ДИРИЖИРОВАНИЕ? НЕТ НИЧЕГО ТРУДНЕЕ
----------------------------------------------------------------------------
----
С Евгением Федоровичем Светлановым беседует профессор Геннадий Моисеевич
Цыпин
Г. Ц. - В наше время многие музыканты пробуют свои силы в
дирижировании. Однако удачные попытки, по-моему, не слишком-то часты.
Крупных фигур среди молодых, дирижеров - раз-два и обчелся. Не могли бы вы
высказаться на этот счет, Евгений Федорович?
Е. С. - Я позволю себе начать вроде бы издалека. Но вы увидите, что
это будет иметь прямое отношение к вашему вопросу.
... Зачем человек живет? С какой целью, ради чего выбирает себе
профессию? Какой след в итоге оставляет после себя в жизни? Ведь какой-то
след остается от каждого - и от знаменитости, и от такого человека, который,
казалось бы, ничем особенно не примечателен. Вопрос в том - какой это
след...
Так вот, если перейти к тому, что мы наблюдаем сегодня в мире
музыкального исполнительства, я не могу не сказать, что происходят вещи,
подчас серьезно меня беспокоящие. Невооруженным глазом видно, что все больше
становится людей, которые избирают себе специальность, исходя при этом из
побуждений и стимулов, к коим, мягко говоря, нельзя относиться с уважением.
А ведь это же, повторяю, основное и главное: ЗАЧЕМ, С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ человек
избирает дорогу в жизни. Особенно если эта дорога ведет в направлении
искусства - профессии сугубо творческой по своей сути.
На занятия дирижированием смотрят подчас как на способ завоевать себе
престижное положение, приобрести определенный статус в обществе, добиться
тех или иных благ и т. д. А с такими устремлениями в нашей профессии далеко
не продвинуться, жизнь доказывала это множество раз.
Вот вам и ответ на вопрос - почему мы так часто разочаровываемся в
молодых дирижерах (да и не только в них!), и почему так много вокруг
несложившихся творческих судеб.
Я никогда не устану повторять: дирижирование - это не просто
профессия. Это служение чему-то духовно возвышенному. Это Миссия, если
хотите, а никак не форма самоутверждения. И тем более не способ зарабатывать
себе на жизнь...
Существуют и другие причины, в силу которых молодые музыканты не
оправдывают возлагавшихся на них надежд. Но та причина, на которую я только
что указал, - та, которая ставит во главу угла побудительные мотивы и
стимулы, - по-моему, она основная.
Г. Ц. - Сказанное вами относится, надо полагать, не только к нашим
соотечественникам?
Е. С. - Разумеется. Не только к ним, но и к зарубежным музыкантам
тоже. Я отнюдь не думаю, что проблемы, о которых мы говорим, имеют, так
сказать, сугубо <отечественное> происхождение. Кстати, на Западе в наше
время тоже не слишком-то заметны восходящие светила из числа молодых.
Г. Ц. - Трудная все-таки у вас профессия, Евгений Федорович. - чем
больше людей тянется к ней, тем это очевиднее...
Е. С. - Невероятно трудная! Когда я начинал свою дирижерскую
деятельность, я и не представлял, насколько все это сложно. Сделать так,
чтобы музыка, звучащая у вас в голове, передалась бы другим - и передалась
именно так, как вы ее слышите, - труднее этого, по-моему, в исполнительском
искусстве ничего нет и быть не может. Об этом зачастую забывают те, кто,
сменив специальность, с легкостью встают за дирижерский пульт.
Г. Ц. - Вы учились дирижированию у А. Гаука, вам посчастливилось в
юности видеть таких мастеров, как Н. Голованов, Н. Рахлин, К. Элиасберг, А.
Мелик-Пашаев... Наверное, вы вольно или невольно сравниваете их с теми, кто
пришел им на смену, - с сегодняшним поколением дирижеров. Каждому из нас
свойственно что-то сопоставлять, проводить параллели, особенно в областях,
наиболее нам близких, тех, с которыми связана вся наша жизнь.
Е. С. - Да, мне действительно повезло. Я застал на концертной и
театральной сцене целую плеяду замечательных музыкантов. Вы назвали лишь
некоторых из них; этот ряд можно было бы и продолжить. Разумеется, я жадно
впитывал в себя искусство этих музыкантов, учился у них, да и сегодня еще
продолжаю учиться, слушая их записи, читая книги и статьи, написанные ими,
главное же - размышляя о них, об их судьбах, о том, ЧТО и КАК они делали...
В хронологическом отношении сам я занимаю как бы промежуточное
положение между дирижерами тридцатых-сороковых годов - и нынешними
мастерами. Это дает мне довольно широкий и удобный <угол обзора>. А потому
вы правы, конечно: я иной раз сопоставляю, соотношу то, что видел когда-то -
с тем, что наблюдаю в наши дни.
Не хотелось бы выглядеть этаким ретроградом в нашей беседе, бранящим
все и вся, вздыхающем лишь о вчерашнем. Но и кривить душой тоже не хочу. И
не могу, не в моем характере. Да, о многом из того, что я видел в молодости,
остается сегодня лишь с сожалением вспоминать. Дело в том, понимаете ли, что
люди, чьи имена мы с вами называла выше, - они не просто руководили
оркестровыми коллективами, и не только великолепно интерпретировали ту или
иную музыку. Они воистину сжигали себя в творчестве. Беззаветно и полностью
отдавались музыке. Говоря словами Станиславского, они любили прежде всего
искусство в себе, а не себя в искусстве. Этим-то они и выделялись среди
прочих, этим и запомнились мне, а не только масштабами своих дарований или
чисто профессиональными достоинствами.
Талантливые люди есть и сегодня, их не слишком много, наверное, но
они есть. Таланты встречаются всегда, во все времена. Но я сейчас говорю о
другом: об этической позиции в искусстве, о морально-нравственной стороне,
дела. С годами как-то все больше задумываешься на эту тему, все яснее
сознаешь ее важность. Я часто вспоминаю пушкинские строки:
...Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум.
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград да подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд,
Всех строже оценить сумеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Возвращаясь к тому, о чем вы меня спрашивали ранее, повторю: да, мне
довелось соприкоснуться в юности со многими выдающимися музыкантами. И более
всего запало в память и душу, что это были действительно <взыскательные
художники> - в пушкинском истолковании этих слов.
Г. Ц. - Ну, а если перенестись теперь в более близкие к нам времена?
Е. С. - Что ж, я мог бы назвать ряд артистов, советских и зарубежных,
к которым отношусь с глубоким уважением. Если говорить о дирижерах, я
выделил бы в первую очередь имя Леонарда Бернстайна и, конечно же, Герберта
фон Караяна. Я всегда старался, когда мог, побывать на их выступлениях. Или,
по крайней мере, послушать их записи, посмотреть видеоролики, запечатлевшие
того и другого.
Бернстайн, помимо всего остального, был близок мне и тем, что
занимался не только дирижированием, но и многим другим. Он и композитор, и
автор ряда печатных работ о музыке; он же был создателем прекрасных циклов
телевизионных музыкальных передач. Люблю разносторонних людей! Есть в них
что-то особо привлекательное для меня.
Г. Ц. - А теперь, если не возражаете, вопрос из другой области. Чем,
по-вашему, объяснить такой феномен: присутствуя на выступлениях одних
исполнителей, слышишь только музыку, всецело сосредоточиваешься на ней,
самих артистов вроде бы даже не замечаешь. А в других случаях - чуть ли не
наоборот...
Е. С. - Многим людям нравится, если они выглядят эффектно на эстраде.
Хочется им, как говорится, производить впечатление. Чему же тут
удивляться... Я знаю, есть дирижеры, которые специально отрабатывают свою
жестикуляцию перед зеркалом. Зачем - это надо спросить у них самих, но что
некоторые поступают так, мне известно.
Кстати, я отнюдь не хочу сказать, что среди любителей сценически
эффектного и зрелищно впечатляющего нет по-настоящему талантливых людей.
Есть, разумеется. Просто такова уж их артистическая природа, таково
отношение к миру, к искусству, к самим себе...
Мне лично ближе творческая позиция тех, кто стремится целиком, без
остатка раствориться в музыке. Внешняя, чисто визуальная сторона
исполнения - будь то дирижирование или игра на рояле - мне не представляется
заслуживающей специального внимания. Я убежден: если художник ВНУТРЕННЕ
ИНТЕРЕСЕН, это все равно не останется незамеченным слушателями.
Г. Ц. - А вам не кажется, Евгений Федорович, что концентрация
внимания НА СЕБЕ - проблема в немалой степени возрастная? В молодости, в
начале своего пути, людям обычно хочется выдвинуться, самоутвердиться,
закрепить за собой право на ту или иную деятельность. Отсюда и тяга к
самопоказу. Подчас совершенно непроизвольная, может быть...
Е. С. - Возможно. Лишь бы то, что вы назвали <тягой к самопоказу>,
проходило бы со временем. Желательно - побыстрее.
Ну, а то, что в юности человеком движет стремление обосновать и
доказать свое право ни творческую деятельность - совершенно естественно.
Особенно, когда чувствуешь, что природа нс обделила тебя какими-то
способностями. И вообще: что может быть законнее, нежели желание артиста
быть ПОНЯТЫМ и ОЦЕНЕННЫМ окружающими? Причем, не только в молодости...
Поскольку мы уже заговорили о молодежи, позволю себе дать ей совет:
вбирать в себя, впитывать из жизни все, что сможет пригодиться в работе.
Тот, кто умеет это делать, обладает большими преимуществами; и наоборот:
кому этого не дано - далеко не пойдет. Можете мне поверить - убеждался в
этом множество раз...
Ведь так трудно сказать, знаете ли, что иной раз служит импульсом к
творчеству. Иногда какой-то духовный толчок, полученный от ярко одаренного
человека, встретившегося неожиданно на жизненном пути. В других случаях -
новая книга, спектакль, поездки по новым, ранее незнакомым местам. Все это
великолепный <питательный материал> для творческой мысли. Вы порой и сами
можете не знать - как, когда, каким образом произошли изменения в вашем
художественном сознании. Будете чувствовать только - что-то внутри вас
словно осветилось новым светом; будто что-то скрывалось, дремало в вас, пока
яркое, сильное жизненное впечатление не попало - как стрела - прямо в цель.
Я убежден: музыканты, полагающие, что можно решать свои
профессиональные проблемы лишь сугубо профессиональными средствами, глубоко
заблуждаются. Им кажется иной раз, что, всецело сосредоточиваясь на своей
работе, отгораживаясь от всего <мешающего> и <отвлекающего>, они идут, что
называется, по кратчайшей. Неверно! В искусстве прямая линия далеко не
всегда есть кратчайшая между двумя точками.
Г. Ц. - Подозреваю, некоторые из ваших коллег возразили бы, что, мол,
они и рады бы заряжаться новыми впечатлениями, да некогда. Просто не хватает
времени. А с годами еще и сил...
Е. С. - Добавьте: и желания. Настоящего большого желания. Конечно,
все мы по горло загружены различными делами, заботами, обязанностями, и
вырваться из этого плена бывает невероятно трудно. Только не надо удивляться
в таком случае, если человек становится со временем менее и менее
интересным, а его творческая продукция все более бесцветной.
О себе я могу сказать, что давно уже взял за правило: попадая в
какие-то новые для меня места, обязательно знакомиться со всем, чем только
можно. С природой, архитектурой, местными достопримечательностями,
памятниками старины. Пусть это происходит даже за счет сна - ничего
страшного, выспимся когда-нибудь... Главное, что, насытившись новыми
впечатлениями, возвращаешься к привычному жизненному обиходу каким-то
внутренне посвежевшим и обновленным.
Помню, мой преподаватель по классу фортепиано в консерватории, Генрих
Густавович Нейгауз, будучи совсем уже пожилым человеком, говорил нам.
студентам: берите из окружающего все, что можете взять. Все пригодится, все
переплавится в горниле творческой работы. И сам подавал нам пример в этом
отношении. Какой был блистательный ум! Какая великолепная эрудиция! Как
много он знал. как тонко и нешаблонно чувствовал!
Пожалуй, именно благодаря Нейгаузу я понял, что настоящий художник -
тот, кто все свои душевные волнения, мысли, чувства, жизненные впечатления и
т. д. УМЕЕТ ПЕРЕПЛАВЛЯТЬ В ТВОРЧЕСТВО.
... Вспоминаю, что когда я ставил <Золотого петушка>
Римского-Корсакова в Большом театре, мне помогли - сколь это ни
парадоксально на первый взгляд - студийные спектакли в театре имени
Вахтангова. И знаете чем? Духом студийности, молодым задором, неуемной
творческой энергией, бурлившей в них... Это я привожу в качестве иллюстрации
к нашему разговору. Как пример решения чисто профессиональных задач неким
побочным, косвенным путем.
Г. Ц. - Не могли бы вы. Евгений Федорович, рассказать немного о
работе дирижера? Я понимаю, тема необъятная... Но, может быть, просто
поставить акценты на том, что вы сами считаете принципиально важным?
Е. С. - Мне кажется, тут все принципиально важно...
Для меня лично все начинается с того, что я должен услышать
внутренним слухом то сочинение, которое мне предстоит исполнить. Это
основное - услышать, почувствовать музыку внутри себя, причем как можно
яснее, отчетливее, во всех <подробностях>.
Mожно, конечно, сесть за рояль и проигрывать партитуру до тех пор,
пока в голове не образуется в конце концов нужная звуковая картина. Но это,
по-моему, не лучший путь в работе. Пальцы, знаете ли, могут иной раз увести
<не туда>. Существуют ведь определенные пальцевые автоматизмы; возникая в
процессе многолетнего общения с инструментом, они иной раз срабатывают
независимо от вашей воли, увлекают на какие-то привычные, проторенные
пути... В результате можно оказаться совсем не там, где надо бы...
Короче, я давно уже стараюсь обходиться в работе над партитурой без
помощи рояля. Предпочитаю, чтобы все основное и главное происходило бы в
голове, в сфере внутреннего слуха. Тогда произведение хорошо выстраивается.
И не вкрапливаются ненароком никакие исполнительские штампы.
Г. Ц. - Алексей Максимович Горький говорил: <Нет ничего изумительнее
процесса мышления>. Как я понимаю с ваших слов, то же может быть отнесено и
к мышлению музыкальному?
Е. С. - Несомненно. Оно дарит ни с чем не сравнимые духовные радости.
Г. Ц. - На оркестровой репетиции вы слышите произведение, освоенное р
анее вами, в живом, реальном звучании. Бывают ли для вас тут какие-то
сюрпризы? Что-то, не предусмотренное во время домашних занятий?
Е. С. - Я бы сказал - и да, и нет. Понятно, ни один оркестр не
воплотит с точностью до <миллиметра> все, что хочет дирижер. Каждый из
музыкантов, сидящих за пультом, слышит исполняемое произведение по-своему,
окрашивая его в цвета своей индивидуальности. Пусть не все произведение,
пусть только свою партию, - это уже немало. Так что какую-то коррекцию в
планы дирижера оркестр, конечно, вносит. Но не принципиальную, разумеется.
Лучше всего, когда оркестранты, не нарушая общего замысла дирижера,
обогощают его какими-то новыми нюансами и красками. Но это возможно, если
имеешь дело с коллективом действительно высококлассным.
Г. Ц. - И все-таки: в какой мере удается приблизиться к изначальному
замыслу? Бывает ли, что он воплощается целиком и полностью?
Е. С. - Опять-таки, ответить на этот вопрос однозначно довольно
трудно. Хотя бы потому, что идеальное - это идеальное; материальное всегда
будет представлять собой нечто иное. Тут сама субстанция иного рода. Я бы
сказал так: с возрастом, с опытом воссоздаешь свои творческие намерения
полнее и точнее, нежели в молодости. Наверное, такой ответ будет наиболее
корректным.
Г. Ц. - Видимо, исполнительская удача зависит и от того, насколько
близко дирижеру то или иное произведение. Чувствует ли он его действительно
СВОИМ...
Е. С. - Естественно.
Г. Ц. - В этой связи позвольте спросить: кик вы относитесь к
разговорам об <амплуа> музыканта-исполнителя? На этот счет, как известно,
высказываются различные точки зрения. Кое-кто считает, что первоклассный
артист должен уметь исполнять - и отлично исполнять! - любую музыку. Другие
полагают, что это практически невозможно, а потому лучше сосредоточиваться
на том, что наиболее близко человеку и созвучно его природе...
Е. С. - В принципе, мне ближе первая точка зрения. Но с некоторыми
оговорками. Видите ли, каждому исполнителю, даже самому крупному, что-то в
музыке бывает больше по душе, что-то - меньше. Ученые говорят о четырех
основных типах темперамента у людей, а сколько же градаций и разновидностей
между ними! Сколько существует различных творческих индивидуальностей! А
индивидуальность, между прочим, тем-то и примечательна, что одно ей дается
легче, а другое труднее, что-то оказывается ближе, что-то дальше...
При всем том профессиональный исполнитель в наше время должен
<справляться>, если позволите употребить такое выражение, с любой музыкой.
Он должен интерпретировать, и на достаточно высоком уровне, любое
произведение - какому автору оно ни принадлежало бы. Это относится как к
дирижерам, так и представителям других артистических специальностей, как к
музыкантам-солистам, так и целым коллективам. Поэтому я и сказал, что мне
больше импонирует точка зрения тех, кто выступает за творческий
<универсализм>. Хотя я понимаю, что это требование тоже нельзя доводить до
крайности, и что всегда могут найтись исключения из правила.
Обо мне в свое время писали как о <специалисте> в области русской
музыкальной классики. Не скрою, мне это было приятно, поскольку музыка
Глинки, Чайковского, Римского-Корсакова, Балакирева, Глазунова, Скрябина,
Рахманинова бесконечно близка и дорога моему сердцу. Но, в то же время,
говорить обо мне как о дирижере, замкнувшемся в каких-то жестких стилевых
рамках, ограничившем себя неким локальным репертуарным пространством, было
бы, на мой взгляд, неверно. Взгляните на мои концертные программы -
по-моему, они говорят сами за себя. В них и русские авторы, и зарубежные, и
композиторы XX века, и художники прошлых эпох. Более того. Меня как дирижера
всегда тянуло <побывать> там, где я еще не был...
Г. Ц. - Надо полагать, артист в этом случае, как-то меняется
внутренне - становится иным, возвращаясь потом туда, где он уже <был>?
Е. С. - Именно. И потом: говорят, что сегодня, моя, время узкой
специализации. Действительно, возьмите, скажем, медицину. Если раньше врач
умел лечить почти все, то теперь он лечит обычно лишь какую-то определенную
группу болезней. Если прежде хирург брался за самые различные операции, то
теперь вы такого хирурга не найдете, Не знаю, может быть, в медицине так оно
и должно быть. Может быть, там эти тенденции надо трактовать как позитивные.
Но для искусства, я убежден, это не подходит. Искусство - это все-таки нечто
другое...
Г. Ц. - До сих пор, Евгений Федорович, мы беседовали о вашей работе.
Что если поговорить для разнообразия об отдыхе, нс возражаете? У вас
огромные нагрузки, которые с годами, как мне кажется, только возрастают.
Скажите, как вы отдыхаете? Как восстанавливаете силы? Научите...
Е. С. - Вряд ли я окажусь в данном случае хорошим учителем. Да и не
каждому мой опыт в этом отношении сможет пригодиться - он ведь весьма
специфичен.
А опыт, понимаете ли, подсказывает мне, что не надо особенно жалеть
себя. Ни к чему. Говорят: нервные клетки, мол, не восстанавливаются. Я не
ученый, конечно, но позволю себе все же усомниться в этом. Усомниться с
позиций практика. По-моему, если <выложиться> полностью, без остатка, в
концертном зале или во время домашней работы - и при этом испытать ощущение
(не знаю ничего приятнее его!), что потрудился не зря, - нервные клетки
прекрасно восстанавливаются. И не я один так думаю - сходные мнения мне
приходилось слышать от многих артистов.
Г. Ц. - Люди творческих профессий часто жалуются на внутренние
кризисы, тупики, разочарования, сетуют на неудачи, душевные терзания и т. д.
Вам не кажется, что все это является отчасти следствием хронического
переутомления? Особенно у наших ведущих, наиболее известных мастеров? Их
буквально разрывают во все стороны: загружены они, что называется, сверх
головы. И вырваться из этой бешеной круговерти практически никому не
удается. А ведь не случайно говорят еще с древних времен, что отдых,
настоящий, полноценный отдых, это такое же искусство, как и работа.
Е. С. - В принципе, это верно. Несомненно верно. Но, с другой
стороны, не могу не заметить, что прожить в искусстве без кризисов, без
каких-то срывов и разочарований, не знать мучительных переживаний, сомнений
и т. д. - тоже нельзя. Так не бывает.
Конечно, у ремесленников - НЕХУДОЖНИКОВ - у тех бывает. Есть этакие
благополучные люди, как в искусстве, так и окружающей нас жизни, у которых
вы не увидите того, что называют творческой <кривой>. У них, скорее,
<прямая> - без подъемов и спадов. Без ярких побед и видимых поражений. Я
лично им не завидую. Несмотря на всю их стабильность и душевный комфорт. Мне
кажется, тяжелые минуты у музыкантов, поэтов, художников, актеров - в
порядке вещей, внутренний колебания и шатания - тоже. Вплоть до
кардинального пересмотра всего того, что делаешь в своей профессии. А как же
иначе? В противном случае, не поколебавшись и не посомневавшись, можно ведь
забрести не в <ту> сторону. Или хуже того, впасть в душевное ожирение,
излечиться от которого, как вы знаете, почти невозможно.
В природе ничего не делается случайно. На все есть свой резон.
Вспомните Чайковского, Рахманинова, Метнера - они почти все время терзались
сомнениями: то ли у них получается, так ли?..
И потом: знаете, в чем еще, по-моему, смысл душевных мук и творческих
кризисов? В том, что за ними следуют обычно минуты светлые и радостные.
Одного без другого в жизни не бывает. <За благом вслед идут печали, печаль
же - радости залог>.
Г. Ц. - Вы, Евгений Федорович, занимаетесь разными видами
деятельности. Пишете музыку, дирижируете, выступаете в качестве пианиста,
публикуете статьи и даже книги. Что вас побуждает к этому? И существует ли
для вас что-либо общее во всех этих видах творческой практики?
Е. С. - Сразу несколько вопросов, насколько я понимаю. Давайте по
порядку.
Во-первых, если вернуться к нашему разговору об отдыхе, переключение
с одного занятия на другое прекрасно восстанавливает силы. Это не я открыл,
разумеется, но я всю свою жизнь убеждаюсь, что это действительно так.
Второе. Публицистика, контакты с прессой, с телевидением,
музыкально-критическая деятельность, - зачем это мне? Ведь мое дело,
казалось бы, живая музыка, партитуры, концерты, спектакли и т. д. Правильно.
Но если я сталкиваюсь в жизни с чем-то, вызывающим у меня тот или иной
отклик, ту или иную эмоциональную реакцию, положительную или отрицательную,
я обычно не могу промолчать. Не могу и не хочу. Таков уж, извините,
характер. Проще и спокойнее, конечно, было бы замкнуться в рамках своих
прямых профессиональных <обязанностей> и не оглядываться по сторонам. Только
это, повторяю, не по мне.
И третье. Существует ли для меня нечто единое и общее в различных
формах творческой работы? Конечно. Сочинение музыки, к примеру, помогает
дирижированию. Когда я смотрю глазами композитора на новую, ранее
неизвестную мне партитуру, то сколь бы она ни была трудна для восприятия, я
довольно быстро разбираюсь и ней. Ибо вижу, как она сделана. В ней нет для
меня секретов, даже если это самая сложная и мудреная авангардистская
музыка. Была бы только Музыка...
Г. Ц. - У вас огромный опыт в искусстве. Что если, завершая нашу
беседу, попытаться как-то суммировать это? Вынести за скобки самое главное?
Чему в первую очередь научила вас многолетняя творческая практика?
Е. С. - Никогда, ни под кого не подлаживаться, не подстраиваться. Ни
под публику, ни под критиков, ни еще под кого-либо.
Г. Ц. - <Когда ты играешь, не беспокойся о том, кто тебя слушает>. Это
слова Роберта Шумана...
Е. С. - Прекрасные слова! О себе, во всяком случае, могу сказать, что
когда я выступаю как дирижер или пианист, то моя единственная задача -
передать волю автора, как я ее чувствую и понимаю. Если пишу музыку, то я
должен быть абсолютно искренен и честен перед самим собой; должен выразить
свою природу, свое творческое <естество>, не покривив душой ради моды или
конъюнктуры в искусстве. Когда я берусь за рецензию или критическую статью,
то обязан говорить только правду и ничего кроме правды. Иначе зачем мне
вообще заниматься этим делом?
Словом, не стараться угодить, но быть самим собой в искусстве и в
жизни. По-моему, это самый надежный и верный - хотя и очень трудный - путь к
успеху. Тому успеху, который действительно чего-то стоит...
----------------------------------------------------------------------------
----
Опубликовано: Музыкальная жизнь, ? 21-22, 1991
