День добрый!
>Порывы к вожделениям, или о "выборе слов" для basic instinct.
>Цепочка сonatus (libido)-> appetitus-> cupiditas
>1) дефиниции основных аффектов
>2) операционная схема праксиса
>3) выбор слов
>4)категории conatus и appetitus (статья Майданского)
>5)приложение,или об исчислении страстей на вебе
>--------
Согласен, что (до определенного момента) брать в качестве исходных понятий – будь-то деятельность, поведение ли это либо общение – для характеристики человеческого взаимодействия не столь важно. А вот попробуйте (может, еще раз) наположить (расположить) свой "контур" так, чтобы по нему очертить (из него вытянуть) категории, связанные с побуждением к действию, причем, показав как происходит тот скачек, когда потребности низшего порядка переходят в высшие (все равно в логике, онто- или в социогенезе ).
С уважением, М.З.
М.Згурски сообщил в новостях
следующее:91880@kmf...
> День добрый!
> >Порывы к вожделениям, или о "выборе слов" для basic instinct.
> >Цепочка сonatus (libido)-> appetitus-> cupiditas
> >--------
>
> Согласен, что (до определенного момента) брать в качестве исходных
понятий . будь-то деятельность, поведение ли это либо общение . для
характеристики человеческого взаимодействия не столь важно. А вот
попробуйте (может, еще раз) положить (расположить) свой "контур" так,
чтобы по нему очертить (из него вытянуть) категории, связанные с
побуждением к действию, причем, показав как происходит тот скачек, когда
потребности низшего порядка переходят в высшие (все равно в логике,
онто- или в социогенезе ).
Для этой развертки необходим разбор (вычистка) критического
пункта,который мной там упомянут. Спиноза ,что главное, выработал
альтернативу трансцедентальной телеологии. Из понимания природы им
устранены"целевые причины". Вместе с телеологией отвергнут
целеполагатель - Бог. Строгая последовательность рассмотрения "действия"
и"побуждения к действию" связана с псоледовательным отрицанием
трансцедентной телеологии. В этом, а не в "материализме" ядро и секрет
спинозизма. Начиная с первых дефиниций. Сущность субстанции - в том что
она "causa sui", причина самой себя. С исследованием понимания такой
причинности связана"проблема целесообразности" в применении и к
действующему-мыслящему телу. Мера самозаконности человека в мире
(степень, в которой "психологическая система" становится маленькой
causa sui данного "мыслящего тела") , связана с его
могуществом-проявляющимся-в действии, potentia-in-actu. Завязанным на
производящей мощи и способности в к действию\по-мышлению( potentia
agendi - potentia cognitiva). Единая способность (см. этимологию -
agito-cogito) под "двумя атрибутами" -протяжения и мысли.
Наконец,еще одно достижение - в развитии концепции свободы, которая
также завязана на эту проблематику.
Повторюсь, система обходится без таких опорных"сущностей", как сознание
и свободная воля, они рассматриваются как подсобные рассудочные
конструкты(ens rationis), но не более. Не как отдельные способности и
сущности. Нэ трэба.
Это критический момент. Его нужно еще аккуратно вентеллировать
И до сих пор это пункт решающей сшибки в споре методологий.
Об этот пункт расшибается и совр.теор.социология. См у Бурдье по поводу
ключевых категорий (стратегия, практичность, практическая схема) и о
непонимании того, что именно_это_ ключевой момент, тоже. Самое начало
самой первой работы, принципы"статистической физики"
поведения. Тексты конечно специфические, их стоит читать на едином
дыхании,это устные выступления,короткие отрывки только вводят в
проблематику и указвают точки сшибки
=====
из Лексикона Бурдье
(дефиниция габитуса)
нужно снять с этого слова наивно телеологические коннотации: поведение
может быть ориентировано на цель, не будучи сознательно направляемым к
этой цели,не будучи движимо этой целью. Понятие габитуса придумано, если
можно так сказать, чтобы дать себе отчет в этом парадоксе.
(вариант перевода)
" понятие хабитус было изобретено ... чтобы дать себе отчет в этом
парадоксе : поведения могут быть ориентированными по отношению к целям,
но не быть сознательно направляемым к этим целям, не движимо этими
целями. "
(" Fieldwork in philosophy ", в "Choses Dites" , 1987 , стр. 20)
" Язык стратегии, который мы вынуждены использовать , чтобы
(показывать) последовательности (действий) объективно ориентированными к
(целям), которые (наблюдаются) во всех полях, не должен обманывать .
Наиболее эффективны те стратегии ( главным образом в полях, поддержанных
значениями незаинтересованности), которые, будучи продуктом намерений,
принадлежащих к имманентной необходимости поля, стремятся к тому, чтобы
подлаживаться спонтанно, без выраженного намерения и расчета, к этой
необходимости.
Иными словами , агент никогда не является полностью началом своей
практики : через намерения и веру, которые в принципе обязательны в
игре, "установленная практическая аксиоматикя поля " проникает до любых
наиболее ясных намерений. Практичность есть то, что позволяет
действовать как следует . "
(отрывки)
1)
мне потребовалось очень много времени, чтобы действительно порвать с
фундаментальными предположениями структурализма (которые я применял
одновременно и в социологии, мысля социальный мир как пространство
объективных связей, трансцендентное по отношению к агентам и несводимое
к взаимодействиям индивидов). Вначале нужно было, чтобы через возврат в
область наблюдения за семьями, за беарнским обществом, откуда я сам
родом - с одной стороны, и за университетскими кругами - с другой
стороны, я открыл вписанные в структуралистский подход объективистские
предположения - привилегия наблюдателя по сравнению с местными
уроженцами, обреченными на неосознанное восприятие. И затем нужно было,
как я считаю, чтобы я вышел из этнологии как социального мира, став
социологом, чтобы некоторая немыслимая ранее постановка вопросов стала
возможной. Я здесь не рассказываю свою жизнь, а стараюсь внести вклад в
социологию науки. Принадлежность к профессиональной группе осуществляет
эффект цензуры, который выходит за рамки институционального или личного
принуждения: есть вопросы, которые не задают, которые нельзя задавать,
поскольку они затрагивают основополагающую веру, лежащую в фундаменте
науки и функционирования поля науки. Это то, на что указывал
Витгенштейн, когда напоминал, что радикальное сомнение настолько глубоко
идентифицируется с философской позицией, что хорошо образованный философ
даже не помышляет поставить под сомнение это сомнение.
- Вы часто цитируете Витгенштейна - почему ?
- Несомненно, Витгенштейн - это философ, который был мне наиболее
полезен в трудные минуты. Это просто спаситель во времена
интеллектуального бедствия, когда нужно поставить вопрос о таких
достаточно очевидных вещах, как <подчинение правилу>. Или когда нужно
сказать вещи достаточно простые (и в то же время почти непроговоренные),
как, например, <практиковать практику>.
- В чем был источник Вашего сомнения в отношении структурализма?
- Я хотел вновь ввести в некотором роде агентов, которых Леви-Стросс и
структуралисты, особенно Альтюссер, старались уничтожить, сделав из них
простые эпифеномены структуры. Я говорю именно об агентах, а не о
субъектах. Действие{[В буквальном переводе с французского -
<действующий ]} - это не просто выполнение правила, подчинение правилу.
Социальные агенты в архаических обществах, как и в наших, не являются
больше автоматами, отлаженными как часы в соответствии с законами
механики, которые им не ведомы.
В более сложных играх, например, матримониальных обменах, или в
ритуальной практике, они привлекают инкорпорированные принципы
порождающего габитуса - такой системы диспозиций, которую можно
представить по аналогии с порождающей грамматикой Хомского с той
разницей, что речь идет о диспозициях, приобретенных в результате опыта,
следовательно, изменяющихся в зависимости от места и времени. Это
<чувство игры>, как говорят французы, есть то, что позволяет породить
бесконечность поступков, приспособленных к бесконечности возможных
ситуаций, которые ни одно правило, каким бы сложным оно ни было, не
может предусмотреть. Таким образом, правила родства я заменил на
матримониальные стратегии. Там, где все говорили о <правилах>, о
<модели>, о <структуре>, немного отчужденно, становясь на
объективистскую точку зрения, на позицию Бога-Отца, рассматривающего
социальных актеров как марионеток, структурами которых служили бы нити,
теперь все говорят о матримониальных стратегиях (что подразумевает
переход на точку зрения агентов, тем не менее без того чтобы делать из
них рациональных <счетчиков>). Конечно же, нужно снять с этого слова
наивно телеологические коннотации: поведение может быть ориентировано на
цель, не будучи сознательно направляемым к этой цели,не будучи движимо
этой целью. Понятие габитуса придумано, если можно так сказать, чтобы
дать себе отчет в этои парадоксе. Таким же образом, факт, что
ритуальные практики есть продукт <практического чувства>, а не некоего
бессознательного расчета или подчинения правилу, объясняет то, что
ритуалы бывают связаны, но той частичной, всегда неполной связностью,,
которая присуща практическим конструкциям.
- Не может ли этот разрыв со структуралистской парадигмой столкнуть Вас
снова в <индивидуалистическую <парадигму> рационального расчета?
В ретроспективе можно понять (а действительно, в реальности
исследования так не бывает) использование понятия габитус (habitus),
старого аристотелевско-томистского концепта, полностью мною
переосмысленного, как способ избежать выбора между структурализмом без
субъекта и философией субъекта.
К сожалению, часто к моим разработкам применяют - и это главнейший
источник всех недоразумений - те самые альтернативы, от которых понятие
габитуса стремится отделиться, а именно, сознание и бессознательное,
объяснение через детерминирующие или через конечные причины. Так,
Леви-Стросс видит в теории матримониальных стратегий форму спонтанеизма
и возврат К философии субъекта. Другие, напротив, увидят в ней крайнюю
форму того, что они отрицают в социологическом способе мышления -
детерминизм и ликвидацию субъекта.
2)
Будучи продуктом инкорпорации объективной необходимости, габитус -
необходимость, ставшая добродетелью, - производит стратегии, которые
оказываются объективно подогнанными к ситуации, несмотря на то, что не
являются ни продуктом сознательного устремления к целям, явным образом
основанным на адекватном знании объективных условий, ни продуктом
механической детерминации какими-то причинами. Действие, движимое
<чувством игры> ,имеет все проявления рационального действия, которое
мог бы нарисовать беспристрастный наблюдатель,, имеющий всю необходимую
информацию и способный рационально ею оперировать. И, тем не менее, не
разум лежит в его основании. Достаточно представить мгновенное решение
игрока в теннис, который неудачно подбегает к сетке, чтобы понять, что
это действие не имеет ничего общего с научными построениями, которые
вырабатывает тренер после теоретического разбора, с целью дать этому
объяснение и извлечь из этого урок. На практике для рационального
расчета почти никогда не бывает условий: время ограничено, информация
неполная и т. д. И, тем не менее, агенты значительно чаще, чем по
случайности, делают то <единственное, что можно сделать>. Это потому,
что, поддаваясь интуиции <практического чувства>, являющегося продуктом
длительного предъявления условий, сходных с теми, в которых находятся
агенты, они предвосхищают имманентную необходимость, существующую в
данный момент в мире.
В этой логике надо заново проанализировать различение одной из тех
парадоксальных линий поведения, которые поразили Эльстера, поскольку они
являются вызовом различению между сознанием и бессознательным.
Достаточно было бы сказать, но на деле это гораздо сложнее, что
доминирующие кажутся отличающимися лишь потому, что, будучи в некотором
роде рожденными в положительно отличающейся позиции, они имеют габитус -
социально конституированную природу - непосредственно подогнанную к,
требованиям, присущим игре, и могут, таким образом, утверждать свое
отличие, не испытывая потребности это желать, т. е. с естественностью,
которая отмечает различия, называющиеся <природный>. Им Достаточно быть
тем, что они есть, чтобы быть тем, чем они должны быть, т. е.
естественно отличающимися от тех, кто должен тратиться на, поиск
различия. Далеко не отождествляемый с отличительным поведением, как это
думал Веблен, с которым, меня ошибочно сравнивает Эльстер, поиск
различия есть отрицание отличительного поведения: прежде всего потому,
что он заключает признание нехватки чего-либо и свидетельство
заинтересованного стремления, и потому - как это хорошо видно у мелкой
буржуазии - что сознание и рефлексивность являются одновременно причиной
и симптомом порока непосредственной адаптации к ситуации, которая
определяет виртуоза. Габитус поддерживает с социальным миром, продуктом
которого является, настоящее онтологическое соучастие, принцип знания
без сознания, интенциональности без интенции и практического освоения
закономерностей мира, который позволяет предвосхищать будущее, даже не
нуждаясь в том, чтобы полагать его как таковое.
Дао vs цель , Восток vs Запад (против телелологии--2)
Восточный ключ.
(Против "западной" телеологии-2)
1)Восточный ключ. "Первые вопросы" Что такое результат и эффект
2) Анти-телеогическая когорта
3) Русские версии китайских иероглифов,или о хитром уме
4) Potentia-in-actu по-китайски
5)Франсуа Жюльен "Трактат об эффективности"
6) Критика схемы "цель и средства"
===================
Pout сообщил в новостях следующее:91931@kmf...
>
> Для этой развертки необходим разбор (вычистка) критического
> пункта,который мной там упомянут. Спиноза ,что главное, выработал
> альтернативу трансцедентальной телеологии. Из понимания природы им
> устранены"целевые причины". Вместе с телеологией отвергнут
> целеполагатель - Бог. Строгая последовательность рассмотрения
"действия"
> и"побуждения к действию" связана с последовательным отрицанием
> трансцедентной телеологии. В этом, а не в "материализме" ядро и секрет
>
> Это критический момент. Его нужно еще аккуратно вентеллировать
>
> И до сих пор это пункт решающей сшибки в споре методологий.
>
>
> =====
1)Восточный ключ
Известные крупные люди,хорошо знавшие концепцию Спинозы,утверждали,
что ей присущ "восточный ключ". Это прежде всего Гегель и В.Соловьев,
которые настаивали на "восточном типе Бога" Спинозы и находили в этом
ключ к самым важным тенденциям его концепции бога-натуры, субстанции,
человека и его свойств . Видимо, с этим связна непростая судьба
конценции Спинозы (как и некоторых других подобных, ) на фоне
евроцентристского мейнстрима западного нового времени.
Под таким углом зрения можно посмотреть на трактовку понятий
"телеологического ряда" в распространенных "восточной" и "западной"
версиях человеческого действия и его эффекта.
Прежде всего встают "первые" вопросы.
Как понимать эффект, результат. Каковы возможные трактовки
"эффективности действия" и к какому"сдвигу"приводит учет альтернативной
трактовки. Каково при этом место "цели" и "средств", каковы возможные
альтернативы этому привычному для нас , само собой разумеющемуся
"западному" алгоритму "достижения результата" - в деятельности типа
управления , в повседневном поведении.. Возможен ли синтез на
современной базе Запад+Восток - не обязаетльно в версии французских и
русских китаистов. Можно двинуть свой - на основе спинозизма. Что
понимать под стратегией....
К этому небольшой комментарий.
2) Анти-телеологическая когорта
"Цивилизационный" срез Восток\Запад в отношении трактовок
действия\эффекта (и телеологии) -это важный, но не единственный разрез.
А-телические (анти-телеологические) методологические разработки имеются
в отечственной физиологии (И.Аршавский, 1982)и теории
эволюции(А.Любищев). Эти авторы писали 20-40 лет назад и их прорывные
подходы теперь подзабыты. Нынче становится в определенных кругах
популярна другая группа работ, их активно продвигают и привлекают для
своих курсов подготовки "корпорации менеджеров" "павловцы" из ЦКП.
(Упомянутая в аннотации программа "Пушкин" - это детище
Павловского-Чернышева. Малявин -мэтр ЦКП).
Известный франц.исследователь-китаист Жюльен, книгу которого можно
найти в сети, не одинок. У нас эту линию представлет один из
первостепенных ЦкПшников китаист В.Малявин .Его работы по темам
стратегического корпоративного управления- на сайте ЦКП,где он давно
ведет мастер-класс. Многочисленные книги Малявина по китайской
цивилизации сейчас весьма популярны. Малявин развивает во многом
аналогичные французским-жюльеновским а-телические подходы к науке
стратегии, привлекает разработки Жюльена, наряду с другими китаистами .
Значительную часть этих работ занимает скрупулезное трактование узловых
категорий многовекового канона, в котром отложилось несколько слоев .
См. пример- в разборе 5-ой главы трактата "Сунь-цзы" такому
скрупулезном разбору подвергннута категория"ши"( у разных западных
авторов - сила, мощь,потенциал. Ведущий советский китаист и автор лучшей
работы о Сунь-цзы Н.Конрад трактует "ши" как "мощь") и парная ей
"цзи"(удар и т.п). Potentia-in-actu, короче. Тесен мир.
3) Русские версии китайских иероглифов,или о хитром уме
Канон относится к науке стратегии, искусству управлять людьми,
армиями, в особом ремесле войны, а не к управлению человеком своими
действиями,поведением и побуждениями и не к управлению мирным социумом
(тем не менее перекличка есть - пример см. ниже). Отсюда специфика (но
и проработанность до афористической четкости) этой "дисциплины". Канон
древний, трактовки старых"иероглифов дело сложное и вариабельное.
Западные слова вместо иероглифов подбирают, перебирая, пробуя на зуб.
Малявинский курс стратегии во многом акцентирует другие моменты и
опирается на несколько иные прочетения, чем французский (Малявин и
академика Конрада , китаиста-восточника номер1, порой критикует, ужас.).
Например, не могу удержаться от еще одного замечания " в развитие"- по
поводу того, как у Малявина выглядит комменты к самому известному
афоризму ,слогану Сунь-цзы "Война -это путь обмана". Перевод и трактовка
ключевого термина "обман" у английского комментатора канона иные, чем
звучат в привычном затертом русском варианте. Обман - deception не
ухватывает важного аспекта китайского термина. И англичанин вставляет
составное ,отсутствующее в английском слово "обман-смекалка". А в
русском такое "слово есть" ( наверно , потому что "устоявшееся понятие"
в житейской практике выработалось, "жопа есть и слово - есть"). По
русски можно сказать одним грубым словом -хитрожопость.
Хитрожопость,хитрость часто в русском ( в пословицах, поговорках)
фигурирует в значении смекалки и "житейского ума" .и просто как
эквивалент ума.
По китаистам же,это "двойное дно" , отраженное в слогане номер 1
Сунь-цзы, означает наличие двойного плана,тени,виртуальной
двойственности в акте действия, то есть существенного признака действия
_как игры_.
У Малявина так же есть примечательное сравнение с эмоциями человека и
указан способ "со-работничанья" с эмоциями в повседневной, а не
военно-стратегической, деятельности
---из Малявина---
Война - это путь {8} обмана.
Комментарии
...
{8} Сунь-цзы пользуется термином, указующим на, так сказать,
бытийственную и даже нравственную значимость упоминаемого здесь
<обмана>, причем эта неизменная основа выражается именно в системе
действий. Напомним, что <путь> в китайской традиции рассматривался как
нечто превосходящее предметное знание или техническое мастерство. Р.
Сойер считает однозначный перевод китайского понятия словом <обман>
неверным и переводит его с помощью сочетания двух слов:
(<обман и смекалка>).
продолжу из Малявина
4) Потенциал
------
подоплека оппозиции, составленной двумя, пожалуй, наиболее самобытными
понятиями китайской стратегии: <потенциала> (ши) и <удара> (цзе, цзи).
Термин ши переводится в западной литературе словами <мощь> (Н.И.
Конрад), <сила вещей> (Ф. Жюльен) {12}, <энергия> (С. Гриффит, Ли Юйжи),
или даже дух. Среди древних философов ему уделяли наибольшее внимание
законники, которые употребляли его для обозначения нелокализуемого и
потому неотразимого воздействия власти государя. Речь идет, по существу,
о потенциале ситуации, создаваемым всей совокупностью <обстоятельств
момента>, - величиной не столько количественной, сколько качественной.
Этот потенциал воплощает силу самопревращения бытия, силу чистого
творчества, и его прообразом в природном мире является вода - стихия
вечнотекучая, не имеющая постоянной формы. Потенциал принадлежит
пространству событийности и в этом смысле воплощает саму природу
человеческого социума в его самом общем, родовом, чуждом
субъективности состоянии. Подчеркнем, что сила-ши есть качество
динамическое, как бы преодолевающее самое себя. Камень, лежащий в яме,
не обладает потенциалом и не оказывает психического воздействия. Камень,
который навис над горным склоном обладает большим потенциалом и внушает
страх. Сунь-цзы, уподобляет потенциал военной диспозиции силе туго
натянутого лука или водного потока - стихии как нельзя более мягкой и
уступчивой, но способной все сметать на своем пути. Такой силой,
разумеется, нельзя пользоваться произвольно, как отдельной вещью, но
мудрец умеет <положиться> (жэнь) на нее. Главное же, потенциал может
возникнуть и реализоваться лишь благодаря игре сил, создающей
пространство стратегического действия.
Очерчивая предельный горизонт социальности, он не существует вне
человеческой практики, но вместе с тем не переходит в ее предметное
содержание. .Искусный полководец, согласно Сунь-цзы, полагается не на
удачу и не на храбрость своих воинов, а прежде всего на потенциал
обстановки, ибо именно эта <сила обстоятельств> вселяет в воинов
мужество или, наоборот, отнимает его у них. Как видим, потенциал
принадлежит одновременно объективному и субъективному миру. Вот почему
это понятие позволяло китайским теоретикам войны с легкостью объяснить
взаимодействие того и другого. В трактате <Хуай Нань-цзы> выделяется
три вида силы-ши: <духовный потенциал> (сила духа полководца и его
воинов), <потенциал Земли> (преимущества, предоставляемые рельефом
местности) и потенциал, возникающий благодаря <следованию
обстоятельствам>. Первая и последняя разновидности потенциала обстановки
обусловлены человеческими факторами, второй из них - фактором природным.
А кроме того, напоминают авторы трактаты, <потенциал владения
обстановкой непременно выражается в некой форме>.
Таким образом, сила-ши, как все ключевые понятия китайской стратегии,
предполагает малопонятное для европейского ума сочетание непроизвольного
следования течению событий и владения складывающейся обстановкой.
Пожалуй, здесь будет уместно провести аналогию с ролью эмоции в нашей
жизни: мы не можем ни произвольно создать чувство, ни даже устранить
его, но, отдаваясь чувству, мы способны достичь необыкновенной ясности и
силы духа; одним словом, мы можем соработничать с чувством. <Разумный
полководец> умеет вникать в потенциал обстановки и способствовать его
усилению, но этот потенциал никогда не совпадает с поверхностными,
явленными тенденциями. По сути, речь идет все о той же символической
матрице культурной практики - реальности неформализуемой, связывающей
воедино субъективное и объективное, сознательное и бессознательное,
свободу и нормативность действия. Перед нами еще один аспект <умного
неделания> - бесконечной действенности, которая актуализируется только
в потоке событий.
5)Франсуа Жюльен "Трактат об эффективности"
(аннотация)
В книге видного современного французского философа, специалиста по
китайской философии, Ф. Жюльсна сопоставляются европейская и китайская
концепции эффективности. Европейская традиция сводит эффективность к
целенаправленности и результативности действия и не свободна от
противоречий. Ей противостоит китайская точка зрения на эффективность
как искусство управления людьми, выраженная и сочинениях по стратегии.
Вместо предисловия; Материал и источники
Глава I. Взгляд, устремленный к образцу
Глава II Использовать естественный ход вещей
Глава III Цель или следствие
Глава IV Действие или преобразование
Глава V Структура случая
Глава VI Ничего не предпринимать (И не останется ничего, что не было бы
сделано)
Глава VII Позволить эффекту проявиться
Глава VIII От эффективности к получению эффекта
Глава IX Логика манипуляции
Глава X. Манипулирование против убеждения
Глава XI Образ воды
Глава XII Похвала легкости
Bibliotheque de Philosophic francaise contemporaine
Перевод с издания: Francois Jullien. Traite de I'eificacite. Paris,
Bernard Grasset,1996
Библиотека современной французской философии
Перевод с французского Б. Крушняка
Научный редактор Н. Трубникова
Москва - Caнкт-Петербург
Московский философский фонд
Университетская книга 1999
College international de philosophie
Международный философский колледж (Париж)
Институт философии РАН
Издание осуществлено в рамках программы <Пушкин> при поддержке
Министерства Иностранных Дел Франции и Посольства Франции в России
Перевод с издания: Francois Jullien. Traite de I'eificacite. Paris,
Bernard Grasset,1996
....концепция эффективности в Китае иная. Она исходит из того, какие
условия нужны для получения эффекта: суть дела не в том, чтобы прямо и
непосредственно добиватъся результата как заранее поставленной цели, а
постепенно создать условия, как следствие каковых он не смог бы не
появиться. Другими словами, речь идет не о том, чтобы <преследовать>
какой-то эффект, а о том, чтобы дождаться - и не мешать ему наступить.
Для этого достаточно, - учат нас древние китайцы, - научиться извлекать
пользу из развития ситуации, действовать так, как она сама <несет> нас.
А значит, не надо ничего изобретать, не нужно прикладывать никаких
усилий - все это нужно не ради отрешения от земного мира, а единственно
для того, чтобы добиться наилучших результатов. Основу этого образа
мысли, не породившего внутри себя противопоставления теории и практики,
составляет проникновение в обычный ход вещей и то, что мы называем
стратегией. Но углубившись в него, мы должны будем ответить на вопрос: в
самом ли деле в нашей европейской концепции, даже во взглядах
<реалистов> (от Аристотеля до Макиавелли и Клаузевица), не говоря уже о
более распространенных теориях, речь идет о понятии <эффективности>? Не
является ли само понятие эффективности слишком узким, слишком жестким,
не способным вместить наше понимание того, как надо действовать, чтобы в
реальной жизни происходили (случались) те или иные события?
Когда мы рассматриваем вопрос об эффективности, то непременно
вскрывается еще одна проблема: каковы условия появления эффекта,
результата? Собственно, что такое результат действия? Каким образом в
реальной жизни что-то может осуществиться? Этот вопрос ничего общего не
имеет с такими вечными понятиями метафизики, как бытие и познание, как
не имеет он отношения и к этическому пониманию действия.
От проблемы результативности действия, эффективности, несущей на себе
отпечаток волюнтаризма, мы перейдем к вопросу о той эффективности,
применительно к которой есть основания говорить об имманентности; и
здесь нам не избежать некоторого сдвига. <Сдвиг> как термин здесь
получает двойное значение: с одной стороны, это определенное изменение
привычного нам образа мышления, переход из одних рамок в другие - из
Европы в Китай и обратно. Мысль таким образом становится активной,
деятельной, способной изменить наши представления об окружающем мире. С
другой стороны, сдвиг - это перемена, позволяющая <снять барьеры> и
наконец увидеть то, чего мы обычно не допускаем в границы нашей мысли, а
значит, не можем мыслить.
Конечно, чтобы произвести такой <сдвиг>, потребуется основательно
перестроить нашу языковую структуру и ее теоретические основания с тем,
чтобы вывести ее на новый путь, где она бы выражала не то, что внутренне
было заложено в ней еще до начала коммуникации, а то, что откроется в
новой потенциально приемлемой для нее мыслительной деятельности,
способной отныне черпать из новых источников.
[Читатель имеет возможность сопоставить трактовку китайских классических
текстов, представленную в книге Ф. Жюльена, с той, что принята в
отечественной китаистике. Переводы цитируемых текстов на русский язык
см. в следующих изданиях: Сунь-цзы - Сунь-цзы. Трактат о военном
искусстве. Перевод и исследование Н. И. Конрада. М.- Л., 1950
(переиздано в кн.: Конрад Н. И. Избранные труды. Синология. М., 1977);
сочинения Лао-цзы (<Дао дэ цзин>), Мэн-цзы, Хань Фэй-цзы -
Древнекитайская философия. В 2-х тт. М., 1972-1973; см. Тридцать шесть
стратагем. Китайские секреты успеха. Пер. В.В. Малявина М., 1997. Для
справок см. также: Древнекитайская философия. Энциклопедический словарь.
М., 1994. - Ред.]
-----
6) Критика схемы "цель и средства"
1. Спросим самих себя: удавалось ли нам когда-нибудь хотя бы ненадолго
выйти за пределы той схемы, что вынесена в название данной
лавы( ВЗГЛЯД, УСТРЕМЛЕННЫЙ К ОБРАЗЦУ - СП)? Да и можем ли мы вообще
выйти за ее пределы? (<Мы> - наследники первых греческих дихотомий,
различений, лежащих в основании европейской традиции.) Эта схема
настолько хорошо усвоена, что мы больше ее не замечаем, больше не видим
того, как сами мы выстраиваем идеальную форму (eidos), которую затем
ставим перед собой как цель (telos), и дальше действуем, стараясь
осуществить эту цель, сделать ее фактом реальной действительности.
Казалось бы, все само собой разумеется - есть цель, есть идеал и воля:
взгляд обращен только на модель, образец, избранный нами; этот образец
мы проецируем на окружающий мир, а затем в своих действиях следуем
разработанному плану. Наш выбор - вмешиваться в жизнь, придавать форму
нашей действительности. Чем ближе наше действие подойдет к идеальной
форме, тем больше у нас шансов на успех.
Теперь ясно, откуда берется это правило (в нашем случае <правило> в
значении: <взять себе за правило> - так уж устроен интеллект человека).
Ведь уже при сотворении мира все шло именно так, а по-другому и не
должно было быть (хотя попытка объяснить реальный мир, став на точку
зрения его сотворения, изначально обречена на неудачу).
Идея модели, образца заложена в самой обсуждаемой модели.
1. В намеченном нами противопоставлении двух путей первый, <европейский>
путь создания и воплощения образцов, лежит через противопоставление
средства и цели. Когда цель идеально задана, то на следующем этапе мы
ищем средств для ее претворения в жизнь (с учетом всего, что может
встретиться нам на пути, включая противодействие чуждой воли и силы). Но
можно пойти и другим путем: представить себе, что под планом (в смысле
<плана действий>) мы понимаем всякий разработанный проект, содержащий
определенную последовательность операций, служащих средствами для
достижения поставленной цели.
Средства и цель: с одной стороны, под рукой у нас есть уже почти готовый
к раскрытию веер ресурсов (и инструментов, и опорных точек); а с другой
стороны, на горизонте пребывает то, что мы считаем одновременно пределом
и целью (telos), к чему мы неустанно идем, на что устремлен наш
пристальный взгляд, что влечет нас, заставляет делать усилия и многое
обещает взамен. Наличие этих двух уровней, их противопоставление
оказывается таким устойчивым и удобным, что мы уже не думаем о них
(скорее, мы думаем, исходя из них, но едва ли осознаем их). Функция у
них самая общая: с их помощью мы схватываем то действие, от которого
ждем эффекта (в самом общем смысле, действовать - это значит применять
средства, обеспечивающие достижение поставленной цели; эффективность же
обусловлена адекватностью средств поставленной цели). Надо сказать, что
даже сегодня те, кто ищет новых моделей в области науки управления, не
могут обойтись без этого отношения. Пусть даже придется изменить
конфигурацию одного элемента этой пары, пусть придется пойти на
крайности (крайняя точка - это когда, например, мы вынуждены признать,
что поставленная цель - фикция, но фикция достаточно устойчивая, чтобы
имплицировать полезные средства). Можно изменить рамки, заменить одну из
сторон, но выйти за эти рамки очень трудно.
Рамки остаются - точнее говоря, остаются границы мысли. Тут-то мы и
обнаруживаем - в Китае - такую трактовку эффективности, которая вовсе не
предусматривает поведения, руководствующегося различением средств и
цели: эффективность представляется в таком случае не результатом
<наложения> модели на реальную жизнь (теория составляется заранее, она
должна охватить реальность с тем, чтобы впоследствии быть
спроецированной на нее), а скорее, результатом ее <использования> (нужно
извлечь пользу из потенциала, заложенного в конкретной ситуации).
Перейдя на новые позиции (или хотя бы начав интересоваться ими
постольку, поскольку они отличаются от наших), мы не можем не заметить
новые перспективы: здесь главные роли отводятся не монтажу, не
последовательности заранее разработанных и систематизированных операций
и не расстановке опорных вех во времени (пределов, сроков) по программе,
соответствующей поставленной цели. Короче говоря, нет ни идеальных
рамок, ни заранее размеченных планов, ни <путей>, ни даже того, что
подразумевают под словом <путь> (дао) в Китае, ибо этот <путь> надо
понимать совершенно не так, как у нас понимают <метод> (у нас под
<методом> понимают последовательность шагов, которая позволяет прийти к
чему-то, - к дао это не относится). Об этом речь пойдет дальше.
Возвращаясь снова (как бы кружным путем) к нашим теоретическим позициям,
мы видим, что понятие <рассудительности>, которое еще Аристотель
представлял как посредничающее между теорией и практикой, оказывается
четко определенным: рассудительный - это тот, кто умеет <обдумывать и
выбирать> средства, идя к намеченной цели. Давайте посмотрим, как
складывается такое умение. Аристотель пользуется аналогией с построением
фигур в геометрии: точно так же, как геометр идет от искомой фигуры,
используя регрессивный анализ, перебирая ряд необходимых операций в
обратном порядке (последний шаг, полученный в результате анализа,
оказывается первым с точки зрения генезиса), мы в данном случае идем от
постановки цели, чтобы определить затем (тоже путем обратного анализа)
ряд средств, которые ведут к достижению этой цели (и при этом последний
обнаруженный шаг станет первым, с которого должно начинаться действие).
Аристотель полностью отдает себе отчет в том, что модель, заимствованная
у математиков, не может быть полностью адекватна, когда речь идет о
человеческой деятельности (см. толкование, которое дает Пьер Обенк в
своем эссе о <рассудительности>): 1. В отличие от математической
обратимости, позволяющей с одинаковым успехом <прокручивать> серию шагов
как вперед, так и назад, человеческая деятельность развивается в
необратимом времени, и поскольку ее нельзя проверить иначе, как на
опыте, инструментальная причина, совокупность выбранных средств, всегда
остается только гипотетической; 2. Всегда остается опасность появления
непредвиденных обстоятельств между выбранным средством достижения цели и
самой целью, которые могут стать препятствием на пути эффекта,
ожидаемого от избранных средств, и даже сделать недосягаемой самое
поставленную цель; 3. Вследствие относительной автономии средства по
отношению к цели может оказаться, что средство, порождая волну причин и
последствий, рискует выйти за пределы искомой цели (аристотелевский
пример такой причинной связи, непредумышленной и не-предзаданной: когда
лекарство, вместо того, чтобы вылечить, случайно убивает больного).
Можно сказать, что мы, европейцы, действуем по общепринятому образцу:
отталкиваемся от идеальной модели, заимствованной, как правило, у
математиков, а затем рассматриваем, насколько практика отличается от
нее. Если, например, в медицине или при управлении денежными делами
нельзя полностью полагаться на математическую модель, - говорит
Аристотель (<Никомахова этика>, III, 1112b),- то это объясняется тем,
что здесь нам предоставляется множество возможных средств, которые в
силу самой своей множественности не являются неизбежными; только
сопоставляя и сравнивая эти возможные средства, мы можем отыскать и
определить, которое из них будет самым быстрым и самым лучшим. Если для
математика существует, как правило, только одно решение, и выбор средств
для решения задачи в математике, как и в грамматике, определяется ни чем
иным, как мерой незнания, в человеческих делах перед нами оказывается
множество соперничающих возможностей, и мы не знаем, к какому результату
приведет каждая из них. Таким образом, выбор средств не может опираться
на рекомендации науки. Но, с другой стороны, он не может также
полагаться и на <небо> (на Бога). И тем более он не может основываться
на необходимости или полагаться на случай; вот почему его границы лежат
в пределах приблизительного знания, <мнения>, которое лишь сравнивает
эффективность разных возможных средств и никогда не застраховано от
провала.
Разрыв между целью и средствами возрастает еще и в силу того, что они
отсылают нас к двум разным возможностям. С одной стороны, воля,
понимаемая как способность стремиться к благу, желать добра (boulesis),
фиксирует желаемую цель (которая может, кстати, остаться всего лишь
благим пожеланием). С другой стороны, наша способность выбирать
(proairesis) уже после определения цели подталкивает нас к отысканию
самого адекватного средства (эта способность направлена исключительно на
возможный результат и учитывает сопутствующие обстоятельства и возможные
препятствия). Целесообразно рассматривать эти два вопроса раздельно:
вопрос о качестве цели, о рамках нравственного порядка, и вопрос об
эффективности средств ее достижения, главным образом - средств
технического плана (с точки зрения этики - нейтральных); об этом
свидетельствуют искусство медицины, искусство ведения войны и даже
искусство гимнастики. Рассуждать о благоприятных обстоятельствах для
ведения войны - это совсем другое, нежели думать о том, справедлива эта
война или нет (<Евдемова этика>, 1227а).Итак, Аристотель приходит к
заключению, что существует не одна, а две области, где зарождается
<умение действовать хорошо>: одна состоит в том, что нужно правильно
поставить цель (telos), которая будет объектом стремления (skopos), а
другая - в обнаружении средств, ведущих к цели. Возможны два варианта:
цель и средства могут пребывать как в согласии между собой, так и в
противоборстве. Аристотель говорит о согласии, <симфонии>: бывает, что
цель хороша, но когда приступают к практическому ее осуществлению,
выясняется, что не хватает средств для ее достижения; бывает и так, что
нашлись подходящие средства, но сама цель нехороша. Если последователи
Платона были озабочены лишь совершенством цели (кульминация этого -
прекраснейшая цель, идея блага), и, следовательно, рассматривали
применение соответствующих средств не иначе как в прямом подчинении
целям познания, то Аристотель уже не верит, что средства с легкостью
вытекают из идеи; он проблематизирует ситуацию применения этих средств.
Ибо если действие проистекает из добрых намерений, это еще не означает,
что оно достойно похвалы: надо еще, чтобы оно приводило к хорошим
результатам. Между тем, действовать, входить во взаимодействие с
природой вещей во всей ее неопределенности весьма опасно.
2. Размышляя о войне, Клаузевиц, как представляется, тоже не сумел выйти
за рамки противопоставления средств и цели. Его формулировки носят самый
общий характер: <Теория должна заниматься рассмотрением природы средств
и целей> (О войне, 11, 2). С позиций тактики средства - это войска,
ведущие бой, а цель - победоносное завершение войны (кампании). Известно
также, что тактический успех с точки зрения стратегии сам по себе есть
не более чем средство; конечная цель - навязать противнику свои условия
мира. Когда война как таковая подходит к своему завершению, это лишь
средство, а политика - конечная цель: такое чередование средств и целей
обуславливает их тесное единство. И вплоть до того момента, пока
конечная цель не будет достигнута (ср. разницу между Ziel и Zweck). [5
Оба слова - и Ziel, и Zweck - по-немецки имеют значение <цель>; в данном
случае они противопоставляются как <всеобщая>, <стратегическая>,
<конечная цель> и <частная>, <тактическая> <промежуточная цель> - Ред.]
Всякая частная цель, подчиняясь более общей, служит лишь средством по
отношению к ней. Что касается <плана войны>, то он составляется,
собственно говоря, ретроспективно: мы как бы перебираем цепочку событий
от конца к началу. Клаузевиц повторяет старую самоочевидную истину:
каким бы тонким и подробным ни был анализ, будь он даже настолько
глубок, что постиг бы собственные неустранимые трудности, эффективность
в военных делах, как и во всех прочих, не может быть ничем иным, как
<умением организовать войну в точном соответствии со средствами,
которыми мы располагаем, и целями, которые мы преследуем, не допуская и
того, чтобы их было слишком много или слишком мало>. Доказательством
тому может служить стратегическое искусство Фридриха II, достойное
восхищения потому, что он сумел сделать <именно то, что следовало бы
сделать, и добился цели>. В противоложность Карлу XII или даже Наполеону
он оказывается наилучшим стратегом потому, что именно он добился
максимальных результатов за счет наименьших затрат. В молодости
Клаузевиц даже сочинил по этому поводу афоризм - удобную <максиму> в
духе кантианского образа мышления. В ней учитывается лишь сама
эффективность, а моральная сторона дела полностью исключена: <Стремись к
самой важной цели, к решающей цели, какую только ты почувствуешь себя в
силах достичь; выбери для достижения этой цели самый короткий путь,
какой ты почувствуешь себя в силах одолеть>.
То, что предлагается нам в качестве перспективы и правила для достижения
эффективности, может быть проверено с точки зрения ретроспективы,
обратным путем. Следует иметь в виду, что речь идет не о предстоящих
боях, а об извлечении уроков из ведения боевых действий в прошлом.
<Критика> в военном деле не имеет другой задачи, как <поставить под
сомнение использованные средства> и дать им оценку. Клаузевиц учит:
чтобы сделать теоретическое обобщение, достаточно знать, <каков эффект
использованных средств> и <входило ли применение этих средств в
намерения действующего лица>. Тут-то, однако, и начинается общая
путаница - как раз с того момента, как начинается критика: дело в том,
что отношение <средства - цель>, которым, как казалось, мы так хорошо
овладели и которое было предзадано нам как очевидное, снова противоречит
теории. Прежде всего потому, что ни одно средство, очевидно, никогда не
бывает полностью изолировано от целого, для которого оно служит;
следовательно, наш анализ никогда не исчерпывает его до конца, а значит,
никак не может его полностью идентифицировать. Точно так же всякая
причина, как бы мала она ни была, <простирает свое влияние вплоть до
окончания военных действий>, <изменяя до определенной степени конечный
результат, какой бы незначительной она ни была>; точно так же и <каждое
средство будет производить свой эффект вплоть до достижения искомой
цели>. По мере того, как такого рода причины распространяются и
усложняют положение дел, влияние наших средств ослабевает и
преобразуется настолько, что его уже становится невозможно измерить. К
тому же критический анализ, по сути, не должен сводиться только к
анализу использованных средств; следует охватить, хотя бы в порядке
сравнения, <все возможные средства>, чтобы классифицировать их и, быть
может, взять на вооружение. Клаузевиц идет дальше и утверждает
следующее: так как анализа реально совершившихся событий недостаточно,
необходима оценка возможного, а она требует от критиков (и даже от
военных!) больших способностей к <инициативе> и <творчеству>... Но в
таком случае трудно претендовать на то, что мы в самом деле занимаем
позицию действующих лиц, способных хвалить или осуждать поступки других.
При ближайшем рассмотрении вопроса оказывается, что отношение
<средства - цель> на самом деле представляет такие же трудности, как и
причинная связь, с которой оно глубоко родственно. Все то, что мы узнаем
с помощью <критического>, <ретроспективного> и <теоретического> анализа,
с необходимостью отражается в практической ситуации, в которой
индивидуум выбирает средства, чтобы добиться поставленной цели.
Возникает вопрос: бывает ли так на самом деле, что оказавшись в гуще
событий, неизбежно сложных и постоянно развивающихся, мы можем выбирать
средства, достаточно ясные и отчетливые (подобно идеям), эффект которых
возможно предусмотреть, что и делает их объектами, подлежащими сравнению
и выбору? Недостаточно считать (вслед за Аристотелем), что средства,
используемые для нашего действия, всегда в большей или меньшей степени
недостаточны. Необходимо понять, что <выбор> как таковой, тот выбор, на
который опирается <рассудительность>, освещающая <подбор средств>,
становится от этого несколько призрачным. Иначе говоря, такое
<прощупывание> подходящих средств на расстоянии, проекция их на будущее,
своего рода предвосхищение конечной цели, - не является ли оно всегда -
решимся на такое слово! - до некоторой степени магией?
Тем более уместно посмотреть, почему китайские мыслители, развивая
концепцию эффективности, не замечают всех этих трудностей (взамен,
разумеется, возникают другие трудности; я не жду от китайских мудрецов
решения всех проблем, с которыми встретились теоретики на Западе; просто
благодаря столь существенному расхождению между двумя традициями
оказывается возможным лучше увидеть причины появления этих трудностей у
нас). Вместо того, чтобы разрабатывать план, проецируемый на будущее,
ведущий к поставленной цели, а затем определять цепочку действий,
наиболее подходящих для его реализации, китайский стратег, как мы могли
видеть, исходит из тщательной оценки соотношения задействованных сил,
стремится выявить положительные факторы, заложенные в ситуации, и
постоянно опирается на них по ходу развития ситуации в реальных
обстоятельствах. Известно, что обстоятельства часто бывают
непредвиденными, и их действительно невозможно заранее учесть, ни даже
хорошо узнать, - а значит, план нельзя составить заранее; но в
обстоятельствах содержится некий потенциал, которым мы можем
воспользоваться благодаря нашей гибкости и открытости. Вот почему
китайский стратег ничего не проектирует и не конструирует. Он не
<выбираем средств, ибо ему не нужно <предпочесть> какое-то одно (среди
возможных средств).
Отсюда следует, что у стратега вообще нет своей <цели>, намеченной
заранее, на расстоянии, как некоторого рода идеал: он все время
извлекает пользу из развития ситуации, и главное для него - достижение
успеха. Говоря точнее, вся его стратегия состоит в том, чтобы
содействовать развитию ситуации таким образом, чтобы эффект как бы сам
себя обеспечивал и был бы при этом обусловлен извне. Как мы уже могли
видеть, это может быть изматывание и парализация воли противника (так
что, когда сражение начинается, он уже отказывается вести бой); или же
наоборот, доведение своих собственных войск до такого состояния, которое
кажется им безвыходным, <гиблым>, когда люди просто будут вынуждены
стоять насмерть, так как отступать некуда (Сунь-цзы, гл. II, <Цзю ди>).
<Дойдя до такой глубины опасности, они уже больше не ощущают страха>;
<не зная больше, куда деваться, они отчаянно сопротивляются>; <не имея
возможности поступать иначе, они храбро сражаются>. В ситуации, как
только она начинает разворачиваться, уже заложен результат: <Приказов
ждут и никого не приходится принуждать к их исполнению>; <люди сплочены
и без того, чтобы им командовали <сомкнуться>>; <командовать,
собственно, и не нужно, - люди ждут команд и подчиняются>.
Сколько бы мы ни настаивали на осознанном и доказательном характере
избранных средств, мы все же понимаем, что вся конструкция, все
строительные леса, устремленные ввысь, но грозящие в любую минуту
обрушиться, могут подвести нас. Китайские же мыслители настаивают на
законности ожидаемого результата. Наши средства, выступая объектом
монтажа и оказывая давление на ход событий с тем, чтобы что-то случилось
и реализовалась намеченная цель, всегда выглядят несколько
искусственными. У китайцев же эффект словно сам по себе вытекает из
ситуации без всякого внешнего воздействия, как только ситуация сама к
нему приближается. Ведь если потенциал задействован, то мы оказываемся в
сильной ситуации (выше мы говорили о сильной позиции): Формулировать
можно поразному, но идея одна: <Ситуация приводит к тому, что иначе быть
не может>; <все совершается, без того, чтобы к этому стремились>.
Посадите злейших врагов на один корабль, и как только начнется сильная
буря, вы увидите, как дружно они работают перед лицом ненастья, - так
слаженно у нас работают две руки. Точно так же сотрудничество в пределах
одной армии должно зарождаться в ситуации общей опасности, которой
подвергаются люди (Сунь-цзы, там же). Как было замечено, стратег,
собираясь заставить людей оказывать сопротивление и помешать их бегству,
не прибегает к материальным средствам (вроде спутанных лошадей или
разрушенных дорог, как в свое время в Европе на линии Мажино), а
довольствуется тем, что позволяет развиваться ситуации, в которую они
попали. Потому что ситуация, принятая такой, как есть, не оставляет
другой возможности, другого выхода, - придется пройти через нее.
Отсюда два вида эффективности, соотносящиеся с двумя конкурирующими
логиками: наряду с отношением <средства> и <цели>, которое нам ближе
всего, существует отношение <условие - следствие>, которому большое
внимание уделяют китайцы. С тех пор, как сутью стратегии стали считать
способность направлять ситуацию, а самому плыть по ее волнам и ждать,
когда накопленный потенциал выльется в результат, - с этих пор стало не
нужно больше ни выбирать средства, ни прилагать усилия для достижения
цели. От логики создания образцов (опирающейся на определенную
конструкцию формы-цели) мыпереходим к логике процесса (цзе, <получается,
что> - важный момент китайского стратегического дискурса): с одной
стороны, открыта система причинности, состоящая из бесконечных
комбинаций, а с другой стороны, процесс замкнут, результат имплицирован
внутри самого развития.
3. Расхождение в логиках можно определить, исходя из полученного успеха:
гипотетического в одном случае и неизбежного - в другом. Ибо у греков
мысль, родившаяся из эпоса и обретшая свои формы в трагедии, очень
чувствительна к опасностям, которым подвержена человеческая
деятельность. Стратег вступает в битву, как кормчий выходит в открытое
море, - и тот, и другой действуют в постоянно меняющейся среде, где
встречается множество непредвиденного. Они никогда до конца не уверены в
том, что смогут одолеть противника или вернуться в родную гавань: всегда
возможны резкие и неожиданные перемены в боевой обстановке, смена погоды
на море. В повествованиях часто описываются <перепады>, перипетии,
носящие драматический характер. Вот почему герою для того, чтобы
преуспеть, чаще всего нужно, чтобы кто-то стоял с ним рядом и приходил
на помощь. Как бы хитроумны ни были ахейцы под Троей, какими бы
изощренными средствами они ни пользовались, они никогда не смогли бы
добиться победы без помощи богов; бороздя <неукротимые волны>,
истерзанный ураганами и обреченный на кораблекрушение, Одиссей сгинул
бы, если бы его не выручала Афина. Даже в классическую эпоху греческие
трактаты о стратегии всегда давали совет обращаться к божеству как к
последнему шансу на спасение: <Помни, что все люди, решаясь на какой-то
поступок, руководствуются исключительно догадками, не имея ни малейшего
представления о том, какое из возможных средств повернется им на
пользу>, - говорит старый царь своему сыну (<Киропедия>, 1, 6). Вот
почему, идет ли речь о том, чтобы победить врага силой или хитростью, <я
советую, чтобы ничего не делалось без помощи богов> (Гиппарх, V).
В рамках греческой рационализации человеческой деятельности Аристотель
ставит искусство стратегии рядом с искусством навигации и подчеркивает,
что случайное играет здесь такую же роль, как и искусство (мастерство)
стратега и кормчего (<Евдемова этика>, VIII, 2, 1247а): искусство,
techne, должно компенсировать <судьбу>, tuche, но оно не может полностью
ее исключить.
Клаузевиц объяснил, почему на войне нельзя избежать случайности. Дело в
том, что реальная война никогда не доходит до состояния абсолюта (то
есть полного соответствия модели, концепции); <ей не свойственна
математическая строгость>, в ней невозможно достичь <логически
необходимых> результатов. Многообразие отношений, составляющих канву
войны, неопределенный характер границ между ними, порождают огромное
количество факторов, которые не представляется возможным оценить с
большой точностью; искусство войны связано, как известно, <с живыми
нравственными силами>, а их невозможно определить с такой же
достоверностью, как физические эффекты. <Вокруг каждой ниточки, толстой
или тонкой>, из которых соткана основа, плетется сложная ткань
возможностей, <которая превращает войну в человеческую деятельность,
больше всего похожую на карточную игру>: вот почему она притягивает и
вдохновляет нас, несмотря на ужас, который ей органически присущ, и не
устает потрясать нас своей радикальной непредсказуемостью,
недоступностью расчетам. Объективно мы не можем избежать в ней элемента
случайности; всякое действующее лицо постоянно оказывается <перед
реальностью, отличной от ожидаемой>; она не может исключить <сомнений>
относительно намеченного плана, и чтобы придерживаться этого плана, ей
нужна воля. Стратег, в лучшем случае, работает в области вероятного;
<чтобы получить хоть какую-то долю уверенности, нужно довериться судьбе
или случаю, - называй, как хочешь>.
Там, где в западной теории обнаруживается зияющий провал, в древних
китайских трактатах содержится нечто такое, что способно удивить нас
глубиной обоснования, аргументацией, исходящей из неопределенности и
случайности. Кто умеет опираться на потенциал ситуации, <неизбежно
побеждает в бою> (Сунь-цзы, гл., 4, <Син>). Победу <не удается сбить с
ее пути: это означает, что все действия стратега <с неизбежностью ведут
к успеху>. Согласно толкованиям, здесь невозможны ни <расхождения> (Чжан
Ю), ни <два> пути развития (Ли Цюань; вспомним <добродетель>, которая
идет <кружным путем>: Лао-цзы, 28). Исход сражения, в силу развития
соотношения сил, оказывается предопределенным еще до того, как оно
началось. В самом деле, как объясняет один из комментаторов, <если
войска идут к победе, надеясь на свою силу>, то есть вкладывая в битву
только свои физические возможности, они <всегда рискуют> в какой-то
момент <потерпеть поражение>. Но мудрый стратег скользит по течению, он
умеет пользоваться факторами, которые работают на него, чтобы придать
событиям, ситуации выгодное ему направление еще до того, как они начнут
претворяться в жизнь. Когда потенциал ситуации оказывается полностью на
его стороне, он начинает решающее сражение и успех ему гарантирован.
Объяснение этого явления предельно просто: как говорится далее в
цитируемом трактате, искусный стратег побеждает потому, что <враг уже
побежден>. Победа предопределена заранее и неизбежна, потому что она
имплицирована соотношением сил даже раньше, чем эти силы будут
задействованы. Это отлично передает следующая формула: <Дело в том, что
победоносные войска сначала достигают победы, а затем стремятся
развязать сражение, в то время как побежденные начинают с того, что
завязывают бой, и уже в бою стремятся победить>. Эта максима может
показаться парадоксальной, но на самом деле она лишь проливает свет на
то неравенство сил, которое с необходимой силой проявляется в поведении
противоборствующих сторон в ходе развития антагонистических отношений;
она указывает на источник успеха. Войска, которые, едва завязав бой,
начинают бороться за победу, заранее обречены на поражение. Потому что
(и это вполне понятно) сражение уже представляет собой некий результат,
глубокий анализ которого позволяет выявить ту естественную склонность,
которая была имплицирована в ситуации задолго до того, как дело дошло до
сражения. Эта склонность предопределяет судьбу победителя до того, как
он ввяжется в бой.
Эта мысль может показаться тавтологичной и слишком банальной: <если я
хорошо знаю другого и хорошо знаю самого себя, мне нечего бояться
вступать и в сотню сражений> (Сунь-цзы, гл. 3, <Моу гун>). Но китайская
стратегия предельно строго осмысляет эту идею, разбирает все ее
следствия до конца и обнаруживает в ее глубине некоторую очевидность.
Как и ход любого другого процесса, ход войны зависит исключительно от
факторов, которые введены в действие: если я хорошо знаю реальное
соотношение сил между мной и противником, я всегда смогу отказаться от
борьбы, когда соотношние сил окажется не в мою пользу. Всякая стратегия
строится, таким образом, на том, чтобы систематически получать
информацию (отсюда - важная роль шпионажа во всех его возможных видах и
категориях агентов, которые очень тщательно классифицируются как
<резиденты>, <диверсанты>, <двойные агенты> и т.д. См. Сунь-цзы, гл. 13,
<Юн цзянь>). Далее идет оценка информации: следует <оценить> -
<измерить> - <рассчитать> - <взвесить>, чтобы обнаруженная разность
показала, что баланс резко склоняется к одной стороне (Сунь-цзы, гл. 4).
Всякий раз подчеркивается, что войска победителя - это как многопудовая
громада по сравнению с перышком (ср. Гуйгу-цзы, гл. <Бэнь цзин>).
Накапливая потенциал, стратег увеличивает неравновесие сил, и когда он
начинает сражение, ему остается только реализовать потенциал сложившейся
ситуации.
В свете таких рассуждений война уже не представляет собой чего-то
таинственного или неопределимого. Она сведена к логике процесса,
развивающегося исходя из взаимодействия противоположных
(взаимоисключающих и взаимодополняющих) сил: двух противников - таким
образом, их соотношение становится вполне когерентным. В бою,
следовательно, не остается места неопределенности или случайности, он не
поддается никакому внешнему предопределению - велению Бога или судьбы.
<Небо> в трактатах китайских стратегов - не более чем метеорологическая
или климатическая категория; перед нами концепция, по своей сути чисто
натуралистическая, и небо естественным образом учитывается в ней как
один из факторов при оценке соотношения задействованных сил и не более
того (Сунь-цзы, гл. 1, <Цзи>). В случае поражения никому никогда не
придет в голову ссылаться на <гнев небес>: виною всему всегда будет
ошибка полководца (Сунь-цзы, гл. 10, <Ди син>). Что касается
предварительных сведений, которые нужны стратегу, чтобы начать сражение,
то он и не думает получать их от <духов>, а пользуется данными своей
разведки. Тому же мыслителю приписывают лапидарную формулу: <запретить
предсказания и избегать колебаний> (Сунь-цзы, гл. 11, <Цзю ди>). Стратег
не просто отбрасывает все гадания, естественные накануне сражения,
которым так доверяла вся наша европейская античность; он не допускает
даже малейшего сомнения (а ведь сомнение всегда терзает любого
полководца, когда тот, составив план сражения, начинает приводить его в
действие, - читаем мы у Клаузевица). Все эти рассуждения пронизывает
одна модальность: то, что делается <одним ударом>, не может не случиться
и не дать результатов (если, разумеется, обеспечены соответствующие
условия), оно <неотвратимо> (би). Идея <неотвратимости> хода вещей и
естественной гарантии успеха (для того, кто умеет им пользоваться)
пронизывает все учение китайцев. Такой мыслитель, как Мэн-цзы, в целом
занимающий явно прямо противоположную этим стратегическим тезисам
позицию, убежденный, что власть государя опирается не на соотношение сил
и, следовательно, не на искусство вести войну, а на авторитет, имеющий
нравственные основания, так же не отходит от логики временной
последовательности. Тут скорее сама нравственность выступает как особая
сила, тем более могущественная, что она держится на влечении и на
влиянии, оказываемом без насилия. Заботьтесь о своем народе, радуйтесь
вместе с ним, говорит государю Мэн-цзы, и вы постепенно обязательно
станете самым сильным из всех государей, потому что все народы сами
захотят жить под вашей властью, они сами распахнут перед вами свои двери
и не смогут ни в чем противиться вам. Силой нельзя ничего добиться, а
можно только проиграть, ведь срок пребывания у власти ограничен, а
высокий сан порождает соперников. Но достаточно опереться на
естественную склонность, обусловленную властью, чтобы люди сами привели
вас к славе и триумфу (Мэн-цзы, 1, А, 7). Такое заключение можно
перенести из стратегии в другие области, даже если исходные позиции
прямо противоположны (нравственные ценности - против личного
благополучия). Вам не нужно даже <стремиться> к результату - эффект
появляется сам как следствие отражения благоприятных обстоятельств, он
естественно из них вытекает и становится <неизбежным>. Вся китайская
философия эффективности, каковы бы ни были ее идеологические мотивы,
проявляется в следующем: <вернуться> к основам основ [12], к <началу>,
иначе говоря, к исходной точке, к тому, что, будучи условием,
перенесенное на эволюцию событий, начнет соответствующим образом
последовательно саморазвиваться без внешнего влияния. Таким образом, в
отношениях, построенных по схеме <средство - цель>, (??) эффект не
только возможен, но и становится <неотвратимым> при продолжении
спонтанного развития.
Мы видим, что расхождение между всеми этими средствами для достижения
эффективности слишком велико, чтобы не подверстываться под более общее
различие. Оценка и выбор, лежащие в исходной точке отношения <средство -
цель>, - это прежде всего основа той социальной и политической
процедуры, которая продвинула так далеко вперед греческий мир и которую
он сделал своим главным институтом (от совета старейшин в гомеровские
времена до демократическогоголосования в народном собрании). Попутно
выбор интериоризируется и превращается в <начало будущего> (arche ton
estomenon), где человек осуществляет свои поступки. Что касается Китая,
то он никогда не поощрял выбора в своей политической жизни; он выработал
свое видение мира, и у истоков эффективности здесь находится не действие
как изолированный акт, а некий способ преобразования.