От self Ответить на сообщение
К self Ответить по почте
Дата 15.06.2004 11:10:23 Найти в дереве
Рубрики Ссылки; Версия для печати

доп

очерк
Консул

Воля

Мне всегда везло. В детстве мечтал о Севере. Прочитал сотни книг об экспедициях, одни фамилии уже говорят о многом Баранов, Шелехов, Скотт, Амундсен, Нансен, Русанов и многие, многие другие. А везение в том, что все, о чем мечталось, в жизнь воплотилось, правда, по-разному, но воплотилось. Редкое везение. Попав на работу на флот, я рвался на Север, когда основная масса моряков рвалась в загранку и уж никак не в каботаж. По жизненному закону подлости, куда я не хотел, туда и попал. Загранка. Чего кривить душой, это было неплохо. Потом был Север во всей красе. Великие советские освоители Севера - зеки. Меня интересовала история Колымы, Заполярья. Мне рассказывали много - о лагерях, зверствах конвоя, шалостях руководителей лагерей, пытках и смерти, смерти, смерти. Мне рассказывали УЖАС. Я видел АД. Созданный людьми для собственных сограждан. Толпы, идущее на закланье. Машина массового уничтожения. Неужели молча и без борьбы?
Мы пришли в Магадан зимой, даже сам заход в бухту Нагаева меня потряс. Бухта окружена со всех сторон черными скалами. Только немного снега на некоторых вершинах лишь добавляет черноты скалам. Народ на корме притих, место давило. Черно вокруг, серое небо, серый причал, серый сторожевик, серые строения вокруг. Место явно влияло на людей. Плохо влияло. Души миллионов замученных на этих берегах давили на тебя неподъемным грузом. Портилось настроение, опускались плечи, хотелось спрятаться внутри нашего благополучного дизельэлектрохода. Но надо собираться. Бухта Нагаева - начальный пункт Колымского тракта. Впереди дальняя дорога по Колыме в Сусуманский район. В лагерную стужу. В лагерь, где сидел человек, которого я не знал. Больше того, я даже не знаю, почему у него такая смешная фамилия. Его взяли в 1939 году. Двадцати двух лет отроду. Мне неинтересно кем он был. Мне интересно, кем он стал.

- Фамилия?
- Тихоня. Ударение на первом слоге.
Удар пудовым кулаком в зубы. Лопнула губа, в крошево зубы. Потекла кровь.
- Фамилия?
- Тихоня. Ударен...
Говорят, что следователь у него славился тупостью и развитым садизмом.
- Имя?
- Воля.
- Задавлю, мразь.

Мне неинтересно, как он вел себя на допросах и на суде. Наверное, как все. Дали ему 15 лет. Пятьдесят восьмая статья. Далее этапы через всю страну. Порт Ванино. В трюме парохода - в Магадан, в Колымский край. Где холодно так, что страшно жить.
Первый раз он бежал через год. На Колыме некуда бежать. Это общепринятая догма. Он бежал. Поймали через двое суток. Били страшно. Дважды собирались пристрелить. Но он сказал начальнику лагеря, что если тот оставит ему жизнь, он убежит снова. Так было заключено единственное пари в истории Колымы. Начальник лагеря, конечно, посмеялся: хоть какое развлечение. Второй побег через пол года. Поймали через неделю. Били - это мягко сказано. После пыток должен был умереть. Но не умер.
Меня познакомили с начальником прииска, на котором работали бригады из лагеря:
- Скажите, Вы помните заключенного Тихоню.
Глаза старика оживились, появилась улыбка.
- Как говоришь, Тихоня? Конечно. Странный человек. Но он многих поддержал. И до, и после.
По воспоминаниям сидевших, Тихоня пришел по этапу совсем измученным, измордованным доходягой. Мне неинтересно, как он вел себя в бараке и на работе. Наверное, как все. За каждый побег ему добавляли срок.
Я был на территории этого лагеря. Встал в центре плаца, на котором проводились построения зеков. Стоял и ждал. Чего? Не знаю. Ужас пришел быстро. Я не считаю себя трусом и в жизни не раз это доказывал. Хотя, как у всех, всякое бывало. Холод пришел из сердца, быстро охватив ужасом всю душу и тело. Смерть стояла рядом со мной и по-хозяйски озирала окрестности. А как же они? Без веры, без сил, без надежды. Огромным ровным строем, серой колонной человеческих тел. Вы думаете, они не понимали, что до конца срока, скорее всего, не доживут? Ошибаетесь. Они это знали.

Друзья организовали встречу с заместителем начальника лагеря по оперативной работе. Он, в том числе, руководил работой стукачей внутри лагеря.
- Скажите, кто Вам сильно запомнился или кто у Вас вызывал ненависть больше, чем остальные зеки?
Этот дядя был законченный сталинист, в его квартире, в красном углу, весел большой портрет дьявола. Сталин.
- Ну, сынок, много их было. Все эти троцкисты, зиновьевцы, промпартийцы. Дерьма-то. Короче враги народа, мать их. Мы их душили, душили, а они видишь вылазят. Сволота. Зечье семя. А про вопрос. Да, счас доложу. Да. Да. Одного, пожалуй, помню. Как его. Имя уродское, ага.
Правая рука этого еще крепкого человека сжалась в кулак и поднялась до уровня глаз. Глаза сузились до щелок. Ненависть ударила пулеметной очередью в упор:
- Воля.

Лагерь выглядел совсем не разрушенным. Его закрыли в шестьдесят втором. За всю историю через него прошли сотни тысяч. Вышли по окончании срока - десятки. По амнистии - единицы. Бежал - один. Температура сорок семь, с ветерком, плюс влажно. Предлагаю напарнику, который приехал со мной, уйти с плаца. Холодно. Он радостно соглашается. Мы простояли на плацу в скорбном молчании и в современной, очень теплой одежде минут десять. Развод на работы, по воспоминаниям зеков, длился не меньше часа. Бараки целые. Стоят ровными рядами. Вставляй пленку в слепые маленькие окна и заселяй огромные длинные трехэтажные нары. Все крепко построено, на века.
Что-то звякнуло, резануло по нервам. Я чуть не выскочил наружу, из барака. Оказалось, над воротами на вышке сохранился колокол, в который бил конвой по приходу нового этапа. Двигаясь по бараку, натыкаюсь на коллегу, он нервно курит и смотрит на второй этаж нар. Там лежит то, что раньше называлось телогрейкой или сталинский пуховичок. Точнее то, что от него осталось.

Удалось найти, правда, с трудом, бывшего зека, который не уехал на материк, а остался жить в Магадане. Он сидел в этом лагере. Политический.
- Конечно, я его помню. Я выжил благодаря ему. Его ненавидели все начальники лагеря и не убили только потому, что надеялись его сломать. Таких людей мало. Но мне повезло, что я попал с ним в один лагерь. Как вам сказать, трудно вспоминать. Сейчас попробую подобрать слова.
Старый больной лагерник тяжело поднялся, оперся левой рукой на сучковатую самодельную палку, вскинул правую руку к лицу, медленно сжал открытую ладонь в кулак, потряс кулаком и резко с выдохом сказал:
- Воля.

Меня окликнул напарник, указывая на стену. На стене барака от пола до потолка нацарапаны фамилии. Их не стерло время, и не убила стужа. Фамилии. Тот, кто нацарапал их, давно мертв. Это последний вздох. Последний крик. Последнее желание оставить о себе память. Оставить след. Фамилии строились в группы, группы - в отряды, отряды - в колонны. И так на всех стенах барака. Русские, украинские, башкирские, татарские, чеченские, киргизские, казахские, корейские, немецкие, армянские, грузинские, польские, молдавские, итальянские, испанские... Помилуй нас, Господи.
Все, больше не могу. Пора ехать. С напарником достали из машины гвоздики. Уже увядшие, но еще живые. Не сговариваясь, пошли к плацу и положили на возвышении в центре. Выходим из лагеря. Совсем холодно. Мы пробыли тут два часа сорок минут. Опять, но в этот раз протяжно, ударил колокол. Водитель нашей машины вдруг взвыл:
- Парни, поехали, а. Поехали. Хватит тут.

Поехали. Надо было успеть, до отхода моего парохода, посетить еще двух человек. Первый - уголовник, они тоже были в этом лагере, и за совсем уж серьезные уголовные деяния. Меня свел с ним местный начальник уголовного розыска. Предварительно предупредил, что тот не жилец. Тяжелая болезнь. Вот-вот к создателю.
- Скажите, вы помните беглеца из вашего лагеря?
- Да, помню. Он бежал несколько раз и в итоге убег. Тщедушный такой. Он там, понимаешь, совсем упертый, железо прям. Его ненавидели, уважали, боялись, презирали, как-то все сразу. Не помню уж, в какой раз он побежал. Поймали. Привязали к столбу так, чтобы конечности были свободны, и натравили собак. Начальником лагеря называлось это 'бой с тенью'. Они его рвали, а он поднял руки, сжал в кулаки и орет, как бешеный. Они его рвут, а он орет. Рвут - орет. Начальник лагеря аж взбеленился. Но нас быстро разогнали по баракам. Политические вдруг начали повторять то, что он орал. Охрана перепугалась. Этого чертяку - тоже в барак. Начальник лагеря спецом не убивал его. Спор у них какой-то вышел.
Я извинился, что побеспокоил. Пожелал выздоровления. Уголовник внимательно смотрел на меня.
- Помнишь, браток? Гвозди бы делать... Крепче бы не было. Он был не наш, уголовный, а политический. Его особо-то в авторитете не держали. Но про себя уважали и мы. Подожди. Смешная фамилия у него была. Тихоня. - На больном лице уголовника вдруг появилась улыбка. - Тихоня. Имя тоже какое-то дурацкое. Подожди. Я вспомнил, он кричал тогда одно слово. - Уголовник тяжело приподнялся на кровати. Мука отразилась на лице: - Воля.

Вторая встреча пролетела быстро. Человек сильно торопился. Излагал справочно. Впрочем, как раз то, что нужно. Да, бежал несколько раз. Да, последний побег оказался удачный. Да, представьте себе, он ушел. Это факты и документы. Как прошел тысячи километров и выжил, неизвестно. Дошел до Могочи и уехал на товарняках в европейскую часть страны. Что вы удивляетесь? Это все проверили органы! Тогда и не такие дела были. В 1962 году сдался властям и потребовал реабилитации. От удивления реабилитировали. Работал там-то. В 1972 году вернулся в Магадан. Представьте! Работал в геодезии. Умер в : Странно, данных нет. Послушайте, а зачем он Вам? Непонятно. Вообще, его тут многие знали. Пожалуй, хе-хе, чудной был.
Я возвращаюсь в порт. Тогда уже наступали шальные времена, и в порту было не спокойно. Начальник уголовного розыска передал меня своему другу, бригадиру докеров. Человек - гора. Кулак с мою голову. Идем к причалу.
- Слушай, мне сказали, что ты интересовался Тихоней. Моя сестра жила с ним. Железный человек был. Как умер, говоришь? Да как жил - странно. В семьдесят седьмом уехал на какие-то разработки, далеко от города. Не вернулся. Сестра убивалась. Записку оставил непонятную. Нет, текст не помню. Пойдем, позвоним, сестра скажет.
Мы зашли в подсобку, и бригадир набрал телефонный номер. Переговорил. Записал. Уточнил. Передал мне бумагу, на которой было написано: 'Теперь уж точно. Воля'.

Дизель-электроход быстро уносил нас в ночное холодное море. На Сахалин. Я стоял на корме, один, огни Магадана скрылись за горизонтом. Неправда, когда говорят, что не было. Было. Восстания в лагерях были. Побеги были. Боролись, как могли. Кто мог. Как мог. Были и те, кто боролся, и те, кто сдался. Все как в жизни. Захотелось как-то проститься с человеком, о котором я узнал так мало и одновременно так много. Я оглянулся. Темно. Холодно. Нет никого из экипажа. Правая рука сжалась в кулак и, потрясая кулаком на уровне глаз, я закричал:
- Во-о-о-о-о-ля!
Крик потонул в шуме двигателей и волн.

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я познакомился с судьбой этого Человека - Воля Александрович Тихоня. За это время я так и не смог ответить на самому себе заданный вопрос - а смог бы я, нет, не выжить, а хотя бы достойно умереть в тех условиях. Причем проблема не в том, что - умереть. Проблема в том, что - достойно.
Достойно выжить в этом аду - есть истинный, подлинный ТРИУМФ ВОЛИ.

-----------

История этой зарисовки такая. Я готовил ее как телесценарий для западной телекомпании. На их деньги мы там и снимали. Естественно, сценарий был больше. Но все остальное - вода. Главное - Человек. Когда сдавал готовый материал, была интересна реакция, а смотрели не только руководство, но и журналисты. Когда прошел последний кадр, один очень известный западный журналист вернул пленку и выставил стоп-кадр на фотографии этого человека. Все встали. Долго, долго молчали. Двадцать человеческих душ, прожженных профессионалов умом отказывались верить, что ад на земле возможен. Пол Ройтман сказал, что только теперь понял до конца смысл фразы 'Каждому свое'. Многие из этих журналистов снимали и снимают в горячих точках. Их сложно удивить. Они умеют уважать чужое мужество.
Потом неожиданно попросили рассказ. Не написал, некогда было. Тут оказия на Сахалин мотался. Вдруг вспомнил. Появилось ощущение, что долг не отдал до конца. Вот. Отдаю.
Самое главное - он был совершенно невиновен. Совершенно невиновен.