экономисты? Да, их надо расстреливать, или сажать надолго.
Если в силовых структурах подчиненные перестанут подчиняться приказам командиров, вероятность того что моих родственников "шлепнут" значительно возрастет. Видимо так же считают присяжные, допущенные к составляющим государственную тайну документам ГРУ по этому делу.
В либеральско-корреспондентские сплетни можно поверить лишь при большом желании.
Расстрелял без приказа чтобы прославиться, а командир "как героев встретил"
Убил одного и ранил двоих останавливая машину, а потом командование испугалось и приказало всех нафиг расстрелять чтобы замести следы...
Разведгруппы ГРУ не пост ГАИ. Их посылают когда на то есть очень серьезные причины. Если сидящие в машине пытаются скрыться, несмотря на сигналы и предупредительные выстрелы - у них тоже есть на то причины. И никакие "следы" разведчики заметать не были должны. Они были правы, а виноваты были сидящие в машине. Если командование дало приказ расстрелять пассажиров перехваченной машины, то не потому что чего-то там испугалось - бояться ему нечего, оно абсолютно право, а потому что у него к тому тоже были причины. Очевидно достаточно веские чтобы дважды убедить присяжных.
Но вообще похоже это специально задумывалось как антиармейская операция. Полковник Плотников, который отдал приказ расстрелять людей, а потом отказался - из ваших. Экономист, хоть и военный. Дело было организовано так чтобы все чеченцы все знали. Ульман останавливает машины с местными чеченцами, все видят номера, узнают УАЗ-ик... Прокурор подтасовывал изрядно. Ульману приказали организовать засаду, а этот дядя пишет "организовать блокирование".
------------------------------------------------------- http://www.compromat.ru/main/chechya/ulman1.htm
"Если бы нам был дан приказ нести раненых чеченцев на руках до Ханкалы, мы бы его выполнили"
"Обвиняемые готовы искалечить еще одну жизнь - руководителя спецоперации"
***
Слева направо Эдуард Ульман, Владимир Воеводин и Александр Калаганский
Капитан Главного разведывательного управления Министерства обороны Эдуард Ульман и трое его сослуживцев, обвиняемые в расстреле шестерых мирных чеченцев 11 января 2002 года в горной Чечне, оправданы на прошлой неделе военным судом Северо-Кавказского военного округа. Причина оправдания — вердикт присяжных “вина не доказана”. Это уже второй оправдательный приговор по “делу Ульмана”, первый был обжалован обвинителями, нет сомнения, что они попытаются обжаловать и второй. Суть оправдательного вердикта: на скамье подсудимых должны сидеть не спецназовцы, а подставившие их начальники — полковники и генералы Объединенной группировки войск (сил) на Северном Кавказе. О том, почему власть не хочет называть настоящих виновников трагедии и чем это грозит России, — расследование обозревателя “МК” Вадима Речкалова.
Коротко о том, что случилось во второй половине дня 11 января 2002 года у разрушенной кошары на дороге Шатой—Дай-Нохч—Келой. В этот день у селения Дай в Шатойском районе Чечни проводилась масштабная операция Объединенной группировки войск на Северном Кавказе (ОГВС). В операции принимали участие около полутысячи военнослужащих — минометная батарея, мотострелковый батальон, бойцы шатойской комендатуры, шесть групп спецназа ГРУ, военная авиация. Цель — поимка или уничтожение тогда еще живого Хаттаба, который, по оперативной информации, находился в селе Дай с 15 боевиками-арабами. Боевики могли передвигаться на легковом автомобиле. Капитан Ульман командовал одной из шести групп спецназа. Ему приказали организовать засаду на дороге. Около 14 часов спецназовцы Ульмана десантировались с вертолета в указанном месте и заняли позицию. Через двадцать минут на дороге появился “уазик”-внедорожник, в котором, как позже выяснилось, ехали шесть человек. Спецназ попытался его остановить, водитель не отреагировал. Ульман приказал открыть огонь по машине, после чего она остановилась. Во время обстрела один из пассажиров — 70-летний директор Нохч-Келойской школы Саид Аласханов был убит, еще двое (в том числе пожилая женщина Зайнаб Джаватханова) — ранены. Ульман доложил о случившемся по рации на временный пункт управления (ВПУ) майору Перелевскому — оперативному офицеру от спецназа при руководителе операции — полковнике Владимире Плотникове. Через два часа Перелевский приказал Ульману уничтожить всех оставшихся в живых и “уазик”. Ульман приказ выполнил — людей расстрелял, а машину подорвал и сжег, сложив в нее трупы расстрелянных. В результате капитана Ульмана, лейтенанта Калаганского и прапорщика Воеводина отдали под суд за убийство, превышение должностных полномочий и умышленное уничтожение чужого имущества, а майора Перелевского — за подстрекательство и пособничество.
Обвинение настаивало, что Ульман пытался скрыть следы совершенного им преступления, поэтому уничтожил свидетелей и машину.
Защита уверяла, что Ульман выполнял приказ руководителя операции, полковника Владимира Плотникова, переданный через Перелевского.
Владимир Плотников отрицал, что отдавал приказы спецназу.
Год назад, 11 мая 2004 года, военный суд Северо-Кавказского военного округа оправдал Ульмана и его товарищей на основании вердикта присяжных. Военная прокуратура обжаловала это решение, и Верховный суд вернул дело на пересмотр. Новый суд — результат тот же. Спецназовцев оправдать!
“Когда они повернулись спиной, подал команду “огонь”...”
Капитан Ульман выслушал приговор в строевой стойке. Судья читал около часа — Ульман не шелохнулся. Руки по швам, грудь вперед, подбородок кверху.
— Действуя с ведома Перелевского и желая скрыть причинение смерти Аласханову, Ульман организовал лишение жизни пяти задержанных граждан, — читал судья. — Спланировал процесс причинения смерти, заранее определил конкретные время, место, способ и орудия для одномоментного лишения жизни Тубурова, Сатабаева, Джаватхановой, Бахаева и Мусаева, договорился со своими подчиненными, Калаганским и Воеводиным, назначив их исполнителями и поставив им задачу расстрелять из бесшумного оружия безоружных людей (в том числе — женщину и двоих раненых), которые были неспособны оказать активного сопротивления военнослужащим, вооруженным автоматическим оружием, а также проинструктировал Калаганского и Воеводина по поводу их дальнейших действий, связанных с лишением жизни пятерых задержанных...
Я посмотрел на Ульмана. Я подумал, что на этих словах он опустит голову. Нет, не опустил.
— Договорившись как с Ульманом, так и между собой, — продолжал судья, — Калаганский и Воеводин в соответствии с достигнутым распределением ролей вооружились: Калаганский — винтовкой снайперской специальной (ВСС “Винторез”), а Воеводин автоматом АКМС с прибором бесшумной беспламенной стрельбы — и изготовились к стрельбе в сторону дороги. Задержанных привели из ложбины ко входу в разрушенное здание, где по указанию Ульмана уже заняли позицию для стрельбы Калаганский и Воеводин. Заявив приведенным Сатабаеву, Тубурову, Джаватхановой, Бахаеву и Мусаеву, что они могут ехать домой, Ульман велел им идти к стоявшему в двадцати метрах автомобилю Тубурова. Когда пятеро задержанных повернулись спиной ко входу в здание, Ульман подал Калаганскому и Воеводину команду открыть огонь на поражение... Мусаев, будучи смертельно ранен, убежал с места расстрела...
Я не присутствовал на всем процессе и поэтому не мог понять, как присяжные могли оправдать людей, которым предъявлено такое обвинение. Я не мог понять спокойствия Ульмана. Я не сомневался, что Ульман — чудовище, но хотелось измерить глубину его бесчеловечности. Я решил поговорить с Ульманом, не надеясь на его согласие. Действующие спецназовцы ГРУ интервью не дают, и раньше капитан ни с кем не откровенничал.
Неожиданно для меня Ульман согласился.
“Я не знал, что мне отдали преступный приказ...”
Он и сейчас служит в бригаде ГРУ в Бурятии, в Улан-Удэ-40, в воинской части №55433, на какой должности — не говорит. Эдуарду 31 год, женат совсем недавно, детей пока нет. Из интеллигентной семьи. Отец — инженер, мать — ветеринарный врач. Младшая сестра замужем за гражданином США — сержантом американской армии. Эдуард Ульман в 1994 году окончил Новосибирское общевойсковое училище, главный вуз России, где готовят специалистов войсковой разведки. В Чечню напросился сам, написал четыре рапорта и наконец попал туда в 2000 году. Четыре командировки, “крайняя” из которых закончилась тюрьмой и судом.
— А почему решили в военное поступать? — спрашиваю я.
— Да мне все равно было, куда поступать, школу в 16 лет закончил. Ну поступил в военное. Два года хотел оттуда сбежать, а потом вдруг понравилось. Ходили как-то со старшим офицером на рыбалку, и он так все быстро организовал — палатки, костер, кухню. И все это весело, не в напряг. В общем, как-то я сразу после этой рыбалки полюбил военную службу, военный профессионализм.
— А в Чечню зачем рвались?
— Я считал, что не могу называть себя боевым офицером, пока не пройду войну.
— Один из чеченцев, присутствовавших на процессе, поражался тому, что вас даже совесть не мучает.
— Я выполнял приказ. Если действовать не по приказу, а исходя из здравого смысла — это уже не армия. Помню одну свою попытку усомниться в приказе. Чечня, идем ночью в горах. Тьма такая, что на расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Связываемся по рации с командиром. Так и так, ничего не видно, движение невозможно. А он отвечает: “Проковыряйте дырки в глазах и следуйте дальше!”
— Чем же плох здравый смысл?
— Дело в том, что подчиненный не знает всего замысла операции. Он известен только руководителю. Мне кажется, что разумнее поступить так, но если мои “разумные” действия противоречат замыслу всей операции, то этот замысел рухнет, операция провалится, погибнут люди. Поэтому приказы сначала выполняются.
— В том числе и преступные?
— Я не знал, что мне отдали преступный приказ.
“Я оценил их как неопасные цели...”
Эдуард Ульман говорит правильно и красиво. Умудрился не нахвататься жаргонных словечек, просидев в пяти тюрьмах 2,5 года.
— В тюрьме туалет называют дальняком, — говорит Ульман. — И однажды у меня случайно вырвалось: “Схожу на дальняк”. Я понял, что начинаю деградировать, и стал следить за своей речью. Слова очень много значат. В обвинительном заключении, кстати, было много словесных подмен. Ну вот, например, написано, что была поставлена задача блокировать дорогу Дай-Нохч—Келой. Что такое “блокировать”, мы же не омоновцы. Задача была организовать засаду. Что я и сделал. Или еще, что медицинская помощь раненым была оказана “с согласия командира группы”. Дескать, боец попросил у меня разрешения оказать помощь, а я вроде не возражал. Совсем другой акцент. Да не имеет права никто залезть в медицинскую сумку без моего приказа. От медикаментов зависит живучесть группы. Я, когда раненых увидел, сразу отдал приказ: “Ефимов, медпомощь!”
— Что произошло 11 января?
— Информация, как нам сказали, стопроцентная: Хаттаб с пятнадцатью боевиками, и еще пятеро боевиков к нему идут на соединение. Мы десантировались группой в 12 человек, заняли позицию в разрушенной кошаре. Место было очень неудачное, но у меня не было другого выхода, операция готовилась в течение считанных часов, я получил карту только перед вылетом. На то место, где мы оказались, боевики могли напасть сразу с нескольких сторон, поэтому я и выбрал кошару, по крайне мере, чтобы укрыть группу от огня сверху. Иначе один снайпер мог нас всех перещелкать со скалы напротив. Распределил группы наблюдения, разбираюсь с картой — вдруг вижу по дороге, метрах в двадцати от нас, идет “уазик”. Я побежал наперерез, размахивая руками. Я был одет в маскхалат, горку, берцы, маски на лице не было, они видели, что я не брюнет. “Уазик” не остановился.
— А почему вы сами побежали, а не послали кого-то из бойцов?
— У меня была самая лучшая подготовка в группе, а значит, если в “уазике” сидели боевики, у меня был шанс остаться в живых. Главное — не поймать первую пулю. “Уазик” продолжал движение, я встал на одно колено, сделал из автомата предупредительный выстрел в воздух и еще несколько выстрелов по ходу машины. Автоматный магазин снаряжается так: три обычных патрона, один трассирующий. Водитель “уазика” видел мои трассеры, которые легли справа по ходу машины, видел, что в его сторону стреляют, но вместо того, чтоб остановиться, прибавил газу. Я слышал, как он добавил обороты. И после этого отдал приказ: “Группа, огонь!”. Я не сомневался, что в машине боевики. Бойцы начали стрелять. Брызнуло правое переднее стекло, “уазик” клюнул носом и остановился. Я скомандовал прекратить огонь. Мы окружили машину, скомандовали всем выйти. Вышли пятеро человек. Первое, что я испытал, — удивление. Из обстрелянного “уазика” вышли пятеро живых человек. При такой плотности огня все должны были погибнуть.
— Когда вы поняли, что обстреляли мирных жителей?
— На войне люди воспринимаются по-другому. Как цели. Есть цели опасные, есть неопасные, есть потенциальные цели. Люди вышли из машины с поднятыми руками — я оценил их как неопасные цели. Приказал оказать раненым помощь, отконвоировать задержанных в ложбину, охранять, осмотреть машину. Доложил на ВПУ о случившемся. Мне приказали передать их паспортные данные. Я передавал их примерно полчаса по буквам, Аласханов — Андрей, Леонид, Андрей, Сергей и т.д. Попросил разрешения сменить место дислокации. Мне приказали оставаться на месте и досматривать проезжающие машины. То есть нас одним махом лишили всех преимуществ разведгруппы — скрытности и внезапности — и превратили в легковооруженное пехотное подразделение, у которого даже бронетехники нет. Кроме того, в наши функции не входит досмотр машин, мы не милиционеры. Я не знаю толком реквизитов документов, а поэтому не могу проверить их как положено. Но это был приказ, и я ему подчинился. Еще четыре машины проехали. Мы их остановили, досмотрели. Посоветовали дальше не ехать, потому что неизвестно, что там дальше творится. Они нас не послушались.
“Я назначил подгруппу уничтожения...”
— Зачем вы расстреляли задержанных?
— Мне приказали. По-моему, этот приказ пришел около 8 вечера. Но в деле написано “около 17”, пусть будет так. Оперативный офицер Перелевский передал мне: “У тебя шесть двухсотых”. Двухсотый — это значит труп. Я говорю: не понял, повтори. “Повторяю: у тебя шесть двухсотых”. Я опять говорю: не понял, мне что, всех их уничтожить? “Да”. И тут я перестал сомневаться, что в “уазике” ехали боевики. В принципе стандартная разведгруппа — женщина и старик для прикрытия. И они представляют очень серьезную опасность, если их приказывают уничтожить. Я объявил бойцам приказ руководства, назначил подгруппу уничтожения — лейтенанта Калаганского и прапорщика Воеводина.
— А почему вы назначили в подгруппу уничтожения именно их?
— Они постарше, поопытнее остальных. Назначу солдатика, а у него после этого башню сорвет, а мне с ним еще шесть суток работать, мы же на шесть суток уходили.
— Вам самому раньше приходилось убивать людей?
— Об этом не спрашивают вообще-то... Расстреливать не приходилось.
— А в бою?
— Вы имеете в виду, попадал ли я в кого-то? Да, попадал. В бригаде у нас только четыре человека с таким боевым опытом, как у меня.
— А у Калаганского и Воеводина был такой опыт?
— Не знаю. Такого, как у меня, точно не было.
— А тогда почему вы не расстреляли людей лично? Это было бы честнее, чем перекладывать грех на других.
— Потому что командир действует силами группы, я имел на это полное право.
— Бога испугались?
— Скажем так: воспользовался своим служебным положением.
— И как это происходило?
— Я приказал привести людей к кошаре. Я не хотел с ними даже разговаривать. Сказал коротко: “Идите к машине!” Да, мне не нравился этот приказ, и никому в группе он не нравился, кто-то уши закрыл. Но это был приказ. И я хотел, чтобы для чеченцев все прошло внезапно и безболезненно. Что я мог еще для них сделать?
— И вот они пошли...
— Да, пошли. Калаганский и Воеводин стоят с оружием. Такие бледные, что даже в темноте это видно. Я командую: “Огонь!”. Они стоят. Я опять командую: “Огонь!”. Стоят. “Огонь!” — уже жестче. Они начали стрелять.
— Люди поняли, что их убивают?
— Не думаю. Как шли, так и упали.
— Но один-то сбежал, Мусаев.
— Да, он помоложе был, прыгнул за машину, скатился по склону и ушел. Пытались преследовать, но было уже темно. Его пехота утром нашла, истек кровью. Но мы не знали, что он смертельно ранен. Поняли, что полностью себя демаскировали. Ждали, что сейчас 150 хаттабов прибежит нас убивать. Я доложил о выполнении приказа, сказал, что один ушел. Попросил разрешения сменить место дислокации. Мне приказали оставаться с группой на месте. Мы и остались.
— Ждали, когда вас убьют?
— Опасались. Но, с другой стороны, мы не исключали, что являемся частью какого-то замысла руководства, о котором не знаем. Может, он и состоял в том, что мы должны были подставиться, чтобы кто-то другой выполнил свою задачу. А вообще, на войне по-другому чувствуешь. Примерно за три недели после приезда в Чечню организм привыкает к тому, что его скоро не будет. [...]
О том, что творилось в тот день на дороге, вскоре знал весь район. Чеченцы, проезжавшие мимо разведчиков, видели и обстрелянную машину, и номера на ней. На следующий день группе Ульмана приказали явиться на Временный пункт управления, который находился неподалеку на горе Дайлам. Ульман доложил все как было. Ребят вроде бы даже похвалили. Затем уже на месте постоянной дислокации Ульмана, Воеводина и Калаганского вызвали к прокурору. “О чем мне ему докладывать?” — спросил Ульман у своего командира. “Доложи об “уазике”!” Ульман и доложил. Прокурор приказал разведчикам сдать оружие. “Про Буданова слышали? — спросил прокурор. — Будете новыми Будановыми”. Разведчики удивились, но особого страха не испытали. Решили, что начальство разберется. Из группы в 12 человек к ответственности привлекли только офицеров и прапорщика. Солдат не тронули. Сначала разведчики находились в своей части в Борзое, вроде как под домашним арестом, потом их посадили на гауптвахту.
— Сидели, ждали, пока разберутся. Все вчетвером, в отдельной камере. Двери не закрывались. Выйдешь вечером, солдат с автоматом в коридоре спит. Разбудишь его. Эй, боец, проснись, автомат украдут. А! Что? Спасибо, товарищ капитан. А потом нас в тюрьму перевели, тогда уже разделили.
— Переодели?
— Нет. Мы так и сидели, как служили, — в горках, берцах, камуфлированных свитерах, только без оружия. Относились к нам в общем-то нормально. Я там познакомился с одним бывшим боевиком. Апти его звали. В первую кампанию воевал, а теперь сидел за бытовое убийство. Он расспрашивать начал, кто я да откуда. Я ему сразу сказал: про службу ничего говорить не буду. Ну, он сам больше говорил. Нас, говорит, учили тому-то и тому-то — это правильно? Да вроде, говорю, правильно. А еще, говорил Апти, нас инструкторы учили вот этому. Ну, это полная ерунда, отвечал. Апти меня подкармливал, а вообще отношения у нас были как между двумя ветеранами.
— А надзиратели как относились?
— В общем, как к быдлу. Тут важно было правильно себя поставить. Я когда узнал, что подследственным и книжки можно получать с воли, и другие заказы делать, стал права качать. Меня оперуполномоченный вызывает и начинает орать: “Ты кто такой, ты что себе позволяешь!” А я ему говорю: “Я армейский офицер, и дай тебе бог хоть когда-нибудь в жизни достичь уровня армейского офицера”. А вообще я свое заключение воспринял как затянувшийся боевой выход.
— Только приказы никто не отдает.
— Я сам их себе отдавал. И сам выполнял, не обсуждая. Отдал себе приказ — не деградировать. Отжимался в камере. Но там воздуха мало — сорок отжиманий, и задыхаешься. Четыре-пять подходов за сутки делал. Бегал в прогулочном дворике. По кругу семнадцать шагов получалось, если бежать. По два с половиной километра набегал за прогулку. Читал книги, фантастику в основном, зубрил грамматику немецкого языка, эта книжка у меня с собой была всегда, вспоминал наши ведомственные боевые инструкции и тоже их повторял бесконечно. А вообще первые полгода меня ненависть душила, места себе не находил. Я даже стал сомневаться в том, что все сделал правильно. А потом случился теракт на Дубровке, и я успокоился. Как будто пелена с глаз упала. Я понял, что прав, и успокоился.
— В том смысле, что этих чеченцев надо убивать без разбора?
— Нет. В том, что надо четко выполнять приказы. Почему стал возможен теракт в “Норд-Осте”. Кто-то где-то не выполнил приказ. Там недосмотрел, там поленился, там денег взял от бандитов. А в Чечне какая поговорка: “Спецназ денег не берет”.
— А к делу Буданова вы как относитесь?
— Не знаю. По Буданову я не располагаю всей информацией, поэтому сказать ничего не могу. Но с другой стороны, я не доверяю военной прокуратуре. Меня она ударила в спину, а значит, и с Будановым могли поступить так же.
“Я рука, которая действует по приказу...”
— Вы продолжаете служить. Случись вам поехать снова в Чечню, оказаться в той же ситуации, вы опять поступите так же?
— Я уже не буду командовать группой, это пройденный этап, займу ступеньку повыше. Но если ситуация повторится, постараюсь добиться письменного приказа. Но в любом случае я буду обязан выполнить приказ. Вот представьте армию как единый человеческий организм. Руководитель спецоперации — это голова. А я рука. Очень жесткая рука, которая, не раздумывая, действует по приказу.
— Теперь вы знаете, какой был общий замысел той спецоперации?
— Такой тупой организации спецоперации я не припомню. Этот самый полковник Плотников, по моей информации, вообще военный экономист, такого за всю чеченскую войну не было, чтобы спецоперацией руководил военный экономист. Я не знал, что творится сбоку, сзади, спереди от меня. Взаимодействия с другими частями никакого. Нас там чуть пехота на бронетранспортере не задавила. Я им говорю: ребята, туда не стреляйте, там мы работаем. А они мне отвечают: а вы своим скажите, чтоб они вон туда не стреляли — там мы, а третьи говорят: не стреляйте туда. И так друг другу передают. Слоеный пирог, непонятно, как друг друга не перебили. Если бы операция была подготовлена, то, может, и засада у меня была в другом месте, подорвал бы дерево пластитом, дорогу перегородил естественным препятствием. Жалко, что люди пострадали. Жалко.
— Вы б хоть извинились перед родственниками убитых. Вот прямо сейчас через газету.
— Не могу. Пробовали мы извиняться, не приняли они наших извинений. И сейчас не могу. Это будет воспринято как лицемерие.
Доказательства искренности Ульмана
Если проанализировать хронологию действий разведгруппы специального назначения №513, которой командовал капитан Ульман, станут очевидными многие нестыковки, оправдывающие разведчиков. Присяжные потому и вынесли оправдательный вердикт, что им в течение нескольких месяцев очень подробно рассказывали в суде, как было дело.
Начнем с боевой задачи, которая была поставлена капитану. Суд установил, что ему действительно приказали организовать не блокирование дороги, а засаду в конкретном месте, а значит, подразумевалось, что на этом участке дороги никто, кроме противника, оказаться не может. Здесь ошибка руководителей операции очевидна. Если дорога обычная и по ней может ездить кто угодно, значит, нужна не засада, а блокирование ОМОНОМ, а Ульман со своими бойцами мог скрытно прикрывать омоновцев. Кроме того, руководители могли полностью блокировать село Дай, где, по их предположению, находился Хаттаб, и тогда до засады Ульмана вообще бы никто из мирных не доехал, всех остановили бы на временных блокпостах еще на выезде из села.
Версия обвинения выглядит так, что спецназовцы решили скрыть свою ошибку, и поэтому всех уничтожили, а машину сожгли. Но тогда непонятно, почему они не сделали это сразу, а сначала оказали раненым помощь (этот факт также установило обвинение), а потом еще ждали не менее двух часов и только после этого расстреляли задержанных. Чего они ждали? Очевидно, приказа. И такой приказ поступил от оперативного офицера Алексея Перелевского. Сам он говорит, что передавал приказы Плотникова. Но по версии обвинения, он отдал этот приказ по собственной инициативе.
И вот тут есть серьезная психологическая неувязка. Алексей Перелевский не руководил спецоперацией и не принимал участие в задержании “уазика”, а только обеспечивал связь разведгруппы с руководителем спецоперации. Зачем ему брать на себя такую ответственность и отдавать явно преступный приказ? Ему лично ничего не угрожало, и он никого не убил, ему не надо было заметать следы. Предположим, что Алексей Перелевский все-таки пошел на это просто как заместитель командира бригады ГРУ, чтобы скрыть ошибку своих коллег. Но тогда его действия выглядят крайне нелогично. Зачем он приказывает спецназу в открытую стоять на дороге, досматривать машины, и даже после расстрела людей оставаться на месте? Таким образом, мотив преступления, на котором настаивает обвинение, выглядит несостоятельным. Обвинение говорит, что спецназовцы хотели скрыть свою ошибку, и как будто забывает о том, что при этом разведчики действовали практически на глазах у всей округи.
Если же предположить, что приказы исходили от руководителя спецоперации, то картина выглядит куда более правдоподобной. Предположим, полковник Плотников, осознав, что мирные чеченцы пострадали исключительно из-за скверной организации спецоперации, а значит, по его вине, решил замести следы силами спецназа, а когда этого не получилось — просто отказался от своих приказов, тем более, что они были устными. Логично также предположить, что такое решение руководитель операции не стал принимать в одиночку, а согласовал с руководством группировки.
Будучи вызванным в суд в качестве свидетеля, полковник Плотников выглядел очень неубедительно. В частности, он заявил, что в данной операции группы спецназа подчинялись не ему, а начальнику разведки ОГВ(С), а в его обязанности входила только организация проверки паспортного режима у села Дай. Он не припомнил того, что Перелевский докладывал ему об уничтожении “уазика”, однако допустил, что, “возможно, ставил задачи по блокированию села одной из групп спецназа”. Из слов Плотникова следовало, что у него как у руководителя операции не было никаких полномочий, что выглядит неправдоподобно. Но даже если допустить, что Плотников был не единственным руководителем этой операции, то почему не установлен высокопоставленный офицер, который все-таки отдавал приказы Ульману, тот же начальник разведки ОГВ(С) или еще кто-то?
А доказательством искренности самого Ульмана служит тот факт, что он выполнил не только преступный приказ, преступность которого не была для него очевидной, но и два других приказа, — организовал досмотр проезжающих машин и не сменил место дислокации даже после того, как один из задержанных сбежал. Эти два последних приказа явно угрожали жизни Ульмана и жизни его бойцов. И тем не менее Ульман их выполнил.
Кстати, никакого результата этой спецоперацией группировка не добилась. Позже выяснилось, что Хаттаб со своими головорезами покинул село еще накануне.
“Нет сомнений, что совершено злодеяние...”
Сразу после вынесения оправдательного приговора главный военный прокурор России заявил: “Ни у кого в России и у тех, кто интересуется этим делом за рубежом, нет никаких сомнений в том, что совершено злодеяние. То, что суд присяжных оправдал действия Ульмана и его подчиненных, к вопросам правосудия не имеет отношения. Речь идет о совести, о правосознании россиян”.
Военная прокуратура намерена все-таки посадить Ульмана, и если обвинению удастся обжаловать приговор, то многое будет зависеть от того, какую позицию займет прокуратура. Если присяжные в третий раз оправдают спецназовцев, суд превратится в фарс и ситуация зайдет в тупик.
Попробуем разобраться, что произошло. Считается, что “дело Ульмана” продемонстрировало всему миру жестокость отдельных российских военных по отношению к мирному населению. Однако это дело принципиально отличается от других злодеяний типа “дела Буданова” и массы ему подобных. Спецназовцы находились на боевой задаче, были трезвы и не допустили никакой самодеятельности. Ульман послушно действовал в рамках целой системы, не отступая от ее требований ни на йоту, и невольно продемонстрировал всем, что может случиться, если беспрекословно выполнять приказы этой системы. Фактически “дело Ульмана” показало, насколько опасен для нашей армии дисциплинированный воин, готовый выполнить любой приказ. Опасен потому, что этот приказ порой оказывается бесчеловечным и глупым. Ульману бы наплевать на приказы начальства и не выполнять свой долг с таким рвением, и все бы обошлось. Разведчики спокойно пропустили бы “уазик”, так как вышестоящие командиры использовали их явно по-дурацки, заставив исполнять две взаимоисключающие задачи — блокирование дороги и засаду. И, уж конечно, никогда бы не стали просто так расстреливать безоружных. Разведчики бы втирали очки своим командирам по рации, а сами бы действовали автономно, заботясь не об общем замысле руководителя, а исключительно о собственной безопасности. И тогда бы преступность и бестолковость высоких приказов компенсировалась их невыполнением. Но, на беду, разведчики оказались настоящими военными, мощным и холодным оружием в неумелых руках.
И присяжные это поняли. Поэтому они не хотят наказывать разведчиков.
Россия меж двух мятежей
Но куда девать шестерых убитых? Кого наказать за это? Ведь если это убийство останется безнаказанным, то можно считать, что все усилия федерального центра по установлению относительного порядка в Чечне оказались напрасными. Все эти референдумы, выборы, восстановления, компенсационные выплаты. Госсовет Чечни требует отменить оправдательный вердикт, президент республики Алханов называет его незаконным, вице-премьер Кадыров говорит, что присяжные “возбудили в обществе мысль о полной слепоте закона...”. Но дело даже не в официальной реакции чеченских властей. Если российский суд оставит безнаказанным это убийство, то в руках у еще действующего террористического подполья окажется мощный идеологический козырь, который позволит им вербовать в свои ряды новых членов из среды чеченской молодежи. Полуторатысячный митинг прошел в Грозном сразу после вынесения вердикта присяжных. Тут древний обычай кровной мести может быть умело использован бандитскими пропагандистами. Вряд ли бандиты сумеют достать профессионала Ульмана, но дело даже не в нем. Оправдательный вердикт выносили присяжные, то есть представители российского общества. А значит, это общество и является кровным врагом чеченцев. Значит, если виновных не наказать, то уже, казалось бы, подавленный вооруженный мятеж в Чечне может вспыхнуть с новой силой. Все это понимают, и можно предположить, что на Эдуарда Ульмана существует политический “заказ”. Поэтому и главный военный прокурор, забыв, что он юрист, утверждает, что суд присяжных “не имеет отношения к правосудию”.
Но если власть после двух оправдательных приговоров все-таки посадит Ульмана, будет еще хуже. Власть противопоставит себя элите российской армии — действующим и бывшим офицерам спецназа ГРУ, высокопрофессиональным диверсантам...
У власти есть только один выход из сложившейся ситуации. Она во что бы то ни стало должна установить человека в Объединенной группировке войск на Кавказе, который отдал Ульману преступный приказ. Будь это полковник Плотников или даже сам командующий группировки. И надолго его посадить. Выяснить, кто спланировал ту спецоперацию таким образом, что засады разведчиков были выставлены на дороге, по которой продолжали ездить мирные граждане, и с позором выгнать его из армии за непрофессионализм. Перетрясти всю группировку и внятно назвать причины, по которым погибли водитель Хамзат Тугуров, лесник Шахбан Бахаев, завуч школы Абдул-Ваххаб Сатабаев, пенсионерка Зайнаб Джаватханова, ее племянник Джамулай Мусаев и директор Нохч-Келойской школы Саид Аласханов, старик семидесяти лет.
Все это кажется невероятным, потому что никакая власть не станет возбуждать уголовное дело против себя. Проще свалить вину на исполнительного капитана и двух его подчиненных, действовавших, как написано в приговоре, “в соответствии с субординацией и ложно понятым чувством товарищества”.
Подсудимые на процессе по так называемому "делу Ульмана" об убийстве мирных жителей в Чечне в своем последнем слове заявили, что, расстреливая чеченцев, они выполняли приказ командования.
"Командиру мы верили. Верили, что данный приказ - это необходимость. Если бы нам был дан приказ нести раненых чеченцев на руках до Ханкалы, мы бы его выполнили", - сказал, в частности, на процессе в Северо-Кавказском окружном военном суде в пятницу один из обвиняемых капитан Эдуард Ульман.
"То, что произошло - это вера в командира, но нас использовали. До сих пор у меня не укладывается в голове, почему гособвинение считает, что мы расстреляли оставшихся пассажиров УАЗа ради того, чтобы замести следы - мы не боялись нареканий командования", - сказал Э.Ульман.
Другой подсудимый - Александр Калаганский сказал, что "приказ о расстреле прошел тройную фильтрацию командования, и для меня было важно его исполнить".
Подсудимый Владимир Воеводин заявил в свою очередь: "Меня всегда учили, что приказ выполняется, а потом обсуждается. Мы жили и действовали по приказу".
Четвертый обвиняемый Алексей Перелевский также не признал своей вины. "Я считаю себя невиновным, моя совесть чиста, и я верю, что справедливость восторжествует".[...]
В качестве подсудимых по делу привлечены капитан Эдуард Ульман, майор Алексей Перелевский, лейтенант Александр Калаганский и прапорщик Владимир Воеводин. Они обвиняются в совершении преступлений, предусмотренных ст.105 УК РФ (убийство), ст.286 УК РФ (превышение должностных полномочий) и ст.167 УК РФ (умышленные уничтожение или повреждение имущества).
Как установило следствие, в январе 2002 года разведгруппа спецназа под командованием Э.Ульмана в количестве 12 человек высадилась в районе населенного пункта Дай Шатойского района Чечни. Здесь, согласно материалам дела, они обстреляли из автоматического оружия УАЗ, водитель которого не прореагировал на приказ остановиться. Сидевший в машине директор Нохчи-Келойской школы был убит, двое пассажиров получили огнестрельные ранения.
По данным следствия, спецназовцы вывели оставшихся в живых пятерых чеченцев и запросили по рации вышестоящее командование о дальнейших действиях. Согласно материалам дела, представитель командования воинской части, действующий в составе группы, А.Перелевский, поддерживающий связь с руководителем спецоперации, передал распоряжение штаба руководства операцией уничтожить свидетелей расстрела автомобиля "УАЗ", сымитировав подрыв автомобиля на фугасе.
Пятеро чеченцев - водитель, лесник, завуч школы и пенсионерка с племянником - были расстреляны из бесшумного оружия. После этого трупы были загружены в УАЗ, который облили бензином и подожгли.
Штандартенфюрер Ульман
Сергей Кисин, Ростов-на-Дону
[...] Военный прокурор Николай Титов, обращаясь к присяжным, сразу обвинил спецназовцев в служебной некомпетентности. Он заметил, что капитан Эдуард Ульман, получив приказ от руководства спецоперацией останавливать и досматривать автомобили у селения Дай, "не принял своевременных мер" по созданию на проезжей части "заградительных мер по задержанию машин". К таковым обвинитель, в частности, отнес размещение фугаса на обочине. Из-за этого, считает обвинение, бойцы не сумели вовремя остановить зеленый "УАЗ", следующий в Дай из Нохчу-Килой, поэтому "стремясь избежать нареканий командования, капитан Ульман отдал заведомо незаконный приказ открыть по машине огонь на поражение". Незаконность этого приказа господин Титов видит в том, что командир разведгруппы не сумел предварительно выяснить, кто именно следует в мчавшейся на приличной скорости машине -- Хаттаб с боевиками или мирные жители.
При этом гособвинитель утверждал, что сам капитан вообще не пытался лично остановить машину и на дорогу не выбегал, как он рассказывал на допросе (см. Ъ от 6 апреля), иначе его бы подстрелили собственные солдаты, открывшие огонь по "УАЗу".
После того как стало известно, что в машине ехали мирные жители, заявил господин Титов, "Ульман понял, что может быть привлечен к ответственности, и доложил об инциденте руководству операцией". В ответ, по версии прокуратуры, он получил от оперативного офицера майора Алексея Перелевского приказ на уничтожение пассажиров машины, оставшихся в живых после обстрела, чтобы замести следы предыдущего преступления.
Таким образом, считает гособвинитель, Эдуард Ульман нарушил положения "Руководства по боевому применению спецназа" и устав внутренней службы, гласящие, что приказы от вышестоящего начальства не должны идти вразрез с положениями Уголовного кодекса РФ, поэтому капитан виновен в организации убийства пяти человек (шестой погиб при обстреле автомобиля).
При этом господин Титов, видимо будучи под впечатлением от вчерашней демонстрации по телевидению лучшего отечественного телесериала "Семнадцать мгновений весны", сопоставил последние утверждения капитана о том, что приказ на уничтожение майор Перелевский передал ему от руководителя спецоперацией полковника Владимира Плотникова, с "мгновенно меняющимися версиями штандартенфюрера Штирлица на допросе у Мюллера".
Тут судья Станислав Жидков призвал присяжных "не действовать по аналогии со Штирлицем, а выстраивать свою собственную логическую цепочку".
Майора Перелевского прокурор обвинил в превышении служебных полномочий, выразившемся в отдаче самовольного приказа на уничтожение чеченцев. По мнению господина Титова, полковник Плотников заявил на допросе, что ему доложили о пяти или шести убитых боевиках, поэтому ему незачем было отдавать приказ на ликвидацию задержанных мирных жителей и уничтожение "УАЗа". При этом ни один свидетель не подтвердил того, что приказ исходил от полковника, но сразу несколько человек слышали, как господин Перелевский передавал его по рации Эдуарду Ульману. По мнению прокурора, майору Плотникову просто невыгодно было приказывать уничтожить "УАЗ", так как, будучи уверенным, что убиты боевики, он бы просто не упустил шанс продемонстрировать прессе результаты спецоперации как доказательство успеха федеральных войск.
-- Подсудимые, расстреляв шестерых,-- говорил прокурор,-- и сейчас готовы искалечить еще одну жизнь -- полковника Плотникова. Они сами заявляли, что "нет человека -- нет проблемы". Для них это не вопрос.
Затем гособвинитель перешел к выводам. По его версии, Алексей Перелевский виновен в подстрекательстве и организации убийства, а также в пособничестве в уничтожении чужого имущества, Эдуард Ульман -- в организации убийства, а его подчиненные Александр Калаганский и Владимир Воеводин -- в непосредственном исполнении преступления.[...]
