Обсуждение “русского вопроса”, которым своевременно занялась “ЛГ”, будет не полным без размышлений о русском национальном характере, причем без всякой патоки и лубочных красок, если мы хотим действительно разобраться в сложной сегодняшней ситуации, не забывая при этом об истории.
Прежде всего вспомним, что национальный характер – это мировоззрение, философия, а у каждого народа их две: одна ученая, книжная, торжественная и праздничная, другая – ежедневная, домашняя, обиходная, по определению В. Белинского. С одной ходят на демонстрации и разговаривают с иностранцами, по другой просто живут и, главное, выживают в борьбе с врагами, природой и собственными властями.
Первую философию достаточно освещают, говоря старинным советским языком, пропаганда, а также те силы, которые называют себя патриотическими. Понять “произвольный народ” сложнее. Он скрыт от посторонних глаз и по вполне понятным причинам не афишируется. Но во все времена жили неравнодушные люди, обладавшие хорошо развитой интуицией и наблюдательностью. В течение нескольких десятилетий я работал над книгой “Размышления о России и русских” и применил обычный экспертный метод, только опрокинутый в прошлое. Мысленно перед своими “экспертами” – людьми знаменитыми или менее известными – были поставлены вопросы о произвольном народе, о его “манере понимать вещи”, о его реальном поведении в отношении различных фактов, процессов и явлений действительности. “Экспертная оценка” на протяжении столетий оказалась настолько интересной и непредвзятой, что она, смею думать, пригодится сегодняшнему поколению политиков, политологов, писателей да и просто читателям “ЛГ”. Полезно рассмотреть “русский вопрос” без иллюзий, и предлагаю такой же эксперимент над собой провести читателям “ЛГ”. Возможно, эта процедура и напомнит шоковую терапию, но без нее, наверное, сегодня нельзя обойтись, если мы не хотим лукавить перед собой и другими. Между прочим, такой подход одобрил в свое время и академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, написавший в своем письме к автору этих строк в 1987 году: “Вы заняты интересным делом… Но не отбрасывайте и отрицательные суждения. В конечном счете судить о народе надо по вершинам, а чем выше поднимаешься, тем ниже падаешь. Это естественная амплитуда...” Но эту естественную амплитуду не хотят замечать ни “патриоты”, ни “либералы”, хотя самоназвания тут не означают приближения к истине. Итак: готовы ли вы, читатель, к шоковой терапии?
“МЫ” И “ОНИ”
Вот что писал Маврикий Стратег на рубеже VI–VII веков нашей эры о племенах наших предков, славян и антов:
“Так как между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и соберутся, то решенное ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступить другому”.
Видные российские деятели (С. Соловьев, Б. Чичерин, Н. Шелгунов и др.), конечно же, не могли не отметить это явление. Вот достаточно типичное для всех высказывание В. Соловьева: “Склонность к розни и междоусобиям, неспособность к единству, порядку и организации были всегда, как известно, отличительным свойством славянского племени”. А вот мнение – не мнение, а крик души! – неизвестного нам автора некролога на смерть историка Н. Костомарова (1885 г.): “Что-то роковое есть в нашей русской жизни, какое-то постоянное разделение общества на две группы... Вражда внутренняя вечно жива, вечно раздувается, вечно растет и зреет. Можно всегда вперед сказать, что каждое явление русской жизни вызовет два диаметрально противоположных чувства и всегда накопит новую вражду. Только поверхностный взгляд не видит, что это черта – коренная, общая черта, общее свойство русского характера – везде видеть подвох, везде заподозривать опасность…”.
Можно было бы не приводить других примеров, все они говорят о том же, но как не упомянуть Артемия Волынского, тяжкими мучениями и смертью выстрадавшего свой афоризм: “Нам, русским, не надобен хлеб, мы друг друга едим и с того сыты бываем”.
Разбегаться врозь... Жить врозь... Думать врозь...
Таково одно из коренных свойств “второй философии” нашего национального характера – склонность к розни. Было бы, однако, неверно представлять, что жизнь не выработала ей противоядия. Иначе государство, раскинувшееся на огромной территории и раздираемое противоречиями, не смогло бы нормально развиваться и просто существовать. Против этого давно было известно одно сильнодействующее, но суровое средство, однако это средство нравилось нам еще меньше, чем сама болезнь.
“КАЖДЫЙ ИЗ НАС – БАТЫЙ”
Как вам нравится этот вывод “экспертов”? В ответ на угрозы населения “разбежаться врозь”, а также постоянные разногласия в обществе усиливалась и даже ужесточалась государственная власть. Можно сказать, что власть как бы “возмещала” слабость общества силой государства, которая, развиваясь логично, переросла в деспотию и ничем не ограниченный произвол. Все это хорошо известно из истории России. Наш вопрос заключается в другом: как сказался этот процесс на “второй философии” русского человека? Не стал ли сам этот человек не только объектом, но и субъектом произвола, т.е. его носителем?
Выводы в целом неутешительны. Практически все “эксперты”, которые касались этого вопроса, ответили на него положительно. Да, все русские люди, как только предоставлялась такая возможность, начинали чинить произвол: мужик, назначенный старостой, приказывал сечь; солдат, дослужившийся до офицерского чина, отличался особенной жестокостью; “уличена” в этом свойстве (Достоевским) и интеллигенция, а славянофил И. Аксаков был вынужден признать, что “обязать”, “принудить” – кажется у нас не только правительству, но и самому обществу чуть ли не наивернейшим способом к разрешению самых головоломных задач управления”.
Поэтому даже категоричный и резкий вывод Н. Чернышевского не только не кажется исключительным, но, наоборот, логически завершает общую картину. Возражая сторонникам весьма нелепого взгляда, что у русского народа пока вообще не выработался свой характер, он писал:
“Основное наше понятие, упорнейшее наше предание – то, что мы во всё вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для нас кажутся бессильны и даже смешны, мы ждем всего, мы хотим всё сделать силою прихоти, бесконтрольного решения; на сознательное содействие, на самопроизвольную готовность и способность других мы не надеемся…
Каждый из нас маленький Наполеон или, лучше сказать, Батый. Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое все состоит из Батыев?”
“ГДЕ МЫ ВОЗЬМЕМ СТОЛЬКО ЯПОНЦЕВ?”
Известное положение “Историю делает народ” похоже на вежливый реверанс в сторону обычно пассивного народа, но в контексте всего сказанного это действие (а точнее, бездействие) представляется вполне реальным и очень конкретным.
Народ действительно делал и делает историю – тем, что устраивает свою повседневную жизнь в соответствии с понятиями своего национального характера. Пусть в этом явлении мало или вовсе нет ничего сознательного, но в результате усилий миллионов возникает совершенно определенная базовая среда, некая инфраструктура, задающая вектор исторического развития страны.
В 90-е годы прошлого века, например, при выборе пути, по которому хотелось бы направить Россию, кем-то предлагался японский вариант, на что, как мне помнится, Аркадий Вольский заметил: “А где мы возьмем столько японцев?” Пора спокойно, без эмоций, мифов и предвзятости, критически и сознательно рассмотреть нашу “манеру понимать вещи”, нашу “вторую философию”, решить, что сохранить, а что отбросить. Одна из наших главных трудностей заключается в том, что мы, регулярно сталкиваясь и со склонностью к розни (в том числе и в нашем ближнем зарубежье между русскими организациями), с произволом на всех уровнях власти, привыкли к ним, считаем их чем-то внешним, хотя и мешающим, но не зависящим от нас. Но это “внешнее” на самом деле сидит глубоко внутри. Признать эти черты присущими нам как факт нашего национального характера – уже половина дела. “Если мы хотим, чтобы народ был крепок и силен, то незачем расслаблять его, охмеляя его самомнением”, – убеждал современников и потомков великий русский философ Владимир Соловьев. Но, видимо, не совсем убедил.
