Форум С.Кара-Мурзы

	От	IGA
	К	И.Т.
	Дата	27.08.2007 13:46:01
	Рубрики	Тексты;

Почему советское общество не было буржуазным

http://alternativy.ru/ru/alternativy/2004_02/pochemu_sovetskoe_obschestvo_ne_bylo_burzuaznym
<<<
Опубликовано admin в пт., 2007-08-24 09:58.
* Теория
* «Альтернативы», 2004 г., № 2

Почему советское общество не было буржуазным
(К дискуссии с Михаилом Воейковым)

Борис Славин

Осмысливая факт крушения советского социализма, нередко сталкиваешься с парадоксальными оценками и заключениями. Одним из таких заключений является утверждение о том, что у нас в прошлом никакого социализма не было, да и не могло быть, а было буржуазное общество. При этом исследователи, придерживающиеся левых взглядов, делают такой вывод, апеллируя к марксизму и его философии истории.

Наиболее последовательно и аргументировано эту точку зрения в отечественной литературе отстаивает заместитель главного редактора журнала «Альтернативы», доктор экономических наук Михаил Воейков. Будучи его коллегой по журналу, и зная его лично как принципиального человека и ученого, видящего свой смысл жизни в познании истины, считаю, что дискуссия с ним поможет прояснить ряд актуальных и спорных вопросов современной теории социализма.

Чем отличается социализм от коммунизма и может ли он быть в одной стране?

Вопрос о наличии или отсутствии социализма в советском прошлом М. Воейков методологически совершенно справедливо связывает с выяснением таких ключевых понятий, как «капитализм», «социализм» «коммунизм». Без осознания этих общих понятий марксистской теории совершенно невозможно ответить на вопросы когда и как может осуществиться социализм в истории, и был ли он в советском обществе? Выяснению этих вопросов и посвящена статья М.Воейкова «Проблемы теории социализма» в книге Критический марксизм - М.: 2001, с.391-440. Далее я буду в основном ссылаться на эту статью.

Как марксист Воейков закономерно много места в статье отводит цитированию основоположников научного социализма. Однако анализ содержания этих цитат привел меня к выводу, что он доверяет этим цитатам больше чем фактам реальной жизни. Для него теория явно выше практики и социальной эмпирии. Он с нескрываемым удовольствием относит себя к тем теоретикам, которые «верят в силу хорошей теории и очень недоверчиво относятся к социальной практике» (с.403). Это позиция приводит его, к постоянному противопоставлению марксизма и советского общества (см.: с.430, 432, 434), что, порой, выглядит достаточно нарочито. В то же время эта позиция многое объясняет в его подходе к оценке явлений общественной жизни. Я думаю, что для него не объективные социалистические тенденции являются основой социалистической теории, а, напротив, теория выносит окончательный вердикт тому, есть в реальности социализм или нет. Такой, по сути дела, нормативистский подход не нов в общественной науке. И хотя я лично его не разделяю, он имеет свою положительную сторону - скрупулезное отношение к понятиям и их определениям. Слабая сторона этого подхода - в неумении замечать те новые явления жизни, которые не укладываются в классическую теорию и вытекающие из нее априорные нормы.

На мой взгляд, главная ошибка Михаила Воейкова состоит в его негативистской оценке социалистичности советского общества. Он прямо говорит: «Советское общество при всех его плюсах не отвечало идеалам социализма» (с.434). Для автора рассматриваемой статьи очевиден «буржуазный характер советской экономической системы» (с.429). В этой максималистской теоретической позиции я вижу противоположную крайность тем утопическим утверждениям советских обществоведов, которые еще недавно доказывали, что мы преступили «к развернутому строительству коммунизма», или, по меньшей мере, живем в «развитом социализме». Как известно, некоторые из них даже в деньгах тогда пытались видеть своего рода «квитанции» на получение определенной доли общественного богатства. (Смотри, например, соответствующие работы Р. Косолапова). Отмечу, что это говорилось тогда, когда в стране сохранялось общественное разделение труда, а физическим трудом было занято половина работающего населения страны. Что же касается рабочего времени, то оно, не смотря на многие чересчур оптимистические оценки советской действительности, продолжало оставаться основной экономической категорией.

Михаил Воейков, как я уже отмечал, напротив, считает, что советское общество имело буржуазный характер. По его мнению «…буржуазные отношения начали формироваться еще в старой России и продолжались в России советской» (с.432). «Объявить о создании социалистических производственных отношений было, конечно, можно, но без соответствующего уровня экономического и культурного развития в реальности достигнуть этого было нельзя» (с.429). Не видя различий между советским и буржуазным обществом, Воейков не хочет замечать и существенных различий между социализмом и коммунизмом.

Верно отмечая, что понятия «капитализм» и «социализм» на протяжении ХХ века «наполнялись более богатым и разносторонним содержанием» (с.400), он, в тоже время, делает следующий о многом говорящий вывод: «Однако, несмотря на временное изменение многих параметров этих понятий, их сущность остается неизменной. Я думаю, что квинтэссенцию понятия социализм (выделено мною - Б.С.) наилучшим образом отражают следующие слова К. Маркса и Ф. Энгельса из «Манифеста Коммунистической партии»: «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» (там же).

Как мы видим, М. Воейков находит в этой классической фразе основоположников марксизма, написанной в первой половине Х1Х века, наиболее существенную характеристику социализма. При этом он забывает о том, что она по своему содержанию относится не к социалистическому, а непосредственно к коммунистическому обществу, в котором полностью ликвидирована противоположность труда и капитала, нет классов и государства, отсутствует социальное отчуждение и все то, что мешает осуществлению полной свободы человеческой личности.

Теоретическое отождествление социализма и коммунизма у Воейкова я объясняю его неприятием реального социализма, который был в СССР. Видимо, не желая себя связывать с действительностью советского социализма, со всеми ее реальными противоречиями и даже трагедиями, он противопоставляет ей социализм идеальный, априорный, который фактически ничем не отличается от коммунизма. Для пущей убедительности свою позицию, как я уже отмечал, он подкрепляет ссылками на К. Маркса. При этом Воейкова не смущает тот факт, что Маркс, живя в ХIХ веке, не мог оценивать своеобразие явлений, возникших в ХХ столетии. Не смущает его и то, что спустя три десятка лет после «Манифеста», Маркс в «Критике Готской программы» замечал, что будущее коммунистическое общество нельзя рассматривать метафизически. Оно не может появиться в истории сразу в готовом виде, как Венера из головы Зевса. Ему, по меньшей мере, будет предшествовать целая эпоха, или фаза исторического развития, на которой будет происходить длительное изживание таких «родимых пятен» капитализма как сравнительно низкое развитие производительных сил общества, неравное распределение продуктов труда, «буржуазное право» и соответствующее ему государство и т.д. Подчеркну, поздний Маркс мыслил первую фазу коммунистической формации отличной от ее второй фазы, видя в ней своеобразное переходное состояние от капитализма к коммунизму.

Позднее, уже в ХХ веке Ленин назовет эту фазу «социализмом», выделив в ней еще одну ступень под названием «переходный период». (См.: его работу «Государство и революция»). При этом переходная сущность самого социализма у него несколько уходила в тень. И это понятно: он жил в обозначенном им «переходном периоде» и пытался его теоретически понять. По его мнению, «переходный период» начинается с пролетарской революции и заканчивается исчезновением в обществе многоукладности и классовых антагонизмов. Затем начинается собственно социалистическое общество, в детали которого он предпочитал не вдаваться. В этом смысле Ленин также отдавал определенную дань отождествлению социализма с коммунизмом, особенно в первые годы советской власти. Как диалектик он, конечно, понимал, что со временем, различия между низшей (социализм) и высшей фазой (коммунизм) будут существенны, тем не менее, примерно до НЭПа он предпочитал не вдаваться в анализ этих различий, называя социализм коммунизмом, и наоборот. Особенно часто такое отождествление он проводил в своих устных выступлениях. Так, общаясь с комсомольцами, он утверждал, например, что через десять-пятнадцать лет они будут жить при коммунизме. Похожее понимание социализма отстаивал и Троцкий, считавший, что «между социализмом и коммунизмом нет устойчивой перегородки», и что при социализме люди «научатся удовлетворять полностью человеческие потребности» (выделено мною - Б.С.). (См.: Л. Троцкий Классовая природа советского государства. Бюллетень оппозиции, с.15,17).

Я думаю, что такое отождествление низшей и высшей фазы коммунистической формации определялось у Ленина и его соратников убеждением, что мировая социалистическая революция не за горами и что по мере ее осуществления развитые капиталистические страны помогут советской России в ее быстром движении к социализму и коммунизму. Однако история пошла иначе: на смену первой революционной волне начала ХХ века пришла реакция и относительная стабилизация капиталистического мира. Возникла объективная ситуация параллельного существования двух противоположных миров, двух систем собственности: мира капитализма и мира социализма. Это было новым явлением, не предвиденным и не описанным классическим марксизмом.

Михаил Воейков, естественно, может сказать, что понятия «социализм» и «мир социализма» здесь употреблять нельзя, так как никакого социализма в классическом понимании не было. Однако, как мы уже знаем, под «классическим пониманием» социализма он имеет ввиду коммунизм. Подтвердим это еще раз. Воейков пишет: «Русские события 1991 года, отказ новых российских властей от социализма (коммунизма) (выделено мною - Б.С.) и официального марксизма поставили много вопросов» (с.397). В другом месте он прямо заявляет: «Социализм без свободы и гуманизма не есть, собственно, социализм, когда свободное развитие каждого предопределяет свободное развитие всех» (с.396) Как мы видим, здесь специфика социализма без всяких оговорок прямо определяется через понятия «гуманизм» и «свобода». В общем, такой подход к определению социализма правомерен, но не точен. Не точен потому, что здесь опять смешиваются две различные ступени зрелости нового общества. Точнее и правильнее говорить, что социализм открывает движение к свободе и гуманизму путем взятия в руки трудящихся такого важнейших условий свободы как политическая и экономическая власть. При социализме не может быть полной свободы в силу сравнительно низкого уровня развития производства, доставшихся ему в наследство от капитализма. Здесь люди вынуждены пока жить по законам рабочего, а не свободного времени. Коммунизм завершает это движение, поднимая производительные силы общества до уровня всеобщей автоматизации производства и давая людям полную свободу, выражающуюся, прежде всего, в их независимости от «работодателя» и необходимости «в поте лица своего добывать хлеб насущный», только здесь осуществляется принцип «каждому по потребностям» в отличие от предшествующего принципа «каждому по труду». При коммунизме люди живут по законам свободного, а не рабочего времени. Как я уже отмечал, здесь нет социального отчуждения, неравенства, классов, государства, да и самой политики. Коммунизм в отличие от социализма, конечно, нельзя мыслить в национальном масштабе: он является конечным итогом мировой социалистической революции, понимаемой как цепь национальных социалистических (пролетарских) революций.

Если социализм означает полную свободу, как думает Воейков, тогда в нем не должно быть классов и государства. Где есть государство, - говорил Ленин, - нет свободы, а там где есть свобода, не может быть государства. Здесь коммунисты ничем не отличаются от анархистов. Однако такое отличие имеется, и оно как раз заключается в том, что они признают государство как инструмент перехода к коммунизму, то есть считают его необходимым условием социалистического строительства и функционирования социализма на его первых ступенях развития. Но, конечно, условием не вечным, ибо уже с социализма начинается процесс отмирания государства.

В этом смысле легко оценивать советское государство и ту действительность, которая возникла в России после Октябрьской революции. До статьи Воейкова я, грешным делом, думал, что наличие государства в советском обществе не противоречит теории Маркса, если в нем видеть отмирающее, или «засыпающее» государство. (Здесь я пока абстрагируюсь от возможных деформаций этого государства). Такое полугосударство вынужденно существовать в связи с исторической неразвитостью наличных производительных сил, сохраняющимся социальным неравенством и враждебным капиталистическим окружением. Со временем, особенно после осуществления социалистической революции в развитых странах капитализма, такое полугосударство исчезает, уступая место коммунистическому самоуправлению.

Что касается, собственно, понятия «социализм», то я всегда его связывал с властью труда над капиталом (без власти нет свободы), то есть с таким общественным строем, в котором трудящиеся, владея политической и экономической властью, стремятся преодолеть все виды социального отчуждения и, в конечном итоге, построить бесклассовое коммунистическое общество. У понятия «социализм» может быть много аспектов и определений, но, по моему мнению, именно вышеназванные его атрибуты были заложены Октябрем в основание советского общества, именно они составляли его сущность, и именно они были ликвидированы в 1991 году.

Ответ на вопрос был в советском обществе социализм или не был зависит, в конечном счете, от того, что мы вкладываем в понятие социализм. Если это общество трактовать традиционно, как нерыночное, бесклассовое и безгосударственное, охватывающее по своим масштабам весь мир, как полностью осуществившееся «царство свободы», то такого социализма, конечно, в СССР не было и не могло быть. Напротив, если социализм мыслить как общество переходного типа, как исторически необходимый путь к свободе в условиях сохранения мирового рынка и капиталистического окружения, то есть в рамках отдельного государства или ряда государств, то такое общество было в СССР и есть в других странах мировой системы социализма. Оно имеет свою сложную социально-классовую структуру, сохраняет многообразие форм собственности и рыночные отношения. Существование такого общества не предвидели основоположники марксизма (начало первой фазы коммунистической формации ими мыслилось в мировом масштабе), но оно является объективным фактом прошлой и настоящей истории. Задача социалистической теории не поворачиваться к такому обществу спиной, не отрицать объективный факт его существования, а понять и объяснить его противоречивую природу, причины падения или, напротив, поступательного, прогрессивного развития.

Не является такое общество и выдумкой Сталина: оно представляет собой ту объективную реальность, которая сложилась в России в первой половине ХХ века. Эта реальность объяснялась отсутствием революций в развитых капиталистических странах и бойкотом ими советской России. Вот что говорил Ленин в этой связи, осмысливая результаты новой экономической политики: «Прошло больше полутара лет с тех пор, как мы вступили на путь новой экономической политики, прошло значительно больше со времени заключения нами первого международного договора, и тем не менее до сих пор этот бойкот нас всей буржуазией и всеми правительствами продолжает сказываться. Мы не могли ни на что другое рассчитывать, когда пошли на новые экономические условия, и тем не менее у нас не было сомнения в том, что мы должны перейти и добиться успеха в одиночку». (См.: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т.45, с.304)

Наиболее распространенный аргумент о невозможности социализма в СССР состоит в следующем: так как социализм по своей природе имеет интернациональный характер, то мыслить социализм в рамках одной страны или нации - не марксистская идея. В этой связи Воейков пишет: «Нельзя достичь национального социализма. Это нонсенс» (с.438).) Надо признать, что подобная аргументация в социалистической литературе не нова. Ее в свое время выдвинул Троцкий в полемике со Сталиным. Надо отметить, что до сих пор в современной литературе нет глубокого анализа этой полемики, а без него невозможно понять не только историю социализма, но и многие современные проблемы. Возникнув в условиях острой политической борьбы за власть сразу после смерти Ленина, эта полемика, на мой взгляд, несла на себе следы непродуманности многих ключевых теоретических вопросов социалистического строительства, возникших в стране совершившей социалистическую революцию. В первую очередь это касалось проблемы возможности или невозможности социализма в одной стране.

М. Воейков считает, что мыслить осуществление социализма в отдельно взятой стране - это значит воскрешать соответствующую национал-большевистскую, по сути дела, евразийскую методологию Сталина, приведшую его к выводу о полной победе социализма в СССР в конце 30-х годов. Он пишет: «Национал-большевизм неявно, подспудно чувствовался и проявлялся во многих действиях сталинского режима, когда интересы создания мощного государства ставились выше жизненных интересов простых людей и когда Сталин свои личные интересы отождествлял с интересами государства. Национал-большевизм никогда не был объявленной идеологией в СССР, он был как бы идеологией теневой» (с.432).

В этой связи следует сказать следующее. Признание возможности построения социализма в отдельно взятой стране может означать национализм лишь в том случае, если эта победа рассматривается как окончательная вне зависимости от уровня экономического развития данной страны, от уровня развития мирового капитала и борьбы международного рабочего класса, наконец, от возможностей мировой социалистической революции. Подчеркнем еще раз, согласно Ленину, а не Сталину, социализм может победить в отдельно взятой стране лишь в том случае, если он сумеет одержать победу над капитализмом на экономическом и культурном фронте. Конечно, в отличие от сталинских догм, эта победа не может быть полной и окончательной пока сохраняется враждебное капиталистическое окружение. В этом смысле социализм всегда остается переходным обществом по сравнению с коммунизмом, который только и может означать полную и окончательную победу над капитализмом во всемирном масштабе.

Как известно, Троцкий, анализируя советское государство, предпочитал говорить не о социалистическом обществе, а о «социалистическом» или «рабочем» государстве как орудии построения социализма. Социализм он вслед за основоположниками марксизма мыслил только как результат всемирной революции. Он не переставал надеяться на ее близость, на то, что трудящиеся развитых стран Европы и США в самое ближайшее время возьмут Россию «на буксир» по пути движения к социализму. Однако этот прогноз история не подтвердила: строительство социализма до сих пор остается уделом усилий отдельных народов и государств, притом не всегда развитых. Ленин, в свою очередь, сохраняя надежду на мировую социалистическую революцию, был менее категоричен в этом вопросе. Повторю еще раз, он первый, а не Сталин, считал возможным не только строить, но и построить социализм в отдельно взятой стране при условии, если эта страна не только догонит, но и перегонит капиталистические страны по производительности труда и развитию культуры. Он обозначал и конкретный путь движения к этой цели, воплощенный в его знаменитой, но замалчиваемой современными либералами и неосталинистами формуле социализма как синтеза советской власти и новейших прогрессов капитализма. Вот эта формула: «Черпать обеими руками хорошее из-за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование… = социализм» (См.: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т.45, с. 36, с.550). Эта формула дает лаконичный ответ на вопрос, по какому пути следует идти к социализму в такой отдельно взятой стране, как советская Россия. Я не вижу в ней никакого отказа от марксизма и, тем более, никакого национализма. Напротив, эта формула выдержана в лучших традициях марксизма и интернационализма.

Являясь переходным обществом, социализм в отдельной стране всегда сохранял и сохраняет возможность реставрации капитализма, особенно, если он не выдерживает экономической конкуренции с миром капитала. Так и случилось с советской моделью социализма, проигравшей конкуренцию развитому капитализму.

Для Воейкова этот факт является еще одним доказательством отсутствия социализма в СССР. Он считает, что если социализм в стране построен, то в принципе невозможно движение от него как высшей стадии развития истории к капитализму как ее более низкой стадии. Он пишет: «Если же полагать, что в России был построен социализм (даже с «деформациями»), то неминуемо надо пересмотреть марксистское положение о соответствии производственных отношений уровню и характеру развития производительных сил и перейти от формационного подхода к цивилизационному» (с. 437). Думаю, никакого пересмотра марксизма здесь не требуется. Это было бы необходимо в том случае, если бы первоначальный социализм утвердил свое господство в мировом масштабе. Но в условиях совершения революции и утверждения социализма «в одной стране, или ряде стран», такое не только возможно, но и, как показывает пример СССР и стран Восточной Европы, вполне реально и действительно.

Вместе с тем, здесь не надо впадать в панику и забывать, что падение советской модели социализма еще не означает конец истории. Продолжают существовать другие национальные модели реального социализма, которые сегодня успешно функционируют и развиваются в Китае, Вьетнаме, на Кубе и других странах. Без изучения опыта этих стран невозможно развитие современной теории социализма.

Социалистичность Октября: миф или реальность?

Свое отрицание социализма в советском обществе Михаил Воейков начинает с отрицания социалистического характера Октябрьской революции. Он уверен, что Октябрьскую революцию 1917 года нельзя называть и считать социалистической. Закономерно возникает вопрос, а как ее следует называть и считать? По его мнению, ответ прост, если она не социалистическая, значит буржуазная. Нам представляется такая логика слишком упрощенной и в основе своей метафизичной. Проще простого присвоить революции ярлык «буржуазная», «социалистическая» или «коммунистическая» (последнее определение, например, сегодня в ходу у неолибералов), гораздо труднее проанализировать ее сущность.

Михаил Воейков пишет: «Согласно марксистской теории в России могла произойти только буржуазно-демократическая революция, целью которой было, прежде всего, преодоление пережитков феодализма. Если же революцию 1917 года считать социалистической и советское общество, возникшее в ее результате, социалистическим, то тогда придется считать классический марксизм ошибочным…» (с. 402). Оставим в стороне его личное умозаключение об «ошибочности» марксизма, если мы не согласимся с его тезисом о несоциалистичности Октября, лучше рассмотрим те доказательства, которыми он обосновывает свою позицию.

Один из главных его аргументов состоит в том, что социалистическая революция и социализм мыслились основоположниками марксизма применительно к высокоразвитому в техническом и экономическом отношении обществу, а Россия накануне революции 1917 года таковым не была: «Русская революция,-пишет Воейков,- произошла в отсталой стране, с крайне низким уровнем развития капитализма» (там же).

Отсталость России в начале ХХ века - общеизвестный факт, но что касается утверждения Воейкова о «крайне низком» уровне развития капитализма в ней, оно весьма спорно. Ленин, например, оценивал его как «средний», «средне-слабый» и т.д. Я это говорю к тому, что в науке, вообще, остается открытым вопрос о том, какой уровень развития капитализма и производительных сил общества необходим и достаточен для начала социалистической революции? Сегодня многие ученые считают, что только ХХ! век с его глобальным и информационным обществом создает этот уровень. Во всяком случае, в начале ХХ века никто из марксистов не мог в точности сказать, в чем заключается необходимый и достаточный уровень развития производительных сил, гарантирующий и обеспечивающий начало социалистической революции и строительства социализма. Тогда социал-демократы считали, что такой уровень достигнут только в Англии, Германии и США.

В этой связи возникал и до сих пор возникает закономерный вопрос: как же так, западные страны созрели для социалистической революции, а она в них не произошла и не происходит? В России, напротив, капитализм был неразвит, производительные силы слабы, уровень цивилизованности низок, а социалистическая революция в ней осуществилась? Может быть прав Воейков, эта революция не была социалистической? На мой взгляд, ответить на эти вопросы невозможно, если придерживаться сугубо экономического понимания марксизма и таких его важнейших категорий, как «производительные силы» и «производственные отношения». В рамках подобного понимания марксизма, на мой взгляд, и возникали в прошлом утверждения о том, что производительные силы России не нуждались в социалистических, а нуждались в буржуазных отношениях. Нечто похожее сегодня говорит и Воейков, считая, что «социалистические производственные отношения никогда не могут появиться на основе развивающихся капиталистических производительных сил» (с.402), а Октябрь решил лишь те задачи, которые были поставлены Февралем: он «не решил, да и не мог решить задач социализма. Особенно это ясно стало после 1991 года» (с.404). Не знаю, что Михаилу Воейкову стало ясно в 1991 году, но для марксистов всегда было очевидно, что социализм наследует производительные силы капиталистического общества, и что с начала ХХ века Россия нуждалась в социализме не меньше, чем США.

По мнению Воейкова социалистическая революция «не просто народный взрыв от нищенской жизни» (с.423). Она реальна лишь тогда, когда капитализм исчерпает «все возможности своего поступательного развития», когда «массы сознательно, с полным пониманием этапов и последствий берутся за переустройство своего общества» (там же). Признаюсь, более формального, если хотите книжного понимания социалистической революции я еще не встречал. Критикуя подобные воззрения, в свое время Троцкий писал: «…Общество вовсе не устроено так рационально, что сроки для диктатуры пролетариата наступают как раз в тот момент, когда экономические и культурные условия созрели для социализма. Если б человечество развивалось так планомерно, не было бы надобности в диктатуре, как и в революциях вообще. Все дело в том, что живое историческое общество дисгармонично насквозь, и тем более, чем запоздалее его развитие». ( Л.Д. Троцкий. К истории русской революции. - М.: Политиздат, 1990, с.324.) Для меня социальные революции всегда были и являются живым, стихийным взрывом народного протеста и социального творчества, не вмещающегося ни в какие заранее созданные теоретические доктрины и схемы. Такой и была Октябрьская революция 1917 года.

Возникнув из стихийного протеста масс против существующего режима власти, Октябрьская революция представляла собой живое творчество масс, которое нуждается в глубоком изучении и обобщении, свободном от последствий сталинской школы фальсификации истории. В тоже время, эта революция не была случайным явлением, как думают некоторые ее современные критики. Она стала возможной благодаря длительному развитию мирового капитализма, составной частью которого был российский капитализм. Многие марксистские исследователи эпохи империализма считали, что с конца Х!Х - начала ХХ века противоречие между новейшими производительными силами и буржуазными отношениями было присуще мировой системе капитала в целом и, следовательно, могло проявиться в любой его части. «Поскольку капитализм создал мировой рынок, мировое разделение труда и мировые производительные силы, писал Троцкий,- постольку он подготовил мировое хозяйство в целом для социалистического переустройства». ( Там же, с.286). Система мирового капитализма потому и является мировой, что охватывает собою как развитые, так и слаборазвитые, и неразвитые страны. На империалистической стадии своего развития, как показала история, она начинает рушиться. Особенно там, где находились ее наиболее слабые звенья, то есть в странах с максимальным количеством неразрешимых противоречий. Именно такой страной и стала Россия в начале прошлого века, неся в себе максимум социально-экономических, национальных и политических противоречий.

Да, капитализм в России существовал сравнительно недолгое время, но это компенсировалось высокими темпами его организации и развития. В стране, с одной стороны, был наиболее высокий тип концентрации промышленного производства, уровень сращивания финансового и промышленного капитала, с другой, сохранялись самые темные пережитки средневековья. В ней вырос самый передовой пролетариат и существовала самая консервативная буржуазия, постоянно блокирующаяся с самодержавием. С одной стороны, в России было самое отсталое сельское хозяйство, символами которого были помещичье землевладение, соха и тяжелый физический труд крестьянина, с другой, Россия в начале ХХ века по своей технике и капиталистической структуре стояла на уровне передовых стран мира, а иногда и превосходила их. В своей глубокой по содержанию и блестящей по форме книге «История русской революции» Лев Троцкий писал: «Россия так отстала от других стран, что ей пришлось, по крайней мере в известных областях, обогнать их. Это кажется несообразностью. Между тем история полна таких порадоксов». (.Л.Д. Троцкий. История русской революции.- М.: Терра, 1997, т.2, ч.1, с.5). Хотя накануне первой мировой войны в России душевой доход был в десять раз ниже, чем в США, в России на предприятиях-гигантах, насчитывающих свыше 1000 рабочих, было сосредоточено 41,4% общей численности рабочего класса, в то время как в США только 17,8%. Россия одновременно была и метрополией и колонией, что порождало двойную и тройную эксплуатацию рабочего класса, особенно в национальных окраинах. Пролетариат в России начала ХХ века был самой растущей, динамичной и революционной частью общества. Троцкий писал в этой связи: «…В России рабочий класс во всех областях труда, в городе и деревне, насчитывал к 1905 году уже не менее 10 миллионов душ, что с семьями составляло свыше 25 миллионов, т. е. больше, чем население Франции в эпоху Великой революции. От крепких ремесленников и независимых крестьян армии Кромвеля - через санкюлотов Парижа - до индустриальных пролетариев Питербурга революция глубоко изменила свою социальную механику, свои методы, а тем самым и свои цели». (Л.Д. Троцкий. История русской революции, т.1, с.42). Социалистический характер русской революции определялся именно этими пролетариями, их интересами и их социалистическими целями.

Надо отметить, что дискуссия о формах и характере возможной социалистической революции шла в социал-демократической среде с начала прошлого века. Но особенно остро она проходила в связи с осмыслением характера русской революции в период между Февралем и Октябрем. Главный вопрос этой дискуссии сводился к тому, кто должен стать ее гегемоном? Большинство социал-демократов, включая большевиков и меньшевиков, сходилось на том, что поскольку это буржуазно-демократическая революция, призванная покончить со всеми остатками средневековья, постольку ее гегемоном как и во времена Великой французской революции должна быть буржуазия. Меньшинство считало, что в ХХ веке русская буржуазия превратилась в реакционную силу и гегемоном революции должен быть пролетариат, который сначала осуществляет демократические, а затем и социалистические преобразования. Эта точка зрения наиболее полно была выражена Лениным в его Апрельских тезисах, призвавших переходить от буржуазно-демократического этапа революции к социалистическому этапу. Не только меньшевики, но и многие большевики не были готовы к такому повороту событий. Особенно с трудом им давалась понимание ситуации с двоевластием, возникшим между Февралем и Октябрем 17 года. В частности, большинство большевиков, включая Сталина, тогда считало, что Советы должны поддерживать рожденное революцией буржуазное Временное правительство, «закрепляя» на практике ее деятельность. В этой связи Ленина стали обвинять в отходе от марксизма ,бланкизме, троцкизме и прочих страшных. грехах.

Главная ошибка прежних и современных социал-демократов, отрицающих социалистический характер Октябрьской революции, состоит в том, что они при оценке готовности России к социалистической революции, не берут во внимание такую важнейшую сторону производительных сил российского общества как рабочий класс. К рабочим нельзя подходить сугубо экономически, видя в них только товар, или придаток к машине. Когда мы говорим о действии производительных сил общества, мы наряду с техникой имеем ввиду ту живую, человеческую, субъектную сторону, которая воплощается, прежде всего, в людях труда, в рабочем классе. Противоречие между производительными силами и производственными отношениями капиталистического общества - это реальное противоречие, которое возникает и разрешается не автоматически, а в ходе борьбы рабочего класса и буржуазии. Именно зрелость рабочего класса, его умение вести за собой другие классы определяет уровень зрелости производительных сил общества и, в конечном счете, готовность страны к революции. Без такого понимания марксизм превращается в мертвую объективистскую схему «а ля Струве».

Повторим еще раз, именно рабочий класс как главная производительная сила буржуазного общества определяет готовность страны к социалистической революции. По этому критерию, ни США, ни Германия в 1917 году не были готовы к революции, а Россия была. Данная ситуация объясняет и логику рассуждения Ленина, провозгласившего в апреле этого года курс на социалистическую революцию.

Такой марксизм, конечно, не мог поместиться в головах многих тогдашних социал-демократов, как большевиков, так и меньшевиков. Тем не менее, он соответствовал реалиям России и ее потребностям прогрессивного развития. Как показывает статья Воейкова эти идеи и сегодня с трудом усваиваются современными сторонниками первозданной чистоты марксизма. Они не устают повторять, что Маркс и Энгельс связывали социалистическую революцию только с развитыми странами Запада, которые показывают путь прогрессивного развития странам неразвитым. Об этом же пишет и Воейков, ссылаясь на Маркса и Энгельса (см.: с.402). Тем не менее, история показывает разные порядки следования социальных революций: многие из них начинались на Востоке, а потом перемещались на Запад. В истории пробивает себя дорогу не прямолинейная схема развития стран, а закон неравномерного, «комбинированного» развития, позволяющий отдельным малоразвитым странам совершать скачки и обгонять развитые страны. Такой скачок и совершила Россия в 1917 году.

Именно так трактовал Октябрьскую революцию Ленин, доказывая в полемике с меньшевиком Сухановым ее социалистический характер. По его мнению, марксизм не следует понимать педантски, как некую схему: «ein колоннен марширен, zwei колоннен марширен», то есть сначала развитые страны совершают революцию, потом за нею следуют неразвитые. Тем не менее, эти рассуждения Ленина Воейков оставляет за скобками, настаивая на том, что Октябрь был призван решить только задачи буржуазной революции, задачи поставленные «в феврале» (с.404). Да, Октябрь решил ряд важнейших демократических вопросов, не решенных Февралем (вопросы о земле, хлебе, мире). Тем не менее, он пошел дальше и начал решать вопросы социалистического строительства, то есть вопросы о советской власти, о национализации буржуазной собственности, о самоопределении наций, о культуре и др. Одним словом, «Россия так поздно совершила свою буржуазную революцию, что оказалась вынуждена превратить ее в пролетарскую». (Л. Троцкий. История русской революции, т.2,ч.1, с.5). Не видеть этого, значит не понимать того положительного вклада в историю человечества, который внесла Великая Октябрьская социалистическая революция.

Что касается противоречий русской революции, то они вытекали из той социальной структуры общества, тех классов и слоев общества, которые Россия унаследовала из своего недавнего и давнего прошлого. Усугубленные начавшейся мировой войной эти противоречия во многом объясняют форму, ход и главные этапы этой революции, ее быстрое превращение из революции буржуазной в революцию социалистическую. Характерной особенностью этих двух революций явилось то, что их мотором и гегемоном был рабочий класс, отдавший, в конечном счете, власть большевистским Советам.

Советский социализм: уроки истории

Октябрьская революция создала необходимые политические предпосылки для создания первого в истории реального социалистического общества. Сразу после Октября возник ключевой вопрос: как строить социализм в сравнительно отсталой стране, да притом при сохранении капиталистического окружения? Ответа на него в учебниках марксизма не было. Прав Воейков, когда говорит, что у большевиков до революции не было заранее готовой экономической программы преобразования буржуазной России, программы превращения ее в современное социалистическое общество. Да и откуда бы ей взяться у некогда полулегальной партии, живущей в стране, истерзанной войной? Вместе с тем, совершенно невозможно согласиться с тем, что такую программу Ленин и его команда не сумела выработать позднее.

Новая действительность, возникшая после революции требовала новой теории построения социализма и она постепенно, через ошибки и заблуждения, начала складываться в голове большевиков. Для этого потребовались изменения прежних во многом идеальных представлений не только о социалистической революции, но и о самом социализме.

Нельзя забывать, что Октябрьская революция продолжалась вплоть до НЭПа, и главным ее критерием было установление и упрочнение диктатуры пролетариата. Как уже отмечалось, многие социал-демократы той поры не поняли социалистического существа Октябрьской революции. Ссылаясь на марксизм, они продолжали называть эту революцию буржуазной. Мало того, они предлагали вообще отказаться от советской власти как формы диктатуры пролетариата, передав власть Учредительному собранию. Ленин предложил совершенно иной подход: напротив, использовать власть Советов для создания необходимых материальных и культурных предпосылок социализма. По его мнению, Октябрьская революция отменяла не материалистическое понимание истории (тогда так думали Плеханов, Мартов, Суханов, а сегодня думает Воейков), а ее вульгарную экономическую интерпретацию. Он спрашивал, почему Россия не может начать строить социализм не с того конца: не с экономики, а с политики? Где, в каких марксистких книжках на это накладывался запрет? (См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.45, с.381). Воейков иронизирует по этому поводу: начать, мол, можно не с того конца, а вот «можно ли закончить»? (С.424). Отвечу просто - да, можно. К истории особенно применимы слова известного поэта: « Еще не вечер!». При правильной политике социалистического государства «можно и закончить», то есть построить социалистическое общество более совершенное, чем капиталистическое. Однако об этом впереди.

После успешного осуществления Октябрьской революции и неудачных революций в Германии и Венгрии волны мировой социалистической революции начали постепенно спадать, наметилась определенная стабилизация капитализма. В этих условиях строительство социализма объективно пришлось начинать в рамках одной, при том достаточно отсталой страны. Эти обстоятельства требовали от большевиков новых нестандартных политических решений и теоретических обобщений, и они появились уже как результат анализа реальных процессов и противоречий социалистического строительства.

Что это были за решения и обобщения? Что подтвердилось и от чего пришлось отказаться?

Прежде всего, подтвердился революционный и сознательный характер становления социалистического общества. Не подтвердилось представление классиков об исчезновении с сегодня на завтра рыночных отношений. В этой связи пришлось отказаться от политики превращения отсталой России сразу в коммунистическое общество с прямым бестоварным распределением результатов общественного труда, бесплатным транспортом, бесплатными обедами в общественных столовых и т.д. Именно такую политику, получившую название «военного коммунизма», пытались проводить большевики сразу после Октябрьской революции. В советской литературе ее пытались объяснять чрезвычайными условиями гражданской войны. Частично это было так, но в целом над этой политикой довлела идея скорейшего построения коммунизма. Она привела к тому, что земля, полученная крестьянами от Советской власти, потеряла для них всякий смысл: излишки урожая, а иногда и весь урожай изымался специальными продотрядами, посланными большевистским правительством. Отсюда и лозунг «Советы без коммунистов», провозглашенный во время Кронштадтского восстания в 1921 году. Ленин назовет это восстание «самым большим внутренним политическим кризисом Советской России», а политику «военного коммунизма» - ошибкой. Особенно нетерпимой эта политика стала сразу после окончания гражданской войны. Ленин писал в этой связи: «Мы рассчитывали, поднятые волной энтузиазма, разбудившие народный энтузиазм сначала общеполитический, потом военный, мы рассчитывали осуществить непосредственно на этом энтузиазме столь же великие (как и общеполитические, как и военные) экономические задачи. Мы рассчитывали - или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета - непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.44, с.151).

Данной цитатой я хочу подчеркнуть не только сознательный и смелый отказ Ленина от политики «военного коммунизма», а стало быть, и своих прежних представлений о строительстве социализма, но и факт признания Лениным своих ошибок в политике после революции. Это необходимо отметить в связи с тем, что Воейков пытается в своей статье доказывать обратное, а именно, что Ленин, по сути дела, не менял своих первоначальных представлений о путях создания социализма, что он фактически оставался верен взглядам К. Каутского, который под социализмом понимал некую «механическую» модель «планомерно организованной из одного центра хозяйственной системы» (с.422).

Воейков считает, что после революции в голове у большевиков были две априорные модели социализма: гуманистическая и механистическая. Первая восходила к Марксу, вторая к Каутскому. Гуманистическая модель социализма руководствовалась потребностями и возможностями людей, ставила на первый план человека, его благосостояние, свободное и всестороннее развитие. Механическая модель социализма, напротив, предполагала превращение российского общества в единую фабрику, работающую по общему плану, спускаемому из единого административного центра (с.404-408). По мнению Воейкова «большевики как представители более радикального крыла русских социалистов разделяли эту механическую версию социализма. Более того, они пытались эту версию осуществить и практически» (с.406-407).

На мой взгляд, такая трактовка Воейковым двух версий (двух моделей) социализма имела место в действительности, но не была свойственна всем большевикам, тем более Ленину, который уже в 1918 году осмысливал реальную диалектику различных укладов в России. Более правильно рассматривать эти две модели как взаимно суббординированные и взаимодополняемые. Гуманистическую модель можно рассматривать как цель, а механическую как средство достижения этой цели. Еще в полемике с Плехановым Ленин говорил, что планирование не есть свойство только социалистического общества: оно зарождается при капитализме и свойственно любому тресту, любой крупной компании. В условиях построения социализма оно начинает постепенно приобретать всеобщий характер. Здесь, в отличие от капитализма, планирование имеет своей целью удовлетворение потребностей не только отдельных людей, или отдельных групп, а всех членов общества. При этом Ленин говорит и о такой конечной цели социализма, как всестороннее и свободное развитие личности. Здесь налицо органическая связь конечной цели социализма и реальных, конкретных средств ее достижения.

Воейков, отстаивая свое сугубо ортодоксальное понимание социализма, пытается подогнать под него и взгляды Ленина. В этой связи, он, по сути дела, отрицает изменения взглядов Ленина на социализм под влиянием практики строительства социализма в России. По его мнению серьезная научная литература и раньше, и теперь не содержала утверждения о «двух Лениных». Мало того, Воейков, не смотря на известные слова самого Ленина о необходимости «перемены» точки зрения на социализм продолжает утверждать, что, вообще, « нельзя говорить о коренной перемене взглядов на социализм самого Ленина» (там же). «Комплексно» (?) подойдя к анализу последних ленинских работ, он делает, странный вывод: «Таким образом, была эволюция, развитие взглядов, пересмотр некоторых положений - все это верно. Но принципиально нового, иного понимания социализма ни Ленин, ни другие ведущие большевики не дали» (с. 421).

Как же «не дали»? А разве отказ от политики «военного коммунизма» и переход к НЭПу, признание значительной роли торговли и денег для создания социализма, наконец, новое понимание идеи «кооперации» как необходимого и достаточного условия для построения социализма в России, не есть прямое подтверждение постоянного развития взглядов Ленина на социализм? На самом деле было не «два», а много лениных: Ленин до апреля 1917 года и после него, Ленин времен военного коммунизма и времен НЭПа, наконец, Ленин в период написания своих последних работ, своего Политического завещания, потребовавший, коренных изменений в политическом строе советской России и устранения с поста генсека всесильного И.Сталина.

Однако рассмотрим самый весомый аргумент Воейкова, доказывающий буржуазный характер советского общества и невозможность существования в нем социализма. Он пишет «Буржуазный характер производственных отношений советского периода проявлялся во многом. Под буржуазностью в данном случае понимается стремление человека (или группы людей, слоя, класса) в своей повседневной и прежде всего хозяйственной деятельности следовать правилам рационального экономического поведения. Буржуазность - это скрупулезное соизмерение затрат и результатов труда, бережливость, экономичность, говоря по старому, хозрасчет доведенный до каждого человека. Но буржуазность - это не просто экономическая рациональность и эффективность, а рациональность возведенная в высший принцип существования в религию. Наиболее типичной или классической религией буржуазного класса является протестантизм». (с.432). Дав такое определение буржуазности, Воейков, если следовать его логике, должен был сразу показать широкое распространение в России того же протестантизма, или иной подобной религии, но зная, что в России этого не было, он тут же начинает оговариваться. Мол, в «русских условиях советского периода буржуазность не проявлялась, так сказать в чистых формах, тут было много своеобразия. Например, индивидуализм здесь не играл решающей роли» (там же). Не было здесь и среднего класса, то есть всего того, что характерно для «развернутого капитализма» (там же). Но если не было в России характерных черт буржуазности до 1917 года, то откуда ей было взяться после революции, когда большевики взяли курс на построение социализма и стали активно (порой, просто неразумно) бороться против всякой религии? Ответа на этот вопрос Михаил Воейков не дает. Нельзя же считать за ответ его реплику о том, что буржуазность стала особенно проявляться в «брежневские времена» (там же).

На самом деле буржуазность - это свойство не только и не столько религии, сколько практики, то есть реальных буржуазных отношений, возникающих с развитим капитализма: отделение наемного труда от капитала, с появлением на рынке товара свободной рабочей силы и т.д. Не протестантизм создал капитализм (так в прошлом веке думал М.Вебер, а сегодня думают его ученики В.Межуев и М.Воейков), а практика первоначального накопления капитала создала идеологию и религию протестантизма, призванную организовать и оправдать новые капиталистические отношения, основанные на эксплуатации и угнетении одной части общества другой. Бережливость лишь частная (при этом далеко не плохая) характеристика буржуазного общества. Ее обязательно должен наследовать социализм, без нее он просто не сможет создать высокую и эффективную экономику. Не случайно Ленин в свое время призывал учиться у капитализма организации, рационализации и культуре производства. В этом же русле лежит и его знаменитое «социализм есть контроль и учет». Такого социализма, такой буржуазной культуры как раз не хватало советским людям, иначе бы не рухнул реальный социализм в СССР.

Но при капитализме есть и иная буржуазность, связанная с практикой «выжимания пота» из рабочих и расточением результатов их труда в время кризисов. Есть буржуазность, характеризующаяся двойной моралью, проповедью воинствующего индивидуализма и эгоизма, секса и насилия - всего того, что мы в наглядной и удесятиренной форме сегодня получаем в «демократической» России с экранов телевизоров и других средств массовой информации. Такой буржуазности, конечно, в советском обществе не было и не могло быть по определению в стране, провозгласившей своей целью построение социалистического, то есть не буржуазного общества. Говоря более точно, она могла проявляться в этом обществе лишь как его извращение, например, в узком кругу номенклатуры или отдельных лиц, зараженных пропагандой обывательских идеалов капиталистического образа жизни.

Рассмотрим еще один аргумент Воейкова, доказывающий невозможность социализма в советском обществе. Его суть состоит в следующем: социализм не может быть совместим с рынком и товарно-денежными отношениями. Если они присутствуют в обществе, значит оно не может быть названо социалистическим. Развивая эту мысль, Воейков пишет о том, что сохранение денег, хозяйственного расчета и других, сугубо буржуазных, категорий, которые использовали большевики противоречит классическим представлениям о социализме, которые отстаивал Маркс. По этой логике получается, что если бы социализм в советской России строился без рыночных отношений, без денег, без хозрасчета, то было бы полное соответствие практики классическому марксизму и, следовательно, мы бы уже давно имели в нашей стране и социализм, и коммунизм. Что можно сказать в этой связи? Только одно: «мы это уже проходили!». Большевики сразу после Октябрьской революции попытались строить социализм именно так: без товарных отношений, без денег и рынка. Как известно, эта политика получила название «военного коммунизма», когда рабочее государство стремилось управлять страной с помощью прямого распределения продуктов, введения «продразверстки», бесплатного транспорта и т.п. Однако никакого социализма, и тем более, коммунизма, она не дала. Напротив, эта политика потерпела сокрушительное поражение, что и заставило Ленина пересмотреть свою прежнюю точку зрения на социализм. В чем заключалась суть этого пересмотра? Она состояла в отказе от сугубо политического подхода к социализму, который мыслился только как результат классовой борьбы. Ленин предлагал заменить такой политический подход на социально-экономический и еще шире на культурный.

Здесь он исходил прежде всего из понимания многоукладного характера экономики России, которая содержала в себе пять характерных укладов: патриархальный, мелкобуржуазный, капиталистический, госкапитализм и социализм. При этом Ленин считал необходимым для победы социализма отдавать предпочтение в экономике госкапитализму, как более прогрессивному укладу по сравнению с патриархальным, мелкобуржуазным и капиталистическим укладами. Но госкапитализм не может функционировать, не опираясь на торговлю, рынок и деньги. Отсюда ленинское «учиться торговать» и торговать «культурно», не по азиатски, а по европейски. Критики могут сказать, так это и есть признание буржуазного характера экономики в советском обществе. На самом деле это не совсем так, или совсем не так, поскольку здесь речь шла о госкапитализме особого рода - функционирующего в стране, где основные средства производства находились в руках государства, где власть принадлежала рабочему классу, определяющему социалистический характер советского общества.

Вычленение особой роли госкапитализма в создании социалистического общества было первым шагом к выработке новой экономической политики. Как известно, понимание массами НЭПа происходило постепенно. Интересно в этой связи письмо, которое направил Ленин Троцкому в январе 1922 года. Троцкий писал:. «…Означает ли перемена новой политики возвращение от социализма к капитализму или использование капиталистических форм и методов для социалистического строительства? Я разъяснил молодежи вопрос, разумеется, во втором смысле. Гурвич (племянник Дана) утверждал, что мы вернулись к капитализму и что Ленин это открыто признал, говоря о государственном капитализме. Думаю, что Вам необходимо… воспользоваться первым благоприятным поводом, чтобы разъяснить в каком смысле, в каких пределах применил термин государственный капитализм в отношении к хозяйству рабочего государства, ставящего себе социалистические цели и использующего для этого товарное обращение и методы капиталистической калькуляции». (Письмо цитируется по архивным источникам бывшего Центрального партийного архива ИМЛ при ЦК КПСС).

Во всех своих последних выступлениях и статьях Ленин не уставал разъяснять суть НЭПА и, следовательно, госкапитализма для успешного построения социалистического общества. «Государственный капитализм, как мы его установили у нас, - говорил он, - является своеобразным государственным капитализмом. Он не соответствует обычному понятию государственного капитализма. Мы имеем в руках все командные высоты, мы имеем в своих руках землю, она принадлежит государству. Это очень важно, хотя наши противники и представляют дело так, будто это ничего не значит» (См.: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т.45, с. 289). В другой связи, говоря о концессиях, Ленин пояснял: «…Мы уступаем из средств производства, которое наше государство держит почти все в своих руках, лишь небольшую часть». (Там же, с. 305). По сути дела это была новая точка зрения на социализм. Она была рождена самой жизнью, той послереволюционной практикой социалистического строительства, которая толкала марксистскую мысль на новые обобщения и новые идеи. Они рождались не сразу, как правило, под влиянием тупиков, рожденных политикой «военного коммунизма», отсутствием помощи из вне.. В итоге НЭП позволила в кратчайшие исторические сроки вывести Россию из разрухи и тем самым сохранить советскую власть. Несомненно, Ленин видел в НЭПе гораздо больше, чем просто политику, рожденную необходимостью выживания страны, как своеобразный тактический маневр. Осмысливая позитивные результаты НЭПа в России, Ленин приходит к выводу о ее закономерности для всех стран, вступающих на путь социалистического строительства. В одной из своих работ он прямо спрашивает: «…Как (NВ) подойти к социализму?». И отвечает: «Не иначе как через НЭП». ( См.: В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т.45, с. 440). Считая «военный коммунизм» ошибочной политикой забегания вперед, он говорит о НЭПе как необходимом отступлении, без которого победа социализма невозможна. Он привлекает к осмыслению этой идее членов Коммунистического Интернационала: « … Партии, которые в ближайшем будущем готовятся перейти в прямое наступление против капитализма, должны сейчас подумать также и о том, как обеспечить себе отступление. Я думаю, если мы учтем этот урок наряду со всеми другими уроками из опыта нашей революции, то это нам не только не принесет никакого вреда, но весьма вероятно принесет нам во многих случаях пользу». (Там же, т.45, с.282). В своей последней речи на Пленуме московского совета 20 ноября 1922 года он говорил, осмысливая результаты НЭПа: «Социализм уже теперь не есть вопрос отдаленного будущего, или какой либо отвлеченной картины, или какой либо иконы…Мы социализм протащили в повседневную жизнь и тут должны разобраться. Вот что составляет задачу нашего дня, вот что составляет задачу нашей эпохи. Позвольте мне закончить выражением уверенности, что, как эта задача ни трудна, как она не нова по сравнению с прежней нашей задачей и как много трудностей она нам ни причиняет, - все мы вместе, не завтра, а в несколько лет, все мы вместе решим эту задачу во что бы то ни стало, так что из России нэповской будет Россия социалистическая». (Там же, с.309).

Стремление «разобраться» с той действительностью, которая рождалась благодаря НЭПу вылилась у Ленина в ряд его последних статей, посвященных вопросам кооперации, национальных отношений, реформе политической системе и др. важнейшим вопросам строительства социализма и будущего России. Мнение Воейкова о том, что эти статьи не внесли ничего нового в его прежние представления о социализме, не выдерживает критики. Эти статьи как раз и отвечают на вопрос, при каких условиях из России нэповской станет Россия социалистическая? Одним из таких условий он считал проведение в жизнь идеи кооперации. В этой связи Ленин писал: «Теперь мы вправе сказать, что простой рост кооперации для нас тожественен… с ростом социализма, и вместе с этим мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм. Эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т.д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную «культурную» работу. Я готов сказать, что центр тяжести для нас переносится на культурничество» Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.45, с.376). Под словом «культурничество» Ленин понимал целую культурную ре5волюцию, которая должна дать «развитие материальных средств производства», поголовную грамотность и просвещение масс, кооперирование в деревне. «…Культурная работа в крестьянстве, как экономическая цель, преследует именно кооперирование. При условии полного кооперирования, - писал он в 1923 году, - мы бы уже стояли обеими ногами на социалистической почве».(Там же).

В одной из своих статей Воейков как-то заметил, что я отождествляю социализм с НЭПом. Это не соответствует сути дела. Я рассматривал и рассматриваю НЭП как необходимую дорогу к социализму. Зародышем социализма являются Советы, но это лишь зародыш. Подлинное становление социализма начинается с утверждения господства социалистической собственности и подъема производительных сил страны, кооперирования, придания законодательных функций госплану, решение национальных и социальных проблем, развитие широкой и подлинной демократии и т.п. В тоже время, социализм, как переходное общество может сохранять многообразие форм собственности, рынок, государственное регулирование хозяйства и т.п. Именно этим вопросам и были посвящены последние работы Ленина.

Рассмотрение Воейковым социализма как общества противоречащего рыночным отношениям, отождествление рынка с буржуазным обществом приводит его к парадоксальному выводу о том, что никакой разницы между прежнем советским обществом и современной буржуазной Россией не существует. В одной из своих брошюр Воейков прямо пишет о том, что после августа 1991 года никаких существенных изменений в обществе не произошло: осталась прежняя элита, продолжает сохраняться господство госсобственности, «социальная структура общества также изменилась незначительно. Не появился в заметном числе класс капиталистов» (См.: Воейков М.И. Россия на рубеже веков: социально-экономические тенденции. М. Издательство СурГу. 2000, с.16). Думаю, нет необходимости много говорить о том, насколько такой вывод противоречит реалиям нашей жизни, в которой сегодня полностью правит бал олигархический капитал и выражающая его интересы политическая власть. Неверная оценка советского общества как буржуазного с необходимостью приводит Воейкова к ошибочной оценке августовской «революции» ( «контрреволюции»), а стало бать и нынешего сугубо капиталистического общества.

На мой взгляд, не менее ошибочен взгляд Воейкова и на роль Сталина и сталинизма в истории. Содержанием своих работ он пытается убедить читателя, что социалистичность советского общества - это выдумка Сталина и поверящих ему ученых. По его мнению, классический марксизм рассматривал социализм как постиндустриальное или посткапиталистическое общество, а Сталин приложил эту теорию к «России, которая только сбросила остатки феодальных отношений и которая реально никак не могла рассматриваться в качестве посткапиталистического (постиндустриального) общества» (с.426). Нам думается эта явная натяжка, содержащая в себе много противоречий. Во-первых, о постиндустриальной теории социализма ни Маркс, ни его последователи никогда не говорили и не могли говорить: эти термины появились лишь в конце ХХ века. По своему смыслу эти понятия скорее подходят для характеристики материальной базы коммунизма, а не социализма. Как я уже отмечал, лишь при коммунизме может осуществиться идея полностью автоматизированного (постиндустриального) производства, где люди будут творить по «законам свободного», а не рабочего времени. Об этом можно прочитать и у Маркса в его подготовительных рукописях к «Капиталу». Но ради объективности следует сказать, что Маркс связывал материальную подготовку пролетарской революции, а следовательно и социализма с уровнем развития индустриальной Англии конца ХIХ века, а что это был за уровень, нам сегодня хорошо известно. Ленин также считал, что материальной базой социализма может быть уровень развития промышленной индустрии развитых западных стран первой трети ХХ века. Понятно, что с точки зрения современного этапа научно-технической революции этот уровень кажется во многом примитивным.

В отличие от Сталина Ленин формально не противопоставлял социализм капитализму: он считал, что только на лучших достижениях последнего можно вырастить реальный, а не выдуманный социализм. Что касается Сталина, то он теоретически вообще плохо понимал, как следует строить социализм в одной стране. Будучи эмпириком, он проигнорировал программу индустриализации и кооперации, предложенную Лениным в его последних работах. Он сначала явно недооценил роль индустриализации в строительстве социализма. Отсюда его обвинения левой оппозиции в нереальных планах «сверхиндустриализации». Затем по необходимости приступив к индустриализации, он хвастался тем, что превзошел темпы предлагаемые «сверхиндустриализаторами». О человеческой цене такой политики он не задумывался.

Нет смысла говорить и о том, как Сталин провел коллективизацию сельского хозяйства: эта страшная страница истории всем известна. Она, конечно, ничего общего не имела с научной теорией социализма и ленинским подходом к кооперации, предполагавшие высокий уровень развития промышленности и принцип добровольности при кооперировании сельского хозяйства. Правильно критикуя национально ограниченные взгляды Сталина на социализм, Воейков, в тоже время, оправдывает его политику и практику «цивилизации» отсталой России. В личных беседах он неоднократно утверждал, что любой на месте Сталина делал бы, по существу, тоже самое. Такое понимание советской истории говорит об определенном фатализме в теоретических рассуждениях Воейкова. К сожалению, он не одинок в своей позиции. Не говоря уже о воинствующих неосталинистах, об исторической необходимости сталинизма сегодня заговорили и некоторые философы ильенковской школы, причисляющие себя к последовательным марксистам. (См.: Э. Ильенков и социализм. М., 2002,с. 100, 126 и др.) Например, по мнению философа В.Лазуткина, «если что-то и создавалось в СССР, то как раз не вопреки, а благодаря Сталину…, альтернативой его «великому перелому» могла быть только великая катастрофа» (там же). На мой взгляд, сталинизм, как раз и был катастрофой для советского общества. Я подчеркиваю слово сталинизм, который мною всегда понимался как антисоциалистическая тенденция в советском обществе. Как это не парадоксально звучит, но Сталин лишь тогда мог «работать» на социализм, на общее благо людей, если входил в противоречие со сталинизмом - политикой, полностью дискредитирующей идею и практику социалистического строительства в СССР. Я думаю, что рассуждения подобные тому, что говорит Лазуткин, можно оправдать только отчаянием мысли тех, кто не приемлет тех катастофических результатов, которые обнаружило второе пришествие «чумазого» в нашу страну. Но историческая необходимость не фатум, а результат деятельности людей, в том числе, и вождей. Последние могут творить историю по - разному, прислушиваясь к людям, их мнению и жизненному опыту, или уничтожая всех во имя превратно понятых идей. К последнему типу вождей и принадлежал Сталин, оправдывающий свою канибальскую политику псевдокоммунистической идеологией. С моей точки зрения, Сталин, установив в советской стране тоталитарный режим личной власти, сделал все от него зависящее, чтобы исказить и опорочить не только реальный социализм, но и саму идею революции, приведшей к власти труда над капиталом. Не случайно, создавая режим личной власти, он строил его путем уничтожении ленинской гвардии большевиков, совершивших Октябрьскую революцию и заложивших основы социализма в России.

Совершенно в духе «крестьянской ограниченности» Сталин видел в социализме некую светскую религию с соответствующими обрядами и культом вождя. Наиболее глубокую критику сталинского режима находим у Троцкого - главного политического и теоретического оппонента Сталина. Специальный разбор его взглядов не входит в задачу данной статьи. Отметим здесь лишь один важный вопрос, без которого трудно понять природу советского государства: как соотнести наличие тоталитарного режима Сталина и его политики с признанием социалистической природы советского государства? Отвечая на этот вопрос, Троцкий показывает двойственность сталинского режима власти. Полемизируя с теми, кто видел в советском обществе реализацию «госкапитализма», а в сталинской бюрократии «новый класс», он писал, что эти теоретики не в состоянии понять двойственный характер сталинского бюрократического режима: с одной стороны, выполняющего функцию сохранения социальных основ нового общества и диктатуры пролетариата, заложенных Октябрем, с другой, ликвидирующего эти основы.

Вопреки сталинской пропаганды, видящей в лице Троцкого злейшего врага советской власти, последний до конца своей жизни считал советское государство «рабочим государством». Исходя из этого вывода, он и выступал за защиту этого государства в войне с фашизмом. Он осуждал тех идеологов, которые пытались ставить на одну доску советское и буржуазное государства. В тоже время он подвергал уничтожающей критике сталинизм как тоталитарно-бюрократическую тенденцию, ведущую к перерождению рабочего государства, возникшего в ходе Октябрьской революции. В этом смысле он считал Сталина «могильщиком революции». Троцкий называл советское государство «деформированным» рабочим или социалистическим государством потому, что в нем бюрократия оттягивала на себя часть прибавочного продукта в форме собственных многообразных привилегий. В тоже время, она, чтобы сохранить себя и свои привилегии была вынуждена охранять основы того нового социалистического строя, которые заложила Великая октябрьская социалистическая революция в форме общественной собственности на средства производства, планового ведения хозяйства, систем занятости и социальной защищенности трудящихся, доступности широким трудящимся массам необходимой медицинской помощи, образования и культуры. Требуя защиты СССР и его социальных основ, Троцкий, одновременно, выступал за ликвидацию сталинского политического режима. По его мнению сталинская бюрократия своей антирабочей и антидемократической политикой внутри страны и за рубежом отпугивают трудящихся от социализма, создавая тем самым благоприятные условия для реставрации капитализма в советской стране.

Троцкий подробно описывает возможность такой реставрации в будущем, если не будет ликвидирован тоталитарный сталинский режим власти. Его прогноз осуществился с поразительной точностью в конце ХХ века, когда рухнули СССР и социалистические страны Восточной Европы. Вот один из многих примеров подобного прогноза: «Бюрократия не господствующий класс. Но дальнейшее развитие бюрократического режима может привести к возникновению нового господствующего класса: не органическим путем перерождения, а через контрреволюцию. Именно потому мы и называем сталинский режим центристским, что он выполняет двойственную роль: сегодня, когда уже нет и еще нет марксистского руководства, он защищает своими методами пролетарскую диктатуру; но методы эти таковы, что облегчают завтрашнюю победу врага. Кто не понял этой двойственной роли сталинизма в СССР, тот не понял ничего». ( Л.Троцкий. Классовая природа советского государства. 1 октября 1932 г. Бюллетень оппозиции № 36-37, Октябрь 1933г.)

И, наконец, последнее. По мнению Воейкова, крах «социализма» в СССР и «развал мировой социалистической системы» подтвердили идею о том, что никакого социализма в советском обществе не было. Тем самым теория Маркса, пишет он, «оказалась права в своем самом изначальном виде» (с. 403). На мой взгляд падение реального социализма в СССР и странах Восточной Европы доказывают другое: для победы реального социализма недостаточно взять политическую власть в одной стране, или ряде стран: нужно уметь ею пользоваться так, чтобы одерживать постоянные победы над капиталом во всех сферах жизни, и, прежде всего на экономическом фронте. Без этого социализм не может привлечь к себе симпатии миллионов трудящихся всего мира, тем более стать его прогрессивным революционизирующим фактором.

На сакраментальный вопрос о возможности победы социализма в одной стране или ряде стран нельзя отвечать абстрактно. Этот вопрос носит конкретно исторический характер. Его решение зависит от многих условий: от наличия правильной политики рабочего государства, от поддержки этой политики широкими массами внутри страны и международным рабочим движением вне ее, от соотношения сил на мировой арене и т.д. Важнейшим критерием жизнеспособности социалистической страны является ее экономическая политика, или, говоря словами Ленина, ее умение своевременно «цивилизоваться». (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т.45, с.404).

Одним словом, если страна, вставшая на путь социалистического строительства, сумеет обогнать развитые капиталистические страны по производительности труда и эффективности производства, сможет на этой основе создать наивысший уровень жизни своему народу, реализует более полную и широкую демократию, победа социализма в этой стране будет обеспечена. Конечно, эта победа, не может быть абсолютной или окончательной до тех пор, пока в других странах будет сохраняться капитализм. Опыт создания и крушения социализма в ХХ веке показывает, что окончательная победа социализма возможна лишь в мировом масштабе. Однако к ней невозможно придти, не реализовав сначала успешное строительство социализма в одной стране или ряде стран.

Славин Борис Федорович - д.ф.н., профессор.
<<<