От	Георгий
К	Администрация (Дмитрий Кобзев)
Дата	05.04.2003 10:58:12
Рубрики	Прочее;

К годовщинам Прокофьева и Рахманинова (*+)

---

http://kprf.ru/articles/8213.shtml

Сергей Прокофьев: музыкальный большевик пятьдесят лет спустя смерти

----------------------------------------------------------------------------
----

24.03.2003
А. Лиховод, Communist.Ru

5 марта 1953 года, в один день с Иосифом Сталиным, в Москве умер композитор
Сергей Прокофьев.

"Гений и революция нашли друг друга" - так можно в целом сказать о биографии
и музыкальном творчестве Прокофьева. Гениальным тринадцатилетним мальчиком,
будучи автором четырех полноценных опер, он становится студентом Московской
консерватории, любимым учеником Римского-Корсакова, Танеева и Глиэра, а
затем - другом Горького и Маяковского, признавших в нем своего собрата по
революционной культуре. Восхищенный его стремительной новой музыкой,
Маяковский великодушно отдает Прокофьеву должность музыкального директора
земного шара, еще не зная, что в будущем именно он попытается положить на
музыку его поэму "Владимир Ильич Ленин".
Прокофьев писал самые разные музыкальные произведения - от грандиозной оперы
"Война и Мир" до небольших изящных сюит и детских симфонических сказок -
светлые, мажорные, полные радости и солнца. В одной из статей, посвященных
нынешнему пятидесятилетнему юбилею, прокофьевская музыка названа
"аполитичной" - как будто в насмешку над памятью о композиторе. Большой
мастер, выдающийся художник звука, значимое культурное явление своей эпохи,
Сергей Прокофьев не мог оставаться аполитичным, не замешанным в ожесточенной
борьбе противостоящих друг другу классов. Временно очутившись в эмигрантской
среде, он искренне, публично восхищается искусством советского авангарда,
ставит по-революционному футуристический балет "Стальной скок" и тем самым
определяет линию судьбы своего творчества. "Жизнь Прокофьева вне России не
была легкой. Его музыку не всегда принимали, слыша в ней некий "пролетарский
налет", - пишет современный биограф композитора. "Я старый партиец. Меня еще
до революции звали "музыкальным большевиком", - шутил он сам, возвращаясь в
СССР из эмиграции.
Между тем, здесь не было ничего смешного. В контексте своего времени это
прозвище несло в себе резко негативный, ругательный оттенок и выражало
искреннюю ненависть реакционеров от музыки и политики. Прокофьева по
настоящему любили и ненавидели - соответственно, по ту и другую сторону
классового фронта. Парижские белоэмигранты готовили на него вооруженное
покушение. Фашисты разных стран Европы организовывали бойкот концертных
постановок его произведений. Бойцы республиканских частей в Испании слушали
его мелодии перед атаками на Мадридском фронте. Рабочие родного Прокофьеву
Донбасса подарили ему литую звезду с изображением серпа, молота и
скрипичного ключа - в благодарность за музыку, сродную их освобожденному
труду.
Это противостояние продолжается и сегодня, спустя пятьдесят лет со дня
смерти Сергея Прокофьева - с не меньшим шумом и остротой.
В 2002 году в нью-йоркском Линкольн-центре была исполнена его "Октябрьская
кантата", приуроченная к двадцатилетию революции, и "Здравница", написанная
к шестидесятилетнему юбилею Сталина. Здесь же звучали фрагменты еще одной
работы Прокофьева - оперы "Повесть о настоящем человеке" - по Борису
Полевому. Инициатором этого революционного концерта выступил один из
крупнейших дирижеров современности, Валерий Гергиев. У входа в здание
Линкольн-центра стояли пикеты правых организаций, пресса - от
респектабельных изданий до мелкотравчатых фашистских газет - призвала
бойкотировать "тоталитарную музыку советского композитора", а реакционные
политиканы рекомендовали выдворить Гергиева за пределы США. Все было почти
так же, как шесть десятков лет назад, в Вене, когда концерт с исполнением
"аполитичных" симфоний Прокофьева пикетировали гитлеровские нацисты,
грозившие избить палками посетивших его слушателей. Однако композиции
Прокофьева все же прозвучали в Нью-Йорке эпохи младшего Буша и имели
сенсационный успех. "Критики считали, что нельзя пропагандировать музыку
тоталитаризма и что Прокофьев не должен был ее писать. А я считаю, что
Прокофьев сам знал, как ему работать", - заявил Гергиев. "Публика ошарашено
взирала на товарища Сталина в концертном буклете и так же ошарашено
аплодировала", - писали затем "Известия".
Годом раньше революционная музыка Прокофьева спасла празднование столетнего
юбилея Большого зала Московской консерватории. Пошлый, помпезный концерт для
светского бомонда с треском провалился, и тогда, в полночь, на сцену
выступил Гергиев с "Октябрьской кантатой". Могучая, острая, контрастная, с
баянами и художественным топотом рабочих сапог, прокофьевская кантата в
буквальном смысле потрясла слушателей Мариинки. Обладатели миллионов и
лимузинов прослушали всю хронику развития социалистической революции -
раскрытый в музыке одиннадцатый тезис о Фейербахе, положенные на музыку
тексты ленинских статей. Зарождение и вызревание рабочего движения,
напряжение Октябрьского восстания ("Кризис назрел, промедление смерти
подобно"), огонь гражданской войны, преодоление разрухи, индустриализация и
новая конституция социализма, как новый этап этой многолетней борьбы - здесь
была полная музыкальная постановка Октябрьской революции, блестящее
музыкальное изложение ее великой истории.
Позднее это полночное выступление признают главным музыкальным событием
года, а журналисты, как и после прокофьевских концертов в Нью-Йорке и
Роттердаме, вновь напишут о той самой восхищенной "ошарашенности"
прослушавшей его публики. Музыка Прокофьева завораживает и пугает тех, для
борьбы против кого была когда-то написана, - так же громко, звучно и сильно,
как прежде. Спустя десятилетия она сработала культурной бомбой с часовым
механизмом истории. Подобно упавшему в стоячий пруд камню, она разгоняет
вокруг себя веселые революционные волны, жестоко насмехаясь над толстосумами
"новой" концертной аудитории.

Как плохо, что сегодня ее не слышат наши рабочие.
========================================
Рахманинов: удар добра в сердце

ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ впечатление той далекой поры, когда я только стал заниматься
музыкой, - Третий концерт Сергея Васильевича Рахманинова для фортепьяно с
оркестром. И "не одно из" или "в ряду прочих" - нет, главное и ярчайшее.
Многое стерлось в памяти за четверть века, в том числе и то, что казалось
незабываемым и крайне важным в личном плане. Но это помню как сейчас:
старенький проигрыватель "Грюндиг", потрескивающая пластинка с записями
пианиста Евгения Малинина... И вот комната раздвигается, и перед внутренним
взором... хотел сказать "космос", "весь мир" - нет, вся Русь и именно Русь.
С ее трагически беспредельными пейзажами, "неуютной жидкой лунностью",
пасхальными переливами торжествующих колоколов, с ее человеком, брезгливо -
тогда - отталкивающим низкое и живущим уже половинкой души не только здесь,
среди покосившихся изб, зверства властей и неизбывной печали, но и там, в
том русском Китеже, о духовном бытии которого и возвещает колокольный звон.
Думалось: каким же, наверное, счастливцем был человек, создавший эту
грандиозную музыку, как ярко, размашисто жил, с каким, надо полагать,
чувством гордости и любования собой прожил он жизнь...
Но пришло время, и я прочитал и письма Рахманинова, и воспоминания о нем (а
их - тома: Сергей Васильевич был знаком и почитаем крупнейшими деятелями
искусства по обе стороны океана), и исследование в серии "Жизнь
замечательных людей". И с удивлением узнал, что гениальный и повсеместно
признанный музыкант жизнь прожил неброскую, бедную яркими событиями. Что он
вечно сомневался в себе, даже всячески принижал значение собственного
творчества. Что внутреннее напряжение души, то, что сейчас называется
"комплексами", делало Рахманинова человеком нелюдимым и скрытным. И что -
самое удивительное, памятуя фантастическую светлую мощь его творений,- был
он пессимистом!
Но... при этом дружить умел верно и истово, не забывая друзей и не
предавая. Хорошо знали его, пожалуй, лишь ближайшие друзья - Александр
Зилоти, Федор Шаляпин, Владимир Горовиц. Конгениальные люди, с которыми он
близко и часто общался,- Лев Толстой, Антон Чехов, Максим Горький. Старший
друг и учитель - Петр Чайковский. Жена. Дети его уже не знали и понимали
плохо - да и как им, выросшим в США и Швейцарии, было понять рахманиновскую
ностальгию по святой Руси!
Вместе с тем в музыке своей Рахманинов распахнут, как никто. И каждый
чувствующий ее и понимающий может верно воссоздать главную его биографию -
биографию души.
Она проста и печальна. И небывало велика.
Дело в том, что Рахманинов вышел на музыкальную авансцену в 90-е годы XIX
столетия. Отгремели критические залпы, восторги и неприятия по поводу
"Могучей кучки". Мусоргского и Бородина уже не было. Балакирев молчал.
Чайковский писал последнее - "Пиковую даму" и Шестую симфонию. Русская
национальная музыкальная революция, связанная с небывалым общественным
подъемом 60-х, завершилась. Былые бунтари - кто на кладбище, кто в
респектабельной консерватории. Народные песни собраны и изданы, и тома их
успели запылиться. Перестали будоражить слух древней новизной. Так
беззаветно любить русское в музыке, как прежде, стало... немодно. На
горизонте замаячил его величество прозападный модернизм. Лишь два титана,
два непосредственных предшественника Рахманинова - Римский-Корсаков и
Чайковский - сопротивлялись - и, надо сказать, порой побеждая,- иноземному
нашествию. С ними, в их лагере, патриотическом лагере русской музыки,
Рахманинов и оказался - по своему естеству.
Но родился-то он на 30 лет позже!
И не успел заслужить известности...
Так и вышло, что Рахманинов как бы опоздал родиться. Он писал русскую
музыку с нескрываемым почвенническим колоритом, а вокруг шипели - критика,
публика, коллеги - "Ретроград!", "Традиционалист!", "Ничего нового!", "Шаг
назад в развитии искусства!" И знали Рахманинова как замечательно искусного
пианиста - и только. Есть повод для пессимизма?
Прибавьте к этому и историческую канву. В России зарождался капитализм со
всеми его живописными "прелестями", которыми мы можем наслаждаться сегодня.
Понятно, что Святой Руси, а также чести, благородству, достоинству места не
оставалось. Тоже повод для пессимизма?
А пианистом Рахманинов действительно был уникальным. Лучшим из всех,
известных истории. Недавно беседовал с пианистом Дмитрием Тетериным,
блеснувшим на последнем конкурсе им. Чайковского. На вопрос: кто любимый
пианист? - последовал мгновенный ответ: Рахманинов. И так - всегда и со
всеми. Секрет пианистического искусства Рахманинова не только в его
небывалой природной одаренности, но и в личности главного учителя - Николая
Зверева. Тот, почти истязая учеников, живших у него в специальном интернате,
нечеловечески трудными занятиями, доводил их игру до совершенства. Это к
вопросу о роли педагогики в появлении гения...
Но пианизм Рахманинова, как и его дирижерское мастерство, - тема все же
второстепенная. Главнее - его сочинения.
Если привлекать литературные аналогии, то Рахманинов - это одновременно
Толстой, Чехов, Горький. От Льва Николаевича - психологизм, космичность,
эпика. От Антона Павловича - тоска по уходящему, ностальгические мотивы. От
Алексея Максимовича - грозовые раскаты революционных бурь, "клич
буревестника". И, конечно, от всех троих - до боли и крика доходящая любовь
к Родине, ее непрестанное воспевание.
На этом стоит вся рахманиновская музыка. От первых прелюдий, музыкальных
моментов, оперы "Алеко", "Элегического трио" через первые симфонии и
концерты, "Этюды-картины", романсы, "Колокола" - к вершинам, сочиненным уже
в эмиграции,- "Трем русским песням", "Рапсодии на темы Паганини", последней
симфонии, написанным в роковом 42-м "Симфоническим танцам"...
Эмиграция - не ошибка, а беда и боль Рахманинова. Не мог он творить в
рамках антирусской травли первых послереволюционных лет, когда, с одной
стороны, Ассоциация современной музыки насаждала ненавистный Рахманинову
модернизм, а с другой - Российская ассоциация пролетарской музыки записывала
в "буржуазное" все то, что выходило за рамки хорового пения революционных
песен... Когда ситуация нормализовалась и Сталин вернул русской классике ее
верховный статус, Рахманинов был уже немолод, оброс обязательствами перед
семьей и импресарио. И мечтал вернуться, подобно Прокофьеву, но не смог. Или
не успел. Но Родине помогал как мог, давая - уже стариком! - в годы Великой
Отечественной войны концерты в пользу Советской Армии. "Хочу верить, верю в
полную победу!" - писал он в одном из последних писем.
А Родина отплатила Рахманинову всенародной любовью.
Но то была Советская Родина.
У россиянцев иные кумиры...

Иван ВИШНЕВСКИЙ.
=======================
http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/03/489/71.html

Виктор Мержанов:
<МУЗЫКА - ВЗВОЛНОВАННАЯ РЕЧЬ>

На днях в Большом зале Московской государственной консерватории имени
П. И. Чайковского состоялся юбилейный концерт, посвященный 130-летию со дня
рождения гения русской музыки, Сергея Васильевича Рахманинова. В связи с
этим корреспондент "Завтра" встретился с патриархом русского пианизма,
Народным артистом СССР, президентом Всероссийского Рахманиновского общества,
ветераном Великой Отечественной войны и труда, профессором Виктором
Карповичем МЕРЖАНОВЫМ.
- Виктор Карпович, прежде всего, хочу поблагодарить вас за организацию
прекрасного концерта, который состоялся 31 марта в Большом зале Московской
консерватории и был посвящен юбилею Сергея Васильевича Рахманинова. На этом
концерте еще раз удалось прочувствовать особенный, абсолютно русский строй
музыки Рахманинова:
- Рахманинов - композитор, пианист, дирижер мирового значения. Но,
прежде всего, он русский гений. Он чувствует мир именно как русский человек.
Он понимает и игру на рояле, как русский. Ученикам я часто повторяю фразу:
"Музыка должна разговаривать:" Если на Западе мы видим торжество схемы,
алгоритма, то русская школа исполнительства основана на принципе, что музыка
это живая, взволнованная человеческая речь, где смыслы передаются не при
помощи слов, но при помощи звуков. И в музыке есть точка, запятая,
вопросительный знак, и восклицательный знак:
- Вы, как председатель Рахманиновского общества и старейший педагог
кафедры специального фортепиано Московской консерватории стоите у истоков
Международного конкурса пианистов имени Сергея Рахманинова. Как известно, в
прошлый раз победил Садакацу Цчида - исполнитель из Японии. В этом есть
определенный парадокс:
- В конкурсе принимали участие 25 музыкантов из девяти стран. Садакацу
Цчида выпускник Московской консерватории получил Первую премию. Садакацу
великолепный исполнитель и интереснейший человек. Он увлечен не только
русской музыкой, но и всей русской культурой. Говорит он по-русски
прекрасно, как мы с вами. Поскольку он у меня учился, я знаю его достаточно
хорошо. Поразительный был с ним случай. После того, как он закончил
аспирантуру Московской консерватории он пришел ко мне в класс - это было за
полгода до конкурса Рахманинова - и сказал: "Виктор Карпович, я, к
сожалению, расстаюсь с музыкой. Я принял православие, крестился и я хочу
посвятить свою жизнь служению Русской православной церкви. Для этого я
должен получить специальные знания, и я еду в Сергиев Посад поступать в
Духовную академию". Что его подвигло на такой шаг? Наверно очень серьезные
размышления, глубочайшие раздумья: Садакацу пробыл в Лавре три месяца, а
потом, к счастью, вернулся в мир музыки. Женился на своей соотечественнице,
которая тоже приняла Святое крещение. Сейчас эта замечательная пара живет в
Москве. Уезжать из России они никуда не собираются. Таким образом японец
стал выразителем нашей школы не поверхностно, технически, но духовно, то
есть сущностно. Садакацу играет Рахманинова так, как редко можно где-либо
услышать. Поэтому, я считаю, он заслуженно получил первую премию. Кстати,
параллельно в США также проводился конкурс имени Рахманинова. Интересно, что
конкурс в Америке проходил с участием российского министра культуры.
Характерно то, что господин Швыдкой на московский конкурс ни разу не зашел:
Даже этого не случилось, не говоря уже о какой-либо поддержке. В то же время
Минкульт на конкурс в США выделил 840 тысяч долларов. Еще меня поразила
реакция американской прессы. Американские газеты разгромили этот конкурс.
Корреспондент "Лос-Анджелес Таймс" написал оскорбительную в отношении России
и Рахманинова статью, где вылил ушаты помоев на жюри, победителей и
оркестр:Статья заканчивалась примерно такой сентенцией: "Нам не нужен этот
нафталинный Рахманинов. Зачем нам слушать эти опостылевшие этюды и прелюдии?
Тысячи раз мы все это слушали и устали. В США есть свои композиторы (были
названы определенные фамилии), нам надо их поднимать и пропагандировать!"
Что касается конкурса в Москве, то трудности возникают не от недостатка
талантливых исполнителей, русских или зарубежных, но от людей, которые,
занимая ответственные государственные посты, абсолютно в музыке не
разбираются и, возможно, вообще далеки от русской культуры. Подчас
приходится прилагать огромные усилия к тому, чтобы доказать чиновникам
необходимость для России конкурса Рахманинова.
- В 1892 году Рахманинов закончил Московскую консерваторию с Большой
золотой медалью. Здесь его учителями были блистательные музыканты Николай
Зверев, Сергей Танеев, Александр Зилоти . Жив ли сегодня дух Рахманинова в
Московской консерватории?
- История отношений Рахманинова и Московской консерватории не проста.
Ректор Василий Ильич Сафонов, который, собственно, и построил наше учебное
заведение, был дельный, но очень тяжелого характера, человек. Из-за него из
консерватории ушли и Танеев, и Аренский и Зилоти. В 1917 году новый ректор
Михаил Ипполитов-Иванов дает в газетах объявление о том, что объявляется
вакансия на место преподавателя инструментовки. Сергей Васильевич
откликнулся, но Ипполитов-Иванов сделал всё, чтобы это место Рахманинов не
получил. В том, что Рахманинов не остался в России "заслуга" не большевиков,
но Ипполитова-Иванова. Кстати, Рахманинов ведь не бежал из России. В декабре
1917 года с разрешения властей он уезжает на гастроли в Норвегию и Швецию.
Известно, что там его обманули, ничего не заплатили, и он был вынужден
уехать США и заключить длительный контракт. Так что уехал Рахманинов не
из-за советской власти, как полагают многие, а из-за Михаила Михайловича
Ипполитова-Иванова.
- Но все же, Виктор Карпович, для нынешнего поколения студентов,
педагогов, что значит имя Рахманинова?
- Сейчас Россия вступила в какой-то новый, по-моему, довольно страшный
период. Никакого ренессанса в культуре, увы, не наблюдается. Не последнюю
роль в процессе деградации культуры играет такая страна, как Америка. Это
касается и музыкальной составляющей жизни России. Музыканты, которые сейчас
широко рекламируются, навязываются обществу через телевидение и газеты, на
мой взгляд, не представляют русскую культуру, а их произведения, подчас, не
имеют художественной ценности.
Студенты - они все, конечно, разные. И педагоги разные. В Московской
консерватории педагоги вообще очень высокого класса. Но если говорить о
какой-то определенной духовной линии, то тут возникает много проблем. Ряд
мощных исполнительских традиций незаслуженно забыт. Константин Николаевич
Игумнов, Самуил Евгеньевич Фейнберг - это люди, которые сберегли московскую
пианистическую школу, да и консерваторию: А сегодня можно слышать
исключительно имя Генриха Нейгауза. Культ Нейгауза раздут достаточно
искусственно, на мой взгляд. Нейгауз - интересная фигура, яркий музыкант,
однако роль его, мягко говоря, несколько преувеличена. Играл он хорошо, но
не всегда настолько успешно, как об этом сейчас говорят. Иногда его концерты
заканчивались катастрофами. Он забывал текст, вставал, уходил: Иногда были
очень удачные концерты. Один из таких ему зачислили как диплом. С тех пор
распространено неверное мнение, что он закончил Ленинградскую консерваторию.
Кстати, Нейгауз неприятную написал книгу. Его текстами я был возмущен
предельно. Прекрасная пианистка Тамара Гусева ушла от Нейгауза к Игумнову.
Так он ее ославил в своей книге, написал, что она медленно учит и плохо
играет. Когда она это прочитала, то больше не издала ни одного звука -
настолько была подавлена. Григорий Романович Гинзбург - один из самых
блестящих, с мировым именем, пианистов. А Нейгауз язвительно его сравнил с
"механической машинкой". В своей книге он принижает талант великолепного
пианиста Анатолия Ивановича Ведерникова. Там жесточайшая критика в его
адрес: Кстати, после войны, которую Нейгауз провел в Свердловске, встал
вопрос, кто же будет у него ассистентом в Московской консерватории. Он
пригласил человека, который вопреки традиции не был концертирующим
пианистом. Хорошего теоретика, но не пианиста. А Ведерников попал в
консерваторию, только когда я получил здесь кафедру. Все потому, что
Ведерников представлял школу исполнительства, отличную от школы Нейгауза.
Некоторые воспитанники Нейгауза, как сумасшедшие, прославляют своего
учителя. Но это вызывало и вызывает очень серьезный протест. Однажды чуть
дело до драки не дошло - когда в присутствии Владимира Владимировича
Софроницкого начали в очередной раз прославлять и воспевать ученика Нейгауза
Святослава Рихтера. И дело здесь не в ревности. Разве можно сравнить, к
примеру, книгу Фейнберга с упомянутым сочинением Нейгауза? Музыканты
прекрасно поймут, о чем я говорю. Книга Нейгауза написана очень популярным
языком. В ней много всяких историй и занятных подробностей. Но книга
Фейнберга - это ведь высочайшее по уровню исследование в области
фортепианного искусства, в области его осознания. Да, эта книга
довольно-таки сложная. Зато в ней почти не употребляется местоимение "я". А
в книге Нейгауза "я" через каждые пять строчек. Но самое главное, что нельзя
простить Нейгаузу, это то, что он написал о Рахманинове. Сам он Рахманинова
не слышал, но слышал запись сонаты Шопена. Надо сказать, что Рахманинов
Шопена играет по-своему. Это совершенно гениальное исполнение. Так Шопена
никто не играет. Это исполнение ошеломляет. К тому же замечателен сам факт
встречи, соединения двух гениев. И что же вы думаете написал Нейгауз?
"Рахманинов очень талантливый пианист. Хорошо играет "На тройке"
Чайковского, но Шопена он исполняет с замоскворецкой удалью". То есть более
утонченного оскорбления придумать нельзя. Человеку древнейшего
аристократического рода он приписывает купеческие манеры:
- Сейчас год памяти Сергея Рахманинова. Насколько широко он будет
отмечаться в России?
- Рахманиновским обществом были положены громадные усилия на то, чтобы
получить под концерт Большой зал консерватории. Но, слава Богу, всё
уладилось. Апрель в Московской консерватории пройдет под знаком Рахманинова.
Помимо концерта кафедры фортепианного факультета, пройдет вечер, посвященный
творчеству Рахманинова. В селе Ивановка Тамбовской области, в музее-усадьбе
Сергея Рахманинова открывается выставка. В Тамбове, в рамках юбилейных
торжеств, пройдут Международная конференция "Творчество Рахманинова в
контексте мировой культуры", хоровой форум, конкурсы исполнителей, а также
ХХII международный музыкальный фестиваль, программа которого посвящается
130-летию со дня рождения Сергея Васильевича. В ней будут участвовать Леонид
Сметанников, Михаил Плетнев, лауреат Международного конкурса имени
С.В.Рахманинова в Пассадене Евгений Михайлов, многие другие. Я знаю, что в
Новгороде, в Старой Руссе - на родине Рахманинова - так же пройдут какие-то
мероприятия. К сожалению, нет должного понимания значения Рахманинова для
России со стороны Министерства культуры. Зато помогают региональные власти,
отдельные меценаты. Только благодаря Юрию Павловичу Рахманинову - внучатому
племяннику композитора - в Москве, на Страстном бульваре был установлен
прекрасный памятник Рахманинову работы скульптора Олега Комова.
- Когда в Англии у Федора Шаляпина спросили: "Что надо читать, чтобы
лучше понять русского человека?" - он, не задумываясь, ответил: "Надо
слушать музыку Рахманинова". Известно, что в 1941-1942 гг. Сергей Рахманинов
выступал с концертами, сборы от которых он передавал в помощь Советской
армии. В коротком письме генеральному консулу СССР Федюшину Рахманинов пишет
"От одного из русских - посильная помощь русскому народу в его борьбе с
врагом. Хочу верить в полную победу". Находясь на смертном одре Рахманинов
узнавая об успехах русских на фронте, облегченно вздыхал и говорил "Слава
Богу! Дай им Бог сил!" Умер Сергей Васильевич 28 марта 1943 года в
Калифорнии, не дожив нескольких дней до своего семидесятилетия, не дожив до
победы:
- Но, незримо Рахманинов праздновал победу и скорбел вместе с Россией.
Музыка "запрещенного" в СССР Рахманинова звучала 9 мая 1945 года на всю
страну. То было в момент священной минуты молчания, объявленной в память о
погибших. Тогда звучала тема Второго концерта Рахманинова.
==============
http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/03/489/72.html

Михаил Никешичев
Title: РАСТРЕВОЖЕННОЕ СЕРДЦЕ
----------------------------------------------------------------------------
----



И плывут, и растут эти чудные звуки!
Захватила меня их волна:
Поднялась, подняла, и неведомой муки
И блаженства полна:
И Божественный Лик, на мгновенье
Неуловимой сверкнув красотой,
Всплыл, как живое виденье,
Над этой воздушной кристальной волной,
И отразился, и покачнулся,
Не то улыбнулся: не то прослезился:
Я.П.Полонский. (Романс на эти стихи написан С.В. Рахманиновым в
Ивановке 12 июля 1912 г. и посвящен П.И Чайковскому).
Более столетия назад зазвучал впервые голос рахманиновской музыки. "С
первого колокольного удара чувствуешь, как во весь свой рост подымается
Россия" (Н.К. Метнер). Увы, пресыщенные буйством оркестровых красок,
звуковых фантазий, разрушением гармонии и лада, пряностями балетных пантомим
современники не расслышали этого призыва. Рахманиновская музыка показалась
излишне эмоциональной, ее формы - устаревшими. Как и беспечные современники
праведного Ноя, не расслышали они зова русского половодья: "Мы молодой весны
гонцы, она нас выслала вперед", - не вняли предостережению романса "Пора!
Явись Пророк!". Гениальная Первая симфония Рахманинова, вершина раннего
периода его творчества, провалилась. Да, дирижировавший в тот вечер Глазунов
был пьян, да, оркестр звучал плохо. Но ведь можно же было даже через это
исполнение почувствовать глубину музыки, услышать ее живую боль и призыв! Не
услышали: И того Рахманинова - юного, безудержного, бесстрашного и
безоглядного - Россия потеряла навсегда. Композитор уничтожил партитуру
(восстановлена по оркестровым партиям после его смерти), прошел через
тяжелейшую душевную болезнь, прекратил на много лет писать музыку.
Возвращение Рахманинова к композиторскому творчеству - Божье чудо! Чудо
и то, что вернулся он Вторым фортепианным концертом. "Тема его
вдохновеннейшего Второго концерта есть не только тема его жизни, но
неизменно производит впечатление одной из наиболее ярких тем России и только
потому, что душа этой темы русская" (Н.К. Метнер).
Воспой же, страдалец, воскресную песнь!
Возрадуйся жизнию новой!
Исчезла коснения долгая плеснь,
Воскресло свободное слово!
(А.К. Толстой. "Иоанн Дамаскин")
Как встретили слушатели эту новую - углубленную, правдивую, "строгого
письма" - музыку? Среди разбушевавшегося музыкального демонизма, язычества,
дикарства, шутовства и скоморошества Рахманинов оказался одиноким, как и
другие великие русские художники (Танеев, Васнецов, Нестеров, Бунин,
Метнер). Искусительным лозунгам вольницы, которая проповедала отказ от
"нудной" христианской морали, композитор "противопоставил свою "Всенощную",
написанную всего лишь для хора без сопровождения: строгие старинные напевы и
строгую классическую гармонию, храмовую музыку, уходящую своими корнями в
глубины эллинской культуры, обретшей новую жизнь в горячо любимой им России.
Рахманинов звал к духовному самоуглублению, звал к сочувствию человеческому
страданию, судьбе Христа, ибо в этом видит то, что предстояло пережить его
Родине, которую он не только безмерно любил, а был сам частью этой Родины,
как кусок ее природы или дыхание ее духа" (Г.В. Свиридов). Однажды С.В.
Рахманинова спросили о главной теме Третьего фортепианного концерта: не
заимствована ли она из церковных крюковых книг? - уж очень она напоминает
старинный лаврский распев "Гроб Твой, Спасе, воини стерегущии". Сергей
Васильевич ответил: Нет. Просто так "написалась"!
Что ждало композитора, названного Свиридовым последней вспышкой
Христианства в русской музыке, в годы, когда рушили храмы и уничтожали
колокола, боролись с самим духом нации? Хула, поношения и запрет. Каким
только оскорблениям не подвергался он со стороны "критиков": и предатель, и
"фашист в поповской рясе": Так что когда сегодня раздается очередной лай про
"русский фашизм", стоит напомнить, что и Рахманинова, и Прокофьева
"фашистами" уже называли. Как говорится, это нам не впервые такой снег на
голову. Рахманинова запрещали: Александр Адрианович Егоров, пианист,
открывший для России "Вариации на тему Корелли", рассказывал мне о
сложностях доставки нот из Америки, опасности включения сочинения в
программу классного вечера К.Н. Игумнова. Музыканты в России, как могли,
укрывали от возможных ударов любимую музыку. Асафьевское ее определение:
"пафос растревоженного сердца" - настолько общо, что и не придерешься:
Но было в судьбе рахманиновской музыки Чудо - когда народ, для которого
он писал, всем существом своим принял ее, всей глубиной сердца отозвался. В
1945-м над прошедшей через невообразимые страдания Великой Отечественной
войны, над преображенной Родиной звучал Второй концерт. И никакая цензура не
смогла помешать этой встрече, ибо музыка оказалась достойной великого
народа-победителя, а народ - достойным этой музыки.
Что можем сказать о сегодняшнем дне - дне 130-летия С.В. Рахманинова:
чувствуем ли, разумеем ли смыслы, адресованные нам? Я сейчас не говорю об
эмоциональном восприятии: эмоциональная сила воздействия этой музыки столь
велика, что мы, разумеется, что-то чувствуем. Я говорю об идеях, душевной
боли, заветах, думах и духовной жажде великого художника. Их постижение
требует взгляда вглубь: у Рахманинова содержание не лежит на поверхности.
Приведу несколько примеров.
Среди юношеских сочинений С.В. Рахманинова есть романс на слова А.К.
Толстого "Ты помнишь ли вечер" - пейзаж-настроение удивительной гармонии и
красоты. На заключительных словах чарующая звуковая атмосфера исполняется
вдруг иной глубины, иного смысла: "И нам наше горе казалось далёко, и как мы
забыли о нём!"
В одной из самых светлых прелюдий Рахманинова - Ми-бемоль мажорной -
вдруг звучит трагический аккорд тромбонов - как цитата из будущего -
"Симфонических танцев". Почему?
Вторая фортепианная соната. Ее по-физкультурному бодро играют многие
пианисты. Но в предлагаемый нам вариант зауженного восприятия этой музыки -
"музыка модерна" - никак не укладывается вторая часть: одними
колористическими задачами не объяснишь ни ее голосоведения, ни содержания. А
соната эта писалась вместе со "Всенощной". Многие ли пианисты заглядывали в
ее хоровую партитуру?
В последние сочинения С.В. Рахманинов вводит темы-символы.
Средневековая католическая секвенция "Dies irae" ("День гнева"), связанная в
европейской традиции с образами смерти, звучит в Вариациях на тему Корелли,
Рапсодии на тему Паганини. В Рапсодии она становится контрапунктом (совпадая
с ней по горизонтали и по времени) другой знаковой теме - из каприса
Паганини, связанной с легендой о продаже души. Единственным смысловым
контрастом всему этому механизированному ужасу становится середина - образ
России. В 15-й вариации Рахманинов тонально и образно адресует нас к своему
романсу "Маргаритки", написанному на Родине. А светлая кульминация
сочинения - 18-я вариация - не что иное, как прямая противоположность
паганиниевской теме, ее инверсия по вертикали. Как тут не вспомнить Большой
Китеж, встающий над Светлояром? Незамутненный образ Родины в 18-й вариации
(русская распевность сочетается в нем с приемами старинного строчного
письма) перекликается со словом Владыки Иоанна (Снычева): "Россия не сгинет
до тех пор, пока вы в ваших сердцах будете лелеять мечту о ней".
В "Симфонических танцах" нисходящая секундная попевка "Dies irae"
сведена лицом к лицу с восходящей интонацией лаврского распева. Битвы не
избежать: Она уже идет.
Цикл из четырнадцати романсов соч. 34 завершается "Вокализом" (1915
г.), посвященным Антонине Васильевне Неждановой. Почему большой и
чрезвычайно разнообразный по содержанию цикл завершается бессловесным
"неизреченным воздыханием"? Почему композитор сделал переложение этой
"барочной арии баховского типа" (так определяют ее музыковеды) для
симфонического оркестра и записал ее в 1929 году на пластинку? Почему
Рахманинов, создатель множества красивых мелодий, выделил именно эту, а наше
сердце обязательно вспомнит о ней, лишь услышит "Вечернюю музыку" из
"Перезвонов" В.А. Гаврилина, свиридовские "Отчалившую Русь" ("А впереди их
лебедь. В глазах, как роща, грусть. Не ты ли плачешь в небе, отчалившая
Русь? Лети, лети, не бейся:") или "Маленький триптих"? В "Вокализе" песня
без слов разливается на фоне колокольного биения средних голосов: здесь и
дорога, и путник, и купол (колокол) неба над головой, и конец, и начало.
Анализ того, как преломил эту потаённую рахманиновскую традицию другой
композитор-пророк, Г.С. Свиридов, - приводит современного - слышащего -
философа-музыковеда к явленной нам национальной идее. Прочтите работу
Татьяны Васильевны Чередниченко "Традиция без слов. Медленное в русской
музыке"!
А что мы? Мы забыли сегодня, что есть Искусство; что через художника
"прорекает себя Богом созданная сущность мира и человека" (слова И.А.
Ильина, посвятившего С.В. Рахманинову работу "Что такое искусство"). Мы
называем музыкой антидуховный грязный шум телевидения и радио, а в концертах
различаем лишь: "быстрее" и "громчее". Мы верим лгунам, фантазирующим под
музыку и выдающим эти фантазии за музыкальное содержание. Мы позволяем
фальшивым оркестрам присваивать имена русских святынь, пусть и обозначенных
латинскими буквами. Мы терпим, когда классическую музыку (и Рахманинова)
используют для рекламы пошлых товаров. Мы беспечно доверяем лживым и лукавым
биркам вроде "золотой соловей" или "очень русское пение":
До наглости уверенные в своих силах, закостенелые в "самости",
"субъектности", шепчем ли мы про себя молитву в начале концерта? Просим ли о
том, чтобы открылись нам знаки того, что слышим со сцены?..
Лишь тогда, когда мы вспомним и восплачем о своей живой душе,
исповедуемся и по-настоящему затоскуем о Правде и Красоте, - тогда, быть
может, мы сумеем отличить самый тихий удар рахманиновского колокола - не по
силе его, а по интенсивности содержания - от хаоса уличной какофонии, ибо
"колокольный звон - это совсем не материальные звуки, это символ, звуки,
наполненные глубочайшим духовным содержанием, глубочайшим духовным смыслом,
который не передашь словами. Без этого смысла - все это превращается в
обыкновенный железный лязг" (Г. Свиридов). Только тогда, быть может, нам
откроются сокровенные смыслы рахманиновских партитур, а через них наше
жизненное задание, и, быть может, явится нам Китеж - "пристанище
благоутишное всем страждущим, алчущим, ищущим":

Михаил НИКЕШИЧЕВ, доцент Московской консерватории им. П.И. Чайковского,
председатель Танеевского музыкального общества
==================
http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/03/489/73.html

ВЕРА В ВОСКРЕСЕНИЕ
----------------------------------------------------------------------------
----
Говорит Садакацу ЦЧИДА - лауреат I премии Международного конкурса пианистов
им. С.В. Рахманинова в Москве.

Для меня I премия на Конкурсе им. С.В. Рахманинова в 2002 году стала не
только большим подарком. Она легла огромной ответственностью на мои плечи.
Это был шок. В то время я забыл - в своих духовных поисках - о своей
профессии, перестал понимать, почему я занимаюсь музыкой. За две недели до
конкурса пошел на урок к Виктору Карповичу Мержанову, пришел неготовым. Он
спрашивает: что с тобой случилось? Виктор Карпович очень гневался и очень за
меня волновался. На конкурсе получилось, что жюри выбрало меня. Радости у
меня не было. Принял решение жюри со страхом и трепетом. Не ожидал: слишком
высоко! Мне казалось, что на конкурсе им. Рахманинова должен победить
русский пианист. Ведь Рахманинов - в первую очередь, русский композитор.
Музыкальный конкурс - это не спорт. Поэтому я не люблю слово "победа",
понимая к тому же, что в таких вещах, как конкурс, нет абсолютной правды. Я
вообще не люблю конкурсов или соревнований: от них каменеет душа. А она ведь
должна изливать добрую энергию. После конкурса самое важное - чтобы человек
не изменился и не приписывал себе неких заслуг. Ведь то, что создается,
создается не нами. Но дается нам. Первое место мне далось. И я принял его с
благодарением и ответственностью.
Рахманинов для меня - образец. Как личность. Как музыкант. Как человек.
Как патриот. Рахманинов-пианист - это совокупность мастерства всех
предшествовавших ему пианистов. Его неповторимая игра удивительно
разнообразна, тонка, чутка и, главное, глубока. Рояль звучит, как оркестр:
Как патриот сколько он сделал для Родины, скольким помог России, даже не
принимая советскую систему! Здесь запрещали его музыку, плевали: Но он не
умалил своей любви!
В музыкальном и духовном плане мне близкими представляются Бах,
Бетховен и Рахманинов. Они - наперекор всем препятствиям - стремились к
Богу. Весь Рахманинов - в его музыке, а она - радость Воскресения, радость
славословия, радость для всех людей. Только встреча с Православием наполнила
меня этой радостью и изменила всю мою жизнь. Я рос в католической семье и
мне всегда не хватало радости и силы Воскресения. Здесь, в России, я нашел
ее и считаю, что корневая сила России - вера в Воскресение. Тот день, когда
я слился через исповедь с Православной Россией, - самый радостный день
жизни.
Путь продолжается. И на этом пути Рахманинов мне ближе всех. Мне еще
только предстоит постижение многих глубин русской музыки, музыки
Рахманинова, а его я должен сыграть всего. Это он отвечает мне на вопросы,
как жить в современном мире, как милостиво смотреть на мир. Он учит: злом не
должно отвечать на зло. Каждый день я вижу его крестный путь, вижу его лик,
его взгляд - смотрящий вдаль: в вечность, в Бога.

---

От	Георгий
К	Георгий (05.04.2003 10:58:12)
Дата	09.04.2003 23:19:39

Записки меломана (*+)

---

http://www.vechny.com/misc/rz082700_1.htm

РАЗНОЕ

Мой Бах (записки меломана)

Поводом для настоящих заметок послужила 250 годовщина со дня смерти Баха,
причина ясна из заглавия...

Мое любимое произведение Баха - кантата "IСН НАВЕ GENUG". Я часто ставлю
кассету с записью (перезаписью) этой кантаты. В России она была записана у
меня на диске-гиганте. Я помню и сероватый цвет конверта и чуть голубоватый
цвет круглой этикетки на самой пластинке. Пластинка была изготовлена в
Польше, и лет 30 назад я купил ее в Казани, где я проживал до эмиграции в
Америку, за 1 рубль 90 копеек. Это по теперешним временам смехотворная
сумма, а тогда мне, инженеру (ведущему конструктору) с зарплатой 150 рублей
в месяц эта пластинка не казалась слишком дешевой, и купил я ее не из-за
Баха, а из-за того, что на другой стороне был записан "Магнификат" моего
любимого на тот период Антонио Вивальди. Но, как ни странно, увлечение
Вивальди прошло, вернее, не прошло, а стало не таким острым, как в юности. А
вот кантата Иоганна Себастьяна Баха стала той музыкой, которая сопровождает
меня теперь. Я никогда не старался узнать о ней больше, не лез в справочники
и энциклопедии, чтобы знать о тех событиях, которые предшествовали созданию
этого произведения, больше того: никогда не изучавший немецкого языка, я
даже не знаю, как переводится название: "IСН НАВЕ GENUG" (<Мне достаточно> -
ред.). Я только знаю, что исполняет его хор Польской филармонии, а
дирижирует хором и оркестром Богдан Водичко.
* * *
Я не хочу выставлять себя неким знатоком музыки, я - дилетант, не знающий
даже элементарной музыкальной грамоты. Я рос в немузыкальной семье, детство
мое было опалено войной, эвакуацией, жизнью в тесной коммунальной квартирке,
где единственным утешением была черная тарелка радио на стене. Эта тарелка
как-то соединяла нас с внешним миром, искаженным советской пропагандой и
таким отбором музыки, что, казалось, самыми великими композиторами были
Глинка, Римский-Корсаков, Чайковский, самыми-самыми дирижерами - Гаук и
Голованов, а самыми выдающимися вокалистами - Лемешев и Козловский. Я не
имею никаких претензий к упомянутым музыкантам: они великолепные
исполнители, да и музыка Глинки и других русских композиторов прекрасна. Но
не было в этой музыке того, что говорило бы о сложном мире, открывшемся мне
внезапно и приведшем меня к растерянности и страху перед разверзшейся
бездной...
В детстве и отрочестве я больше всего любил советские песни: "Катюшу", "Мою
Москву" и тому подобную совклассику. Когда в 1956 году после первого курса
института я приехал к родственникам в Ленинград, то был очень удивлен
пристрастию моего двоюрдного брата к только-только проникшему в Россию с
<оттепелью> джазу. Эта музыка показалась мне дикостью, и я рьяно доказывал,
что мелодичные советские песни - это и есть настоящая музыка. Но однажды,
кажется - весной 1957-го, из черной тарелки репродуктора сквозь дребезжание
и скрип раздались звуки, заставившие меня сесть на кровать (стульев в нашей
восьмиметровке не было, они туда не помещались). Нет, это был не Бах.
Игрался Второй концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром. И глубокая
печаль и таинственность мира вдруг внезапно открылись мне. Да, почувствовал
я, это мое, эта музыка может и утешить, и помочь в "минуту жизни трудную".
Этого композитора-эмигранта советская пропаганда не жаловала своим
вниманием, хотя, конечно, совсем отказаться от него было нельзя, поскольку
Рахманинов был частью русской культуры, а русская культура, нас убедили,
была самой передовой культурой в мире. Поэтому и исполнялись, в основном,
вполне средние романсы Рахманинова, реже - Второй концерт, а уж его
последние произведения: 4-я симфония и Рапсодия на тему Паганини - считались
вовсе "не нашей" музыкой и не должны были доходить до советского слушателя.
Той же весной, 1957 года мы переехали в новую комнату в отдаленном районе
Казани и я упросил маму купить радиоприемник. Это была, извините за штамп,
голубая мечта моего детства. Ловил не "вражьи" голоса - политика меня тогда
не интересовала. Я ловил музыку. Еще многого не понимая, я чувствовал, что
мне это необходимо. Летом, будучи на практике в Свердловске, я купил свою
первую долгоиграющую пластинку: "Второй концерт для фортепиано с оркестром"
Рахманинова, а чуть позже приобрел и проигрыватель "Эльфа". Так началось мое
коллекционирование пластинок, вернее, не коллекционирование, поскольку
последнее предполагает некоторую упорядоченную систему. Я же приобретал
пластинки по системе "вытягивания": услышал что-то понравившееся у какого-то
композитора - покупал все его записи, попадавшиеся под руку. К счастью, а
вернее, к сожалению, выбор был незначительный. В Казани, несмотря на наличие
консерватории и большого количества музыкантов, не было специального
магазина по продаже грампластинок. Был лишь небольшой отдел в магазине
музыкальных инструментов на центральной улице города. Выбор был невелик, да
и покупателей - не пруд пруди...
Но вот однажды (видно, после очередной чистки своих складов) на прилавок
выбросили, буквально выбросили, целую кучу грампластинок по цене, кажется,
10 копеек. Так в моей коллекции появилась первая пластинка с записью Баха:
"Куранты" и "Жиги". Потом я узнал, что это были названия старинных танцев.
Музыка Баха не произвела на меня особого впечатления.
* * *
В России сложилось странное отношение к западной музыке, особенно к
старинной инструментальной и хоровой. Многих композиторов в России просто не
знали: Перголези, Коррелли, Шютца. Бах, конечно, - другое дело... Но
звучали, как правило, его фортепианные (клавесинные) произведения. Кантаты и
мессы в России не исполнялись. Я думаю, потому что русской душе ближе
живописная музыка, то есть музыка программная, или музыка, передающая
сиюминутное настроение. Серьезными проблемами (о смысле жизни и т.п.)
занимались литература и театр. Потому-то в переломные годы, в годы
катаклизмов и революций, массы заполняли стадионы и театры. Поэты и артисты
были властителями дум и душ. Воистину, "Поэт в России больше, чем поэт... ".
Музыка же была вспомогательным <инструментом>, поэтому в России в те времена
процветали цыганский и городской романс, студенческая песня. Даже популярный
на западе Чайковский никогда не был властителем дум россиян. Я не против
Петра Ильича, но и в восторге от его музыки никогда не был. По моему мнению,
она несколько... поверхностна. Слушая музыку Чайковского, всегда думаешь:
да, ее создал гениальный человек. Когда же слушаешь музыку Баха, понимаешь,
что рукой этого человека водил Бог. О том, что музыка в жизни большинства
граждан России не является <властительницей дум> говорит и тот факт, что в
60-80 годах прошлого (увы, уже прошлого) столетия, в то время, когда в
театры и на вечера поэзии нельзя было попасть, на концерты знаменитых
музыкантов, даже таких, как Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович и Святослав
Рихтер, можно было стрельнуть "лишний билетик", чем я и пользовался, когда
бывал в командировках в Москве. После _ безуспешных попыток проникнуть в
Вахтанговский театр или театр Ленинского Комсомола я приходил в Большой зал
Московской консерватории или в зал Чайковского и никогда не оставался за
дверьми.
B 1955 году, в разгар хрущевской оттепели, Москве произошло знаменательное
событие: был создан Московский камерный оркестр. Его первым руководителем
был знаменитый альтист, участник квартета имени Бородина Рудольф Борисович
Баршай. Он стал исполнять старинную музыку, то есть музыку тех композиторов,
которых Россия не знала. Залы, где выступал оркестр Баршая, были
переполнены. В 1957 или 58 году ( не помню точно) оркестр приехал в Казань,
я с трудом достал билет.
Концерт проходил в драматическом театре, при переполненном зале, исполнялись
произведеня Баха и Перголези. Солировала Зара Долуханова. Ее низкое
меццо-сопрано так соответсвовало исполнявшейся божественной музыке, что зал
был потрясен. Потрясен был и я - такого мне слышать еще не приходилось. Вот
уже больше 30 лет прошло с тех пор, а голос Зары Долухановой звучит в моем
сердце... После этого концерта я стал собирать все диски со старинной
музыкой и музыкой Баха.
Я открыл для себя "Страсти по Матфею", "Страсти по Иоанну", "Бранденбургские
концерты", божественный "Двойной концерт для двух скрипок". К сожалению, всю
коллекцию (около 800 записей) перед эмиграцией пришлось продать. Но
переписал-таки на магнитофонную ленту некоторые любимые произведения. Тогда,
в 1995 году у людей уже не было денег, многие очень ценные книги нам продать
не удалось, но на мою музыкальную коллекцию покупатели нашлись моментально.
А что же случилось с Баршаем и его оркестром? Рудольф Борисович Баршай в
1977 году эмигрировал в Израиль. Сейчас он - гражданин Великобритании,
камерными оркестрами не дирижирует, имеет дело лишь с симфоническими
оркестрами разных стран, ходит в музыкальных классиках. Руководит престижным
конкурсом дирижеров имени Артуро Тосканини. В мае этого года 76- летний
дирижер приезжал в Москву, дирижировал "Мессой си-минор" Баха. Дирижировал
традиционно, и москвичам не понравился. Того ажиотажа, который был вокруг
его имени в 50-70 годах, не случилось. Оркестр же Баршая сначала передали
Игорю Безродному, при котором он (оркестр) постепенно угас, не выдержав
конкуренции с более агрессивными и работающими на публику "Виртуозами
Москвы". Их создали как бы в противовес знаменитым "Виртуозам Рима", но на
тот уровень исполнения, который в свое время достиг баршаевский оркестр,
"Виртуозы Москвы" так и не поднялись.
* * *
Передо мной концертная программка. Читаю: "Концерт симфонической музыки.
Музыкальный фестиваль, посвященный дню рождения В.И.Ленина. Апрель, 1967
год. В программе: Жиганов. "Увертюра Нафиса" Хачатурян. "Ода о Ленине".
Чистяков. "Песнь всенародной любви". Холминов. "Песнь о Ленине". Это, к
счастью, исполнялось во втором отделении. А в первом прозвучали: Прокофьев.
"Классическая симфония". Вагнер. "Увертюра к опере "Риенци". И Бах. "Чакона"
в оркестровом переложении Натана Рахлина. Странная программа, не так ли? Но
всего интереснее в ней другое - это был первый концерт только что созданного
Симфонического оркестра Татарской АССР. А руководить этим оркестром был
приглашен известный дирижер Натан Григорьевич Рахлин, изгнанный из града
Киева по причине несоответствия его еврейского происхождения украинской
самостийности.
Первое представление оркестра было приурочено к важнейшей дате в истории
Советской страны - дню рождения В.И Ленина, поэтому дирижер и оркестранты
торопились. Музыканты были, в основном, молодые, только что окончившие
консерваторию, полные энтузиазма. Но опыта у них не было, и, несмотря на
старания опытного дирижера, оркестр потерпел бы полный провал, если бы не
праздничный настрой публики (нет, не в связи с торжественной датой,
связанной с днем рождения Ильича), а от того, что теперь вот и у нас, в
Казани, есть свой симфонический оркестр). Наши надежды оправдались: концерты
симфонической музыки стали регулярными, а оркестр достиг значительных
успехов, став даже лауреатом какого-то международного конкурса. Это случится
позже, а тогда, в 1967 году, исполнение такого известного и трудного
произведения Баха, как "Чакона", нельзя было слушать без снисходительной
улыбки. Почему-то она исполнялась в несколько ускоренном темпе, и создалось
впечатление, что дирижер пытается этот темп замедлить, но это ему никак не
удается. И все-таки состояние, похожее на первую влюбленность было у меня в
те минуты, когда я слушал "Чакону" Баха. Говоря по правде, при всех
достоинствах выдающегося дирижера Натана Рахлина, Бах - не его стихия.
Рахлин был сверхтемпераментный человек, несмотря на внешнюю грузность. Он
был подвижен, как ртуть, казалось, он может заставить играть как надо
инструмент даже без музыканта. Вот из Бетховена или Берлиоза (с его
"Триумфальным маршем") он мог высечь огонь. А Бах требует других качеств...
Теперь о другом концерте. Передо мной другая программка, на первой странице
которой еще довольно молодой Святослав Рихтер. 1970 год, суббота, 27
сентября. Рихтер в зале имени Чайковского играет восемь прелюдий и фуг из
первого тома "Хорошо темперированного клавира" Баха. Сказать об этом
концерте: потрясающе, великолепно - значит, не сказать ничего. Нет, слов тут
подходящих не найдешь. Казалось, он не нажимал на клавиши и даже не касался
их. И звук издал не сам инструмент, это был симбиоз сердца и рояля.
А еще об одной записи: выдающийся канадский пианист Глен Гульд исполняет
прелюдии и фуги Баха. Эта грамофонная пластинка осталась в Казани, записи на
магнитофонную ленту я не сделал. Да если бы и сделал, то запись-перезапись
вряд ли передала ту ауру, которая сопутствовала исполнению этого
легендарного пианиста, "Марлона Брандо фортепиано", как его называла здешняя
пресса. Он был экстравагантен и сумасброден, мог во время исполнения скинуть
башмаки, или во время записи сопровождать музыку своим голосом. Кстати, на
той, моей пластинке, это гленгульдовское голосовое сопровождение отчетливо
слышалось. Звучание же его рояля напоминало мощный орган.
Наследие Баха настолько велико и многообразно, что, кажется, после него
невозможно создать новую мелодию. Помните музыку Таривердиева к известному
телесериалу "Семнадцать мгновений весны"? Это - Бах в чистом виде, его
прелюдия и фуга до-минор из "Хорошо темперированного клавира". Да, известный
и популярный советский композитор не брезговал плагиатом. Но Бах по-царски
щедр, его не убудет, в суд за нарушение авторских прав подавать не станет...
Теперь послушаем широко известное "Адажио" американского композитора Самуила
Барбера. Нет, это не плагиат, но то, что произведение навеяно музыкой Баха,-
несомненно. И, наконец, один из моих любимых композиторов: Вилла-Лобос. Это
выдающийся бразильский композитор, назвавший свои самые известные сюиты
просто: "Бахианы". Наиболее известны его Бразильские бахианы N2 и N5, но
особенно знаменита ария из его "Пятой бахианы" в исполнении Галины
Вишневской. Музыка "Бахиан" описательная, с бразильским южным колоритом, с
зажигательными мелодиями...
Последнее время я много размышляю о вечном - наверное, как у всех, настало и
мое время для этого. Но каждый раз, наткнувшись на неразрешимое, я впадаю в
странную меланхолию и прекращаю свои размышления. Нечеловеческое, наверное,
это дело - залезать в такие глубины. Это, наверное, то же самое, что
вытаскивать самого себя за волосы из воды. Но, ясно, есть люди, которым то
ли природа, то ли Бог позволили проникнуть в те области знания, в которые
другим ступить не дано. Таким человеком был Бах. Самое интересное, что сам
Бах не подозревал о своей какой-то особой миссии. Об этом в своей обширной
книге о Бахе хорошо пишет Альфред Швейцер. Музыка Баха - это именно то, что
называется откровением. Ни один из композиторов не достигал таких высот
познания и не отразил человеческие радости и печали так, как это сделал
Иоганн Себастьян Бах. Есть, правда, еще Моцарт и Шопен, рукой и слухом этих
композиторов также водила Божья воля. Но о вечном они не смогли сказать
столько, сколько сказал Бах. Только Баху было позволено все. Не знаю, правда
или выдумка-легенда об Иисусе Христе, о его миссии. Но смею предположить,
что в лице Баха мы имеем истинного посланника Божьего. И пусть музыка Баха
летит над землей, утешая и успокаивая, помогая в тяжелую минуту. Пусть
всегда с нами будет Бах.

Цалий Кацнельсон, Нью-Джерси




архив

---

От	Георгий
К	Георгий (05.04.2003 10:58:12)
Дата	09.04.2003 23:19:15

Дмитрий Толстой рассказывает (*+)

---

http://kamsha.ru/journal/portrets/int/tolstoy.html


Как поссорился Дмитрий Дмитриевич с Сергеем Сергеевичем

Известный петербургский композитор Дмитрий Алексеевич Толстой - сын
знаменитого писателя А.Н.Толстого и замечательной лирической поэтессы
Н.В.Крандиевской- Толстой. Кроме того, Дмитрий Алексеевич - автор
интереснейших мемуаров, вышедших шесть лет назад (к сожалению, более чем
ограниченным тиражом) и сразу же ставших библиографической редкостью. Оно и
неудивительно, ведь ему посчастливилось знать многих интереснейших людей
закончившегося столетия, а литературный талант у Толстых в крови.
Ну а любители изысканной музыки прекрасно знают произведения самого Дмитрия
Алексеевича, о которых весьма высоко отзывались и Шостакович, и Глен Гульд,
а Свиридов и вовсе под настроение написал ему "Митя, ты пишешь лучше!". Да и
сейчас в квартиру на Черной Речке, где проживают Дмитрий Алексеевич и его
супруга Татьяна Николаевна, постоянно приходят его ученики, композиторы и
музыканты.
Зато делать интервью с Дмитрием Толстым невероятно сложно, потому что
человек этот знает невероятно много, а его афористичности и точности
формулировок позавидуют профессиональные литераторы. Объем же интервью, к
сожалению, весьма ограничен...

- Дмитрий Алексеевич, как бы вы охарактеризовали только что закончившееся
столетие?

- У меня для Двадцатого века есть название. Это был Окаянный Век, именно
окаянный.

- Но ведь несправедливость, жестокость, подлость появились отнюдь не в 1900
году.

- Разумеется. Трагические коллизии были и в девятнадцатом веке, и в более
отдаленных временах. Жизнь человечества никогда не была и безмятежной, но
двадцатый век в смысле трагизма, жестокостей, несправедливости побил все
рекорды.

- Конечно, время было непростое...

- Кстати, о времени. Мне повезло. Среди моих друзей и знакомых было
множество замечательных людей. В частности, я был очень дружен с Николаем
Александровичем Козыревым, астрономом, открывшим вулканы на Луне. Но для
меня он гораздо интереснее своими мыслями о времени. Козырев полагал, что
время не то чтобы материально, но имеет некоторые черты материальности.
Время по Козыреву обладает направленностью и энергией, которую излучает или
вбирает в себя.

- А как же Эйнштейн?

- То, что доказывал Эйнштейн, конечно, очень интересно, но вот Козырев был с
ним решительно не согласен.

- А вы?

- О вопросах физики я судить не могу, так как являюсь в этой области полным
профаном. К сожалению, деятели культуры часто высказываются и подписываются
под тем, чего не знают, да и знать им необязательно. Но это так, реплика в
сторону. А если вернуться к определению времени, то доводы Козырева (по
крайней мере, для меня) были весьма убедительны, но я - музыкант и не знаю
высшей математики, без которой всерьез рассуждать о физике нелепо.
Астрономией же я никогда всерьез не увлекался, хотя во время дружбы с
Козыревым очень многое узнал и усвоил. Например, о том, что Большой Взрыв
все-таки был, и даже время его известно: от 15 до 18 миллиардов лет тому
назад, не больше и не меньше.

- Современная астрономия и религия - две вещи несовместные?

- Не думаю. Если стать на религиозную точку зрения, а я стою именно на такой
точке, остается открытым вопрос, является ли зримая вселенная, ограниченная
квазарами, всем? Сотворил ли Бог лишь то, что мы видим, или гораздо больше,
есть ли жизнь где-то еще, и какая? Вряд ли следует ограничивать Творца,
привязывая его к тому кусочку мироздания, который мы можем ощупать.
Наверное, он приготовил множество других миров - и таких, как наш и других.
Просто мы пока ничего о них не знаем.

- Дмитрий Алексеевич, вы были близко знакомы не только с астрономом
Козыревым. Достаточно взглянуть на висящие по стенам фотографии и портреты,
и сразу появляется множество вопросов.

- Мои родители были довольно известными людьми; соответственно, и в доме у
нас бывало немало интересных гостей. Качалов, Москвин, другие московские и
петербургские артисты, из композиторов я очень хорошо знал Шостаковича,
Попова. Был такой замечательный композитор. Его, как и бывшего московского
мэра, звали Гавриил. Сейчас его никто не знает, а зря. Он был очень
талантлив, начинал он одновременно с Шостаковичем в 20-е годы, газеты тогда
писали, что зреют два больших таланта. Очень долго они шли одинаково, потом
Дмитрий Дмитриевич ушел вперед, а Попова забыли. Слава далеко не всегда
является функцией таланта, это я очень хорошо знаю.

- Вы не расскажите немного о родителях?

- Литературные люди хорошо знают мою мать. Она была удивительно тонкой
поэтессой. Я все ее стихи знаю наизусть, хотя специально не учил, они
как-то сами собой запомнились... Вообще лучше всего запоминается и дольше
всего остается в памяти то, что человеку близко; вещи, заученные насильно,
как правило, уходят первыми... Вот это из ее ранних стихов:

Полынь - трава степной дороги,
Твой горький запах горче слез,
Церковный запах нежный, строгий,
Так далеко меня унес.
И вот опять стою пьяна я,
Стою у пыльного куста...
О горечь русская степная,
И тишина, и широта...

А это военное. Маму настойчиво звали уехать из Ленинграда, но она отказалась
и всю блокаду пережила здесь.

Недоброй славы не бегу
Пускай порочит тот, кто хочет,
И смерть на Невском берегу
Напрасно кары мне пророчат,
Я не покину город мой,
ВенчАнный трауром и славой.
Здесь каждый камень величавый
Свидетель жизни вековой.
И променять на бытие,
На тишину глуши бесславной
Тебя, наследие мое,
Мой город великодержавный?!
Нет! Это значило б предать
Себя на вечное сиротство,
За чечевицы горсть отдать
Отцовской крови первородство.

Однажды я читал это стихотворение в аудитории, которая была вроде бы даже и
литературной, но никто не понял, какая чечевица имелась в виду. Все забыли
библейскую легенду об Иакове и брате его Исаве.

- Но в сталинское время говорить про "великодержавный город" было довольно
опасно.

- Опасно, но мама всегда оставалась сама собой. Она была очень сильным
человеком.

- Она никогда не жалела, что вернулась?

- Наверное, были моменты, когда жалела, но нам этом она никогда не говорила.
Видите ли, мама очень любила нас с братом, ей надо было нас растить, тут уж
не до сожалений. Что сделано, то сделано. Вернуться в эмиграцию? Такая
попытка была очень опасной и практически безнадежной.

- Конечно, время обратного хода не имеет, но все же, где бы вы предпочли
вырасти? В СССР или в эмиграции?
- Ну конечно же, в России! Я, хоть и родился в Берлине, ничего не помню.
Привезли меня сюда, когда мне было семь месяцев. Так что мир я уже потом
посмотрел.

Т.Н. (супруга Д.А.) - Мы совсем недавно были в Нью-Йорке. Так трагично
теперь об этом вспоминать. Мы были на этих башнях, я очень боялась туда
подниматься, но оттуда открывался изумительный вид. Мы снимали с высоты
Нью-Йорк и не думали, что эти снимки скоро станут уникальными. А теперь
смотрим на и фотографии и становится страшно, потому что уже никто и никогда
не сможет так снять...

Д.А. - Мы поехали, потому что они решили исполнить мой фаготный концерт.
Обычная поездка оказалась для нас с супругой исторической, потому что мы
посетили эти так страшно погибшие здания. Помню, какие там были малахитовые
лифты, какие светильники... Там вообще была страшная роскошь.

- Если абстрагироваться от столь знакового события, то какая из виденных
Вами стран Вам наиболее интересна?

- Я несколько раз бывал во Франции, и не то, чтоб изучал французов, но
наблюдал. У них есть замечательные качества: они легкие, любят свободу, сами
любят хорошо жить и не мешают жить другим. Но они страшные хвастуны, и при
этом ужасно скупые.

- Странно; говорят о скупости шотландцев, габровцев, но чтоб французы?!

- Меня просто потрясло, когда один молодой француз позвал к себе на обед
одного приятеля, а в это время к нему забежал другой. Так его обедать не
позвали, потому как не приглашен. Для нас такое дико, для французов -
естественно. Впрочем, вся средняя Европа безумно скупа, немцам, тем и сам
Бог велел, но те хотя бы добрее французов.

- Считайте, что поразили меня еще раз.

- Мы о французах судим по литературе, причем не по Мопассану или Золя, а по
романтику Дюма. А это было давно и неправда. В жизни же французы довольно
жестоки, у них даже детские сказки и песенки, мягко говоря, малоприятные.
Мне их еще мама рассказывала, а она чудно говорила по-французски, даже
какое-то время после того, как мы вернулись, думала на этом языке.
Помните нашу сорока-ворона, которая младшему не дала каши, за то, что тот
"мал, не удал, воду не носил, тесто не месил"? Она тоже хороша, но у
французов все гораздо хуже. Там делят примерно так: "Этот убил сурка. Этот
содрал с него шкуру. Этот выпил его кровь. Этот съел мясо, а этот маленький,
ему ничего не досталось: ни крови, ни мяса:" Ужас!
Хотя чего ожидать, если французы наряжали своих детей и вели смотреть, как
гильотинируют?! Это был праздник, причем детский праздник. Да, тогда
публичные казни были делом обычным, но у французов это было еще и любимым
развлечением. Меня в свое время это открытие просто убило. Да возьмите того
же Мериме - что ни новелла, то кровь да убийства.

- Давайте вернемся к возвращению ваших родителей из эмиграции. Вам ведь
наверняка об этом рассказывали.

- Мой брат Федор Федорович, мамин сын от первого брака, рассказывал о своем
первом впечатлении от Советской России. Он до этого повидал и Принцевы
Острова, и Францию, и Германию, а потом вернулся в Петербург, которого почти
не помнил, так как все его сознательное детство и отрочество прошли за
границей. В квартире на Ждановской набережной, где собирались жить, шел
ремонт, и семья поселилась в гостинице "Европейская". Так моего брата больше
всего потряс... официант, который нес из кухни тарелку супа в руках, причем
макал грязным пальцем в тарелку. Федор ни в Берлине, ни в Париже такого не
видел. И не то чтобы он был так уж брезглив, просто поразила его эта
картина.
А если серьезно, то мама рассказывала, что стало последней каплей в их
решении вернуться. Мой брат Никита, которому было года четыре (а в этом
возрасте дети очень смешные) как-то с французским акцентом спросил "мама, а
что такой сугроооб"? Отец вдруг осекся, а потом сказал: "ты только посмотри.
Он никогда не будет знать, что такое сугроб".
Родители в России любили даже простые пейзажи, и они тосковали, как все
эмигранты. Я недавно перечел рассказ Тэффи и в очередной раз прочувствовал,
какая страшная тоска была в те годы у уехавших. Им казалось, что если они
вернутся, будет лучше.

- Несмотря на большевиков?

- Сначала все думали, что с большевиками скоро будет покончено, надеялись
то на Деникина, то на Врангеля. А мама очень хорошо знала и того, и другого.
Да и про Колчака она потом рассказывала, что это был умнейший,
интеллигентнейший человек. Очень добрый, очень музыкальный, очень
порядочный...
Кстати говоря, Горький очень не советовал отцу возвращаться. "Куда ты
едешь, - сказал он, - там мрак, ты там со своей литературой совершенно не
нужен!" - и уехал в Италию. Но родители очень хотели вернуться, думали, что
все будет хорошо, все наладится, они смотрели на будущее с удивительным
оптимизмом. И вернулись.

- Наверное, без неприятных инцидентов не обошлось?

- Отца сразу стали травить левые. Особенно усердствовал Всеволод Вишневский.
Однажды, пьяный, он зашел в пивную, увидел там отца, которого страшно
ненавидел, и буквально на него напал. Они, дескать, своей кровью Советскую
Россию защищали, пока всякие там прохлаждались по Мулен Ружам, и так далее.
Не знаю, правда, как и кого он защищал своей кровью, но в папу он запустил
пивной бутылкой. К счастью, она пролетела мимо. Так что отношения были
сложные. Но мой отец, в отличии от меня, был очень практичным человеком. Он
сразу же понял, что нужно и можно делать.
Тогда был расцвет НЭПа, можно было очень много работать и зарабатывать. Даже
антикварные магазины были открыты; вот эти вещи, которые вы тут видите,
куплены именно тогда. Тогда работало авторское право, и отец в соавторстве
со Щеголевым написал очень прибыльную пьесу, которая сразу же их обогатила.

- И что это была за пьеса?

- Называлась она "Заговор императрицы". Конечно, это было безобразие. Они в
угоду, как сейчас говорят, конъюнктуре исказили дневник Вырубовой, но было
такое время, что они были вынуждены на это пойти. И отец страшно разбогател.
Всем было интересно покопаться в императорских тайнах, тем паче, в зале
сидел люди, которые еще помнили эти лица, эти имена. Интерес к царской
фамилии, к личной жизни, к интригам и сейчас не пропал, пережив все войны и
пертурбации, тогда же последние годы царя были и вовсе памятны, а тут на
всеобщее обозрение вроде бы вытащили всю подноготную. Хотя авторы очень
сильно покривили душой, подгоняя факты под ситуацию. Пьеса с моральной точки
зрения была очень некрасивой, но до уровня Шекспира, ославившего Ричарда
Третьего горбатым детоубийцей, они все же не докатились. Ни по размаху
вранья, ни по конъюнктурности.

- Да, Шекспир даже Брокгауза и Эфрона ввел в заблуждение. Вот что значит
сила искусства!

- Что касается Ричарда, то да, зато они про Мак Бета правду написали, он
ведь короля Дункана ночью не убивал, тот в бою погиб. Кстати, Брокгауз и
Эфрон до сих пор хороши с точки зрения гуманитарной, но научно все ушло
очень далеко вперед. Что до Шекспира, то он ко всему брал и переделывал
чужие сюжеты. И "Гамлет", и "Отелло" были известны и раньше. Кто-то за это
даже назвал его вороной в павлиньих перьях, но все же он был прекрасным
поэтом. Хотя историю Англии ему, наверное, зря доверили. Впрочем, на наших
глазах столько раз меняли местами белое на черное и обратно, что куда там
средневековой Англии!
Если ругают кого-то - значит, нужно потом хвалить, и наоборот. Взять
реабилитированного ныне Тухачевского - он ведь, что ни говори, и первую свою
присягу нарушил, и польскую компанию жутким образом провалил. Кстати, он был
в очень хороших отношениях с Шостаковичем. Маршал баловался скрипкой, и ему
льстило знакомство со столь известным композитором. Шостакович мне
рассказывал, что они бывали друг у друга, да и Софья Васильевна, мама
Дмитрия Дмитриевича, тоже об этом вспоминала. Она, кстати говоря, была
русская, воспитанница Смольного института, а вот отец его - из поляков,
работал в палате мер и весов, хорошо знал Менделеева...

- Раз уж разговор зашел о Шостаковиче... Говорят, между ним и Прокофьевым
была вражда?

- И родилась она в нашем доме. Прокофьев как раз вернулся из-за границы и
собирался отменить французский паспорт и оставить только советский (тогда
еще можно было иметь два паспорта); Шостакович очень хорошо знал его
творчество, но лично они практически не общались, а тут соединились у нас за
столом. Компания, как всегда, собралась артистическая. Помню, был тогда
Борис Липатов, кто-то из артистов, чуть ли не Качалов, наши из Большого
Драматического, композитор Венедикт Венедиктович Пушков. Уж одну-то его
песню вы точно знаете, а когда-то ее вся страна пела: <Лейся, песня, на
просторе>. Я, кстати говоря, был его любимый ученик по гармонии, и у меня
сохранились ноты этой вещи с его надписью "Любимому ученику"...
Но вам ведь ссора великих интересна? Началось все с того, что мама попросила
Прокофьева сыграть, а он, надо сказать, был замечательным пианистом. Сергей
Сергеевич ломаться не стал, Шостакович же решил показать свое знание музыки
Прокофьева и попросил что-то из "Сказок старой бабушки" или скерцо. Тот
сыграл скерцо (кстати, безумно трудная вещь) и гавот из Классической
симфонии. Играл потрясающе, совершенно электрически, слушатели были
буквально ошарашены, но, конечно, все смотрели на Шостаковича, ждали его
веского слова. Тот все абсолютно без всяких оговорок расхвалил, заметил,
что лично он эти произведения давно знает и любит.
Посидели еще, а потом мама попросила сыграть Шостаковича. Дмитрий Дмитриевич
сказал, что как раз сочиняет фортепьянный концерт и попытается его сыграть.
Один. И за рояль, и за партию оркестра (он тоже был замечательным
музыкантом). И сыграл весь свой концерт. Тут уж все, естественно, обернулись
к Прокофьеву, ожидая ответного слова, а он, как сейчас помню, вальяжно
развалился в кресле, как-то немыслимо вывернул руку и изрек что-то вроде:
"Ну, что я могу сказать про это сочинение? По форме оно довольно рыхлое и
потом не очень безупречно с точки зрения хорошего вкуса..."
Представляете?! Сказать такое Шостаковичу в лицо! Впрочем, Прокофьев вообще
за словом в карман не лез...

- А как отреагировал Шостакович?

- Вскочил с места, как ужаленный, заметался, выскочил из гостиной... Мама
за ним. Он лихорадочно искал и не мог найти шапку. "Я не могу найти шапку!
Где моя шапка?! Я должен ехать домой. Срочно! Прокофьев - мерзавец и подлец,
он для меня больше не существует!"
Мама пыталась уговорить его остаться, выпить чаю, у нас еще должен были
крюшон подавать, но Шостакович был слишком оскорблен, чтобы вернуться.
Смущенные гости тоже потихонечку разошлись - короче, званый вечер не удался.
Помню, папа сказал потом одну вещь, над которой мы с мамой долго смеялись.

- А что именно?

- "Все ясно, Прокофьев завидует Шостаковичу". Мама только улыбнулась,
дескать, Алеша, ты ничего не понимаешь. Отец в отношении музыки был как
Гумилев, который называл музыку большим шумом, хотя писал потрясающе
мелодичные стихи, которые просто просились на ноты.

- Не могло случиться, что ваш отец не так уж и ошибался?

- Такое просто смешно предполагать, настолько Прокофьев и Шостакович были
далеки друг от друга. Шостакович был очень западным композитором и
одновременно, как это ни странно, советским, а Прокофьев всегда оставался
русским. В нем проглядывает XIX век с Бородиным, с Мусоргским - это очевидно
даже сквозь налет модерна, а вот в Шостаковиче заметно арийское немецкое
начало... Делить им было нечего, к тому же Прокофьев в ту пору был куда
известнее и у нас, и за рубежом.

- А что из себя Шостакович, Прокофьев, Свиридов, Стравинский представляли
как люди?

- Шостакович, вообще-то, был немного смешной, ходил мелкими шажками, все
время повторял фразы и отдельные слова, нервно почесывался. Словом,
выглядел слегка комично. Любил повторять своим ученикам, что "музыкальные
законы существуют, чтобы их нарушать".

- Вы с этим согласны?

- Я считаю, что в музыке вообще нет законов, это не наука. Но в музыке есть
традиции и правила. Закон - это то, что можно измерить, вычислить,
предугадать, а музыка - это искусство. Наука идет через голову, через
логику, а искусство алогично и непредсказуемо.

Т.Н. - Самым приятным из них, конечно же, был Свиридов. Шостаковича и
Прокофьева я бы к обаятельным никак не отнесла. Ну а Стравинский, сами
видите. Я его сфотографировала, ужасно страшным получился.

Д.А. - Вот он, немножко на Фантомаса похож, лысый такой... А вообще-то
Стравинский, сам того не подозревая, стал одной из трагических фигур русской
культуры, хотя у него самого очень счастливая жизнь. На западе он стал
композитором номер один; тосковал ли он по родине, не знаю, но большевиков
он терпеть не мог, это было ясно с самого начала. Впрочем, все кто туда
уехал, их не жаловали, в том числе и моя семья.
Одно время мой отец говорил, что им всем надо иголки под ногти загонять, но
отец тогда еще молодой был, это он от молодого ража...

- Да, потом его взгляды резко изменились...

- Отец безумно боялся Сталина, отсюда и тот страшный конформизм, в котором
его упрекают. Он один из первых понял, что Сталин ни перед чем не
остановится. Смерть все время витала около отца; поведи он себя чуть-чуть
неверно, ему бы все припомнили: и эмиграцию, и происхождение, и былые
высказывания. Но он себя вел умно. Он, так сказать, бросил кость, написав в
угоду Сталину "Хлеб", "Путь к победе", ряд статей.

- А "Иван Грозный"?

- "Иван Грозный" - абсолютно конъюнктурное произведение. Оно, хоть и
написано великолепным языком, но по духу ужасно. Зато в "Петре", "Повести о
смутном времени", "Инженере Гарине" ничего подобного нет, там совсем другие
настроения, а в инженере Гарине он и вовсе вывел диктатора мира, причем
внешность ему дал абсолютно ленинскую. И я, и отец удивлялись, как цензура
это пропустила и не заметила, как это вообще никто не заметил. Видимо, не
посмели даже предположить подобное.

- Ну а если бы посмели?

- Всегда можно было сказать, что это не Ленин, а Троцкий. Отец прекрасно
понимал, что такое тоталитаризм, что за время и что за страна ему досталась.
Это прошлое даже сейчас прорывается, причем в самых неожиданных местах.
Сдираешь со стен старые обои, а там газета, а в ней призыв ударить по
пасхальным яйцам и вербному воскресению... Все ударяли, давили,
искореняли...

- Ведь Алексей Николаевич неоднократно встречался со Сталиным?

- Да, причем всегда делал вид, что он раскован, спокоен и так далее, а
внутри у него все тряслось. Я помню, как на даче в Барвихе ему несколько раз
звонил Сталин, и каким бывал отец после этих разговоров.
Отцу досталось очень тяжелое время, пусть его осуждают, но я не могу это
делать. Он своим поведением спас жизнь нам всем. Я видел, как выглядели
семьи врагов народа, то же грозило и нашей, тогда еще очень большой семье.
Никита, я, мама, потом мои брат и сестра - все мы могли загреметь очень
легко и очень далеко. Отец моей жены так и не вышел, хоть реабилитирован. Ей
предлагали денежную компенсацию, что-то рублей 300 по-моему.
Конечно, Булгаков и Зощенко вели себя смелее. Даже молчать в то время уже
было смелостью и немалой. Это Паустовский мог помалкивать, да и то все-таки
писал, а отцу нельзя было, это бы выглядело слишком красноречиво.

- Лес рубили, и во все стороны летели не только щепки...

- Вот вам два примера. Муж балерины Карсавиной не уехал, потому что не мог
оставить мать. Везти же ее было невозможно, она потеряла память и ничего не
понимала, что делается за окном. Она в начале 30-х все думала, что там
городовые. Этот человек никому никогда не сделал ничего плохого - и пропал.
Характерной была и история с Печковским. Был такой знаменитый тенор, кумир
женщин. Я с ним столкнулся после моей оперы "Маскарад". Печковский блистал
на сцене Мариинского театра, особенно в ролях Германа и Отелло, но потом
каким-то образом попал к немцам и с ними поладил. После войны его осудили;
он, отбыв наказание, вернулся. Тогда у нас заправлял Фрол Козлов, был такой
партийный деятель. Так вот, он поклялся, что изменникам родины петь не даст,
и Печковский в свой родной театр не вернулся - а жаль, это был замечательный
тенор.

- Зато, судя по вашим воспоминаниям, с дочерью Сталина у вас были очень
неплохие отношения.

- Со Светланой? Она сидела на этой же самой кухне, что и вы. Но сейчас мне
не хочется о ней говорить. Очень долго я считал ее настоящей русской
интеллигенткой со всеми достоинствами и недостатками, мы были довольно
дружны. Потом я опубликовал свои воспоминания, и она написала мне, что
возмущена, что я ничего не пишу про ее мать; хотя, мне кажется, это мое
право решать, о ком и о чем писать... Ну и за мое отношение к ее папочке,
которого я называю кровожадным тираном, мне досталось. Светлана мне это не
простила, хотя сама писала, что ее отец поддался дьяволу.
Это потом она стала говорить, что хоть ее отец был крут, но при нем был
порядок. Идея, которую, кстати говоря, сейчас защищают многие, и не только
коммунисты.
А вообще бог с ней, трудно судить жизнь другого человека, тем более такую
путаную. Ужасная у нее жизнь была. Отец давал ей пощечины, развел ее, женил
насильно на молодом Жданове, заодно и ему жизнь испортил...

- Дмитрий Алексеевич, а каких взглядов придерживаетесь лично вы, или вы вне
политики?

- Хорошие и отвратительные люди есть и среди правых, и среди левых, но я по
сути своей правый.

- Расскажите немного о Свиридове.

- Мы очень дружили с юных лет. Я был студентом первого курса, а он
последнего. Кстати говоря, его исключили из консерватории вместе с
Дзержинским за незнание немецкого языка. Конечно, причина была другой - эта
пара была очень ершистой и самостоятельной, время же для этого было весьма
неподходящее, вот и выгнали.

- Но Свиридову это не помешало.

- Да, он вырос в талантливого, почти гениального композитора. Дзержинский
тоже был исключительно одаренным, но ленивым. Все в итоге решило отношение
к композиторской технике. Свиридов был к этому очень внимателен, он учился
у Шостаковича и буквально впитывал в себя знания, а Дзержинского испортил
Сталин.

- Каким же образом?

- Он его похвалил, и, оказалось, напрасно. Похвалы вождя - вообще вещь
обоюдоострая, иногда даже более опасная, чем порицание. А если говорить о
Дзержинском, то он написал оперу "Тихий Дон" (вообще-то написал ее не совсем
он, так как не владел достаточной техникой, чтобы самому сделать
полноценную партитуру).
Сталин же услышал "Тихий Дон" в Большом театре и очень похвалил, ну а
Дзержинский немедленно задрал нос. Дальше все пошло, как по писанному. Все
оперные театры Союза наперебой предлагали ему свои услуги по оркестровке и
записи, потому что сам он этого не умел. Наш герой страшно обленился, начал
считать, что все ему обязаны, что за него и так все сделают, и в результате
полноценного композитора из него так и не вышло.
Композиторский труд на восемьдесят процентов состоит из писанины, а человек,
который без работающих на него "негров" не может шагу ступить, никогда
настоящим композитором не станет.

- Вы вроде бы написали монографию о Свиридове.

- Да, и отдал её племяннику. Он собирается ее издавать. Впрочем, Свиридов и
сам написал очень интересные воспоминания, где камня на камне не оставляет
от нашей современной музыки, особенно петербургской. Он буквально громит
творческую организацию нашего города, и то, что делается с ее подачи.

- Вы с ним согласны?

- Да, и я, и мой друг Исаак Шварц. Одни вещи безосновательно отвергаются,
потому что их авторы не нравятся своеобразной мафии, которая всем
заправляет, а превозносятся никчемные, бездарные вещи, но от "своих". Это не
секрет, и это, насколько мне известно, относится не только к музыке.
Определяют не объективные критерии, а отношения внутри и между кланами,
какие-то второстепенные, чуть ли не национальные признаки, ну да бог с
ними...

- Лично вас это все же вряд ли затрагивает.

- Меня трудно сожрать с костями, но жрать можно всех. А как Свиридова жрали!

- Музыка Свиридова для многих ассоциируется с поэзией Пушкина, а Вы, судя
по всему, больше склоняетесь к Лермонтову?

- О да! У меня есть две лермонтовские тетради, всего 15 романсов. Я считаю,
что Лермонтов некоторым образом противоположен Пушкину. Пушкин, в общем,
гармоничен, в нем нету инфернальности, демонского начала, а у Лермонтова оно
есть. Он носил в себе самые главные противоположности человека - божеское и
демонское. И еще в Лермонтове привлекает то же, что и в Бетховене -
сильная и чистая динамика страдания. Мало кто так страшно душевно страдал.

- А из современных писателей кого вы выделяете?

- Сейчас читаю Солженицина, "Двести лет вместе". "Красное колесо" по объему
превышает "Войну и мир", но я все же прочел. Начал читать за границей, в
Париже, закончил дома, на меня эта вещь колоссальное впечатление произвела.
Александр Исаевич замахнулся на такое, с чем очень трудно справиться, обилие
материала просто душит. Становится трудно читать.

- Вы лично знакомы?

- Нет, и я этого не хочу.

- ?!

- Солженицын - замечательнейший человек, но, несмотря на то, что я его очень
уважаю, я с ним встречаться не хочу. Он обязательно заговорит о моем отце,
причем будет о нем отзываться очень отрицательно, а мне это будет неприятно.
От некоторых людей, которые знают Александра Исаевича очень хорошо, я имею
представление о его характере. У него тяжелый нрав. Это неудивительно, зная
его биографию и его творчество. Иначе он просто не смог бы не перенести
того, что он перенес, не написал бы того, что написал. Пусть он останется
для меня крупной литературной личностью, но мне не обязательно с ним
сближаться.

- Дмитрий Алексеевич, а почему вы назвали свою книгу <Для чего все это
было?>

- Ну это же очевидно. Это как бы содержание моей жизни, зачем я жил. Я
попытался это понять и рассказать тем, кому я интересен...


Официальный сайт Веры Камши © 2002

---

От	Георгий
К	Георгий (05.04.2003 10:58:12)
Дата	08.04.2003 22:56:31

Хренникову - 90! О настоящем искусстве (*+)

---

http://www.gazeta-pravda.ru/pravda/pravda40.html#Востребовано%20ли%20сегодня
%20настоящее

Востребовано ли сегодня настоящее искусство?

О нынешнем разрушении культуры и о великой культуре советской эпохи
композитор Тихон ХРЕННИКОВ беседует с обозревателем "Правды" Виктором
КОЖЕМЯКО

Один из крупнейших деятелей советской культуры. Выдающийся русский
композитор двадцатого века. Народный артист СССР, Герой Социалистического
Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий, профессор... Все это он,
Тихон Николаевич Хренников, готовящийся отметить вскоре свое девяностолетие.
И при этом - продолжающий активно работать, творить! За последние годы им
созданы балеты "Наполеон Бонапарт" и "Капитанская дочка", музыкальный
спектакль "Чудеса, да и только" в Театре имени Наталии Сац, а сейчас вместе
с Омским музыкальным театром работает над сценической версией знаменитого
фильма "В шесть часов вечера после войны", музыку для которого он в свое
время написал.

Мне давно хотелось побеседовать с патриархом отечественного искусства о
состоянии и проблемах нашей культуры сегодня. И вот наконец эта встреча
состоялась.

Музыка времени и безвременья

Виктор КОЖЕМЯКО. Тихон Николаевич, есть такое выражение: музыка времени.
Александр Блок призывал: "Слушайте музыку революции!" И в его поэме
"Двенадцать" это звучит. Своя музыка была у предвоенного, послевоенного
нашего времени и, конечно, в годы великой войны. Тут при воспоминании в душе
сразу же зазвучат оратория "Вставайте, люди русские!" Прокофьева и
Ленинградская симфония Шостаковича, песни Александрова и Соловьева-Седого,
Блантера и Хренникова... А вот скажите, какова, в вашем восприятии, музыка
времени нынешнего?

Тихон ХРЕННИКОВ. Нынче у нас, пожалуй, не время, а безвременье. Ну а у
безвременья, собственно, никакой музыки нет. Я не хочу сказать, что нет
талантливых людей и что не пишется хорошая музыка. Талантливых людей сегодня
много, даже очень много! Я до сих пор профессор Московской консерватории, у
меня свой класс, свои ученики, аспиранты, ко мне приводят начинающих
композиторов, и я вижу, сколько сегодня талантов.

Конечно, этим всегда отличалась Россия. Но, знаете, в нынешних условиях
иногда просто поражаешься. Казалось бы, всё против, ничто не способствует -
и учение сопряжено с огромными трудностями, и безденежье большинства, и вся
эта бытовая неустроенность, а таланты идут и идут. Причем они, юные, всё
очень быстро схватывают, они быстро созревают...

В.К. В чем же тогда дело? Таланты есть, консерватория работает, и в ней
такие профессора... А чего не хватает?

Т.Х. Прежде всего, нет востребованности. Общественной, государственной.
Давайте взглянем конкретно. Чтобы исполнить крупное музыкальное сочинение
сейчас, нужно самому нанимать оркестр, платить деньги дирижеру, снимать зал.
Все это требует огромных средств! А откуда они у композитора?

Словом, это вам не советское время, когда о талантливом произведении, если
оно появлялось, заботились все - и Союз композиторов, и радио, и
Министерство культуры. Были заинтересованы. А если шире сказать, было
заинтересовано государство! В развитии настоящего искусства.

В.К. Выходит, сейчас не заинтересовано?

Т.Х. По-моему, нет. Или уж, во всяком случае, не очень. Да, что-то делается.
Какие-то произведения даже Министерство культуры закупает. Но это крохи всё!
Выделил президент средства для поддержки нескольких ведущих музыкальных
коллективов - Большого театра, Мариинки, Московской и Ленинградской
консерваторий, двух оркестров. Но это же единицы! Лично я, скажем, не
бедствую материально, потому что, кроме обычной пенсии, получаю пенсию так
называемую президентскую. Да недавно еще премию президентскую получил. Но
ведь совсем немного таких, как я, у кого есть подобные субсидии.

В.К. А остальные? Как им выживать и работать?

Т.Х. Серьезнейший вопрос! Приходится как-то выкручиваться, искать каких-то
покровителей. Но, знаете, одними покровителями искусство развиваться
по-настоящему не может. Для этого обязательно нужна основательная
государственная поддержка! Раньше было несколько по-другому, когда творцы,
будь то поэт или композитор, были в основном из аристократических,
дворянских семейств. Они не испытывали нужды. Но и тогда Чайковский,
например, хотя он был дворянин, жил на то, что он сочинял, и на помощь
Надежды Филаретовны фон-Мекк. А если бы она ему не помогала, не мог бы он
так свободно творить. В советское же время невероятный подъем, расцвет
искусства был достигнут благодаря великой идее, которая была в обществе, и,
конечно же, благодаря постоянной поддержке государства.

В.К. Значит, эта проблема на сегодня - одна из главных?

Т.Х. Безусловно. Если о музыке говорить, у нас ведь замечательные традиции,
великолепная педагогическая школа. Я бы сказал, лучшая педагогика в мире!
Возьмите Московскую консерваторию - какие колоссы здесь преподавали:
Игумнов, Нейгауз, Гольденвейзер, Файнберг и так далее. Потом их ученики
пошли - Флиер, Гилельс... Это всё традиции, которые перешли к нам от братьев
Антона и Николая Рубинштейнов, один из которых был в Петербургской
консерватории, а другой - в Московской, от великих композиторов Чайковского
и Танеева, которые были профессорами Московской консерватории.

И эти традиции, слава Богу, пока сохраняются. Хотя многие педагоги, должен
вам прямо сказать, в последние годы работают на одном энтузиазме, поскольку
оплата их труда чисто символическая.

В.К. А многие исполнители и коллективы, причем из лучших, в поисках
заработка вынуждены уезжать за границу и работать в основном там.
Отечественному же слушателю они фактически становятся недоступными. Есть
ведь такая проблема?

Т.Х. Есть. Опять-таки упирается в то, что искусство наше почти полностью
лишилось поддержки родного государства.

Какие песни пели

В.К. Сейчас, насколько я понимаю, вы говорили в основном о музыке, которую
именуют серьезной. Но есть и так называемая легкая музыка, есть песня, без
которой наш народ, по-моему, просто не может существовать. Вот о песне,
Тихон Николаевич, хотелось бы потолковать особо. В одной из телепередач вы
сказали о современных песнях так: мусор. И я подумал: до чего правильно и
точно! А ведь советская песня тоже составляла цвет нашей культуры.

Т.Х. Еще как! Советская песня - явление мировое, исключительное, нигде в
мире и никогда такого расцвета песни не было, как у нас.

С чем это связано? Если в дореволюционное время музицирование обычно шло в
салонах, по частным домам, то с революцией все резко переменилось. Началось
в небывалых ранее масштабах коллективное пение, по-настоящему родилась
массовая песня. Другие уже задачи встали и перед композиторами. Сама
революция требовала массовых песен, и такими были, например, песни братьев
Покрасс - "Конармейская", "Мы - красные кавалеристы" и другие.

Потом наступило другое время. Нэп принес свой налет - мотивы западные, не
лучшие, и те, что назывались кабацкими. Тогда даже такие композиторы, как
молодой Блантер или Юрий Милютин, прославившие в будущем советскую песню,
отдали этому дань: "Джон Грей был всех смелее, Кетти была прекрасна..." К
счастью, такое продолжалось недолго, и наша песня вернулась на свою орбиту.

Да, каждое время в жизни страны рождает свою музыку, свои песни.

В.К. Именно это мне представляется ключевым!

Т.Х. Вы правы. Вот до революции, как я уже сказал, было в основном салонное
музицирование. Правда, были и Вяльцева, и Вера Панина, и Вертинский, то есть
появилась своя эстрада, но она тоже носила все-таки зауженный, как бы
клановый характер. Оговорюсь: русская народная песня - явление особое...

А революция рождает и ширит новую массовую песню. И после некоторого спада в
годы нэпа - необыкновенный подъем тридцатых годов, первых пятилеток, когда
центральной фигурой становится гениальный Дунаевский. Вместе с фильмами
Георгия Александрова - "Веселые ребята", "Цирк", "Светлый путь",
"Волга-Волга" - он буквально ворвался в советскую жизнь. Это же был любимец
народа! Когда устраивались авторские вечера Дунаевского в Колонном зале Дома
союзов, приходилось вызывать конную милицию - столько желающих было попасть
на концерт. И суть как раз в том, что его песни очень талантливо выражали
дух времени, отражали тот созидательный период с его делами, на-строением и
атмосферой.

В.К. Появляются фильмы Пырьева - и здесь уже вы подхватываете
музыкально-песенную эстафету. Причем так все органично получается, так
естественно, будто само собой.

Изумительная "Песня о Москве" Тихона Хренникова из фильма "Свинарка и
пастух" поется до сих пор и будет петься, я уверен, всегда - до тех пор,
пока будут Москва и Россия. А "Марш артиллери-стов" из пырьевской картины "В
шесть часов вечера после войны"? Он сегодня, можно сказать, начал свою
вторую жизнь вместе с восстановленными в правах словами: "Артиллеристы,
Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас! Из сотен тысяч батарей
за слезы наших матерей, за нашу Родину - огонь, огонь!"

Т.Х. Если о годах войны, то тут в песне появилась целая плеяда выдающихся,
совершенно замечательных авторов. И первый среди них для меня -
Соловьев-Седой, гениальный композитор. Сын ленинградского дворника, он
обладал удивительным мелодическим талантом, своеобразным, индивидуальным,
неповторимым. Какого не было ни у кого! Причем какие это песни - с душой, со
слезой: "Прощай, любимый город", "Соловьи"... Да можно перечислять и
перечислять.

И ведь не только он в это труднейшее время создавал песни, поистине принятые
народом как свои. Вспомните: Анатолий Новиков...

В.К. Шахтерский сын из маленького городка Скопина, из моей родной Рязанской
области. Потрясающие, действительно до слез, его "Дороги".

Т.Х. А вскоре после войны - "Гимн демократической молодежи мира". В полном
смысле пел весь мир! "Дети разных народов, мы мечтою о мире живем, в эти
грозные годы мы за счастье бороться идем..." Любой композитор может мечтать
о такой популярности, какая была у Анатолия Новикова!

В.К. У вас переход от войны к мирной жизни был очень ярко обозначен музыкой
и песнями к кинофильму "Поезд идет на восток", который сам по себе, всей
своей светлой, мажорной атмосферой стал как бы знаковым в этом смысле. И
ведь вы там появились сами как актер - юный морячок с баяном в вагоне поезда
Москва - Владивосток сразу задавал основную песенную тему: "Дай мне руку,
незнакомый спутник мой!.." Захватывающая, стремительная, духоподъемная и
вместе с тем очень лирическая музыка, которая так нужна была ис-страдавшимся
на войне людям...

Т.Х. Было много фильмов, для которых я работал: "Донецкие шахтеры", "Кавалер
золотой звезды", "Гусарская баллада", "Верные друзья"...

В.К. О, "Верные друзья" - это же целый букет прекрасных песен! Они многие
годы спустя остаются молодыми, напоминая всегда и первых своих исполнителей
в той картине - Чиркова, Меркурьева, Александра Борисова, Лилию Гриценко.
Чудесный сплав талантов - композиторского, режиссерского и актерских, что
нередко бывало в советских музыкальных фильмах.

Т.Х. Я продолжу свою периодизацию советской песни через имена. Итак, если до
войны безусловным лидером в песне был Дунаевский, а во время войны
Соловьев-Седой, то в послевоенные годы появляется Алечка Пахмутова. Она
появилась в середине 50-х годов и до сих пор, скажу так, держит эстафету
первого песенника нашей страны! До сих пор...

В.К. Я с вашей периодизацией согласен. Достойные имена.

Т.Х. Но, конечно, ими все не ограничивается, ибо в песне работало множество,
действительно множество ярких талантов, которые очень долго пришлось бы
называть.

В.К. И главное в том, что творчество их находило отзвук в народе!

Т.Х. А потому, что это было востребовано. Радио. Массовые концерты по всей
стране. Коллективное пение. Такое великое явление советской жизни, как
художественная самодеятельность, охватывавшая миллионы людей... Это же было
уникально! Оттуда выходили профессионалы, нередко выдающиеся. Тот же
Лемешев!

В.К. Ярчайший пример. Хочу заметить, что слова для советских песен писали
такие прекрасные поэты, как, скажем, Исаковский или Алексей Фатьянов, а
исполняли эти песни не только так называемые эстрадные певцы, но и оперные -
Обухова и Максакова, Вера Давыдова и Сергей Лемешев... Высочайший уровень!

Т.Х. Да. У меня есть записи с Лемешевым, я с ним выступал, аккомпанировал
ему, когда он исполнял мои песни. Это наслаждение было с ним выступать,
потому что он певец был, как я говорю,- сама музыка! Он так чувствовал
музыку, как только композитор свою музыку чувствует. И так он отзывался
душой...

А что теперь поем

В.К. И вот этот звучный, мелодичный, мощный песенный экспресс, с которым
мчалась в будущее вся страна, вдруг сошел с рельсов и покатился под откос.
Или врезался в тупик. Словом, катастрофа. У меня лично такое ощущение, и,
судя по вашим высказываниям, у вас тоже. Что произошло?

Т.Х. Скажу свое мнение на сей счет. Чтобы композитор, поэт, певец создавали
достойные песни, нужно прежде всего соответствующее содержание жизни.
Которое диктовало бы музыку и содержание песен! А о чем сейчас петь? О том,
что люди не получают зарплату, голодают, мерзнут, что у них выключают
электричество?..

Искусство - это жизнь. Таково и песенное искусство. В чем был главный
результат работы советских песенных композиторов? Они создали такую
музыкальную атмосферу, в которой жили советские люди.

В.К. Вот тут, Тихон Николаевич, вы сформулировали, по-моему, действительно
самое главное. Советская жизнь вдохновляла творцов, а они создавали
музыкальную атмосферу этой жизни, которая помогала людям строить, жить,
любить. Воистину так! Но, знаете, сегодня часто говорится, будто делалось
все это творцами чуть ли не из-под палки, насильно, что их заставляли и от
них требовали. Дескать, социальный заказ. Но если нет отклика в душе
художника, разве что-то получится? Должен ведь быть душевный отклик?

Т.Х. А иначе какое творчество! Социальный заказ был, но - совершенно особый.
Это был заказ народа, его жизни, его мечты, его дел. Вот Аля Пахмутова
ездила на сибирские стройки и писала песни о тех людях. Ее же никто не
заставлял, она сама, что называется, по зову сердца (это не просто слова!)
туда ехала. А кто Соловьева-Седого заставлял во время войны писать
гениальные песни? Никто! Это был крик души. И вот все песни во время войны,
лучшие в послевоенное время - это крик души. Она, душа композитора, как и
поэта, откликается на то, что вокруг происходит. Художник, любой, живет не в
безвоздушном пространстве, и жизнь диктует ему. Так что это был заказ народа
и отклик души творца на жизнь народную.

В.К. А что мы имеем сейчас?

Т.Х. Какая жизнь, такое и искусство. Расцвел дилетантизм, то есть страшный
непрофессионализм. У нас профессионалы великолепные и сейчас есть, но если
взглянуть в этот "ящик", кто там изо дня в день с утра до вечера
подвизается, охватывает просто отчаяние.

В.К. Результат нетребовательности? Падение вкуса?

Т.Х. Всё вместе. Например, сейчас очень популярны стали электроинструменты,
и композитору достаточно настукать три-четыре ноты, а инструмент этот тебе и
оркеструет, и хор припишет... Очень легко! Но это не искусство. Настоящее
искусство должно быть живым. А электроинструменты - искусство мертвое. Оно
может быть где-то использовано, скажем, иногда в кино, в специальных
каких-то целях, но делать на него ставку полностью - это значит убивать,
уничтожать искусство. Ди-ле-тан-тизм!

В.К. И у композиторов, и у поэтов, и у певцов...

Т.Х. Певцы, так называемые нынешние звезды!.. Это же безголосые несчастные
люди! Они-то думают, что они звезды, выходят в блестящих костюмах, вокруг
них танцуют, пританцовывают и пляшут, под всякие световые эффекты носят их
на руках, а на самом деле - убожество. Именно так, если посмотреть с высоты
подлинного искусства.

В.К. Так почему же, Тихон Николаевич, произошло это обрушившееся вдруг
падение? Падение всего - профессионализма, вкусов, культуры,
взыскательности...

Т.Х. В советское время государство занималось воспитанием людей. Воспитанием
не только нравственным, но и эстетическим. По радио, а с появлением
телевидения и на домашнем экране все время давались лучшие спектакли -
драматические и музыкальные, выступали лучшие артисты, шли беседы об
искусстве, музыкально-образовательные передачи... А вспомните, Кабалевский с
оркестром регулярно выступал для школьников в Колонном зале - это был
превосходный, на высочайшем уровне, образовательный лекторий!

В.К. Или Ольга Доброхотова, ее увлекательные просветительские выступления с
оркестром Владимира Федосеева и другими артистами - для самых разных
категорий слушателей. Куда подевалось все это?

Т.Х. Что-то еще продолжается, вот Жанна Дозорцева с Вероникой Дударовой
иногда выступают в том же роде. Но теперь это лишь эпизоды, а раньше была
система! Система воспитания музыкального вкуса у людей. И система
всестороннего воспитания человека.

В.К. Охватывавшая всю страну. Были ведь по стране тысячи народных
университетов культуры, университетов эстетических знаний, музыкальных
лекториев... Названия различные, но дело все они делали великое!

Т.Х. И сейчас кое-что осталось. Например, я уже много лет ректор
музыкального университета при Академии МВД. До меня там Арам Хачатурян был,
а потом ко мне это перешло. Дело по традиции поставлено там серьезно. Однако
много ли такого найдется сегодня? Только эпизодически где-то. Прежней
системы нет. Нет того размаха, того масштаба, когда продуманной,
разработанной системой воспитания к высотам искусства поднимались миллионы
людей.

В.К. Мало того, что это уничтожено. Так над этим еще издеваются, ёрничают,
глумятся! Стали ведь поносить все доброе и хорошее, что было у нас в
советское время и чем искренне восхищался мир.

Т.Х. Надо быть полным идиотом, чтобы позволять себе такое, чтобы допускать
такое. Дошли уже до того, что Горький - это не писатель, Маяковский - не
поэт, подобрались уже к Есенину!.. И так далее, и так далее. Если это будет
продолжаться, молодежь останется просто ни с чем. Только с этими жалкими
безголосыми "звездами"...

---

От	self
К	Георгий (05.04.2003 10:58:12)
Дата	07.04.2003 08:10:53

спасибо, Георгий! (-)

---

---

От	Георгий
К	self (07.04.2003 08:10:53)
Дата	07.04.2003 11:00:18

За что? %-))) Кстати, когда SITR предложил...

---

... вместо годовщины Сталина отметить годовщину Прокофьева, я ответил, что мне пришлось бы своим знакомым еще долго объяснять, кто такой Прокофьев и в чем его заслуги.

Кстати - Свиридов к Рахманинову и Прокофьеву относился совершенно по-разному. %-)))

---

От	self
К	Георгий (07.04.2003 11:00:18)
Дата	07.04.2003 14:30:30

за просвещение

---

Георгий пишет в сообщении:91218@kmf...
> ... вместо годовщины Сталина отметить годовщину Прокофьева, я ответил, что
мне пришлось бы своим знакомым еще долго объяснять, кто такой Прокофьев и в
чем его заслуги.

да плюньте на этого хитрожопого негоя.
Я тут на днях ходил на Петю с Волком с отпрыском. Когда сам был малявкой,
мне чрезвычайно этот Петя не понравился. И с Прокофьев у меня были
неприятные ассоциации. Сейчас вроде как ничего, пересидел. И даже получил
некоторое удовольствие. Для ликбеза малявок по названиям инструментов
пользительно :-)
Вторая часть (второй день) понравился больше - там был Чайковский с тремя
балетами. Хотя малявкам это уже сложнее воспринимать

> Кстати - Свиридов к Рахманинову и Прокофьеву относился совершенно
по-разному. %-)))

это неважно. Интересен сам мир музыкантов.
и как же Свиридов к ним относился? Только не отвечайте "по-разному" :-))

---

От	Георгий
К	self (07.04.2003 14:30:30)
Дата	07.04.2003 23:09:24

как относился

---

> и как же Свиридов к ним относился? Только не отвечайте "по-разному" :-))

Эх... собирать долго, а времени нет. И отсканировать книженцию некому..
Так что не взыщите.
Коротко в жаргонном стиле: Рахманинов - рулез %-))))))), последний из
великих ("величие остальных проблематично"), Прокофьев - эклектик, эпигон,
подделка большей частью.

---

От	self
К	Георгий (07.04.2003 23:09:24)
Дата	08.04.2003 09:05:03

а как на счёт Шестаковича?

---

...с т.з. Свиридова и Вашей.

---

От	Георгий
К	self (08.04.2003 09:05:03)
Дата	08.04.2003 19:19:18

Давайте vmail'ом, а? %))) (-)

---

---

От	Георгий
К	self (07.04.2003 14:30:30)
Дата	07.04.2003 19:01:14

Вот именно.

---

>да плюньте на этого хитрожопого негоя.

%-)

>некоторое удовольствие. Для ликбеза малявок по названиям инструментов
>пользительно :-)

Кстати, А. Б. Гольденвейзер, если не ошибаюсь, критически относился к "Пете и волку" - малыши, мол, не поймут, а тем, кто постарше, такая немудреная сказочка уже неинтересна.
У Бенджамина Бриттена есть похожая по задумке вещь "Путеводитель по оркестру для юношества - Вариация и Фуга на тему Пёрселла". Послушайте, если возможность будет!

>и как же Свиридов к ним относился? Только не отвечайте "по-разному" :-))

Приду домой - напишу. По-моему, я уже писал даже...

---