... Мечты праздной фантазии очень, повидимому, блестящи; желания
здоровой  головы  и  здорового сердца очень умеренны; потому, пока анализ не
показал,  как  бледны  и  жалки  мечты  фантазии,  разгулявшейся  на  пустом
просторе,  мыслители  обманывались их мнимо блестящими красками и ставили их
выше  действительных  предметов  и явлений, какие встречает человек в жизни.
Но  действительно  ли силы нашей фантазии так слабы, что не могут вознестись
выше  предметов  и  явлений,  которые  мы знаем из опыта? В этом очень легко
убедиться.  Пусть  каждый  попробует  вообразить  себе, например, красавицу,
черты  лица  которой были бы лучше, нежели черты прекрасных лиц, виденных им
в  действительности,  -  каждый, если только внимательно будет рассматривать
образы,  создать  которые  силится  его воображение, заметит, что эти образы
нисколько  не  лучше  лиц,  которые  мог он видеть своими глазами, что можно
только  думать:  "я  хочу вообразить себе человеческое лицо прекраснее живых
лиц,  которые  я видел", но в самом деле представить себе в воображении что-
либо  прекраснее этих лиц он не может. Воображение, если захочет возвыситься
над  действительностью,  будет  рисовать только чрезвычайно неясные, смутные
очерки,  в  которых мы ничего определенного и действительно привлекательного
не  можем  уловить.  То  же самое повторяется и во всех других случаях. Я не
могу  ясно и определенно вообразить себе, например, кушанье, которое было бы
вкуснее  тех блюд, которые мне случалось есть в действительности; света ярче
того,  какой  видел  я  в действительности (так мы, жители Севера, по общему
отзыву  всех  путешественников,  не  можем  иметь  ни  малейшего  понятия об
ослепительном  свете,  проникающем  атмосферу  тропических  стран); не можем
вообразить  ничего  лучше  той  красоты,  которую  видели,  ничего  выше тех
наслаждений,  какие  испытали  в действительной жизни. У г. Чернышевского мы
находим  и эту мысль, но она опять высказана только случайно и вскользь, без
надлежащего   развития:   силы   творческой   фантазии,  говорит  он,  очень
ограниченны;  она  может  только  составлять  предметы из разнородных частей
(напр.,  вообразить  лошадь  с  птичьими  крыльями)  или увеличить предмет в
объеме  (напр.,  представить  орла  величиною с слона); но интенсивнее (т.е.
прекраснее  по  красоте, ярче, живее, прелестнее и т.д.) того, что мы видели
или  испытали  в действительной жизни, мы ничего не можем вообразить. Я могу
представить  себе  солнце  гораздо  большим  по  величине, нежели каково оно
кажется   в   действительности,  но  ярче  того,  как  оно  являлось  мне  в
действительности,  я не могу его вообразить. Точно так же я могу представить
себе  человека  выше  ростом, толще и т.д., нежели те люди, которых я видел;
но   лица   прекраснее   тех   лиц,   которые   случалось   мне   видеть   в
действительности,  я  не  могу вообразить. Между тем говорить можно все, что
захочется;  можно  сказать:  железное  золото, теплый лед, сахарная горечь и
т.д.  -  правда,  воображение  наше  не может себе представить теплого льда,
железного  золота,  и  потому фразы эти остаются для нас совершенно пустыми,
не  представляющими  для  фантазии никакого смысла; но если не вникнуть в то
обстоятельство,   что  подобные  праздные  фразы  остаются  непостижимы  для
фантазии,   напрасно  усиливающейся  представить  предметы,  о  которых  они
говорят,  то, смешав пустые слова с доступными для фантазии представлениями,
можно  подумать,  будто бы "мечты фантазии гораздо богаче, полнее, роскошнее
действительности". 
     По  этой-то  ошибке  доходили до мнения, что фантастические (нелепые, и
потому  темные  для  самой  фантазии)  мечты  должны быть считаемы истинными
потребностями  человека.  Все высокопарные, но в сущности не имеющие смысла,
сочетания  слов, какие придумываются праздным воображением, были объявлены в
высочайшей  степени  привлекательными  для  человека,  хотя на самом деле он
просто  забавляется  ими  от  нечего  делать  и  не воображает себе под ними
ничего,  имеющего  ясный  смысл.  Было  даже объявлено, что действительность
пуста  и  ничтожна  пред  этими  мечтами.  В самом деле, какая жалкая вещь -
действительное   яблоко   в  сравнении  с  алмазными  и  рубиновыми  плодами
аладдиновых  садов, какие жалкие вещи действительное золото и действительное
железо  в сравнении с золотым железом, этим дивным металлом, который блестящ
и  не  подвержен  ржавчине, как золото, дешев и тверд, как железо! Как жалка
красота  живых людей, наших родных и знакомых, в сравнении с красотою дивных
существ  воздушного  мира, этих невыразимо, невообразимо прекрасных сильфид,
гурий,  пери и им подобных! Как же не сказать, что действительность ничтожна
перед  тем,  к чему стремится фантазия? Но при этом упущено из виду одно: мы
решительно  не  можем себе представить этих гурий, пери и сильфид иначе, как
с  очень  обыкновенными  чертами  действительных  людей,  и сколько бы мы ни
твердили  своему  воображению:  "представь мне нечто прекраснее человека!" -
оно  все-таки  представляет  нам человека, и только человека, хотя и говорит
хвастливо,   что   воображает  не  человека,  а  какое-то  более  прекрасное
существо;  или,  если  порывается  создать  что-нибудь  самостоятельное,  не
имеющее  себе  соответствия в действительности, в бессилии падает, давая нам
такой  туманный,  бледный  и  неопределенный  фантом, в котором ровно ничего
нельзя  рассмотреть.  Это  заметила  наука  в  последнее  время  и  признала
основным  фактом  и  в  науке  и  во  всех  остальных  областях человеческой
деятельности,  что  человек  не  может  вообразить  себе ничего выше и лучше
того,  что  встречается  ему  в действительности. А чего не знаешь, о чем не
имеешь ни малейшего понятия, того нельзя и желать. 
     Пока  не  был признан этот важный факт, фантастическим мечтам верили, в
буквальном  смысле,  "на-слово",  не  исследуя,  представляют  ли  эти слова
какой-нибудь  смысл,  дают  ли они что-нибудь похожее на определенный образ,
или  остаются  пустыми  словами. Их высокопарность почитали ручательством за
превосходство  этих  пустых  фраз  над  действительностью и все человеческие
потребности  и  стремления  объясняли  стремлением  к  туманным  и  лишенным
всякого   существенного   значения   фантомам.  То  была  пора  идеализма  в
обширнейшем смысле слова.