От Георгий Ответить на сообщение
К C.КАРА-МУРЗА Ответить по почте
Дата 28.12.2005 14:37:14 Найти в дереве
Рубрики Тексты; Версия для печати

А вот очень интересная статья (*+)


http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg542005/Polosy/11_2.htm

Пламенный либерал? Убеждённый консерватор?
За Иваном Сергеевичем Тургеневым прочно закрепилась репутация западника и либерала.
Но современное прочтение романов Тургенева – особенно трёх последних: «Отцы и дети», «Дым», и «Новь» – заставляют во многом иначе посмотреть на позиции, защищаемые этим русским писателем, остающимся, к сожалению, так до конца
и непрочитанным.


Приведу сцену из романа «Новь», начатого писателем в 1870 году, почти через 10 лет после опубликования Манифеста об освобождении крестьян. Тогда на смену феодализму пришёл капитализм. И что же изменилось в стране? Герои романа горячо спорят как раз об этом. Их фамилии: Сипягин, Калломейцев и Соломин. Первые двое – дворяне, помещики, люди, близкие к власти. Словом, элита. Третий, Соломин – человек простого звания, однако получивший, говоря языком наших дней, практику менеджмента в Англии. В момент действия романа он – управляющий на купеческой фабрике.
Соломин утверждает: «Промышленные заведения – не дворянское дело». С ним не согласен Калломейцев: «Вы считаете эти занятия унизительными для дворянства?» Соломин уточняет: «...я имел в виду правильные промышленные предприятия; говорю: правильные – потому что заводить собственные кабаки да променные мелочные лавочки, да ссужать мужичков хлебом и деньгами за сто и за полтораста процентов, как теперь делают многие из дворян-владельцев, – я подобные операции не могу считать настоящим финансовым делом».
Сегодня точка зрения Соломина именуется не иначе как «совковая». Писатель нигде не вступает в дискуссию напрямую. Однако свои симпатии не скрывает. Так, рисуя портрет Калломейцева (уничижительная для дворянина – Кал-ло-мейцев), он как бы мимоходом бросает: этот аристократ «был тем бесчеловечнее в своих требованиях, что лично с крестьянами дела никогда не имел – не допускать же их в свой раздушенный европейский кабинет! – а ведался с ними через приказчика». В другом месте автор говорит ещё чётче: Калломейцев «принадлежал именно к этой новой породе помещиков-ростовщиков»…
Приведённого выше спора, думаю, достаточно для того, чтобы признать: Ивану Сергеевичу Тургеневу активно не нравятся дворяне, так сказать, капиталистического разлива. Однако мы помним, что и помещиков-крепостников писатель тоже не жаловал. Как понимать такую противоречивость? Попробуем разобраться.
Роман «Отцы и дети» актуален буквально на каждой странице. Начнём с первой.
Николай Петрович Кирсанов, помещик средней руки, встречает на ямской станции сына Аркадия, окончившего университетский курс в Санкт-Петербурге и теперь возвращающегося в родные пенаты космополитом и одновременно ультралибералом. Навстречу героям романа катят крестьянские телеги.
«Куда это они едут, в город, что ли?» – как бы раздумывая вслух, спрашивает Николай Павлович. И сам себе отвечает: «Полагать надо, что в город. В кабак...»
Напомню: идёт весна 1859 года. Крепостное право формально не отменено. Именно поэтому Василий Иванович Базаров – отец ещё одного героя романа – Евгения Базарова – по-прежнему порет своих оброчных мужиков за пьянство. В то же время этого не позволяет себе либерал Кирсанов-старший.
Кирсанов, не дожидаясь царского «рескрипта», поспешил отпустить своих мужиков на свободу, одновременно отобрав гарантированное крепостной зависимостью право на труд. На их полях у Кирсанова уже трудятся наёмные работники. А крепостному мужику предоставлено право жить, как ему хочется. Вот он и шляется по кабакам в те дни, когда следует пахать.
Правда, побывав у Кирсановых на скотном дворе, Базаров не без злорадства отмечает, что к большим переменам новый подход к хозяйствованию не привёл: «Скот плохой, и лошади разбитые. Строения тоже подгуляли, и работники смотрят отъявленными ленивцами». Тем не менее выгоду от освобождения крестьян либералы Кирсановы всё же получили. Они освободили себя, говоря по-современному, от «социалки». И даже успели с выгодой для себя распродать кое-что из общинной собственности.

Последнее утверждение для многих новость. Её истоки – историческое невежество, годами воспитываемое коммунистами, при которых чтение работ даже такого безобидного историка, как В.О. Ключевский, не поощрялось. Поэтому к романам Тургенева, других русских классиков сегодня необходимы подробнейшие комментарии. Иначе всё наиболее существенное в них проскользнёт мимо сознания современного читателя.
Читаем: «Только однажды Павел Петрович пустился было в состязание с нигилистом по поводу модного в то время вопроса о правах остзейских дворян». Уверен, не так много среди нынешних читателей наберётся тех, кто знает, о чём пытался затеять разговор с Базаровым Павел Петрович Кирсанов. А ведь тут ключ к пониманию всего романа. Почему? А дело в том, что именно «остзейским дворянам» Александр II посоветовал стать «прорабами» задуманной им «перестройки».
Кстати, поначалу власть вообще боялась употреблять такие слова, как «освобождение» и «реформа». Предпочитали пользоваться более туманными и фактически бессодержательными фразами типа заботы «об улучшении участи крепостных крестьян». Стоило это написать, как тут же на память пришло недавнее выступление нынешнего вице-премьера Александра Жукова. Тот тоже, дабы не будоражить население, предложил исключить из дальнейшего употребления слово «реформа», заменив его словом «улучшение».
Но вернёмся к «остзейским дворянам». Упомянутый выше «совет» был дан царём прибалтийским помещикам 20 ноября 1857 года. Таким образом, между этим событием и теми, которые описаны в «Отцах и детях», прошло два года. За это время в поместье братьев Кирсановых многое изменилось. Крестьяне получили возможность в самое пахотное время разъезжать «на разнузданных лошадях» по кабакам. Как говорится, да здравствует свобода!
Путники въехали во двор помещичьей усадьбы. «Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ». Нынешнему читателю и данная деталь, к сожалению, ничего не говорит. А она важнейшая. Дело в том, что при крепостном праве согласно традиции, идущей ещё от системы пожизненного найма, известного как холопство, дворовый человек не владел личной собственностью. В том числе и собственным домом. Он жил на всём господском и находился до самой смерти под крышей помещичьей усадьбы.
А что сделал Николай Петрович Кирсанов, отпустив дворовых на волю? По сути, он выгнал людей на улицу, где они оказались без работы, без куска хлеба и без крыши над головой. Но свободными. Ура! Хвала царю-освободителю! Кстати, именно после реформ 1861 года в России бродяжничество стало массовым явлением. Таким же безобразным, как бомжатничество в наши дни.

Читаем роман далее. «А это впереди, кажется, наш лес?» – спросил Аркадий у отца по дороге в усадьбу. «Да, наш, только я его продал, – отвечает Кирсанов-старший, – в нынешнем году его сводить будут». Аркадий изумлённо восклицает: «Зачем ты его продал?» Отец спокойно отвечает: «Деньги были нужны; притом же эта земля отходит мужикам»… «Жаль леса», – заметил Аркадий и стал глядеть кругом.
Ничего не подозревающих мужиков папа обокрал. Однако этот факт нашего юного либерала и космополита нисколько не взволновал.
Понимает ли это современный читатель? Практически нет, ибо ничегошеньки не знает ни об «остзейских дворянах», ни о том, что же они предложили царю в качестве платы за освобождение крестьян. А предложения те были скроены по европейскому образцу и сводились к тому, чтобы освобождаемые от крепостной зависимости мужики выкупали у помещиков, как выражается В.О. Ключевский, «свою усадебную оседлость». Проще говоря, бароны предлагали крестьянам оплатить помещикам ту землю, которую они – крестьяне – из века в век возделывали.
Если приблизить язык XIX века к современному, то нужно сказать: отмена крепостного права началась, как это зорко углядел Иван Тургенев, с того, что помещики освободили себя от «социалки», существовавшей при крепостном праве. Оно, помимо непременного выделения крестьянину земельного надела, предполагало обеспечение его избой, зерном в неурожайный год и т.д. Понятно, что просвещённый либерал Кирсанов ничего такого для своих крестьян не делал. Иначе его мужики к моменту их освобождения от крепостной зависимости не выглядели бы так по-нищенски: «Как нарочно, мужички встречались все обтёрханные, на плохих клячонках; как нищие в лохмотьях»…
Впрочем, вся либеральная «реформация», проведённая в царствование Александра II, есть не что иное, как ограбление крестьянина, и без того живущего впроголодь. Вот цифры: в виде «отрезов» мужики (а это большинство народа) потеряли свыше 20% своих лучших земель. В губерниях чернозёмных у крестьян отрезали до 30–40% площади наделов.
При этом отходящие крестьянам неудобья оценивались гораздо дороже, чем тогдашняя рыночная цена земельного участка. Система расчётов с помещиками и государством была не без умысла составлена так, что в ней и сегодня непросто разобраться. До полной уплаты выкупа, а он был растянут на 49 лет, крестьяне продолжали оставаться на положении временнообязанных, людей полусвободных. Они были принуждены и далее или исполнять барщину, или платить оброк по 8–12 рублей в год. Даже через 20 лет после начала реформы до 15% крестьян оставались временнообязанными.
Вряд ли Иван Тургенев был знаком с истинными масштабами грабежа крестьян, затеянного царским правительством. Однако пророческое ощущение того, что либеральные реформы, затеянные Александром II, могут завершиться для России небывалой трагедией, у него, несомненно, было.
Он чётко указал на истоки всех потрясений, ожидающих Россию. В 1867 году в журнале «Русский вестник» начинает печататься роман «Дым». В нём Тургенев с огромной тревогой отмечает кровное родство русских либералов с либералами западными. Чрево, рождающее либеральные воззрения и, как следствие, террор, – Запад, к которому с непонятным мистическим преклонением до сих пор относятся даже нравственно здоровые русские люди.
Нравственно нездоровая атмосфера, в которой живут люди на Западе, по мысли писателя, не в состоянии породить ничего иного, кроме гнилых и враждебных христианской морали идей. Но именно они под разными фирменными вывесками, будь то либерализм, анархизм, коммунизм или, как это делается сегодня, монетаризм, выплёскиваются Западом, как зловредный вирус, в Россию, создавая реальную угрозу для её существования.
Во время написания романа «Дым» Тургенев ещё верил, что болезнь излечима, что идущее с Запада либеральное поветрие, вплоть до воспитания страсти к террору, есть не что иное, как «дым», который непременно развеется, стоит только русскому человеку вернуться на Родину.
В 1877 году Тургенев пишет последний роман «Новь», где сообщает о безобразнейших случаях ограбления помещиками крестьян. Попав в сети «новых русских» деятелей типа ростовщика Калломейцева, лицемерно демонстрирующего православие, мужик оказывается перед выбором: либо добровольно лезть в петлю – не в силах расплатиться с долгами, либо браться за топор. Тургенев надеялся, что последнего не произойдёт. Однако как художник-реалист не мог полностью исключить именно такого завершения реформ, проводимых либералами под руководством царя-освободителя. Но кто же в сложившейся ситуации возьмёт на себя роль вожаков и вождей грядущей революции?
И тут в пророчестве писатель был удивительно точен. От его взгляда не удаётся скрыться такой зловещей фигуре, как Евгений Базаров, который, по словам Николая Петровича Кирсанова, «в принсипы не верит, а в лягушек верит». Истоки такой «веры» популярно объясняет сам Базаров.
Утром он идёт на соседнее с усадьбой небольшое болотце. Его спрашивает деревенский мальчишка: «На что тебе лягушки, барин?» Базаров в ответ объясняет: «...я лягушку распластаю да посмотрю, что у неё там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается». Примитивизм суждений этого социального конструктора «нового» человека очевиден.
Что ждать простому крестьянину от людей такого типа? Тургенев, пожалуй, был первым из русских классиков, кто задался этим вопросом. Ответ, к которому он пришёл, не потерял значения и в наши дни. Тупая убеждённость реформаторов типа Базарова в своей непогрешимости пострашнее лицемерного чтения стихов на фоне разорённых деревень либералами типа Кирсанова. «Вульгаристы», как это уже показала наша история, с одинаковым рвением готовы резать по-живому и земноводных гадов, и людей, которых они берутся коренным образом перевоспитывать. Их цель – добиться путём жёсткого социального экспериментаторства над мужиком появления в России такого индивида, который, начав своё существование с чистого листа, станет человеком, живущим и работающим только ради собственной выгоды.

Что же послужило истоком постигшей Россию болезни? Обратимся вновь к сочинениям В. Ключевского. Историк считает: Александром II была отменена последняя, третья, форма крепостного права. Возникла она после 18 февраля 1762 года, когда был издан Манифест о пожаловании «всему российскому благородному дворянству вольности и свободы». Подписал его император Пётр III, а подготовил Роман Воронцов, отец фаворитки царя.
Манифест 1762 года означал конец реформ, начатых в России при Петре I. Тогда поместье, даваемое дворянину, было платой за верную службу. Кто не служит, тот не ест. А что произошло в 1762 году, когда поместья, выделяемые за службу и на время службы, стали вотчинами, то есть имениями, закреплёнными за помещиками в частную собственность навечно?
По-современному это называется приватизацией. После неё Россия превратилась в «империю либерализма», а дворяне в маниловых, плюшкиных и собакевичей. Короче, началось вырождение «элиты» общества.
Но в романе «Отцы и дети» есть человек, сохранивший патриархальную закваску, а вместе с ней и то нравственное здоровье, к которому либеральная зараза не смогла прилепиться. Это Василий Иванович – отец Евгения Базарова, всю жизнь прослуживший полковым лекарем. Он отдал полученную в качестве приданого жены землю крестьянам «исполу», поскольку «считает это своим долгом». Обеспечив таким способом мужика землёй, работой и постоянным куском хлеба, он не устаёт проявлять заботу о физическом и нравственном здоровье своих крепостных. Бесплатно их лечит, а если появляется такая необходимость, то и учит уму-разуму доступными средствами, то есть порет за беспробудное пьянство.
Обычно такое обращение с людьми называется патернализмом. На Западе последний предан анафеме за то, что не уважает свободу и права человека. Наши современные ультралибералы тоже клеймят его позором.
Сегодня модно считать, что именно патернализм привил мужику массу патриархальных отрицательных качеств, мешающих ему сегодня воспользоваться всеми благами либеральной экономики, то есть капитализма.
Чтобы искоренить в народе подобные деструктивные настроения, убеждены нынешние либерал-реформаторы, даже призраку патернализма в России не должно оставаться места. Всё, что хоть издали на него походит, должно быть нещадно выжжено калёным железом. Лишь после этого в стране появится новый человек (вспомните Базарова), способный жить в условиях развитых рыночных отношений, то есть опираясь исключительно на самого себя и видя в другом непременно конкурента.
Что же делать? Писатель не даёт окончательного ответа.
Он создаёт потрясающую картину смерти Евгения Базарова: «Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и… что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвелом лице».
Тургенев надеялся на Божий суд, который непременно воздаст каждому по делам его. К сожалению, приверженность агностицизму, то есть учению, признающему существующим лишь то, что возможно ощутить чисто физически, вряд ли позволит нашим разнокалиберным реформаторам понять глубочайший смысл предостережения, оставленного писателем, до сих пор проходящим по разряду либералов и западников. А ведь всё творчество Тургенева – подтверждение того, что его пророчества обязательно сбываются.

Геннадий ФЁДОРОВ