Чувство причастности остается недостижимым для растущего нееврейского
большинства в Израиле.
Совсем недавно бывший депутат Кнессета Михаэль Кляйнер назвал
иммигрантов-неевреев <помоями>. Он употребил эту метафору в отношении к
иммигрантам из России, но она направлена и против меня. Единственная
разница - я в качестве <помоев> <влилась> в страну из Англии, а не из
России. Высказывание Кляйнера не является в Израиле чем-то необычным. В
течении многих лет я слышу, как политики, официальные лица, даже простые
люди изливают свою желчь против нееврейских граждан страны.
Жить в Израиле, не будучи евреем, нелегко. Всегда найдется кто-нибудь, кто
напомнит тебе, что ты не только не принадлежишь к <своим>, но даже некоторым
образом <загрязняешь> <чистоту> страны. В течение моих первых лет в Израиле
первый вопрос, который мне задавали, был: еврейка ли я или нет.
Это было как навязчивая идея. В такси, на автобусной остановке, на рабочих
интервью, на службе, даже в супермаркете, всюду и всегда меня преследовал
вопрос: <А Вы - еврейка?>
Дважды я солгала. В первый раз - шоферу такси. Он подозрительно оглядел
меня, а затем разразился тирадой о том, как его брат женился на гойке и
уехал жить в Америку. <Такие вот и разрушают еврейскую расу, - сердито
сказал он, уставившись на мое отражение в зеркале, - я не могу его
простить.>
Во второй раз я стояла в очереди в общественный туалет. Я была беременна на
шестом месяце, и служитель, пожилой сутулый человек, шаркая, подошел ко мне.
<Откуда Вы?> - спросил он. <Из Англии, но сейчас я живу здесь>, - ответила я
на иврите. <Вы - еврейка?> - спросил он. <Да,> - сказала я, надеясь положить
конец разговору. Вместо этого он взял меня за руку и со слезами на глазах
принялся благодарить за то, что я приехала в Израиль и за то, что я
вынашиваю этого ребенка здесь, на еврейской Родине. Больше я никогда не
лгала, отвечая на этот вопрос.
Я познакомилась с моим мужем в Индии, в 1990 году. Несколько лет мы жили
в Англии, а затем решили переехать в Израиль и пожениться. Перед отъездом
муж спросил меня, не могу ли я принять иудаизм. Он сказал, что это очень
важно и для него самого, и для его семьи. Я согласилась. Я - не религиозная
христианка и бываю в церкви только в особых случаях. Моя религиозность не
простиралась дальше утренних собраний в приходской англиканской школе и
молитвы <Отче наш>. Я была открыта для иудаизма. Я думала, что стать
еврейкой означает совершить интеллектуальный и эмоциональный прорыв. Я
думала, что стану ближе к семье моего мужа и к моей новой жизни. Я ожидала,
что обрету глубокое понимание сущности еврейского народа. Оглядываясь назад,
можно сказать, что это действительно произошло, но совсем не так, как я
предвкушала, совсем не в позитивном плане.
Мое первое знакомство с ортодоксальным иудаизмом произошло в Лондоне, где
я обратилась к раввину, работавшему со студентами университета. Он предложил
мне письменно ответить на вопросы, после чего проанализировал мой почерк и
заявил, что он будет очень рад меня учить. Первую неделю он рассказывал мне
о законах, касающихся телесных контактов между супружескими парами. В
последующие недели тема не изменилась. Ребе делал мне комплименты, хвалил
мои глаза, мою внешность, и сообщил мне, что его жена на девятом месяце
беременности. Я чувствовала себя все более неловко и вскоре прекратила
занятия.
<ПРОСТО ТАКАЯ ИГРА>
Мы с мужем переехали в Израиль в 1993 году. Мы поженились гражданским
браком на Кипре, а затем через год устроили свадьбу в Англии. Мы хотели
сделать свадьбу и в Израиле, но решили отложить ее до того, как я стану
еврейкой.
Мы обратились в иерусалимский раввинат. Я сидела рядом с мужем в
коридоре, ожидая встречи с раввином. Атмосфера в приемной была напряженной.
- Не показывай им, что ты нервничаешь, - посоветовала мне одна из юных
кандидаток на обращение, - если они подумают, что ты их боишься, ты никогда
не пройдешь.
- Просто нужно играть с ними в их игру, - согласилась другая. Не говори
ничего, кроме того, что от тебя требуется. Главное - не проговориться.
Примерно в середине нашего долгого ожидания из комнаты выскочила в ярости
рыдающая девушка. <Я училась полтора года! Я проходила экзамен за экзаменом,
и все еще они говорят мне, что я недостаточно привержена!> - плакала она.
После беседы с раввином мы с мужем поняли, что этот путь безнадежен. Мы уже
были женаты, и наш образ жизни в Тель-Авиве был далек от требований
ортодоксов. Мы начали искать другие способы, и нашли раввина, который
согласился помочь мне перейти в иудаизм за 600 шекелей в неделю.
Этот ребе жил в религиозном предместье, среди холмов, окружающих Иерусалим.
Два раза в неделю мы занимались за обеденным столом в его крошечной, темной
квартирке. Каждый раз, когда я о чем-нибудь спрашивала, он сердито
набрасывался на меня. <Не задавай вопросов! Дело только в вере. Ты не должна
понимать. Ты должна верить, это все.> Иногда он задавал мне вопрос, и когда
я пыталась ответить, гавкал на меня: <Неверно!>
При любой возможности он критиковал христианство. Он говорил мне, что
христианство было придумано для тех, кто был слишком ленив, чтобы жить по
еврейским законам, для людей, ищущих легкой жизни. Как-то раз он сказал мне,
что Барух Гольдштейн достоин всяческих похвал за то, что он убил 29 арабов в
1994 году в Хевроне.
В течение этих ужасных еженедельных встреч я хранила молчание. Стиснув зубы,
я изучала книги, платила ему деньги и не произносила ни слова.
Но внутри у меня все кипело. Меня тошнило от его лицемерия. Он изображал из
себя правоверного, а сам брал у нас деньги без малейшего колебания. Чем
больше я узнавала о еврейской религии в Израиле, тем больше я понимала,
насколько она пропитана коррупцией. Газеты были полны историй о
ортодоксальных раввинах, берущих взятки, об аферах и обманах, предпринятых
якобы во имя религии. И что хуже всего, это была тайна, известная всем. Все
знали об этом, даже смеялись над этим, но никто не был готов хоть что-нибудь
сделать, чтобы это прекратилось. Вместо этого все настаивали, что мне
жизненно необходимо стать еврейкой.
Со временем эта настойчивость стала вызывать у меня сомнения. Никто, даже
ребе, в действительности не интересовался, верю ли я в иудаизм или нет.
Никого не заботило, буду ли я продолжать праздновать Рождество или другие
христианские праздники. Когда я говорила моим израильским друзьям, что я
вижу в этом моральную неправоту, многие относились сочувственно, но другие
отталкивали мои опасения. <Это просто такая игра, - говорили они, - не думай
об этом вообще.> Казалось, что единственное, что их заботит - чтобы в моем
удостоверении личности было написано <еврейка>, и следовательно, тем или
иным путем я должна была это уладить.
Время проходило, и я чувствовала себя все более несчастной. Я была
шокирована дискриминацией, которую я видела вокруг себя по отношению к
неевреям. В моем бюро коллеги называли меня <шиксой> и <гойкой>, как бы в
шутку. Они прохаживались насчет моей нееврейской внешности. Читатели газет
писали возмущенные письма, если те осмеливались упомянуть в статьях о
христианских праздниках. В СМИ муссировались истории о том, как еврейская
раса разрушалась посредством ассимиляции. На карикатуре, опубликованной в
1996 году, был изображен человек, сидящий за столом. <Две главные опасности,
угрожают сегодня еврейской общине: терроризм и ассимиляция>, - говорил он, -
<другими словами, неевреи, которые хотят убить нас, и неевреи, которые хотят
вступить с нами в брак.>
ПЕРЕД ЛИЦОМ ФАКТОВ
Я продолжала ходить к раввину, но по мере того как в прессу начинали
просачиваться истории о взяточничестве при обращении в иудаизм, он стал
проявлять растущее беспокойство. Наконец, он заявил, что не может мне больше
ничем помочь. <Вы недостаточно готовы пострадать, чтобы стать еврейкой>, -
сказал он.
Следующей нашей попыткой был адвокат раввинатского суда в Иерусалиме, у
которого были хорошие связи в ШАС. Он предложил обратить меня в иудаизм за
большую сумму денег. Мы встретились с ним в гостинице на задворках
Иерусалима. Он расспрашивал меня о друзьях-евреях, о каких-нибудь контактах
с иудаизмом, которые я имела в детстве. Он все пытался выманить у меня
что-то, и в конце концов я поняла, что ему нужна не правда, а какая-нибудь
выдуманная история о том, как, даже будучи ребенком, я всегда желала стать
еврейкой. Он велел моему мужу достать свидетельства и документы,
доказывающие, что я всегда покупала мясо в кошерной лавке, ходила в синагогу
и соблюдала правила ортодоксального иудаизма.
К тому времени, как мы вышли из гостиницы, я уже знала, что не хочу
становиться еврейкой. Я горько сожалела о моем прежнем решении, я
чувствовала неприязнь и вражду. Я не хотела больше лгать или мошенничать.
Вскоре после этого мы получили адрес одного раввина в Париже, который мог
обратить меня за 5000 долларов за один день, без всяких сложностей. К тому
времени, однако, было слишком поздно. Мне было настолько стыдно от всего
этого, что я уже не смогла бы через это пройти. Я чувствовала, что в
действительности я бы совершила грех. Я решила, что, как бы это ни было
тяжело, Израилю придется принять меня такой, как я есть.
Семья моего мужа встретила мое решение в штыки. Они считали, что я обманула
их в своих личных целях, и долго еще после этого их разочарование влияло на
наши отношения. Очень немногие здесь понимали меня. Некоторые
друзья-израильтяне считали, что я поднимаю излишний шум из-за пустяка, но в
то же время признавались, что сами они никогда бы и не подумали менять свою
религию.
Проходили годы, а горечь и негодование продолжали кипеть во мне. Я
чувствовала, что эта страна предала меня. Прежде чем переехать сюда, я была
уверена, что ужасные страдания, испытанные еврейским народом на протяжении
веков, должны создать нацию, которая будет высоко ценить терпимость и
понимание. Вместо этого, я нашла здесь общество, полное предрассудков и
нетерпимости.
Сегодня мой гнев уступил место некоторому роду понимания. Израиль - это
молодое и разнотипное общество, добивающееся национальной идентичности перед
лицом все новых волн массовой иммиграции из разных стран. Единственное, что
не дает этому обществу развалиться - это его еврейский характер, и даже этот
<клей> недостаточно прочен. Обществу нелегко принять человека со стороны,
когда оно так глубоко разобщено. И непросто оказать гостеприимство чужому,
когда Израиль до сих пор воспринимается как убежище для евреев в мире все
возрастающего антисемитизма.
Но Израиль должен посмотреть в лицо фактам. Сегодня внутри израильского
общества живет все возрастающее нееврейское меньшинство. Мы - полноценные
члены этого общества, и все же мы до сих пор лишены некоторых элементарных
человеческих прав. Например, два моих сына могут служить в армии и платить
налоги, но не могут ни жениться здесь, ни быть похороненными рядом со своими
друзьями или любимыми-евреями. Как и я, они проведут свою жизнь, слушая
постоянные выпады политиков и чиновников, для которых они - граждане второго
сорта, <грязная вода>, которая притекла на волне иммиграции. Они тоже будут
выслушивать анекдоты про гоев, саркастические замечания по поводу наследия
их родителей и испытывать сомнения по поводу своей израильской
самоидентификации.
Здесь, однако, кроется недоразумение. Сегодня в Израиле живут 50 000
иммигрантов из России, которые считают себя христианами, и еще 270 000
таких, кто не является евреем по Галахе. Хотя некоторые из них махнули на
все рукой и уехали из Израиля, в некоторых случаях даже в Англию, ища
убежища на основании преследования на почве религии, остальные намерены жить
здесь. Израиль должен принять решение: хочет ли он иметь еще одно враждебное
меньшинство, или он хочет полноценных граждан, ощущающих реальную связь со
своей страной?
В последние несколько лет я замечаю изменения в характере израильского
общества, растущую зрелость и толерантность среди нерелигиозного населения.
Израильтяне сегодня проявляют большую готовность принять <другого>. Для меня
самой многое безусловно изменилось. Сейчас у меня теплые отношения с
родителями моего мужа, которых я очень люблю, и лишь изредка меня
спрашивают, еврейка ли я.
И все же я до сих пор чувствую себя аутсайдером. На Рождество я достаю елку
и украшаю дом, но в глубине души я ощущаю это почти как акт неповиновения.
Несколько лет назад одна из моих сотрудниц пришла на работу в раздражении
оттого, что иерусалимские отели поставили у себя рождественские елки. Я
сказала ей, что у меня также каждый год есть елка. <Ну, я надеюсь, ты
задергиваешь занавески, - сказала она с горечью, - нехорошо, если люди в
твоем районе будут вынуждены на это смотреть. Если ты живешь здесь, ты
должна уважать нашу веру.> Я была очень расстроена от такой
несправедливости, но ужасная правда состоит в том, что я и в самом деле
начала чувствовать, что мою религию нужно прятать за занавеской.
Всего несколько недель назад я получила новое напоминание. Я писала статью
про <Текес>, новую альтернативную израильскую организацию, созданную, чтобы
обеспечить светские обряды для тех евреев, которые не могут или не хотят
совершать ортодоксальные еврейские церемонии. Я предложила основателю этой
организации написать о них статью и в израильскую газету. Он колебался
несколько секунд, а затем сказал: <Не обижайтесь, но я думаю, что будет
лучше, если эту статью напишет еврей.>
Неужели это так уж много - попросить израильтянина посмотреть, хотя бы
мельком, что происходит у него на <заднем дворе>? Способны ли мы хоть на
митнуту снизить нашу неослабевающую озабоченность внутрипартийными
голосованиями и борьбой компаний Тнува и Штраус вокруг сыра <коттедж>, чтобы
обратить внимание на ситуацию на территориях, находящихся под нашей властью?
Если бы сюда попал случайно какой-нибудь иностранец, он не поверил бы своим
глазам. До выборов осталось несколько недель - предполагается, что в это
время граждане заняты проверкой и формированием своих позиций, - а Израиль
продолжает жить зажмурившись, не смотреть, не слушать и не знать, что
происходит с тремя миллионами людей, живущих на расстоянии менее часа езды
от наших домов. Если и в обычное время нелегко принять это полное
безразличие - общепринятый подход, состоящий в том, что вещи, которые меня
не интересуют, как бы не существуют вообще, - накануне выборов, которые
считаются (как всегда) решающими, такое равнодушие граничит с преступлением.
Вот несколько сообщений прессы за последние дни. Пять безоружных
палестинцев, видимо, потерявших надежду рабочих, которые пытались по
лестнице перебраться из Газы в Израиль для заработка, убиты выстрелами из
танка в четверг. В понедельник солдаты убивают палестинца - выясняется, что
речь идет об умственно отсталом. В воскресенье солдаты стреляют по группе из
двух женщин и троих детей в Рафиахе, на границе с Египтом. Одна из женщин
убита вместе со своими детьми, четырех и пятнадцати лет, вторая тяжело
ранена. Мы думали, что эти женщины и их дети - террористы, сказали солдаты.
Неделю назад, в пятницу, десять человек были убиты, в том числе одна женщина
и два сотрудника УНРВА, Отдела по оказанию помощи и трудоустройству ООН. Это
произошло в ходе неудачной операции по <ликвидации>, в лагере беженцев
Эль-Бурейж в секторе Газа. На той же неделе солдат застрелил 95-летнюю
женщину, пассажирку такси, вблизи Рамаллы. А за пару дней до того солдаты
разрушили дом, похоронив под развалинами находившегося там 70-летнего
старика. В целом по сообщениям, более 30ти палестинцев были убиты в первую
декаду декабря, по крайней мере половина из них - гражданские лица, не
совершившие никакого преступления. То, что когда-то считалось <аномалией>,
стало повседневной реальностью, и случаи, которые армия прежде расследовала,
теперь даже не проверяются.
Волнует ли это хоть кого-нибудь? Невинные жертвы - женщины, дети, старики, -
существуют только на нашей стороне. Что же касается убитых палестинцев, то
большинство израильских СМИ сообщает о них беглым курсивом, если вообще
сообщает, и политики не ссылаются на эти случаи в своих выступлениях. К этой
кровавой жатве нужно добавить массовые аресты. Согласно данным Бюро по
связям с прессой Армии обороны Израиля, только в армейских тюрьмах на
объектах сидят сейчас 3094 палестинца; из них 932 находятся под
административным арестом, то есть, без судебного разбирательства. Другими
словами, около тысячи человек приговорены к полугодовому заключению даже без
надежды, что их дело будет когда-либо рассмотрено, многие - в двух тюрьмах -
<времянках> Кциот и Офер, условия в которых, очевидно, особенно тяжелые.
Иначе трудно объяснить, почему армия вот уже несколько месяцев не разрешает
репортерам посещать эти тюрьмы.
Эти факты и цифры должны быть предметом пристального внимания общества, даже
если это общество находится под постоянной угрозой терроризма. Ежедневное
убийства невинных людей и массовые аресты без суда и следствия должны быть,
по крайней мере, предметом общественной дискуссии, но у нас они никого не
интересуют. Как будто эти вещи не имеют никакого влияния на безопасность и
на характер власти и общества в Израиле - не говоря уже, разумеется, о самих
жертвах.
Но и это еще не все. Если убийства и аресты хотя бы маргинально освещаются
прессой, то содержание под арестом всего палестинского народа остается
непрерывным и не освещаемым СМИ. Целые города, части которых лежат в руинах,
живут в режиме практически непрекращающегося комендантского часа; все
население не в состоянии передвигаться из деревни в деревню или из города в
город без разрешения оккупационной армии - но среди израильской публики не
услышишь отклика на эту ситуацию. Никто не спрашивает: почему? или <надолго
ли?>, или <предотвращает ли это терроризм, а может быть, наоборот, поощряет
его?> Эксперты по безопасности повторяют с ужасающей неизменностью, что
это - <единственный способ>, и почти никто не протестует. Похоже,
большинство израильтян просто не знают (и поэтому их не заботит), живут ли
палестинцы сейчас в режиме комендантского часа, или <герметизации>, или,
может быть, в <окружении>.
Все внимание сосредоточено исключительно на наших собственных трудностях и
бедах, которые, конечно же, достаточно серьезны. Израильтяне боятся сидеть в
кафе? Палестинцы, однако, давно уже не смеют об этом даже мечтать. В Израиле
страшно ездить в автобусах? Но на <территориях> автобусов больше вообще нет,
и любые поездки практически невозможны. Мы боимся летать на самолетах?
Большинство палестинцев никогда не летали. Растет безработица? Но разве
можно это сравнить с хроническим недоеданием и почти уже голодом на
<территориях>, где большинство населения, все-таки, не террористы.
До выборов осталось несколько недель. Никто даже не упоминает об
ответственности Ариэля Шарона, Шауля Мофаза и Беньямина Бен-Элиезера за
убийства и разрушения. Лидер Рабочей партии, Амрам Мицна, много говорит об
<отделении> и о том, <что хорошо для израильской безопасности>, но ни
слова - о нравственности или о справедливости. Может быть, МЕРЕЦ займет
более устойчивую позицию по этим вопросам, сейчас, когда к партии
присоединились когда-то верные приспешники <Аводы>, Йоси Бейлин и Яэль Даян?
А ХАДАШ и арабские партии, которые пытаются говорить о том, что в
действительности происходит на <территориях>, вообще никто не слушает.
Положение дел очень серьезное. Никакая, даже смертельная, угроза
терроризма - не основание для полномасштабной <отмены> принципов и
ценностей; никакие действия <камикадзе> не могут служить оправданием
ежедневного убийства невинных людей или массового заключения других без суда
и следствия. И ничто, действительно ничто не может оправдать тотального
отсутствия общественной дискуссии и тотального безразличия к тому, что
происходит у нас на <заднем дворе> - особенно накануне всеобщих выборов.
