В. В. Попов. Три капельки воды: Заметки некитаиста о Китае. М.: Дело, 2002.
184 с.
Небольшая книжка Владимира Попова производит несколько обманчивое
впечатление: туристические виды на обложке и ни к чему не обязывающее
название на первый взгляд наводят на мысль о заметках журналиста. Однако
помещенный в конце книги солидный список последних публикаций автора в
основном на английском, но также и на русском языках позволяет
откорректировать подзаголовок книги. Скорее это все же <Заметки экономиста о
Китае, адресованные неспециалисту>. Выполненная в публицистическом жанре
работа нацелена на решение двух задач. Первая состоит в том, чтобы привлечь
внимание к феномену китайской экономики. Это нужно затем, что <:России,
размышляющей над тем, как бы побыстрее догнать западные страны, надо
смотреть не только на запад, но и на восток: именно там, где восходит
Cолнце, находятся реальные и единственные примеры успешного догоняющего
развития> (с. 11-12). Во-вторых, автор предлагает некоторые объяснения этого
феномена, правда, <скорее не на аналитическом, а на интуитивном уровне> (с.
12).
Первая задача решается путем сообщения читателю экономических показателей,
характеризующих развитие Китая за период реформ (начавшихся в 1978 году),
которые чередуются с некоторыми личными впечатлениями автора от поездок в
Китай. Не будем подробно останавливаться на приводимых разнообразных
сведениях об экономике и культуре Китая - они простираются от количества
производимых телевизоров[1] до динамики сокращения населения, живущего за
чертой бедности[2]. В книге приводится множество такого рода фактов, но
можно все же заметить, что подобраны они с прицелом на достижение
соответствующего риторического эффекта: где нужно, даны общие цифры, в
других случаях - только относительные. Например, сравнение по числу
мобильных телефонов применительно к России проводится в показателях на душу
населения[3], а применительно к США - в показателях совокупной
численности[4]. Для большей объективности хотелось бы, конечно, видеть
сравнения по одному основанию, а не подбор наиболее броских цифр. Впрочем,
своей цели автор достигает: Китай действительно предстает <азиатским
тигром>, совершившим колоссальный прорыв в сфере экономического развития,
страной, имеющей не менее впечатляющие перспективы и избежавшей при этом
серьезных социальных потрясений. И если по основным макроэкономическим
показателям, из которых особый акцент делается на размере ВВП на душу
населения, Китай и Россия сейчас находятся примерно на одном уровне[5], то
их динамика выглядит прямо противоположной[6]. Поскольку задача <удвоения
ВВП> очерчивает теперь в России горизонт цивилизационных амбиций, то можно
сказать, что Китай - это страна победившей новой русской идеи. Согласно
приводимым автором данным (с. 16), производство в Китае, доход и потребление
в расчете на душу населения удваивались за период реформ каждые 10 лет (а
согласно официальной китайской статистике - еще быстрее).
Итак, факт роста китайской экономики вне сомнений. Осталось разобраться с
его причинами, что позволит ответить и на вопрос, так или иначе возникающий
на протяжении всей книги: <Почему в Китае удалось, а у нас нет?> Ближайший
напрашивающийся ответ: в Китае, в отличие от России, реформы производились и
производятся постепенно. Однако, по мысли автора, пример других азиатских
стран показывает, что дело здесь не в темпах перехода к рынку. Вьетнам, в
частности, в 1989 году запустил у себя образцовую программу <шокотерапии>
(опередив в этом даже Польшу). Но никакого спада за этим не последовало,
напротив, экономический рост ускорился. Из этого делается вывод, что <темпы
либерализации - это третьестепенный фактор экономической динамики, есть
более важные факторы, которые исследователи упустили, зациклившись на споре
"шокотерапия или градуализм"> (с. 81). <Несколько огрубляя>, автор указывает
три таких более важных фактора: 1) исходные условия (степень
деформированности экономики плановой системой); 2) макроэкономическая и
промышленная политика (стимулирующая или, напротив, тормозящая экономический
рост); 3) <способность государства обеспечить сильные работающие институты>
(с. 81).
Если в Китае все три фактора были сравнительно благоприятными, то в России -
ровно наоборот. Почему <исходные условия> были в России хуже? В силу более
высокого уровня развития СССР экономические диспропорции <материализовались>
здесь в виде деформированных основных фондов, и <чтобы преодолеть эти
диспропорции и перевести ресурсы из одних отраслей в другие, нужно было
затратить больше инвестиций в сравнении с ВВП, а коль скоро этих инвестиций
не было, падение оказалось неизбежным> (с. 82). В результате Китай выиграл
на вновь создаваемых мелких и средних предприятиях, тогда как крупные
капиталоемкие госпредприятия до сих пор остаются здесь проблемным сегментом
экономики. Что касается второго фактора, то в Китае он выражается в политике
поощрения экспорта (причем особенность китайского рынка такова, что тот, кто
добивается успеха на внутреннем рынке, автоматически является
конкурентоспособным и на внешнем)[7]. Второй возможный вариант промышленной
политики - импортзамещающий - практиковался всеми бывшими социалистическими
странами, ориентированными на автономное существование. В конечном итоге он
ведет к приоритетной поддержке слабых и неконкурентоспособных отраслей. В
России эта политика продолжается в силу сдерживания роста внутренних цен на
наши главные экспортные товары - нефть, газ, металлы, ее же стимулировало и
поддержание завышенного курса рубля до кризиса 1998 года. Как оптимальная
характеризуется также и финансовая политика Китая (например, скупка валюты
Центробанком в размерах, превышающих ее предложение, ведет к накоплению
государственного валютного резерва, тогда как заниженный в результате этих
операций курс местной денежной единицы позволяет стимулировать экспорт).
Третий фактор в наибольшей степени занимает внимание автора, который
возвращается к нему неоднократно на протяжении всей книги. Критериями <силы>
или эффективности государственных институтов автор считает степень доверия
граждан к власти в области защиты экономических прав и свобод, способность
поддерживать нормальный инвестиционный климат[8] (по этим показателям у
стран СНГ - устойчиво последнее место), долю государственных расходов в ВВП
(<финансовая мощь государства>). Последнее понятие охватывает довольно
широкий круг расходов, включая расходы на оборону и социальные программы.
Однако в узком смысле применительно к Китаю речь идет о расходах на <обычное
правительство>, систему образования и правоохранительные органы[9]. Так вот,
эти расходы росли в Китае приблизительно тем же темпом, что и ВВП.
Сокращение аналогичных расходов в России[10] и привело к подрыву
институционального потенциала государства, <так что способность государства
гарантировать права собственников и исполнение контрактов, поддерживать
закон и порядок и противодействовать криминализации катастрофически
снижается> (с. 85). Автор устанавливает прямую корреляцию между поддержанием
высокого уровня госрасходов и темпами роста ВВП. Если в Узбекистане,
Белоруссии и Эстонии доля госрасходов снижалась менее резко, чем в других
бывших советских республиках, то и динамика ВВП там была более
благоприятной: на 2000 год в Узбекистане он составлял 95 процентов от
предкризисного уровня, в Белоруссии и Эстонии - около 80 процентов, во всех
других бывших советских республиках - не выше 65 процентов (только в
Туркменистане - 75 процентов), в России - 60 процентов. Показателем сильных
государственных институтов является также способность государства собирать
налоги, что, в свою очередь, влияет на размер теневой экономики. Однако
соотношение этих двух показателей различно в зрелых и переходных экономиках.
В первом случае чем выше налоги, тем больше сектор теневой экономики, во
втором - чем ниже уровень государственных доходов, тем больше теневая
экономика.
Сила или слабость государственных институтов вообще является, по мнению
автора, решающим фактором постсоциалистической трансформации различных
стран. Там, где эти институты ослабляются, <никакая либерализация, ни
моментальная, ни постепенная: не может привести к улучшению экономики> (с.
87). Китай в период с середины XIX до середины XX века представлял собой
страну, где как раз не было таких институтов, и только компартия Китая
смогла создать таковые авторитарными методами. В свою очередь, <для
эффективности государственных институтов в общем-то безразлично,
поддерживаются ли они авторитарным или демократическим режимом: и те и
другие доказали свою принципиальную способность обеспечивать благоприятную
институциональную среду для экономических реформ> (с. 107). Рыночная
либерализация - хорошая вещь, но только при сильных и развитых институтах
власти (последние могут быть любой природы). Что касается демократических
форм власти, то автор обращается к их генезису в Европе, различая при этом
либерализм (гарантия прав личности и экономических агентов, права на защиту
жизни и достоинства личности и на справедливое судебное разбирательство) и
демократию (право на свободу слова и печати, право избирать и быть избранным
<и т. п.>). Либерализм может быть обеспечен только <сильными институтами,
прежде всего государственными> (с. 108). Поэтому нормальный путь развития,
который прошла Европа и которым идут страны Восточной Азии, - сперва
обеспечение либеральных прав, а только потом демократизация. Там, где сперва
вводится демократия, а потом либерализм, возникают <нелиберальные
демократии> (примером служат, главным образом, страны Латинской Америки, но
также Индия и, понятно, Россия). Таким образом, в книге красной нитью
проходит мысль о том, что сильная, но не демократическая государственная
власть обеспечивает необходимые условия для роста экономики. По этой причине
автор с пониманием повествует о репрессиях, проводимых Коммунистической
партией Китая против инакомыслящих, включая избиение студентов на площади
Тяньаньмэнь. Он не против демократии, но <нелиберальную демократию> явно
считает проблематичной ценностью, поскольку <большинство людей, очевидно, не
готовы не то что умирать за демократию и свободу, но и, видимо, не
согласились бы даже на серьезные экономические лишения: если бы их об этом
спросили> (с. 112).
Итак, успех экономических реформ в Китае объясняется благоприятным действием
<третьего фактора>: введение рынка не сопровождалось ослаблением институтов,
партия не допустила демократизации, сохранив возможность осуществления
целенаправленной государственной политики. В дополнение к этому китайское
общество опирается на ряд традиционных для китайской культуры
неформально-правовых институтов (забота о старших в семье, общинные формы
самоорганизации, обычный (не опосредованный судом) способ разрешения
конфликтов и т. п.), что может быть отчасти объяснено не только
особенностями, но и <беспрецедентной преемственностью китайской культуры>
(с. 176). Впрочем, вполне возможно, что эта преемственность обманчива, о чем
нас, как можно предположить, и предупреждают критические слова китаеведа
Ильи Смирнова, приведенные автором в конце книги[11].
У внимательного читателя этой безусловно примечательной книги возникает,
однако, ряд вопросов. Например, не вполне ясно, как колоссальный масштаб
коррупции в Китае, которую не может остановить даже расстрельный характер
наказаний высших чиновников[12], сочетается с тезисом о сильных институтах.
Следующий простой вопрос: если авторитаризм так удачно работал и работает на
китайскую экономику, то почему, тем не менее, <все желают и ждут> демократии
и почему ориентация на нее является <официальным курсом китайского
руководства> (с. 127)? На какие такие пределы натолкнулось китайское
общество, чтобы подвергать себя столь рискованному предприятию, как
демократизация? Весьма сомнительным также представляется охарактеризованное
выше различие между либерализмом и демократией. Демократия - это способ
управления государством, тогда как либерализм - довольно сложная
идеологическая конструкция, центральными идеями которой являются все же
свобода и индивидуализм. Более того, основной пафос либерализма заключается
не в правовом формализме, а в том, что государству и обществу не позволено
определять, что является благом для отдельного индивида - будь то рост ВВП
или какая-нибудь другая отвлеченная замечательная цель. Возможно, в
китайской культуре по стечению исторических обстоятельств идеи свободы и
индивидуализма не имеют никакого значения, но если понимать заманчиво
преподнесенный в книге пример Китая в качестве некоего косвенного
практического совета для России, то как эти рекомендации согласуются с
российской культурой? И разве можно питать иллюзию, что при авторитарном
усилении государственного регулирования институтов при выборе курса о чем-то
<спросят> тех, кого этот курс будет непосредственно касаться?
[1] Соотношение с Россией 43:1 не в пользу последней (с. 29). Причем из
производимых Китаем 43 миллионов телевизоров 20 миллионов идет на экспорт.
[2] С 260 миллионов до 97 миллионов за период с 1978-го по 1985 год, далее
автор берет показатель <абсолютной черты бедности> (число китайцев,
находящихся за этой чертой, сократилось с 94 миллионов до 65 миллионов в
1995-2000 годы) (с. 134-136).
[3] На 2001 год в Китае их число в 3,3 раза больше, чем в России.
[4] На 2001 год в Китае на один миллион больше, чем в США.
[5] В 2000 году - по 15 процентов от американского уровня. По оценкам
Всемирного банка, также приведенным в книге, это соотношение выглядит иначе:
12 процентов в Китае и 23 процента в России (с. 24).
[6] В России в 1980-е годы, до рыночных реформ, 30 процентов от
американского показателя, в Китае в 1978 году, накануне начала рыночных
реформ, пять процентов. При сохранении такой же динамики (что невероятно)
разрыв между США и Китаем будет сокращаться вдвое каждые последующие 15 лет.
По прогнозам ЦРУ совокупный ВВП при прогнозируемом замедлении темпов роста в
Китае будет составлять 12 триллионов долларов против 14 в США, столько же в
Евросоюзе и один триллион долларов - в России (с. 17).
[7] Доля экспорта в ВВП Китая за 23 года выросла с пяти до 20 процентов (с.
90).
[8] В Китай до кризисов в Восточной Азии ежегодно поступало 40-50 миллиардов
долларов (примерно 1/4 всех инвестиций в развивающиеся страны), но кризис не
повлек за собой отток капитала, так как все вложения были 1) долгосрочными,
2) прямыми (т. е. в создаваемые иностранцами предприятия). Динамика роста
прямых инвестиций в Китае: 1985 год - 36 процентов, 1999-й - около 80
процентов (в России - менее 10 процентов) (с. 144).
[9] В целом на госпредприятиях Китая занято чрезвычайно небольшая часть
населения - 100 миллионов человек при общей его численности 1 миллиард 300
миллионов. Практически только они охвачены системой социального обеспечения
(от пенсий до здравоохранения) (с. 120). Как существует в этом смысле прочая
часть населения - из работы не совсем ясно.
[10] В 1996 году доля расходов на <обычное правительство> снизилась в три
раза, а ВВП составлял лишь половину от предкризисного уровня.
[11] Согласно И. Смирнову, китайская культура <предлагает неофиту
соблазнительные обманки, подменяющие подлинное проникновение в ее суть. Мне
представляется, что автор настоящей книги почти всякий раз, когда уходит в
сторону от предмета своего профессионального знания - экономики и берется
рассуждать о китайской культуре, оказывается в плену подобных обманок:> (с.
177).
[12] А в целом в Китае расстреливают ежегодно по приговорам суда более
тысячи человек - больше, чем во всех прочих странах (с. 157).
