Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	30.07.2005 22:23:23
	Рубрики	Прочее; Тексты;

"Мартыныч" (*+)

http://www.duel.ru/200530/?30_6_1

БОГАТЫРИ

Мартыныч

В больницу я попал сдуру, как, наверное, и все другие попадают сюда.
Казалось бы, чего проще: мой руки перед едой, чисти зубы на ночь и не прыгай
под паровоз. До ста лет не доживешь, но лишних хлопот иметь не будешь. Ну да
всего не предвидишь. Чехол сиденья в автомобиле постоянно сбивался, а
исправить его руки не доходили. Да и что здесь ехать-то...

В общем, я намял копчиковую кисту. Температура постоянно держалась около 37,
вялость, клонит ко сну, снижение трудоспособности. Врач в поликлинике вскрыл
и прижег ее, но это эффекта не дало. Пришлось ложиться в больницу. Было
очень обидно, потому что находился я в том возрасте, когда все двери
открывают ногами, а от всех болезней еще можно лечиться смесью водки с
чесноком, меняя пропорции. Операция предстояла простенькая, смертные случаи
неизвестны, больница была нормальная, еще советская, но глупая мнительность
не отпускала.

Конечно, киста - это еще не рак, но черт разберет этих врачей с их этикой.
Никогда не скажут, где граница между ними... Нервозность положения усилилась
после того, как я услышал в коридоре за спиной:

- Это вон к тому приходит под окна жена с двумя детьми.

Ну и что! Нормальная ситуация. Женщина пытается показать мужу, что у них все
в порядке, все идет своим чередом. Один лежит в коляске, а другой,
трехгодовалый, колбасит рядом. А оказывается, я крутой, самый крутой, круче
не бывает. Загонял бедную девушку. Идиотизм какой-то!

Выход из такого почти психопатического состояния мог быть только один. Нужен
был внешний враг, на которого про себя и следует изливать избыток желчи и
мнительности. Однако найти его было далеко не просто, больница-то была еще
советская. Медсестры были вежливы и профессиональны. Женщина-хирург, которая
делала мне операцию, была грамотна и квалифицирована. Последнее я узнал во
время операции, когда мы, согласно технологии, перебрасывались взглядами на
погоду и текущую политику. Так было проще контролировать мое состояние, не
отрубился ли я под действием местного наркоза.

Малоперспективны были и соседи по палате. Одного я видел всего лишь раз. Он
перенес уже две операции на кишечнике и с тех пор не вылезал из реанимации.
Другой был язвенником, существо еще более мнительное, чем я сам, по той же
самой причине. В палате он появлялся редко, все больше курсировал по
обследованиям, решая задачу ложиться на стол или нет. Третьим был старик с
редким отчеством Мартыныч. Он был старше XX века. У Мартыныча был первый
звонок, то бишь инфаркт. В терапии места не оказалось, и его положили к нам
в хирургию. Нет, на <внешнего врага> никто из них не тянул.

Единственным претендентом на эту роль мог быть камбуз. После операции, как и
положено, меня последовательно переводили с жиденькой диеты на нормальную
пищу. И я иногда рассказывал Мартынычу о своих творческих планах, о том,
что, если дела пойдут и дальше так, то завтра я буду жрать курятину, а,
дотянув до праздника, могу получить и шматок икры. Мартыныч долго терпел, но
однажды не выдержал:

- Неужели у вас нет других тем, кроме жратвы?

Пришлось рассказать ему свою теорию <внешнего врага>. Мартыныч обдумывал ее
на удивленье долго, но потом удовлетворенно кивнул и одобрил. Такой реакции
я не ожидал, но скоро все стало понятно. Мартыныч оканчивал войну комиссаром
дивизии, а потому в психологии был сведущ. С того момента он потеплел ко мне
и уж совсем оттаял, когда я ночью накрыл его дополнительным одеялом.

Топили хорошо, больница была еще советская, но по ночам кровь в жилах
Мартыныча замедляла ход и он начинал замерзать. Сестра дала ему
дополнительное одеяло, которое было излишне днем, однако ночью Мартыныч
стеснялся будить и вызывать ее, вот тут я и пригодился.

Мартыныч был идеальным собеседником на исторические темы. В науке он был
профессором и доктором исторических наук, а сам являлся носителем и
делателем этой истории. С учетом возраста и обстоятельств, связанных с
первым звонком, он мог уже ничего не бояться и говорить то, что думает.
Несмотря на возраст, интеллекта он был весьма высокого и лишь слегка уступал
мне по быстроте реакции. Всем этим я и решил воспользоваться, благо, времени
у нас хватало. Однако сначала следовало проверить его как научного
сотрудника и носителя достоверной научной информации. Вот почему я при
удобном случае спросил:

- Вот вам уже 85, а звонок у вас только первый. Сам я рассчитываю получить
его к шестидесяти. Неужели и впрямь поколения становятся все жиже и жиже,
или же у вас просто уникальная наследственность?

- Насчет наследственности ничего научно обоснованного сказать не могу, -
ответил Мартыныч. - Родом я из полтавских крестьян. В период коллективизации
моего отца раскулачили, сослали в Сибирь, и больше мы его не видели. Старший
брат после весенней пахоты слегка выпил, заснул на пашне, получил воспаление
легких и умер. Так что достоверного научного материала по данному вопросу у
меня нет.

- Правильно ли я понял, что вас, сына репрессированного, приняли в вуз и
дали дорасти до профессора?

- Да, почти правильно, - ответил он. - Единственная непринципиальная
поправка состоит в том, что профессором я стал уже после войны, а накануне
ее был еще доцентом. Однако в вашем вопросе просматривается непонимание
принципов функционирования системы. Любая государственная система лишь
во-вторых или даже в-третьих отражает субъективный характер ее
руководителей. В основе же своей она поддерживает того, кто полезен ей, и
отторгает того, кто вреден. Мы были полезны друг другу, а потому серьезных
противоречий между нами не было.

В начале восьмидесятых, когда судьба свела нас, антисталинский разгул
хрущевщины уже не проявлялся, но иногда исподволь кое-кто <из лучших
побуждений> пытался доказать, что предыдущие годы были потрачены страной
впустую и нужны радикальные перемены, нужна демократия и возрождение прав
человека. На высшем уровне даже была подписана какая-то декларация...

- Когда началась война, - продолжил Мартыныч, - я был уже взрослым
образованным человеком, а потому умел отличать жизнь от пропагандистских
штампов. В начале октября сорок первого я понял, что это моя страна, это моя
власть и защищать ее должен я. Вместе со всей мужской частью курса, где я
читал лекции, пошел добровольцем, и никогда не сожалел об этом.

- Говорят, что в ту пору, - вставил я, - обмундирование было жиденькое, а
винтовку предлагалось добывать в бою.

- Это глупая ложь, - ответил Мартыныч. - Икру, конечно, не жрали, но все
было устроено достаточно разумно. Снаряжение - стандартное: шинель, сапоги
и, разумеется, винтовка. Инструкторы, которые нас обучали, знали свое дело и
выполняли его более чем добросовестно. Нас не дрессировали в строевой
подготовке, а обучали обращению с оружием, стрельбе и правильному
наматыванию портянок. Даже в самые критические дни нас не бросили на фронт,
а гоняли в ночные патрули по Москве, вырабатывая тем самым элементарное
боевое взаимодействие. Да и на протяжении всей войны я редко встречал
дураков, которые могли бы нанести делу существенный вред. Их быстро
переводили на место, где они могли бы принести только пользу. Ведь за все
ошибки на войне платят жизнями. Более того, вся моя военная карьера является
доказательством господства этого принципа разумности.

- А кем вы начинали?

- Рядовым, как и положено. Командиром взвода и командирами отделений
назначили комсомольских активистов. Однако начальство очень быстро поняло,
что им трудно командовать теми, с кем вчера пили водку в общежитии. Меня же
все по-прежнему уважали, или, как сейчас говорят, я был скрытым лидером. Так
я и стал командиром взвода. На войне каждый командир должен думать о том,
как лучше расставить людей, кого назначить командиром подчиненного
подразделения и кто в случае чего придет тебе самому на смену. Ведь там
вакансии открываются быстро.

Мартыныч сделал паузу, вспоминая о чем-то своем, и продолжил:

- В карьерном смысле, на первый взгляд, я был очень перспективен. Крупный,
образованный, из крестьян, что тоже немаловажно, - расти хоть до маршала.
Однако после первого же разговора со мной начальство начинало понимать, что
военной жилки во мне нет, а вот если пустить меня по политической линии, то
пользы будет больше. Так я и стал комиссаром. Это не самая безопасная работа
на войне. Коммунисты, вперед - это не выдумка пропагандистов...

- Ну а какой-нибудь яркий случай из военной практики помните?

- Видите ли, такие случаи были у любого участника войны, но вот рассказывать
о них никто не любит. И дело не в том, что они стесняются выглядеть хуже,
чем в кино. Дело в том, что в кино вам не только причесывают ситуацию, но и
дают общее представление об операции, а солдат из окопа видит, как правило,
грязь, кровь и смерть. Но у меня был трагикомический случай, который я помню
до сих пор.

Как-то идем мы с одним комбатом по расположению его батальона и вдруг
прилетает мина. На войне это обычное дело. Нам с комбатом ничего, а вот
девчонка-санинструктор, которая шла метрах в двадцати, упала. Она была
талисманом всего полка, потому что вынесла с поля боя не одного раненого
бойца. Мы подбежали, а у нее из-под юбки кровь хлещет, осколок попал в ногу
в районе промежности. Юбку мы слегка задрали и начали накладывать повязку
чуть выше колена, а она орет: <Выше, выше!> А куда там выше?.. Побежал я за
телегой. Добыл. На войне, когда надо, и у интеллигента голос прорезается, а
рука его умеет тянуться к оружию. В общем, довезли мы ее до медсанбата, а
потом долго успокаивали себя тем, что наша повязка оказала хотя бы
психологическое действие.

Однако на войне как на войне, и этим дело не кончилось. 8 марта 1945 года
уже в должности заместителя командира дивизии я инспектировал один из
полков. Приезжаю, а там моя санинструктор с эстрады рассказывает эту историю
всему полку. Да со всеми подробностями и почти со всей терминологией, а полк
покатывается со смеху. Когда она закончила, я вышел к ней на эстраду.

- Он! - закричала она, указав на меня пальцем. - Ей богу он! Живой!

И мы обнялись, а полк встал и начал аплодировать. Они хлопали, потому что мы
живы, а, значит, и они будут живы. Они хлопали нам за то, что мы такие, как
есть, и опять за то, что мы живы...

Через два дня я выписался из больницы. Еще через две недели я побывал в
платной поликлинике. В ту пору были и такие. За какие-то смешные деньги
крупный хирург посмотрел мой шов и все одобрил:

- Можешь ни о чем не беспокоиться и покупать девчонкам торт, - сказал он.

Затем он спросил, где и кто делал мне операцию. Получив ответ,
удовлетворенно кивнул. Оказывается, их мир тесен, и знать квалифицированного
специалиста своего дела всегда полезно.

В ту пору существовала такая суеверная традиция делать подарки врачам:
мужчинам - коньяк, а женщинам - торт. И те, и другие говорили, что цветы
лучше, но брали. Мужчин в моем деле не было, и я купил торт. Из отделения ко
мне спустилась одна из медсестер. Мы произнесли положенный диалог о цветах,
и я спросил о моих соседях.

- Ушли, все нормально ушли, - ответила она.

- А старик Мартыныч?

- И он ушел. Своими ногами ушел.

Михаил

Родом он был из сибирского села Покровка, известного тем, что в период
коллективизации мужики не согласились идти в колхоз. Нажим на них, конечно,
был, но каких-либо репрессий не последовало. Дальше Сибири не сошлешь.
Самостийность не принесла им повышенного благосостояния, но советскую власть
в том никто не винил, понимали, что пьют слишком много. Когда началась
война, мужики опять собрались и решили, что надо идти защищать Родину от
супостата. Михаил попал в кавалерию уже после десяти сталинский ударов. Как
раз тогда подошел его возраст. Воевал он на территории Чехословакии и в
Австрии.

- Вот ты спрашиваешь, приходилось ли мне близко видеть смерть. Да, но там
это выглядит по-другому. Помню, как-то наш эскадрон шел по опушке леса, а
откуда-то из-за деревьев вылез фашист и дал очередь. Моя лошадь вздрогнула,
а из мешков овса, что висели сзади, потекли струйки. Потом она завалилась и
придавила мне ногу. Автомат мне удалось достать, и я дал очередь по кустам,
но вот ногу вытащить не смог. Отстреливались мы около часа, потом прибежали
партизаны, отогнали противника и вытащили меня из-под лошади. Это были
настоящие партизаны, но там встречались и другие.

Еще один случай произошел в городе. Надо было перебежать улицу, которая
хорошо простреливалась. Командир дал приказ, я побежал первым и получил
первую пулю. Ранение оказалось легким, лишь слегка задело бок.

- Неужели было не страшно бежать первым?

- Нет. В любом деле кто-то должен быть первым.

- Ну а самому приходилось убивать?

- Да. На второй день после окончания войны. Мы стояли у дороги и слегка
расслабились, а группа эсэсовцев попыталась на крытом грузовичке прорваться
на Запад. Какая-то сука даже бросила нашему комбату под ноги
гранату-колотушку. Тогда я бросил им под колеса нашу гранату, и грузовичок
перевернулся. Я подхватил автомат и позвал бойца. Он вытаскивал их за ноги
по одному, а я кончал.

- Но ведь это же нарушение устава и всех правил войны.

- Нет. Они не были военнопленными, потому что их командование уже подписало
капитуляцию. Они были бандитами. С бандитами на войне разговор короткий. А
нашего комбата мы не довезли, он истек кровью - граната оторвала ему
половину задницы.

- А хоть раз струсил?

- Было как-то раз, - поморщился Михаил. - После войны мы стояли в Вене.
Ребята и предложили мне однажды поехать в воскресенье в Париж посмотреть,
что там да как. Через Вену как раз экспресс шел до Парижа. А я, дурак, про
билеты спросил. <На тебе советская форма, какие еще билеты нужны?!> -
сказали они. Однако я испугался и не поехал, а они съездили, погуляли по
Парижу, посмотрели на Эйфелеву башню и к вечеру вернулись назад...

Михаил умер в Москве два года назад от инсульта.

Гена

Вообще-то у него было отчество, но сложения он был щуплого, а потому мы и
звали его за глаза Геной. Он умирал от рака в отдельном боксе больницы. Это
были первые антисоветские времена, и персонал уже не был столь внимателен,
как когда-то. Смотреть на умирающего от рака всегда больно, каждый день
появлялись новые внешние признаки приближающейся смерти, и мы навещали его
по очереди.

Гена не паниковал и не излучал мистической веры в чудо. Наоборот, он
описывал внутренние признаки приближающейся смерти, которые не видны были на
его лице. Метастазы были уже в желудке и коснулись легких. Оставались дни, а
он лишь пытался вспомнить военную юность свою. Родом он был из Ульяновска.
После ускоренного выпуска из училища ему дали самоходку и бросили под
Берлин.

- Нас погрузили в теплушки и повезли получать машины. В пути первым делом мы
выбросили из вагона одного гада. Чем-то на вашего Гайдара похож. Ну не
вашего, не вашего... В училище он лазил по тумбочкам, воровал мыло и хабе.
Мы же шли на фронт, а там рядом должны быть только свои. Мы аккуратно его
выбросили. На повороте поезд замедлил ход, да и сугроб глубокий. Из вагона
было видно, как он встал, отряхнулся, подобрал выброшенный ему вслед рюкзак
и пошел в сторону станции.

Вот ты спрашиваешь, были ли там герои. Конечно, были. Когда мы получили
машины и шли колонной по дороге, один такой <герой> решил потренировать
экипаж и дал команду <заряжай - разряжай>. Однако экипаж был из
старослужащих, а у них в голове после <заряжай> следует <огонь>, что и
сработало. Снаряд прошил две шедшие впереди машины...

Другие <герои>, получив на Зееловских высотах команду <вперед>, забыли обо
всем, чему их учили, вдарили по газам и горели на пригорках.

- А как ты дошел?

- Как учили в училище. Используя складки местности, выполнил поставленную
задачу. Вообще-то там почти, как в кино, в хорошем кино. Смотрели, наверное,
фильм <На войне как на войне>. Так вот, это про меня. Только весил я в ту
пору 46 килограммов. У меня тоже свой трус был в экипаже. Наводчик. Во время
боя руки у него дрожали, а лицо покрывалось испариной, но стрелял хорошо.

- Ну а настоящие герои были?

- Был один. Мы подошли к реке, Шпрее, кажется. Наш берег низкий, а их -
высокий, туда и выползали <пантеры>. Для них обзор был очень хорош. В лоб
наш снаряд их не брал, а вот когда она зависнет над берегом пузом... Один
смекнул и встал в засаду. И пять <пантер> дымили перед ним нерастраченным
гормоном. На его счастье мимо ехал командующий армией, оценил ситуацию. <Так
это же герой>, - сказал он, и парню дали Героя.

- А что запомнилось больше всего?

- Второго мая мы стояли на одной из улиц Берлина. Где-то еще постреливали,
но было ясно, что дело идет к концу. Очень хотелось пить, но пользоваться
водопроводом не разрешали. Он мог быть отравлен. Я и командир соседнего
экипажа послали по человеку на поиски воды, и они набрели на имперские
склады шампанского. Принесли по ящику. Вы не представляете, как <Мадам
Клико> 1898 года рождения способна утолять жажду солдата...

Гена умер через два дня.

А. СВОБОДИН