В 1978, когда я учился в шестом классе, мне исполнилось 14 лет. В комсомол меня поначалу не принимали, я был не на лучшем счету, хоть и учился хорошо. Но в самом конце мая всё же приняли. Я даже не успел показаться в классе со значком.
В сентябре состоялось собрание комсомольской организации нашего класса, на нём раздавали должности. Руководила, как ни странно, классная руководительница. Меня назначили заместителем комсорга, Паши Порунова. Я очень обрадовался, решил, что делать ничего не надо.
Увы, тут то Паша и заболел надолго. Я, тем не менее, ровно ничего не делал. И вот, не то через два, не то три месяца – общешкольное собрание. Паша как раз накануне выздоровел, но и меня вызвали, зная, что он долго отсутствовал. В классе собралось человек, наверно, двадцать, в том числе несколько взрослых учительниц. И меня первого вызывают к доске, чтобы я отчитался о проделанной работе. А работы-то и нету. А спрашивать стали серьёзно, не на шутку. У меня в те времена была своеобразная совестливость, и комсомол я принимал всерьёз, так что впору было провалиться сквозь землю.
И вот, видя, что они спрашивают с серьёзными лицами, стал и я отвечать серьёзно. Что на многие мероприятия школьников приходится загонять насильно. Что учительница держит класс после уроков час и более, угрожает, и заставляет участвовать.
Особенно не любили у нас смотры строя и песни. Подростки народ стеснительный, а тут заставляют петь. Ужасная, мучительная процедура. А потом весь класс, 44 человека, загоняют в наш маленький спортзал и мы учимся ходить строем, вместе с девочками. А строй почти весь спортзал и занимает. Или, например, назначили двух наших комсомольцев тимуровцами. Мол, они пусть бабушкам помогают. Они, конечно, ничего не делали. Как мне их заставить? Я и сам не понимал, что им делать.
Я привык уверенно отвечать у доски, так что через полчаса уже бойко отвечал на все вопросы, говорил чуть не больше всех. Перешёл уже к выводам, что такая работа дискредитирует комсомол, что фальшь отдельных мероприятий пятнает всю героическую историю комсомола, воспитывает неправильное отношение и даже отвращение комсомольцев к нашей организации. И никто не нашёлся мне ответить, поставить меня, самого младшего, на место. Позвали директрису, даму строгую и суровую. Ещё несколько взрослых подошли – чуть не полный класс!
Раза три спросили, что же я предлагаю, какова моя положительная программа. Я отвечал, что некоторые мероприятия вполне хороши и всем нравятся. Это сбор металлолома и макулатуры, организация дискотек, походов и поездок. Я предложил немедленно, на этом собрании, отменить проведение всех мероприятий, вызывающих отвращение, а особенно – смотров строя и песни. Затем я предложил собраться и подумать, какие ещё мероприятия можно провести. Предложил изучить опыт других городов. Я тогда безоговорочно верил газетам, и заявил, что по всей стране всё идёт хорошо, и только у нас, в нашей школе и, возможно, в городе, сбились с пути.
Собрание длилось уже часа три. Все сидели, смотрели на меня недружелюбно, но что сказать – не знали. Даже директриса. Но и не отпускали. Наконец, встал Паша Порунов, самый младший, если не считать меня, и спросил, знаю ли я, что завещал Ленин. Я читал Ленина побольше остальных семиклассников, но из завещания запомнил только, что Сталин груб, а Бухарин – любимец партии. Я чувствовал, что это не то и что меня поймают, что я не помню завещания, и молчал. Через минуту Паша объявил, что Ленин завещал учиться. Тут все обрадовались! Разом заговорили, меня выставили из класса. Судьбу было принято решать без «подсудимого».
Через несколько дней отец провёл со мной беседу. Его вызывали в партком, рассказали о моём «диссидентстве». Я рассказал о собрании. Он попытался убедить меня, что я не прав. Мы тогда выписывали с десяток изданий. Я прочитывал все. Литературную газету – от корки до корки. Память у меня была хорошая, я продолжал отстаивать свою позицию. Помнится, я привёл наизусть цитату из последней речи Брежнева. Отец помолчал с полминуты, и ответил: - Знаешь, в партии тоже не всё в порядке. Тут я заткнулся, а отец посоветовал не учить старших, даже если мне кажется, что я прав. На том и порешили.
Позже я узнал, что стоял вопрос об исключении меня из комсомола. Но меня отстояла учительница литературы, которая, кроме того, была первым секретарём горкома ВЛКСМ. Думаю, ей было не просто в деле, о котором знал горком партии.
Эта учительница, Иванова Елена Владимировна, училась в одном классе с моим братом, который старше меня на 10 лет. Затем окончила филфак Уральского университета и вернулась в наш городок. Преподавала она необычно, часто что-нибудь выдумывала. Напишет, например, на доске стихотворение Пушкина, а некоторые слова сотрёт. А мы, ученики, предлагаем, что поставить в свободные места. Предложим несколько вариантов, чуть не десять. Она не торопила, давала подумать. А потом голосованием выбираем лучший. Иногда угадывали. Интересно, что стихов этих никто из нас не знал. Или предложила раз писать сочинение как угодно, хоть в стихах. Я и впрямь написал в стихах. Друг ещё тогда сказал мне, что стихи дерьмовые, а теперь я и сам с ним согласен. Но она всё равно поставила пятёрку. Мне запомнился её вопрос, почему в «Войне и мире» спасителем России выступает солдат, а не крестьянин. Трудно было тогда на него ответить. Хотела она провести урок по творчеству Высоцкого Владимира Семёновича. Провела письменный опрос, кто сколько песен знает. И выяснилось, что мало. Так и не провела.
Когда она начинала рассказывать, весь класс замирал, боялись пошевелиться. Ловили каждое слово. А класс у нас не простой, не всегда хорошо себя вели. Некоторые учительницы строгостью заставляли не шуметь, на остальных уроках шумели. А она не давила и всё равно её слушали.
Я с ней познакомился, когда в составе пионерской команды от нашего города ездил в Нижний Тагил на соревнования «Чудо-шашки». Она нас сопровождала. Соревнования долгие, 9 дней. Нас поселили в большой комнате, человек 30. По вечерам она рассказывала всякие истории. Как они собирали фольклор по деревням, или фантастику пересказывала. И тоже все слушали затаив дыхание.
Я там потерял талоны на питание. Она пошла искать, и принесла талоны. Я тогда так понял, что нашла. Но теперь подозреваю, что это она свои отдала, и не сказала.
И ещё два учителя у нас были такого же высокого класса. И это в нашей школе, не лучшей даже в нашем городишке.
