам кажется, что обеднеет русский
язык, если вы не будете его пользовать <вширь и вглубь>?
- У меня нет на этот счет убежденного, точного ответа. В молодости, когда я только приступал, это было смешно, но очень быстро стало
органикой. Мне кажется, на самом деле это естественная часть <великого и могучего>. Обратите внимание, что если бы авторы были
пуритане, то не было бы Юза Алешковского, огромного прозаика, не было бы Венички Ерофеева, гениального автора.
Стоит ли <съезжать> на неформальную лексику? Когда какой-то 12-летний подросток ругается матом в подъезде, чтобы девочка Настя
поняла, что он взрослый, это, конечно, низкое употребление. А вот на заборах - высокое.
- Спасибо. Приезжайте почаще в Одессу.
