СНАЧАЛА СНАРЯДЫ, ПОТОМ ЛЮДИ...
с писателем беседует корреспондент журнала "РОДИНА" Игорь БЕХТЕРЕВ
-- Виктор Петрович, в десятом номере нашего журнала за прошлый год мы
попытались восстановить объективную картину того, что происходило в
России после революции, попытались освободиться от привитых стереотипов
во взгляде на гражданскую войну и ее причины, на цели и действия
противоборствующих сторон. Сейчас хотелось бы так же непредвзято
взглянуть и на Великую Отечественную. Но здесь дело более тонкое. Если в
'период революции и гражданской войны роль большевистской партии в
общем-то однозначна (путем обмана, террора, насилия установить свое
господство), то в период Великой Отечественной войны у партии и у народа
цель оказалась вроде бы одна:
-- Цель, может, и одна, да суть разная. У одних -- жизнь, собственная
кровь, у других -- обман, лукавство, агитация. Да шкуру они просто
спасали свою -- за счет нас! А уж после войны, в сорок пятом, когда такую
славу получили, такое величие, обалдели просто: не знали, сколько еще
народа в лагеря загнать, как наградить себя, чем покормить еще. Они
распоряжались и судьбами, и материальными ценностями, и природой, и
властью. Бездарно распоряжались. А ведь советская власть никогда
коммунистам не принадлежала, их никогда не выбирал народ. Народ к этому
никакого отношения не имел, народ можно было только истреблять, как
скот, пахать на нем, перегонять с места на место, морить голодом,
подрывать поколения, геноцид устраивать. За это сейчас и расплачиваемся.
И опять-таки мы, не они...
Когда к переправе через Днепр готовились, там по берегу, по окопам,
шарились всякие, вплоть до генералов. А уж майоришек шастало,
полковников... Подходят к какому-нибудь узбеку или русскому: давай, мол,
вступай в партию, в самую лучшую в мире, глядишь, и семье поможем в
случае чего. "Да Господи, пиши, конечно!" А чего? Половина уже
предчувствует, что до того берега не доплывет. Пусть пишут, может,
действительно семье помогут, детям... Ну, и писали. А тот, кто сумел
записать полета или восемьдесят человек, непременно орден получал за это...
-- Орден?! Догадывался, что не чисто, но чтоб такое...
-- Ну, конечно! А потом смотришь: у ребятишек этих, коммунистов только
что испеченных, и которые потом все валялись полураздетые на том берегу,
у каждого на шее крестик. Вырезанный из консервной банки, на ниточке.
Потому что на Бога одного надеялись, а не на этих... Что они, впереди
него пойдут, в самом деле? Да такое только в кино советском, в книжках
наших!
А переправа через Днепр... Двадцать пять тысяч входит в воду, а выходит,
на той стороне, три тысячи, максимум пять. Через пять-шесть дней все это
всплывает. Представляете?
-- Но как все-таки быть с этим: "Коммунистическая партия Советского Союза
и ее роль в организации разгрома немецко-фашистских захватчиков"? Это
крепко засело в наши головы... Хотя, когда складываешь воедино
разрозненные факты: истребление руководящих кадров, недооценка характера
современной войны, игнорирование сигналов о подготовке военных действий,
небывалое количество пленных, предательское отношение к тем, кто
оказался за колючей проволокой и на оккупированной территории,
катастрофические потери, формирование целых армий и полицейских корпусов
из числа наших сограждан (чего вообще невозможно представить, говоря о
прошлых войнах), неумелое руководство неизбежно приходишь к выводу, что
войну мы выиграли только чудом. И уж во всяком случае, невзирая на
"организующую и мобилизующую силу партии".
-- Какая там "организующая и мобилизующая"! Если бы нами руководили и
командовали только политотделы, мы бы проиграли войну за полтора месяца.
Они и руководили -- вплоть до Смоленска. Там, в окружении, генерал Лукин
нечто вроде переворота устроил -- то ли отстранил их, то ли в атаку
вместе со всеми погнал. Вот уж они тут повоевали!
Первые наши контрудары, первые наши успехи -- это потому, что перестали
их слушать. Ведь они барствовали на фронте -- не способные ни к чему,
разнежившиеся, в словах утопшие, в самовластии, в уверенности, что могут
всем распоряжаться. Мы на передовой -- сорок -- пятьдесят человек в роте,
кожи на ладонях не осталось -- работаем, а у них там девки -- ядреные
такие б... У нас начальник политотдела бригады, который ни разу на
передовой не был, семь девок за войну обрюхатил, вот его подвиги.
Уже после войны, в Ленинграде, спрашиваю у одного генерала (он седой
весь, и я уже седой): "Алексей Кондратьич, а почему это у нас начальник
политотдела на передовой не был?" А он отвечает: "А на хрена он тебе там
дураку, сдался? Да это я его не пускал туда. Ведь он приедет -- ему надо
блиндаж рыть, да в три наката, а вас там пятьдесят человек вместо ста
двадцати. У вас же короста на плечах, руки до костей стерты, а вы
копаете..." -- "Ну,-- говорю,-- тряпкой обернешь и копаешь".-- "Вот. А ему в
три наката блиндаж да двух часовых в придачу. А потом он вас еще и
обожрет, жиры все ваши слопает...".
-- То, о чем вы рассказываете, тем более странно что для партии военное
положение -- с его казармами, приказами и прочей чрезвычайщиной -- было
как бы естественной средой обитания... Что же случилось?.
-- То, что Сталин и его выкормыши бездарно начали войну, бездарно ее
провели и бездарно завершили, в результате чего народ подвергся
невосстановимому насилию, как оказалось. Кстати говоря, вы знаете цифру
наших потерь в Великой Отечественной войне?
-- Сейчас вроде бы принято называть 27 миллионов человек вместо прежних
20 миллионов.
-- Нет, 47 миллионов, считают знающие люди... Это же надо! А как воевали?
Погнали нас -- и сразу: "Сливай горючее! Пали! Бомби!" И по чужим, и по
своим, если свои в окружении... Весной 44-го года, в огромнейшую
слякоть, мы на себе тащили орудия, на себе тащили машины, окружая 1-ю
танковую армию. До этого били мы ее, голубушку, всю зиму. То мы ее
окружим, то она нас. А сколько было там, внутри нее, "котлов" наших! Под
Каменец-Подольским остатки армии все-таки прорвались. Да, они потеряли
все машины, боевую технику, массу людей, но ядро армии сохранилось, и
уже в Польше она нас встретила отмобилизованной, отлаженной, как
положено у немцев, да и не пустила нас в Словакию. Специально для
уничтожения 1-й танковой армии был создан 4-й Украинский фронт.
Специально! Ведь это только подумать надо, как мы разбрасывались. Фронт,
штаб фронта... А кто там? Там доблестный Петров, любимый полководец
Владимира Карпова, командовал. Бездарно! Две армии -- 52-я и 18-я --
составляли фронт, и эти две армии должны были уничтожить одну.
Уничтожали всю зиму, но так и не уничтожили. И на Дуклинском перевале
она остановила нас, т. е. 4-й Украинский фронт. Потом ему уже стали
помогать левый фланг 1-го Украинского и правый фланг 2-го Украинского
фронтов. Огромнейшая сила -- и ничего не сделали, положили 160 тысяч человек.
Да, командование -- из рук вон. Но это надо еще помножить на нашу Россию,
на наше раздолбайство, нашу необязательность, нашу халатность. Ведь к
нам в тыл пройти немецким разведчикам ничего не стоило: как хотели, так
и шлялись. Был случай, когда с одного места немцы семь человек "языков"
взяли перед самым наступлением. Везде части, техника, люди -- плюнуть
некуда. И все спят... Сколько приказов разных было: не спать на
передовой, шляться будут -- не пропускай! А как не пропускай? Ну, вот они
идут, ведро картошки тащат. "Стой, б...!" -- "Чего стой?" -- "Ну стой!" --
"Чего стой, чего ты?" -- "Стой, говорю, нельзя тут ходить!" -- "Вот твою
мать... А кто сказал, что нельзя?" -- "Стой, б..., назад!" -- "Да чего?
Картошку идем сварить!" -- "Нельзя!" -- "Счас, курва, винтарь сыму, как
вдарю -- враз лапы кверху загнешь!"... Ну, пропустил этих, потом другие
идут, коня ведут раненого добивать, там третьи, четвертые, еще и еще.
Вся передовая шляется, кормится, ворует, ищет что-то. У всех свои дела.
К сорок четвертому году на передовой и мастерские работают, сапоги на
заказ шьют: один в танке или в самолете кожу с кресел ободрал, второй у
офицера седло стрельнул на подметки, третий шпильки делает, четвертый
бересту добывает -- сапоги-то сооружение сложное. А ты за них дежуришь,
копаешь, то, другое...
-- Но ведь победили?
-- Потому что научились рассчитывать только на себя. И уже в 44-м году на
батарее в каждой машине 15--20 снарядов под всякой ерундой было спрятано.
Там же и горючее, и запчасти, и полборова, там у старшины портянки
свежие, мешок крупы, картошка. И все об этом знают, да хрен найдут, а
найдут -- не выдадут. И это при том, что с 43-го года товарищ Сталин
играл в порядок: каждый день донесение о наличности горючего, снарядов,
людей. Меня всегда поражало, что люди в списке стояли в конце. Сначала
снаряды, горючее, а уж потом люди...
-- Знакомый мотив... Но раз отчетность и всяческая писанина -- а на
фронте, думаю, и поважней дела были -- стало быть, наверняка липа,
отсебятина, приписки...
-- Не всегда. Пристрелка реперов -- здесь особенной липы нет. Но в
большинстве случаев конечно же филькина грамота. "Ну, напиши
чего-нибудь",-- это командир писарю. А писарь: "Да пошли они..." -- "Пиши,
пиши!" Вот так... А ведь снаряды прятали и возили с собой не от хорошей
жизни. Вот тот же командир батареи. Высунули его на прямую наводку с
парой снарядов, считай, голым. Через 5 минут трах-бах -- орудие колесами
кверху, расчет погиб. Значит, нужно надеяться на себя. Вот и начинали
приспосабливаться. И прятали, и приписывали. Скажем, на пристрелку
реперов дается три-четыре снаряда. Он расходует два. Кто его проверит? И
на схеме все верно: четыре снаряда. Я понимаю: из-за того, что он
израсходовал не четыре снаряда, а два, стрельба потом будет не такой
точной и, возможно, несколько человек зазря погибнут. Но и его понять
надо. У него орудия, у него личный состав, ребятам копать, а у них кости
выступили, как у колхозной лошади,-- надо им мясо поесть, хлеба. Вот они
и возят все с собой.
-- Выходит, людей ставили в такие условия, что им, чтобы выжить, нужно
было лгать, изворачиваться, других под пули подставлять?
-- Война, конечно, развращает, Любая война. Но растление народа началось
раньше, еще со времен коллективизации. Справка нужна? Дай такому-то
маслица. Уполномоченному сунь, чтобы меньше налог брали. А ребятишек
куда-то пристраивать, в ФЗО там, тоже надо давать... Все время эта
купля-продажа идет.
И вот так, постепенно, к этой власти и приспособились. Народишко жуликом
стал, крохобором, вором. А в войну, на фронте, все и выперло во всей красе.
Хотя удивительные были вещи, удивительные! Наши десантники, которые к
немцам в тыл высаживались, часто привозили оттуда, с оккупированной
земли, деньги: это деревенские жители, замордованные немцами, последние
копейки отдавали в фонд обороны. Один поп принес к самолету полный куль
денег -- у паствы насобирал да свои приложил... Ну, попа, конечно, потом
загребли: мол, служил немцам. Да, он при немцах работал, но служил-то
людям -- утешал, отпевал, веру поддерживал.
-- А как менялись ваше личное восприятие войны, ее оценка и осмысление --
и первых месяцев, и всех последующих, и, наконец, победа, размышляя о
которой не знаешь -- радоваться или плакать.
-- О первых месяцах я знаю только понаслышке -- я же с двадцать четвертого
года, в сорок втором призвался, а на фронт попал весной сорок третьего.
На Брянский фронт, который наступал во фланг курско-белгородской
группировки немцев. Вероятно, мыслился грандиозный, как всегда, план:
окружить, отсечь... Но немцы после Сталинграда, после 6-й армии, не
больно-то поддавались, сами норовили отсечь, им это лучше удавалось.
Особенно под Харьковом, там они шесть наших армий окружили, девятнадцать
генералов в плен взяли -- потому что те наступают сзади, зато отступают
спереди... Сейчас не публикуют ничего об этом, все кричат: б-я армия,
6-я армия! А скажешь им: шесть армий,-- наши маршалы сразу: "Ну и что?
Наши армии махонькие: что их одна, что наших шесть. И вообще все это
требует проверки, уточнений, подтверждений..." У нас всегда -- чуть ты
коснешься наших потерь, тут же требуются точные данные. А вот когда они,
маршалы наши, врут-брешут, тогда никаких подтверждений и доказательств
не нужно. И вот появляется главный вояка на войне -- начальник
политотдела 18-й армии, бездельник и форсун, и славит себя без стыда и
совести...
Ну, а восприятие войны, ее оценка -- это все очень трудно словами
объяснить. Ведь пока доживаешь до оценки -- столько всего насмотришься.
Первый раненый, первый убитый, первая артподготовка, первый обстрел...
Все это непередаваемо сложно. В романе-то, может, я еще что-то сделаю,
передам -- какой-то отзвук, какой-то отблеск. А так вот рассказать... Ну,
как, допустим, объяснить такую глупость: когда началась наша
артподготовка, когда это все загудело, заколошматило, первая мысль
(никогда ее не забуду): вот бы мою бабушку сюда...
-- Почему?
-- Вот и вы: почему? Оно и смешно, и глупо, но вот попробуйте объяснить
почему. Вы не знаете, я не знаю, и никто не знает. Это необъяснимо.
Война вообще вещь необъяснимая. Хотя у нас о войне все всё знают, все
объяснят. Но мы о ней правды не знаем и узнаем, думаю, не скоро...
-- Виктор Петрович, чуть раньше, говоря о наших потерях, вы назвали 47
миллионов вместо 27. Я не стал спорить -- мы. же не альпинисты, чтобы
хвастаться покоренными вершинами. Да и 27 миллионов -- это страшная
цифра, и 20 миллионов -- тоже. Но ведь это только погибших! А сколько
калек, сколько нравственно изувеченных, сошедших с ума, умерших от
войны, но после победы, сколько не вернувшихся в Отечество, сколько
репрессированных за неосторожное слово и чужие грехи? Тут цифра будет
куда круче! И она никак несопоставима с потерями Германии, воевавшей на
все четыре стороны света: на западе и на востоке, в Норвегии и в Африке,
высылавшей субмарины к американскому континенту. Такие потери не только
от неудовлетворительного командования, они -- свидетельство качественно
иного отношения к народу, к человеку вообще...
-- А сельские жители, особенно вдовы, над которыми после победы просто
расправу учинили: не позволяя им выбраться из обезмужичивших сел,
забирая у них все, вплоть до последней картошечки, до зернышка, зная,
что это выморит села. Что, уж настолько разве не хватало ума, чтобы
понять такое? Да они уже при мне начали издыхать, села-то, я ведь долго
работал в газете, ездил, видел! В этом смысле Гитлер может служить
укором нашим правителям. Да, он расправлялся с коммунистами, как и
Сталин с оппозицией, впрочем, но он никогда не трогал свой народ --
наоборот, радел за его укрепление, прославлял, обогащал. В Германии
чтили жизнь и достояние. А отношение к народу у нас... Ну, какое
отношение у мясника к скотине?
-- Помните борьбу с космополитизмом? Принято считать, что началась она
где-то в конце сороковых годов и велась в основном с интеллигенцией. Но
думаю, что это только отголосок. Настоящая борьба началась в тот день и
час, когда Красная Армия перешла границу Советского Союза и вступила в
Европу, а пик ее пришелся на массовое возвращение из Германии уцелевших
военнопленных и остарбайтеров, которые, так сказать, изнутри познали
буржуазную жизнь и могли теперь сравнивать, анализировать, делать
выводы. В сущности, это были первые наши диссиденты из народа, и острие
антикосмополитической кампании (пусть она и не имела пока этого
названия) было прежде всего направлено против них.
-- Конечно. Необходимо было убирать тех солдат, тех вольнодумцев, которые
своими глазами увидели, что побежденные живут не в пример лучше
победителей, что там, при капитализме, жизнь идет гораздо здоровей и
богаче... Я сам, еще живучи в Игарке, верил, что когда наши Западную
Украину освободили, то они ее действительно освободили. Ведь такая
пропаганда велась! Но больше всех слов меня убедил рассказ о том, что
люди там живут столь скудно, что приходится одну спичку на четыре части
делить. Убила меня эта спичка... Стали и мы здесь пробовать колоть наши
спички, но нам их даже пополам расщепить не удавалось -- ломаются,
головка отлетает. А там аж на четыре части. Ой, бедные люди! Потом, уже
в войну, когда сами наступать туда стали -- мамочки мои! В каждом
хозяйстве бетонированные дворы, своя колонка, кафельные печи, все
прибрано, чисто, скот справный, хохлушки справные, хохлы... "Так вот мы
кого освобождали!"-- думаю... Ну, насмотрится вот такого солдат, вернется
в родное село, поглядит на тараканов, на детишек голодных да и
выскажется... Как с такими бороться? Только уничтожать. Вот и стал
товарищ Сталин губить тех, кто ему шкуру спас.
-- Значит, не было справедливости?
-- Какая справедливость? Справедливость единственно где была, так это на
передовой, на самой-самой. Сейчас пишут: комиссары тут, артисты в
окопах, газетчики, фотокорреспонденты. Да ничего подобного! Спросите об
этом у настоящего честного фронтовика, у кого мозги еще не свихнулись.
Никаких комиссаров, никакого НКВД, никаких следователей, которые в кино
по окопам лазят. Да они обделаются еще на подходе к передовой! Никого
там из них не было, там самый главный был Ванька-взводный с засаленным
пузом -- бегает с пистолетом, матерится... Ну, и где-нибудь поблизости
командир роты. А командир батальона -- это уже барин, ему отдельно кушать
подано и все такое...
Вот здесь была справедливость, вот здесь была свобода. И это меня
потрясло. Уж здесь говорили чего хотели и делали чего хотели. И Бог им
судья.
-- В старой армии, в каких бы войнах и походах она ни участвовала, всегда
ощущался свет какой-то нравственной идеи: вера. Отечество, царь...
-- Да Бог был, Бог! Комиссара заменял священник. А перед священником не
забалуешься. Священник, все верили, живет праведно. И священники-то, в
большинстве своем, и не позволили бы солдата объедать. И хамить бы ему
напрямую не позволили, и напрямую врать. Да дворянский офицер и не стал
бы -- ну, не мог он, не так воспитан... Конечно, царскую армию, в которой
служили по двадцать пять лет, тоже идеализировать нельзя. Но священник
на войне -- это вам, конечно, не комиссар.
-- Л была ли такая нравственная идея у нас, в нашей армии? Понимали ли вы
-- среди всей лжи, неразберихи, грязи, несправедливости, -- что воюете за
Родину? Или только за вторую часть знаменитого символа веры: "За Родину,
за Сталина"?
-- Чтоб орали "за Родину, за Сталина!"-- такого не помню. Благоговение
какое-то, трепет -- это было. Как же нам без Бога? Вот и заменили. А чтоб
орать... Нет, там не до этого, там жизнь серьезная. Да и вообще война --
не предмет для каких-то спектаклей. В самом деле, все взрослые люди, все
попали в такую обстановку, где нет надобности представлять что-то,
выламываться, строить из себя. В запасном полку, может, кто и скажет:
"За товарища Сталина!"-- то, чему его еще в колхозе выучили,-- а на
передовой-то что? Там сидит какой-нибудь боевой старшина, скалит
железные зубы: давай-давай, мол, загни еще чего-нибудь!
Ну, а нравственная идея... Была, разумеется. Но не коммунизм, не
коммунисты -- их всегда ненавидели, презирали, боялись... Воевали,
думали: вот победим -- полегче станет. Надеялись на перемены. Обманули...
-- Знаете, я человек сугубо штатский, и обсуждать, оценивать решения и
действия профессиональных военных не могу. Конечно, такие неимоверные
потери заставляют задуматься о степени их профессионализма ...Но меня
более интересует психология их поведения, их отношение к солдату. Были
ли среди них такие командиры, которых можно было бы, как в старину,
назвать "отцами"? Отцы командиры, которые горой за своего солдата -- и
перед неприятелем, и перед собственным начальством.
-- Нет, среди высшего командования не было. Все они -- достойные выкормыши
Сталина. Большинство из них совершенно не считались с потерями и
совершенно не понимали, что такое человек, солдат. И когда я читаю
где-нибудь, как они разливаются в любви к солдату, я содрогаюсь. Или они
в самом деле не понимают ничего, не понимают, что они-то больше всего и
виноваты перед солдатом, или это цинизм.
Но у солдат любимцем, я думаю, был Рокоссовский. Он посидел в тюрьме,
пострадал, он был красивый, обаятельный... Что касается меня лично, то я
все-таки Конева Ивана Степановича предпочту любому другому. Все-таки он
аккуратнее был. Я думаю, что он даже маленечко, немного (не дано это
нашим полководцам, не из той они породы), хоть краем, но зацеплялся о
нас мыслию. Во всяком случае, и кормили получше, и снабжали, и уж так
убойно и куда попало не гнали, медалишки выдавали, отстирываться
позволяли...
Но вот возьмите немцев. Мы все говорим: немцы такие, немцы сякие. А у
немцев женщин на передовой не было, детей тоже. Это в Берлине нас пацаны
ихние стали охаживать, так то уж народная война началась... А самое
главное, они всю войну давали отпуска солдатам. Десять дней на передовой
-- и все, больше нервная система не выдерживает. Я вот был крепкий
парнишка -- деревенский, фэзэушник, детдомовщина, не избалован, умел
приспосабливаться. Но на исходе восьми-девяти дней меня, как правило,
или ранило, или что-нибудь со мной приключалось. Нельзя человека держать
здесь столько, это уже не боец, нужно отпускать его, чтоб очухался. И
немцы это понимали. Уж как трудно было им в сорок четвертом, отступали,
а все равно давали отпуска солдатам.
Кроме того, у них не было этих изматывающих проблем: отдохнуть,
постираться... У них на кухне, в госпитале -- везде был порядок. У них не
крали. Да, у немцев унтер-офицер имел право застрелить солдата. Но он не
пользовался им, это у нас какой-нибудь дурак напьется пьяным -- и
застрелит. Отомстить захотел, или не так взглянул на него, или еще
что-нибудь.
-- Отец обмолвился как-то... Я, правда, почему-то стеснялся расспрашивать
его о войне, но иногда заходил разговор... Так вот он сказал, что у
немцев в окопах, на передовой, было постельное белье. Меня это потрясло.
Ведь классика, можно сказать: боец, прикорнувший на дне залитого окопа,
шинелишка, воротник поднят, руки в рукава.
-- Верно, все одеяла мы брали у них. А у нас и в запасном полку -- в
запасном, не на передовой!-- на голых досках спали. И не от бедности.
Просто за людей не считали, не привыкли считать. Сгоняли, как скот,
гнали, как скот, и держали, как скот. Как пошло это с революции, с
гражданской войны, с коллективизации, с бараков, так и идет... Пригоняют
сюда на Енисей спецпереселенцев, приказывают: "Обживайтесь!". Надо снег
раскапывать, землянки рыть, а ничего нет. Дети мрут, детей в снег
хоронят, их тут же, на глазах матери, песцы да лисы съедают... Чего мы
хотим теперь, какой человечности, какого милосердия? Это же четвертое
поколение уже! Если вот мы от второго поколения -- я, видимо, принадлежу
к третьему -- еще что-то взяли, сумели взять, вопреки всему, то теперь-то
ведь уже четвертое поколение! Им-то от кого было взять?
-- А пятое поколение, если пользоваться вашей шкалой? Сегодняшние школьники?
-- А эти совсем будут без руля и без ветрил. Будут они друг друга любить,
будут бить, будут, как в пещере, отбирать сильный у слабого...
Тут мне знакомый из Абакана рассказывал. У них в одном доме старуха на
первом этаже умерла. Открывала дверь, упала и умерла. Пришел милиционер,
дверь опечатал, перешагнул через старуху и ушел. Целый день вся
пятиэтажка, весь подъезд -- то на работу, то с работы, кто в детсад с
детьми, кто в школу -- перешагивают через старуху -- и дальше, по своим
делам... Ну, чего же еще? Куда же еще? Все, это край... И наши внуки,
дети ваши, они же на такой агитации воспитываются, а не на призывах.
Ничего не проходит даром, все отзывается рано или поздно. Вот и
отозвалось. И война, и бараки, и коллективизация.
-- Никогда не верил в норманнскую теорию о призвании варягов на Русь. Но
теперь, от отчаяния, что ли, глядя на все, что творится с нами, с
державой нашей, подлая такая мысль закрадывается: а может, в варягах
наше спасение?
-- Вот сейчас идет эта борьба за Курильские острова. Да отдайте вы их
японцам! Они их вылижут, вычистят, превратят в сад, как Южную Корею, и
вам же потом будут поставлять хлеб, рис, овощи, рыбу... Вот, кстати, две
Кореи рядом: одной командуют японцы, другой -- гениальный вождь и
учитель. Так одна процветает, а в другой собак едят.
-- У нас и поближе есть пример: бывшее княжество Финляндское, составная
часть Российской империи, С одной даты начинали, от одного и того же
колышка пошли, только разными путями. Не думаю, что при нашем
потенциале, при наших ресурсах мы бы сейчас жили хуже финнов.
-- Я когда с ними встречаюсь, разговариваем об их и о нашей жизни, они
смеются: "У нас же белая гвардия победила!" А у нас -- красная... О чем
тут спорить? Все уже ясно, все очевидно... И в Сибирь китайцев надо
пустить -- пусть работают вместе с нашими, поучат немного, землю
облагородят. Глядишь, и нам чего-то продадут, помидоришки какие-нибудь,
хлебушек испекут, штаны починят.
-- Что же, выходит, мы обречены -- несмотря на победу?
-- Я не могу так сказать, это грех большой -- так сказать...
-- Виктор Петрович, а если представить, что не случилось у нас революции
и всех прочих вытекающих из нее бед и Россия по-прежнему развивается
естественно, последовательно проходит все положенные эпохи и стадии, не
путая их и не пропуская... Как бы в таком случае складывались
обстоятельства?
-- Начнем с того, что войны этой просто-напросто бы не было. Уже та,
первая мировая война, была, возможно, последней. Все-таки она многому
научила человечество, начиналось какое-то образумление, движение к
содружеству, к сотрудничеству -- уж такая она была тяжелая. Это мы
только: "А, империалистическая!"-- и все, вопрос закрыт... Да и Россия
была бы другой. Не исковерканная большевиками, не ослабленная голодами,
раскулачиванием, всевозможными чистками, а мощная цветущая держава. Я
для себя лично делаю такой вывод: новая Россия, такая, какою нам не дали
ее узнать, начиналась со столыпинских реформ, со строительства
Транссибирской магистрали, с демократизации и развития общества.
Прибавьте к этому физическое здоровье и чистоту народа. Еще немцы
поражались, когда девчонок наших гоняли в бардаки солдатские, в лагерях
изгалялись, что из десяти восемь-девять были невинны. Да и из парней
погибших около восьмидесяти процентов не вкусило греха...
Да, народ был нравствен и целомудрен, целен, доверчив. И оставался таким
еще долго, несмотря на все испытания. Ведь в бараках невинность-то
сохраняли, в Игарке какой-нибудь, это же тяжело несусветно! И я думаю,
что при нравственном потенциале нашего народа, при его физической
крепости (народ молодой, на взлете) Россия занимала бы сейчас ведущее
положение в мире и была бы как донор для всех других народов. И в
нравственном отношении, и в экономическом, да и в сфере культуры -- тут
XIX век дал нам такой разгон, что только бы развиваться. А мы сразу, с
таких-то вершин, бухнули себя в какую-то ямину.
Мне будут говорить: а как же, мол, ракеты, космические корабли?.. Да
бросьте, это тоже все было бы. Да и не одними коммунистами сделано. А
чтоб в космос-то летать -- для этого ограбили, раздели, доконали и народ,
и всю экономику.
-- Но, может, когда-нибудь случится так, что большевики сойдут со сцены,
уступят место другим, трезвым и деятельным? Не сами, конечно, а в
результате объединенных и согласованных усилий всего народа... Возможно
ли тогда возрождение, как сейчас говорится? Впрочем, я употребил бы
иное, более подходящее для нынешнего состояния слово: выздоровление. Для
начала выздороветь хотя бы...
-- Ну, просто так они с нас не слезут. Они как энцефалитный клещ:
впились, зарылись, отравили мозг, организм парализовали. И погибнут
только вместе с народом: подымут войну какую-нибудь, гражданскую или еще
какую, но обязательно кровопролитие устроят. Они не могут, не способны
признать свое поражение и добровольно отказаться от власти. Это люди
настолько мелкие, настолько ничтожные и тщеславные, ну как им без
власти? Без нее куда им, на что и кому они годны? Вот сейчас некоторые
из них и готовы бы внутренне к переменам, а подкорка не дает, не пущает.
Те же, кто действительно хотел перемен, из компартии вышли. И вышли все
порядочные люди.
А выздоровление... Если и возможно, то только чудом. Только чудом. И
ведь мы-то с вами уже никогда не выздоровеем. А ребятишки не готовы,
ребятишки учиться не хотят, ленятся, никакой тяги к
самосовершенствованию, к саморазвитию. Внушениям они не поддаются, как
поддаемся мы, очень взвинчены, слабы мускулами, трусоваты. Единственное,
что у них развивается и прогрессирует, так это корыстолюбие,
отъединенность, злоба, зависть -- как раз те качества, которые были
совершенно несвойственны русскому народу, а только приписывались ему его
ненавистниками. В малой степени все это, конечно, присутствовало, но
такого, как сейчас, даже представить было невозможно.
Мы сами не понимаем, насколько далеко продвинулись навстречу своей
гибели. Быть может, поэтому-то и стараются сейчас не открывать всей
правды о том, в каком положении мы находимся,-- для того, чтобы хоть
какие-то иллюзии под видом идеалов сохранить. А иллюзии удается удержать
только у пенсионеров, только они еще верят: Ленин, партия,
социалистический выбор...
-- Но -- если, вдруг, все-таки?
Нет, они нас в покое не оставят. Мы согласны отдать им лучшие наши
области: пожалуйста, поезжайте! Забирайте своих прихвостней и холуев,
забирайте девок, имущество, забирайте капиталы, которые вы заработали не
сея и не паша, устраивайте там автономию, объявляйте суверенитет и
работайте, стройте свой коммунизм, научите нас, бедных, что это такое. А
мы уж как-нибудь. Только отпустите вы нас, хоть ненадолго от цепей-то
освободите!.. Но как бы не так!
<<<