Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	30.03.2005 23:27:21
	Рубрики	Прочее; Ссылки; Тексты;

Глубинка - Здесь умирают в три раза чаще, чем рождаются. (*+)

http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg112005/Polosy/5_1.htm

ГЛУБИНКА

Убывающий Рай
Здесь умирают в три раза чаще, чем рождаются.
Большинство из тех, кто родился, повзрослев, уезжают отсюда навсегда
Мальчишка лет четырнадцати в шапке-ушанке набекрень, в подвязанном верёвкой старом грязном ватнике, оттолкнувшись, вскочил на кусок
доски и, держась за два вбитых в неё кола, лихо спустился с пригорка прямо к нашему уазику. Победно взглянув на нежданную публику,
снова потащил своё явно нелёгкое сооружение в горку. Разогнавшись, взлетел на сугроб у обочины, ловко развернулся и понёсся вниз.
- Почти сноуборд, - пошутила я, борясь с дурацким желанием себя ущипнуть. Мальчишка в ватнике и шапке-ушанке на фоне покосившихся,
занесённых снегом изб казался ожившей иллюстрацией к поэмам Некрасова.
- Козёл это, а не сноуборд, - поправил Анатолий Смердов, коллега из <Вохомской правды>. - Доска с одной стороны обмазывается толстым
слоем навоза, затем он заливается водой, и доска выставляется на мороз. Получается ледянка. А если вбить в неё два кола - будет
козёл. Вы в кино разве такие не видели?
Кажется, видела. Но то было кино. Про зимние развлечения на Руси в веке девятнадцатом или в начале двадцатого. На дворе же давно
двадцать первый...

Людмила МАЗУРОВА, спец. корр. <ЛГ> ШАРЬЯ - ВОХМА - МОСКВА
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России -
Там вековая тишина.

Н.А. Некрасов, 1857 г.
СЛАВУ ЗНАЮ. А КТО ТАКОЙ КПСС?

В путешествие во времени меня <втравил> Владимир Худынцев, главный ветеринарный врач Вохомского района Костромской области. В конце
прошлого года он буквально ворвался в редакцию с требованием немедленно отправиться в Вохму, чтобы своими глазами увидеть, что
творится в глубинке.
- Вы ведь понятия не имеете, как мы живём! - шумел Владимир Николаевич. - Вот Абрамович две яхты купил. А я вам девочку покажу,
которая отказалась пить чай, потому что не знала, что это такое. Не было у родителей денег на чай, хлеб из отрубей пекли.
В январе прошлого года Худынцеву предложили возглавить попечительский совет социально-реабилитационного центра для детей-сирот и
детей, находящихся в трудной жизненной ситуации.
- Социальные сироты. В деревне! Да видано ли такое?!
Первый в истории района приют был открыт семь лет назад. До того, даже в годы Гражданской и Великой Отечественной войн, даже в голод
детей не бросали. Сирот брали родственники, соседи, растили всей деревней. Теперь при живых родителях дети без призора. Из 35
находящихся в приюте воспитанников только двое действительно сироты. Остальные даже не из социально неблагополучных, а из социально
опасных семей.
- Нет, вот вы можете себе представить, - волнуется, вспоминая, Владимир Николаевич, - чтобы сейчас, в двадцать первом веке, у детей
была одна пара обуви на двоих?! Одного воспитатель в школу отведёт, ботинки заберёт - несёт другому: К одному предпринимателю с
просьбой помочь, к другому, все смотрят на меня как на чумного. Был момент, у меня руки опустились.
Честно говоря, представить себе главного вохомского ветврача с опущенными руками я не смогла. Зато легко могу себе представить, что
он ответил одному из предпринимателей, заявившему, что не собирается помогать взращивать из этих детей личностей, потому что ему,
предпринимателю, нужны не личности, а рабы.
Отказать Худынцеву не просто. Он и кулаком по столу стукнет, и за грудки, подозреваю, возьмёт, не раздумывая. Большой, сильный,
волевой, с громким голосом и кипучей энергией. Настоящий русский мужик, а уж как умеет убеждать...
Не найдя понимания у местных предпринимателей, начал рассказывать о проблемах сирот везде, где бывал. И уже к Дню защиты детей приют
получил постельное бельё, обувь, одежду и стиральную машину-автомат. Помогли сотрудники ярославской фирмы <Хитон>, Управления
ветеринарии г. Москвы и издательство <Астра Фарм Сервис>. А перед Новым годом коллеги Худынцева собрали целую машину подарков.
Места в микроавтобусе мне не досталось. Но Худынцев от задуманного никогда не отступает. Звонил сначала раз в две недели, потом раз
в неделю, потом через день.
- Я вам такие медвежьи углы покажу, - уговаривал меня Владимир Николаевич. - Поезжайте поездом. Встречу вас в Шарье, оттуда до нас -
рукой подать.
От Шарьи до Вохмы 160 километров. По российским меркам действительно рукой подать.
Прямо с поезда отправились в ООО <Кроностар> за мебельными плитами, стеновыми панелями и ламинированными полами для приюта и
интерната, который Владимир Николаевич тоже взял под своё крыло. В канун Нового года генеральный директор <Кроностара> Генрих Кванц
приехал в вохомский приют с подарками и: попался. Худынцев тут же взял его в оборот, и после праздников в приюте застучали молотки -
добровольцы начали укладывать подаренный Кванцем ламинат. Теперь вот Худынцев привёз к деревообработчикам ещё и Вениамина
Васильевича Шадрина, директора Вохомской специальной (коррекционной) общеобразовательной школы-интерната. Ему тоже обещана помощь.
<Кроностар> основан три года назад швейцарским концерном <Кроно Холдинг АГ>, одной из самых крупных европейских компаний в области
производства древесных плит. С появлением в Шарье деревообрабатывающего предприятия начал оживать не только Шарьинский район, но и
соседние, появились рабочие места, заработали леспромхозы. Помогать детям, престарелым и инвалидам, живущим вблизи предприятий
концерна, а их 9 в 7 странах Европы, - давняя традиция швейцарских деревообработчиков.
Начальник отдела маркетинга Алёна Ткаченко перечисляет адреса, в которых успел побывать <десант> <Кроностара>, а у меня вместе с
чувством благодарности возникает ощущение <обиды за державу>. Была в Пскове в Центре для детей с множественными пороками развития -
построен на немецкие деньги. Мастерские для инвалидов возвели там тоже немцы. А здесь, на севере Костромской области, помогают
российским детям выжить швейцарцы.
Где же наши, отечественные благотворители? Наши инвесторы? Говорят, они не вкладывают деньги в российскую экономику, боясь, что
реформы пойдут вспять. Что ж, бояться никому не запретишь, только вот дрожь в коленках не конструктивна.
Пятнадцать лет мы хулим социализм, компартию и убеждаем друг друга в преимуществах рынка. Пятнадцать лет директор Вохомской
школы-интерната клянчит у новой власти и акул рынка деньги на хорошую краску. Дабы замазать огромный лозунг, украшающий тыльную
сторону учебного корпуса, - <Слава КПСС!>. Сумма-то по нынешним меркам смешная - ну, максимум тысяча долларов. Но никто не даёт.
Так дети на славе неизвестной им КПСС и воспитываются, а взрослые нет-нет да и вспомнят те времена добрым словом.
Кстати, тогда на месте <Кроностара> работало мощное отечественное объединение <Шарьядрев>. Своё пустили в распыл, а на свято место
призвали варягов. Нет, то, что к нам идут иностранные инвестиции, - это прекрасно. Плохо, что нас самих интересуют только цены на
нефть.
Самая крупная лесная держава и самый низкий от леса доход. Ну не смешно ли?!
Уже несколько лет кричим: караул, страна вымирает, рождаемость падает, а число социальных сирот и детей с пороками развития
неуклонно растёт. Но что сделали для того, чтобы переломить ситуацию?

КАЗЁННЫЙ ДОМ

Вохомский интернат относится к образовательным учреждениям восьмого вида. То есть это школа для детей с умственной отсталостью,
нарушениями психики и прочими отклонениями в развитии. Из 108 учеников 30 - сироты. 70% - из неблагополучных семей. Главная задача
таких учебных заведений - подготовить учеников к жизни в социуме. О применяемых в Вохме методиках и путях социализации я и
собиралась поговорить с директором интерната Шадриным, но оказалось, что все модные тенденции и достижения дефектологии к реальной
жизни имеют весьма посредственное отношение.
Территория интерната огромна. Учебный корпус, спальный, мастерские, баня с прачечной, жилые дома для персонала. В нескольких
квартирах действительно живут педагоги, в остальных пенсионеры и люди, уже никакого отношения к интернату не имеющие. Только дров на
зиму нужно не меньше 1600 кубометров. Кочегарку недавно капитально отремонтировали, и теперь местная администрация согласна взять
систему отопления на свой баланс. Но Шадрин пока не готов снять с себя этот груз.
- Мои сироты ведь на каникулы никуда не уезжают, - объясняет Вениамин Васильевич. - Сейчас, если вдруг в начале июня или в конце
августа сильно похолодает, вызываю кочегара и запускаю систему отопления. А если отдам кочегарку, что буду делать? К тому же есть у
меня одна задумка. Хочу теплицы сделать, а им тоже тепло понадобится.
Теплицы Шадрин собирается поставить на месте сносимого общежития.
- Зданию меньше семидесяти, а всё прогнило, - сетует Вениамин Васильевич. - До революции строили лучше. Вон изоляция из берёсты в
спальном корпусе до сих пор свою функцию выполняет.
Деревянный спальный корпус возведён в 1887 году. В прошлом году его отремонтировали, и он, вероятно, прослужит ещё как минимум
десятилетие. А вот учебный, перешагнувший девяностолетний рубеж, требует срочной реставрации. Прогнили и потолки, и полы, и стены.
Запах гнили смешивается с миазмами выгребной ямы (о современной сантехнике учебный корпус не ведает) и ароматами, просачивающимися
из пристроенной рядом столовой. Коктейль убийственный, особенно после чистейшего воздуха на улице. Вениамин Васильевич приглашает
отведать, чем кормят детей. Отказаться неудобно, как втолкнуть в себя еду - непонятно. Но стол накрыли в маленькой комнатке рядом с
входной дверью, и аромат котлет мгновенно все остальные запахи перебил. Обед оказался вкусным и сытным. Правда, из приборов были
почему-то только алюминиевые ложки.
- Ой, - спохватился Вениамин Васильевич, - про вилки-то забыли. Детям-то мы их не даём. У многих психика нарушена, пырнуть друг
друга могут.
- Почему не проветриваете комнаты? - решаюсь задать мучающий меня вопрос.
- Да сквозняки ведь везде. И так улицу топим.
Действительно, сквозит. Но въевшиеся во всё запахи и сквозняк перебить не может. В спальном корпусе, несмотря на то что там уже
стоят современные унитазы, запах практически такой же, как и в учебном. Кроватям по 40-50 лет, шкафам, судя по их состоянию, не
меньше. На батарее в коридоре сушится матрас - у некоторых воспитанников энурез. Спрашивать про памперсы бессмысленно. Ясно, что на
них денег нет.
Спальни разные. И на четверых, и на восьмерых. На полу - разбухшая от старости, всё впитывающая в себя древесно-волокнистая плита.
Некоторые кровати поставлены друг на друга. Скреплены хорошо, но вид у сооружений жуткий. Один шкаф с минимумом одежды, одна-две
древние пустые тумбочки. Все постели аккуратно заправлены, чисто и устрашающе казённо. Ни одной игрушки, ни одной книги. Ничего
личного. Ничего, чем домашний ребёнок окружает своё жизненное пространство. В комнате отдыха скамейки и запертый в деревянном ящике
телевизор. Всё. Мои вопросы об играх, развивающих мышление, моторику, персонал игнорирует. К концу дня я понимаю, почему.
Проблем нет только с питанием и лекарствами. На всё остальное средств катастрофически не хватает. Имеющиеся в библиотеке
методические материалы, рассказывающие об открытиях в дефектологии и опыте коллег, давно устарели. Семиклассники учатся по учебникам
1990 года выпуска. Педагоги, конечно, пытаются их корректировать, но всё равно, представляете, какая каша в голове учеников,
особенно после подготовки к урокам истории? Как ни парадоксально, но эти отстающие в развитии, лишённые элементарного родительского
внимания дети любят читать. Толстой с Достоевским им, конечно, не по силам. Но сказки, детские рассказы читают взахлёб. Тоненькие
книжки пользуются самым большим спросом. Тщательно склеенные, подклеенные, подлатанные, прослужившие не одному поколению учеников.
Ровесники учителей...
Одни отличные современные лыжи подарил олимпийский чемпион Алексей Тихонов, ещё несколько более или менее приличных достались от
других спонсоров. Остальные - деревянные, пятидесятых, шестидесятых и семидесятых годов выпуска. Какого они были когда-то цвета, уже
не определить.
- Зато, посмотрите, как сохранилась <скользячка>, - любовно гладит скользящую поверхность учитель физкультуры Тюляндин. - Цены нет
этим лыжам. Жаль, поломались вот многие.
Поломанные лыжи Александр Васильевич подрезает, склеивает, натирает и снова пускает в дело. С ботинками ситуация хуже. Хоть и стал
уже Тюляндин знатным сапожником, но многие уже и гений не починит. Подошва превратилась в труху, а рваные раны кожаного верха так
задубели, что никакой ниткой их не прихватишь.
Воспитанники Тюляндина, несмотря на доисторическое снаряжение, регулярно занимают призовые места на всяких соревнованиях. Вот и
когда я была в Вохме, юных лыжников приглашали на кросс в Кострому. Увы, денег на дорогу найти не удалось: Район бедный, а интернат
вроде как и наполовину чужой - областной.

ПОЛНЫЙ НАЗАД

Старинное русское село Вознесенье (Вохма) возникло на перекрёстке древних торговых путей. Вольные люди, не знавшие крепостного
права, вели торговлю, сеяли рожь, коноплю, лён, занимались скотоводством, звериным и птичьим промыслом, заготовкой и сплавом леса. К
началу Великой Отечественной войны в районе было 37,7 тысячи голов крупного рогатого скота, в том числе 17 тысяч коров. А проживало
тогда здесь более 36 тысяч человек. Район по-прежнему сельскохозяйственный, но крупного рогатого скота осталось меньше 4 тысяч
голов, коров чуть больше 1800. Население же сократилось почти втрое - до 13,1 тысячи.
Конечно, падение началось не сегодня. Но годы реформ оказались самыми разрушительными. С 1991 года число умерших стало превышать
количество родившихся. Два последних года рождается по 100 человек, а умирает по 300. А миграционные процессы здесь, в глубинке,
имеют исключительно отрицательную тенденцию.
- Зоотехников, ветврачей, агрономов, - рассказывает Иван Васильевич Паранич, председатель сельскохозяйственного производственного
кооператива <Победа>, - катастрофически не хватает. Из-за отсутствия специалистов, техники производство стремительно скатывается в
примитив. Ещё чуть-чуть, и будем жить как при царе Горохе.
СПК <Победа> - одно из немногих хозяйств, сохранивших поголовье. В прошлом году даже прибыль наконец получили.
- Что толку, - машет рукой Паранич. - Долгов накопилось больше 6 миллионов, износ техники - 95-97%. Работать уже сейчас не на чем, а
о том, что будет дальше, страшно и думать. Недавно вот по телевизору показывали беседу министра сельского хозяйства с президентом.
Сидят, гадают, почему это цены на мясо выросли. Да что, неясно разве почему? Горюче-смазочные материалы за последние три года
подорожали в разы, а мясо, между прочим, - всего на 10 рублей, молоко - на рубль. Литр цельного молока 3-6% жирности сдаём по 5
рублей, говядину - по 58-59 рублей, а свинину - по 85.
- Одни от жира бесятся, - подхватывает Худынцев, - а другие, большинство, всё пояса затягивают. Васильич, вот какая у вас зарплата?
- В прошлом, удачном, году в среднем вышло по 2 тысячи рублей.
Единственный выход и председатель кооператива и ветврач видят в государственных дотациях. Как во всём мире. Я напоминаю, что
когда-то и наше сельское хозяйство дотировалось, но толку не было. Может быть, спасение всё-таки в фермерах?
- Что вы! Какие фермеры?! - дружно замахали на меня руками оба собеседника.
В начале девяностых в районе появилось сразу 22 фермерских хозяйства. Сейчас девять оставшихся фермеров держат 7 голов крупного
рогатого скота (в том числе 1 (!) корову), 2 (!) свиньи, 8 овец и 26 голов птицы.
- Да это ж курам на смех, - злится Худынцев. - Фермеры...
- Здесь сбыта нет, - объясняет Паранич, - а до Москвы от Вохмы 850 километров, до Костромы - почти 500. На бензин потратишь больше,
чем выручишь за того же бычка. Единственный пункт, куда можно сдать молоко, - сырзавод. А рассчитывается он только после реализации
уже своей продукции. Нет, у нас в одиночку не выжить.
- Коллективно-то тоже не очень получается, - парирую я.
- Так развалили же всё. Десять лет без работы, без зарплаты, вы думаете, не сказались? Возродить животноводство ещё можно. Как с
людьми быть? Деградация полная. И, самое ужасное, никому до этого нет дела.
Одиннадцать лет назад при таком же практически поголовье у Паранича работали 130 человек, сейчас 97. Нет, не потому, что повысилась
производительность. Как её повысишь без новой техники и механизмов? Да ещё и с коллективом, половину которого давно надо было бы
уволить.
Когда-то Вохма славилась своим пивом. Без него ни один праздник не обходился. Каждый двор варил своё, потом собирались вместе,
потягивали под гармонь хмельной напиток, пели, танцевали, соревновались в частушках и прибаутках да в удали. Потом перешли на водку.
Во времена борьбы с алкоголем массово начали гнать самогон.
Когда и самогон из-за подорожания сахара стал не по карману, принялись вливать в себя очистители, растворители и лосьоны.
Двухсотпятидесятиграммовый пузырёк (здесь его называют шкаликом, а чаще фанфуриком) косметического или технического спирта стоит
всего 8-10 рублей. На <яме>, в домах подпольных торговцев этим зельем, фанфурик можно купить в любое время суток за 25-30.
От косметическо-технической отравы не столько пьянеют, сколько дуреют. Мозги отшибает напрочь. Потом отказывают ноги, почки, печень,
зрение. За несколько месяцев здоровые и крепкие мужики и бабы превращаются в нетрудоспособных инвалидов. Сидят на шее бабушек и
дедушек. Если родителей нет, распродают всё, что имеет хоть какую-то ценность, а потом побираются и крадут. И в состоянии полной
невменяемости зачинают детей.
- Хотите посмотреть, как живёт такая семья? - спросил Худынцев. - Совсем неблагополучную показывать не будем. Вы не выдержите. А вот
в самую благополучную из неблагополучных свозим. Рядом, в Иерусалиме, такая есть.

ФАНФУРИК ДЛЯ БАБУШКИ

Как на грех, бабушка иерусалимской благополучно-неблагополучной ячейки общества в тот день получила пенсию, и всё семейство,
запершись, срочно её пропивало. Так что пообщаться не удалось, и мы направились в соседний посёлок, с ещё более прекрасным
названием - Рай.
В Рае и встретился мальчишка на ледянке. Он учился в интернате у Шадрина, но был признан социально опасным и возвращён родителям.
Педагоги выхлопотали Вите Кубасову пенсию, но сколько он будет её получать, неизвестно. Для подтверждения инвалидности Витя должен
два раза в году по двадцать дней полежать в психиатрической больнице. Но вряд ли родители отправят его туда, даже если сын
действительно будет нуждаться в помощи. Не потому, что не доверяют психиатрам, а потому, что больница далеко, а денег на дорогу у
них нет.
Я хотела сфотографировать Витю с его козлом-ледянкой, но он закокетничал и убежал. А мы пошли к Вере Павловне Бирюковой. Дверь была
не заперта, мы вошли и... попали как минимум на два столетия назад. Ни одного предмета, указывающего на двадцать первый век, в доме
не было. Ни телевизора, ни радио, ни газеты, ни книги, ни игрушки. Предметов вообще было по пальцам перечесть. Несколько
облупившихся тазов на стене, какие-то тряпки на протянутых вдоль комнаты верёвках, пара кастрюль, покрытый стёртой клеёнкой грубый
стол, стул и две продавленные, без постельного белья кровати, на которых возлежали хозяйка дома и её гражданский муж.
Сергей Николаевич при виде нас поднялся и даже попытался быть галантным. Когда-то он был очень хорошим механизатором, потом запил и
однажды так набрался какой-то гадости, что теперь на инвалидности. Из-за, как он выразился, головы. Вера Павловна работает, но
получает копейки, потому что к дойке её уже редко допускают, а на приёмке молока платят немного. Да и не каждый день она балует
хозяйство своим появлением.
Вера Павловна опустила с кровати ноги, но встать на них не рискнула. Голова трясётся, руки дрожат; она то подпирала ими тяжёлую
голову, то сцепляла между собой, то прятала куда-то за спину. Бессмысленный взор никак не желал ни на чём фокусироваться, язык
заплетался, при этом сказать, что она пьяна, было нельзя. Скорее, похмельна. Но как-то совершенно безнадёжно. Возможно, таким бывает
похмелье от фанфуриков.
Вере всего 38, и она ещё, несмотря на кошмарный образ жизни, хороша собой. Вот только бы отмыть, переодеть и отрезвить. Сирота.
Воспитывалась в Калининградском детском доме. Сюда попала случайно. Хорошая, вспоминают, была девчонка. Ей дом выделили, потом
помогли его приватизировать, и вот теперь она превратила своё собственное жилище даже не в сарай, в хлев. Единственными светлыми
пятнышками в этом чёрном и липком от грязи доме была хорошенькая четырёхлетняя Анжела да котёнок, с которым она играла. Старшая дочь
Веры учится в интернате у Шадрина. Что ждёт Анжелу? Дарить ей книжки и игрушки нет смысла. Мама тут же поменяет подарки на водку или
очистители. Забрать у неё дочь и отправить в приют?
Но и в казённом доме тоже несладко. Определить девочку во временную приёмную семью? Так ведь нет их. Государство платит временным
приёмным родителям зарплату, даёт деньги на питание воспитанников, а желающих разобрать сирот нет.
Дети воспринимаются как тяжкий крест? Наши сердца очерствели, или мы втайне сочувствуем этим потерявшим в застолье человеческий
облик родителям?
В Шарью я возвращалась на маршрутном микроавтобусе. На окраине Вохмы в него вошла сильно нетрезвая пожилая пара. Бабушка с дедушкой,
которые должны были бы коротать свои дни, читая внукам книжки у камелька, ездили в районный центр менять свои монетизированные
льготы на фанфурики. Сесть, хотя места были, отказались. Так и стояли до следующего посёлка, прижимая к груди набитые пузырьками
сетки и то и дело падая кому-нибудь на колени.
Таких опустившихся стариков я видела и в Москве. Поразили не они, а реакция окружающих. В ответ на невнятное бормотание после
очередного падения все (все!) умильно улыбались и подмигивали друг другу. Мол, во дают. Вот это вот понимание, смахивающее на
одобрение, мне показалось самым страшным. Асоциальное поведение, отвратительная, в первую очередь из-за своей противоестественности,
пьяная старость здесь - норма.
Все более или менее успешно справлявшиеся со школьной программой выпускники после экзаменов уезжают из района навсегда. В Москву,
Кострому, на худой конец - в Шарью. Родители, хоть и болит душа, им не препятствуют. Уже и они не верят, что у родного края, где
выросли их деды и прадеды, есть будущее. Посёлки, в которых осталось по два-три жилых дома и к которым зимой можно пробраться только
на лыжах, превращаются в резервации для пьяных, умственно отсталых и немощных.
Уезжают учителя, которым некого учить. Агрономы и зоотехники, уставшие жить на нищенскую зарплату. И вместе с интеллигенцией уходит
из села культура. Та самая культура, которая не позволяла бросать на произвол судьбы детей и равнодушно взирать на падение стариков.
Глубинка устрашающими темпами деградирует и вымирает, всё больше напоминая Россию времён Некрасова.
Как вернуть медвежьи уголки в век нынешний, я не знаю. Что делать с этими людьми - тоже. Знаю лишь, что не может вся Россия жить в
Москве и в других крупных городах.

Есть-то что будем?
Заграница поможет?
А если <провинимся>?

У местных властей для возрождения сёл не хватает ресурсов. Региональные, судя по всему, гораздо больше интересуют отрасли,
приносящие доход. Федеральные всё что-то реформируют.
Может быть, когда-нибудь дойдут руки до российской глубинки?