"СОВЕТСКАЯ РОССИЯ" N 48 (12391), вторник, 6 мая 2003 г.
Могила без имени
Вымирает хуторская Латвия, но бредет в Европу
Уважаемая редакция,
уважаемый товарищ Чикин!
Я понимаю, что Россия вам ближе и горе ее больнее. Но мы, брошенные при
развале страны и задавленные, тоже хотим, чтобы нас услышали. Все, что здесь
написано, увидено мною с натуры, и цифры проверены и точны.
Мало кто знает, как мы тут живем. Никому и дела нет до нас. Если в
городах народ еще может поплакаться в жилетку правозащиты, в деревне такой
возможности нет. Здесь о каждом можно написать роман <Унесенные к черту>! И
все-таки мы, русские, советские, мы не сдадимся. Я верю, что все еще только
начинается.
Остаюсь с уважением
Ольга ИВАНОВА.
Латыши на земле селятся хуторами: дома отстоят друг от друга на
расстоянии не менее полукилометра. Невмешательство в чужие дела плавно
переходит в равнодушие. Поэтому, когда сорокалетняя Люба К. покончила с
собой, труп ее на обледенелой веревке провисел в сарае неделю и был
обнаружен случайно: бывший муж зашел <стрельнуть> на выпивку. Пятерых своих
детей мать перед самой смертью пристроила в интернаты, а сама мыкалась по
чужим домам, прислуживая богатым хозяевам, пока не получила травму
позвоночника, надорвавшись на погрузке картофеля. Хозяин выгнал без
какой-либо компенсации за потерянное здоровье. На поденную работу больную
женщину не брали, а другого способа заработать на жизнь в сельской Латвии,
где вся земля в частной собственности, нет. Когда дома кончились продукты,
бывшая знатная доярка, получавшая в колхозе триста полновесных рублей, пошла
в сарай и повесилась. Хоронили ее за казенный счет, в спешке, и на могильном
холме так и не появилась табличка с именем.
Как ни трагична эта незаметная судьба, исключением она не является.
Крестьяне Латвии живут в унизительной нищете, стремительно вымирая. В самой
бедной части страны, сельской Латгалии, смертность в шесть раз превышает
рождаемость. За десять лет независимости крохотная балтийская республика
потеряла пятую часть своих крестьян. Тщательно декорируемая статистика все
же признала тот факт, что в Латвии самая высокая детская смертность в
Европе. Латвия держит европейский рекорд по количеству смертей от инфаркта и
инсульта, а большая часть погибших - мужчины до пятидесяти лет.
Особняком в мрачном ряду смертей стоят суициды - число их вгоняет в
трепет лощеных экспертов Евросоюза. Показатели для республики с населением с
некрупный европейский город столь плачевны, что пронимают даже местных
вождей-радикалов, двенадцатый год успешно разоряющих бывшую витрину
Советского Союза. Появившись на телеэкранах в новогоднюю ночь, новоизбранный
премьер Репше, неуверенно промямлив дежурные фразы, вдруг заголосил на всю
страну: <Мы вымираем - и это реальность...>
А как все начиналось... Весело, с наскока поделили колхозное имущество:
разогнали технику по домам, перерезали коров и телят, оделили каждого землей
(некоторые получили аж по сотне гектаров). Сразу же бывшие колхозники с
головой окунулись в бизнес: кто сеял, кто лес рубил, кто птицу разводил,
некоторые даже страусов. Однако сладкая жизнь не задалась с самого начала.
Сельский бизнес немыслим без государственной поддержки: каждый крестьянин
производит зерно, мясо, овощи, и каждому надо это продать.
Государство, однако, закупать не спешило, предпочитая дешевые и
нехлопотные поставки из-за рубежа: мясо - из Германии, овощи - из Польши,
молоко - из Литвы и так далее. Исключение составило только зерно. Его
закупали, но по такой цене, что крестьяне сеять перестали. Убыточные фермы
разорялись одна за другой. Правительство срезало субсидии селу с самого
начала. Цитирую тогдашнего его главу Шкеле: <Нам нужны только десять
процентов крестьян, только их мы будем поддерживать, чтобы обеспечить страну
продуктами. Остальные пусть выживают сами>.
Государственная <поддержка> странным образом сказалась на
благосостоянии села: осчастливленные <десять процентов>, заложив имущество в
банке, получали ссуду и выдавали на-гора тонны мяса и молока, которые никто
не хотел покупать. На внутреннем рынке из-за крайне низкой покупательной
способности горожан сбыта не было. За границу гнать - себе дороже.
Помыкавшись туда-сюда, отдавали за бесценок перекупщикам. А когда приходило
время платить людоедские проценты в банк, продавали последнее и переходили в
разряд босяков. Большинство ферм обанкротилось. Мясокомбинаты в городах
закрывались синхронно. В маленьком городишке Екабпилсе прихлопнули
единственный на всю Латгалию сахарный завод. Крестъян, заключивших договора
на поставку сахарной свеклы, не предупредили, и тонны свеклы сгнили на
полях, не найдя покупателей. И, конечно, никто никакой компенсации не
получил.
После десяти лет правления господ радикалов сельское хозяйство Латвии
напоминает барак на заброшенном прииске: пыль, паутина, забытый валенок в
углу. Две беды в латвийской деревне: безработица и алкоголизм. Какое-то
время зарабатывали на поставке древесины, но правительство, оглядевшись
вокруг и заметив, что леса уже вырублены на треть, ввело железные квоты, и
теперь на собственной делянке можно пилить только низкосортный осинник на
предмет зимнего обогрева. Техника, оставшаяся с советских времен, обветшала
и разваливается на глазах огорченных владельцев. Бывает, что хозяева,
объединившись, из двух тракторов делают один, и этот инвалидный гибрид пашет
и косит, пока не ломается особо дорогая деталь, на которую денег уже нет. С
грехом пополам поковыряв землю, не бросив в нее ни единой горсти удобрений,
хозяин сеет ячмень и сажает картошку в минимальных количествах, потребных
его личному хозяйству. Поэтому большинство земель пустует. Мои соседи из 25
га используют только пятую часть, да и ту под сенокосы. По всей волости
безотрадная картина: возле хутора делянка цветущей картошки, золотистый
клинышек хлебов, а проедешь его, с одной стороны дороги - угрюмый бурьян, с
другой - нахальный осот пылит созревшими головками. И так до самого
горизонта.
Из чего складывается бюджет крестьянской семьи? Старики имеют пенсии, а
молодые - возможность делать детей, на которых начисляют пособие в размере
стоимости трех килограммов дешевой колбасы. Причем чем старше ребенок, тем
меньше ему платят. Видно, наверху думают, что четырнадцатилетний подросток
способен прокормить себя сам. Пенсию же начисляют очень просто: по одному
лату за каждый проработанный год. На лат можно купить 3 буханки хлеба, или
полкило селедки, или пачку дешевого чая. В общем, что покушать, выбирает
каждый сам. Еще можно сдавать молоко. Закупочная стоимость одного литра - 2
коробки спичек. Сдал десять литров - обеспечил спичками семью на месяц
вперед. При таком раскладе даже обычный телефон становится роскошью, и его
владелец пользуется на селе уважением, как в советские времена хозяин
<Волги>. Газовые баллоны используются столь редко, что служба газовой
поставки упразднила свой пост. В целом по Латвии 60% хозяйств не имеет
канализации, 52% - телефона, 80% - водопровода, а 4% сидят впотьмах, без
электричества.
С таким багажом не в Европу шагать, а впору проситься на постой к
африканскому вождю.
И не так страшно отсутствие канализации, как отсутствие какой-либо
перспективы у сельской молодежи. Падение жизненного уровня погребло под
собой и без того невзрачные ростки общечеловеческих ценностей, заложенных
некогда советской культурой в слабые тевтонские души. Вопреки расхожей
легенде, латыши отнюдь не являются образцом европейского лоска. Могут не
мыться месяцами, и редко у кого в доме найдется больше десятка книг. Во
многих семьях принято стирать раз в месяц, и грязное белье валяется по углам
вперемешку с кастрюлями и старой обувью.
С исчезновением организованного досуга каждый теперь веселит себя сам.
Даже в русской деревне я не видела пьяных старух. Считается, что бутылка -
последняя возлюбленная старика. Но здесь, в латышской деревне, пьют все:
дети и взрослые, мужики и бабы, девушки и подростки. Традиционное пиво,
которое варят в каждой семье, дети употребляют еще в дошкольном возрасте.
Двенадцатилетний паренек уже имеет твердую привычку к алкоголю и дует пиво
наравне со взрослыми. На селе популярна <крутка> - технический спирт,
разбавленный водой. Вкус у этого пойла отвратительный, воздействие на
организм катастрофичное, зато дешевое и торгуют им круглосуточно.
Огнедышащие <точки>, где можно отовариться этой отравой, повсюду по всей
волости, и полиция закрывает на это глаза.
Повальная безработица породила на селе невиданное ранее ремесло
альфонса: все чаще молодые парни нанимаются в любовники к пожилым
пенсионеркам, имеющим фиксированное обеспечение. Разница в тридцать и более
лет никого не смущает. Единственное неудобство - старухи плохо переносят
побои. Женщин в деревне избивают часто, бьют привычно, без особой злобы, и
бабы не жалуются в полицию, а просто меняют сожителя - законные браки в
деревне редкость. Бывает, что в семье пять-шесть детей, и все от разных
отцов. Не считается позором рождение ребенка вне брака. Никого не удивляет,
что девочка, учась в школе, живет с каким-либо парнем, причем не просто
трахается под кустом, а имеет подобие семьи, рожает ребенка, а матери-то
только пятнадцать лет, и отец сидит за соседней партой. Всеядность в половом
вопросе поражает, но объясняется просто: в селе нет никакого шевеления
культурной жизни, а родители сами являют пример упрощенных отношений.
Трагическое положение сельской молодежи, безработной и безграмотной,
предусмотрено самой системой. Высшее образование в Латвии платное, и, стало
быть, у деревенских мальчишек нет никакой возможности получить хорошую
профессию и выбиться из нищеты и грязи. Молодежь, еще не утратившая всех
иллюзий, отвечает на это взрывом похоти и животной злобы. Но есть еще более
страшный выход: за прошедший год в нашей небольшой деревушке четверо парней
наложили на себя руки. Самому младшему было восемнадцать. Мать нашла его
утром в хлеву висящим возле дверей. Образ этого ребенка, не нашедшего места
в жизни, и вид пьяной старухи, раскинувшей тощие ноги на траве под хохот
проходящей толпы, - вот символы новой суверенной Латвии, страны, где
уничтожение своего народа стало государственной политикой. И что может
спасти этот народ и это государство?
