К реставрации будущего
По материалам Консервативного пресс-клуба
Дата публикации: 26 Сентября 2003
Тема заседания (от 16.09.03): "Идеология лево-консервативной оппозиции"
Повторю, вслед за Эдмундом Берком, что консерватизм - это, собственно, опора
на предрассудки своего народа. На то, что Пушкин называл "мнением народным".
Оно существует, и у разных народов может быть совершенно непохожим.
Национальные школы консерватизма отличаются поэтому так же сильно, как
национальные школы геополитики. Что консервативно, а что нет, совсем не
одинаково смотрится из Вашингтона, из Москвы, из Парижа или из
Буэнос-Айреса. И задача консервативных идеологов, консервативной
интеллигенции, - то есть тех, кто обладает не только предрассудками, но и
способностью создавать интеллектуальные модели, - состоит в уяснении и
рефлексивном достраивании этих "предрассудков". Речь о формировании
последовательной консервативной идеологии в том варианте, в котором она
естественно вытекает из взглядов твоего народа, а не, скажем, взглядов
других консервативных мыслителей. Очень сложно пытаться основать свой
национальный консерватизм на немецкой или на английской школе консерватизма.
Предрассудки своего народа не обязательно хороши. Но они все должны быть
учтены, и те из этих предрассудков, которые, может быть, кажутся человеку
интеллигентному и просвещенному дикими, должны быть осмыслены в первую
очередь. В них и должна быть внесена та самая intelligentia, то самое
понимание, чтобы они дикими быть перестали.
В этом смысле русский консерватизм есть, действительно, консерватизм левый,
основанный на идеологии общины, которую чуть раньше описал в своем
выступлении Сергей Доренко. Это действительно консерватизм, ориентированной
на уравнительную справедливость и на уважение к "большаку" крестьянской
общины, "мiра". И в нашем обществе, социокультурно все еще остающемся
"посткрестьянским", народный предрассудок как предпосылка консерватизма -
это крестьянский предрассудок. Весь советский период был попыткой,
действительно, трансляции установок крестьянской общины на индустриальное
общество, когда система очень сложного индустриального и милитаризованного
государства, основанного и на эксплуатации недр, и на военно-промышленном
комплексе, была построена в каком-то смысле на идеологии этой крестьянской
общины. Отсюда вытекала оптимальная для этих условий форма собственности,
то, что называлось в советской Конституции "общенародная государственная
собственность". И основной смысл этой собственности заключался в создании
институтов и инструментов, иногда очень жестких, очень неприятных для
отдельного человека, обеспечивающих собирание всего национального богатства
в общий резервуар, из которого потом это богатство достаточно равномерно
передается всем людям. Действительно, в советской системе принцип
эгалитаризма был реализован довольно последовательно.
Можно себе представить каток, который слоем за слоем кладет асфальт - сперва
мы учим всех грамоте и даем в деревни свет, затем создаем всеобщее
бесплатное образование и медицину, затем даем каждому пенсии, потом даем
квартиры, потом холодильники. Не так давно я нашел в одном советском
антидиссидентском сборнике забавную статью советского пропагандиста, который
критиковал журнал "Поиски". И в частности - некую социально-экономическую
статью из этих "Поисков" на тему дефицита, нехватки товаров и тому
подобного. И вот, советский пропагандист объясняет, что не хватает товаров
повышенного спроса, то есть самых новых, редких и престижных товаров.
Скажем, никому уже не нужны просто телевизоры, просто стиральные машины,
просто холодильники и так далее, все нуждаются в чем-то лучшем или в
раритетах вроде видеомагнитофонов... И в рамках советской эгалитарной логики
такая критика была вполне справедлива. Действительно, если ставить перед
собой задачу обеспечить чем-либо всех, то придется экономить на "рыночной"
доступности самого нового и самого редкого. Госплан, над которым так любили
в перестройку издеваться, был гениальной кибернетической машиной, которая
ухитрялась планировать производственные процессы и ресурсные потоки таким
образом, чтобы всем в общем и целом всего "первоочередного" хватало. Борьба
"снабженцев" шла исключительно за "предметы роскоши", а никак не за самое
необходимое. Технологичность такой системы была вполне доказана в войну,
когда, в отличие от предшествующих войн России, ресурсный голод вызывался
либо тяжелыми поражениями, либо экстремальными погодными обстоятельствами -
фронт все получал четко.
Эта народническая и разделяемая большинством лево-консервативная установка
является оппозиционной генеральному курсу развития страны, принятому с
середины 1980-х - начала 1990-х, а не тем или иным текущим политическим
колебаниям. У нас народ, действительно, не находится в оппозиции "режиму",
Путину как человеку, как политическому лидеру (до какого-то момента не
находится). Он в оппозиции общему курсу, который приобрела страна. Понятное
дело, что эта оппозиция в результате оказывается политически
неконсолидированной - она распылена абсолютно по всем общественным
структурам: от рядового таксиста, дворника до научных, экономических,
политических кругов, включая, наверное, и те самые кремлевские аппаратных
верхи, где вершатся столь широко обсуждаемые конфликты. Причем народная
оппозиция новому миропорядку и его идеологии является в каком-то смысле даже
более глубокой, чем оппозиция самых оппозиционных интеллектуалов.
Однако в значительной мере оппозиционность, действительно, остается
латентной. В первую очередь за счет того, что генеральная линия, генеральный
курс развития страны защищен известным количеством риторических табу. Мы
теперь уже говорим, что, вот, собственность перераспределена несправедливо,
после чего мы оговариваемся: "Но я не за передел". Мы говорим о миллионах
русских, оказавшихся за пределами наших нынешних "беловежских границ",
фактически, мы подводим некоторые основания под постановку вопроса о
переделе границ, который на самом деле для нас столь же актуален, как и
вопрос о переделе собственности. И мы опять-таки оговариваемся: "Но я ни в
коем случае не за передел границ". Мы долго, подробно говорим об абсурде
либерально-демократического режима, после чего оговариваемся: "Но я,
конечно, за демократию". Вся логика и идеология путинского курса, как он, по
крайней мере, представляется нам отсюда снизу, - это логика в общем-то
здорового сознания, которое непрерывно одергивает себя этими оговорками.
Другое дело, что сейчас сам этот политический режим, в первую очередь - на
международной арене, претерпевает некую неприятную трансформацию. Эта
трансформация наглядно видна в образе вот этого песика-лабрадора, который
теперь все время рядом. То, что кажется "личной внешней политикой Путина" и
ее успехами, - это встраивание в элиту нового мирового порядка, это
претензия на занятие там места в индивидуальном качестве, в качестве одного
из ведущих лидеров этого порядка. "Снизу" начинает казаться, что Россия
интересует ее лидера прежде всего как козырь в осуществлении этой личной
стратегии. Дело не обстоит так, как в примитивной мифологеме "предпродажной
подготовки России", которую так любит официально-оппозиционная печать. Все
сложнее - Россия здесь важна, более того, сильная Россия здесь важна, но не
как субъект политики, а как залог членства в престижном мировом клубе.
Понятно, что без сильной и влиятельной России в этот клуб попросту не
пустят, но вот возникает опасение, что целью тут является именно клуб, а
Россия - лишь средством.
И если эта тревожная тенденция будет развиваться, то мы рискуем столкнуться
с ситуацией, что оппозиция генеральному курсу начнет переходить, как было в
90-е годы, в оппозицию лично президенту, уже Путину не как лидеру России, а
как одному из лидеров чужого международного порядка. Путин может перестать
восприниматься как член российской команды и начнет восприниматься как член
сборной мира. Отчасти сегодня нам уже намекают, что за кулисами власти
сталкиваются две стратегии: стратегия Путина как форварда российской сборной
и стратегия Путина как вратаря сборной мира. Путин нужен России или Россия
нужна Путину? И двойственность положения оппозиции в России состоит в том,
что она готова приветствовать Путина-форварда, но должна иметь мужество
забить гол Путину-вратарю.
Теперь несколько замечаний о тактике этой многослойной оппозиции. Были
перечислены разные формы оппозиции: аппаратная, публичная, уличная; я бы к
этому добавил бы еще идеологическую, или интеллектуальную, оппозицию. У
каждой из этих оппозиций есть свои тактические задачи. Аппаратная
оппозиция - если считать, что описанная Г.Павловским "Группа" действительно
существует как некое слаженное целое, - в общем, по-своему, все делает
правильно. Они тихо, незаметно передвигают границы, корректируют курс и при
этом избегают любой публичности. Любая лево-консервативная оппозиция в
недрах собственно тех институтов, которые осуществляют генеральную линию,
должна действовать именно так. То есть медленно, корректно, спокойно
сдвигать основной вектор развития страны в сторону национальных целей.
Сомнения у меня возникают тогда, когда я задаюсь вопросом: действительно ли
существует эта "аппаратная оппозиция", есть ли "Группа"? И я пока склоняюсь
к мнению, что это скорее политтехнологический артефакт. По сути перед нами
политические фигуранты, которые не индоктринированы жестким либерализмом, а
тот, кто им не индоктринирован, в силу естественного хода вещей начинает
эволюционировать в сторону невысказанной "идеологии молчаливого
большинства". Оформление этого "уклона" в идеологически мотивированную
оппозицию - дело будущего. Причем критика этой спонтанной платформы может
способствовать ее прояснению и оформлению, особенно если дать сопутствующую
контр-критику.
Важная задача стоит перед теми, кто представляет идеологическую оппозицию на
сегодняшний момент. Это, собственно, задача деконструкции всех названных и
им подобных табу на уровне языка публичной политики, экспертизы,
публицистики. То есть мы должны перестать оговариваться, перестать
закашливаться. Мы должны сделать выбор, перефразируя одного советского
поэта, между партией "Да" и партией "Нет, мы конечно не...".
Следующий уровень - это уличная оппозиция. Собственно, сейчас, наверное, ее
наиболее адекватно представляют нацболы, но я думаю, что дальше это
направление тоже будет развиваться. Ребята на литовской границе, в Латвии,
все делают правильно. Они символизируют своими действиями нарушение и
разрушение этого табуированного пространства, которое сформировалось в
России и вокруг нее.
Наиболее тяжелый вопрос - это собственно политическая оппозиция, оппозиция
парламентская. Оппозиция внутри того достаточно узкого и достаточно
малопроизводительного загона, который отведен для "занятий политикой". Здесь
возникают наибольшие сложности, потому что на сегодняшний момент сил,
которые заявляли бы себя оппозиционно в указанном смысле, практически не
существует, и мне, при всем интересе и уважении к попытке Глазьева, пока
неясно - возникнут ли они в ближайшее время. Или же поле нашей политики
сформировано так, что возникновение на нем политической оппозиции, оппозиции
без "оговорок", принципиально невозможно.
И в заключение, один тезис о стратегии оппозиционного "молчаливого
большинства". Мне кажется, что наиболее адекватно ее можно определить
оксюмороном - "реставрация будущего". Наша оппозиционность действительно
глубоко ностальгична, причем у разных - разные сроки этой ностальгии: от
Брежнева или Сталина, Троцкого или Ленина до "России, которую мы потеряли",
и "Святой Руси". Однако все "ностальгическое" движение объединяет ощущение
того, что в какой-то момент Россия пошла по неправильному пути, завернула не
туда, и это можно бы как-то исправить, вопреки либеральному оптимизму в духе
"иного не дано". Этот оппозиционный порыв тоже был заглушен громкими
истерическими криками, что в прошлое, назад, пути нет. И оппозиция,
согласившись на эту оговорку, которая стала очень важной в "оппозиционном
дискурсе" 1990-х, растерялась, поскольку ее порыв - это именно порыв в
прошлое, но прошлое, которое должно стать будущим.
И говоря "да", разрушая табу, оппозиция сегодня должна сказать: "Да, мы
хотим восстановления прошлого". На практике это означает идеологию
"временной петли". Мы не можем требовать возвращения в 1984, 1953, 1917 или
1666 год, потому что с тех пор прошло время, иногда большое время, и такое
восстановление прошлого не будет естественным, поскольку и без поворота "не
туда" за это время многое бы изменилось, иной раз - почти все изменилось бы.
Добиваясь реставрации прошлого, мы должны добиваться реставрации будущего
этого прошлого при сколько-нибудь естественном ходе вещей. Реставрации того
лучшего будущего, которым было чревато это прошлое. Причем за счет
расхождения линий времени между "нынешним будущим" и "проектным будущим" мы
получаем огромное пространство для творчества, для устранения заложенных в
прошлом и уже выявившихся в нашем настоящем опасностей и ложных путей.
Собственно, стратегию оппозиции по созиданию "русского порядка", иного по
сравнению с "новым мировым", можно представить себе как цепочку таких
реставраций будущего: от восстановления "СССР, каким бы он мог стать", через
возвращение к великой Империи, которую убили, и до воссоздания Святой Руси в
координатах XXI-XXII века. Такая платформа, такая стратегическая постановка
вопроса была бы подлинно лево-консервативной, в ней сочетались бы
консервативная опора на прошлое и левая обращенность в будущее.
Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20030924-mezh.html
Осторожнее с левизной
По материалам Консервативного пресс-клуба
Борис Межуев
Дата публикации: 24 Сентября 2003
Тема заседания (от 16.09.03): "Идеология лево-консервативной оппозиции"
У меня нет никаких возражений по поводу того понимания левого консерватизма,
который представил Михаил Ремизов, очень точно акцентировавший аспекты этой
идеологии, связанные с институтом собственности. Так что, поскольку
положительная программа была уже намечена ведущим, я сделаю ряд критических
замечаний относительно иных трактовок, представляющихся мне не совсем
адекватными.
Прежде всего, на мой взгляд, следует отказаться от того, чтобы вести левую
критику статус-кво на уровне разного рода претензий к персональному составу
нынешней элиты. То есть от заявлений о том, что если бы экономическими и
политическими ресурсами владели другие люди, то мы были бы правыми, а
поскольку владеют нынешние хозяева жизни, то мы, значит, левые. Такая линия
представляет собой либо крайний морализм ("с ворами и преступниками мы не
пойдем ни на какие компромиссы"), либо попахивающий аморализмом двойной
стандарт ("никто кроме нас и нам подобных не должен ни на что в этой стране
претендовать"). И с тем, и с другим в политику лучше не соваться.
Далее, главная задача левого консерватизма должна заключаться не в том,
чтобы передать собственность в другие, более честные руки, и даже не в том,
чтобы скрепить факт обладания собственностью рядом условий, а в том, чтобы
сделать пакт между собственником и государством публичным, а не тайным.
Несомненно, что собственник - и в первую очередь владелец сырьевых
ресурсов - должен быть поставлен в иерахическую зависимость от целого, то
есть от приоритетов национального развития страны. Это общий пункт всего
лево-консервативного (я предпочел бы называть его
национально-консервативным) движением. Конечно, какой-то пакт между
властными и экономическими элитами существовал в 1990-е годы, однако он
касался, как мы понимаем, лишь выживания нынешнего политического режима в
ситуации угрозы ему со стороны оппозиции. Сырьевую олигархию искусственно
выращивали для поддержки в противостоянии коммунистам и их союзникам, когда
возникла опасность электоральной революции и непереизбрания Ельцина на
второй срок. Разумеется, тот пакт любой оппозиционной силой должен быть
пересмотрен и дезавуирован.
Левый консерватизм - это, собственно, и есть идеология принуждения
экономической элиты к новому пакту. Каковы должны быть его цели и
приоритеты? Я согласен с Михаилом Ремизовым, когда он указывает в качестве
важнейшей задачи - увеличение "ресурса исторического выживания нации, а не
ресурса текущего потребления". И здесь возникает серьезное противоречие с
"левым" лэйблом обсуждаемого движения. Все-таки речь идет не столько о шагах
в сторону снижения социальной напряженности в обществе, обеспечении
равенства доходов и т.д., сколько о государственно-капиталистической
стратегии национального развития. А эту позицию нельзя назвать в точном
смысле слова "левой" - не называем же мы "левыми" Витте или Бисмарка.
Конечно, в нынешнюю эпоху, эпоху глобализации, "левых" и
"национал-консерваторов" и в самом деле многое объединяет. Во многих
столкновениях современности они действительно находятся по одну сторону
баррикад. Решение социального вопроса в индустриальном обществе оказалось
возможным только благодаря перераспределению в рамках национального
государства. И поэтому подрыв национального государства, осуществляемого
агентами так называемой глобализации, наносит одновременно удар по бедным во
всех странах. Левые естественно тяготеют к правым консерваторам во всех
странах в общем противостоянии разрушительным процессам постсовременности.
С другой стороны, левые постепенно начинают осознавать, что атеистический
марксизм с его ставкой на экономические интересы завел антикапиталистическое
движение в тупик. Капитализм оказался в состоянии удовлетворить материальные
аппетиты трудящихся в промышленно развитых странах. Поэтому противостояние с
Системой нельзя связывать лишь с дефицитом материальных ресурсов - оно
должно иметь высшую нравственную, в конечном счете - религиозную, санкцию.
Тяготение радикалов в Европе к радикальному исламизму, а в Латинской
Америке - к католицизму - продукт именно этого сдвига в левом движении,
возвращающем его в 1830-е годы, ко временам расцвета христианского
социализма в духе Ламеннэ и Кабе.
Хотя левые и консерваторы имеют много точек сближения, им все-таки не
следует объединяться в один предвыборный блок и формировать общую
политическую платформу. Конечные цели у этих сил неодинаковые, а ясность
целей - залог политического успеха. И самое опасное, что в ситуации
противостояния национального государства с, условно говоря, агентами
глобализации, с Империей, левые в принципе могут занять сторону последних.
На примере таких идеологов, как А.Негри и М.Хардт, мы видим, что такая
альтернатива для ультра-левых далеко не заказана. Понятно, что
консервативное движение, руководствующееся приоритетами национального
развития, не может воспринимать левое движение такого рода в качестве
стратегических союзников и даже попутчиков. Поэтому с "левизной" надо быть
поосторожнее.
Очень важный пункт самоопределения российского консервативного движения -
отношение к активно действующему сейчас на международной сцене американскому
неоконсерватизму. Относительно взглядов его представителей в отечественном
сознании существует очень много мифов. Например, некоторым нашим
консерваторам кажется, что эта идеология якобы враждебна концепции
окончательного торжества либерального миропорядка, идее так называемого
"конца истории". Тот факт, что автор этой концепции - Фрэнсис Фукуяма - сам
является одним из неоконсерваторов, а лидеры этого течения - Уильям Кристол
и Роберт Каган - отстаивают право США вмешиваться во внутренние дела любого
государства мира с целью его "либерализации", их отечественными сторонниками
во внимание не принимается. Российские союзники неоконсерваторов неведомым
образом противопоставляют интервенционистский курс нынешней вашингтонской
администрации антисербской политике Б.Клинтона и М.Олбрайт. Однако они
умалчивают о том, что неоконсерваторы требовали сухопутного вторжения в
Сербию и упрекали ненавидимого ими Клинтона лишь за излишнюю мягкотелость в
обращении с Милошевичем. Союз с неоконсерватизмом был бы возможен только в
одном случае - в случае недвусмысленного выбора в пользу союза с "богатыми и
сильными" против "бедных и слабых", то есть с элитами Севера против Юга. Эту
позицию отстаивает с теми или иными оговорками российский праволиберальный
лагерь. Полагаю, что российское "лево"-консервативное движение от такого
консерватизма должно недвусмысленно отмежеваться.
Однако ему следует также отмежеваться и от тех сил, которые настаивают на
революционном подрыве существующего миропорядка. То есть от движений,
ориентированных на революцию Юга против Севера, мировой деревни против
мирового города - от маоизма и радикальных версий исламизма.
Что же остается в итоге, какая международная стратегия адекватна
россиийскому "лево"-консервативному движению? Я думаю, она могла бы быть
сформулирована двояко. С геополитической точки зрения, им должен стать
прагматический изоляционизм. Отказ от участия во всех военно-политических
проектах, тем или иным способом ввязывающих нашу страну в глобальное
противостояние XXI столетия - между Севером и Югом, между англосаксонским
блоком в союзе с Израилем - и исламом. Очевидно, что при прогнозируемом
ослаблении гегемонии США вступление России в военное противостояние на их
стороне (в нынешних, по крайней мере, обстоятельствах) будет означать
переключение активности сил Юга с "большого шайтана" на "малый" (как уже
случилось однажды - в 1979 г.).
С геокультурной точки зрения, следует, напротив, искать различные пути
интеграции Севера и Юга - в рамках того постколониального пространства, коим
является Содружество независимых государств. Естественно, это потребует
переосмысления статуса "национального" в современную эпоху - в сторону
снятия этнической нагруженности этого термина. Однако для меня столь же
очевидно, что позитивное геокультурное сближение различных народов может
состояться исключительно при укреплении основ традиционной культуры,
укреплении преобладающей в рамках постколониального пространства нации.
Поэтому в 1995 г. я не видел ровно ничего ужасного в том, что в
национал-консервативном блоке КРО, за который, кстати, тогда я и голосовал,
наряду с русскими традиционалистами участвовали представители Союза народов
России. Кстати, политический имидж того объединения в точности
соответствовал искомому образу национал-консервативного движения,
выбивающемуся из привычных дихотомий "левого" и "правого", "имперского" и
"национального". Возможно, в 1995 г. для такого движения (говорю опять не о
персональном составе объединения, а о его эйдосе) просто еще не пришло
время. Дай Бог, чтобы оно пришло теперь.
============= http://psdp.ru/docs/tribune/Conserv1/1142.html
Россия в третьей позиции
Политолог Константин Крылов полагает, что левый консерватизм является
оппозицией самоубийству России.
Консервативное мировоззрение было в свое время блестяще сформулировано
Льюисом Кэролом в известном консервативном произведении 'Алиса в стране
чудес'. Там, в частности, излагалась следующая доктрина: если долго резать
палец ножом, то, в конце концов, покажется кровь; если очень долго совать
палец в огонь, то можно, в конце концов, почувствовать жжение. А если выпить
бутылочку, на которой написано 'яд', то можно почувствовать недомогание.
В более развернутом виде ту же доктрину изложил Рельярд Кипинг в известном
стихотворении 'Боги азбучных истин': некоторые вещи делать нельзя. Список
этих вещей не столь уж велик - несколько шире списка заповедей, несколько
уже свода законов. Некоторые же вещи, напротив, делать желательно и даже
полезно. Большая часть этих вещей известна. В этом, собственно, и состоит
консерватизм.
Противостоящее ему либеральное мировоззрение утверждает, что, напротив, в
общем-то можно делать абсолютно любые вещи. Количество вещей, которые делать
нельзя, невелико, отменить можно любой запрет, любой закон. Наверное, даже
закон термодинамики, если парламент большинством проголосует против.
Указанная дихотомия между консервативным и либеральным предполагает еще две
возможные позиции. Консервативная позиция сводится к формулировке: есть
вещи, которые нельзя отменить, иначе мы все умрем. Либеральная - к
формулировке: мы их можем отменить и будем жить.
Но есть еще третья позиция: эти вещи отменить можно. В результате мы умрем,
и это хорошо.
Все наши трудности с определением того, является ли, допустим, нынешний
российский политический мэйнстрим правым, левым, консервативным или
либеральным, связан именно с недоучетом этой третьей позиции. На самом деле
люди, которые осуществляют эту позицию, исходят из того, что некоторые вещи,
конечно, делать нельзя: если их сделать, то перемрет население, будет плохо.
Но это, на самом деле, является их целью. Формулировка 'антинародный режим'
при всей ее одиозности, наверное, адекватно описывает указанную позицию.
Судя по всему, во главе государства примерно с 91-го года стоят настоящие
консерваторы, которые очень хорошо понимают пагубность тех действий, которые
они совершают, и именно поэтому они их и совершают. Эта позиция не является
экзотической, специфичной только для России, она сейчас весьма
распространена в мире. Большая часть элит всего мира придерживается (с той
или иной степенью осознанности, бескомпромиссности) именно этой экзотической
позиции. Делается это не просто так, но ради встраивания в некий глобальный
процесс. Российское руководство здесь, просто-напросто, погрубее и
пооткровеннее, чем руководства многих других стран.
Объективная возможность лево-консервативной оппозиции
Как известно, когда люди хотят совершить какую-то выдающуюся мерзость, они
ее обычно называют объективным процессом. В этом отношении вся программа
глобализации может быть описана одной формулой: пусть от предрассудков
избавляются другие - слабые, тянущиеся к благам цивилизации. А те же, кто
этими благами обладает, от предрассудков освобождаться отнюдь не будут и,
напротив, будут их культивировать. Точно так же как, например, как
лидирующие сейчас на земле народы, охотно поощряя собственную национальную
идентичность и за ней тщательно следя, очень и очень способствуют потере
этой идентичности другими народами. Пусть другие будут атеистами,
глобалистами, кем угодно еще, но не мы. В этом отношении позиции лидеров
глобализации и позиции тех, кто вынужден глобализовываться, радикально
расходятся. Из чего сразу можно сделать вывод: глобализация является большой
мерзостью, творимой нынешними захватившими тем или иным способом лидерство
государствами и нациями исключительно в своих собственных государственных и
национальных интересах.
Говорить, таким образом, следует не об "объективном процессе" глобализации,
но, напротив, о глобализаторах, которые сами не глобализуются, и
глобализуемых, которых глобализуют разнообразными способами в разные места.
В этом отношении позиция лево-консервативная является абсолютно осмысленной.
Она консервативная, поскольку консерватор предполагает, что есть вещи,
которых делать нельзя. Нынешний российский консерватизм предполагает, что а)
такие вещи есть, б) что эти вещи в России были сделаны. Из деланья вещей,
которых делать нельзя, и состоит мейнстрим российской политики. Все эти вещи
нужно для начала прекратить делать.
Субъективная возможность лево-консервативной оппозиции
По поводу терминов 'правый' и 'левый' существует некоторая путаница. Так
называемая правая оппозиция сейчас обычно отождествляется с действительно
довольно смехотворной кашей из тезисов, начиная с защиты, допустим,
свободного рынка и кончая, например, защитой семейных ценностей. Почему - не
совсем понятно. Со свободным рынком скорее совмещается нечто иное.
Точно так же с левой позицией отождествляются тоже много призывов, не
являющихся, по сути, левыми. Если, однако, попытаться очистить понятия от
привнесенных сюда вещей, то получается примерно следующее. Левые и правые
отстаивают интересы каких-то общностей, только список этих общностей у них
разный. Например, правые больше любят говорить о таких общностях, как
сословия, нация, государство. А левые, например, больше говорят о классах, о
стратах, а также и о каких-то иных общностях, например о меньшинствах.
И те и другие, впрочем, утверждают, что они отстаивают интересы общества.
Левые при этом захватили монополию на славное слово 'общество', хотя на
самом деле, речь идет об отстаивании по-разному классифицированного
общества. И те, и другие отстаивают интересы как-то организованных групп, но
просто список этих групп различается.
Как только мы имеем дело с людьми, которые отстаивают интересы каких-то
крайне экзотических сообществ, например экзотического сообщества российских
олигархов - крохотного по размерам, крайне специфического по принципам
своего построения, и т.д. и т.п. - о них уже нельзя сказать, правые они или
левые, поскольку они не совпадают ни с одним их двух известных списков. В
принципе, наверное, они ближе к левому, потому что левые очень любят
придерживаться позиции защиты разного рода девиантных сообществ, а олигархи,
безусловно, являются девиантным сообществом: очень маленькая группа людей с
крайне извращенными взглядами, занимающаяся крайне извращенными
общественными практиками. Олигархические методы получения, управления,
распределения собственности, являются извращением всего того, что мы вообще
знаем о собственности и о том, что с ней можно делать. Я бы ввел понятие
'извращение в области социально-экономических отношений'. И это многое бы
объяснило.
Здесь словосочетание "лево-консервативная оппозиция" имеет смысл, поскольку
олигархи действительно в данный конкретный момент предпочитают так
называемую правую риторику. Даже скорее не потому, что она им ближе, а
скорее потому, что она им дешевле обходится и ее легче вырабатывать. Так уж
получилось, что в России ранних 90-х годов людей, которые были готовы
славить Пиночета, было больше, чем людей, которые были готовы славить Че
Гевару. И правая риторика, к сожалению оказалась довольно эффективной.
========= http://www.russ.ru/politics/20030930-shim-pr.html
Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20030930-shim.html
Обыкновенный национал-социализм
Опыт критики "лево-консервативной" идеологии
Ярослав Шимов
Дата публикации: 30 Сентября 2003
Публикация в РЖ серии материалов Консервативного пресс-клуба, вероятно,
имела своей целью показать, что на политической сцене России зарождается
новая сила, позиционирующая себя несколько парадоксально - как
"лево-консервативная оппозиция". Эта сила хотя и не оформилась пока
организационно, но уже претендует на свое место под солнцем в качестве
носителя определенной идеологии, основные положения которой достаточно четко
изложены в опубликованных РЖ материалах. Изучение этих материалов - в первую
очередь наиболее, на мой взгляд, идеологически цельных выступлений
М.Ремизова, Б.Межуева и Е.Холмогорова [1], - однако, привело меня к выводу о
том, что речь идет о явлении хорошо известном и довольно старом, не совсем
обычном разве что для российской политической сцены. Имя этому явлению -
национал-социализм.
Идейные корни
Цель "лево-консервативной" оппозиции, как ее формулирует Е.Холмогоров, -
"созидание "русского порядка", иного по сравнению с "новым мировым". В
"ситуации противостояния национального государства с, условно говоря,
агентами глобализации, с Империей", как описывает сегодняшнее положение
России (и не только ее) Б.Межуев, "левые консерваторы" однозначно становятся
на сторону первого. Если учесть также неоднократные апелляции идеологов
"левого консерватизма" к "традиционной культуре" и даже к "предрассудкам
своего народа" (к этой теме мы еще вернемся), то можно сказать, что "левый
консерватизм" вписывается в рамки традиционного радикального национализма.
Но далеко не полностью, поскольку другой - и, может быть, наиболее
существенной - частью программы "лево-консервативной" оппозиции является
(процитирую М.Ремизова) "проблема легитимности сложившегося распределения
собственности, проблема пересмотра итогов приватизации". Вкупе с
требованиями восстановления социальной справедливости, которая, по
утверждению того же Ремизова, является "не ограничителем экономической
эффективности, а ее источником, внутренним условием", такой подход
окрашивает националистическую риторику "консерваторов" в отчетливо левые
тона. От собственной левизны они, впрочем, и не отрекаются - разве что
Б.Межуева несколько беспокоят возможные "левые перегибы".
Подобное сочетание призывов к национальному возрождению и социальной
революции (ибо передел собственности является одним из основных признаков
революционного процесса) характерно именно для национал-социализма. Как
утверждает Армин Мелер в эссе "Фашистский стиль", "там, где и без того
хилиастическое и перегруженное страстями движение, такое как социализм,
сопрягается с чрезмерно эмоциональным содержанием ("народ", "нация",
"раса")... уже сам по себе, со всей своей исторической весомостью
напрашивается термин "национал-социализм" [2]. Это политико-идеологическое
течение, вопреки распространенному мнению, во-первых, вовсе не сошло со
сцены вместе с падением "третьего рейха", а во-вторых, более широко и
разнообразно, чем нацизм, который является наиболее радикальной и
специфически германской формой национал-социализма. Нужно отметить, что в ХХ
веке национал-социалистические по духу, а иногда и по названию, партии и
движения действовали и пользовались заметным влиянием во многих странах.
Следует назвать сторонников Ю.Пилсудского в Польше в 20-е - 30-е гг.,
националистическое крыло венгерских социалистов (М.Кароли, О.Яси и др.)
после Первой мировой войны, чехословацкую Национальную социалистическую
партию, членом которой был второй президент Чехословакии Э.Бенеш,
осуществивший в 1945-46 гг. мечту своих радикальных соратников - изгнание из
страны немецкого меньшинства, и др. Сильные элементы национального
социализма можно отметить в деятельности режимов М.Кемаля Ататюрка в Турции,
Х.Перона в Аргентине, Г.Насера в Египте, Сукарно в Индонезии, Х.Асада в
Сирии, С.Хусейна в Ираке и т.д.
При всей разнице институциональных форм перечисленных движений и
политических режимов, неодинаковости исторических условий, в которых они
действовали, в их идеологии можно найти по меньшей мере две общие черты.
Во-первых, это уже упомянутое сочетание националистической риторики с
требованием радикальных социальных перемен, особенно передела собственности.
Во-вторых, это резко антилиберальная, антизападная и антикапиталистическая
направленность [3]. Обе указанные черты вполне присущи формирующейся
российской "лево-консервативной" идеологии, что позволяет назвать это
течение его подлинным именем - русский национал-социализм (для краткости
далее - РНС). Рассмотрим основные положения этой идеологии.
Государство и собственность
Снова процитирую Ремизова: "...Собственность определяется через
обязанности - по отношению к социальному Целому - в гораздо большей степени,
чем через права. Частная собственность существует, иными словами, как
функция внутри публичного государственного порядка, вне и помимо которого об
институте собственности говорить не приходится" (здесь и далее в цитатах -
курсив цитируемых авторов). Ту же мысль развивает и Межуев: "Собственник - и
в первую очередь владелец сырьевых ресурсов - должен быть поставлен в
иерархическую зависимость от целого, то есть от приоритетов национального
развития страны". Это вполне типичная национал-социалистическая модель:
достаточно вспомнить, как функционировал крупный и мелкий бизнес в "третьем
рейхе", тесно сросшись с государственной машиной, и при этом будучи всецело
подчинен интересам и задачам последней. Пример подобного капитализма "внутри
публичного государственного порядка" знает и история России - это НЭП 20-х
гг. Хорошо известно также, сколь быстрым и однозначным был конец нэповского
эксперимента, как только большевистский режим [4] решил, что пришла пора
радикальной смены курса.
Итак, вполне знакомый и действительно очень русский, неоднократно
встречавшийся в нашей истории принцип: интересы собственников и вообще
индивидов подчинены интересам государства, которое - в идеале - служит
выражением национальной идеи, заботится об общем благе и поддерживает
социальную справедливость. Поэтому неудивительно нескрываемое восхищение
идеологов РНС советской системой.
Подход русских национал-социалистов к проблеме государственности весьма
своеобразен. Тот же Холмогоров утверждает, что "русский консерватизм есть,
действительно, консерватизм левый, основанный на идеологии общины" [5] и
вновь воздает хвалу советскому периоду, утверждая, что он "был попыткой...
трансляции установок крестьянской общины на индустриальное общество". Между
тем факты (история казачества, староверов-раскольников, крестьянских
восстаний, русской колонизации Сибири, Новороссии и проч.) свидетельствуют о
том, что, как отмечал дореволюционный историк Л.Сокольский, "бегство народа
от государственной власти составляло все содержание народной истории
России... Вслед за народом шла государственная власть, укрепляя за собой
вновь заселенные области и обращая беглых вновь в свое владычество" [6]. И
советский период был отнюдь не исключением, поскольку коллективизация 30-х
гг. стала очередным наступлением государства на традиционные структуры
русского крестьянского общества, поколебленные, но не уничтоженные
столыпинской реформой, революцией и гражданской войной. Колхозный строй,
навязанный крестьянству, явился жестокой пародией на общину, сделав мужика
бесправным слугой всесильного государства - или, в терминологии Ремизова,
"жестко и отчетливо субординировав так называемых "собственников"...
публично предъявленной программе государственного строительства". Излишне
добавлять, что эта стратегия большевиков в полной мере коснулась не только
русской деревни, но и города. Однако именно ее вновь предлагают обществу
идеологи РНС. Ссылки на "общинность" служат здесь лишь фиговым листком,
прикрывающим жесткое тоталитарное государственничество национал-социалистов.
Правда, они то и дело оговариваются: речь идет в первую очередь о крупных
собственниках-олигархах, контролирующих богатейшие сырьевые ресурсы России.
Но, во-первых, как известно, лиха беда начало: большевики когда-то тоже
начали с национализации крупнейших заводов, банков и торговых фирм, а
закончили конфискацией имущества мелких городских лавочников и массовым
раскулачиванием крестьян. Во-вторых, проблема олигархов, в паразитическом
характере капиталов которых у меня тоже нет особых сомнений, вряд ли требует
пересмотра всего спектра отношений собственности, к чему стремятся
национал-социалисты. В конце концов, существует немало способов заставить
крупных собственников "поделиться", подтолкнуть их к участию в реализации
государственных социальных программ и т.п. Некоторые из таких способов
предлагает "традиционная" левая оппозиция, в частности, С.Глазьев, - и, при
всей неоднозначности этих рецептов, они тем не менее не выходят за рамки
эволюционного развития, предусматривающего равноправные взаимоотношения
государства и собственников, регулируемые правовыми механизмами.
Национал-социалистов это решительно не устраивает, поскольку, по их мнению,
"каждый "частник" будет оправдан тем местом, которое он способен занять в
политическом космосе" (Ремизов). Употребление слова "оправдан" означает, что
каждый собственник в глазах идеологов РНС априори виновен! Собственность как
вина и грех - такой подход роднит русских национал-социалистов с левыми
радикалами, так что, возможно, более верно было бы в данном случае говорить
даже не о национал-социализме, а о национал-большевизме, если бы "копирайт"
на это слово уже не принадлежал Эдуарду Лимонову и его партии.
Кстати, с этикой у национал-социалистов тоже непростые взаимоотношения. Для
них (снова процитирую Ремизова) "экономическая рациональность является лишь
аспектом действующих в обществе этических представлений. И сегодняшнее
требование "восстановить справедливость" есть требование прежде всего
этической, а не чисто имущественной реституции". Таким образом, этические
мерила прилагаются не к поведению и морали отдельных людей, что
соответствовало бы христианскому духу и традиции, а к социальному строю в
целом - поскольку "уклад, переживаемый нацией как неправедный, не может быть
растущим". О том, переживается ли сегодняшний российский уклад нацией как
неправедный, мы еще поговорим, пока же стоит в очередной раз отметить
родство подхода национал-социалистов с позицией большевиков: смена
общественного строя ("несправедливого" на "справедливый") преподносится теми
и другими как необходимое и достаточное условие этического, морального
обновления. Впрочем, возможно, национал-социалисты еще удивят нас неким
неожиданным поворотом в развитии этой темы. Пока же проблемы морали,
религии, церкви, ключевые для большинства националистических движений
прошлого и настоящего, затрагиваются ими лишь поверхностно. Так что не будем
спешить с суждениями.
Нация и цивилизация
Зато по вопросу о "национальной гордости великороссов" идеологи РНС
высказываются много и охотно. Холмогоров, в частности, полагает, что важной
частью "лево-консервативной" (то есть национал-социалистической) идеологии
должно стать использование и осмысление предрассудков своего народа. Он
почему-то отождествляет предрассудок с упомянутым Пушкиным в "Борисе
Годунове" "мнением народным", хотя предрассудок - это лишь один из видов
мнения, причем (по определению) мнение ложное, предвзятое, окрашенное
негативными эмоциями. Не очень понятно, почему же именно предрассудки
русского народа, а не куда более широкие понятия - культура, традиции,
менталитет - должны стать ядром новой идеологии и, соответственно,
национальной идентичности (ибо каждая идеология есть, по сути дела, рецепт
по выработке того или иного взгляда на мир и себя в нем, то есть
идентичности). Весьма любопытен и приводимый Холмогоровым рецепт
использования предрассудков: "...Все они должны быть учтены, и те из этих
предрассудков, которые, может быть, кажутся человеку интеллигентному и
просвещенному дикими, должны быть осмыслены в первую очередь. В них и должна
быть внесена та самая intelligentia, чтобы они дикими быть перестали". Надо
заметить, что около 80 лет назад другой национал-социалист, Альфред
Розенберг, предпринял именно такую попытку построения "интеллигентной"
теории на базе предрассудков немецкого народа, написав книгу "Миф ХХ
столетия". Опыт 30-х - 40-х гг. показал, что, будучи возведенными в ранг
"научной" теории, антисемитские и антиславянские предрассудки немцев не
только не перестали быть дикими, но скорее наоборот - приобрели некую
дьявольскую рафинированность. Вряд ли антизападные, антидемократические и
антиправовые предрассудки некоторой части русских, на которые, судя по
всему, так рассчитывает г-н Холмогоров, окажутся намного лучше их немецких
аналогов.
Другое крайне уязвимое место в рассуждениях идеологов РНС - их утверждения о
некоем сложившемся в России негативном национальном консенсусе по отношению
к существующему строю. "У нас народ... не находится в оппозиции "режиму",
Путину как человеку, как политическому лидеру... Он в оппозиции общему
курсу, который приобрела страна... Народная оппозиция новому миропорядку и
его идеологии является в каком-то смысле даже более глубокой, чем оппозиция
самых оппозиционных интеллектуалов" (Холмогоров). Это - мнение. А вот факт:
по данным представительного социологического исследования "Самоидентификация
россиян в начале XXI века", 33% респондентов назвали в качестве разделяемых
ими ценностей "приоритет интересов личности, ее самостоятельность и
ответственность за свою жизнь, открытость России остальному миру". Лишь 7%
опрошенных придерживались противоположного мнения, отдав предпочтение
"доминированию государства над личностью, патернализму и закрытости страны".
Из тех, кто четко не выбрал ни один из указанных ценностных "полюсов", 37% в
большей степени ориентировались на первый, 22% - на второй [7]. Таким
образом, ценности, близкие к пропагандируемым национал-социалистами, могут
иметь успех в лучшем случае у трети граждан страны. Но даже если не верить
данным социологов, а опираться лишь на личный опыт, несомненно, что в
сегодняшней России живут миллионы людей, основой психологии и мировоззрения
которых является индивидуализм, стремление опираться в жизни главным образом
на собственные силы, знания, умения и опыт. Многие из них голосовали за
Путина и, вероятно, проголосуют за него снова по сугубо индивидуалистическим
соображениям. Просто потому, что после 2000 года в России стало поспокойнее,
а между государством (по мнению национал-социалистов, "блистательно
отсутствующим") и индивидом установился некий хрупкий баланс, удерживающий
первое от распада и позволяющий второму чувствовать себя хоть и не слишком
уютно, зато относительно свободно.
Никакого "всенародного отрицания" нынешнего состояния страны в России нет,
хотя и "всенародная поддержка" путинской политики тоже во многом виртуальна.
Общество расколото примерно так же, как лет 10-12 назад оно было разбито на
"демократов" и "патриотов". Только нынешний раскол, во-первых, скрыт под
маской всеобщей апатии, вызванной передрягами 90-х и тем, что в последние
три года Россия, можно сказать, оставила саму себя в покое, отложив решение
своих важнейших проблем "на потом"; во-вторых, этот раскол в чем-то даже
более глубок, чем прежний, поскольку касается уже не политических
пристрастий, а экзистенциальных позиций. Индивидуализм или коллективизм?
Формальное право или неписаные традиции (считай - "понятия")? Патриотизм как
индивидуальная эмоция и личная позиция [8] - или как всеобщая идеологическая
установка? Этот раскол - наследие 90-х годов, столь нелюбимых коммунистами и
национал-социалистами. Но убежать от этого наследия у них вряд ли получится,
несмотря на то, что отношение апологетов РНС к истории своеобразно:
"...Далеко не все произошедшее вчера может быть сегодня легитимировано как
"часть нашей истории". Подчас все строго наоборот" (Ремизов). "Добиваясь
реставрации прошлого, мы должны добиваться реставрации будущего этого
прошлого при сколько-нибудь естественном ходе вещей. Реставрации того
лучшего будущего, которым было чревато это прошлое" (Холмогоров). Иными
словами, отправная точка для национал-социалистов - не сегодня, каково бы
оно ни было, а химерические представления о том, каким это сегодня должно
было быть, если бы вчера события развивались в более приемлемом для РНС
направлении...
Ну и, конечно, нельзя не отметить еще одно противоречие во взглядах
национал-социалистов, от которого они пока не в силах избавиться. Это
противоречие между любовью, с одной стороны, к национальному, а с другой - к
имперскому. Современное российское государство кажется им никчемным не
только потому, что оно "либеральное", но и потому, что оно недостаточно
русское и чересчур открыто западным влияниям и глобализационным тенденциям.
В то же время Ремизов упрекает нынешнюю "правящую верхушку" в том, что ее
идеология - "это, все-таки, интеграция в "цивилизованный мир" вместо
интегрирования собственного "цивилизационного мира". Холмогоров и вовсе
провозглашает в качестве стратегической цели национал-социалистов "цепочку
таких реставраций будущего: от восстановления "СССР, каким бы он мог стать",
через возвращение к великой Империи, которую убили, и до воссоздания Святой
Руси в координатах XXI - XXII века". Межуев пытается снять естественное
противоречие между логикой национально-государственного изоляционизма и
логикой имперской экспансии, но ограничивается лишь замечанием о том, что
"позитивное геокультурное сближение различных народов может состояться
исключительно при укреплении основ традиционной культуры, укреплении
преобладающей в рамках постколониального пространства нации".
Логика и перспективы
Появление в России первых ростков идеологии национал-социализма - явление
исторически вполне закономерное. Это политическое течение появляется в тех
странах, которые: а) не являются полностью западными [9], но находятся в
сфере геополитического, экономического и культурного влияния западного мира,
что вызывает естественную "сшибку" разных психологических начал внутри
данных обществ; б) вступили на путь социальной модернизации и - в той или
иной степени - вестернизации, однако этот процесс сталкивается здесь с
серьезными трудностями. Россия обладает обоими перечисленными признаками.
Более того, в прошлом веке в России провалились сразу два проекта
модернизации, что делает положение страны особенно непростым. Первый,
включавший в себя первичную индустриализацию России при трех последних
императорах, финансовую и аграрную реформы С.Витте и П.Столыпина, а также
умеренную либерализацию и демократизацию общественно-политической жизни,
потерпел крах в результате вступления в Первую мировую войну и
спровоцированной этим революции. Второй проект - модернизация
по-большевистски - выглядел, несмотря на колоссальные потери и издержки,
относительно успешным вплоть до 60-х - 70-х гг., когда хозяйственные
механизмы "развитого социализма" начали пробуксовывать и СССР начал
медленно, но верно проигрывать экономическое и военно-политическое
соревнование с Западом.
В результате к концу ХХ века Россия подошла чудовищно ослабленной в
политическом, военном, экономическом, демографическом и отчасти культурном
отношениях. Вызовы новой эпохи представляются многим современным
отечественным интеллектуалам чрезвычайно серьезными и опасными, и в качестве
охранительной реакции они выдвигают концепции, ориентированные отчасти на
самоизоляцию России, отчасти на возрождение былого величия - пусть даже для
этого предлагаются самые фантастические методы. Национал-социализм -
характерный пример такой реакции. Страх и ностальгия являются его
психологической основой. На них накладываются факторы, связанные со
вступлением русского народа в новую стадию формирования нации. Как отмечают
сами русские националисты, и тут с ними трудно не согласиться, "Россия в
своем историческом развитии так и не смогла достичь состояния русского
национального государства. Русской нации никогда не было и нет до сих пор -
она не успела сформироваться. На смену Российской империи пришла империя
СССР, посткоммунистическая Россия несвободна от "имперских комплексов" и
никак не может вписаться в реалии сегодняшнего дня". Вопрос, однако, в том,
что формирование "русского национального государства" сегодня вряд ли
удалось бы, зато практически наверняка привело бы к крушению России,
обреченной своей историей и географией на многонациональность. Альтернативой
этому может быть формирование единой российской политической нации - но об
этом националисты и национал-социалисты, презрительно именующие нынешнюю
Россию "Россиянией", и слышать не хотят.
Сейчас трудно судить, какое будущее ждет национал-социалистическую идеологию
на российской почве. На мой взгляд, роль эта, вне зависимости от ее
масштабов, будет негативной, поскольку РНС, насколько о нем можно судить по
статьям и выступлениям его идеологов, лишен главного, что так необходимо
современной России, - модернизационного порыва. Либеральный эксперимент в
России провалился - это, наверное, единственный пункт, по которому между
мной и национал-социалистами нет разногласий. Умеренно авторитарный
модернизационный режим, который попытался создать президент Путин, пока
что-то не вытанцовывается именно в своей модернизационной, реформистской
части. Однако "левый консерватизм", на поверку оказавшийся "банальным"
национал-социализмом, трудно назвать привлекательной альтернативой как
вороватому псевдолиберализму 90-х, так и нынешней невнятной "управляемой
демократии".
Примечания:
[1] М.Ремизов. Революция должна быть консервативной // РЖ, 22.09.2003 ;
Б.Межуев. Осторожнее с левизной // РЖ, 24.09.2003 ; Е.Холмогоров. К
реставрации будущего // РЖ, 26.09.2003
[2] А.Мелер. Фашистский стиль
[3] При этом частная собственность, как мелкая, так зачастую и крупная, при
национал-социалистических режимах сохраняется, но собственники ставятся в
условия практически абсолютной зависимости от воли государства. Как заметил
Гитлер в середине 30-х гг. в ответ на упреки в отступлении НСДАП от прежних
социалистических лозунгов: "Зачем нам социализировать институты? Мы
социализируем людей!"
[4] Для этого режима было характерно усиление национал-социалистических
элементов по мере того, как в силу исторических обстоятельств большевики
были вынуждены перейти от изначальной интернационалистской концепции
"мировой революции" Ленина-Троцкого к сталинской доктрине "построения
социализма в одной, отдельно взятой стране". Элементы русской
великодержавности, привитые советской системе Сталиным в 40-е гг., явились
не только средством стимулирования патриотического подъема в условиях войны
с Германией, но и отражением тенденции к "национал-социализации"
большевизма, наметившейся уже в 30-е гг.
[5] Утверждение, само по себе спорное с исторической точки зрения: члены
народнических организаций вроде "Земли и воли" или "Черного передела",
фанатичные сторонники принципа общинности, были скорее
прогрессистами-утопистами, но никак не консерваторами.
[6] Цит. по: С.В.Лурье. Историческая этнология. М., 1998. С. 161.
[7] См.: И.Клямкин. Модернистский проект в России // "Неприкосновенный
запас", 2003. # 1 (27)
[8] Дж.Оруэлл в статье "Заметки о национализме" (1945) определял патриотизм
как "приверженность конкретному месту и определенному образу жизни, который
представляется человеку лучшим в мире, но который он не стремится навязывать
другим людям" (см.: G.Orwell. Notes on Nationalism). Кстати, это определение
представляется мне по-настоящему консервативным.
[9] Даже Германия конца XIX - первой трети ХХ в. не могла считаться западным
государством, т.к., сшитая Бисмарком по прусским лекалам, она сохраняла в
себе сильный элемент "восточноевропейскости". Окончательное "озападнивание"
Германии - результат ее поражения во Второй мировой войне, когда был разбит
не только германский нацизм, но и социально-политическое наследие
пруссачества.
