Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	05.08.2005 22:24:27
	Рубрики	Прочее; Тексты;

Слово о солдате, своем и чужом 9*+)

http://www.spbvedomosti.ru/document/?id=6776&folder=3183

Слово о солдате, своем и чужом

Первые бои, окружение, побег из плена - более 1000 километров по территории,
занятой врагом, а потом лагерь НКВД, Сталинградская битва... Затем фронтовой
путь от Крыма до Кенигсберга, а после войны - Ленинградский университет,
воронежская <Коммуна>, защита диссертации, редакции газет <Смена>,
<Советская Россия>, <Ленинградская правда>, <Вечерний Ленинград>... Все это
из биографии одного человека - Михаила Николаевича Гуренкова. До конца своих
дней он был убежденным бойцом, сначала на фронте, затем на газетной ниве. Он
ни в чем не фальшивил, был исключительно правдив и в работе, и в жизни. И
очень дружелюбен ко всем, кто с ним учился, воевал и работал. Очень любил и
ценил людей. Будучи уже больным, известный ленинградский журналист работал
над воспоминаниями, в которых рассказал о своем пути, трудностях, радостях и
печалях. О войне в них главные страницы. Сегодня мы публикуем отрывок из
рукописи Михаила Гуренкова, подготовленный к печати Зоей ФЕДОРОВОЙ.

Летом 1942 года напряженное положение сложилось на южном крыле
советско-германского фронта. Отборные немецкие части, оснащенные
первоклассной по тем временам техникой, рвались к Волге и бакинской нефти. С
каждым днем все тревожнее становились сообщения Совинформбюро с этого
участка военных действий.

31 августа эшелоны с техникой и личным составом нашего 272-го
гаубично-артиллерийского полка наконец тронулись на юг, к Сталинграду, а 5
сентября под Котлубанью и Самофаловкой его батареи уже отражали атаки
немецких танков...

Немцы сделали все или почти все, чтобы создать на фронте обстановку, в
которой нормальный человек должен был либо погибнуть, либо сойти с ума. С
первыми лучами солнца начинала бить немецкая артиллерия и минометы, потом в
дополнение к артиллерийской канонаде присоединялись вой моторов и истошный
визг каких-то адских сирен, раздающийся с самолетов.

Они вылетали из-за горизонта журавлиным строем, а над нашими позициями
перестраивались и образовывали зловещий круг. Продемонстрировав таким
образом стремление одним ударом все стереть в порошок и не оставить на земле
ни единого живого существа, они по одному, не нарушая строя, входили в
крутое пике и включали сирены.

Надо признать, устрашающего эффекта они добивались. Особенно в первое время
своих воздушных спектаклей. Не ограничиваясь этим, они иногда сбрасывали с
высоты пустые бочки, которые пугали людей на земле не только своим сходством
с тяжелыми бомбами, но и диким, леденящим душу воем.

Даже на фронте, в ведении боевых действий, проявлялись немецкий педантизм,
жесткая регламентация, следование раз установленному распорядку жизни. Мы,
например, скоро безошибочно определяли время завтраков, обедов и ужинов
немецких солдат - в это время стихала артиллерийская канонада, исчезали с
горизонта не только <Хейнкели>, которых мы называй <барабанщиками>, но и
корректировщики <Фокке-Вульф>, окрещенные солдатами <рамами>. Говорили, что
и на переднем крае немецкий солдат находится 8 часов, после чего
отправляется на отдых, а на его место приходят отдох-нувшие солдаты.

Во всей этой деловитости и строгой регламентации, доходящей до мелочей,
проявлялись не только дисциплинированность, верность воинскому порядку,
традициям и правилам, сложившимся в течение многих десятилетий, но, мне
кажется, и то, что сами немцы в те годы выражали словами <Германия превыше
всего>. И немецкий летчик, и артиллерист, и автоматчик - каждый на своем
месте и своими действиями стремился показать свое превосходство над
противником. Я видел, как немецкие летчики, сбросив бомбы или завершив штурм
переднего края, делали <победный круг> над нашими окопами или огневыми
позициями и, приль-нув к стеклу кабины, чтобы быть видными с земли, весело и
злорадно улыбались или руками делали красноречивые жесты: ваше, мол,
положение безнадежно, сдавайтесь.

Я видел немецких солдат в первые дни и недели войны. Это были, как правило,
крепкие, откормленные, гладко выбритые светловолосые парни, весело
горланящие песни или играющие на губных гармошках. И такое самодовольство и
самоуверенность были написаны на их лицах, что нам становилось не по себе.
Однако от этой выставляемой напоказ заносчивости и наглости их очень скоро
отучила война, в том числе, конечно, и Сталинградская битва.

Два с половиной месяца наши войска на Донском фронте держали жесткую оборону
северо-западнее Сталинграда. Это были дни и недели, когда немецкие части
выполняли задачу изматывания и перемалывания наших частей. И они делали это
с чисто механической пунктуальностью, на которую, по-моему, способны только
немцы. Они сумели превратить землю, на которой стояли наши войска, в сущий
ад.

Не знаю, чем это можно объяснить, но попытки прорыва фронта немцев на нашем
участке почему-то предпринимались по восемнадцатым или девятнадцатым числам
месяца. Такие попытки делались в сентябре и октябре, поэтому у нас не было
никакого сомнения, что и 19 ноября мы опять попробуем если не разгромить, то
по крайней мере потеснить немцев.

Утро была дымное - доказательство, что артиллерийская подготовка была и
продолжительной, и интенсивной. Проходившие мимо нас разведчики-пехотинцы
рассказали, что удалось прорвать фронт немецких войск. Но позднее оказалось,
что разведчики опередили события: был прорван не фронт, а только первая
линия немецкой обороны, которая под Сталинградом была весьма внушительной.
Мы, например, сидя в блиндаже, по вечерам слышали надрывный гул моторов.
Говорили, что это немцы привезли из Германии специальные машины и с их
помощью рыли траншеи.

Прорыв фронта на нашем участке был осуществлен 23 ноября. Почти пять дней,
считая от начала наступления, мы буквально прогрызали и прожигали огнем
своих орудий немецкую оборону, встречая повсюду ожесточенное сопротивление.
Надо отдать немцам должное: они умели не только стремительно наступать, но и
упорно и умело обороняться. В эти пять дней мы с избытком хватили лиха.

Сейчас нашей прессой делаются попытки подвергнуть сомнению объективность
высокой оценки морального духа армии во время войны. Все, мол, рисовалось
только в розовом цвете, не замечались отрицательные явления и факты. Был,
конечно, такой грех на совести тогдашней прессы. Но мне представляется, что
именно в годы войны наш народ пережил период наивысшего духовного и
нравственного подъема, в том числе и армия. Жалко, что в послевоенные
десятилетия он постепенно снижался, а сейчас от него, по существу, ничего не
осталось.

Я помню, какую не только радость, но и гордость переживали мы, узнав, что
кольцо вокруг 6-й армии фельдмаршала Паулюса замкнулось. Да, уже тогда, 23
ноября, мы, оставшиеся в живых, в душе праздновали первую победу под
Сталинградом, хорошо понимая, что до окончательного разгрома группировки еще
далеко.

1 декабря 1942 года наш полк занял огневые позиции в районе хуторов Вертячий
и Песковатка и стал готовиться к уничтожению окруженной группировки.
Наблюдательные пункты дивизионов и батарей находились на Казачьем Кургане,
где мы оборудовали для себя теплую землянку, что было делом совсем не
простым - крепкий мороз сталинградскую землю превратил в камень. Мы
поочередно долбили неподатливую землю, которая под ударами лома превращалась
в мелкое крошево. Так, обливаясь потом, мы работали несколько часов и в
конце концов получили то, что хотели, - просторное жилище. Здесь мы прожили
весь декабрь, который был на редкость холодным и ветреным.

А на макушке Казачьего Кургана, где мы находились, и мороз, и ветер были
особенно яростными. Нам постоянно приходилось разогревать гороховый
суп-пюре, которым нас кормили. Пока посланцы шли от кухни до нашего
блиндажа - каких-то 500 - 700 метров - суп превращался в желтый монолит,
который можно было рубить топором. Случались и частые перебои с хлебом - его
не привозили иногда по двое суток. И в довершение всех бед не стало соли. С
тех достопамятных дней я не ел ничего более невкусного, чем суп-пюре
гороховый без соли.

Вообще следует сказать, что кормили сталинградцев довольно скудно. Очень
часто вместо хлеба выдавали сухари, применяя при этом какой-то довольно
странный коэффициент: один сухарь был равноценен чуть ли не полбуханке
хлеба. Нам пришлось серьезно подумать о дополнительном питании. Инициативу
проявил один из солдат: он откуда-то приволок целую заднюю ногу лошади,
убитой, как он сказал, немецким снарядом.

Эту счастливую находку мы поместили в естественный холодильник - закопали в
снег у входа в землянку и в течение довольно длительного времени, отрубая по
куску, варили в качестве дополнения к обеду.

В течение месяца два или даже три раза фельдмаршалу Паулюсу предъявлялись
ультиматумы, предлагалось во имя сохранения жизней солдат и офицеров сложить
оружие и сдаться. Но даже этот умный и проницательный военачальник настолько
крепко верил своему фюреру и его обещаниям спасти, вызволить из окружения
шестую армию, что каждый раз на предложения он давал отрицательные ответы.

Обстановка на фронте в корне изменилась. Если раньше немцы буквально
засыпали снарядами и минами нашу оборону чуть ли не на всю ее глубину, то
теперь они стали очень экономными и расчетливыми: произведут артиллерийский
налет по какой-нибудь цели и замолчат. Потом перенесут огонь на другое место
и опять замолчат. По ночам в небе слышался тяжелый гул авиационных моторов -
это немецкое командование пыталось наладить снабжение окруженных частей по
воздуху. Но, судя по всему, это у них не очень получалось, т. к. часть
сбрасываемых грузов попадала на территорию, занятую нашими войсками.

В такой обстановке относительного затишья мы встретили новый, 1943-й, год. К
этому дню приберегли кое-что из пов-седневного рациона - какой-то жир,
несколько кусков сахара, хлеб, даже, кажется, банку американской тушенки. И,
конечно, не тронули выданные накануне по 100 граммов наркомовских. Так, с
бору по сосенке, получился если и не роскошный, то все-таки в какой-то мере
богатый праздничный стол. Когда совсем стемнело и стихла автоматная стрельба
на передовой, мы собрались в землянке, и, конечно, первый глоток водки был
за победу, второй - за открытие второго фронта и только третий - за то,
чтобы всем нам дожить до победы. К сожалению, лишь двоим из тогдашней
четверки удалось осуществить эту мечту.

10 января 1943 года на нашем участке начались бои по уничтожению
отказавшейся капитулировать вражеской группировки. После мощного залпа
<катюш> заговорила артиллерия всех калибров. <Бог войны> снова подал свой
голос, и он звучал почти два с половиной часа. Мне думается, что столь
мощная артподготовка была нужна больше с чисто пропагандистской целью.
Артиллерийская канонада, всесокрушающий шквал огня и металла должен был
доказать немецкому командованию, сколь недальновидными и вредными, прежде
всего для немецкой стороны, были их высокомерные отказы от капитуляции.

Когда прозвучал последний выстрел и расчлененная на несколько более мелких
частей армия Паулюса сдалась, мы собственными глазами увидели плоды <работы>
наших орудий, в частности по блиндажам, в которых укрывались немцы. Лучше бы
мне этого никогда не видеть!

В эти же январские дни до нашего окопа на скате Казачьего Кургана дошла
радостная весть: 18-го числа была прорвана блокада Ленинграда. Надо ли
говорить, как она была воспринята сталинградцами?! Весь Сталинградский
фронт, как только по радио сообщили о соединении частей Ленинградского и
Волховского фронтов, из всех видов стрелкового оружия салютовал этой
выдающейся победе. А обо мне и говорить нечего: я был на седьмом небе и даже
выше.

И вот наконец наступил день, когда на берегах Волги прозвучал последний
выстрел. Это случилось 2 февраля, в очень морозный и ветреный день. Но,
несмотря на холод, не было, наверное, солдата или офицера, который оставался
бы в блиндаже или землянке. Все до единого человека вышли на поверхность
земли, которую отстояли такой дорогой ценой - ценой жизней сотен тысяч
погибших солдат и офицеров.

А для немецких солдат и офицеров, оставшихся в живых, это был, уверен, день
величайшей трагедии, день крушения последней надежды на спасение. Я видел,
как вели их через Волгу, - бесконечной серой колонной, в которой не было
слышно голосов. Они шли молча, не глядя по сторонам, с сосредоточенными,
потемневшими от голода и отчаяния лицами, всеми силами стараясь и сейчас
поддерживать воинский строй. Это им плохо удавалось.

О чем они думали, какие мысли волновали их сердца? Уверен, что
геббельсовские басни о необузданной жестокости и кровожадности русских, этих
варваров, которым чужды даже элементарные человеческие чувства, занимали в
их невеселых думах не последнее место. Поэтому и на их лицах лежала печать
скорби и отчаяния. И еще - безысходности и обреченности.

Мимо меня шли уже не враги, ибо побежденный враг по всем человеческим нормам
не может и не должен считаться врагом, а обделенные судьбой люди. Перед
глазами возникла леденящая душу картина, которую мы наблюдали накануне: на
снарядном ящике сидит немецкий солдат с безумными глазами и с отмороженными
до локтей руками и бьет в ладоши, не сознавая, конечно, своих действий.
Страшнее аплодисментов я не слышал ни до, ни после этого случая.

Боевые действия полка в районе Сталинграда продолжались пять месяцев - ровно
столько же, сколько потребовалось для его формирования. Это тоже
красноречивое свидетельство ожесточенности сражения и упорства
противостоящих сторон в достижении победы. Сколько же шансов умереть от
снаряда, мины, бомбы, пули было у каждого из нас?! И нужно было быть очень
везучим человеком, чтобы ни один из этих бесчисленных шансов не
осуществился. Под Сталинградом мы потеряли многих, особенно во взводах
управления, но многим и повезло. Мне в том числе. Из сталинградского кошмара
я вышел без единой царапины.

За участие в этом сражении кроме медали <За оборону Сталинграда> я получил
медаль <За боевые заслуги> - очень высокую награду для сержанта в 1943 году.