...Особенно существенно, что иудаизм в Каганате поначалу пришел к господству (в конце VIII века) не насильственным, а, по-видимому,
вполне мирным путем (ибо никаких сведений о насилиях не имеется), илишь позднее, уже в IX веке, началась жестокая война между
новым -- иудаистским - правительством и <коренными> предводителями Каганата
Между тем хорошо известно, что в те времена иудаизм был непримиримо враждебен к христианству. Это основательно доказано наиболее
выдающимся из русских историков средневекового Ближнего Востока Н. В. Пигулевской (1894-1970), чьи работы получили высшее всемирное
признание.
Нельзя не сказать хотя бы кратко о ее судьбе, ибо эта судьба --также неотъемлемая часть отечественной истории. Прямую причастность
исторического знания, историографии к самой истории необходимо понять и оценить. Нет сомнения, например, что русские летописи XI -
XVII веков играли в свое время очень существенную <практическую> роль, определяя направление деятельности князей и, затем, царей, а
также воевод, бояр, церковных иерархов и наиболее видных купцов и промышленников. Если учесть, что даже до нашего времени дошло
более 1500 летописных текстов (их было, без сомнения, намного больше, но они гибли во время войн, восстаний, пожаров), станет ясно
громадное значение историографии в жизни Руси. Но, конечно же, историческая наука являлась и является чрезвычайно важной составной
частью самой истории и в позднейшие времена. Можно бы убедительно показать, что правительство России и в XVIII, и в XIX, и в начале
XX века уделяло очень большое внимание развитию историографии. И, пожалуй. еще более активно отнеслись к исторической науке те, кто
пришел к власти в России в 1917 году. Это ясно видно по судьбе русских историков и, в частности, Н. В. Пигулевской.
Н. В. Пигулевская была лучшей ученицей крупнейшего русского гебраиста П. К. Коковцова (1861-1942; умер в блокадном Ленинграде). В
1920-х годах вышли в свет ее первые работы. Но в конце 1920-х годов она была арестована (между прочим, в одной <подследственной>
группе с М.М. Бахтиным) и отправлена в Соловецкий лагерь. Это было одним из проявлений тогдашней тотальной программы уничтожения
основ русской культуры; выше уже упоминалось о широкомасштабных репрессиях 1929-1930 годов, обрушившихся на многих виднейших
представителей исторической науки во главе с академиком С. Ф. Платоновым. Сейчас начинают появляться первые <расследования> этой
злодейской акции.
В июне 1929 года атаку на русских историков в Академии наук предприняла специальная <Правительственная комиссия> под руководством
члена Президиума ЦКК (Центральной контрольной комиссии) ВКП(б) Я. И. Фигатнера; в октябре по настоянию Фигатнера- сообщается в
нынешнем <расследовании> этой атаки,-<срочно прибыли председатель Центральной комиссии по чистке Я. X. Потерс и член президиума той
же комиссии Я. С. Агранов (то есть уже из верховных кадров ОПГУ-В.К.)... В настоящее время нам известны имена почти полутора сотен
человек, арестованных в период с октября 1929 по декабрь 1930. Наверняка учтены не все... Две трети арестованных - историки и
близкие к ним музееведы, краеведы, архивисты, этнографы[111]>.
Главным <обвиняемым> комиссия Фигатнера сделала выдающегося историка С. Ф. Платонова (1860-1933) - ученика К. Н. Бестужева-Рюмина
(1829-1897) и В. О. Ключевского (1841-1911). И напомню хотя бы несколько имен его арестованных тогда <подельников>: С. В. Бахрушин,
С. Б. Веселовский, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, М. Д. Приселков, Б. А. Романов, Е. В. Тарле, Л. В. Черепнин. Эти люди, как и целый ряд
других подвергшихся в то время аресту - цвет русской исторической науки. Если бы они исчезли, развитие этой науки попросту
прекратилось бы (оно и в самом деле почти полностью остановилось тогда на несколько лет); новым поколениям историков не у кого было
бы учиться.
Большая роль в <разоблачении> крупнейших русских историков принадлежала <новым> псевдоисторикам, этим, -- как сказано в современном
<расследовании> сего дела, -- <... <неистовым ревнителям типа Цвибака, Зайделя, Томсинского, Фридлянда, Ковалева[112]>. Так, Цвибак
заявил в своем <докладе> во время следствия, что С.Ф. Платонов объединяет <всех мелко- и крупно-буржуазных и помещичьих историков...
Кулацко-крестьянская контрреволюция изнутри, иностранная интервенция извне и восстановление монархии -- вот программа политических
чаяний платоновской школы[113]>.
Историков обвиняли, естественно, и в пропаганде русского <национализма>, <шовинизма>, даже <фашизма>. Атмосферу следствия хорошо
передает рассказ о допросах С.Ф. Платонова, которые вел начальник одного из отделов ленинградского ГПУ Мосевич: <Когда Мосевич
спросил: как мог Платонов пригласить заведовать отделением Пушкинского Дома (С.Ф. Платонов был его директором с 1925 по 1929 год. --
В.К) еврея Коплана, то получил ответ: <Какой он еврей: женат на дочери покойного академика Шахматова и великим постом в церкви в
стихаре читает на клиросе>. После этого Коплан получил пять лет концлагеря[114]!>.
Из этого ясно, что удар был направлен не против неких <шовинистов>, а против деятелей русской культуры независимо от их национальной
принадлежности (арестованный Е. В. Тарле, например, также был русским историком еврейского происхождения). И, казалось, дело шло к
тому, что одна из основ русской культуры - историческая наука -- уже перешла грань полной погибели.
Однако в какой-то последний момент в ход дела вмешалась пока до конца еще не ясная сила: <Как ни старались, однако, опорочить
Платонова и его коллег, что-то застопорилось, надломилось в, казалось бы, хорошо отлаженной машине следствия[115]...>. И исчезнувшие
историки постепенно начали возвращаться; к 1937-1938 гг., когда, в свою очередь, были репрессированы Фигатнеры и Аграновы, Зайдели и
Фридлянды, почти все арестованные в 1929-1930 годах уже работали; почти все, ибо несколько историков старшего возраста - в том числе
и С. Ф. Платонов - скончались до <реабилитации>... Кстати сказать, иные продолжали работать и в ссылках, и даже в тюрьмах; С. Ф.
Платонов 9 июля 1931 года сообщил дочерям (которые также были вслед за ним арестованы) из камеры: <...разобрал кое-что из моих
бумаг... Выяснены некоторые родословные[116]...>.
Вернувшиеся создавали и публиковали новые труды, работали с многочисленными учениками, готовили к изданию сочинения своих учителей и
скончавшихся соратников; так, в 1937-1939 годах вышли в свет важнейшие работы В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова, А. Е. Преснякова,
П. Г. Любомирова (которые еще недавно оценивались как <контрреволюционные>). Многие возвратившиеся из небытия стали
членами-корреспондентами и академиками, лауреатами и орденоносцами... И без этого <поворота> не было бы, без сомнения, тех
достижений русской исторической науки 1960-1980-х годов, которые осуществили ученики <реабилитированных> к 1937 году ученых.
В этом повороте выразилось то историческое движение, о котором в присущем ему заостренном стиле говорит в своем удивительном
сочинении <Бесконечный тупик> (1989) наиболее яркий и глубокий мыслитель нынешнего молодого поколения России Дмитрий Галковский
(родился в 1960 году). Он как бы подводит итог с точки зрения своего поколения:
<Какой год был самым счастливым за последние сто лет русской истории? Страшно вымолвить, но 1937... 37-й это год перелома кривой
русской истории. Началось <выкарабкивание>... 1937 - это год смерти революционного поколения. Свиньи упали в пропасть. Конечно,
прогресс после 1937 можно назвать прогрессом лишь в соотнесении с предыдущей глубиной падения. Но все же...> (с. 668-669).
Среди историков, вернувшихся после ареста и осуждения (в 1929 году) в науку, была и Нина Викторовна Пигулевская. Сначала она смогла
(в 1934 году) поступить на работу только в далекий от ее интересов Институт истории науки и техники, но в 1937 году стала научным
сотрудником Института востоковедения. В 1938 вчерашней заключенной была присуждена (даже без защиты) степень кандидата наук, а уже в
1939 - доктора и после войны, в 1943 году - звание профессора; в 1946-м она была избрана членом-корреспондентом Академии наук. Во
время ленинградской блокады Н. В. Пигулевская была заместителем директора Института востоковедения и исполняла свои обязанности с
истинной самоотверженностью. С 1952 года она стала заместителем председателя (фактически руководителем) существовавшего с 1882 года
Российского Палестинского общества и ответственным редактором одного из самых высококультурных ежегодников - <Палестинского
сборника>.
Сей экскурс в драматическую и даже трагедийную историю русской исторической науки в 1920-1930-х годах имеет, быть может, не вполне
очевидную, но глубокую связь с той столь давней эпохой, о которой идет речь в моем сочинении.
...
[111] Звенья. Исторический альманах. Выпуск 1.--М., 1991, с. 204, 209.
[112] Там же, с. 209.
[113] <Вопросы истории>, 1989, 5, с. 128.
[114] Звенья, с. 215
[115] <Вопросы истории>, 1989, 5, с. 128.
[116] Звенья, с. 214.