От	IGA
К	И.Т.
Дата	25.11.2007 06:09:34
Рубрики	Тексты;

Марксизм в советской психологии

---

http://scepsis.ru/library/id_1583.html
http://russcience.euro.ru/papers/yar94os.htm
<<<
Какое влияние оказал марксизм на развитие научных умов Л.С. Выготского, П.П. Блонского, С.Л. Рубинштейна, Д.Н. Узнадзе и в целом на становление советской психологической науки? Читайте статью Михаила Ярошевского «Марксизм в советской психологии»


Михаил Ярошевский
Марксизм в советской психологии
(к социальной роли российской науки)

Обращение людей науки к марксизму имело свои не навязанные политико-идеологическими силами причины. Неудивительно, что Маркса на Западе издавна воспринимают как классика макросоциологии, и ни один серьезный ученый в этой области не отрицает значительности его влияния на поиск истины в этой дисциплине. Это влияние сказывается большей частью в полемике, в критическом анализе, которым испещрены тысячи страниц. Но кто сказал, что влияние означает репродукцию идей?

Как известно, психология в силу уникальности своего предмета изначально обречена быть, говоря словами Н.Н. Ланге, двуликим Янусом, обращенным и к биологии, и к социологии. Экспансия марксизма в конце XIX – начале XX в. совпала со все нараставшей волной социоисторических идей в психологии.

Известный американский психолог Д. Болдуин, в частности, назвал в 1913 г. "Капитал" Маркса в числе работ, под воздействием которых произошел коренной переворот во взглядах на соотношение индивидуального и общественного сознания[1]. Это было сказано Болдуином не попутно, а в книге "История психологии", сам жанр которой предполагал общую оценку эволюции одной из наук. В этой книге речь шла только о западной психологии.

Впрочем, и мы ничего не можем сказать по поводу того, оказал ли марксизм какое-либо влияние на дореволюционную психологическую мысль, хотя, сколь мощной была его роль в движении России к 1917 г., изучено досконально.

Нет следов увлечения им в предсоветский период и представителями той молодежи, которой выпало вскоре стать главными фигурами в новой психологии. Правда, по мнению А.Н. Леонтьева, студент юридического факультета Московского университета Лев Выготский приобщился к марксизму еще в дореволюционные годы[2]. Даже поверхностное знакомство с публикациями и заметками Выготского говорит, что в этот студенческий период его занимала не психология, а анализ искусства в духе импрессионистской критики, которую культивировал его учитель и покровитель Ю.А. Айхенвальд.[3] Предчувствие великих потрясений преломилось у многих русских интеллектуалов в представления, отражавшие растерянность перед роковым ходом событий, выводивших на исторический простор новые социальные силы. Углубляются мистико-религиозные настроения. Чувство отьединенности личности от общества как враждебной ей силы, абсурдности и безысходности человеческого существования становится главным мотивом творчества ряда русских писателей, литературных критиков, мыслителей, в том числе и Л.С.Выготского, о чем свидетельствует его написанный в студенчестве (в дальнейшем радикально переработанный) трактат о Шекспировском "Гамлете"[4].

Крупнейший, наряду с Л.С. Выготским, теоретик советской психологии 20–х гг. П.П. Блонский был в юности поглощен изучением античной философии (главным образом неоплатонизма), которую считал намного превосходящей по глубине проникновения в смысл бытия, чем все последующие системы, в том числе и современные ему, подвергнутые им резкой критике. В политическом плане ему было близко антимонархическое движение. Но ни материализм, ни марксизм не вызывали у Блонского симпатий.

Два других будущих лидера советской психологии – Д.Н. Узнадзе и С.Л. Рубинштейн – обучались в те годы философии в немецких университетах. Первый защитил в одном из этих университетов диссертацию о великом апостоле русского идеализма Владимире Соловьеве, а С.Л. Рубинштейн не задумывался о марксистской переориентации психологии не только в годы учения у неокантианца Когена, но и по возвращении в Россию, притом даже в начале 20-х гг.[5], когда в столичных центрах в психологических кругах вопрос о такой переориентации стал чуть ли не главным предметом разговоров.

В новой России воцарялась новая духовная атмосфера. В ней утверждалась вера в то, что учение Маркса всесильно не только в экономике и политике, но и в науке, в том числе психологической. Даже идеалист Челпанов, директор Московского института психологии, заговорил о том, что марксизм и есть то, что нужно его институту [IGA: может, из холуйских соображений?] (он возглавлял институт до конца 1923 г.). Правда, Челпанов оставлял на долю марксизма только область социальной психологии, индивидуальную же по-прежнему считал глухой к своему предмету, когда она не внемлет "голосу самосознания".

Между тем вопрос о том, каким образом внести в психологию дух диалектического материализма, приобретал все большую актуальность. К ответу побуждал не только диктат коммунистической идеологии с ее агрессивной установкой на подчинение себе научной мысли. Ситуация в психологии приобрела характер очередного кризиса, на сей раз более катастрофического, чем предшествующие. Это был всеобщий, глобальный кризис мировой психологии.

"Нет большей ошибки в понимании современного кризиса в психологии, как ограничение его пределами и границами русской научной школы. Так изображают дело представители нашей эмпирической психологии. Послушать их – на Западе все незыблемо и спокойно в психологии, как в "минералогии, физике и химии", а у нас марксисты ни с того, ни с сего затеяли реформу науки"[6]. Это было сказано в 1926 г. Л.С. Выготским, осознававшим себя приверженцем марксистской реформы психологии и написавшим вскоре свой главный теоретический трактат, в котором он попытался объяснить, в чем же заключается общеисторический (а не только локально-русский) смысл психологического кризиса. Молодая же поросль советских психологов, к которой Выготский принадлежал (это было поколение двадцати- тридцатилетних), с энтузиазмом восприняла в идейном климате начала 20-х гг., когда повсеместно шла ломка старого, призыв преобразовать психологию на основах диалектического материализма. Лидером этого движения стал, как известно, вчерашний сотрудник Челпанова К.Н.Корнилов. Он не имел такого фундаментального философского образования, как другие исследователи, ставшие ведущими фигурами советской психологии (Д.Н. Узнадзе, П.П. Блонский, Л.С. Выготский, С.Л. Рубинштейн), и осознал ряд сложных, эзотерических положений марксизма на уровне тогдашней "политграмоты" в простейшей, допускавшей перевод на популярный язык, форме. Вместе с тем его энергичная проповедь версии о "марксистской психологии" (изложенная в популярном учебнике) сыграла важную роль в том плане, что инициировала более глубинные искания психологов в новом направлении.

Мы оказываемся у поворотного пункта. Впервые в истории психологии марксизм приобрел силу официальной и обязательной для нее доктрины, отказ от которой становился равносильным оппозиции государственной власти и тем самым караемой ереси. Очевидно, что ситуация в данном случае существенно отличалась от описанной Болдуином. Этот американский автор, анализируя положение дел в психологии, отметил, что под влиянием Маркса наметился поворот в понимании вопроса о соотношении индивидуального сознания (как главной темы психологии) и социальных факторов. К этому западных психологов направляло знакомство с "Капиталом" Маркса, а не с комиссарами в кожаных тужурках, вернувшимися с полей гражданской войны, чтобы в социалистической, а затем в коммунистической академии и других учреждениях партийного "агитпропа" воевать за новую идеологию.

Уже тогда заработал аппарат репрессий, и высылка в 1922 г. большой группы ученых-гуманитариев (в том числе автора книги "Душа человека" С.Л. Франка, профессора психологии И.И. Лапшина и др.) стала сигналом предупреждения об остракизме, грозящем каждому, кто вступит в конфронтацию с марксистской философией. Это вовсе не означало, что пришедшая в психологию молодежь (воспитанная, как сказано, в чуждом этой философии духе) встала под освященное властью государства знамя из чувства самосохранения. В действительности она искала в новой философии научные решения, открывающие выход из контроверз, созданных, как было сказано, общим кризисом психологической науки, а также специфической ситуацией в России. Здесь сложившееся в дореформенный период, восходящее к Сеченову естественнонаучное направление переживало после победы революции великий триумф, выступив в виде наиболее адекватной материалистическому мировоззрению картины человека и его поведения (учения И.П. Павлова, В.М. Бехтерева, А.А. Ухтомского и др.). Под именем рефлексологии оно приобрело огромную популярность.

В ее свете навсегда померкли искусственные, далекие от жизни, от удивительных успехов естествознания схемы аналитически интроспективной концепции сознания. Но именно эта концепция идентифицировалась с психологией, как особой областью изучения субъекта, его внутреннего мира и поведения. Возникла альтернатива: либо рефлексология, либо психология.

Что касается рефлексологии, то учеников Павлова и Бехтерева (но не самих лидеров школ) отличал воинствующий редукционизм. Они считали, что серьезной науке, работающей объективными методами, нечего делать с такими темными понятиями, как сознание, переживание, акт души и т.п. Их притязания, получившие широкую поддержку, отвергла небольшая (в несколько человек) группа начинающих психологов. Признавая достоинства рефлексологии, для которой эталоном служили объяснительные принципы естествознания, они надеялись придать столь же высокое достоинство своей науке. Вдохновляла их при этом версия диалектического материализма, которая рассматривала психику как особое (нередуцируемое к другим) свойство высокоорганизованной материи (принадлежащая, кстати, не марксизму, а французскому материализму XVIII в.). Она воспринималась в качестве обеспечивающей перед лицом рефлексологической агрессии право психологии на собственное "место под солнцем" среди позитивных наук, утверждающей собственный предмет (не отступая при этом от материализма).

В свое время автором этих строк было подчеркнуто, что в ситуации начала 20-х гг., которую определяла альтернатива – либо рефлексология, либо отжившая свой век субъективная эмпирическая психология (а другой в русском научном сообществе тогда не разрабатывалось), – именно обращением к марксизму психология обязана тем, что не была сметена движением, обрушившимся на признанное новой верой за древние фикции (среди них значилось также представление о душе).

Казалось, именно учение о рефлексах проливает свет на истинную природу человека, позволяя объяснять и предсказывать его поведение в реальном, земном мире, без обращения к смутным, не прошедшим экспериментального контроля воззрениям на бестелесную душу.

Еще раз подчеркну, что это была эпоха крутой ломки прежнего мировоззрения, стало быть – и прежней "картины человека". Рефлексологию повсеместно привечали как образец новой картины, и ее результаты вовсе не являлись в те времена предметом обсуждения в узком кругу специалистов по нейрофизиологии. Рефлексология переместилась в центр общественных интересов, преподавалась (на Украине) в школах, увлекала деятелей искусства и др. По поводу нее выступали и философы, и вожди партии (Бухарин, Троцкий).

Защищая отвергнутую рефлексологами категорию сознания, ее немногочисленные приверженцы надеялись наполнить ее новым содержанием. Но каким? К марксизму обращались с целью "примирить" три главных противопоставления, сотрясавших психологию и воспринимаемых как симптомы ее грозного кризиса. Споры вращались вокруг вопроса о том, как соотносятся телесное (работа организма) и внутрипсихическое (акты сознания), объективное (внешне наблюдаемое) и субъективное (в образе данного в самонаблюдении), индивидуальное (поскольку сознание неотчуждаемо от индивида) и социальное (поскольку личное сознание зависит от общественного).

Эти антитезисы витали перед взором каждого, кто отважился вступить на зыбкую почву психологии, в том числе и призвавшего внедрить в нее марксизм К.Н. Корнилова. Взятое им из арсенала экспериментальной психологии понятие о реакции родилось в попытках примирить указанные антитезы под эгидой диалектического материализма.

Реакция и объективна, и субъективна [??], и телесна, и нематериальна (хотя способность материи являть особые нематериальные свойства – это нечто рационально непостижимое). Она индивидуальна и в то же время представляет собой реакцию на социальную (точнее, классовую) среду.

В таком заходе усматривалось преимущество марксистской диалектики, одним из стержневых начал которой служит принцип диалектического единства. С тех пор ссылка на диалектическое единство стала "палочкой-выручалочкой" во всех случаях, когда мысль не могла справиться с реальными трудностями выяснения связей между различными порядками явлений. Термин "единство" в лучшем случае намекал на неразлучность этих связей. Но сам по себе он не мог обеспечить приращение знаний об их динамике и логике, об их детерминационных отношениях.

Смысл внедрения марксизма в психологию виделся Корнилову в том, чтобы объяснять ее явления так называемыми законами диалектики: переходом количества в качество (например, качественные изменения цвета зависят от увеличения или уменьшения электромагнитных колебаний), единства и борьбы противоположностей (скажем, в соотношении процессов возбуждения и торможения), отрицания отрицания (так, инстинктивные бессознательные реакции переходят в сознательные, которые, в свою очередь, автоматизируясь, совершаются без участия сознания).

Подобный квазиметодологический подход сводил объяснения к "сумме примеров", иллюстрирующих "вселенские" принципы сведениями о психологических феноменах. "Готовый" закон прилагался к "готовым" фактам.

Подобный способ объяснения, в котором усматривалась сила марксистского метода, ничем не обогащал ни знания о психологических закономерностях, ни об эмпирии, которая им подвластна. Его эвристическая ценность была ничтожна. Тем не менее, апелляция к марксистской диалектике (в описанном варианте) вошла в те времена в моду, соблазнив даже такого великого детерминиста, как И.П. Павлов.

Литературовед В. Днепров вспоминал о своих беседах в тюрьме на Лубянке с анархо-синдикалистом Андрейчиным, который был переводчиком в разговоре между Павловым и Уэллсом: "В разговоре коснулись и общих вопросов мировоззрения, заметив, как само собой разумеется, что Павлов отвергает всякий материализм и диалектику. На это Павлов ответил: "Материалистом быть не могу как человек верующий, но вот диалектика – это мое. Посмотрите: торможение, а торможение торможения – растормаживание. Как видите, противоположности переходят друг в друга." У меня сразу сердце задрожало, я подумал о многих разговорах и спорах Павлова с моим другом Каревым и почувствовал в словах Павлова нечто идущее от Карева"[7].

В дальнейшем "игра в диалектические объяснения" утратила в советском научном обществе свою привлекательность. Перестали ею заниматься и психологи. Ее бесплодность разъяснил Выготский, слово которого, однако, не могло быть услышано. Его сохранила и донесла до потомков неопубликованная рукопись о кризисе психологии. Если попытки Корнилова обновить психологию за счет материалистической диалектики не имели для развития этой науки в нашей стране сколько-нибудь серьезного значения, то почерпнутые им в марксистской философии представления, касающиеся онтологии сознания как качественно нового свойства высокоорганизованной материи, а психических явлений как субъективных отражений независимо от сознания существующего бытия, в сочетании с постулатом о том, что человек – продукт труда и социальных связей, возникающих в процессе труда, – все это вошло в катехизис советской психологии, в свод ее ответов на главные вопросы о природе сознания. Поэтому справедлив вывод А.А. Смирнова (одного из тех, кто некогда в знак несогласия с тем, что Челпанова сменил на посту директора Института психологии Корнилов, ушел из этого Института): "Будучи первым из советских психологов, осознавшим, что основой научной психологии должна быть философия марксизма, он первым выявил те положения диалектического материализма, которые должны быть положены в основу решения центральных проблем психологической теории, прежде всего понимания предмета психологии, его природы, путей его изучения, и которые в дальнейшем стали прочным достоянием советской психологии, навсегда вошли в систему этой науки. В этом, конечно, огромная историческая заслуга Корнилова"[8].

При всей ограниченности методологических ресурсов реактологии К.Н. Корнилова она открыла путь к новым контактам психологии с марксизмом. Интересна в этом плане позиция Л.С. Выготского. Говоря, сколь важно для психологии обрести новую методологию, он подчеркнул: "Работы Корнилова кладут начало этой методологии, и всякий, кто хочет развивать идеи психологии и марксизма, вынужден будет повторять его и продолжать его путь. Как путь эта идея не имеет себе равной по силе в европейской методологии"[9]. Это писалось не в 1924 г., когда Выготский был принят на работу в институт, где директорствовал Корнилов, а в 1927 г., когда он, Выготский, как свидетельствует процитированная рукопись, пришел к принципиально иному, решительно отличному от корниловского пониманию отношений между философией и конкретной наукой – с одной стороны, природы и структуры самой этой науки – с другой (см. ниже).

К середине 20-х годов корниловская реактология стала идентифицироваться с тем, на что претендовал ее автор, – марксистской психологией. Между тем, в эти годы в кругу молодого поколения российских психологов в условиях государственной монополии на философию шел поиск новых перспектив осмысления проблем своей науки.

Здесь выделялись три наиболее творческие фигуры: П.П. Блонский, М.Я. Басов и Л.С. Выготский. Блонский, будучи прежде сотрудником Челпанова, решительно порвал со своим идеалистическим прошлым. Впоследствии он специально подчеркивал, что взрывной крутой поворот в его мировоззрении произвела революционная ломка старого общества. "Меня увлекало революционное разрушение старого общества вообще и в частности разрушение старой педагогики"[10].

Последняя часть суждения представляет особый интерес для понимания энергии движения российской психологической мысли в этот период. Острая, диктуемая всем ходом развития страны потребность в коренном преобразовании господствовавшей до революции системы образования, обучения и воспитания личности, побуждала под новым углом зрения трактовать и саму личность, ее поведение и сознание.

К.Н. Корнилов, будучи в молодости учителем на Алтае, пришел в психологию, чтобы добывать реальное научное знание, отличное от знания о человеческой душе, исповедуемого в университетах. Работая под руководством Челпанова, он, разочаровываясь в том, что делалось в челпановском институте под именем точного эксперимента, сосредоточился на проблеме реакций. Ее разработка имела прочную традицию в экспериментальной психологии, даже тогда, когда в последней никем не оспаривалась незыблемость субъективного (интроспективного) метода.

Корнилов же избрал термин "реакция" с целью отграничить новое, адекватное марксизму, понимание психического явления, от традиционного. Став директором института, он потребовал переименовывать все прежние названия лабораторий, чтобы избежать соблазна возврата к прежним понятиям. Началось время (правда, недолго длившееся) "терминологической революции". Научная работа бывшего алтайского учителя осталась ограниченной лабораторными исследованиями. Совершенно другой оказалась "эмпирия", которой были поглощены Блонский, Басов и Выготский. Их творчество отличала самая непосредственная, повседневная, поглощавшая значительную часть их интеллектуальной энергии работа с детьми. Они по существу жили интересами и заботами преобразования школы. Их научные дела освещала высокая идея служения социальной практике во имя созидания основ воспитания человека новой России исходя из теоретического осмысления этой задачи они обращались к марксизму как философскому ориентиру в попытках выхода психологии из той кризисной ситуации, которая сотрясала ее в 20-х годах.

Блонский, непосредственно вовлеченный в реформаторскую работу в области народного образования, ставший лидером педологии, стремился, используя данные многих наук, реализовать свою ключевую формулу, согласно которой "научная психология есть сравнительно-генетическая психология"[11].

Другим лидером педологии, стержнем которой являлась психологическая проблематика, стал М.Я. Басов. Ученик А.Ф. Лазурского и, по существу, его душеприказчик, он в первые же послереволюционные годы создает свою школу, программную ориентацию которой определяло изучение методом объективного наблюдения целостной развивающейся личности. Исповедуя возможно более широкое внедрение исследовательского метода в повседневную практику педагога, он побудил целое поколение нового учительства руководствоваться на деле данными психологической науки.

Начав свой теоретический поиск новой психологии с представления о сознании как системе взаимосвязанных психических функций, М.Я. Басов (как и Блонский и первоначально Выготский) стал говорить о "психологии поведения", подчеркивая, однако, что с термином "поведение" он соединяет признаки, чуждые бихевиоризму, поскольку последний "не открывает предпосылок для выявления специфических собственно психологических закономерностей развития и потому обрекает на односторонний биологизм"[12].

Главный же новаторский шаг Басова определило введение в научный оборот психолога понятия о деятельности. Само слово "деятельность" давно уже было в обиходном языке исследователей различных форм жизни и отношений между ними (включая человека).

В психологии одним из первых применительно к решению ее научных задач заговорил Сеченов. Более того, саму психологию он определял как науку о "происхождении психических деятельностей". Следует, однако, оговориться о том, что с терминами этой формулы следует обращаться осторожно, ибо ее смысловая нагрузка у ее автора была совершенно иной, чем у ее современного читателя. Под "происхождением" в ней понималось совершение действия (т.е. как оно совершается, происходит).

Стало быть, чтобы оценить пионерский шаг Басова, следует воссоздать контекст, в котором появился его совершенно необычный для тогдашнего читателя (и им, тогдашним читателем, не воспринятый в силу своей необычности) вывод, согласно которому "различного рода деятельность организма в окружающей среде, с помощью которой он устанавливает и выявляет свои взаимоотношения с нею, встает перед нами как предмет особого значения, как особая область исследования, которая имеет свои особые задачи, присущие только ей и нигде, ни в какой другой области исследования, кроме данной, не разрешаемые"[13].

Трактуя человека как "деятеля в среде", Басов саму среду понимает не в виде совокупности раздражителей, воздействующих на поведение по типу биологической детерминации. Под ней имелся в виду продукт социокультурной деятельности людей. "Как существо социальное, поднявшееся на высоту социокультурного развития, человек надстроил над действительностью "искусственную среду", куда входят наука, техника, искусство, религия и вся общественная организация людей"[14].

Именно в работах Басова зарождалась категория деятельности в качестве оснащенной теми признаками, благодаря которым она впоследствии утвердилась в советской психологии. Есть основания полагать, что два теоретика этой психологии, определившие ее марксистскую ориентацию в последующий период, – А.Н. Леонтьев и С.Л. Рубинштейн, – соединив эту ориентацию с деятельностным подходом, следовали за Басовым. Рубинштейн был приглашен Басовым возглавить кафедру психологии на педологическом отделении (в Педагогическом институте им. Герцена), которым он руководил.

Возможно, совместно работая, они при обсуждении коренных теоретических проблем психологии касались намеченных Басовым перспектив перехода от понятия о поведении к понятию о деятельности.

Но если диалогов на эту тему между ними и не состоялось, С.Л. Рубинштейн наверняка был знаком с басовскими "Основами общей педологии" – единственной в те годы фундаментальной книгой по психологии, принадлежавшей русскому исследователю, к тому же ближайшему коллеге.

Эта книга сразу же вызвала резонанс в психологическом сообществе. Одним из ее рецензентов выступил ближайший сотрудник Выготского[15] А.Н. Леонтьев. Он положительно оценил опыт реализации Басовым естественнонаучного подхода, а также приемы структурного анализа, которые позволили формализовать психологическое изучение поведения.

Рецензент подчеркнул оригинальность "специального отдела (книги Басова), излагающего проблему анализа структурных элементов, стимуляции и структурных форм поведения, который... образует первое звено всей этой части, построенной по схеме: структура поведения – внутренние механизмы поведения – формы деятельности – общий тип деятельности". Это дает основание предположить, что книга Басова сыграла роль в переходе Леонтьева от его приверженности линии Выготского (согласно которому "единицей" психологического анализа служит психический акт, опосредованный знаком культуры; см. ниже), к представлению о структуре деятельности. Введение такого представления (в чем, еще раз подчеркну, пионерская роль принадлежит М.Я. Басову), стало новой вехой на пути марксистской переориентации психологии.

Как сказано, синонимом марксизма в психологии считалась до конца 20-х годов корниловская реактология. К Басову восходит новый вариант, прочно утвердивший в советской психологии на последующие десятилетия в качестве ее методологического кредо. Имелась в виду отличающая марксистский подход к психике от любого другого ориентация на понятие о деятельности, ставшее парафразом формулы Маркса о роли труда в становлении человека и его сознания. Статус, который .Басов придал понятию о деятельности, определялся тем, что, широко применяясь в самых различных контекстах (биологических, – например, у И.П. Павлова: высшая нервная деятельность, – или социологических, где речь шла об общественной деятельности), оно у Басова оснащалось комплексом собственно психологических признаков. Это было связано со своеобразной "морфологической" схемой строения деятельности. В ее организации выделялись "общая установка личности", действие с предметом, благодаря которому "стимул в себе" становится стимулом для человека", цель (задача), придающая всему процессу "апперцептивно-детерминированное течение" и др.

Вместе с тем утверждалось, что поскольку деятельность совершается в социо-культурной среде, факторы этой среды должны быть каким-то образом "встроены" в структуру деятельности, в противном случае невозможно объяснить, каким образом они способны ее детерминировать и организовать. Чтобы справиться с этим вопросом, необходимо было выйти за пределы самой психологии и ее собственных понятий (мотив, установка, образ цели, операция и др.) и соединить с их составом признаки, имеющие своим источником "искусственную среду", которую создает человек как "существо социальное, поднявшееся на высоту культурно-исторического развития"[16].

Творчество Басова, в динамике которого можно выделить три основных периода: от функциональной психологии к психологии поведения и от этого комплекса идей к трактовке деятельности как особого предмета, не изучаемого ни одной из других наук, в своем пионерском подходе, отличающем последний период, привлекло в российском научном сообществе внимание лишь немногих, не говоря уже о том, какой виделась ситуация в этом сообществе западным психологам.

В известной книге под редакцией Карла Марчесона "Психология 1930 года" составитель предоставил слово "трем русским психологическим школам". Под этим грифом значились: реактология Корнилова как психология в свете диалектического материализма", учение Павлова о высшей нервной деятельности и рефлексология Бехтерева, очерк которой был написан Александром Шнирманом[17].

"Диалектический материализм в психологии (школа Корнилова), – писал бехтеревец Шнирман в указанной книге, – близок рефлексологии, поскольку он стремится базировать свое учение на принципах диалектического материализма. Однако вопреки большой эволюции, которую эта школа проделала на пути к объективизму, она не смогла полностью порвать со старым психологическим аутизмом, так как она оказалась неспособной отвергнуть само имя "психологии". Следы методологического аутизма, а потому и идеализма, до сих пор можно найти в этой школе"[18].

Что касается Корнилова, то его отчет о реактологии в этой книге содержал пространное изложение взглядов Маркса и Энгельса на психику со ссылкой на законы диалектики и на важность изучения реакции отдельного человека с социально-классовой точки зрения (это подкреплялось авторитетом Бухарина и Плеханова)[19]. Говоря о конкретно-научных достижениях реактологии, Корнилов прежде всего упоминал изучение А.Р. Лурия аффективных реакций у преступников[20].

Упоминания о бывшем сотруднике корниловского института Выготском в этом тексте нет, хотя именно Корнилов был оппонентом по его диссертации "Психология искусства", где употреблялся главный корниловский термин "реакция" применительно к восприятию творений искусства (речь шла об особой реакции – эстетической). Очевидно, что Корнилову стало ясно, сколь далеко разошлись его представления о марксизме в психологии со взглядами Выготского. (Кстати, последний принимал участие в упоминаемых Корниловым опытах Лурия.)

Хотя три представленные в американской антологии школы в 20-х годах действительно являлись на российской психологической сцене наиболее влиятельными, за ее "кулисами" шли напряженные поиски новых путей выхода психологии из кризиса и "сценариев" разработки, проблем этой науки с позиций, созвучных повсеместно исповедываемому диалектическому материализму, но отличных от притязаний реактологии на монопольное право считаться марксистской психологией. Одно из ответвлений этих поисков, как мы видели, было намечено Басовым. Другое – Л.С. Выготским, на творчестве которого следует остановиться подробнее, ибо именно оно получило наибольший резонанс как в нашей стране, так и за рубежом, поныне служа источником продуктивных идей в различных областях знаний.

В судьбе Выготского – самого могучего таланта в российской психологии нынешнего столетия – прочерчена извилистая линия социальной истории этой науки. Он пришел в психологию в 1917 г. Дитя "серебряного века" русской культуры, он выражал в своих первых опытах литературной критики и трактате о шекспировском "Гамлете" умонастроения тех молодых интеллектуалов, кто в предчувствии "неслыханных перемен, невиданных мятежей" (Блок) размышлял об "изначальной скорби бытия"[21] и "вечной объединенности личности".

Между этими эссе и первым эскизом собственной психологической концепции Выготского огненной полосой пролегли "вздыбившие" Россию годы революции и гражданской войны, ставшие переломными и для той части русской интеллигенции, которая приняла на себя как историческое задание воспитание нового гражданина. Будучи юристом по образованию, литературным критиком по первым профессиональным интересам, Выготский работает школьным учителем и психологом в родном Гомеле. За эти несколько лет он, став зрелым исследователем, изложил впервые свои новые представления в 1924 г. на Петроградском съезде исследователей поведения. Кругом шли разговоры о марксизме. Уже была опубликована программная статья К.Н. Корнилова "Современная психология и марксизм" и вышло сочинение В.Струминского на эту же тему. Обе работы Выготский знал. Но о марксизме в своем докладе не обмолвился ни словом. Его центральная идея сводилась к объединению владевшей тогда умами рефлексологии с психологией. Первая была подвергнута критике за отрицание того, что сознание может стать предметом столь же объективного и строго каузального изучения, как условный рефлекс. Это дало повод безвестному "просвещенцу" из Гомеля обвинить великого старца И.П.Павлова в "дуализме"[22] – грехе, который сам Павлов числил за прежней наукой о высших жизненных функциях. Считая, что сознание следует понимать как "рефлекс рефлексов", "приходится быть большим рефлексологом, чем Павлов"[23]. Имелся в виду "речевой рефлекс" как реакция на другие действия организма. Это было некое преддверие будущей павловской второй сигнальной системы[24].

На этой формуле завершился, условно говоря, "рефлексологический" период поисков Выготским новой психологии. Обращение к марксизму ознаменовало следующий период его творчества. В самом этом периоде различается несколько этапов, каждый из которых запечатлел не только стремительный динамизм творческой личности Выготского, но и быстрые изменения социо-культурной ситуации, влиявшие на осмысление им значимости марксизма для построения новой психологии, адекватной собственной внутринаучной логике ее развития.

Печать трагизма лежит на личности и творчестве Л.С. Выготского. Это сказывается, в частности, и в том, что он не увидел опубликованными свои главнейшие труды, в том числе такие, как "Психология искусства", "Исторический смысл психологического кризиса", "История развития высших психических функций", "Орудие и знак", "Учение об эмоциях", "Мышление и речь". При его жизни вышли из печати только "Педагогическая психология" и несколько пособий по педологии для заочного обучения. Подавляющая часть рукописей увидела свет через несколько десятилетий. И хотя "рукописи не горят", Выготский не мог не ощущать глубокий личностный дискомфорт от того, что самое для него сокровенное не стало достоянием научного сообщества.

Выготский прочел Маркса другими глазами, чем современники. Он не искал в нем готовых формул, а вел диалог, вслушиваясь при этом во множество голосов в сообществе его эпохи. Напряженный диалогизм – решающее свойство стиля его мышления. Он не принимал ни одного суждения в качестве неколебимого, но оппонировал всем. Оппонентный круг, в котором рождалась и продвигалась к новым рубежам его мысль, был чрезвычайно широк и многообразен[25].

Весь путь Выготского – это непрерывная полемика со множеством школ, из конфликтов которых складывалась картина кризиса. Но полемика носила продуктивный характер, поскольку ее эффектом являлось не ниспровержение оппонента, а извлечение в споре с ним нового знания, что было бы невозможно, если бы в "чужом слове" не содержались проблемы и мысль, указывающие на дотоле неведомую Выготскому психическую реальность, будь то "слово" Павлова или Левина, Фрейда или Пиаже. К этому следует присоединить неслыханный (тем более для его возраста) энциклопедизм познаний и интересов Выготского. С ним можно сопоставить в психологии XX в. разве что Пиаже. Но последний не занимался (подобно Выготскому) проблемами искусства и литературы и, хотя был по образованию биологом, не работал в области неврологии, дефектологии, психиатрии. Споры о том, что совершалось в этих областях, также формировали оппонентный "междисциплинарный" круг Выготского.

Только удерживая его в зоне "слышания", смог Выготский дать свой ответ на вопрос о смысле кризиса и перспективе марксизма в психологии. Смысл, если кратко определить, он видел в незримой за борьбой школ исторически созревшей и диктуемой социальной практикой потребности в "общей психологии".

Термин "общая психология" следует разъяснить. Содержание, в него вложенное, существенно отличалось от привычного. Оно означало не изложение общих проблем психологии, ее основных учений и т.п., а систему категорий и принципов, организующих производство знаний в данной области, строящих именно эту предметную область в отличие от других.

Тем самым в "теле" психологии различались ее теоретико-эмпирический состав, т.е. материал концепций и фактов, из которых она строится, и способ его организации и разработки. Этот способ и есть не что иное, как методология научного познания. В дискуссиях той поры ею повсеместно считался диалектический метод в его перевернутом Марксом "с головы на ноги" гегелевском варианте.

Важный шаг Выготского состоял в разделении двух уровней методологического анализа: глобально-философского и конкретно-научного. Это позволило сразу же на новый лад решать вопрос о марксизме в психологии. Корнилов и те, кто следовал за ним, не проводили различий между двумя уровнями и сразу же "сталкивали лбами" пресловутые законы диалектики с частными психологическими истинами. Согласно же Выготскому, "общая психология" (или, как он ее еще называл, "диалектика психологии") имеет свои законы, формы и структуры. В доказательство этого тезиса он апеллировал к политэкономии Маркса, которая оперирует не гегелевской триадой и ей подобными "алгоритмами", а категориями "товара", "прибавочной стоимости", "ренты" и др. Метод же, который в этом случае применяется, Выготский назвал аналитическим. Термин "аналитический метод" до Выготского применялся в зарубежной, а затем и в русской психологической литературе. В 1917 г. Московский психологический институт начал издавать "Психологическое обозрение". Журнал (выходивший под редакцией Г.И. Челпанова и Г.Г. Шпегга) открывался статьей Челпанова "Об аналитическом методе в психологии". В ней утверждалось, что именно этот метод (а не прежний, интроспективный) должен лечь в основу всех видов конкретного психологического исследования – экспериментального, генетического и т.д.[26] В данном контексте это означало уяснение априорных условий мыслимости предмета, предваряющих все, что дано опытом и реальной историей.

Л.С. Выготский соединил с представлением об аналитическом методе радикально иное значение. Если в феноменологии Гуссерля предметом анализа служило "очищенное" сознание субъекта, то Выготский, излагая свои соображения об аналитическом методе, трактует его как строго объективный. Путем мысленной абстракции создается такая комбинация объективно наблюдаемых явлений, которая позволяет проследить сущность скрытого за ними процесса.

В качестве образцов применения аналитического метода в естественных науках Выготский ссылался на открытия Павлова, Ухтомского и Шерингтона. Ставя опыты на животных, они ничего не прибавили к изучению собак, кошек и лягушек как таковых, но они открыли посредством указанного метода общие законы нервной деятельности. Весь "Капитал", по Выготскому, написан этим методом[27]. В "клеточке" буржуазного общества (форме товарной стоимости) Маркс "прочитывает структуры всего строя и всех экономических формаций"[28].

Такой же метод нужен психологии. "Кто разгадал бы клеточку психологии – механизм одной реакции, – нашел бы ключ ко всей психологии"[29]. Итак, адекватная марксистской методологии стратегия изучения сознания виделась в открытии его "клеточки", причем в качестве таковой был назван "механизм одной реакции"[30].

Вскоре Выготский стал принимать за "клеточку" другие психические формы. Выстраивая их в восходящий ряд, можно проследить "генеалогию" и основные периоды его творчества: сперва "инструментальный акт", затем "высшая психическая функция", "значение", "смысл", "переживание"[31]. Поисками пресловутой "клеточки" занимались после Выготского многие психологи. И неудивительно, что безуспешным, ибо структура и динамика психической организации по самой своей сути "многоклеточны" и потому из одной "единицы" или "молекулы" невыводимы.

Вслед за выводом, согласно которому исторический смысл кризиса скрыт в потребности создать "общую психологию" как методологию этой науки, Выготский занялся поисками ключа к ней. В рукописи, о которой идет речь, содержится намек на то, что автор намеревался систематически изложить основные категории психологии. "Мы ... чтобы оправдать свои рассуждения, должны испытать наши выводы на деле, построить схему общей психологии"[32].

Эта деловая задача осталась нерешенной, схема общей психологии (в функции конкретно-научной методологии) не была построена[33]. Рукопись, лежавшая незавершенной в письменном столе автора, отразила его особое, существенно отличное от принятого в дискуссиях тех лет понимание значимости для психологии марксизма, уже приобретшего силу и влияние официальной государственной идеологии.

Л.С. Выготский не только отверг "марксоидную" версию разработки психологии по канонам гегелевской диалектики. Для него был неприемлем сам стиль мышления, зародившийся в начале 20-х гг., а затем на десятилетия определивший характер философской и методологической работы в советской науке, в том числе психологической. Вопреки догмату, согласно которому в трудах классиков заложены основополагающие идеи о психике и сознании, которые остается лишь приложить к конкретной дисциплине, он подчеркивал, что научной истиной о психике не обладали "ни Маркс, ни Энгельс, ни Плеханов... Отсюда фрагментарность, краткость многих формулировок, их черновой характер, их строго ограниченное контекстом значение"[34].

Официальная идеология ставила на каждой букве в текстах классиков знак непогрешимости. Поэтому столь вольное с ее позиций обращение с этими каноническими текстами не могло быть воспринято иначе, как "еретическое"[35]. Да и в предперестроечные времена, когда "Кризис" наконец-то удалось опубликовать, оно воспринималось как недооценка вклада классиков30. Выготский же считал, что по "Капиталу" Маркса следует учиться не объяснению природы психики, а методологии ее исследования.

Вместе с тем, вчитываясь в Маркса, он почерпнул у него несколько идей, осмыслив их соответственно логике собственного поиска. Идея Маркса об орудиях труда как средствах изменения людьми внешнего мира и в силу этого своей собственной организации (стало быть, и психической) преломилась в гипотезе об особых орудиях – знаках, посредством которых природные психические функции преобразуются в культурные, присущие человеческому миру в отличие от животного. Гипотеза дала жизнь исследовательской программе по инструментальной психологии, которая стала разрабатываться сразу же после трактата о "Кризисе". Если эта программа составила эпоху в деятельности школы Выготского, то вторая программа сохранилась в виде некой "завязи", не получившей дальнейшего развития. К ней Выготский обратился, когда в его руки попала книга французского психолога-марксиста Ж. Полицера, где был набросан проект построения психологии не в терминах явлений сознания или телесных реакций, а в терминах драмы. За единицу анализа принималось целостное событие жизни личности, ее поступок, имеющий смысл в системе ролевых отношений. Выготский, обдумывая этот проект, записал: "Динамика личности – драма, психология гуманизируется"[36]. Здесь же он конкретизирует известное суждение Маркса: "Лишь относясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как человеку". Выготский не ограничивается представлением о том, что социальная взаимоориентация очеловечивает индивидов. Он переводит его в генетический план. Развитие личности усматривается "в истории Петра и Павла... в перенесении социального отношения (между людьми) в психологическое (внутри человека)"[37]. За исходный объект психологии следует принимать не функцию (или процесс), но целостную личность. Причем недостаточно сказать, что "мыслит не мышление, мыслит человек"[38]. Этот общий ориентир следует рассматривать в исторической перспективе: "Раз человек мыслит, спросим: какой человек (кафр, римлянин...рационалист Базаров, невротик Фрейда, художник etc.)". Обращение к драме побудило ввести представление о социальной роли. "Социальная роль (судья, врач), – отмечает Выготский, – определяет иерархию функций, т.е. функции изменяют иерархию в различных сферах социальной жизни. Их столкновение – драма"[39].

Все эти реминисценции, уводящие в область исторической и социальной психологии, таили ростки зародившихся под влиянием марксизма идей, не получивших, однако, исследовательского импульса.

Беря уроки у Маркса, он стремился усвоить пригодное для решения психологических задач, и прежде всего принцип социодетерминизма. Напомним его знаменитую полемику с Пиаже об эгоцентрической речи. За расхождениями между ними по поводу этого малого феномена в работе детской мысли крылись принципиальные различия в объяснении природы человеческой психики, детерминант ее развития. Выготский, отправляясь от Маркса, доказывал, что развитие идет не от аутизма к социализации, как считал Пиаже, и к превращению изначально социальных отношений во внутрипсихические функции. Оба говорили об интериоризации. Но ее вектор Выготский объяснил по Марксу. "Изменяя известное положение Маркса, – писал он, – мы могли бы сказать, что психологическая природа человека представляет совокупность общественных отношений, перенесенных внутрь и ставших функциями личности и формами ее структуры"[40]. У Маркса не было понятий об интериоризации. Но это частнопсихологическое понятие, как думал Выготский, может быть выведено из общей формулы марксизма. "Мы не хотим сказать, что именно таково значение положения Маркса, но мы видим в этом положении наиболее полное выражение всего того, к чему приводит нас история культурного развития"[41]. Он критиковал входившую в моду "методу" определения, "словно в пробирной палате, согласуется ли данное учение с марксизмом"[42]. Ведь "не человек для субботы, а суббота для человека"[43]. Развивая внешние и внутренние факторы развития науки, он относил материалистические или идеалистические влияния к разряду первых. "Внешние факторы толкают психологию по пути ее развития... могут ускорить или замедлить этот ход... но не могут не отменить вековую работу, перескочить на век вперед. Есть известный органический рост логической структуры знания"[44].

Тема "Мышление и эффект" занимает Выготского в последний период творчества не меньше, чем "мышление и речь"[45]. Термин "аффект" имел в данном случае особый смысл. Он указывал на всю область эмоций с учетом их мотивационного "измерения".

Мысль о том, что в центр психологии должна переместиться (взамен отдельных процессов) целостная личность, развитие которой исполнено драматизма, стало доминантой последнего периода его творчества. От нее радиусами расходятся различные направления его работы в области детской психологии, которые, согласно традиции того времени, относятся к разряду педологических. Обращение к категории личности отнюдь не означало забвения проблемы сознания.

Отныне предполагается, что "ткань" сознания образуют две его "клеточки": значение и смысл. Понятие о значении (умственном образе) слова было изучено в школе Выготского под углом зрения его эволюции в индивидуальном сознании, подчиненной собственным психологическим (а не историко-лексическим) факторам. И здесь его главные открытия. Понятие о смысле слова указывало не на его контекст (как обычно предполагается), в котором оно обретает различные оттенки, а на его подтекст, таящий эффективно-волевую задачу говорящего. К представлению о подтексте Выготский пришел под влиянием К.С. Станиславского. Вновь (как и в проекте психологии в терминах драмы) опыт искусства театра обогатил научную психологию. Но этим Выготский не ограничился.

Наряду с этой линией мысли он во внутреннем строе личности выделяет еще одну "клеточку" – переживание. Древний термин приобретал в различных системах различные обличья, в том числе неизменно вызывавшие резкую критику Выготского[46]. "Действительной, динамической единицей сознания, т.е. полной, из которой складывается сознание, будет переживание"[47], – заключает он.

Научная проблема личности виделась Выготскому в большом историческом времени. "Овладеть правдой о личности и самой личностью, – писал он, – нельзя, пока человечество не овладело правдой об обществе и самим обществом. Напротив, в новом обществе наша наука станет в центре жизни". "Прыжок из царства необходимости в царство свободы" неизбежно поставит на очередь вопрос об овладении нашим собственным существом, о подчинении его себе. В будущем обществе психология действительно будет наукой о новом человеке[48]. Без этого перспектива марксизма и истории науки была бы неполна"[49].

Эти мысли позволяют понять высшие, последние мотивы обращения Выготского к марксизму. Их не следует ограничивать его приверженностью идее социальной обусловленности сознания или привлекательностью модели трудового процесса для разработки знаково-орудийной концепции поведения.

Между тем, вдохновлявшая Выготского вера в марксистский прогноз о новом грядущем обществе, где появится некий "сверхчеловек" с высшим сознанием, а психология из "надежды на науку" превратится в науку о нем ("это, – писал он, – будет единственный и первый вид в биологии, который создаст себя сам"[50]) стремительно падала.

На социальной арене воцарилась сталинская инквизиция. Наступила эпоха тотального – экономического и духовного порабощения личности. На службу репрессивной научной политике была поставлена философия, представленная отныне "попами марксистского прихода". Перепалка между сторонниками рефлексологии и реактологии утратила значение. Корнилов, заслуживший репутацию научного лидера благодаря защите психологии от рефлексологической агрессии, стал взывать к единству. Он писал: "Не вести же борьбу из-за одних лишь наименований. Тем более, что это наименование и предрешено, ибо и здесь, как и во всех других сферах жизни, марксизму и только марксизму принадлежит ближайшее будущее"[51].

В то же время среди рефлексологов появилась энергичная молодежь, также считавшая, что пора положить конец распрям между ними и адептами реактологии. Оба направления клялись в своей верности марксизму и диалектическому методу. Но это их не спасло от обвинений в различных идеологических грехах, когда наступила полоса так называемых дискуссий, смысл которых сводился к поиску этих "грехов", изобличению в механицизме, биологизаторстве и т.п. [IGA: напоминает процессы у архитекторов]

Как известно, дискуссии в науке служат важнейшим катализатором ее прогресса. Но это в нормальной, а не репрессированной (идеологизированной и политизированной) науке. В ней феномен дискуссии приобретает особую функцию, служа расправе с инакомыслящими, культивированию контроля за умами, мифологизации научного сознания. При этом извращенность в условиях тоталитаризма этой важнейшей формы общения ученых выражена в том, что иллюзия дискуссии создается благодаря ее инициированию ими самими якобы под влиянием стремления справиться со своими нерешенными проблемами, тогда как за этим "поверхностным" мотивом стояло идеологическое задание расправы с "неверными". Конечно, ставшие объектом публичной "проработки" психологические концепции имели множество уязвимых пунктов. Но их продуктивная критика, стимулирующая рост творческого потенциала коллективного научного разума, подменялась различными псевдометодологическими инвективами, которые в любом случае истолковывались как симптом сооблазненности какой-либо немарксистской концепцией.

Эти дискуссии-судилища, которые сотрясали сообщество советских психологов на рубеже 30-х годов, стали предвестником "технологии" обработки ученых партийным идеологическим аппаратом в последующие годы.

Поскольку основные просчеты советских психологов усматривались в приверженности идеям западных, стало быть представляющих классово-антагонистическую общественную систему ученых (фрейдизм, гештальтизм, бихевиоризм, персонализм), то главное достоинство "наших" теорий усматривалось в противостоянии зарубежным. В крайнем случае допускалось использование установленных в западной психологии "фактов", хотя, как известно, нет такой научной эмпирии, которая не была бы теоретически "нагружена".

Под влиянием указанной установки складывался миф об особой, превосходящей благодаря своей укорененности в марксизме, все остальные течения мировой науки советской психологии. Это коррелировало с мнением о том, что ее предметом надлежит быть советскому человеку как представителю высшей по отношению к буржуазному обществу формации. Все, что не соответствовало этой мифологеме, становилось объектом идеологических репрессий, одной из форм которых являлись пресловутые дискуссии, первая волна которых захватила психологию после "великого перелома" (1929 год), когда сталинский режим инспирировал кампанию "чисток" и политических процессов против "буржуазной" научной интеллигенции, кампанию, создавшую атмосферу идеологического террора.

Первыми жертвами разоблачительной критики стали два главные направления 20-х годов, некогда утвердившиеся в противовес субъективной эмпирической психологии (наследия "старого мира"), а именно реактологическое и рефлексологическое. Уже отмечался процесс их сближения на основе заверений в своей верности марксизму. Тем не менее, используя их слабые пункты и внемля "зову партийной совести" (присущей и делающим карьеру беспартийным) их вчерашние сторонники стали их противниками.

Полемика в психологии ориентировалась на опубликованное от имени ЦК ВКП(б) (и продиктованное как обычно Сталиным) постановление о журнале "Под знаменем марксизма". Пресловутый принцип "генеральной линии" и "борьбы на два фронта" стал главной идеологемой в духовной жизни общества, стало быть и в мире науки. "Фронтами", против которых требовалось направить огонь большевистской критики, были объявлены идеализм (в философии так называемый "меньшевиствующий идеализм") и механицизм.

Двойников этих философских школ стали разыскивать в психологических концепциях. Поскольку в реактологии ее ключевое понятие – реакция – возникло у Корнилова в поисках "диалектического синтеза" старой концепции сознания с новой концепцией поведения, его осудили как эклектика, к тому же плененного в своих попытках внедрить объективный подход к поведению американским бихевиоризмом. Еще проще было приписать механицизм рефлексологической схеме, притом не только в ее трактовке Бехтеревым, но и Сеченовым и Павловым. Идеализм был найден у тех, кто обращаясь к Фрейду или Штерну не изобличал их взгляды в несовместимости с психологией, опирающейся на диалектический материализм.

Многие из критикуемых теорий действительно исчерпали свой эвристический потенциал. Логика развития психологии требовала новых решений. Но дискуссии, о которых здесь идет речь, не стали тиглем, где новаторские идеи могли бы быть добыты. Обвальная критика, заданная внешним философским шаблоном, не могла стимулировать продвижение психологической мысли в собственной проблемной области. Под шквал критических выступлений, направленных (как и в общественной жизни) на поиск "сомнительных элементов" или даже "врагов", отвергались не только сыгравшие в свое время позитивную роль, но утратившие ее, реактологическое и рефлексологическое направления. Были опорочены перспективные попытки почерпнуть в марксизме идеи, способные эффективно работать в конкретной науке.

Под огнем критики оказались Басов и Выготский, искренне убежденные в высокой креативности марксистской методологии и искавшие, опираясь не нее, новую стратегию психологических исследований. Свою книгу "Общие основы педологии" Басов посвятил "дорогим сотрудникам... в знак признательности за совместно пройденный путь"[52]. Однако весной 1931 года многие из них выступили с идеологическими против него обвинениями. В характеристике, выданной секретарем партийного комитета Герценовского пединститута в начале марта 1931 года, о Басове сказано, что он "в методологической установке не свободен от эклектизма"[53]. Но это была еще весьма мягкая оценка по сравнению с тем, что стали говорить об ученом через пару недель. 25–29 марта, по образцу недавно прошедшей реактологической дискуссии, в институте было проведено "местное мероприятие", поводом которому послужил выход второго издания басовских "Общих основ педологии".

В предисловии к сборнику материалов этой "дискуссии" Басову инкриминировались: "абстрактно-формальный подход к изучению развития человеческой личности, скатывание к биологизму, механицизм в понимании основных вопросов взаимоотношений человека со средой, идеализм в понимании самой среды и ряд других ошибок, определяющих всю излагаемую им педологическую систему как эклектическую и тем самым заслуживающую жестокой критики"[54]. Басов отвечал на "критику" содержательно и в мягкой манере – ведь его критиковали ученики, которые могли что-то недопонимать, им, как всегда, нужно было объяснить, помочь...

Идеологическое бичевание было поддержано прессой. М.П. Феофанов в статье "Методологические основы школы Басова" представил эти основы как "Эклектическую путаницу: биологизма, механистических элементов и марксистской фразеологии", заявив под конец, что "работы Басова ни в коей степени нельзя признать отвечающими требованиям марксистской методологии"[55]. Редакция журнала настойчиво приглашала Басова ответить. Его ответ "О некоторых задачах предстоящей перестройки педологии" был опубликован уже после смерти автора[56]. Но редакция выразила по поводу статьи Басова неудовольствие, считая, что он ушел из жизни "нераскаявшимся". Камнем, брошенным в Басова уже после его смерти, была публикация журналом "Педология" критической статьи его бывших учеников (Левина, Эльконин).

Тогда же бывший рефлексолог Б. Ананьев заклеймил группу Выготского как ведущую к "идеалистической ревизии исторического материализма и его конкретизации в психологии"[57]. Еще до этого за Выготским и Лурия числился идеологический "грех". Стремясь понять развитие сознания в широкой исторической перспективе, они обращались и к его филогенезу (а не только онтогенезу), используя различные литературные данные, собранные этнографами, миссионерами, путешественниками. В то время в стране шли преобразования в сфере культуры, плоды которых нигде так не ощущались, как в бывших окраинах Российской империи. В 1929 г. Выготский выезжал с лекциями в Ташкент, став свидетелем тамошних преобразований. Его уверенность в обусловленности психических процессов условиями социальной жизни заронила идею изучения сдвигов в чувственном восприятии и мышлении, вызываемых овладением грамотой, включением в высокоразвитую культуру. В 1929 г. появилась его заметка о плане научно-исследовательской работы по педологии национальных меньшинств[58]. Вскоре была отправлена экспедиция в Узбекистан, которую возглавил Лурия. Участники экспедиции надеялись, используя тесты, интервью и т.п. провести сравнительный анализ уровней развития сознания у различных категорий аборигенов исходя из гипотезы о том, что у того, кто включился в колхозное строительство и обучение в различного типа школах, изменяется строй восприятия и мышления. Работу экспедиции стали ассоциировать со стремлением затеявших ее психологов поставить мышление неграмотных людей (в данном случае в среднеазиатском регионе) в один ряд с первобытным, качественно отличным от современного. Это дало повод приписать этим психологам приверженность расистской идеологии[59].

Были признаны "порочными" и другие положения, развитые Выготским, в частности, о роли знаковых систем в регуляции поведения. Ее посчитали заимствованной у буржуазного философа Кассирера.

Выготский, как пишет американский философ С. Тулмин, "был счастлив называть себя марксистом"[60]. Это было горькое счастье. В условиях нараставшего идеологического гнета свободные диалоги с Марксом (подобные тем, что отразила рукопись "О кризисе") стали немыслимы. Он не мог публиковать свои ключевые работы, содержание которых связывалось с культурно-историческим подходом, попавшим под огонь критики как немарксистская теория. В беседах со мной, работавшая под руководством Выготского в психиатрической клинике Б.В.Зайгарник вспоминала, как метавшийся по клинике Выготский говорил: "Я не хочу жить, они не считают меня марксистом"[61]. "Красные" профессора, компенсируя свою немощь "склеиванием цитат" и получив от главного партийного инквизитора право на суд и расправу, диктовали, как читать Маркса. В этом вакууме он жить не мог. О Выготском можно сказать так, как сказано о гениальном русском поэте, погибшем в возрасте Выготского: его убило отсутствие воздуха[62].

Тот "обвинительный уклон", который отличал выступления собравшихся "под знаменем марксизма", распространился на психологию. Наиболее типичным было уже упомянутое выступление в 1931 году изменившего рефлексологии Б.Г. Ананьева. "В психологии, – заявил он, – не должно быть никаких школ, кроме единственной, основанной на трудах классиков марксизма", к лику которых, он, уловив новые веяния, причислил Сталина. Наряду с беспартийным Ананьевым агрессивную активность развили молодые коммунисты из Московского института психологии. На все многоцветье идей и направлений, определивших картину исканий прежних лет, была нанесена черная краска. На смену диалогу с марксизмом пришла операция "склеивание цитат".

Хотя это делалось руками самих психологов, а не партаппаратчиков, ментальность последних на многие годы пропитала теоретическую работу в науке. Новая волна разоблачений и "саморазоблачений" прокатилась после очередного партийного постановления, на сей раз запретившего педологию как лженауку. Работы таких выдающихся психологов как Блонский, Басов, Выготский относились к разряду педологических. Все, на чем стоял гриф педологии, оказалось в закрытых фондах и, стало быть, изъятым из научного оборота.

Наряду с идеализмом, раболепием перед западной психологией (в том числе фашистской и др.) ему инкриминировалось "издевательство над нашей советской детворой". В условиях репрессированной науки его ученики и последователи молчали. На само имя Выготского на десятилетия было наложено табу. Никто не отважился сказать правду об учителе, который верил в другую концепцию марксизма, чем его критики. Никто не мог сказать главное: его высокогуманистический образ человека как личности, движимой во взаимодействии с себе подобными энергией свободного саморазвития, был полярен по отношению к тому, во что превратила человека социальная реальность.

В постановлении о педологии декларировалось, что ее объяснительные принципы и методы опровергаются всей практикой социалистического строительства, "ликвидирующего пережитки капитализма в экономике и сознании людей". Сейчас хорошо известно, что вместе с ликвидацией "пережитков" шла ликвидация личностного начала в поведении и сознании тех, кому предназначалось служить "винтиками" всепоглощающей машины для рытья "котлованов" и попасть в многомиллионную армию рабов ГУЛАГа. Уничтожение целой научной области неверно объяснять прихотью Сталина, либо случайными обстоятельствами, лично его коснувшимися. (Его сын якобы получил по педологическим тестам низкую оценку). В его злодеяниях всегда была определенная социально-политическая логика, и свои решения он "рационализировал" псевдотеоретическими соображениями, призванными убедить, что они приняты только во имя блага трудящихся, социализма.

С разгромом педологии, с ликвидацией в одночасье многотысячного сообщества, получившего психологическую подготовку для повседневной работы в школах с целью изучения детей, были подорваны связи психологических исследований с практикой. Но теоретические поиски в оскудевшей (из-за ликвидации многообразия научных школ и разрыва с практикой) психологии, тем не менее, продолжались. Предпринимаются поиски новых перспектив разработки психологической теории на началах марксизма.

Поворотной стала статья С.Л. Рубинштейна "Проблемы психологии в трудах Карла Маркса", где утверждался ставший для последующего периода развития советской психологии ведущим принцип единства сознания и деятельности. Опираясь на него, предпринимаются попытки переосмыслить проблемы развития и детерминации сознания, соотношения в жизнедеятельности человека социальных и природных факторов, построения психического образа предметного мира, активности личности и др. К категории деятельности (ростки которой, как отмечалось, пробивались у М.Я. Басова) обращается, наряду с С.Л. Рубинштейном, бывший сотрудник Выготского А.Н. Леонтьев.

А.Н. Леонтьев работал с Выготским, когда последний обратился к марксизму в надежде построить новую психологическую модель поведения. Во всех прежних моделях (в том числе рефлексологической, реактологической, бихевиористской, а также классической экспериментальной психологии) основанием служит отношение "стимул-реакция" (будь то телесная или душевная). У Маркса же Выготский почерпнул идею об орудиях труда как посредниках между человеком и веществом природы[63]. Опора на принцип опосредования позволила заменить прежнюю "двухчленку" "трехчленкой" (стимул – орудие – реакция). Это вело к радикальным преобразованиям всего строя психологического мышления.

Орудие как объективное внепсихологическое творение культуры, в котором "записана" исторически заданная программа поведения, выступало в функции детерминанты этого поведения. Однако реальное орудие обернулось у Выготского психологическим орудием (знаком), а трудовая деятельность – оперированием им в процессе психического развития.

"История промышленности", в которой Маркс усматривал "раскрытую книгу человеческих сущностных сил", заменялась историей семиотического опосредования высших психических функций, а их история исчерпывалась онтогенезом. Здесь наметилось расхождение между Выготским и Леонтьевым. Последний перешел к изучению функции практического действия в формировании психических процессов, а затем – своей концепции о соотношении сознания и деятельности. В дальнейшем Леонтьев писал, в частности, в процитированной книге, что истоки этой концепции следует искать у Выготского.

Между тем, вопреки представлениям некоторых сторонников "деятельностного подхода" о единой школе Выготского-Леонтьева следует подчеркнуть, что обращение к Марксу стимулировало движение мысли двух выдающихся психологов в различных направлениях.

Как и Выготский, Леонтьев, работавший с ним в первый период своего творчества, говорил о поведении, а не о деятельности[64]. (Именно последний термин позволил отграничить поведение человека как "активного деятеля в среде" от форм приспособления, свойственных животным). Однако он вскоре после публикации упомянутой статьи С.Л.Рубинштейна формулирует в качестве принципиальной задачи "преодоление разрыва между сознанием и деятельностью"[65].

Дальнейшая разработка этой проблематики привела к теоретическим расхождениям между Леонтьевым и Рубинштейном в интерпретации отношений между сознанием и деятельностью. Но это не затрагивало общей для обоих установки на реализацию принципов марксизма в психологии.

Ситуация в этой науке, как и в других, стала меняться в послевоенный период, когда накатилась новая волна инспирированных Сталиным "дискуссий". В дела самой психологии он непосредственно не вмешивался (подобно тому, как это было в философии, биологии, языкознании)[66]. Однако, как и в начале 30-х годов, общая идеологическая атмосфера, охватившая все сферы духовной жизни общества (и имевшие теперь социально-политической подоплекой начавшуюся "холодную войну"), отравляла также и психологическое сообщество.

В контексте псевдодискуссий в философии и биологии определились отношения между С.Л. Рубинштейном и А.Н. Леонтьевым, главные книги которых стали предметом идеологических "разборок". В "Очерке развития психики" А.Н. Леонтьева Рубинштейн усмотрел структурализм и формализм в том смысле, что изучение сознания сводилось к выяснению его зависимости от структуры деятельности. А.Н. Леонтьев же усмотрел главный методологический криминал рубинштейновских "Основ общей психологии" в "двойной детерминации". Под этим имелось в виду, что автор "Основ" придерживается взгляда, по которому психика детерминируется как мозгом, так и внешним миром.

К проблеме предмета психологии имел прямое отношение и другой вопрос: служит ли этим предметом деятельность в целом или ее психические компоненты. Теоретический спор двух ученых обернулся нараставшим противостоянием "наших" и "не-наших". На философском факультете, где Рубинштейном была создана в 1942 году кафедра психологии, стала насаждаться версия о том, что концепция Рубинштейна – плод реакционной буржуазной психологии, тогда как советскую науку защищает Леонтьев.

Рубинштейн обратился с письмом к ректору университета с просьбой разобраться в ситуации. Обсуждение этого вопроса завершилось выводом: "Имевшее место в последнее время противопоставление проф. Рубинштейну проф. Леонтьева как якобы возглавляющего передовое направление в психологии совершенно необоснованно"[67].

Однако вскоре грянула новая кампания "борьбы с космополитизмом". Она имела антисемитскую направленность, а это усугубило "критику" Рубинштейна как приверженца буржуазной антимарксистской психологии. Самому А.Н. Леонтьеву антисемитизм был абсолютно чужд. Но его противостояние руководителю кафедры (имевшее научные предпосылки) получило поддержку в кругах карьеристски настроенного студенчества и среди отдельных "бойцов" за истинно марксистскую психологию, причем их подавляющая часть вообще не имела никакого отношения к науке – ни тогда, ни в последующие времена.

Теперь уже речь шла не о "двойной детерминации" и других методологических тонкостях. Рубинштейна прямо обвиняют в приверженности чуждой идеологии. Особенно позорным было заседание ученого совета философского факультета, где доцент П.Я. Гальперин заявил: "Надо прямо сказать, что вся эта система порочная, не наша, не советская система"[68], а А.Н. Леонтьев по поводу попыток Рубинштейна объяснить недостатки в работе кафедры подчеркнул, что это "не только неверное, но и опасное понимание", потому что в этом случае "закрывают глаза на действительные причины, которые порождают эти явления. Об этом говорил П.Я. Гальперин"[69].

"Доброхоты" занялись в различных изданиях ("Советской педагогике", "Вопросах философии" и др.) поношением Рубинштейна за "преклонение перед иностранщиной", недооценку отечественной науки и др. Последовали и "оргвыводы" – его сняли со всех руководящих постов. Он "в течение трех лет (1949–1951) не имеет возможности опубликовать ни одной статьи в журналах. В 1952 году положение становится еще более трудным"[70]. Лишь в период "оттепели" он смог опубликовать свои уточненные мысли о месте психического среди другах явлений бытия.

Сообщество российских психологов освобождается ныне от идеологических мифов. Под их влиянием оно воспринимало также образы своего прошлого, своей собственной истории. Самый стойкий из этих мифов, порожденный бинарным, манихейским сознанием, отличавшим менталитет советской эпохи, делил науку на враждебные миры, в одном из которых властвует беспредельно прогрессивная методология, в другом же – сплошная порча, ищущих истину умов. При этом полагалось, что их противостояние обусловлено различием между общественными системами, по историческим орбитам которых эти системы вращаются.

Следы такой картины сохранила книга А.Н. Леонтьева "Деятельность. Сознание. Личность". К ней следует обратиться потому, что она стала эпилогом к психологической концепции, сопряженной с идеологией советского общества, концепции, которая идентифицировалась с марксистским подходом к проблемам психологии в последний период работы в этой науке при "зрелом социализме", подобно тому, как с марксизмом идентифицировалась реактология Корнилова на первом отрезке исторического пути советской психологии. Отраженное на страницах указанной книги запечатлело не особое личное мнение автора, но точку зрения, которая многие годы исповедовалась повсеместно – со страниц учебников и журналов, на лекциях и ученых советах.

Такова была общая, официально одобренная позиция, отступление от которой в условиях репрессированной науки грозило остракизмом. Поэтому ответственность и вина за подобную версию "марксизма в психологии" лежит на всех, кто в те годы касался методологических вопросов этой науки, в том числе и на авторе данных строк.

Леонтьев говорит о неудаче, постигшей главные западные направления в их притязаниях на долгожданную теоретическую революцию. Тогда как "другие буржуазно-психологические направления были, пожалуй, менее претенциозными, их ждала та же участь: все они оказались в общей эклектической похлебке"[71]. Не то у нас. "Методологическому плюрализму советские психологи противопоставили единую марксистско-ленинскую методологию, позволяющую проникнуть в действительную природу психики, сознания человека"[72].

Автор полстолетия работал в советской психологии как один из самых продуктивных исследователей (начал свой путь рядом с Выготским), став под конец в России ее главным идеологом. И потому для нас важен его итоговый взгляд на этот путь. Он таков: "Главное, что это был путь неустанной целеустремленной борьбы – борьбы за творческое овладение марксизмом-ленинизмом, борьбы против идеалистических и механистических, биологизаторских концепций, выступавших то в одном, то в другом обличье... Мы все понимаем, что марксистская психология – это не отдельное направление, не школа, а новый исторический этап, олицетворяющий собой начало подлинно научной, последовательно материалистической психологии. Мы понимали и другое, а именно: что в современном мире психология выполняет идеологическую функцию, служит классовым интересам. И с этим невозможно не считаться"[73]. Читая это, погружаешься в духовную атмосферу молодости автора, в гул звучавших на рубеже 30-х гг. грозных призывов к "борьбе на два фронта", большевистскому наступлению на классового врага и его науку, к построению единственно истинной марксистской психологии как высшего этапа истории мысли (и т.п.). Автор – участник и очевидец событий тех лет. Но если его свидетельские показания относятся и к позиции его учителя Выготского, то они недостоверны. Мы могли убедиться в этом, услышав голос Выготского. Выготский в полемике со многими возражал против самого термина "марксистская психология", говоря о том, что "оно совпадает с понятием научной (выделено Выготским) психологии вообще, где бы и кем бы она ни разрабатывалась" (выделено мной – М.Я.)[74].

В культивировании версии о марксистской психологии как "высшем этапе" и о том, что преимущества изучаемого ею сознания советского человека определяются его образом жизни в мире, враждебном частной собственности, был объективно заинтересован класс партийно-государственной номенклатуры. Объявив собственность общенародной, он в действительности ее присвоил.

Таков был реальный экономический интерес тех, кто противопоставлял частнособственнические отношения псевдосоциалистическим, исходя из сказания о том, что "царство Марксово" воцарилось на земле, а его подданные – люди особой природы, с особой психологией. [IGA: а разве нет?] При культивировании этого образа использовалась критика Марксом классического капитализма как строя, при котором отчуждение труда и порабощение человека ведет к "дезинтеграции сознания". Психологии людей буржуазного общества противополагалось уникальное устройство внутреннего мира и поведения советского человека как существа, возникшего в условиях, которым чужды классовые антагонизмы. Схема смены экономических формаций переносилась в психологию, где складывалось представление о смене "формаций сознания", из которой следует безжалостно истреблять "пережитки прошлого" [IGA: а разве не следует?]. В подкрепление этого догмата использовалась критика Марксом классического капитализма как строя, при котором отчуждение труда и порабощение человека ведет к "дезинтеграции сознания".

Согласно А.Н. Леонтьеву, "уничтожение отношений частной собственности и практическое освобождение человеческого труда, приводящее к "реинтеграции" (Маркс) самого человека, приводят к реинтеграции также и его сознания. Так возникает переход к новой внутренней структуре сознания, к новой "формации" его, к сознанию социалистического человека"[75]. При этом, используя понятия Выготского о "значении" и "смысле", Леонтьев утверждал, что в условиях социализма, где нет отчуждения труда, между "значением" (обобщенным психическим образом) и "смыслом" (как мотивацией поведения) в силу ликвидации частной собственности утверждается истинная гармония.

Взгляд на обусловленность сознания людей образом их жизни, в ситуации, когда этот образ, приобретя иллюзорный характер, изображался как высший этап в развитии человеческой культуры, не был безразличен для исследовательской практики. Он препятствовал изучению реальных "Эмпирически данных" касающихся особенностей внутреннего мира и поведения людей. Психология в условиях тоталитарного общества лишалась права говорить правду об этих людях, об их расщепленном и мифологизированном сознании.

Оплодотворившие советскую психологическую мысль принципы социодетерминизма и историзма, образующие ядро марксистской концепции, не могли стать рабочими орудиями добывания научных истин в руках тех, кто присягал на верность этой концепции на вербальном уровне.

Источник: М.Г.Ярошевский. Марксизм в советской психологии // Репрессированная наука. Выпуск 2. СПб.: Наука, 1994, с.24-44.
Опубликовано на сайте http://russcience.euro.ru/ [Оригинал статьи]


1. Baldwin J. History of psychology. New York; London, 1913. Vol.11. P.104.

2. "В студенческие годы началось его знакомство с философией марксизма, которую он изучал главным образом по нелегальным изданиям" (см.: Выготский Л.С. Собр. соч. М., 1982. Т. 1. С.14). Никаких следов влияния на Выготского марксизма в предреволюционные годы не просматривается ни в его главном сочинении тех лет – трактате о "Гамлете", ни в других его текстах этого периода.

3. Хотя близкие к психологии сочинения и были ему в юности хорошо знакомы. Это прежде всего "Мысль и язык" А.А. Потебни и "Многообразие религиозного опыта" В.Джемса.

4. Выготский. Л.С. Психология искусства. Изд. 2-е. М., 1968.

5. Задачи психологии в те годы он понимал следующим образом: определение всех форм отношений сознания к предмету в функциональной зависимости от взаимоотношений содержаний сознания между собой (см.: Вопр. психологии. 1979. № 5. С.144).

6. Выготский Л.С. Собр. соч. T.I. М., 1982. С.99

7. Днепров В. Люди двадцатых годов // Звезда. 1991. № 5. С.204. Н.Карев – один из видных представителей деборинской школы, с которой покончило НКВД.

8. Смирнов А.А. Развитие и современное состояние психологической науки в СССР. М. 1975. С.147.

9. Выготский Л.С. Цит. соч. С. 423.

10. Блонский П.П. Избранные педагогические произведения. М., 1961. С. 43. 11 Блонский П.П. Избранные психологические произведения. М., 1964. с.60.

12. Басов М.Я. Общие основы педологии. 2-е изд. М.;-Л. С.264.

13. Там же. С.252.

14. Там же. С.143.

15. Выготский высоко ценил Басова, во-первых, за понимание человека как активного деятеля в среде, во-вторых, за новый метод анализа психики, объединяющий две линии исследований: "линию анализа и линию целостного подхода к личности" (Выготский Л.С. Собр. соч. Т.3. 1983. С.93).

16. Басов М.Я. Цит. соч., с.143.

17. Поныне в литературе обсуждается вопрос о причинах неожиданной кончины Бехтерева. Высказывалось предположение, что он был отравлен Сталиным за поставленный диктатору диагноз.

18. L.Murchison (ed.) Psychologies of N-V, 1930. P. 277. Очевидно, что под "психологическим аутизмом" подразумевались обращение к данным самонаблюдения как компонентам поведенческого акта.

19. Ibid. P.266–267

20. Известные опыты Лурия по "сопряженной методике" проводились им совместно с А.Н.Леонгьевым и при участии Л.С.Выготского. В них двигательная реакция на раздражитель сочеталась с юнговской методикой ассоциаций на слово. Введение слова в качестве детерминанты реакции было чуждо К.Н.Корнилову.

21. Выготский Л.С. Психология искусства. М. 1968. С.493.

22. "И в сущности дуализм (курсив Выготского) есть настоящее имя этой точке зрения Павлова и Бехтерева" (Выготский Л.С. Собр. соч. Т.I. С.57.)

23. Там же. С.58.

24. Кстати, сам Выготский предсказывал движение павловской мысли в этом направлении (см. там же).

25. Об оппонентом круге как детерминанте научного творчества см. мои статьи "Оппонентный круг и научное открытие" (Вопр. философии, 1983. № 5) и "Оппонентный круг и генезис нового научного направления" (Вопр. истории естествознания и техники. 1990. № 4)

26. Психологическое обозрение. 1917. С.55 и др.

27. Выготский Л.С. Цит. соч., С.407

28. Там же.

29. Там же.

30. Здесь можно усмотреть следы еще не порванной Выготским связи с корниловской методологией.

31. Все они отличались от "клеточек" и "структур", выделенных другими концепциями: элементы непосредственного опыта, гештальты и др.

32. Выготский Л.С. Цит. соч. С.423.

33. Поэтому никак не могу согласиться с торжественно-восторженным мнением А.А.Леонтьева будто в рукописи о "Кризисе" "заложил основы марксистской психологии, наметив пути ее развития на многие десятилетия, почти на целый век вперед" (См.: Леонтьев А.А. Выготский Л.С. М., 1990. С.33).

34. Выготский Л.С. Цит.соч. С.421.

35. "Отступление от принятой марксистской риторики несомненно делает "Кризис" диссидентской книгой", – заметил А.Козулин (см.: Kozulin A. Psychology in Utopia. 1984. P.116).

36. Выготский Л.С. Конкретная психология (Вестник МГУ. 1981. сер. 14. Психология. № 1. C. 62. Введение в психологию из искусства театра понятия о драме позволяло вопреки другим школам, в частности, гештальтизму и бихевиоризму, не проводящим (в том числе в экспериментальной работе) различий между поведением человека и животных, гуманизировать эту науку и придать новое содержание таким категориям как общение (у животных – коммуникация) и личность (в этой категории членилось личностное и ролевое).

37. Там же. С.58.

38. Там же. С.62.

39. Там же. С.61. Из этого следовало представление о различном соотношении личностного и ролевого, не получившее у Выготского конкретизации. Он ставил также вопрос о драматическом характере столкновения в личности различных функций; например, человек (по Фрейду) – слуга страстей, по Спинозе – их господин.

40. Выготский Л.С. Собр. соч. Т.3. С.146.

41. Там же. С.2.

42. Выготский Л.С. Собр. соч. T.I. С.421.

43. Там же.

44. Там же. С.422.

45. Выготский Л.С. Собр. соч. Т.2. С.22. Уже из этой дефиниции видна односторонность принятой на Западе трактовки Выготского как когнитивиста, обусловленная популярностью и влиянием его книги "Мышление и речь" (см., напр.: Брунер Дж. Психология познания. М., 1977. С.9).

46. В частности, при обсуждении "понимающей" психологии Дильтея, сделавшей своим кредо понятие о переживании.

47. Выготский Л.С. Собр. соч. Т.4. С.383.

48. В одном из машинописных текстов этой рукописи, говорилось не о "новом человеке", а о "сверхчеловеке".

49. Выготский Л.С. Собр. соч. T.I. C.436.

50. Там же.

51. Корнилов К.Н. Проблемы современной психологии. М. 1928. Т.З. С.25. Различие между рефлексологией и реактологией, по мнению Корнилова, в том, что первая изучает реагирование рукой, вторая – ногой.

52. Басов М.Я. Общие основы педологии. М.-Л. 1928. C.1.

53. Характеристика на М.Я.Басова. Архив Октябрьской революции и социалистического строительства Ленинграда. Ф.4331. Оп.19. Ед.36.

54. В борьбе за марксистско-ленинскую педологию. Дискуссия по работам проф. М.Я.Басова 25–29 марта 1931. Сб. под ред. В.И.Капустина и М.А.Левиной. М.-Л. 1932.

55. Феофанов М.П. Методологические основы школы Басова. Педология. 1931. 5–6. С.3–28.

57. Ананьев Б.Г. О некоторых вопросах марксистско-ленинской реконструкции в психологии. Психология, 1931. № 3–4. С.341. За год до того превозносивший Бехтерева, покаявшись, он заговорил о бесплодии "бехтеревщины". Впрочем, и сам был уличен в "ананьевщине" (характерное для тех времен словосочетание, заменявшее критическую работу мысли).

58. Педология. 1929. № 3.

59. А.Р. Лурия и другие психологи отделались испугом (те, кто был членом ВКП(б) – выговорами). Участвовавший в экспедиции в качестве переводчика молодой таджикский психолог А.М. Богоутдинов был репрессирован.

60. Тулмин С. Моцарт в психологии. Вопр. философии. 1981. 10. С. 136.

61. См.: Ярошевский М.Г. В школе Курта Левина (Вопр. психологии. 1988. №3, С. 172–179).

62. Известное высказывание Блока о Пушкине, которое относится и к самому Блоку.

63. Эта идея была воспринята и другими психологами.

64. Выготский использовал термин "деятельность", но в ином смысле, чем Басов, а затем Рубинштейн. Он говорил о "деятельности сознания".

65. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. М. 1983. T.I. C.67.

66. Интерес Сталина к психологии выразился в том, что по его указанию началось преподавание психологии (и логики) в средней школе. Мне довелось быть в Москве городским методистом по психологии.

67. Вопросы психологии, 1989. №4. с.78.

68. Вопросы психологии, 1989. №5. С. 60.

69. Там же.

70. См.: Брушлинский А.В. Принцип детерминизма в трудах С.Л. Рубинштейна. Вопросы психологии. 1989. №4. С.68

71. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М. 1975. С.4.

72. Там же.

73. Там же. С.5.

74. Выготский Л.С. Собр. соч. Т. I. С.432.

75. Леонтьев А.Н. Цит. соч. С. 272.
<<<

---

От	IGA
К	IGA (25.11.2007 06:09:34)
Дата	25.11.2007 19:21:50

Ярошевский

---

http://slovari.yandex.ru/dict/sociology/article/soc/soc-1353.htm

ЯРОШЕВСКИЙ Михаил Григорьевич (1915-2002) - российский психолог, историк науки, методолог и философ. Доктор психологических наук (1961), профессор (1961). Академик Академии педагогических и социальных наук (1996), Действительный член Нью-Йоркской академии наук (1994), Почетный академик Российской академии образования. Окончил факультет русского языка и литературы Ленинградского педагогического института (1937). В 1938 был репрессирован в связи с делом Л.Н. Гумилева. До 1940 находился в заключении. (Реабилитирован в мае 1991.) В 1941-1943 работал учителем в школах Средней Азии и старшим преподавателем кафедры языка и литературы Ленинабадского педагогического института (Таджикская ССР). С 1943 был аспирантом кафедры психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. В 1945 защитил кандидатскую диссертацию "Учение А.А. Потебни о языке и сознании". В 1945-1951 работал научным сотрудником сектора психологии Института философии АН СССР (Москва). В 1950 Я. было присвоено учёное звание старшего научного сотрудника по психологии. С 1951 работал старшим преподавателем кафедры педагогики и психологии Ленинабадского педагогического института. С 1955 заведовал кафедрой психологии Кулябского педагогического института. В 1960-1965 заведовал организованной им кафедрой психологии Душанбинского педагогического института и созданной им лабораторией экспериментальной психологии Таджикского государственного университета. В 1965-1968 работал старшим научным сотрудником Ленинградского филиала Института истории естествознания и техники АН СССР. В 1968-1989 заведовал сектором проблем научного творчества и в 1989-1997 работал главным научным сотрудником Института истории естествознания и техники АН СССР и РАН (Москва).

Опубликовал ряд принципиально важных работ по теории и истории психологии, психологии научной деятельности и социальной психологии науки. Разработал основания исторической психологии науки. Ввел в научный оборот понятия: "идеогенез", "оппонентный круг", "психогностическая проблема" и др. Впервые после полувекового перерыва инициировал и организовал публикации работ З. Фрейда (см.) в России в 1980-1990-х, сопроводил их вступительными статьями, комментариями и примечаниями. Соредактор словарей: "Краткий психологический словарь" (1985, 1998); "Психология. Словарь" (1990). Главный редактор и соавтор книг "Репрессированная наука" (1990, 1994, в 2 т.). Автор книг: "История психологии" (1966, 1976, 1985); "Психология в ХХ столетии" (1971, 1974); "Развитие и современное состояние зарубежной психологии" (1974, совм. с Л.И. Анцыферовой); "Сеченов и мировая психологическая мысль" (1981); "Выготский: в поисках новой психологии" (1993); "Историческая психология науки" (1995); "История психологии от античности до середины ХХ столетия" (1996); "Наука о поведении: русский путь" (1996); "История и теория психологии" (1996, в 2 т.; совм. с А.В. Петровским); "100 выдающихся психологов мира" (1996, совм. с Т.Д. Марцинковской); "Основы теоретической психологии" (1998, совм. с А.В. Петровским) и др.

В.И. Овчаренко

---

От	C.КАРА-МУРЗА
К	IGA (25.11.2007 19:21:50)
Дата	25.11.2007 20:26:24

Re: Значит, я пришел в ИИЕТ

---

почти одновременно с ним, но с самого начала он воспринимался как очень влиятельный начальник.

---

От	Monco
К	IGA (25.11.2007 06:09:34)
Дата	25.11.2007 17:05:17

Re: Марксизм в...

---

>Теперь уже речь шла не о "двойной детерминации" и других методологических тонкостях. Рубинштейна прямо обвиняют в приверженности чуждой идеологии. Особенно позорным было заседание ученого совета философского факультета, где доцент П.Я. Гальперин заявил: "Надо прямо сказать, что вся эта система порочная, не наша, не советская система"[68], а А.Н. Леонтьев по поводу попыток Рубинштейна объяснить недостатки в работе кафедры подчеркнул, что это "не только неверное, но и опасное понимание", потому что в этом случае "закрывают глаза на действительные причины, которые порождают эти явления. Об этом говорил П.Я. Гальперин"[69].

Здесь тоже "сталинская инквизиция" виновата?

---

От	IGA
К	Monco (25.11.2007 17:05:17)
Дата	26.11.2007 13:48:41

Это нужно у нашего холуелога - Альмара - спрашивать (-)

---

---

От	Monco
К	IGA (26.11.2007 13:48:41)
Дата	26.11.2007 14:00:14

Любите склоки? (-)

---

---

От	C.КАРА-МУРЗА
К	IGA (25.11.2007 06:09:34)
Дата	25.11.2007 15:31:38

Re: В таких статьях надо указывать дату и справку об авторе

---

Я работал с Ярошевским 20 лет, довольно тесно общался. В институте его называли "дубинка марксизма" - он мог к любому собранию подготовить на любого человека безупречное обвинение в отступлении от марксизма. Талантливый был человек. Потом, конечно, переквалифицировался. Таких надо читать, но как-то проверять. В интерпретации могут и обмануть (а не ошибиться).

---

От	Александр
К	IGA (25.11.2007 06:09:34)
Дата	25.11.2007 07:07:15

Re: Марксизм в...

---

> http://scepsis.ru/library/id_1583.html
> http://russcience.euro.ru/papers/yar94os.htm
><<<
>Какое влияние оказал марксизм на развитие научных умов Л.С. Выготского, П.П. Блонского, С.Л. Рубинштейна, Д.Н. Узнадзе

Якобсона, Трубецкого, Чаянова...

>Обращение людей науки к марксизму имело свои не навязанные политико-идеологическими силами причины.

Даром что политико-идеологическая жандармерия Маркса всем навязывала, а науку запрещала.

Вот что пишет Кара-Мурза о том как его обращали к Марксу в начале 80-х:

Году в 1982-83 меня позвали прочитать лекцию в Институт иммунологии АМН СССР. Тема – “Структура науки и ее визуализация с помощью анализа со-цитирования” (это способ построения карт науки). Кажется. Я уже защитил докторскую (в лаборатории “А” МГУ), и один завлаб, бывший на защите, меня пригласил. Но при Институте была клиника, и кое-кто из больных тоже пришел на лекцию. После нее рождаемость мне подошел одит тип и сказал, чтобы я написал “объяснительную записку” в Отделение философии и права АН СССР, т.к. я в лекции нарушил ряд положений диамата. Я спросил, кто он такой, оказалось – Ученый секретарь ОФП АН СССР, лечится по поводу покрывшей все его тело неизлечимой экземы. Я сказал, что напишу, только чтобы он потом не обижался.
Через пару дней прихожу в свой Институт, а у директора уже лежит письмо из Президиума АН СССР. Я сказал, что напишу сразу в журнал “Вопросы философии”, но директор просто взмолился, стал всерьез просить не обострять – и я написал витиеватое повинное письмо, к которому было трудно придраться.
Я тогда этот эпизод сразу забыл, как и драку псов, но сегодня кстати вспомнил – и вам сообщаю. Тот тип нес какой-то бред о неопозитивизме, феноменологии и т.п. лабуде. Я плевать на него хотел, потому что у меня вплоть до недавнего времени было гарантированное место в моей лаборатории, из которой я ушел в 1968 г. А каково было другим людям, которые такого тыла не имели? https://vif2ne.org/bestru/forum/0/archive/8/8977.htm

Что бы ни врали сейчас отставные идеологические жандармы, "ображение к Марксу" проходило либо вот так из-под палки, либо просто потому что больше не к чему было обращаться. Науку о человеке и обществе марксисты в СССР не допускали.
---------------------
http://orossii.ru

---

От	Михайлов А.
К	IGA (25.11.2007 06:09:34)
Дата	25.11.2007 06:49:36

Очень хорошая статья. (-)

---

---

От	IGA
К	Михайлов А. (25.11.2007 06:49:36)
Дата	25.11.2007 19:32:37

Не прокомментируете?

---

Не прокомментируете какие-то ошибочные положения её?

В частности, о ницшеанских мотивах Выготского на тему "сверхчеловека" ?

---

От	Михайлов А.
К	IGA (25.11.2007 19:32:37)
Дата	25.11.2007 20:12:04

Пока нет.

---

>Не прокомментируете какие-то ошибочные положения её?

Я пока не готов дать такой комментарий.


>В частности, о ницшеанских мотивах Выготского на тему "сверхчеловека" ?

Не очень понял о каких мотивах Вы говорите — в основных психологических трудах они не прослеживаются. Процитируйте. пожалуйста место из обсуждаемой статьи где говориться о ницшеанстве Выгодского.

---

От	IGA
К	Михайлов А. (25.11.2007 20:12:04)
Дата	25.11.2007 22:01:28

Re: Пока нет.

---

>> В частности, о ницшеанских мотивах Выготского на тему "сверхчеловека" ?
> Не очень понял о каких мотивах Вы говорите — в основных психологических трудах они не прослеживаются. Процитируйте. пожалуйста место из обсуждаемой статьи где говориться о ницшеанстве Выгодского.

<<<
В будущем обществе психология действительно будет наукой о новом человеке[48]. Без этого перспектива марксизма и истории науки была бы неполна"[49].
...
Между тем, вдохновлявшая Выготского вера в марксистский прогноз о новом грядущем обществе, где появится некий "сверхчеловек" с высшим сознанием, а психология из "надежды на науку" превратится в науку о нем ("это, – писал он, – будет единственный и первый вид в биологии, который создаст себя сам"[50]) стремительно падала.
...
48. В одном из машинописных текстов этой рукописи, говорилось не о "новом человеке", а о "сверхчеловеке".
49. Выготский Л.С. Собр. соч. T.I. C.436.
50. Там же.
<<<


Напомню, что такие взгляды близки расистким воззрениям Троцкого, например:
<<<
Антропология, биология, физиология, психология накопили горы материалов, чтобы поставить перед человеком во всем объеме задачу его собственного физического и духовного совершенствования и роста. Психоанализ приподнял гениальной рукой Зигмунда Фрейда крышку над тем колодцем, который называется поэтически "душой" человека. Оказалось, что наша сознательная мысль составляет только частицу в работе темных психических сил. Ученые-водолазы спускаются на дно океана и фотографируют таинственных рыб. Мысль человека, спустившись на дно его собственного душевного колодца, должна осветить наиболее таинственные движущие силы психики и подчинить их разуму и воле. Совладав с анархическими силами собственного общества, человек возьмет самого себя в обработку, в ступу, в реторту химика. Человечество впервые взглянет на себя, как на сырой материал или в лучшем случае на физический и психический полуфабрикат. Социализм будет означать прыжок из царства необходимости в царство свободы также и в том смысле, что нынешний противоречивый, негармоничный человек расчистит дорогу новой, более высокой и более счастливой расе (Аплодисменты. Часть аудитории поет "Интернационал").
<<<
https://vif2ne.org/nvz/forum/0/archive/205/205100.htm

---

От	IGA
К	IGA (25.11.2007 22:01:28)
Дата	26.11.2007 21:33:24

Ницше, марксизм и сверхчеловек

---

У известного марксиста Бугеры есть статья "Фридрих Ницше с точки зрения революционного большевизма".

Вот отрывок оттуда.

http://www.nietzsche.ru/around/bugera_vrag.php
<<<
[...]
Однако одной только откровенностью Ницше и его последовательностью в борьбе за несвязанную никакими демократическими ограничителями власть эксплуататоров над эксплуатируемыми невозможно полностью объяснить ту симпатию, которую питали к нему революционеры-большевики. Последовательностью в борьбе за власть финансового капитала отличались и Муссолини, и Гитлер: но попробуйте найти в мире хотя бы одного пролетарского революционера, в прошлом или сегодня, который считал бы этих людей своими любимыми врагами! Да и честность, откровенность сама по себе далеко не всегда может вызвать даже уважение, а тем более - увлечение... И ницшевская честность, и его последовательность и бескомпромиссность идеологического борца могли быть лишь дополнительными основаниями для того, чтобы "марксисты- коммунисты" возлюбили этого своего врага. Значит, есть и другие причины у этой странной симпатии, о которых мы пока еще не упомянули.

Что это за причины, мы увидим, пролистав первые страницы книги "Так говорил Заратустра":

"Я учу вас о сверхчеловеке. Человек - это нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

...Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.

...Сверхчеловек - смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!

...Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, -канат над пропастью.

Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.

Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.

...Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою - а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.

...Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.

Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек" [22].


Если в эту цитату вместо слова "сверхчеловек" подставить слова "новый коммунистический человек", или "коллективистский человек", или "коллективистское общество", или "обобществившееся человечество"[23] - то получится кредо пролетарского революционера.

Чтобы удостовериться в этом, обратимся к известному отрывку из работы Энгельса "Развитие социализма от утопии к науке":

"Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь - в известном смысле окончательно - выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие. Условия жизни, окружающие людей идо сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы" [24].

Доведем мысль Энгельса до ее логического завершения. Если только в результате обобществления средств производства человек окончательно выделится из царства животных и перейдет в действительно человеческие условия существования - значит, все мы, все еще живущие в классовом эксплуататорском обществе, еще не окончательно выделились из царства животных, еще не перешли в действительно человеческие условия существования - значит, все мы, люди классового общества, еще не совсем люди. Все мы (включая и самого Энгельса сего товарищем Марксом) являемся лишь переходными от животного к человеку существами: говоря прямо, мы недочеловеки, получеловеки. Только тогда, когда мы перестанем делиться на продавцов и покупателей, господ и подчиненных, богатых и бедных, грабителей и ограбленных; только тогда, когда все люди будут совместно владеть и распоряжаться средствами и продуктами труда, совместно и на равных управлять обществом; только тогда, когда исчезнет отчуждение человека от человека, непримиримые противоречия между людьми, эксплуатация одних людей другими - одним словом, только тогда, когда люди станут относиться друг к другу действительно по-человечески, они станут людьми на сто процентов. А пока что все мы, такие разные - и умные, и глупые, и талантливые, и бесталанные, и порядочные, и подлые, и альтруисты, и эгоисты - все мы лишь получеловеки: отчужденное общество всех нас отчуждает от нашей человеческой сущности [25], и все мы оказываемся недочеловеками в силу нечеловеческого характера отношений между людьми в классовом обществе.
<<<

---

От	IGA
К	IGA (25.11.2007 22:01:28)
Дата	26.11.2007 15:27:03

Выготский и троцкистская мечта о юбермешне

---

http://www.portalus.ru/modules/psychology/print.php?subaction=showfull&id=1107191586&archive=1120045935&start_from=&ucat=27&
<<<
Л. С. ВЫГОТСКИЙ И Л. Д. ТРОЦКИЙ

В Москве середины 20-х гг. Л. С. Выготский, вместе со всем своим окружением, находился под интеллектуальным и политическим влиянием Л. Троцкого. Следы такого влияния многочисленны как в текстах Л. С. Выготского, так и в организационных делах учреждений, с которыми он был связан. Особенно очевидна поддержка Л. Троцким московских психоаналитиков, прослеженная мной в другом месте [39]. Не менее серьезной была, по-видимому, и поддержка им психотехники: И. Н. Шпильрейн вел многолетние исследования по заказу Красной Армии и в 1935 г. был расстрелян как троцкист. Но более важной является содержательная сторона дела.

Уже Ф. Ницше, часто называвший себя психологом, понимал, что, если оставить в стороне темные биологические проекты, то единственным путем к изменению человеческой природы оказывается именно психология. Он так и писал: “Психология должна быть поставлена выше всех других наук и должна иметь их все в своем распоряжении (...), потому что психология есть путь ко всем остальным проблемам” ([23; 4]; см. также [24; 258]). Л. Троцкий повторял эту идею, не ссылаясь: “Наряду с техникой педагогика — в широком смысле психофизиологического формирования новых поколений — станет царицей общественной мысли” [29; 460]. С помощью чего-то вроде психоанализа будет создано что-то вроде сверхчеловека: “человек поставит себе целью овладеть собственными чувствами, поднять инстинкты на вершину сознательности (...) и тем самым поднять себя на новую ступень (...) если угодно — сверхчеловека” [30; 197]. Л. С. Выготский, конечно, думал не о Ф. Ницше, а о Л. Троцком, когда заканчивал свой “Исторический смысл психологического кризиса” скрытой цитатой: “В новом обществе наша наука станет в центре жизни (...) Она действительно станет последней в исторический период человечества наукой (...) Но и эта наука о новом человеке будет все же психологией” [7, т. 1; 435]. Эта работа, датируемая 1927 г., проникнута безошибочно узнаваемым троцкистским духом и потому, вероятно, после быстрого падения Л. Троцкого осталась неопубликованной. Экстатическую веру этих людей, степень ее радикальности и утопизма сегодня не надо забывать: “Новое общество создаст нового человека. Когда говорят о переплавке человека, как о несомненной черте нового человечества, и об искусственном создании нового биологического типа, то это будет единственный и первый вид в биологии, который создаст сам себя”,— писал Л. С. Выготский [7, т. 1; 436]. Может быть, для понимания природы этой веры стоит еще раз вспомнить теорию сверхкомпенсации...

Л. Троцкий, выстраивая свои политические приоритеты как иерархию сознательно свершаемой истории, плавно переходил от политики через экономику к психологии. “Человек сперва изгонял темную стихию из производства и идеологии, вытесняя варварскую рутину научной техникой и религию - наукой. Он изгнал затем бессознательное из политики (...) насквозь прозрачной советской диктатурой. Наиболее тяжело засела слепая стихия в экономических отношениях, но и оттуда человек вышибает ее социалистической организацией хозяйства (...) Наконец, в наиболее глубоком и темном углу бессознательного, стихийного, подпочвенного затаилась природа самого человека. Не ясно ли, что сюда будут направлены величайшие усилия исследуемой мысли и творческой инициативы?” [30; 197]. Психология здесь — цель, вершина и подлинный смысл революции.

Страницами цитировал эти идеи Л. Троцкого Л. С. Выготский в своей “Педагогической психологии” 1926 г. (см. с. 347). В издании 1991 г. под редакцией В. В. Давыдова цитата раскавычена и имя Л. Троцкого, видимо, по политическим причинам, выпущено 5 . Авторы последней американской монографии о Л. С. Выготском [50], доверяя В. В. Давыдову, вслед за его изданием цитируют этот текст как творение самого Л. С. Выготского.

Следуя за Л. Троцким, Л. С. Выготский писал, что “революция предпринимает перевоспитание всего человечества” [6; 368]. Революция перманентна и осуществляется в сознании так же, как в бытие; или даже с опережением. Поэтому революция оставляет такое большое и почетное место для психологии. Как мощный и ничем не заменимый инструмент в арсенале культуры, психология должна служить революции, совершая свою долю изменения мира.

По мере разочарования в возможностях улучшения жизни на этом пути взгляды всегда сосредоточивались на детях; с ними, не испорченными косной жизнью и доступными новым методам, можно все начать сначала. Своего расцвета эта идея достигнет гораздо позже, на пике преобразующего энтузиазма советского времени. Но закладывались эти идеи очень рано, среди совсем иных людей и обстоятельств. Л. С. Выготский выстраивал свою “педагогическую психологию” на указанных тем же Ф. Ницше путях, направленных против натурализма: “для Толстого и Руссо ребенок представляет из себя идеал гармонии. Для научной психологии ребенок раскрывается как трагическая проблема” [6; 367].
<<<
http://www.portalus.ru/modules/psychology/print.php?subaction=showfull&id=1107191586&archive=1120045935&start_from=&ucat=27&

---

От	Михайлов А.
К	IGA (26.11.2007 15:27:03)
Дата	26.11.2007 22:32:54

Вы случаем эпохой не ошиблись?

---

А то складывается такое ощущение будто Вы следователь НКВД готовящий громкое разоблачение троцкистко-фашистского заговора в психологии. В том что Троцкий мог покровительствовать Выготскому, а Выготский уважать Троцкого нет ничего удивительного — в начале 20-х Троцкий был вторым человеком после Ленина, Троцкий до ссылки в 1927 покровительствовал многим ученым и инженерам в том числе и по линии РККА, но это не означает что каждый из этих ученых и инженеров был троцкистом. так может думать только «идейно грамотный» молодой человек, которого по причине грамотности в других (научных и технических) областях бросили укреплять следственный аппарат. Говорить о том что Выготский как ученый находился под влиянием Троцкого нельзя по той простой причине что Выготский разбирался в марксизме как научной методологии куда лучше Троцкого. Так что Эдкинд здесь ангажирован. При этом сама по себе установка на самопеределку человека является вполне нормальным общим местом — переделывая общественные отношения человек переделывает и себя, свою психику, а переделывая свое «неорганическое тело» - техносферу. он может рассчитывать и на переделку тела органического, включив в свою практику управление биохимическим процессами. Вопрос то не сколько в этом, сколько в том в чью пользу это осуществляется, служит ли это саморазвитию каждого, или наоборот узурпации такого развития меньшинством.

---

От	Михайлов А.
К	IGA (25.11.2007 22:01:28)
Дата	25.11.2007 23:56:04

Вы совершенно зря видите здесь ницшеанские мотивы.

---

Это не что иное как установка- задача теоретической психологии есть изучение процесса воспитания всесторонне развитой личности.

---

От	IGA
К	Михайлов А. (25.11.2007 23:56:04)
Дата	26.11.2007 11:33:03

Речь об Übermensch

---

> Вы совершенно зря видите здесь ницшеанские мотивы. Это не что иное как установка - задача теоретической психологии есть изучение процесса воспитания всесторонне развитой личности.

Не спорю.

Но Вы совершенно зря игнорируете другое у Выготского - мечту о неком "сверхчеловеке". В переводе на немецкий - "Übermensch", чтобы было понятнее. Это как раз от Ницше, и не от кого иного.


Думаю, такая мечта - элемент идеологического фона в Европе того времени.
Как считает Яндекс, "в конце XIX начале XX веков увлечение творчеством Ницше в России и Европе носило поистине эпидемический характер".
Отсюда же выросли и евгеника, и советские опыты по скрещиванию обезъян с людьми, и частично фашизм.

Но с усилением Сталина в СССР эти идеи придушили. А вот у Троцкого в эмиграции остались.

Троцкий ведь говорит не только об особой биологии ("физике") юберменша, но и о его психологии. Вот Выготский как психолог и уделял внимание этой психологии. Но из текста Выготского вполне понятно, что его сверхчеловек - это тот самый отдельный биологический вид, который имел ввиду Троцкий: "...единственный и первый вид в биологии..."

---

От	Михайлов А.
К	IGA (26.11.2007 11:33:03)
Дата	26.11.2007 22:25:27

Re: Ну какая еще мечта о сверхчеловеке?

---

Всё ницшеаннство в Советской России ограничивалось литературными метафорами в духе ранних рассказов Горького. Мечта о новом человеке вовсе не от «великого полудня» с «вечным возвращением проистекает, а из того что «сущность человека... есть совокупность всех общественных отношений», а раз революция строит новое общество, то и человек будет новым, всесторонне развитым. без моральных и психических недостатков и т.д. Нет, можно конечно почесть Маркса через Ницше, ведь оба они учат жить в Истории, и преодоление отчуждения как предыстории человечества можно сопоставить с тем что «человек есть то что должно преодолеть» и даже «волю к власти» приплести можно (мол она то и отчуждается) но это будет иррационализацией рационального. ведь Маркс ценен не своими нормативными установками, а созданием научно-рациональной социологической теории, революционно-преодолевающей критикой политэкономии, причем критикой с партийных позиций прямо противоположных ницшенским.

---

От	Monco
К	IGA (26.11.2007 11:33:03)
Дата	26.11.2007 16:26:56

А Вы Выготского читали?

---

Или все выводы по надёрганным цитатам?

>> Вы совершенно зря видите здесь ницшеанские мотивы. Это не что иное как установка - задача теоретической психологии есть изучение процесса воспитания всесторонне развитой личности.
>
>Не спорю.

>Но Вы совершенно зря игнорируете другое у Выготского - мечту о неком "сверхчеловеке". В переводе на немецкий - "Übermensch", чтобы было понятнее.

Выдернули цитату, из цитаты выдернули слово и перевели его на немецкий "чтобы было понятнее". Что-то мне напоминают эти приёмчики..

---

От	IGA
К	Monco (26.11.2007 16:26:56)
Дата	26.11.2007 17:09:46

Re: А Вы...

---

> А Вы Выготского читали?

Этот вопрос я могу адресовать и Вам. Читали ли Вы работы Выготского про сверхчеловека? Нет?

> Или все выводы по надёрганным цитатам?

Приведите ненадёрганную, которая бы опровергала "надёрганную".

> Выдернули цитату, из цитаты выдернули слово и перевели его на немецкий "чтобы было понятнее". Что-то мне напоминают эти приёмчики..

Тут нет "приемчиков". Слова "сверхчеловек" и "ubermensch" однозначно переводятся друг в друга именно так. Увы.

И термин этот - принадлежит Ницше:
<<<
Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

Сверхчеловек (Uebermensch), термин, введенный Ницше, означает тип совершенного человека, долженствующего явиться венцом развития человечества. Ницше также называет С. вообще человека гениального, двигателя культуры, творца новых духовных ценностей; создание С.- цель культуры и истории человечества.
<<<
http://slovari.yandex.ru/art.xml?art=brokminor/35/35611.html

---

От	Михайлов А.
К	IGA (26.11.2007 17:09:46)
Дата	26.11.2007 22:26:06

Иногда Ваши заявления просто поражают.

---

>> А Вы Выготского читали?
>
>Этот вопрос я могу адресовать и Вам. Читали ли Вы работы Выготского про сверхчеловека? Нет?

Нет, работы Выгодского про сверхчеловека я не читал. Наверное потому что их нет в природе, то бишь ПСС Выгодского. Я читал работы Выгодского по психологии искусства, методологии психологии, психологии развития. генетической (от слова генезис, а не ген) психологии, психологии ребенка, дефектологии и т.д. Работы «про сверхчеловека» я читал, но не у Выгодского, а у Ницше Так что искать у основателя марксисткой, т.е последовательно научной психологии дионисйское ницшеанство — занятие бесперспективное.

---

От	Monco
К	IGA (26.11.2007 17:09:46)
Дата	26.11.2007 21:08:59

Понятно, значит, не читали.

---

>> А Вы Выготского читали?
>
>Этот вопрос я могу адресовать и Вам.

Понятно, значит, не читали.

>Читали ли Вы работы Выготского про сверхчеловека? Нет?

Нет, не читал. Но ведь я и не берусь судить о Выготском на основании нескольких фраз.

>> Или все выводы по надёрганным цитатам?
>
>Приведите ненадёрганную, которая бы опровергала "надёрганную".

А зачем? Я в цитате Выготского никакого криминала не нахожу.

>> Выдернули цитату, из цитаты выдернули слово и перевели его на немецкий "чтобы было понятнее". Что-то мне напоминают эти приёмчики..
>
>Тут нет "приемчиков". Слова "сверхчеловек" и "ubermensch" однозначно переводятся друг в друга именно так. Увы.

Что "увы"? Вас смущает однократное употребление слова "сверхчеловек"? Меня нет. Вы, не потрудившись даже приблизительно ознакомиться с трудами Выготского, уже готовитесь вынести ему убойный вердикт - "троцкистская мечта о юбермешне".

---

От	IGA
К	Monco (26.11.2007 21:08:59)
Дата	26.11.2007 21:35:46

Re: Понятно, значит,...

---

>> Приведите ненадёрганную, которая бы опровергала "надёрганную".
> А зачем? Я в цитате Выготского никакого криминала не нахожу.

"Криминал" - это уже оценка. А мечты о сверхчеловеке - факт.

> Что "увы"? Вас смущает однократное употребление слова "сверхчеловек"?

Как оказывается, оно не случайно, а вписывается в систему. Смотрите последние материалы, которые я принёс в эту ветку.

---

От	Monco
К	IGA (26.11.2007 21:35:46)
Дата	27.11.2007 00:31:59

Re: Понятно, значит,...

---

>>> Приведите ненадёрганную, которая бы опровергала "надёрганную".
>> А зачем? Я в цитате Выготского никакого криминала не нахожу.
>
>"Криминал" - это уже оценка.

Ваша оценка.

>А мечты о сверхчеловеке - факт.

IGA, не всем дано использовать приём «вердикт гуру», описанный Alex~1. Хватит с меня "фактов" о Марксе, измышленных предлагаемым Вами способом. Вы ни одной работы Выготского не прочитали, но фактом владеете.. смешно даже слушать.

>> Что "увы"? Вас смущает однократное употребление слова "сверхчеловек"?
>
>Как оказывается, оно не случайно, а вписывается в систему. Смотрите последние материалы, которые я принёс в эту ветку.

Такие статьи https://www.vif2ne.org/nvz/forum/0/co/234884.htm пишутся от скуки. Ницшеанство и марксизм, ницшеанство и коммунизм, коммунизм и фашизм, ницшеанство и либерализм... Добавьте сюда ещё христианство, и вот Вам 6!/((6-2)!*2!)=15 тем, вокруг которых можно наплести разные вумные словеса.

---

От	C.КАРА-МУРЗА
К	IGA (25.11.2007 22:01:28)
Дата	25.11.2007 22:26:24

Re: А нет ли ссылки на эту лекцию Троцкого. Нет ли тут фальсификации? (-)

---

---

От	IGA
К	C.КАРА-МУРЗА (25.11.2007 22:26:24)
Дата	26.11.2007 13:36:32

Re: А нет...

---

Авторитетный интернет-архив подтверждает:

http://www.marxists.org/archive/trotsky/1932/11/oct.htm
<<<
Anthropology, biology, physiology and psychology have accumulated mountains of material to raise up before mankind in their full scope the tasks of perfecting and developing body and spirit. Psycho-analysis, with the inspired hand of Sigmund Freud, has lifted the cover of the well which is poetically called the “soul”. And what has been revealed? Our conscious thought is only a small part of the work of the dark psychic forces. Learned divers descend to the bottom of the ocean and there take photographs of mysterious fishes. Human thought, descending to the bottom of its own psychic sources must shed light on the most mysterious driving forces of the soul and subject them to reason and to will.

Once he has done with the anarchic forces of his own society man will set to work on himself, in the pestle and retort of the chemist. For the first time mankind will regard itself as raw material, or at best as a physical and psychic semi-finished product. Socialism will mean a leap from the realm of necessity into the realm of freedom in this sense also, that the man of today, with all his contradictions and lack of harmony, will open the road for a new and happier race.
<<<

---

От	Р.К.
К	C.КАРА-МУРЗА (25.11.2007 22:26:24)
Дата	25.11.2007 23:22:34

Лев Троцкий. Что такое Октябрьская революция? 1932

---

подлинность текста гарантировать не могу, но, оснований сомневаться нет.
раскраска - моя

http://www.cominiza.com/content/view/54/31/

Лекция, прочитанная Львом Троцким 75 лет назад - 27 ноября 1932 года - в Копенгагене, является популярным изложением его фундаментальной "Истории русской революции".

В своем выступлении великий революционер затронул проблемы причин и факторов Октябрьской революции, политики классов и партий, перманентной революции и большевизма, жертвах и плодах Революции, а также вопросы психологии, культуры и философии, актуальные по сей день.

Вступление

Уважаемые слушатели!

Позвольте с самого начала выразить искреннее сожаление по поводу того, что перед копенгагенской аудиторией я не имею возможности выступить на датском языке. Не знаю, потеряют ли от этого что-либо слушатели. Что касается докладчика, то незнание датского языка лишает его, во всяком случае, возможности следить непосредственно, по первоисточникам и в оригинале за скандинавской жизнью и скандинавской литературой. А это большая потеря!

Немецкий язык, к которому я вынужден прибегнуть, силен и богат. Но мой немецкий язык достаточно ограничен. Изъясняться с необходимой свободой по сложным вопросам можно лишь на родном языке. Я вынужден поэтому заранее просить снисхождения аудитории.

В первый раз я был в Копенгагене на международном социалистическом конгрессе и увез с собою лучшие воспоминания о вашем городе. Это было почти четверть века тому назад. В Бельте и фиордах с того времени много раз сменялась вода. Не только вода. Война перебила позвоночник старому европейскому континенту. Реки и моря Европы унесли с собой немало людской крови. Все человечество, особенно европейское, прошло через тяжкие испытания, стало суровее и угрюмее. Все виды борьбы стали ожесточеннее. Мир вступил в эпоху великого поворота. Его крайними выражениями являются войны и революции.

Прежде чем перейти к теме доклада – революции – я считаю своим долгом выразить благодарность устроителям этого собрания, копенгагенской организации социал-демократического студенчества. Я выражаю эту благодарность как политический противник. Мой доклад преследует, правда, научно-исторические задачи, а не политические. Но невозможно говорить о революции, из которой вышла советская республика, не занимая политической позиции. В качестве докладчика я остаюсь под тем самым знаменем, под которым стоял как участник революционных событий.

До войны большевистская партия принадлежала к международной социал-демократии. 4 августа 1914 года голосование германской социал-демократии за военный бюджет положило раз навсегда конец этой связи и открыло эру непрерывной и непримиримой борьбы большевизма с социал-демократией. Значит ли это, что организаторы настоящего собрания, приглашая меня в качестве докладчика, совершили ошибку? Судить об этом аудитория сможет лишь после доклада. В оправдание того, что я принял приглашение сделать сообщение о русской революции, позволю себе сослаться на то, что в течение 35 лет моей политической жизни тема революции составляла практический и теоретический стержень моих интересов и моих действий. Четыре года моего проживания в Турции были посвящены главным образом исторической разработке проблем русской революции. Может быть, это дает мне некоторое право надеяться, что не только друзьям и единомышленникам, но и противникам мне удастся хоть отчасти помочь лучше понять некоторые стороны революции, ранее ускользавшие от их внимания.

Во всяком случае, задача моего доклада: помочь понять. Я не собираюсь ни проповедовать революцию, ни призывать к ней. Я хочу объяснить ее. Не знаю, имелась ли на скандинавском Олимпе498 особая богиня мятежа. Вряд ли! Во всяком случае мы не будем сегодня обращаться к ее покровительству. Мы поставим наш доклад под знак Снотры499, старой богини познания. Не взирая на страстную драматичность революции как живого процесса, мы постараемся подойти к ней с бесстрастием анатомов. Если в результате доклад станет более пресным, слушателям придется с этим так или иначе примириться.

Объективные и субъективные факторы революции

Начнем с нескольких элементарных социологических положений, которые всем вам, несомненно, известны, но которые нам необходимо освежить в нашей памяти при подходе к такому сложному явлению, как революция.

Человеческое общество есть исторически вырастающая кооперация в борьбе за существование и за обеспеченность преемственности поколений. Характер общества определяется характером его хозяйства. Характер хозяйства определяется орудиями труда.

Каждой большой эпохе в развитии производительных сил отвечает определенный социальный режим. Каждый социальный режим обеспечивал до сих пор огромные преимущества господствующему классу.

Уже из сказанного ясно, что социальные режимы не вечны. Они возникают исторически, чтобы стать затем оковами прогресса. "Alles was entsteht ist wert dass es zu Grunde geht". (Все, что возникает, достойно гибели... Гете).

Но ни один правящий класс не выходил еще в отставку добровольно и мирно. В вопросах жизни и смерти доводы разума еще никогда не заменяли доводов силы. Может быть, это печально, но это так. Не мы строили этот мир. Приходится брать его таким, как он есть.

Революция означает, следовательно, смену социальных режимов. Она передает власть из рук одного класса, исчерпавшего себя, в руки другого класса, восходящего. Восстание представляет наиболее критический и острый момент в борьбе двух классов за власть. Восстание может лишь в том случае привести к действительной победе революции и установлению нового режима, если оно опирается на прогрессивный класс, способный объединить вокруг себя подавляющее большинство народа.

В отличие от естественно-исторических процессов, революция совершается людьми и через людей. Но и в революции люди действуют под влиянием социальных условий, не ими свободно избранных, а перешедших к ним от прошлого и властно определяющих их путь. Именно поэтому и только поэтому революции закономерны.

Человеческое сознание не пассивно отражает объективные условия, а активно реагирует на них. В известные моменты эта реакция принимает массовый, напряженный, страстный характер. Опрокидываются барьеры права и барьеры силы. Активное вмешательство масс в события составляет необходимейший элемент революции.

Но и самая бурная активность может остаться в стадии демонстрации, мятежа, не поднявшись до уровня революции. Восстание должно привести к низвержению господства одного класса и замене его другим. Только тогда мы имеем завершенную революцию.

Массовое восстание не есть, таким образом, изолированное предприятие, которое можно вызвать по произволу. Оно представляет объективно обусловленный момент в развитии революции, как и революция есть объективно обусловленный процесс в развитии общества. Но когда условия восстания налицо, нельзя пассивно дожидаться с раскрытым ртом: "в делах людских, – как знал Шекспир, – есть свой прилив и свой отлив".

Чтобы смести переживший себя режим, прогрессивный класс должен понимать, что его час пробил, и должен поставить себе целью завладение властью. Здесь открывается поле сознательной революционной деятельности, в которой предвиденье и расчет соединяются с волей и дерзанием. Другими словами: здесь открывается поле деятельности партии.

Революционная партия сосредоточивает в себе отбор прогрессивного класса. Без партии, способной правильно ориентироваться в обстановке, оценивать ход и ритм событий и своевременно завоевать доверие масс, победа пролетарской революции невозможна. Таково взаимоотношение объективных и субъективных факторов революции и восстания.

Замечание в сторону

В диспутах, как вы знаете, противники, особенно теологи, нередко пытаются скомпрометировать научную истину, сознательно доводя ее до абсурда. Этот прием так и называется в логике: reductio ad absurdum. Мы попробуем противоположный путь, т. е. примем за точку исхода абсурд, чтобы тем вернее подойти к истине. Когда речь идет о революции, на недостаток в абсурдах жаловаться во всяком случае не приходится. Возьмем наиболее яркий и свежий.

Итальянский писатель Малапарте, нечто вроде фашистского теоретика – существуют и такие, – выпустил не так давно книгу о "Технике государственного переворота". Автор отводит, разумеется, немалое число страниц своего "исследования" Октябрьскому перевороту.

В отличие от "стратегии Ленина", которая связана с социальными и политическими условиями России 1917 года, "тактика Троцкого, – по словам Малапарте, – напротив, не связана с общими условиями страны". Это главная идея труда! Малапарте заставляет Ленина и Троцкого вести на протяжении своей книги многочисленные диалоги, в которых оба собеседника вместе обнаруживают ровно столько глубокомыслия, сколько природа отпустила самому Малапарте. На соображения Ленина о социальных и политических предпосылках переворота Малапарте поручает воображаемому Троцкому отвечать буквально: "Ваша стратегия требует слишком много благоприятных обстоятельств: инсуррекция не нуждается ни в чем. Она довлеет самой себе". Вы слышали: "инсуррекция не нуждается ни в чем!" Это и есть, уважаемые слушатели, тот самый абсурд, который должен нам помочь подойти к истине. Автор настойчиво повторяет, что в октябре победила не стратегия Ленина, а тактика Троцкого. Эта тактика и сейчас угрожает, по его словам, спокойствию европейских государств. "Стратегия Ленина, – я цитирую дословно, – не составляет непосредственной опасности для правительств Европы. Актуальной и притом перманентной опасностью для них является тактика Троцкого". Еще конкретнее: "поставьте Пуанкаре на место Керенского, – и большевистский государственный переворот октября 1917 года удастся так же хорошо". Трудно поверить, что подобная книга переведена на многие языки и принимается всерьез!

Тщетно стали бы мы допытываться, для чего вообще нужна "стратегия Ленина", зависящая от исторических условий, если "тактика Троцкого" разрешает ту же задачу при всякой обстановке. И почему так редки счастливые революции, если для совершения их достаточно нескольких технических рецептов?

Приводимый фашистским писателем диалог между Лениным и Троцким есть, по смыслу, как и по форме, нелепый вымысел – с начала до конца. Таких вымыслов гуляет по свету вообще немало. В Мадриде, например, печатается сейчас под моим именем книга "Жизнь Ленина", за которую я так же мало ответственен, как и за тактические рецепты Малярпате. Мадридский еженедельник "Estampa" перепечатал из мнимой книги Троцкого о Ленине целые главы, заключающие отвратительные оскорбления памяти человека, которого я ценил и ценю неизмеримо выше, чем кого-либо из своих современников.

Но предоставим фальсификаторов их участи. Старик Вильгельм Либкнехт, отец незабвенного борца и героя Карла Либкнехта, любил говаривать: революционному политику нужно запастись толстой кожей. Доктор Штокман еще выразительнее рекомендовал всякому, кто намерен идти в разрез с общественным мнением, не надевать новых штанов. Примем к сведению оба благих совета и вернемся к теме доклада.

Постановка проблемы Октябрьской революции

Какие вопросы возбуждает Октябрьский переворот у мыслящего человека?

1. Почему и как эта революция произошла? Конкретнее: почему пролетарская революция победила в одной из наиболее отсталых стран Европы?

2. Что дала Октябрьская революция?

И наконец:

3. Оправдала ли она себя?

На первый вопрос – о причинах – можно ответить более или менее исчерпывающе уже теперь. Я попытался это сделать в своей "Истории революции". Здесь я могу формулировать только главные выводы.

Тот факт, что пролетариат пришел впервые к власти в столь отсталой стране, как бывшая царская Россия, лишь на первый взгляд выглядит загадочным; на самом деле он вполне закономерен. Его можно было предвидеть, и он был предвиден. Более того: на предвидении этого факта революционеры-марксисты задолго до решающих событий строили свою стратегию.

Первое и самое общее объяснение: отсталая Россия – только часть мирового хозяйства, только элемент мировой капиталистической системы. В этом смысле Ленин исчерпывал загадку русской революции лапидарной формулой: "цепь порвалась в слабейшем звене".

Яркая иллюстрация: великая война, выросшая из противоречий мирового империализма, втянула в свой водоворот страны разного уровня, но предъявляла одинаковые требования всем участникам. Ясно: тяготы войны должны были оказаться особенно непосильными для наиболее отсталых. Россия вынуждена была первой сойти с поля. Но для того чтобы вырваться из войны, русский народ должен был опрокинуть господствующие классы. Так, военная цепь порвалась на слабейшем звене.

Однако война – не внешняя катастрофа, как землетрясение, а продолжение политики другими средствами. В войне лишь ярче проявились основные тенденции империалистской системы "мирного" времени. Чем выше мировые производительные силы, чем напряженнее мировая конкуренция, чем острее антагонизмы, чем бешенее гонка вооружений, тем труднее слабым участникам. Именно поэтому слабые занимают первые места в очереди крушений. Цепь мирового капитализма всегда имеет тенденцию порваться на слабейшем звене.

Если бы в результате каких-либо чрезвычайных и чрезвычайно неблагоприятных условий – скажем, победоносной военной интервенции извне или непоправимых ошибок самой советской власти – на необъятной территории Советов воскрес русский капитализм, с ним вместе неизбежно воскресла бы его историческая несостоятельность, и он снова стал бы вскоре жертвой тех самых противоречий, которые взорвали его в 1917 году.

Никакие тактические рецепты не вызвали бы к жизни Октябрьскую революцию, если бы Россия не несла ее во чреве своем. Реолюционная партия может, в конце концов, претендовать только на роль акушера, которому приходится прибегнуть к кесареву сечению.

Понятие исторической отсталости

Мне могут возразить: ваши общие соображения удовлетворительно объясняют, почему потерпела крушение старая Россия, в которой отсталый капитализм при нищем крестьянстве возглавлялся паразитическим дворянством и прогнившей монархией. Но в притче о цепи и слабейшем звене нет все же ключа к главной загадке: каким образом могла в отсталой стране победить социалистическая революция?

Крушение старой России должно было, на первый взгляд, скорее превратить страну в капиталистическую колонию, чем социалистическое государство. История знает не мало примеров упадка стран и культур вместе с крушением старых классов, для которых своевременно не оказалось прогрессивной смены.

Возражение очень интересно; оно подводит нас к центральному узлу всей проблемы. Однако возражение все же ошибочно; я сказал бы, что оно внутренне диспропорционально. Оно происходит, с одной стороны, из крайне преувеличенного представления об отсталости России; с другой стороны, из теоретически ложного представления о самом явлении исторической отсталости.

В противовес анатомии и физиологии психология, индивидуальная и коллективная, отличается чрезвычайной гибкостью и эластичностью: в этом и состоит аристократическое преимущество человека над его ближайшими зоологическими сородичами, вроде обезьян. Емкая и глубокая психика, как необходимое условие исторического прогресса, придает так называемым социальным "организмам", в отличие от действительных, т. е. биологических организмов, чрезвычайную неустойчивость внутренней структуры. В развитии наций и государств, особенно капиталистических, нет ни однородности, ни равномерности. Разные этапы культуры, даже полюсы ее, сближаются и сочетаются нередко в жизни одной и той же страны.

Будем помнить, уважаемые слушатели, что историческая отсталость есть понятие относительное. Раз есть отсталые страны и страны передовые, значит, есть и взаимодействие между ними, есть давление передовых стран на отсталые, есть необходимость для отсталой страны подражать передовым, заимствовать у них – технику, науку и пр. Так создается комбинированный тип развития; черты отсталости сочетаются с последним словом мировой техники и мировой мысли. Наконец, чтобы вырваться из отсталости, исторически запоздалые страны вынуждены иногда забегать вперед. В этом смысле можно сказать, что Октябрьская революция явилась для народов России героическим средством преодолеть свое экономическое и культурное варварство.

Социальная структура дореволюционной России

Но перейдем от этих историко-философских, может быть, слишком абстрактных обобщений к более конкретной постановке того же вопроса в разрезе живых экономических фактов. Отсталость России начала XX века бесспорнее всего выражалась в том, что индустрия занимала в ней мало места по сравнению с сельским хозяйством, город – по сравнению с деревней; пролетариат – по сравнению с крестьянством. В целом это означало низкую производительность национального труда. Достаточно сказать, что накануне войны, когда царская Россия достигла высшей точки своего благосостояния, народный доход на душу населения был в 8-10 раз ниже, чем в С[оединенных] Штатах. Таков выраженный числом размах отсталости, если применительно к отсталости допустимо слово "размах".

Но в то же время закон комбинированного развития выступает в области хозяйства на каждом шагу, в самых простых и в наиболее сложных проявлениях. Почти не имея шоссейных дорог, Россия оказалась вынуждена строить железные пути. Не пройдя через европейское ремесло и мануфактуру, она прямо приступила к механизированным заводам. Перепрыгивать через промежуточные ступени – такова судьба запоздалых стран.

В то время как крестьянское земледелие оставалось зачастую на уровне XVII столетия, промышленность России стояла, если не по объему, то по типу, на уровне передовых стран, а в некоторых отношениях даже опережала их. Достаточно сказать, что предприятия-гиганты, свыше 1000 рабочих каждое, занимали в С[оединенных] Штатах менее 18% общего числа промышленных рабочих, а в России – свыше 41%. Этот факт трудно укладывается в банальное представление об экономической отсталости. А между тем он не опровергает, а лишь диалектически дополняет ее.

Столь же противоречивый характер получила классовая структура страны. Финансовый капитал Европы форсированным темпом индустриализировал русское хозяйство. Промышленная буржуазия принимала сразу крупно-капиталистический характер и антинародный характер. Иностранные владельцы акций проживали к тому же за границей. Рабочие же были, конечно, русские. Так немногочисленной русской буржуазии компрадорского типа противостоял относительно сильный пролетариат с глубокими корнями в толщах народа.

Революционному характеру рабочего класса способствовал тот факт, что Россия, именно как запоздалая страна, вынужденная догонять соперников, не успела выработать своего консерватизма, ни социального, ни политического. Самой консервативной страной в Европе, да и во всем мире, считается по справедливости самая старая капиталистическая страна – Англия. Наиболее свободной от консерватизма страной в Европе является, пожалуй, Россия.

Молодой, свежий, решительный пролетариат составлял все же лишь незначительное меньшинство нации. Резервы революционной силы лежали вне самого пролетариата: в полукрепостном крестьянстве и в угнетенных нациях.

Крестьянство

Подпочву революции составлял аграрный вопрос. Старая сословно-монархическая кабала стала вдвойне невыносимой в условиях новой, капиталистической эксплуатации. Общинно-крестьянские земли составляли около 140 миллионов десятин. На долю 30 тыс. крупных помещиков, из которых каждый владел в среднем свыше 2000 десятин, приходилось в общем примерно 70 миллионов десятин, т. е. такое же количество, какое принадлежало примерно десяти миллионам крестьянских семей или 50 млн. крестьянских душ; с той разницей, что лучшая земля была у помещиков. Эта земельная статистика составляла готовую программу крестьянского восстания.

Дворянин Боборыкин писал в 1917 г. камергеру Родзянко, председателю последней Государственной думы: "Я – помещик, и в моей голове не укладывается, чтобы я лишился моей земли, да еще для самой невероятной цели: для опыта социалистических учений". Но революция и имеет задачей совершить то, что не укладывается в головах у господствующего класса.

К осени 1917 г. территорией крестьянского восстания становится почти вся страна. Из 624 уездов старой России движением захвачено 482 уезда, или 77%! Зарева деревенских пожаров освещают арену восстаний в городах.

Но ведь крестьянская война против помещиков, – возразите вы мне, – есть один из классических элементов буржуазной, отнюдь не пролетарской революции!

Совершенно правильно, – отвечу я, – так было в прошлом. Но в том и выразилась, в частности, нежизнеспособность капиталистического общества в исторически запоздалой стране, что крестьянская война не толкнула буржуазные классы вперед, а, наоборот, окончательно отбросила их в лагерь реакции. Чтобы не погибнуть, крестьянству не оставалось ничего иного, как сомкнуться с промышленным пролетариатом. Ленин гениально предвидел и задолго подготовлял революционную кооперацию рабочих и крестьян.

Если бы аграрный вопрос был смело разрешен буржуазией, то, конечно, русский пролетариат не мог бы ни в каком случае прийти к власти в 1917 году. Но поздно появившаяся, до срока одряхлевшая, жадная и трусливая русская буржуазия не смела поднять руку на феодальную собственность. Тем самым она сдала пролетариату власть, а вместе с нею и право решать судьбу буржуазного общества.

Чтобы осуществилось советское государство, понадобилось, таким образом, сочетание двух факторов разной исторической природы: крестьянской войны, т. е. движения, характерного для зари буржуазного развития, с пролетарским восстанием, т. е. движением, знаменующим закат буржуазного общества. В этом и состоит комбинированный характер русской революции.

Поднявшись на задние лапы, крестьянский медведь бывает страшен в своем гневе. Но дать своему возмущению сознательное выражение он не способен. Ему нужен руководитель. Впервые в мировой истории восставшее крестьянство нашло верного вождя в лице пролетариата.

4 миллиона промышленных и транспортных рабочих руководили сотней миллионов крестьян. Таково естественное и неизбежное взаимоотношение пролетариата и крестьянства в революции.

Национальный вопрос

Вторым революционным резервом являлись угнетенные нации, тоже, впрочем, преимущественно крестьянские по составу. С исторической запоздалостью страны тесно связан экстенсивный характер развития государства, которое, как масляное пятно, расползалось от московского центра к периферии. На востоке оно подчинило себе еще более отсталые народности, чтобы, опираясь на них, душить затем более развитые национальности на западе. К 70 миллионам великороссов, составивших главный массив населения, прибавилось постепенно около 90 миллионов "инородцев".

Так сложилась империя, в составе которой господствующая национальность составляла только 43% населения, а 57% падали на национальности различных степеней культуры и бесправия. Национальный гнет в России был несравненно грубее, чем в соседних государствах, не только по западную, но и по восточную границу. Это сообщало национальной проблеме огромную взрывчатую силу.

Либеральная русская буржуазия в национальном вопросе, как и в аграрном, не хотела идти дальше поправок к режиму гнета и насилия. "Демократические" правительства Милюкова и Керенского, отражавшие интересы великорусской буржуазии и бюрократии, как бы торопились в течение 8 месяцев своего существования внушить недовольным нациям: вы получите только то, что вырвете.

Неизбежность развития центробежных национальных движений в России Ленин учел заблаговременно. Большевистская партия в течение ряда лет упорно боролась за право наций на самоопределение, т. е. на полное государственное отделение. Только такой смелой постановке национального вопроса русский пролетариат мог постепенно завоевать доверие угнетенных народностей.

Национально-освободительное движение, как и аграрное, направлялось по необходимости против официальной демократии, усиливая пролетариат и вливаясь в русло октябрьского переворота.

Перманентная революция

Так раскрывается перед нами постепенно загадка пролетарского переворота в исторически запоздалой стране. Марксистские революционеры задолго до событий предвидели общий ход революции и будущую роль русского пролетариата. Может быть, мне будет позволено привести здесь короткие выдержки из моей собственной работы 1905 года.

"В стране, экономически более отсталой, пролетариат может оказаться у власти раньше, чем в стране капиталистически передовой...

Русская революция создает... такие условия, при которых власть может (при победе революции должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть свой государственный гений.

...Судьба самых элементарных революционных интересов крестьянства... связывается с судьбой всей революции, т. е. с судьбой пролетариата. Пролетариат у власти предстанет пред крестьянством как класс-освободитель.

Пролетариат вступит в правительство как революционный представитель нации, как признанный народный вождь в борьбе с абсолютизмом и крепостным варварством...

Пролетарский режим на первых же порах должен будет приняться за разрешение аграрного вопроса, с которым связан вопрос о судьбе огромных масс населения России".

Я счел необходимым привести эту цитату как свидетельство того, что излагаемая мною сегодня теория октябрьского переворота не есть беглая импровизация и не построена задним числом под напором событий; нет, в виде политического прогноза она предшествовала задолго самому перевороту. Вы согласитесь, что теория вообще ценна постольку, поскольку помогает предвидеть ход развития и целесообразно воздействовать на него. В этом и состоит, вообще говоря, неизмеримое значение марксизма как орудия общественной и исторической ориентировки.

Я жалею, что рамки доклада не позволяют мне значительно расширить приведенную цитату; ограничусь поэтому кратким резюме работы 1905 года в целом.

Русская революция по непосредственным задачам – буржуазная революция. Но русская буружазия антиреволюционна. Победа революции мыслима лишь как победа пролетариата. Но победоносный пролетариат не остановится на программе буржуазной демократии, а перейдет к программе социализма. Русская революция явится первым этапом мировой социалистической революции.

Такова теория перманентной революции, выдвинутая мною в 1905 году и подвергавшаяся жестокой критике под именем "троцкизма". Вернее, такова одна часть этой теории. Другая ее часть, особенно актуальная в наше время, гласит:

Современные производительные силы давно переросли национальные рамки. Социалистическое общество в национальных границах неосуществимо. Как бы ни были значительны экономические успехи изолированного рабочего государства, программа "социализма в одной стране" представляет собою международную утопию. Только европейская, а затем и мировая федерация социалистических республик может стать действительной ареной гармонического социалистического общества.

Сегодня, после проверки событий, я вижу меньше чем когда-либо основания отказываться от этой теории.

Большевизм

Нужно ли после всего сказанного еще раз вспоминать о фашистском писателе Малапарте, который приписывает мне тактику, независимую от стратегии и сводящуюся к техническим рецептам инсуррекции, пригодным всегда и под всеми меридианами? Хорошо, по крайней мере, что фамилия злополучного теоретика государственных переворотов позволяет без труда отличить его от победоносного практика государственных переворотов: никто не рискует смешать Малапарте с Бонапарте!

Без вооруженного восстания 7 ноября 1917 года советское государство не существовало бы. Но само восстание не свалилось с неба. Для Октябрьской революции нужен был ряд исторических предпосылок:

1. гниение старых господствующих классов, дворянства, монархии и бюрократии;

2. политическая слабость буржуазии, отсутствие у нее корней в народных массах;

3. революционный характер крестьянского вопроса;

4. революционный характер проблемы угнетенных наций;

5. значительный социальный вес пролетариата.

К этим органическим предпосылкам надо присоединить два крайне важных конъюнктурных условия:

6. революция 1905 года явилась великой школой, или, по выражению Ленина, генеральной репетицией революции 1917 года; достаточно сказать, что Советы как незаменимая организационная форма единого пролетарского фронта в революции были впервые созданы в 1905 г.;

7. империалистская война обострила все противоречия, выбила из неподвижности самые отсталые массы и тем подготовила грандиозный размах катастрофы.

Однако все эти условия, вполне достаточные для взрыва революции, не были достаточны для того чтобы обеспечить победу революции. Для завоевания власти пролетариату необходима была

8. пролетарская партия.

Я называю это условие последним по счету только потому, что это соответствует логической последовательности, а не потому, что отвожу партии последнее место по значению. Нет, я далек от этой мысли. Либеральная буржуазия, – та может захватывать и не раз захватывала власть в результате боев, в которых сама она не участвовала: на то у нее и велколепно развиты все хватательные органы. Но трудящиеся классы в ином положении: они приучены отдавать, а не брать. Они работают, терпят, пока могут, надеются, теряют терпение, восстают, сражаются, умирают, доставляют другим победу, бывают обмануты, впадают в уныние и снова сгибают спины... Такова история народных масс под всеми режимами. Чтобы крепко и надежно взять в свои руки власть, русскому пролетариату нужна была партия, превосходящая все другие партии ясностью мысли и революционной решимостью.

Партия большевиков, которую не раз определяли как самую революционную партию в истории человечества, явилась живым сгустком новейшей истории России, всего, что было в ней динамического. Более того, революционные тенденции европейского и мирового развития временно нашли в русском большевизме наиболее законченное выражение.

Условием подъема народов России давно уже являлось низвержение царизма. Но для разрешения этой исторической задачи не хватало сил. Русская буржуазия боялась революции. Интеллигенция пробовала поднять крестьянство. Неспособный к обобщению собственных бедствий и задач мужик не отвечал на зов. Интеллигенция вооружилась динамитом. Целое поколение сгорело в этой борьбе.

Первого мая 1887 года Александр Ульянов совершил последнее из больших террористических покушений той эпохи. Замысел взорвать Александа III не удался. Ульянов и его сообщники были повешены. Попытка заменить революционный класс химическим препаратом потерпела крушение. Даже самая героическая интеллигенция без масс – ничто.

Под непосредственным впечатлением этих фактов и этого вывода вырос и сложился младший брат Александра Ульянова, Владимир, впоследствии Ленин, самая большая фигура русской истории. Уже в юности он стал на почву марксизма и повернулся лицом к пролетариату. Ни на минуту не упуская из виду деревню, он путь к крестьянству искал через рабочих. Унаследовав от революционных предшественников решимость, самоотвержение, готовность идти до конца, Ленин с молодых лет стал воспитателем нового поколения революционной интеллигенции и передовых рабочих.

В 1883 возникла в эмиграции первая марксистская группа (Плеханов). В 1898 г. формально провозглашена на тайном съезде Российская социал-демократическая рабочая партия (мы все назывались в те времена социал-демократами). В 1903 году начался раскол между большевиками и меньшевиками. В 1912 г. большевистская фракция окончательно становится самостоятельной партией.

Классовую механику общества она изучила в боях, на грандиозных событиях двенадцати лет (1905-1917). Она воспитала кадры, одинаково способные и на инициативу и на подчинение. Дисциплина революционного действия опиралась на единство доктрины, на традиции совместных боев, на доверие к испытанному руководству.

Такою стояла партия в 1917 году. Пренебрегая официальным "общественным мнением" и бумажными громами интеллигентской печати, она равнялась по движению тяжелых масс. Заводы, как и полки, она твердо держала на учете. Крестьянские миллионы все больше тяготели к ней. Если под "нацией" понимать не привилегированную верхушку, а большинство народа, т. е. рабочих и крестьян, то большевизм становится в течение 1917 г. подлинно национальной, т. е. народной партией.

В сентябре [1917 г.] Ленин, вынужденный скрываться в подполье, подал сигнал. "Кризис назрел, – час восстания близок!" Он был прав. Правящие классы уперлись в тупик перед военной, земельной и национальной проблемами. Буржуазия окончательно потеряла голову. Демократические партии, меньшевики и так называемые "социалисты-революционеры", оттолкнули от себя массы поддержкой империалистской войны, политикой бессильных компромиссов, уступками буржуазным и феодальным собственникам. Пробужденная армия не хотела более воевать во имя чуждых ей целей. Не слушая демократических поучений, крестьяне выкуривали помещиков из поместий. Угнетенная национальная периферия империи поднималась против петроградской бюрократии. В важнейших рабочих и солдатских Советах господствовали большевики. Рабочие и солдаты требовали действий. Нарыв созрел. Нужен был удар ланцетом.

Только в этих социальных и политических условиях восстание оказалось возможно. Тем самым оно стало необходимо. Но с восстанием не шутят. Горе хирургу, который небрежно действует ланцетом! Восстание есть искусство. У него есть свои законы и правила.

Партия провела Октябрьское восстание с холодным расчетом и пламенной решимостью. Именно благодаря этому она победила почти без жертв. Через победоносные Советы большевизм стал во главе страны, занимающей одну шестую часть земной поверхности. (Аплодисменты.)

Пятнадцать лет

Большинство моих сегодняшних слушателей, надо думать, еще вовсе не занимались политикой в 1917 году. Тем лучше: молодому поколению предстоит несомненно много интересного, хотя и не легкого впереди. Но представители старшего поколения в этом зале прекрасно помнят, разумеется, как встречено было пришествие большевиков к власти: как курьез, как скандал или, чаще всего, как кошмар, который рассеется с первым утренним лучом. Большевики продержатся 24 часа! Неделю! Месяц! Год! Сроки пришлось, однако, отодвигать все дальше... Правящие всего мира ополчились против первого рабочего государства. Разжигание гражданской войны, новые и новые интервенции, блокада. Так проходили год за годом. История успела уже отсчитать 15 лет существования советской власти.

Да, скажет иной противник, октябрьская авантюра оказалась гораздо прочнее, чем многие из нас думали. Пожалуй даже, это и не была вполне "авантюра". Но сохраняет все же свою силу вопрос: что достигнуто столь дорогой ценой? Осуществлены ли те ослепительные задачи, которые провозглашались большевиками накануне переворота?

Прежде чем ответить предполагаемому противнику, замечу, что самый вопрос не нов; наоборот, он следует за Октябрьской революцией по пятам, со дня ее рождения.

Французский журналист Клод Анэ, находившийся во время революции в Петрограде, писал уже 27 октября 1917 г.: "Максималисты (так французы называли в те дни большевиков) взяли власть, – и великий день настал. Наконец-то, – говорю я себе, – я увижу осуществление социалистического рая, который нам обещают уже столько лет... Великолепное приключение! Привилегированная позиция!" И т. д. Какая искренняя ненависть под ироническими приветствиями! Уже на следующее утро после взятия Зимнего дворца реакционный журналист поспешил предъявить свою карточку на право входа в Эдем. С тем большей бесцеремонностью противники злорадствуют по поводу того, что страна Советов и сегодня, пятнадцать лет спустя после переворота, еще очень мало походит на царство всеобщего благополучия. К чему же революция? К чему ее жертвы?

Уважаемые слушатели! Я позволю себе думать, что противоречия, трудности, ошибки и бедствия советского режима знакомы мне не меньше, чем кому бы то ни было. Я лично никогда не скрывал их, ни в речах, ни в печати. Я считал и считаю, что революционная политика, в отличие от консервативной, не может быть основана на маскировке. "Высказывать то, что есть", – таков должен быть высший принцип рабочего государства.

Но в критике, как и в творчестве, нужны правильные пропорции. Субъективизм – плохой советчик, особенно в больших вопросах. Сроки нужно сопоставлять с задачами, а не с индивидуальными настроениями. Пятнадцать лет? Как много для личной жизни! За этот срок немало в нашем поколении сошло в могилу, у остальных прибавилось без счета седых волос. Но те же пятнадцать лет – какой ничтожный срок в жизни народа! Только минута на часах истории.

Капитализму понадобились столетия, чтобы отстоять себя в борьбе со средневековьем, поднять науку и технику, провести железные дороги, натянуть электрические провода. А затем? А затем – человечество оказалось ввергнуто капитализмом в ад войн и кризисов! Социализму же его противники, т. е. сторонники капитализма, отпускают лишь полтора десятилетия на то, чтобы построить земной рай со всеми удобствами. Нет, таких обязательств мы на себя не брали. Таких сроков никогда не назначали. Процессы великих преобразований надо мерять адекватными им масштабами.

Я не знаю, будет ли социалистическое общество похоже на библейский рай. Весьма сомневаюсь в этом. Но в Советском Союзе еще нет социализма. Там господствует переходный строй, полный противоречий, отягощенный тяжелым наследием прошлого, к тому же находящийся под враждебным давлением капиталистических государств. Октябрьская революция возвестила принцип нового общества. Советская республика показала лишь первую стадию его осуществления. Первая лампочка Эдисона была очень плоха. Под ошибками и промахами первого социалистического строительства надо уметь различать будущее!

Жертвы революции

Но бедствия, обрушивающиеся на живых людей! Оправдываются ли последствия революции, вызываемые ею жертвы? Бесплодный, чисто риторический вопрос! Как будто процессы истории допускают бухгалтерский баланс. С таким же правом можно пред лицом трудностей и горестей личного существования спросить: стоит ли вообще родиться на свет? Гейне писал на этот счет: "И дурак ждет ответа..." Меланхолические размышления не мешали до сих пор людям ни рождать, ни рождаться. Самоубийцы, даже в дни небывалого мирового кризиса, составляют, к счастью, незначительный процент. Народы же вообще не кончают самоубийством. Из невыносимых тягот они ищут выхода в революции.

Кто возмущается по поводу жертв социальных переворотов? Чаще всего те, которые подготовляли и прославляли жертвы империалистской войны или, по крайней мере, легко мирились с ними. Наша очередь спросить: оправдала ли себя война? что дала? чему научила? (аплодисменты).

Реакционный историк Ипполит Тэн в своем одиннадцатитомном пасквиле на Великую французскую революцию не без злорадства изображает страдания французского народа в годы диктатуры якобинцев и после того. Особенно тяжко приходилось городским низам, плебеям, тем самым, которые в качестве санкюлотов518 отдали революции лучшую часть своей души. Они или их жены стояли теперь холодные ночи напролет в хвостах, чтобы утром вернуться с пустыми руками к семейному очагу без огня. На десятом году революции Париж был беднее, чем накануне ее.

Тщательно подобранные, отчасти искусственно подтасованные факты служат Тэну для того, чтобы обосновать обвинительный приговор: плебеи хотели-де быть диктаторами – и довели себя до нищеты. Трудно представить более плоское морализирование! Великая французская революция вовсе не исчерпывается голодными хвостами у булочных. Вся современная Франция, в некоторых отношениях вся современная цивилизация, вышла из купели французской революции!

Во время гражданской войны в С[оединеных] Штатах в 60-х годах прошлого столетия погибло 50.000 душ. Оправданы ли эти жертвы? С точки зрения американских рабовладельцев и шедших заодно с ними господствующих классов Великобритании – нет. С точки зрения прогрессивных сил американского общества, с точки зрения негров и британских рабочих – полностью. А с точки зрения развития человечества в целом? На этот счет не может быть сомнений. Из гражданской войны 60-х годов вышли нынешние С[оединенные] Штаты с их неистовой деловой инициативой, рационализованной техникой, экономическим размахом. На эти завоевания американизма человечество будет опираться, строя новое общество.

Октябрьская революция глубже всех предшествующих вторглась в святая святых общества: отношения собственности. Тем более длительные нужны сроки, чтобы творческие последствия революции обнаружились во всех областях жизни. Но общее направление преобразований ясно уже и сейчас. Перед своими капиталистическими обвинителями у Советской республики во всяком случае нет основания опускать голову и говорить языком извинений.

Рост производительности труда

Наиболее объективным и бесспорным критерием прогресса является рост производительности общественного труда. Оценка Октябрьской революции под этим углом зрения уже произведена на опыте. Принцип социалистической организации впервые в истории доказал свою способность давать в короткий срок небывалые производительные эффекты.

Кривая промышленного развития России в грубых показателях такова: 1913 – последний год перед войною, примем за 100; 1920 г. – высшая точка гражданской войны есть низшая точка промышленности – 25, четверть довоенного производства; 1925 – подъем до 75, три четверти довоенного производства; 1929 – около 200; 1932 – 300, т. е. в три раза выше, чем накануне войны.

Картина становится еще ярче в свете международных показателей. С 1925 г. по 1932 г. промышленное производство в Германии уменьшилось на треть, в С[оединенных] Штатах почти наполовину, в СССР увеличилось в 4 с лишним раза. Эти цифры говорят сами за себя.

Я совсем не собираюсь отрицать или скрывать теневые стороны советского хозяйства. Эффект индустриальных показателей чрезвычайно снижается неблагоприятным развитием сельского хозяйства, т. е. той отрасли, которая, по существу, еще не поднялась до социалистических методов и в то же время сразу переведена на путь коллективизации без достаточной подготовки, скорее бюрократически, чем технически и экономически. Это очень большой вопрос, который выходит, однако, за рамки моего доклада.

Приведенные индексы требуют и еще одной существенной оговорки. Бесспорные и в своем роде ослепительные успехи советской индустриализации нуждаются в дальнейшей экономической проверке с точки зрения взаимного соответствия разных элементов хозяйства, их динамического развития и, следовательно, их полезного действия. Здесь неизбежны еще великие трудности и даже попятные толчки. Социализм не выходит в готовом виде из пятилетки, как Минерва из головы Юпитера, или Венера из пены морской. Предстоят еще десятилетия упорного труда, ошибок, поправок и перестроек. Не забудем, сверх того, что социалистическое строительство по самому существу своему может найти завершение только на международной арене.

Но даже и самый неблагоприятный экономический баланс достигнутых ныне результатов мог бы обнаружить лишь неправильность предварительных расчетов, ошибки плана и промахи руководства; но не мог бы ни в каком случае опровергнуть эмпирически установленный факт: способность рабочего государства поднять производительность коллективного труда на небывалую высоту. Этого завоевания, имеющего всемирно-исторический характер, уж никто и ничто не отнимет.

Две культуры

Вряд ли стоит после сказанного останавливаться на жалобах, будто Октябрьская революция привела в России к снижению культуры. Это голос потревоженных гостиных и салонов. Опрокинутая пролетарским переворотом дворянски-буржуазная "культура" представляла лишь сусальную позолоту варварства. Оставаясь недоступной русскому народу, она внесла мало нового в сокровищницу человечества.

Но и относительно этой культуры, столь оплакиваемой белой эмиграцией, надо еще уточнить вопрос: в каком смысле она разрушена? В одном единственном: опрокинута монополия ничтожного меньшинства на блага культуры. Но все, что было действительно культурного в старой русской культуре, осталось неприкосновенным. Гунны большевизма не растоптали ни завоеваний мысли, ни произведений искусства. Наоборот, тщательно собрали памятники человеческого творчества и привели их в образцовый порядок. Культура монархии, дворянства и буржуазии стала ныне культурой исторических музеев.

Народ усердно посещает эти музеи. Но он не живет в них. Он учится. Он строит. Один тот факт, что Октябрьская революция научила русский народ, десятки народов царской России читать и писать, стоит неизмеримо выше всей прошлой оранжерейной русской культуры. (Аплодисменты.)

Октябрьская революция заложила основы новой культуры, рассчитанной не на избранных, а на всех. Это чувствуют народные массы всего мира. Отсюда симпатии к Советскому Союзу, столь же горячие, сколь горяча была ранее ненависть к царской России.

Уважаемые слушатели! Вы знаете, что человеческий язык является незаменимым орудием не только для наименования явлений, но и для их оценки. Отбрасывая случайное, эпизодическое, искусственное, язык впитывает в себя все коренное, характерное, полновесное. Обратите внимание, с какой чуткостью языки цивилизованных наций отметили две эпохи в развитии России. Дворянская культура внесла в мировой обиход такие варваризмы, как царь, казак, погром, нагайка. Вы знаете эти слова и что они означают. Октябрь ввел во все языки мира такие слова, как большевик, Совет, колхоз, госплан, пятилетка. Здесь практическая лингвистика произносит свой высший исторический суд! (Аплодисменты.)

Революция и национальный характер

Самое глубокое значение каждой великой революции, труднее всего поддающееся непосредственному измерению, состоит в том, что она оформляет и закаляет национальный характер. Представление о русском народе как о народе медлительном, пассивном, мечтательно-мистическом широко распространено, и не случайно: оно имеет свои корни в прошлом. Но до сих пор еще на Западе не оценены достаточно те глубокие изменения, которые внесла в народный характер революция. Да и могло ли быть иначе?

Каждый человек с жизненным опытом может вызвать в своей памяти образ знакомого юноши, впечатлительного, лирического, излишне чувствительного, который затем под действием сильного нравственного толчка сразу окреп, закалился, стал неузнаваем. В развитии целой нации подобные нравственные превращения совершает революция.

Февральское восстание против самодержавия, борьба против дворянства, против империалистской войны, – за мир, за землю, за национальное равноправие; Октябрьское восстание, низвержение буржуазии и тех партий, которые хотели соглашения с буржуазией; три года гражданской войны на кольцевом фронте в 8000 километров; годы блокады, нужды, голода, эпидемий; годы напряженного хозяйственного строительства, среди новых трудностей и лишений, – это суровая, но великая школа. Тяжелый молот дробит стекло, но кует сталь, – молот революции кует сталь народного характера. (Аплодисменты.)

"Кто же поверит, – с возмущением писал вскоре после переворота один из русских генералов Залесский, – чтобы дворник или сторож сделался бы вдруг председателем суда; больничный служитель – заведующим лазаретом; цирюльник – большим чиновником; прапорщик – главнокомандующим; чернорабочий – градоначальником; слесарь – начальником мастерской".

"Кто же поверит?" Пришлось поверить. Нельзя было не поверить, когда прапорщик разбил генералов; градоначальник из чернорабочих смирил сопротивление старой бюрократии; смазчик вагонов наладил транспорт; слесаря в качестве директоров подняли промышленность... Кто же поверит? Пусть попробуют теперь этому не верить!

В объяснение исключительной выносливости, которую проявляют народные массы Советского Союза за годы революции, некоторые иностранные наблюдатели ссылаются, по старой памяти, на пассивность русского характера. Грубый анахронизм! Революционные массы переносят лишения терпеливо, но не пассивно: они строют своими руками лучшее будущее и хотят построить его во что бы то ни стало! Но пусть классовый враг попробует извне навязать этим терпеливым массам свою волю... нет, лучше пусть уж не пробует! (Аплодисменты.)

Подчинить разуму хозяйство

Попытаемся, в заключение, установить место Октябрьского переворота не только в истории России, но в истории человечества.

В 1917 году на протяжении 8 месяцев сходятся две исторические кривые. Февральский переворот, запоздалый отголосок великих боев, разыгрывавшихся в предшествующие столетия на территории Нидерландов, Англии, Франции, почти всей континентальной Европы, примыкает к серии буржуазных революций. Октябрьский переворот возвещает и открывает господство пролетариата. На территории России первое свое большое поражение потерпел мировой капитализм. Цепь порвалась на слабейшем звене. Но порвалась цепь, а не только звено.

Капитализм исторически пережил себя как мировая система. Он перестал выполнять свою основную миссию – подъем человеческого могущества и богатства. Остановиться на достигнутой ступени человечество не может. Только новое повышение производительных сил при помощи плановой, т. е. социалистической организации производства и распределения может обеспечить людям – всем людям – достойный уровень существования и в то же время дать им драгоценное чувство свободы по отношению к их собственному хозяйству. Свободы в двух отношениях: во-первых, человек не вынужден будет отдавать физическому труду главную часть своей жизни; во-вторых, человек перестанет зависеть от законов рынка, от слепых и темных сил, которые складываются за его спиною. Он будет строить свое хозяйство свободно, по плану, с циркулем в руках. Дело идет на этот раз о том, чтобы просветить насквозь, рентгенизировать анатомию общества, обнаружить все его тайны и подчинить все его функции разуму и воле коллективного человека.

В этом смысле социализм должен стать новой ступенью в историческом восхождении человечества. Для нашего первобытного предка, который впервые вооружился каменным топором, вся природа представляла заговор таинственных и враждебных сил. Естественные науки рука об руку с практической технологией осветили с того времени природу до самых ее глубин. При помощи электрической энергии физик учиняет ныне расправу над ядром атома. Не далек уже час, когда наука, играя, разрешит задачу алхимии и станет превращать навоз в золото, а золото в навоз. Там, где неистовствовали демоны и фурии природы, ныне все смелее повелевает индустриальная воля человека.

Но победоносно борясь с природой, человек строил свои отношения к другим людям слепо, почти как пчелы и муравьи. С запозданием и крайне неуверенно он подходил к проблемам человеческого общества. Он начал с религии, чтоб затем перейти к политике. Реформация явилась первым успехом критического разума в той области, где царила мертвая традиция. (Неожиданные крики "Браво!", очевидно, со стороны группы студентов-теологов).

От церкви критическая мысль перешла к государству. В борьбе с абсолютизмом и средневековыми сословиями родилась и окрепла доктрина народного суверенитета и прав человека и гражданина; сложилась система парламентаризма. Критическая мысль проникла в область государственного управления. Политический рационализм демократии означал высшее достижение революционной буржуазии.
Но между природой и государством стоит хозяйство. От тирании старых стихий, земли, воды, огня и воздуха человека освободила техника, но только затем, чтобы подчинить его себе. Человек перестал быть рабом природы, чтобы стать рабом машины и еще хуже: рабом спроса и предложения. Нынешний мировой кризис особенно трагически свидетельствует о том, в какой мере человек, спускающийся на дно океана, поднимающийся в стратосферу, разговаривающий с антиподами на невидимых волнах, – в какой мере этот гордый и дерзкий повелитель природы является рабом слепых сил своего собственного хозяйства! Историческая задача нашей эпохи состоит в том, чтоб заменить разнузданную игру рынка разумным планом, дисциплинировать производительные силы, заставить их работать в гармонии друг с другом, покорно служа потребностям человека. Только на этой новой социальной основе человек выпрямит усталую спину и станет – каждый и каждая, не только избранные – полноправным гражданином в царстве мысли! (Аплодисменты.)

Поднять человеческую расу

Но это не конец пути. Нет, это только его начало. Человек называет себя венцом создания. Он имеет на это некоторые права. Но кто сказал, что нынешний человек является последним и высшим представителем рода?

Нет, он физически, как и духовно, очень далек от совершенства, этот биологический недоносок, заболевший мыслью и не нашедший для себя органического равновесия.

Человечество не раз давало, правда, гигантов мысли и дела, которые поднимаются над современниками, как вершины над горной цепью. Людской род вправе гордиться своим Аристотелем, Шекспиром, Дарвиным, Бетховеном, Лапласом, Гете, Марксом, Эдисоном, Лениным. Но почему они так редки? Прежде всего потому, что они выходили почти исключительно из высших и средних классов; за редкими исключениями, проблески гениальности в угнетенных толщах народа погибали без расцвета. На также и потому, что самый процесс зачатия, развития и воспитания человека оставался и остается в основном делом случайности, не освещен насквозь, не рентгенизирован теорией и практикой, не подчинен сознанию и воле.

Антропология, биология, физиология, психология накопили горы материалов, чтобы поставить перед человеком во всем объеме задачу его собственного физического и духовного совершенствования и роста. Психоанализ приподнял гениальной рукой Зигмунда Фрейда крышку над тем колодцем, который называется поэтически "душой" человека. Оказалось, что наша сознательная мысль составляет только частицу в работе темных психических сил. Ученые-водолазы спускаются на дно океана и фотографируют таинственных рыб. Мысль человека, спустившись на дно его собственного душевного колодца, должна осветить наиболее таинственные движущие силы психики и подчинить их разуму и воле.

Совладав с анархическими силами собственного общества, человек возьмет самого себя в обработку, в ступу, в реторту химика. Человечество впервые взглянет на себя, как на сырой материал или в лучшем случае на физический и психический полуфабрикат. Социализм будет означать прыжок из царства необходимости в царство свободы также и в том смысле, что нынешний противоречивый, негармоничный человек расчистит дорогу новой, более высокой и более счастливой расе. (Аплодисменты. Часть аудитории поет "Интернационал").

27 ноября 1932 г.

---