О том, как подавляли революцию 1905 года в Питере и Москве (+)
Иванов И.Б. <За жестокую расправу с восставшими офицерство получило разные
награды>. Московская экспедиция лейб-гвардии Семеновского полка в 1905 году
// Военно-исторический журнал. 2001. ?3. С.49-53.
Сформированный Петром I из <потешных> лейб-гвардии Семеновский полк был
одним из лучших в русской армии. Он участвовал в Азовском походе, Северной
войне, в качестве морской пехоты в Гангутском сражении, отличился при
Бородино (1812 г.), в русско-турецкую войну (1877-1878 гг.); имел
Георгиевское полковое знамя с Андреевской лентой. В 1820 году личный состав
полка восстал против своего командира, за что понес наказание и был заново
сформирован из солдат гренадерских частей.
В Первой мировой войне особо крупных дел за полком не числилось, если не
считать, что солдаты его резервного батальона, находившегося осенью 1917
года в столице, принимали участие в штурме Зимнего.
После Октября полк переформировали, назвали 3-м стрелковым и оставили на
охране Петрограда. Однако в 1919-м полк все же пришлось выдвинуть против
Юденича, на сторону которого он сразу же и перешел. Между тем воинский дух у
семеновцев оказался уже не так крепок, как в прежние времена: полк был
разбит, отброшен в Эстонию, где и разоружился. На этом его история как бы
заканчивается.
Но в боевой биографии лейб-гвардейцев имелась одна неприятная страница, о
которой старались забыть и нижние чины, и офицеры - это подавление
революционных выступлений в Санкт-Петербурге и Москве в 1905 году. Но
вспомнить пришлось.
В 1930 году в Ленинграде вдруг обнаружился <контрреволюционный
военно-офицерский заговор>, в орбиту которого попало и несколько бывших
офицеров-семеновцев. Так как о <заговоре> арестованные в общем-то не знали,
то им пришлось рассказывать на допросах о своем участии в подавлении
революции 1905 года. Вспоминалось трудно. Да и кто из них мог предполагать,
что выполнение царского приказа через четверть века обернется <расстрельной>
статьей!? Однако советская власть не шутила. Одиннадцать человек получили
смертный приговор, девятерых осудили на различные сроки лишения свободы и
отправили в лагеря, одного оправдали. Лишь в марте 1989 года всех осужденных
по делу Семеновского полка реабилитировали.
Мы представляем читателю протоколы допросов ряда обвиняемых, без
комментариев, с сохранением стилистики, ради краткости исключены лишь
повторы и второстепенные места, не относящиеся к теме. Надеемся, что
читатель сам сделает выводы о первой революции, которая потрясла Россию в
начале XX века.
Эти документы никогда не предназначались для печати, а потому правдивы
настолько, насколько может быть правдива любая исповедь, в том числе и
заключенного, обреченного на казнь.
Из протокола
дополнительного допроса обвиняемого Я.Я.Сиверса [1] ,
произведенного в полномочном представительстве (ПП) ОГПУ в Ленинградском
военном округе (ЛВО)
г. Ленинград, 29 января 1931 г.
[...]
Во вторую половину дня 9 января 1905 года по приказанию командира полка 3-й
батальон в составе 9, 10, 11 и 12-й рот под командой полковника Римана был
вызван для следования к Зимнему дворцу.
Батальон выступил из казарм и последовал по Гороховой улице, Б[ольшой]
Морской к Зимнему дворцу. По приходе к Зимнему дворцу никаких бесчинств,
устраиваемых рабочими, не было, и батальон вынужден [был] повернуть обратно
к Морской улице. Дойдя до перекрестка с Невским проспектом, мы были
свидетелями избиения двух морских офицеров, что еще больше обозлило
командование батальона и его солдат. Во время шествия батальона были слышны
крики, что у Полицейского моста бьют офицеров, и некоторые из проходящих
обращались с просьбой, чтобы командир батальона выделил одну роту для
усмирения и оказания помощи. В ответ на просьбы Риман выделил роту, которой
командовал я.
[...]
По углам улиц и на набережной реки Мойка было скопление толпы, сзади которой
значительная часть была рабочих. Для разгона по приказанию полковника Римана
я приказал своему взводу дать залп по толпе, стоявшей на наб[ережной] реки
Мойки, что и было сделано. В толпе, по которой происходила стрельба,
находился один мужчина, по виду студент,
который доказывал стоявшим, что стрельбы по собравшимся не будет. Ввиду
того, что толпа не унималась и не давала признаков к расходу, по приказанию
Римана я вторично, а за этим и третий раз дал команду по роте, чтобы
последняя произвела дополнительные залпы по толпе, что и было выполнено.
После последних двух залпов толпа вынуждена была разойтись.
Сколько было убитых и раненых, сказать трудно, так как в то время убитых,
которые были, смотреть почти не приходилось. При выполнении возложенных
задач батальон отведен в казармы. Что касается [участия] в расправах над
рабочими у Зимнего дворца утром в этот же день, наш батальон не
участвовал... Для наиболее ясного представления о расправах над рабочими в
1905 году в день 9 января свидетельствует то обстоятельство, что между
гвардейским офицерством, полицией и жандармерией в смысле действий не было
разницы.
[...]
Добавляю, что кроме первого залпа мною был дан приказ вполголоса, чтобы
солдаты целились в снег, не доходя толпы.
ЦА ФСБ РФ. Следственное дело ? П-67738, л.533-534.
Из протокола
дополнительного допроса обвиняемого Я.Я.Сиверса,
произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО г.
Ленинград, 28 ноября 1930 г.
[...]
В 1905 году, будучи командиром 10-й роты, я с остальным составом полка
выезжал в Москву на подавление революции. Во главе полка стоял генерал Мин.
Командиром 3-го бат[альона], в который входила моя рота, был полковник
Риман. Весь 3-й батальон с карательной экспедицией по прибытии в Москву был
отправлен по линии Казанской жел[езной] дор[оги]. Моя рота выехала и заняла
ст[анцию] Голутвино. На этой станции нами было расстреляно около 30 человек,
из коих один арестованный с оружием рабочий-железнодорожник был мною
пристрелен лично. На ст[анции] Голутвино, в сравнении с другими станциями
этой дороги, было расстреляно большее количество рабочих. В моем подчинении
был поручик Поливанов Алексей Матвеевич, который по моему приказанию лично
руководил расстрелами и подавал команду. В экспедиции Московской были, как я
сейчас припоминаю, еще Шрамченко и Шелехов. Возможно, что машинист Ухтомский
был расстрелян на ст[анции] Голутвино, но не мною и не моей ротой. За
подавление революции 1905 года все офицеры получили награды. Мне дали Анну
3-й степени. По возвращении полка в Петербург, позже, на специально
устроенный праздник в знак высочайшей милости к нам приезжал Николай II.
[...]
ЦА ФСБ РФ. Следственное дело ? П-67738, л.18-18а.
Из протокола
дополнительного допроса обвиняемого А.М.Поливанова [2],
произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО
г. Ленинград, 26 ноября 1930 г.
[...]
В период экспедиции Семеновского п[ол]ка в Москву я принимал в ней участие в
составе 10-й роты, командиром коей был Сиверс. Я командовал полуротой. Рота
входила в состав батальона, коим командовал полк[овник] Риман. Задача
б[атальона] состояла [в] ликвидации революц[ионного] движения на
Московско-Казанской ж[елезной] д[ороге]. Рота занимала станцию Голутвино,
где ею были произведены расстрелы. Я принимал участие, как и остальные
офицеры, в обысках и расстрелах по приказанию полковника Римана, который
приказал офицерам при обнаружении оружия пристреливать рабочих на месте.
Полуротой под моей командой было расстреляно человек пятнадцать. В числе их
помню начальника станции Голутвино и его помощника, остальные были,
очевидно, рабочие. Приведены они были со станции Риманом и Сиверсом.
Конвоировала их моя полурота за ж[елезно]д[орожные] пути, где они были
расстреляны. Команда была подана солдатам мною, что-то вроде <кончай> или
<начинай>. Когда до этого я колебался, говоря Риману, что я не смогу, то тот
сказал мне, что <я Вас самого расстреляю>. После чего я все выполнил. Лично
я никого не пристрелил из револьвера, как делал это Риман, это я отрицаю.
Шрамченко тоже участвовал в экспедиции, он был, насколько я помню, в 4-м
б[атальо]не в 16-й роте под командой Витковского. Он оставался в г. Москве,
роль и участие его в Пресненских операциях неизвестны. Командовал
непосредственно всем Риман. Кем был расстрелян революционер-машинист
Ухтомский, я сейчас не помню, я при этом не был. Со слов в вагоне от
офицера, кажется, адъютанта Шарнгорста, я слышал, что Ухтомский перед
смертью обратился с речью к солдатам и отдал им имевшиеся при нем деньги,
умерев как герой.
[...]
ЦА ФСБ РФ. Следственное дело ? П-67738, л.49-52.
Из протокола
дополнительного допроса обвиняемого П.Н.Брока [3],
произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО
г. Ленинград, 14 января 1931 г.
[...]
Во время нахождения в Москве в 1905 году я находился в 1-м батальоне.
Наиболее активное участие в подавлении восстания рабочих 1905 года на Пресне
принимали 3, 4 и 13-я роты нашего батальона. 3-й ротой командовал Тимрот,
2-й, 4-й ротой командовал Свешников, 13-й команд[овал] Албертов. Все они за
героизм получили Владимира 4-й степени. Рота, в которой находился я, стояла
за Пресненским мостом вправо. На обязанности нашей роты лежала охрана
движения 3-й и 4-й роты. Непосредственного участия в подавлении рабочих наша
рота не принимала. За жестокую расправу с восставшими офицерство получило
разные награды. При раздаче наград полковник Мин мне отказался дать, и
только в 1906 году [я] получил очередную награду Анны 3-й степени. На
расстрелах рабочих, которые происходили в это время, был всего один раз,
когда капитан Цвецинский дал приказ своим подчиненным пристрелить одного
рабочего. Расстрел происходил при следующих условиях: Цвецинский привез
одного рабочего, заподозренного в стрельбе в солдат. Продержал некоторое
время около себя, скричал (так в тексте. - И.И.): <Ну, уходи!> В знак
выполнения отданного приказа арестованный рабочий побежал. Не успел
отбежать, как Цвецинский приказал солдатам в него стрелять, выстрелом
последних убегающий был подстрелен, после чего пополз во двор.
[...]
ЦА ФСБ РФ. Следственное дело ? П-67738, л.100-101.
Из протокола
дополнительного допроса обвиняемого В.В.Шрамченко [4],
произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО
г. Ленинград, 30 ноября 1930 г.
[...]
По приезде на ст[анцию] Перово нашей роте было дано задание: очистить Перово
от революционеров, расстреливать лиц, у которых будет найдено оружие, и т.д.
Впервые приказ был осуществлен на пом[омощнике] нач[альника] станции,
который был штыками заколот. По команде ком[андира] роты Зыкова, потом и по
моей на ст[анции] Перово был открыт огонь по крестьянам. Лично мною после
Зыкова команда <Открыть огонь> была дана два раза. Команда <Открыть огонь>
второй раз была дана роте тогда, когда она мной и Зыковым была развернута в
цепь для стрельбы по крестьянам, разгружавшим вагоны. В результате стрельбы
солдатами нашей роты убито 10 чел[овек] крестьян, но точно не помню.
Уточняю: цифра 10 человек убитых падает исключительно на мою полуроту.
Вместе с командиром Зыковым участвовал в обыске одной рабочей квартиры. По
имеющимся спискам от полиции в обыскиваемой квартире должны были скрываться
члены рабочей дружины. Во время обыска вместе со мной и Зыковым
присутствовал работник полиции.
Наша рота стояла на станции 5-6 дней. Из офицеров с ротой остал[ись] я и
Зыков. Имеющиеся операции на ст[анции] Перово, относящиеся к расстрелу,
арестам и т.д., проводились исключительно мной и Зыковым с прикрепленным к
роте работником полиции. Расстрелы рабочих, крестьян и вообще кого-либо из
граждан станции не производил.
К изложенному добавляю, что по имеющимся материалам мной лично был арестован
священник. Расстрел Эшукова по моему приказанию я отрицаю, но думаю, что
расстрелял Зыков, так как на станции оставались мы вдвоем с Зыковым.
[...]
ЦА ФСБ РФ. Следственное дело ? П-67738, л.200-201.
Из протокола допроса
обвиняемого Л.В.Дренякина [5],
произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО
г. Ленинград [период с 6 по 13 января 1931 г.]
[...]
Во время моей службы в Семеновском полку я вместе с полком был командирован
на усмирение вооруженного восстания, находясь в 7-й роте и [в] составе 2-го
батальона. Полк был переброшен в Москву 14 декабря, и по прибытии 15-го
числа 1-й батальон со штабом был направлен в Кремль, 2-й батальон оставлен
на Ярославском вокзале, 3-й батальон переброшен на Казанскую дорогу и 4-й
батальон частью на Октябрьском (так в тексте. - И.И.), частью на Ярославском
вокзалах. Через два дня 2-й и 4-й батальоны были сняты с вокзалов и
переведены в центр города, причем 2-й батальон был сразу продвинут в район
Пресни к Горбатому мосту, и в это время 1-й батальон из Кремля был продвинут
к Зоологическому саду и занял место у моста, где были поставлены баррикады,
4-й батальон был оставлен в центре города для охраны правительственных
зданий. Задачи 1-го и 2-го батальонов сводились к тому, чтобы очистить весь
район Пресни от восставших, для чего нужно было очистить мост от баррикад и
очистить мебельную фабрику против Горбатого моста, откуда производилась
порядочная стрельба. В результате действий 1-го батальона после нескольких
сильных перестрелок ружейных, поддержанных прибывшей артиллерией, баррикады
были разрушены, и батальон частично был продвинут вперед, где занял опорные
пункты в домах, 2-й батальон действовал против мебельной фабрики и довольно
долго безрезультатно, после чего был вызван взвод артиллерии, который после
более или менее продолжительной перестрелки прекратил стрельбу из фабрики.
Так как в задачу батальонов входило не ограничиваться только прямым
продвижением вперед, но захватить все близлежащие пространства, то было
приказано проводить обыски, главным образом по указанию полиции, а также в
тех домах, откуда была замечена стрельба. К пунктам, откуда производилась
наиболее сильная стрельба в районе 1-го батальона, полковник Мин,
находившийся при батальоне, применил еще меру, приказав поджигать эти дома,
почему несколько домов было сожжено вызванными пожарными командами. Обыски в
домах происходили по распоряжению командира батальона, как было во 2-м
батальоне, причем было указано, что в случае обнаружения оружия арестовывать
лиц, находящихся в помещениях, и доставлять в штаб батальона. Такие случаи
имели место в течение всего времени, что батальон находился у Горбатого
моста.
Арестованные по[сле] допроса, по опознании полицией, а также по спискам,
имевшимся у полиции, разделялись, часть передавалась полиции, остальные по
распоряжению командира батальона расстреливались.
[...]
За все время моего пребывания в Москве я не участвовал ни в одном расстреле,
я не погубил ни одной души, и мой револьвер не сделал ни одного выстрела.
Единственный раз, когда я получил приказ от командира батальона привести в
исполнение расстрел, я [под] разными предлогами отговорился от этого, и это
распоряжение было передано подпоручику Лобановскому.
Из всего состава батальона наиболее активно действовали командир батальона
Левстрем, его адъютант Аглаимов, Эссен, Петров и Лобановский. Когда район
около Горбатого моста был очищен, батальону приказано было продвинуться
вперед включительно до Прохоровской мануфактуры, куда к этому времени прибыл
и 1-й батальон, и здесь пробыли, кажется; 2 или 3 дня. Дальше за черту
города батальоны не продвигались и были возвращены в центр города в казармы
Астраханского полка.
[...]
Насколько я, тогда молодой офицер, мог уловить настроение полка, скажу, что
вначале подъем был большой, пока не соприкоснулись вплотную с вооруженной
силой с другой стороны. Вся обстановка, часто боевая, с ежеминутной
возможностью поплатиться жизнью должна была сильно повлиять на общее
настроение в смысле усмирения способами, о которых было дано распоряжение,
т.е. расстрелами. Я должен особенно отметить, что Мин особенно поддерживал
решительный дух усмирения, выступая все время с речами, что полк, имея такую
большую задачу, как водворение порядка в Москве, не должен отступать перед
самыми решительными мерами. За свои действия в Москве вскоре после прибытия
в Петербург полк получил высочайшую благодарность, и офицеры получили
награды.
ЦА ФСБРФ. Следственное дело ? П-67738, л.267- 272.
==========
Иванов И.Б. <За жестокую расправу с восставшими офицерство получило разные
награды>. Московская экспедиция лейб-гвардии Семеновского полка в 1905 году
// Военно-
исторический журнал. 2001. ?4. С.56-62.
=========
В ?3 за 2001 год мы опубликовали первую часть документов (протоколов
допросов), относящихся к так называемому делу Семеновского полка, где речь
шла об участии его личного состава в подавлении революционных выступлений в
1905 году в Санкт-Петербурге (в январе) и Москве (в декабре). Сегодня
вниманию читателей предлагается последний документ этого дела, в котором как
бы подводится итог пресненской операции Семеновского полка в Москве.
===========
Из донесения в ПП ОГПУ [6]
в ЛВО о пресненской операции в Москве в декабре 1905 года
г. Ленинград [Не ранее января 1931 г.]
...К тому времени, как я прибыл на вокзал, 1-й и 2-й эшелон[ы] уже уехали, и
были поданы вагоны для нашего, т.е. 3-го эшелона; поданы были вагоны 3-го
класса, [кроме них] один второго и один первого.
Мин лично распоряжался посадкой, не давая никому вмешиваться. Сам он ехал в
вагоне 1-го класса со штабом полка, командирами батальонов, и там же в
отдельном купе ехал генерал барон Штакельберг, который вез адмиралу Дубасову
собственноручное письмо Николая II и какие-то инструкции. Паровоз
обслуживался выбранными машинистом и кочегаром (это я узнал позднее),
которых очень трудно было найти, так как большинству не доверяли, а
некоторые боялись. Кроме; того, на паровозе были солдаты 1-го
железнодорожного полка (машинисты и кочегары) во главе с Костенко, которым
фактически управлялся и велся поезд всю дорогу вплоть до Москвы [7]. По
просьбе паровозн[ой] бригады Мин поставил на паровоз небольшой караул из
солдат Семенов[ского] полка с офицером. С поездом следовали еще какие-то
инженеры пут[ей] сообщ[ения] и технологи, из коих двух я видел в общем
офицерском вагоне; другие ехали в вагоне с Мином. Кто они были - не знаю, но
от одного слышал, что он начальник какого-то участка дороги.
Как только двинулся поезд, среди офицеров, в большинстве получивших приказ
явиться в полк и неожиданно и с опозданием, во время разговоров встал
вопрос, почему командировали полк в Москву, когда уже почти все там кончено,
судя по газетам, а также почему выбор пал именно на Семеновский полк. Никто
не мог дать на это положительного ответа, даже самые близкие к Мину и
осведомленные обо всем, что в полку затевалось или делалось в верхах. Уже
гораздо позднее, через несколько месяцев, мне лично рассказывал Тимрот 2-й
(очень близкий к Мину и верхушке полка в то время), что ему стала известна
история командирования полка от самого Мина после возвращения полка в
Петербург.
Для цельности и связности моего показания привожу эту версию тут.
14 декабря, когда была уже утром окончательно решена посылка одного полка в
Москву для подкрепления Московск[ого] гарнизона, по приказанию царя был из
Петербурга вызван в Царск[ое] Село ген[ерал] Щербачев, командир Павловского
полка; ему была прислана об этом срочн[ая] телеграмма в 12 ч[асов] дня. В
это же время примерно в Царс[ком] Селе был Мин, зашедший во дворец на правах
флигель-адъютанта. У Мина был кто-то из приближенных при дворе, кто ему
очень протежировал. Он вскоре узнал, что предполагается посылка одного полка
в Москву, добился аудиенции у царя ввиду неприбытия еще туда генер[ала]
Щербачева и, узнав от царя о намерении послать в Москву отряд, лично просил,
чтобы назначили его (как знающего Москву, недавно бывшего там командиром
полка) и его полк, которому царь может вполне доверять; вопрос был Мином
поставлен в плоскости якобы обиды полку в случае его неназначения [8]. Царь
согласился, и в 3 часа дня Мин получил и приказ, и назначение, и инструкции,
о чем никому ничего не сообщил до последней минуты, приказав лишь по
телефону из Царс[кого] Села полков[ому] адъютанту распорядиться вызвать в
полк всех офицеров, в т[ом] ч[исле] и командированных, и сделать
распоряжение всему полку: быть в полной готовности к выступлению по первому
требованию, по указанию командира полка.
В то время, когда ехали в Москву, эта версия не была известна, и настроение
большинства было далеко не повышенное, а скорее не очень довольное,
подавленное и несколько тревожное. Из вагона Мина были даны для чтения
листовки, выпускавшиеся газетами в то время, с послед[ними] известиями, в
коих сообщалось, что восстание в Москве не только пошло на убыль, но почти
уже закончилось, и жизнь в городе постепенно входит в нормальную колею.
...Уже после приезда в Москву мы узнали, что наш 3-й эшелон обогнал в
Бологом 2-й, в Твери - 1-й эшелон, а потому прибыл в Москву первым. По
дороге недалеко от Бологого поезд наш был неожиданно переведен на другой
путь, что заставило шт[абс]-кап[итана] Костенко, боявшегося злого умысла,
его остановить; оказалось, что перевел не то стрелочник, не то дорож[ный]
мастер, заметивший, что на нашей дороге некоторые рельсы развинчены. Пройдя
некоторое расстояние, поезд вернулся на правильный путь. Недалеко от Твери
ш[табс]-к[апитан] Костенко заметил положенные на путь шпалы, почему тоже
остановил поезд. Около Лихославля паровоз был бомбардирован камнями, почему
в Москву прибыл с выбитыми стеклами [9] [...]
Если память мне не изменяет, то к 12-2 час[ам] дня 15 декабря все эшелоны
полка прибыли и разгрузились в Москве. Днем 1-й и 2-й батальоны были
переведены на Ярославский вокзал (рядом), в залы, так как не хватало мест
для всего отряда на Петербургском вокзале. Когда спрашивали у часовых
Самогит[ского] полка, кто находится на Казанском вокзале, они говорили, что
не знают и что недавно там были дружинники [10].
Днем к вокзалу подъезжала тройка генерал-губерн[атора] и конвой из взвода
драгун. Ген[ерал] Штакельберг и Мин поехали к адмиралу Дубасову для передачи
письма Николая II и инструкции, а Мин - для получения распоряжений [11]. Мин
вернулся, как помнится, уже когда стемнело, и к нему были вызваны
штаб-офицеры (т.е. полковники).
...Около 6 час[ов] вечера 16 декабря вдруг на площади раздались крики
часовых Самогит[ского] полка: <Толпа, толпа>. Весь полк (т.е. 1, 2 и 4-й
бат[альоны]) в одно мгновение построился и выскочил на площадь, став в
порядке спиной к вокзалу. Тревога оказалась ложной, так как часовые
Самогит[ского] полка, бывшие на улице влево от вокзала, приняли
продоволь[ственный] обоз какой-то части, окруженный солдатами, за толпу.
Улицы были темные, а часовые гренад[ерских] полков были вообще настроены
панически. Мин и некоторые строевые офицеры гордились, что полк по тревоге
весь собрался и построился меньше чем в 1,5 мин[уты].
...Улицы были темные. Мин шел впереди и вел батальон. Приказано было
соблюдать полную тишину; роты шли друг от друга на дистанции 20 шаг[ов],
взводы - 10, шеренги - на 5. По фронту солдаты шли разомкнуто. Ружья были у
всех заряжены, фланговые держали ружья направленными на окна домов. Шли
осторожно и медленно; при щелке или шуме в окнах солдаты кричали, чтобы окон
не открывали; в случае появления кого-либо у открытого окна требовали
немедлен[ного] закрытия. С батальоном шло несколько городовых, вооруженных
винтовками и в статском платье.
У здания банка или телеграфа, где все же было освещено, стояли городовые и
чины полиции в статском [12] .
Без всяких инцидентов дошли до Кремля, где было отведено помещение: для
солдат - в казармах Екатеринос[лавского] грен[адерского] полка, а офицерам -
в свитских квартирах. Ротн[ые] командиры сами разместили солдат; офицеры
пошли прямо в свое помещение.
Через короткое время Мин вызвал всех офицеров (1-й бат[альон] и 13-я рота) -
в офицерск[ое] собрание Екатеринос[лавского] полка, куда пошли во главе с
полков[ником] Эттером, и там представил всех какому-то генералу,
оказавшемуся командиром гренадерск[ого] корпуса. Последний приветствовал с
прибытием и указал, что теперь уже трудные дни все прошли, но что
Московскому гарнизону приходилось очень туго, и он сильно переутомлен [...]
В 4 часа утра неожиданно всех срочно подняли и было приказано выступить с
ротами. Все пять рот под команд[ой] полк[овника] Эттера вышли из Кремля и
пошли в ближайший Манеж; туда же в 5 с небольш[им] часов прибыл с вокзала
2-й батальон и 14-я рота под общей командой капитана Левстрема. Позднее уже
я узнал, что 16-я рота под командой капитана Витковского при подпоруч[ике]
Ермолине была послана охранять интендантство, где разместилась
хозяйствен[ная] часть полка с завед[ующим] хозяйством капитаном Шелеховым.
16-я рота там оставалась во время пребывания полка в Москве. Из Манежа весь
отряд под командой самого Мина примерно через 0,5 часа, т.е. около 6 час[ов]
утра выступил, причем никто не знал, куда их ведут. Шли очень долго, пока
Мин не остановил всех на какой-то улице около большого казен[ного] здания с
садом (по прав[ой] руке), вызвав к себе командиров батальонов. Стояли
довольно долго, и подошедший ко мне вскоре шт[абс]-кап[итан] Тимрот 2-й
сказал, что дальше идти нельзя, пока не вернется какая-то разведка из
городовых, и что мы сравнительно недалеко от пресненского полиц[ейского]
участка и что, по наблюдениям полиции, где-то в левой боков[ой] улице, в
трактире (он указал рукой), ночевало 400 дружинников, перешедших в 3 час[а]
ночи за Пресненский мост. Это известие крайне всех удивило, и не верилось в
его правдивость, так как полиции при ее паническ[ом] настроении не очень
верили, а слова <Пресня> и <преснен[ский] участок> были для большинства
пустым звуком, ибо Москвы не знали.
...В течение утра и дня во время стояния я был свидетелем следующих фактов.
Утром вскоре по нашем прибытии на место стоянки мы слышали довольно сильную
стрельбу в стороне Пресненск[ого] моста. Затем была слышна стрельба орудия
(одиночн[ые] выстрелы), но по звуку полета куда-то далеко. Позднее мы
слышали тоже стрельбу орудия (несколько выстрелов), как бы вдоль по улице от
Пресненск[ого] моста, причем разрыв шрапнели был слышен как бы в стороне, за
Преснен[ской] заставой, где стояла 1-я рота. У нас в роте один часовой (у
нас стояли 3 или 4; прочие солдаты просто грелись у костров, ружья частью в
козлах, частью в руках) заметил, что за три дома от нас с одной стороны на
другую старается перебежать какой-то человек в большой меховой шапке (как у
дружинников, как указала нам полиция). Сколько ему солдаты и Пронин ни
кричали, чтобы он обождал и сейчас не шел, он все же сделал несколько шагов,
и часовой выстрелил, Тогда он упал и пополз. Подошедший к нему фельдфебель
[впоследствии] доложил, что он ранен в ногу. Вышедшая из углового дома
женщина (там был, кажется, детск[ий] приют) сообщила, что это ранили их
молочника.
Вдали, где-то в конце улицы, из ворот выскакивали по одному какие-то
мальчики (тоже в 6ольш[их] мех[овых] шапках) и как бы танцевали, кружась.
Пронин, думая, что это соглядатаи, приказывал давать выстрел, делая рикошет,
но отнюдь не попадая, чтобы их напугать; и действительно при выстреле они
прятались. Прицел для рикошета ставился 1500. Потом по улице шел какой-то
человек со стороны поля, сколько ему ни кричали, ни махали, он продолжал
идти по панели со стороны поля в сторону роты (одет был тоже в шапку). Тогда
Пронин приказал сделать несколько рикошетных выстрелов около него. Несмотря
на это, он продолжал идти, не обращая внимания, и шагах в 400-500 от роты
свернул в боков[ую] улицу. Днем, ближе к вечеру, из первой роты дали знать,
что у них есть раненый и требовали санки. Несколько солдат на дворе одного
дома нашли сани для дров и потащили туда. Оттуда вскоре привезли раненного в
живот ефрейтора Цыганкова, которого поместили на кровати во втором этаже
этого детского приюта. Цвецинский, пришедший с санями, рассказывал, что
кто-то из жителей сказал, что в подвале углового дома спряталось несколько
человек; взяв нескольких солдат, Цвецинский пошел в подвал, но тут
ефрейт[ор] Цыганков не пустил его и, отстранив, сказал, что лучше он войдет
первым. Когда спустились по лестнице, раздался из глубины (из темноты)
выстрел, и раненый Цыганков упал. Произошло смятение, но вскоре солдаты
ворвались в подвал. Не помню, нашли ли там кого-нибудь. Мне кажется, что
заметили у соседнего дома какого-то молодого человека в больш[ой]
дружиннич[еской] шапке и его схватили. Его привели за санями и временно
передали во 2-ю роту Пронину для окарауливания. С ним говорил Пронин и
что-то его спрашивал. Когда Цвецинский вышел из дома, где поместили
Цыганкова, они о чем-то переговорили с Прониным, причем я слышал, как
Цвецинский требовал, чтобы этого человека отправили в участок, куда можно
было отсылать арестованных. Вдруг к Цвецинскому и Пронину подошли какие-то
две женщины и что-то сказали. Как я потом узнал от Пронина, они говорили,
что этот юноша с ружьем каждую ночь обходил все дома, терроризировал
население и отнимал продовольствие и другие вещи. Тогда Цвецинский подошел к
юноше и громко ему крикнул: <Убирайся вон отсюда, бегом!> Он побежал вдоль
улицы к полю и сделал не более 50-100 шагов, как Цвецинский приказал
нескольким солдатам его роты стрелять. Человек упал и пополз во двор или к
подъезду какого-то дома. Туда побежал горнист, посмотрел и выстрелил из
револьвера во двор. Что было с этим человеком, никому не было известно, так
как в это время какие-то крики со стороны улицы у Пресненского моста
обратили всеобщее внимание. Оказалось, что там проходили какие-то роты цепью
и кричали, и махали фуражками, боясь, что мы, увидя толпу, не узнаем и
начнем по ним стрелять. Помнится, как будто видна была фигура Свечникова,
т.е. проходила 4-я рота. Пронин послал туда унтер-офицера и нескольких
рядовых, чтобы узнать что-либо. Туда же поехал и казак. Примерно через 0,5
часа или немног[им] больше они вернулись, причем на ручных санках привезли
ящик с несколькими бутылками водки (разных размеров) и говорили, что многие
дома, улицы горят, что убит в 3-й роте солдат и еще один не то унтер-офицер,
не то фельдфебель, и что есть раненые.
Несмотря на просьбы солдат разрешить выпить водки, Пронин не позволил (не
помню, не разбил ли он привезен[ные] бутылки). Казак же, видимо, где-то
успел хлебнуть.
Начало темнеть, когда пришло приказание Эттера 1-й и 2-й ротам собраться и
идти к пресн[енскому] участку. Когда 1-я рота подошла к нам, помнится, как
будто она вела с собой 2 или 3 арестованных. За нею следом пошла и 2-я рота
вниз к улице и затем налево в сторону Пресненск[ого] моста. Темнело все
больше и больше, пока мы шли, и когда проходили по последн[ей] улице к
мосту, дома справа и слева горели; особенно сильно горела винная лавка,
бутылки взрывались, а казаки вскакивали вовнутрь и вытаскивали целые,
набивая себе карманы. Вся местность была освещена пожарищем. Подойдя к
мосту, мы увидели, что справа лежит убитая лошадь 6-й роты. Насколько
помнится, за мостом, слева, догорал дом (как будто баня); были зажжены 2-3
костра, около которых грелись часовые, были подведены походные кухни.
...Когда 3, 4 и 13-я роты пошли вперед, они, не доходя [до] церкви (кажется,
Введенск[ой]), были с колокольни обстреляны из ручных пулеметов; стреляли из
окон, из револьверов. Несмотря на то что стреляли почти в упор, по
случайности никто не был ранен. Тимрот [2-й] рассыпал роту и двинулся
дальше, прошел мимо участка и двинулся на Преснен[ский] мост, который ему
было приказано перейти. Когда он приказал взводу перейти мост, раздалась
стрельба с противоположной стороны из окон (Тимрот говорил, из аптеки,
другие указывали другие здания), и вдруг ефрейтор Основин упал, вздернув
руками вверх. К нему подбежал фельдфебель Кобыляцкий и только наклонился,
как сам упал с простреленным черепом (слева направо). Увидя эти потери,
особенно фельдфебеля, которого рота очень любила, солдаты роты прямо
озверели и кинулись вперед и стали врываться в здания, а где мешала
стрельба, тащили солому. Стрельбы все время не было, она как бы совсем
утихала, а потом вдруг начиналась то тут, то там, и было трудно
ориентироваться, из какого дома стреляют. Тимрот рассказывал такой факт, что
стали стрелять из окон бани - это было ясно заметно. Нельзя было подойти или
войти в дом. Тогда кому-то удалось поджечь дом. Из дома тогда выбежал старый
банщик, держа руки вверх. Тимрот пригрозил ему стрельбой, и он бегом
вернулся назад в дом. Тимрот пожалел, что, может быть, зря из-за него погиб
человек.Когда часть здания сгорела и была потушена пожарными, то найден был
обгорелый труп старика, и вполне уцелели ноги в валенках, В голенище
прав[ого] валенка был найден спрятанный револьвер. По-видимому, судя по
рассказам, движение от участка до моста шло не быстро, ибо осматривали
каждый дом. Тимрот или Свечников рассказывали, что на одном дворе спряталось
несколько человек, которые стреляли из окон. Их стали разыскивать; вдруг
дворник заметал, что из помойн[ой] ямы вылез какой-то человек и побежал, за
ним погнались и арестовали городовые, а дворник, подойдя к яме, нашел
второго, рыжего с бородой студента, который не успел даже поднять револьвер,
как дворник ломом разбил ему череп. Какое-то деревянное здание, из которого
стреляли, поджег Свечников с ротой. Когда пожарные тушили, какой-то человек
выскочил из окна с револьвером в руке. Тушивший пожарный ударил его по
голове брандспойтом, и тот упал, кажется, замертво.
Когда уже днем стрельба прекратилась, здания были осмотрены, Эттер двинул
4-ю роту по ту сторону моста, и она осматривала все дома на улице до
заставы. Некоторые дома горели, но не знаю, были ли они подожжены ротой или
артиллер[ийским] снарядом. Артиллерия, т.е. одно орудие, стоявшее у моста,
сделало несколько выстрелов по Прохоров[ской] мануфактуре и несколько вдоль
по улице к заставе. Из одного дома, как мне лично передавал Свечников, он с
унтер-офицером вынес гроб с покойником, каким-то агентом или полицейским
чином (кажется, фамилия вроде Волошникова, хорошо не помню). Тимрот
рассказывал, что ему (т.е. его роте) было приказано в то время не пропускать
никого с оружием или подозрительного в город, почему он поставил цепь
поперек улицы, примерно посередине между участком и мостом. Все подходившие
должны были идти, держа руки вверх, и их тщательно осматривали.
Те, у которых находили оружие или кто казал[ся] подозрительным,
арестовывались и отправлялись в участок. У одной курсистки нашли револьвер в
промежности, причем случайно обнаружили это по торчавшей рукоятке. Солдаты
3-й роты до того озверели, что, когда один студент не сразу поднял руки
после окрика, унтер-офицер приложился, и Тимрот успел только поднять дуло
его ружья, почему выстрел был сделан вверх. Особенно, по словам очевидцев,
зверски действовали городовые, отчасти пожарные, которые как бы мстили за
то, что раньше на них нападали и их обстреливали.. Кажется, тут мы узнали,
что арестованных помещают в участке и там делают следствие.
...Насколько помнится, поздно вечером в этот день, т.е. 17 декабря, прибыл в
Москву из Варшав[ского] округа 16-й Ладожский полк. Говорят, что он плохо
действовал в Вар[шавском] ок[руге] и, чтобы себя реабилитировать, был
отправлен в Москву. Солдаты его были зверски настроены. На Пресне было
размещено 3 или 4 роты. Мин поручил им со следующего дня приступить к
осмотру помещений в этом районе и во всех близлежащих улицах. Мне говорил
Тимрот 2-й, наблюдавший их на следующий день, что солдаты действовали
беспощадно, много арестовали и обращались грубо и даже жестоко.
...19-го утром Мин приказал отрядам двигаться дальше, и под начальством
Эттера 3, 4 и 13-я роты пошли, кажется, на сахарный завод, 1-я и 2-я [роты]
были оставлены на дороге как резерв, и им было приказано двинуться по
получении распоряжения.
...Как мне рассказывал кто-то из офицеров... некоторые рабочие пришли
сказать Мину, что у них 3 человека баламутят весь завод и что, если удастся
их найти и арестовать, то все будет спокойно. В эту минуту один заметил, что
издали идет какой-то человек, и сказал Мину, что это главн[ый] организатор.
Мин приказал унтер-офицеру (его сопровождало несколько человек всегда)
выстрелить; этот прицелился и, как оказалось, убил наповал в голову, хотя
было более 100 шагов. Потом 3-я и 4-я роты оцепили сахарн[ый] завод и во
всех этажах обошли; Мин, Эттер, Тимрот 2-й и Свечников нашли, по указанию
рабочих, еще других двух человек.
...В этот вечер я узнал от Бржозовского, что полурота от их 4-й роты под
командованием шт[абс]-кап[итана] Сиверса 2-го была задержана на сахарном
заводе и что она под наблюдением Мина расстреляла 16 человек арестованных и
приведенных туда, но не знаю откуда. Расстреляли в два приема по 8 человек.
Не помню, сказал ли он мне или нет, были ли расстреляны и два человека (в
том числе), арестованных на сахарн[ом] заводе [13] [...]
На след[ующий] день, т.е. 20-го, с утра, Мин начал осматривать подробно
здание Прохоровской фабрики, и роты помогали по этажам общежитий и
мастерских. Я знаю, что в том помещении, где мы спали, было собрано много
отнятого оружия, динамита, пороха, бомб и вообще взрывчат[ых] веществ. Когда
утром приехали специалисты разряжать бомбы, то ужаснулись: одна круг[лая]
бомба лежала на столе; она могла скатиться, и взрыв был бы страшный, а
благодаря присутствию динамита и нитроглицерина все здание могло
взлететь....
Кажется, к вечеру 21 декабря 1-й, 2-й батал[ьоны], 2-я рота 4-го батал[ьона]
пришли в Кремль, и Эттер мне объявил, что я поеду в Петербург, но должен
повезти трупы убитых солдат.
Насколько помнится, на следующий день гробы были перевезены из Манежа (где
была и церковь) на вокзал, и я, получив бумаги и инструкции для поручика
Савурского о похоронах, поехал в Петербург. Трупы ехали не с моим поездом, а
потому прибыли в Петербург только перед вечером следующ[его] дня, почему я
прибыл тогда на вокзал и передал бумаги Савурскому. Их согласно инструкции
Мина везли с вокзала по Невскому, Владим[ирскому] и Загородному [проспектам]
в полков[ую] церковь, где и похоронили. Я на похоронах не был.
...О действиях отряда Римана мне почти ничего не известно, потому что я
вернулся в полк из командировки в Глав[ный] штаб лишь в мае 1906 года, а в
этот промежуток очень редко бывал и не беседовал с участниками экспедиции,
так как они не были словоохотливы, да и не приходилось при встрече говорить
именно на эту тему.
Зимой 1906 года мои родные получили письмо из Ашитково от некоей старухи
Минюшской, которая жила в усадьбе Ашитково, ухаживая за моей душевнобольной
двоюрод[ной] сестрой гр[афиней] Бутеневой-Хрептович (урожд[енной] гр[афиней]
Ламсдорф), в коем, между прочим, говорилось о зверских действиях полка на
этой станции и расстрел[е] без суда, хорошо не помню, помощ[ника] начальника
станции или начальника почтово-телеграфной конторы, причем, как было
написано, наиболее любимого и уважаемого всем населением (а тот, которого
никто не любил, остался живым, и его даже слушали, когда он указывал).
Уверенный в том, что произошло много зверств и неправильностей, я как-то в
свободный день заехал в собрание полка и при удобном случае, когда Риман был
один и никто не слыхал, спросил его осторожно, под удобн[ым] предлогом, об
ашитковском недоразумении. На это он мне, хотя и нехотя, но очень
положительно сказал, что он от Мина получил генер[ал]-губернатор[ский]
список с точным указанием, кого он должен расстрелять без всякой пощады и
следствия. В списке 72 человека (указаны должности, имя, отчество и
фамилия); из этого числа он расстрелял так, как отыскал, 71, а одного так и
не нашел, а потому ручается, что недоразумений с его стороны быть не могло и
не было; против списка он не погрешил, лишь только тем, что нашел одним
меньше,
Из того, что мне позднее уже удалось узнать отрывочно от шт[абс]-капит[анов]
Тимрота 2-го и Рихтера, я помню лишь следующее.
Риман решился избавить офицеров от неприятности расстреливать и, как человек
очень пунктуальный, служебно-исполнительный, не допускавший рассуждений при
отданном приказе, в точности исполнил предписание и лично расстрелял (а,
по-моему, судя по рассказам, убил из револьвера) лиц, бывших в списке,
причем не давал им опомниться, а сразу же, найдя, действовал, не стесняясь
местом, где была встреча. Ротам он заранее распределял участки, станции,
блокпосты и т.п. Рота высаживалась, и Риман вначале руководил ее действиями,
а потом все предоставлялось ротн[ому] командиру, а Риман ехал далее. Солдаты
отряда Римана были якобы зверски настроены, и их нужно было даже сдерживать,
потому что увидели где-то на путях в вагонах убитых зверски городовых, а
одного даже распятого на вагоне. Я лично никогда ни от кого больше не слыхал
подтверждения этому рассказу и потому ему не верю. Еще слышал я, будто на
одной станции ночью Риман и Зыков нашли несколько товарн[ых] вагонов,
наполненных не то трупами, не то полузамерзшими, умирающими дружинниками или
революционерами, тяжелоранеными, без сознания. Говорят, что они были туда
сложены после боя с какими-то московскими частями. Риман и Зыков ночью
вдвоем открывали вагоны и, если видели признаки жизни, пристреливали, чтобы
не мучились.
Даже Тимрот 2-й и Рихтер с ужасом говорили об этом деле. Среди офицеров шли,
кроме того, толки, что наиболее зверски действовал капитан Майер, чему я
охотно верю, так как даже солдаты в роте его ненавидели и с ним позднее
произошел в полку случай, когда на приветствие (в лагере, в 1906 году) рота
ему не ответила (редчайший случай в гвардии).
В дальнейшем для полноты рассказа моего считаю нужным сказать, что летом
1906 года было разрешено представить 40 человек офицеров к награде. Все
получили очередные награды, а 5 человек вне всякой нормы, а именно:
полк[овник] Риман, капит[ан] Зыков, шт[абс]-кап[итаны] Тимрот 2-й и
Свечников и поручик Аглаимов - Владимира 4-й степени, что обходило несколько
очередных орденов. Это достаточно характеризует оценку Мином их деятельности
за 1905 год.
В августе, 13-го числа 1906 года [...] Мин убит на вокзале в Петергофе
какой-то женщиной несколькими пулями в спину. [...]
В тот вечер мне только Аглаимов сказал, что 5 дней назад Мин и несколько
офицеров были предупреждены письмами, что их убьют; письма были подписаны
боев[ой] организацией партии социалистов-революционеров. Позднее я узнал,
что письма получили: Мин, Риман, Зыков, Сиверс и Аглаимов.
Тут же вечером Аглаимов просил помочь ему взять Римана и перевезти его на
квартиру Зыкова на Фонтанке, 145. Позднее я уже узнал, что после 12 часов
ночи Аглаимов перевез Римана от Зыкова к себе на квартиру в офицерский
флигель. На следующий день (кажется, так) Риман с женою в статск[ом] платье
и, если не ошибаюсь, загримированный выехал за границу. Он вернулся только
через год, летом 1907 года, прямо в лагерь, в статском платье, с большой
бородой. Позднее он мне лично говорил, что даже за границей ему все время
приходилось менять место жительства, о чем его предупреждали какие-то
агенты, приставленные для его охраны. Даже в Испании он был кем-то узнан и
ему пришлось спешно уехать, ибо агенты не ручались за его безопасность. Вот
все то, что я в настоящее время помню по делу о Московском восстании и до
смерти Мина.
ЦА ФСБ РФ. Следственное дело ? П-67738, л.103-130.
Публикация И.Б.ИВАНОВА,
сотрудника Центрального архива ФСБ РФ (Москва)
[1] Сиверс Яков Яковлевич, 1867 г.р., из дворян Лифляндской губернии,
уроженец Варшавы, русский - немец [так в тексте]. Участник Первой мировой
войны, командир 76-й пехотной дивизии, генерал-майор. Служил в Красной
Армии. Арестовывался несколько раз как бывший офицер. До последнего ареста -
безработный, проживал в Ленинграде (здесь и далее пояснения составлены
следователями).
[2] Поливанов Алексей Матвеевич, 1879 г.р., дворянин, уроженец
Санкт-Петербурга, русский. Участник Первой мировой войны, помощник командира
Особой Беломорской бригады, полковник по Адмиралтейству. Служил в Красной
Армии. Арестован несколько раз как бывший офицер. До последнего ареста -
бухгалтер артели <Электрит>, проживал в Ленинграде.
[3] Брок Петр Николаевич, 1876 г.р., дворянин, уроженец Санкт-Петербурга,
русский. Участник Первой мировой войны, командир 509-го пехотного Гжатского
полка, полковник. Служил в Красной Армии. До ареста - статистик, проживал в
Ленинграде.
[4] Шрамченко Владимир Владимирович, 1882 г.р., дворянин, уроженец
Санкт-Петербурга, русский. В годы Первой мировой войны командовал полуротой
в этапном батальоне, штабс-капитан. До ареста - фининспектор, проживал в
Ленинграде.
[5] Дренякин Леонид Васильевич, 1884 г.р., дворянин, уроженец г. Серпухова
Московской губернии, русский.
В годы Первой мировой войны - заведующий хозяйством запасного батальона
Семеновского полка, полковник. Служил в Красной Армии. В 1921 г. судим
военным трибуналом за небрежное хранение увольнительных записок.
До ареста - техник <Электросвязьстроя>, проживал в Ленинграде.
[6] Документ не имеет числа и подписи.
[7] Примечание на полях: <Мне кажется, что фамилия мною указана правильно,
но, может быть, его звать
Косевич или Костевич; за точность не ручаюсь>.
[8] Примечание на полях: <Все это было впоследствии подтверждено и еще
некоторыми офицерами, близкими
к Мину>.
[9] Примечание на полях: <Может быть, были и другие инциденты - не помню.
Но эти три факта мне запомнились из рассказов офицеров, а Мин очень много
говорил, а потом и докладывал начальству по поводу замечательной и
добросовестной деятельности шт[абс]-кап[итана] или поручика Костенко>.
[10] Примечание на полях: <Утром где-то вдали слышны были отдельные
орудийные выстрелы, но недолго>.
[11] Примечание на полях: <От кого-то из офицеров я слыхал рассказ, который
ему сообщил один железнодорожник. За несколько дней до приезда полка в
Москву по Ярослав[ской] дороге был пущен поезд с небольшим отрядом солдат.
Вдруг узнали по дороге, что навстречу едет отряд с дружинниками. Немедленно
разобрали встречные рельсы, а сами двинулись вперед. Когда поезда
встретились, заработали поставленные в окнах пулеметы. В поезде дружинников
произошло смятение. Поезд, дойдя до разобранных рельс, дал задний ход.
Воинский поезд дал тоже задний ход и снова обстрелял дружинников,
спрятавшихся вверху вагонов; но пулеметы были как раз туда направлены в этот
раз. Не знаю, правдив ли рассказ, его передавали несколько офицеров и
позднее>.
[12] Примечание на полях: <Не зная хорошо Москвы, кроме центра близ Кремля,
я не знал, какие проходили улицы и здания>.
[13] Примечание на полях: <Говорили также, что у Горбатого моста тоже были
расстреляны полуротой от 5-й роты. Число расстр[елянных] не знаю, да и
позднее не слыхал, правильно ли это было рассказано>.
