Медведев в Ярославле – власть старая и новая
Ярославль-2010
Глеб Павловский
От редакции. Мировой политический форум в Ярославле завершил свои заседания. В работе четырех секций форума приняло участие порядка 500 участников. Однако заседавшие в секциях продолжают делиться своими мыслями и впечатлениями от мероприятия, вдохновленные дискуссиями, публикуют свои «тексты по итогам». О своих впечатлениях от форума и мыслями о его значении поделился с Русским журналом и Глеб Павловский, президент Фонда эффективной политики и один из организаторов мероприятия.
* * *
РЖ: Глеб Олегович, что Вы как участник Всемирного форума в Ярославле можете сказать о значении данного мероприятия для политической жизни страны и мира?
Глеб Павловский: Всемирный политический форум в Ярославле – детище Дмитрия Медведева. С него второй год начинается политический сезон президента. В отличие от Валдая, форум в Ярославле – не клуб журналистов, а встреча public intellectuals запада, севера, юга и востока – с теми, кто пытается быть ими в России. Плюс – политики, для остроты ощущений. Плюс сквозная тема всех форумов – судьба современного государства. Ближайший пример – Россия. Итак, Россия, Медведев, политические интеллектуалы – это определяет особенность МПФ в Ярославле. В Ярославле Медведев не может рассчитывать на медийный ажиотаж и предопределенные вопросы. Как следствие, разговор носит иной характер.
В прошедший между форумами год, учитывая, что прошлый был тесно склеен со статьей «Россия, вперед!» и темой «Медведев и модернизация», сильно переменился сам подход к модернизации. Поначалу модернизация трактовалась как управляемая аранжировка серии крупных технологических проектов. И вопросы звучали таким образом: насколько открыты будут эти проекты, насколько широко будут привлекаться местные и зарубежные кадры, и что политически получит либеральное крыло крупного бизнеса в обмен на поддержку этих проектов – тема ИНСОРа.
В этом же году на Мировом политическом форуме обсуждался вопрос человеческого фактора преобразований, того минимума демократии, который государственно необходим. Я не думаю, что Медведев знал его наперед, в своей «пошаговой» политике. В этом году он меньше возвращался к экономическим и технологическим аспектам модернизации, хотя тут он накопил опыт, и у него было что сказать. Он, однако, сознательно устранился от технократического подхода. Он противопоставил себя открыто консервативной повестке Лужкова: не надо критики, господин президент, это опасно, давайте оптимизируем существующее хозяйство, сбалансированное с существующей системой власти.
РЖ: На Ваш взгляд, почему консерваторы не высказали свою позицию открыто? Потому что консерваторы согласны с позицией президента или по каким-то другим причинам?
Г.П.: Причина их молчания довольно проста. В течение прошедшего года действовала инерция путинского консенсуса, исключавшего возможность заявления позиций, альтернативных позиции Президента. Тандем дополнительно затруднил возможность подобного высказывания, ведь оно означало бы вторжение в зону высшей компетенции самого тандема. Тот, кто предложил бы нечто альтернативное позиции Медведева, автоматически присвоил бы себе компетенцию Путина. Что попытался сделать Лужков, крайне неудачно для себя (пока).
Однако и Медведев развернул путинский консенсус в качестве рычага в свою пользу. Выступая с приоритетом модернизации, он мог рассчитывать на то, что новый приоритет окажется столь же безальтернативен, как раньше стабильность. Ему важно было вызвать спор, но спор по поводу бесспорной позиции, ведь только последняя была бы признана властной. Заглянув в статью «Россия, вперед!», легко заметить, как та изящно пройдя по обводу прежнего, путинского консенсуса, его одновременно подтверждает, вскрывает и опрокидывает. Все формулы Медведева легко найти у Путина, но не в режиме паролей доступа к государству. Последнее при Путине исключалось уже потому, что государственно действует только сам Путин. У Медведева все старые формулы стали приглашением к активизации и конфликту. Где и кого с кем? Госаппарата? Либералов? Путинского большинства? Весь год об этом все спорили. Год назад Медведев провозгласил конфликт стратегий – или признал его, если угодно. Теперь этот конфликт охватил политический класс, и политика вдруг вернулась, как подтекст одной лишь статьи.
Разговор этого года о демократии – просто расшифровка его неясной метафоры о «ненасильственной модернизации». Здесь он многих застал врасплох. Ведь никому в голову не пришло бы претендовать на этот сомнительный «неликвид», демократию. Она всегда есть в официальном дискурсе, но на фоновых ролях. Насколько я помню, 15 лет первые лица тщательно избегают того, чтобы прямо обозначать демократию как приоритетный вопрос, как проблему, как линию водораздела стратегий развития страны. Как вдруг оказывается, что если ты пытаешься придержать Медведева по данному пункту, ты вынужден выступать уже не только с реакционных, но формально антиконституционных позиций. И это важный порог: Медведев бросает неявный, но жесткий стратегический вызов противникам. Тем самым он сужает возможность контратаки. Хотя и в крайне непопулярной зоне или в зоне, считающейся непопулярной.
Что делает Медведев? Превращает демократизацию в мейнстрим. Теперь у демократии нет открытых противников, кроме нескольких чудаков. А скрытые противодействуют молча. Две главные формы борьбы с демократизацией – с одной стороны, лозунг Лужкова «перестаньте болтать!», с другой – лозунг каспаровцев о «демонтаже путинской системы». Хотя он чаще всего выдвигается несистемной оппозицией, он имеет много сторонников в бюрократическом аппарате – и фактически является частью стратегии обострения, обслуживающий открыто антидемократические круги. Медведев выступает за поэтапную стратегию демократизации, расширяя сектора демократической активности. Снижая, как он сам говорит «репрессивную нагрузку на общество». В ответ ему теперь можно двинуть только тактику кризисов, попытавшись в них его утопить.
РЖ: А как в идею признания демократии как минимума, необходимого для развития государства, вписывается высказывание президента об отвержении парламентской республики?
Г.П.: Данное высказывание можно рассматривать в контексте грядущих парламентских выборов 2011 года, последних совмещенных с выборами президента. Обсуждаются комбинации с появлением правительства парламентского большинства, которое в данном случае будет правительством «Единой России». Замечание Медведева следует рассматривать как реакцию на эти разговоры. Украинский прецедент показал, что даже в средней по территории стране возможен по итогам парламентских выборов раскол общества по меридиану. Для России такой раскол более опасен, чем для Украины, из-за ее протяженности.
Кроме того, следует учитывать и особое отношение Дмитрия Медведева к президентской власти. Он осознает, что та власть, вокруг которой реально была собрана страна в начале XXI века – отнюдь не исполнительная и не законодательная власть. Сработала власть главы государства, и она оказалась наиболее легитимной. А все остальные по легитимности от нее отстают. Поэтому Медведев резко против того, чтобы экспериментировать с альтернативами президентской власти. А признание Думы суверенной силой в государстве, при общенациональном голосовании, превращает законодательную власть в альтернативу власти президента.
РЖ: То есть Медведев постепенно отходит от идеи вертикали власти, а модель демократии, импонирующая ему – это не вертикальная демократия?
Г.П.: Да, китайская версия вертикальной демократии Медведеву не близка. Заявленный Дмитрием Медведевым тип демократии – это социальное республиканство, то есть демократия не для какого-то эксклюзивного, реформистского или либерального меньшинства, а демократия развития и роста. И здесь еще одна тема, которая, как мне кажется, важна для Медведева – это тема человека, который существует внутри определенных политических форм, и как он внутри них себя чувствует.
РЖ: Но ведь как раз этот пункт и используют критики Медведева. Является ли свободным человек, который чувствует себя свободным?
Г.П.: Тема внутренней свободы – глубоко русская тема. Она противоречит известной казуистике прошлого десятилетия. Когда говорилось: ребята, загляните в Конституцию, вы свободны по пунктам «a», «b», «c», «d». Теперь вводится личный критерий, пусть человек сам скажет, свободен он или нет. Поведение человека внутри институтов и определяет уровень его свободы. Сами по себе институты не могут быть конечным решением. Здесь понятие нормы, которое раньше истолковывалось Медведевым несколько доктринально, приобретает человеческое лицо.
РЖ: А можно ли сказать, что в некотором смысле Медведев совершает переход от юридического мышления к политическому?
Г.П.: Я не думаю, что он уходит от юридического мышления. Например, ему явно не нравится противоправное по сути наше понятие «нерасчлененной власти». Но Медведев, судя по всему, пока не знает, как подойти к этой горячей теме. Перед ним, на его взгляд, архаический комплекс власти, которая сама себя ограничивает через саму же себя. Я думаю, что Лужков для Медведева – символ такой власти, где нормы замкнуты на усмотрение хозяина-«тяжеловеса», его придворных, их семей и кланов. И это, безусловно, то, что Медведев отторгает. Задача довести до минимума правовую демаркацию границ исполнительной власти.
При Путине все было по-иному, поскольку работала именно власть главы государства. Путин то сам был исполнительной властью, то не был ею, дистанцировался от нее. Он постоянно курсировал между этими властями, поощряя делать то же самое всем остальным. Чиновники на местах превращались в маленьких Путиных, и трактовали себя то как ограниченную, то как экономическую, то как власть государства в целом.
Если бы хотя бы в минимальной степени существовала исполнительная бюрократия, на которую можно было опереться в борьбе за единство страны, то Путин, может быть, сделал ставку именно на исполнительную бюрократию. Но таковой просто не оказалось. И он создал коалицию «власти вообще», которая скоро оказалась странным союзом его бывших противников по выборам 1999–2000 года, как Лужков, и силовых структур. Причем Путин поначалу и сам не знал, опереться ему, допустим, на военных силовиков или на выходцев из спецслужб? Он начал с военных, и быстро выяснил, что как управленцы они – катастрофа. Поэтому Путин и сменил силовую коалицию.
РЖ:…Новая стилистика, новые фамилии, новое обращение к западной аудитории, подкрепление западными цитатами своих выступлений... То есть из форума, который казался абсолютно проходным, он превратился в нечто грандиозное. Хотя этого не ожидали совершенно.
Г.П.: Отличие между двумя форумами принципиально. В Ярославле этого года был испытан принцип Сколкова. Фактически это была попытка создать зону действия глобальных норм внутри страны, и защитить тех, кто эти нормы примет. В прошлом году ничего такого не было.
А отсюда все странности. Например, высадившиеся на Волге глобалы и антиглобалы слоняются, не всегда понимая, куда попали. Валлерстайн добродушно выслушивал Жириновского, но развеселился, слушая Берлускони. Зарубежные политологи все еще бродят стайками. Они присутствуют здесь еще в несколько странных, необычных для себя пропорциях. Впрочем, стайками бродят и российские политологи, думающие «о своем вечном», то есть о химкинском лесе и отношениях между Путиным и Медведевым как главной мировой проблеме. А среди них бродят массы политиков с охранниками, думая, что же будет с Лужковым… Разговор осторожный, идет поиск языка. Вместе с тем обозначено окно взаимодействия и последующая глиссада.
Еще ничего не предрешено. Хотя Медведев сказал, что его стратегия безальтернативна, мы знаем, к сожалению, что это не вполне так. Россия способна модернизироваться не только демократически, если модернизация уйдет в чужие руки. Репрессивная модернизация у нас уже случалась, и этой опасной альтернативе надо сопротивляться.
Расспрашивали Борис Межуев, Александр Павлов и Ирина Чечель
