Биограф жены Булгакова .Подробности публикации МиМ и начала булгаковского бума
Pout сообщил в новостях следующее:87887@kmf...
> То что говорилось про МиМ -ослабленное эхо тогдашних раскладов. Тут
нет
> аутентичного воспроизведения общественной атмосферы. Были совершенно
> другие времена, как вы не поймете простую истину. ...На фоне такой
простоты и
> невинности нравов был инициирован взрыв, ползучий бум на много лет и
> необычные флуктуации вокруг пояления и влияния этого"самого
выдающегося
> романа"(так его культурели называют теперь). При появлении в "Москве"
в
> 70кажется году впервые в широчайшем порядке стали ксерить и продавать
на
> черном рынке копии(сам покупал,первй и последний раз, за 3р, бледный
> ксерокс). Отдельно на десятке машинописных страниц прилагались
> куски,изъятые цензурой при печати в "Москве"
> Книгу впервые изданную крохотным тиражом было не достать. Затем уже в
> конце 70х она годами была бест-оф в списке продаваемом "за
макулатуру".
> Затем была интрига с любимовским спекатклем. Короче,история этого
> феномена заслуживает отдельной лупы и разглядванья, а не
сглатывания.Вы
> просто через это не проходили. Это была небывалая подвижка для
интелей.
В сети есть очерк Яновской , биографа жены Булгакова (которую молва
наделяет чертами прообраза Маргариты,ну это из мифологии вокург
романа.не суть важно). Она же -публикатор ее дневника. Очерк
апологетический , женский,предвзятый, но там есть те детали появления
романа, о которых я вскользь и несколько неточно упомянул. Некоторые
детали
весьма любопытны . Яновская, в частности, воспроизводит устные рассказы
Булгакова.Отрывок приведен ниже. Полностью очерк тут
http://zuzusoft.com/tpuh/main_yanovsk.htm
Очерк с различными изменениями и сокращениями опубликован в еженед.
<Окна> (прилож. к газ. <Вести>, Тель-Авив, март-апрель 2000 г.), <Новом
журнале> (Нью-Йорк, 2001, ? 223) и <Радуге> (Киев, 2001, ? 5-6).
....
Всё, что сохранилось, или, точнее, всё, что мне удалось собрать, я
включила в книгу <Дневник Елены Булгаковой>, вышедшую в Москве в 1990
году.)
А может быть, речь шла об уже начавшейся войне? (Ленч рассказывал:
Булгаков был уверен, что надвигается не что иное, как новая грандиозная
мировая война, и говорил: на парижских бульварах голодные французы будут
выращивать капусту и артишоки.)
Или о Сталине? Могли они говорить о Сталине?
Да, вполне...
Булгаков был потрясающий рассказчик. Это помнят все, кто с ним
встречался. Е.С. писала брату уже в 60-е годы: <Что было хорошо у Миши?
Он никогда не рассказывал анекдотов (ненавижу я, между прочим, и
анекдоты и рассказчиков их), - а все смешное, что у него выскакивало,
было с пылу с жару, горяченькое! Только что в голову пришло!>
Как рассказчик он был совершенно бесстрашен, и в то время как вся Россия
замирала в трепете ужаса (или благоговения) при одном только имени
<Сталин>, он - за овальным столом в нише-углу маленькой гостиной
рассказывал своим немногочисленным гостям, которых считал друзьями (и
среди которых порою мерцали глаза соглядатаев) умопомрачительно
гротескные свои истории - в том числе истории о будто бы встречах своих
со Сталиным, с которым на самом деле не встречался никогда.
Устные эти истории в принципе невосстановимы. И все-таки что-то из них
уцелело. Много лет спустя Е.С., после долгих колебаний, попробовала
восстановить одну из таких историй. Голос Булгакова, его интонации
звучали в ее душе, но как же оказалось непросто превратить это в текст
на бумаге! Листки ее черновика испещрены правкой... (При публикации -
все в том же <Дневнике Елены Булгаковой> - я озаглавила этот рассказ по
первой строке: <Будто бы...>)
<Будто бы
Михаил Афанасьевич, придя в полную безденежность, написал письмо
Сталину, что так, мол, и так, пишу пьесы, а их не ставят и не печатают
ничего, - словом, короткое письмо, очень здраво написанное, а подпись:
Ваш Трампазлин.
Сталин получает письмо, читает.
- Что за штука такая?.. Трам-па-злин... Ничего не понимаю!
(Всю речь Сталина Миша всегда говорил с грузинским акцентом.)
Сталин (нажимает кнопку на столе). Ягоду ко мне!
Входит Ягода, отдает честь.
Сталин. Послушай, Ягода, что это такое? Смотри - письмо. Какой-то
писатель пишет, а подпись "Ваш Трам-па-злин". Кто это такой?
Ягода. Не могу знать.
Сталин. Что это значит - не могу? Ты как смеешь мне так отвечать? Ты на
три аршина под землей все должен видеть! Чтоб через полчаса сказать мне,
кто это такой!
Ягода. Слушаю, ваше величество!
Уходит, возвращается через полчаса.
Ягода. Так что, ваше величество, это Булгаков!
Сталин. Булгаков? Что же это такое? Почему мой писатель пишет такое
письмо? Послать за ним немедленно!
Ягода. Есть, ваше величество! (Уходит.)
Мотоциклетка мчится - дззз!!! Прямо на улицу Фурманова. Дззз!! Звонок, и
в нашей квартире появляется человек.
Человек. Булгаков? Велено вас доставить немедленно в Кремль!
А на Мише старые белые полотняные брюки, короткие, сели от стирки,
рваные домашние туфли, пальцы торчат, рубаха расхлистанная с дырой на
плече, волосы всклокочены.
Булгаков. Тт!.. Куда же мне... как же я... у меня и сапог-то нет...
Человек. Приказано доставить, в чем есть!
Миша с перепугу снимает туфли и уезжает с человеком.
Мотоциклетка - дззз!!! И уже в Кремле! Миша входит в зал, а там сидят
Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Ягода.
Миша останавливается у дверей, отвешивает поклон.
Сталин. Что это такое! Почему босой?
Булгаков (разводя горестно руками). Да что уж... нет у меня сапог...
Сталин. Что такое? Мой писатель без сапог? Что за безобразие! Ягода,
снимай сапоги, дай ему!
Ягода снимает сапоги, с отвращением дает Мише. Миша пробует натянуть -
неудобно!
Булгаков. Не подходят они мне...
Сталин. Что у тебя за ноги, Ягода, не понимаю! Ворошилов, снимай сапоги,
может, твои подойдут.
Ворошилов снимает, но они велики Мише.
Сталин. Видишь - велики ему! У тебя уж ножища! Интендантская!
Ворошилов падает в обморок.
Сталин. Вот уж, и пошутить нельзя! Каганович, чего ты сидишь, не видишь,
человек без сапог! - Каганович торопливо снимает сапоги, но они тоже не
подходят. - Ну, конечно, разве может русский человек!.. Уух, ты!.. Уходи
с глаз моих! - Каганович падает в обморок. - Ничего, ничего, встанет!
Микоян! А впрочем тебя и просить нечего, у тебя нога куриная. - Микоян
шатается. - Ты еще вздумай падать!! Молотов, снимай сапоги!!
Наконец, сапоги Молотова налезают на ноги Мише.
- Ну, вот так! Хорошо. Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты
мне такое письмо написал?
Булгаков. Да что уж!.. Пишу, пишу пьесы, а толку никакого!.. Вот сейчас,
например, лежит в МХАТе пьеса, а они не ставят, денег не платят...
Сталин. Вот как! Ну, подожди, сейчас! Подожди минутку. - Звонит по
телефону. - Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне
Константина Сергеевича. (Пауза.) Что? Умер? Когда? Сейчас? (Мише.)
Понимаешь, умер, когда сказали ему.
Миша тяжко вздыхает.
- Ну, подожди, подожди, не вздыхай.
Звонит опять.
- Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне
Немировича-Данченко. (Пауза.) Что? Умер?! Тоже умер? Когда?.. Понимаешь,
тоже сейчас умер. Ну, ничего, подожди>.
Сталин все-таки дозванивается, судьба писателя меняется, и далее идут
новые повороты сюжета...
(далее +++ восстановленный кусок устного рассказа Булгакова, опущенный
в веб- пубикации -СП)
+++
"Сталин. Э-эх!(Егорову). Я не люблю вмешиваться в театральные дела,но
мне кажется, что Вы(подмигивает Мише)могли бы ее поставить...месяца
через три...Что ?Через три недели? Ну что ж, это хорошо. А сколько вы
думаете платить за нее? (прикрывает трубку рукой,спрашивает у Миши - ты
сколько хочешь?)
Булгаков. Тххх..да мне бы...ну хыть бы рубликов пятьсот!
Сталин. Аайй!(Егорову). Я , конечно не специалист в финансовых делах,но
мне кажется, что за такую пьесу надо заплатить тысяч пятьдесят. Что?
Шестьдесят? Ну что ж, платите,платите.(Мише). Ну вот видишь, а ты
говорил...
После чего начинается такая жизнь, что Сталин прямо без Миши жить не
может - все вместе и вместе. Но как-то Миша приходит и говорит
Булгаков. Мне в Киев надыть бы поехать недельки на три
Сталин. Ну вот видишь, какой ты друг? А я как же?
Но Миша уезжает все-таки. Сталин в одиночестве тоскует без него
Сталин Эх, михо,Михо!...Уехал. Нет моего Михо!Что же мне теперь
делать,такая скука, просто ужас! В театр, что ли, сходить?"
+++
....
А что же со стороны того, кто в рассказе Булгакова подбирал сапоги для
своего Трам-па-злина, - так и не было никакого отклика?
...Сочинения Булгакова начали потихоньку выходить из ее рук с начала
60-х годов. Критика осторожно опробовала незнакомое имя.
По правде говоря, в первой половине 60-х явственно прорезывается только
один голос - Владимира Лакшина. По поводу его отклика на <Жизнь
господина де Мольера>, Е.С. писала мне 26 июня 1963 года: Он, <ничего не
говоря, написал рецензию о Мольере, которая хороша всячески, а главное
прямотой и смелостью постановки вопроса. Вы увидите в этих моих словах
некую шпильку. Чтобы показать, что я и не скрываю ее, пишу об этом. С
открытым забралом, следовательно, с открытым сердцем>. (Отмечу, что
<шпилька> была напрасной: тогда и на многие годы вперед я была
непубликуемым автором.)
Официальное, профессорское литературоведение, обученное давать указания
с <государственных> позиций <социалистического реализма>, спешило
одернуть первых критиков. Поначалу, впрочем, без особой страсти. И
В.Борщуков, авторитетнейший (по должности) ученый из Института мировой
литературы, откликаясь на рецензию Анны Берзер по поводу первого
однотомника Михаила Булгакова (однотомник вышел в 1966 году, рецензия
Анны Берзер год спустя), с замечательной иронией писал: <"Белую гвардию"
А.Берзер называет в рецензии "нашей нынешней, жгуче современной
прозой">. Совершенно уверенный, что одним только цитированием убивает
Анну Берзер наповал.
Тиражи книг в тогдашней России были привычно огромны. 150 тысяч
экземпляров <Жизни господина де Мольера> разошлись, не произведя особого
впечатления на, так сказать, читательские массы. Но 50 тысяч экземпляров
однотомника с <Белой гвардией> продавались уже из-под прилавка. Граждане
захлебывались, читая <Записки юного врача> и <Театральный роман>. О том,
насколько громадно будущее Булгакова, догадывались немногие - те, кто
прочел роман <Мастер и Маргарита> из рук Елены Сергеевны. Список этих
людей был невелик: их можно было бы перечесть поименно.
А потом произошел взрыв. Или, пожалуй, это было более похоже на одну из
фантастических Воландовых гроз, пронесшуюся над страной: вышел в свет
роман <Мастер и Маргарита>... В журнальной публикации, жестоко
изрезанный купюрами, он тем не менее мгновенно - целый роман! - начал
переписываться по всей стране на бедной тогдашней технике - пишущих
машинках и даже вручную - пером в тетрадках...
По настойчивому совету Константина Симонова Елена Сергеевна подписала
всё - все эти купюры. Сама осторожно и внимательно сделала связки на
месте обрывов. Но более мириться не желала.
Помните: <Моя возлюбленная очень изменилась... похудела и побледнела...>
(<Мастер и Маргарита>). Теперь изменения произошли в другую сторону:
Елена Сергеевна стала собранней и решительней. Может быть, чувствуя, что
ей осталось не так уж много. Все наступательней становилась ее
дипломатия. И, наконец, она сделала то, что никому, кроме нее, пожалуй,
не удалось бы. В самый короткий срок после выхода в свет журнальной
публикации она добилась разрешения опубликовать роман за границей -
полностью.
Приведу несколько документов, насколько помнится, не публиковавшихся.
В своих заявлениях, дипломатично подчеркивая, что сокращения,
произведенные в романе редакцией журнала (как будто она не знала, что за
редакцией журнала стоял Главлит), совсем невелики, всего 35 машинописных
страниц, она прилагала текст этих купюр, экономно перепечатанных - ею -
через один интервал... Уверяла, что купюры носили отнюдь не цензурный,
отнюдь не <идеологический> характер, а были вызваны исключительно
необходимостью <выгадать место для публикации другого произведения>.
Заручившись разрешением Главлита, она уже не опасалась распространять
машинописные вставки-купюры... Переизданный за границей полностью роман
теперь просачивался в Россию через таможни, прилипая к рукам
таможенников, которые тоже хотели его читать... И сразу же - нарастающее
эхо переводов едва ли не на все языки мира....
Она еще хлебнула сладости славы - в оставшиеся ей после выхода романа
три года жизни. Съездила в Париж, Прагу, Будапешт... Была счастлива
заголовку в венгерской газете: <Маргарита в Будапеште>...
Но и горечи славы она хлебнула вполне. Записи в ее дневнике: <У меня
неприятный осадок в душе, что все набросились на Булгакова... лакомый
кусок!> (1967, сентябрь). <Ночью я себя чувствовала ужасно, у меня
поднималась кровь от яростной мысли, что Миша двенадцать лет работал,
вынашивая эту потрясающую вещь, а теперь все, кому не лень, лезут своими
лапами, хотят захватить все эти барыши, которые им мерещатся> (1969,
ноябрь).
...
Она умерла летом 1970 года - тому назад тридцать лет.
А <беззаконная комета> продолжала чертить свой единственный, ей одной
принадлежащий путь.
Роман <Мастер и Маргарита> полностью в России вышел через несколько лет
после смерти Е.С. По-видимому, издательство сочло неудобным печатать
роман в том самом виде, в каком он вышел за рубежом. Опытный редактор
перелопатил рукопись, вставил кое-что из черновых набросков, кое-где
выбросил авторскую правку; короче, упражнялся, как мог. (Пройдет много
лет, прежде чем это самое издательство <Художественная литература>
пригласит меня восстановить подлинный, булгаковский текст романа - для
известного издания 1990 года.)
И снова изуродованный - теперь уже не купюрами, а стилистической
правкой - роман прорывался к читателям. В советской России тиражи
определялись <сверху> - в целях воспитания трудящихся масс. Но роман
<Мастер и Маргарита> странным образом взламывал принятые и утвержденные
планы. Издательства <пробивали>, издательства вымаливали право выпустить
еще сто тысяч... Еще сто... тысяч, разумеется... Но и при этих безумных,
быстро приблизившихся к первому миллиону тиражах книгу не покупали -
книгу добывали: из-под прилавка, с доплатой, через знакомых продавщиц...
НО остановить популярность автора <Мастера и Маргариты> уже было
невозможно.
По-настоящему тиражи пошли с началом <перестройки>. Теперь их все
последовательнее определял спрос. Журналы дрались за право первой
публикации оставшихся сочинений Булгакова, и побеждали те, у кого был
более авторитетный, более предприимчивый, вхожий в верхи редактор.
Теперь, в июне 1987 года, журнал <Октябрь> спешно выдавал на-горa,
оттягав право первой публикации у более бедной и беззащитной <Волги>,
эту самую пьесу <Адам и Ева>. Выдавал не в моей профессионально
проработанной текстологической подготовке, а по какому-то случайному,
испорченному опечатками списку, с убийственно дилетантским
комментарием...
Синхронно, в том же июне 1987 года, еще успешней входило в прорыв
<Знамя> - с повестью <Собачье сердце>. И опять-таки, второпях публикуя
повесть по непроверенному списку - с сотнями опечаток и искажений...
Менее расторопный <Новый мир> чуть запаздывал, но для своего
августовского номера (за тот же 1987 год) все-таки подхватил что мог -
неоконченную повесть Булгакова <Тайному другу>; и тоже по небрежному
списку; здесь, правда, опечаток было меньше, поскольку текст был
небольшой...
Ленинградской <Неве> и вовсе ничего не досталось. А давно ли я искушала
редакцию <Невы>, предлагая расхрабриться - опубликовать пьесу <Адам и
Ева>? Наверно, жалеют, что написали тогда так: <Пьеса - как ни странно
писать такое о пьесе Булгакова, но что делать?! - художественного
значения не имеет. Печатать ее в массовом издании нельзя. Она
показывает, что и самые умные люди, к сожалению, не бывают умней своего
времени>. И т.д., и т.д., и даже рекомендация: <Я думаю, что лучше
просто заказать Л.Яновской статью "Антивоенная тема в творчестве
М.Булгакова". Она может написать это очень интересно>. И далее излагался
конкретный план такой - никому не нужной - статьи...
Не буду называть автора этой рецензии: более опытные и, главное, более
главные редакторы отказывали лично и устно, а здесь рецензию простодушно
забыли в возвращаемой рукописи.
А впрочем, было это действительно давно. <Нева> отмахнулась от пьесы
<Адам и Ева> ровно за год до начала бума. <Знамя> - за полгода.
Почтеннейший Сергей Павлович Залыгин (<Новый мир>) - чуть ли не за две
недели. И что тут было объяснять? Просто - не было разрешения на
публикацию <Адама и Евы>, <Багрового острова>, <Собачьего сердца>. Не
было такого разрешения до - то ли апреля, то ли мая 1987 года. А в
апреле-мае разрешение появилось: говорили, Раиса Максимовна,
очаровательная первая леди, была увлечена сочинениями Михаила Булгакова.
Булгаков входил в моду. У него появились поклонники. Глаза поклонников,
как это бывает у поклонников, горели сумасшедшим огнем. Как явлению
модному критики уже прочили ему скорый крах и забвение. (<Булгакова
создала советская власть... - резвился большой любитель парадоксов
Виктор Ерофеев, 1991. - Чтобы спасти Булгакова, нужно снова его
запретить>.) Но мода прошла, а Булгаков остался...
Время от времени кто-нибудь из литераторов в поисках славы (не
Булгакова, конечно, а своей) сочиняет и вставляет в его биографию
какую-нибудь броскую нелепость. Некоторые из этих нелепостей
отваливаются тотчас; другие прилипают, остаются, поскольку имеют спрос.
(<Толпа... - писал Пушкин, - в подлости своей радуется унижению
высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в
восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!..>) Но все это уже не
имеет значения: посмертная судьба писателя Михаила Булгакова определена.
Оказалось, что его читают подростки - во всем мире, на всех языках. В
Израиле - тоже; те, кто не знает русского языка, с упоением читают на
иврите; тому доказательство - огромный успех вышедшего год назад
перевода <Мастера и Маргариты> на иврит. И юным его читателям
безразлично, что пишут завистливые исследователи...
А посмертная судьба его подруги? Что выпало на ее долю - благодарная
память потомков? или неблагодарность забвения? Произошло третье:
ученые-булгаковеды (<Бойтесь пушкинистов!> - предупреждал поэт),
вдохновенно объявили ей войну. Им не нравится в ней все - они обвиняют
ее во всем.
Не так давно в Израиле вышла моя книга <Записки о Михаиле Булгакове>.
Естественно, были рецензии, в том числе в России. Естественно, в России
были рецензии положительные и отрицательные.
Меня снова и снова ошеломляют необъяснимые вспышки ненависти к давно
умершей подруге мастера. Чаще со стороны литераторов-мужчин. Реже - как
приведенные выше - со стороны женщин.
За что?
За то, что любила?
За то, что не ошиблась в своей любви?
Или просто, как говорил Булгаков, <слава выглядит совсем не так, как
некоторые ее представляют>...