От И.Т. Послать личное сообщение Ответить на сообщение
К И.Т. Информация о пользователе Ответить по почте
Дата 26.03.2017 22:45:20 Позвать санитаров Версия для печати
Рубрики Прочее; Игнорировать ветку Найти в дереве

С.Кара-Мурза.Мы будто сидим на родном пепелище и не можем идти(Фрагмент брошюры)

Фрагмент из брошюры: С.Г. Кара-Мурза. Символическое наследие СССР и зачем оно нам. Серия «Библиотека аналитика». М.: «Когито-Центр», 2016. – 75 с.

"мы как будто сидим на родном пепелище и около могил дорогих людей, и не можем встать и пойти"

Образ советского будущего вырабатывался в полемике с другими
проектами, которые разделили тогда общество – консервативного,
буржуазно-либерального и ортодоксального марксистского. Это была
поучительная война альтернативных «образов будущего». А во время
перестройки ее идеологи уподобляли весь советский проект хилиазму –
ереси раннего христианства, верившей в возможность построения
Царства Божия на земле. Академик С. Шаталин насмехался над
хилиазмом русской революции – и не замечал, что сам проповедовал
убогий хилиазм «Царства Рынка».
Но наша проблема в том, что вот уже 30 лет просоветская
общность не сдвинулась к предвидению будущего. Движение вперед
представляется как возрождение СССР. Его образ настолько заполнил
нашу память и мышление, что мы как будто сидим на родном
пепелище и около могил дорогих людей, и не можем встать и пойти.
Травма краха СССР не заживает и даже передается части молодежи. Но
уже надо встать.
Мы не имеем права «утратить веру в будущее». Но для этого надо
восстановить цепь «прошлое–настоящее–будущее». Но эта цепь
разорвана – большинство погружено в прошлое, а настоящее считают
выморочным временем, которое надо только пережить. Что же до
будущего, надо возрождать СССР, конечно, немного
модернизированный – «СССР-2». Таким образом, в нашем образе
будущего сильна утопия – забрать из прошлого, из советского наследия,
те прекрасные социальные формы, с которыми советский народ создал
нашу державу, победил фашизм, вышел в космос и т.д.
Но это именно утопия, очень распространенная: кто-то надеется
возродить «великую Россию», как сумел Столыпин, другие пошили
себе офицерские мундиры Белой армии и ходят по Москве, а в южных
краях бывшие чиновники и доценты стали казаками и размахивают
нагайками.
О.Ю. Малинова пишет (см. «Символическая политика. Вып. 2»):
«Политический дискурс до сих пор строится так, будто история и
извлеченный из нее опыт могут служить руководством для действий в
настоящем (хотя лежащее в основе такой установки представление о
будущем как повторении прошлого было разрушено еще в раннем
Модерне».
Сложность в том, что, с другой стороны, считается: «образы
прошлого – ресурс для проектирования будущего». На этот
фундаментальный вывод в разных вариантах указали разные авторы,
например, Ю.М. Лотман (см. 14). Он объясняет это противоречие так:
«Символ никогда не принадлежит какому-либо одному синхронному
срезу культуры – он всегда пронзает этот срез по вертикали, приходя из
прошлого и уходя в будущее». Это значит, что символы, «приходя из
прошлого и уходя в будущее», развиваются соответственно изменениям
реальности, и обретают новые смыслы. Так они и вяжут цепь времен.
Но это не значит, что мы можем взять из советского прошлого
какой-то эффективный символ с его смысловым наполнением того
времени и обратимся к нашим гражданам сегодня, представляя этот
взятый из истории символ как ориентир проекта будущего. Такое
обращение граждане воспримут как демагогию. Как писал А.Ф. Лосев,
«если действительность есть, то возможны и символы; а если ее нет, то
невозможны и никакие символы действительности». Сегодня в России
во многих срезах реальности нет действительности, в которой могут
«работать» символы, созданные в советский период. Они пока
законсервированы в катакомбах.

Из всего этого можно вывести, что нашей созревающей (но пока
что латентной) оппозиции было бы полезно уделить время для
разработки своей тактики действий в символической сфере.
Исследования этой области и практический опыт показывают, что
обращение к аудитории с представлением какого-то эффективного
действия в прошлом (например, в СССР), которое невозможно
повторить в актуальных условиях, вызывает раздражение, даже в среде
единомышленников. Обычная реплика из зала: «Зачем вы это говорите?
69
Мы же не в СССР и уже не 1990-е годы! Перед нами встают срочные и
чрезвычайные проблемы – говорите, что можно сделать здесь и сейчас,
чтобы избежать или смягчить очередные удары!».
Это разумные реплики. Представьте: человек был здоров – и вдруг
сильно заболел. Врачи в затруднении, диагноз сложный, средства
лечения рискованные. И приходит умник и рассказывает, каким
здоровым был больной, как он занимался спортом и не курил. Вот так и
надо ему дальше жить! Этот оптимист не знает, что многие болезни, как
и кризисы общества, – это разрывы непрерывности. Состояние болезни
(кризиса) – это совершенно иной тип бытия, чем была жизнь больного
до «перестройки» его организма. И для выхода из кризиса нужны не
советы «делай так, как ты делал до болезни», а изучение болезни и
этого уникального предмета – именно этого больного человека. Очень
часто пациент, выйдя из больницы, не сможет вернуться в прежнюю
жизнь, хотя кое-что он из прошлого возьмет (например, квартиру).
Особенно недовольна молодежь, слушая, каким здоровым был
образ жизни в СССР. Если представленный советский опыт не может
быть встроен в системы нынешней реальности, этот разговор не имеет
политического и практического смысла. Актуальная реальность
кардинально отличается от советской реальности политическими,
экономическими, социальными и культурными условиями – мы другое
общество, другая территория и, строго говоря, другой народ. Значит,
надо искать возможные варианты использовать структуры наследия
прошлого, творчески их приспособив к тому, что есть. Это и будет
изменение мира. Ведь, как сказано, «будущее – это проект, который
может строиться исключительно за счет уже существующих
символических ресурсов».
Бурдье писал вполне ясно: «К прошлому (ретроспективно
реконструируемому сообразно потребностям настоящего) и в
особенности к будущему (творчески предвидимому) беспрестанно
взывают, чтобы детерминировать, разграничивать, определять всегда
открытый смысл настоящего» [выделено СГКМ]. Это и есть функция
оппозиции.
Чтобы подготовить политическое действие, нужно разглядеть
потенциал ресурсов прошлого и совершить инновацию, чтобы этот
потенциал материализовался в нынешней реальности. Для этого
недостаточно хранить, как зеницу ока, память об СССР или даже
верность его заветам. Если советские символы нельзя встроить в
нынешнюю тупиковую реальность, то память их хранит, как хранят
семейную реликвию, как фотографию погибшего любимого человека.
Если оппозиция берется за политическое действие, то для этого надо
70
как минимум следующее:
 знать смыслы символа из прошлого, который мы намерены
представить нынешней аудитории (а не только дать ему
оценку);
 знать состояние того аспекта нынешней реальности, который
мы намерены осветить новым светом с помощью того
символа из прошлого, но обновленного и перенесенного в
наши дни.
А чтобы знать смыслы символа из прошлого, надо знать советские
структуры и институты, образы которых кратко и эпически передает
символ.
Пока что эта связка в среде просоветских людей не получается –
это дефект советского образования. Вот пример: большинство
населения было возмущено реформой образования – школы и вузов.
Люди интуитивно чувствовали, что в результате реформы образование
станет гораздо хуже, чем советское, но ни в Госдуме, ни в прессе, ни в
бытовом разговоре не говорилось – а почему эта новая система будет
гораздо хуже. Давалась только оценка: советское образование лучшее в
мире! Даже учителя ни в петициях, ни в демонстрациях не объясняли, в
чем смысл модели советской школы. Чем она отличалась от западной
модели школы, которую навязывала реформа? Раз не объясняли, то и
правительство не обязано было объяснять. Министр образования В.М.
Филиппов привел нелепый довод: «Изменившееся российское
общество требует адекватных изменений и от системы образования –
нельзя консервировать то, что когда-то было лучшим в мире».
Поразительно: люди протестовали против ликвидации советской
школы, и не могли аргументировать свои требования. В их памяти у
всех образ школы, но авторитетные люди и организации, которые
протестовали против реформы, не представили этот образ из прошлого
в виде системы как альтернатива системе, принятой реформаторами. В
панельной дискуссии, с образами обеих систем на экране, министру
было бы трудно увиливать от ответа. В СССР была создана единая
общеобpазовательная школа. Теперь ее пытаются сделать и не единой
(она разделена социально), и не общеобразовательной (ее разделил
широкий плюрализм учебных программ). На Западе эту модель
называют «школа двух коридоров» – один для элиты, другой для массы.
Символ школы из советского прошлого прекрасно мог бы победить в
гласной полемике модель «школы двух коридоров» и стал бы «ресурсом
для проектирования будущего».
Это пример, но подобные ситуации возникают практически со
71
всеми главными изменениями институтов жизнеустройства России в
процессе реформ, и смыслы этих изменений представляют очень
туманно и реформаторы, и те, кто считают себя оппозицией. А
действительная оппозиция должна внятно изложить смыслы своего
недовольства, опираясь на символы из прошлого, но встроенные в
актуальную реальность, а также внятно изложить смыслы реформу,
которую оппозиция считает антисоциальную и антинациональную.
На мой взгляд, за последние тридцать лет протестная практика
обнаруживает важный изъян, который надо устранить в методологии
оппозиции: протестный дискурс игнорирует принцип, которые
разрабатывали многие философы и социологи. Вебер сформулировал
так: «Изменения в обществе мотивируются не экономическими
интересами, а ценностями». Это значит, что, привлекая в актуальную
политическую сферу какой-то символ из советского наследия,
социальные, экономические и другие требования должны содержать
экзистенциальный смысл. Ведь политическая борьба – не торг из-за
выгод или убытков, речь идет судьбе страны и поколений. Конкретные
прагматические интересы служат лишь иллюстрациями и
эмпирическими аргументами. И в приведенном примере с реформой
школы, и в отношении реформ здравоохранения или ЖКХ протесты
населения должны раскрыть несправедливость высшего порядка,
трансцендентного.