Форум С.Кара-Мурзы: Ветка : Сергей Кара-Мурза. Еще о методологии. Конфликт права и культуры.

От	Мак
К	Мак
Дата	26.06.2013 20:29:20
Рубрики	Прочее; Ссылки; Тексты;

Сергей Кара-Мурза. Еще о методологии. Конфликт права и культуры.

http://rusrand.ru/mission/kolonka-kara-murzi/kolonka-kara-murzi_67.html

Конфликт права и культуры

21 июня в ЦУПе прошел семинар на тему «Методология создания нормативно-правовых актов» — грубо говоря, «законов». Речь шла в основном о методологии, положенной в основу работы депутатов Госдумы — органа законодательной власти России. Два интересных доклада, сделанные юристами (Владимир Исаков, Максим Вилисов с Антоном Каменским) вызвали столь же интересную дискуссию. Строго говоря, доклады ставили вопрос шире, чем задала его тема: речь шла о методологии подготовки политических решений. Ведь принятие закона — не что иное, как оформление этих решений в императивной форме.

Говорили о взаимодействии правовой науки с законодателем — важном условии улучшения методологии и сокращения числа и масштабов совершаемых ошибок. Бесспорно, что совершенствовать структуру процесса выработки решений и затем законов очень важно, изъянов в ней еще много. Методология — это технология интеллектуального производства, дефекты инструментов мышления и алгоритмов операций приводят к браку и даже «авариям» будущих законов.

Но я хочу обратить внимание на ту сторону дела, которая, похоже, лежит вне сферы юридической науки. Можно назвать это подосновой методологии. Она как будто не видна, но определяет качество закона, даже если алгоритм разработки вроде бы хорош и строго выполняется. Я имею в виду общие («философские») установки, о которых обычно вообще не идет речи в Госдуме. Мне-то кажется, что они должны были бы быть необходимыми блоками методологии создания любого закона и зафиксированы прямо в преамбуле.

Скажу о двух вещах.

Право дееспособно, если законы согласуются с мировоззренческими представлениями большинства населения — в главном, что составляет основу национальной культуры.

Объект права — человек и его общности. Поэтому главной категорией, из которой должно исходить право, являетсячеловек — как он понимается в культуре данного общества. «Что есть человек?» — главный вопрос любой культуры, на это надстраиваются все нормы права в земной жизни.

Казалось бы, и депутаты, и юристы, помогающие им формулировать законы, первым делом должны

определить, из какой «модели» человека они исходят при написании законопроекта.

Этого нет, и никто этого не требует. А без этого рушится вся методология, как бы ни был хорош алгоритм дальнейших шагов.

В советском идеократическом государстве эта операция не требовалась — по умолчанию законы исходили из антропологии, изначально заложенной в советском проекте: «человек человеку брат». Правовой кризис в СССР возник, когда значительная часть населения (особенно в элите) усомнилась в этом постулате — в конце 1970-х и в 1980-х годах. Но что произошло дальше?

К концу 1980-х годов верх взяла общность, которая в своих представлениях о человеке сдвинулась к социал-дарвинизму. Интеллектуальная часть этой общности в своем мышлении приняла т.н. «методологический индивидуализм». Он выводится из концепции Гоббса (ХVII век), которую он изложил в трактатах «О теле», «О человеке», «О гражданине».

Гоббс представляет «человека естественного» одиноким атомом (индивидом), зависящим только от себя самого и находящимся во враждебном окружении. Сосуществование индивидуумов в обществе определяется фундаментальным условием — их исходным равенством: «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе».

Это равенство предполагает как идеал не солидарность, а непрерывную войну всех против всех.

«Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее подавляя других, чем объединяясь с ними», — пишет Гоббс.

Такое состояние общества определяется правом, в котором нет места моральным нормам: «Природа дала каждому право на все. Это значит, что в чисто естественном состоянии, или до того, как люди связали друг друга какими-либо договорами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и против кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обрести». (В действительности эта концепция Гоббса не отвечала реальности, но она была принята в качестве идеологии молодого капитализма).

Очевидно, что в неконтролируемом состоянии такая борьба за существование означала бы самоуничтожение человечества.

Поэтому, согласно Гоббсу, между всеми «воюющими сторонами» заключается договор, превращающий войну всех против всех в конкуренцию.

Устанавливается политический порядок, который блюдет государство-Левиафан.

Из этого выводится идеологический миф о «человеке экономическом» — homo eсonomiсus, который создал рыночную экономику. Американский антрополог Салинс пишет о необычной свободе индивида «продавать себя»: «Полностью рыночная система — очень необычный тип общества, как и очень специфический период истории. Он отмечен тем, что Макферсон называет “собственническим индивидуализмом”. Собственнический индивидуализм включает в себя странную идею — которая есть плата за освобождение от феодальных отношений — что люди имеют в собственности свое тело, которое имеют право и вынуждены использовать, продавая его тем, кто контролирует капитал... В этой ситуации каждый человек выступает по отношению к другому человеку как собственник. Фактически все общество формируется через акты обмена, посредством которых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет приобретения собственности другого за наименьшую цену».

Кстати, Кейнс, согласно доктрине которого в 1930-е годы США вылезли из Великой депрессии, не прилагал метафору атома к человеку и отрицал методологический индивидуализм — главную опору политэкономии неолиберализма.

В России доктрина реформ, напротив, была основана на программе неолиберализма и декларировала принципы методологического индивидуализма.

Была поставлена амбициозная цель — заменить представление о человеке, традиционное для русской культуры и культуры народов постсоветских республик Евразии, на радикальный собственнический индивидуализм, перейти от солидарного общества к обществу конкуренции. Исходя из этой цели и стали вырабатывать законы — притом что и обыденная практика, и практически все социологические исследования показывали: у большинства населения смены представлений о человеке не произошло. Расхожие суждения, навеянные пропагандой, это маскировали, но не меняли дела.

Право вошло в противоречие с культурой.

Это значит, что методология создания законов стала принципиально неадекватной состоянию общества. Это — одна из главных причин кризиса. Но ведь этого как будто не замечают и никаких коррекций не предлагается! Получить разъяснения у правоведов не удается. Понятно, что найти приемлемую методологию для законодательства в обществе, расколотом по фундаментальному мировоззренческому вопросу, очень трудно. Но эту задачу надо же решать.

Вторая фундаментальная проблема методологии законотворчества, на мой взгляд, состоит в том, что

законодатели принципиально игнорируют специфическое состояние кризисного общества России.

Социология за 20 лет накопила достаточный объем эмпирического знания, но оно просто не принимается в расчет.

Вот, на лекции 29 апреля мая 2004 года выступает Симон Кордонский — член одной из трех интеллектуальных групп, которые замышляли реформу. Он выделяет такую главную черту их методологии: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства — то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов, начиная с 1980-х годов до сегодняшнего времени».

Кордонский в этот момент работал референтом президента в его администрации, и этот его «посыл», конечно, влиял на методологию выработки законов.

Присутствовавший на той лекции Глеб Павловский добавил: «С моей точки зрения, утверждения докладчика можно интерпретировать так, что собственно реформаторы были людьми, которые согласились действовать, не имея никаких представлений о реальности, но при наличии инструментов для преобразования, изменения того, что есть, особенно в направлении своих мечтательных предположений.

Пример этих реформ <…>это то, что происходило в правовой сфере, где либерализация процессуального законодательства конца 80-х, начала 90-х годов привела к тому, что условия населения в лагерях стали пыточными, каковыми они не были при Советской власти. Они и продолжают ими быть, это продолжает усугубляться, там существует отдельная социальная реальность, которая совершенно не описывается современными правозащитниками».

На мой взгляд, это положение совершенно ненормально и требует глубокого беспристрастного обсуждения юристами, философами, социологами и вообще обществоведами. Серьезное обсуждение привлечет и политиков.

От	Мак
К	Мак (26.06.2013 20:29:20)
Дата	21.08.2013 12:58:25

Сергей Кара-Мурза. Битва с иррациональностью.

http://problemanalysis.ru/mission/kolonka-kara-murzi/kolonka-kara-murzi_98.html

Колонка С.Г.Кара-Мурзы

Битва с иррациональностью

Эту тему поднимали в 1990-е годы, но ни до чего не договорились. Сейчас, подводя итоги, приходится признать, что эта тема осталась актуальной, и кому-то надо ее разрабатывать. Напомню первые шаги в том разговоре.

История показала, что одним из главных противоречий современного общества является столкновение иррационального с рациональным. Рациональное, логичное мышление — сравнительно недавний продукт культурного развития человека. Ницше писал: «Величайший прогресс, которого достигли люди, состоит в том, что они учатся правильно умозаключать. Это вовсе не есть нечто естественное, как предполагает Шопенгауэр, а лишь поздно приобретенное и еще теперь не является господствующим».

Это обязывает уделять особое внимание диалектике отношений бытия и мышления, чего истмат не только не сделал, но даже затушевал по сравнению, например, с социологией Вебера. При этом Вебер, конечно, вовсе не противопоставляет материальные факторы сознанию и вере. Он пишет: «Интересы (материальные и идеальные), а не идеи непосредственно определяют действия человека. Однако картины мира, которые создаются “идеями”, очень часто, словно стрелки, определяют пути, по которым динамика интересов движет действия дальше».

Английский историк Э. Хобсбаум заметил: «Точно так же, как Вебер многому научился у Маркса, не переставая оставаться при этом антимарксистом, нет никаких причин, чтобы марксистам не научиться многому у Вебера, не превращаясь в веберианских либералов». Прямо скажем, мы у Вебера не учились — и теперь практически не учимся. Доктрина российских реформ противоречит социологии Вебера в гораздо большей степени, чем марксизму.

В упрощенном истмате Бухарина проблемы столкновения с иррациональным как будто не существует. В его истматовской модели существуют интересы, объективно данные материальными условиями. И задача лишь в том, чтобы адекватно их понять и познать объективные законы развития. При этом исключается сама идея о значительной автономии общественного сознания от базиса, о существовании собственной логики развития сознания. Опыт же показывает, что сознание уязвимо и может быть испорчено или даже разрушено без прямой связи с материальными условиями жизни. С помощью целого ряда приемов у значительной части населения удается отключить способность к структурному анализу явлений — анализ сразу заменяется идеологической оценкой. Отсюда — кажущаяся чудовищной аморальность, двойные стандарты. На деле же болезнь опаснее: люди становятся неспособны именно анализировать.

Вебер в своих трудах прилагал большие усилия, чтобы не допустить отождествления мышления и бытия, тенденция к которому, как говорят, уже намечалась в философии Гегеля. Вебер выступал против фетишизации теории, которая, будучи высшим продуктом рационального мышления, превращалась в инструмент иррациональности, если приобретала ранг фетиша. Он подчеркивал, что логическая упорядоченность теории может привнести «утопический» элемент в познание, что историческая действительность в каждой «точке» и в каждый «момент» выступает как нечто уникальное и неповторимое – следовательно, не подчиняющееся никакому «объективному закону». Теория («утопия», закон) необходима исследователю, как инструмент — как микроскоп или телескоп — для выявления тенденций в развитии общественного процесса.

Но вера в то, что теория полностью адекватна самой действительности, означает поражение рациональности. Истмат был полон именно такой веры.

Более того, истмат внедрил в массовое сознание уверенность в том, что объективным законом является прогресс общества. Та «революция гуннов», которая угрожала России после 1917 года и была остановлена большевиками (об этом много писал М.М. Пришвин), совершенно не вписывалась в законы истмата, и мы не могли ожидать ее в конце ХХ века — но она произошла на наших глазах. Более того, «революция иррационального» в ХХ веке захватила и Запад.

Николай Заболоцкий в 1931 году в поэме «Битва слонов» («Битва слов! Значений бой!») писал:

Европа сознания

в пожаре восстания.

Невзирая на пушки врагов,

стреляющие разбитыми буквами,

боевые слоны подсознания

вылезают и топчутся <...>

Слоны подсознания!

Боевые животные преисподней!

Они стоят, приветствуя веселым воем

все, что захвачено разбоем.

В 1930-е годы мир пережил урок фашизма, к которому теория истмата оказалась не готова. Недаром один немецкий философ после опыта фашизма писал: «Благодаря работам Маркса, Энгельса, Ленина было гораздо лучше известно об экономических условиях прогрессивного развития, чем о регрессивных силах».

На практике идеями психоанализа (не ссылаясь, конечно, на Фрейда) пользовались в своей очень эффективной пропаганде фашисты. Они обращались не к рассудку, а именно к иррациональному в человеке — к чувствам и инстинктам. Чтобы их мобилизовать, они с помощью целого ряда ритуалов превращали аудиторию, представляющую разные слои общества, в толпу — особую временно возникающую общность людей, охваченную общим влечением.

Фашисты исходили из фрейдистского сексуального образа: вождь-мужчина должен соблазнить женщину-массу, которой импонирует грубая и нежная сила. Это — идея-фикс фашизма, она обыгрывается непрерывно. Вся механика пропаганды представляется как соблазнение и доведение до исступления («фанатизация») женщины. Гитлер писал в «Майн кампф»: «В подавляющем большинстве простые люди имеют настолько женскую природу, что рассуждение возбуждает их мысли и их действия в гораздо меньшей степени, чем чувства и эмоции. Их чувства несложны, они очень просты и ограниченны. В них нет оттенков, все для них — любовь или ненависть, правильное или ошибочное, правда или ложь».

Опыт фашизма показал ограниченность тех теорий общества, в которых не учитывалась уязвимость общественного сознания перед наступлением иррациональности. Юнг, наблюдая за пациентами-немцами, написал уже в 1918 г., задолго до фашизма: «Христианский взгляд на мир утрачивает свой авторитет, и поэтому возрастает опасность того, что “белокурая бестия”, мечущаяся ныне в своей подземной темнице, сможет внезапно вырваться на поверхность с самыми разрушительными последствиями».

Потом он внимательно следил за фашизмом и все же в 1946 году в эпилоге к своим работам об этом массовом психозе («немецкой психопатии») признал: «Германия поставила перед миром огромную и страшную проблему».

Он прекрасно знал все «разумные» экономические, политические и пр. объяснения фашизма, но видел, что дело не в реальных «объективных причинах». Загадочным явлением был именно массовый, захвативший большинство немцев психоз, при котором целая разумная и культурная нация, упрятав в концлагеря несогласных, соединилась в проекте, который явно вел к краху.

Почему уже после войны Юнг говорил о том, что проблема, которую Германия поставила перед миром, огромная и страшная? Потому, что это был лишь пример того, как идеологи разбудили и «раскачали» скрытые, скованные разумом и нравственностью устремления человеческой души,— коллективное бессознательное — и этот зверь начал действовать способом, который невозможно было предсказать. Подобный слом произошел в СССР в конце 1980-х годов.

Поведение огромных масс населения нашей страны стало на время обусловлено не разумным расчетом, не «объективными интересами», а именно всплеском коллективного бессознательного.

Это поведение казалось той части народа, которая психозом не была захвачена, непонятным и необъяснимым. В некоторых частях сломанного СССР раскачанное идеологами коллективное бессознательное привело к крайним последствиям. Например, нет смысла искать разумных, пусть и эгоистических, расчетов в войне Армении с Азербайджаном или Кишинева с Приднестровьем.

Кто в 1990-е годы поддержал Ельцина, если не считать ничтожное меньшинство «новых русских», с их разумным расчетом, и сбитую с толку либеральную интеллигенцию? Поддержали именно те, в ком взыграло обузданное советским строем коллективное бессознательное. Возникновение индустриальной цивилизации было очень болезненным «скачком из мира приблизительности в царство точности». И это царство — еще островок в мире, и нас тянет вырваться из него обратно в мир приблизительности.

Эти массы людей, освобожденные от рациональности заводов и КБ, правильно поняли клич Ельцина «Я дал вам свободу!» В самом понятии рынок их слух ласкал эпитет: стихийный. А понятие плана отталкивало неизбежной дисциплиной рациональности. И к этим людям, пьяным и веселым, вооруженные истматом коммунисты взывали: выберите нас, мы восстановим производство и вернем вас к станку и за парты. И удивлялись, когда те шли голосовать за Ельцина или даже за Хакамаду.

Конечно, все мы испытываем тягу к такому бегству от цивилизации. Мы и совершаем порой такое бегство на время, отдыхаем душой. Но когда это происходит с половиной народа, и она начинает «жечь костры и в церковь гнать табун», то это — катастрофа. И чем она кончится, пока не ясно. И это — вовсе не возврат к досоветской российской цивилизации, это именно пробуждение в нас гунна. А гунн сегодня может сколько-то времени выжить, только истребляя все вокруг,— пока не иссякнет его страсть.

Сегодня в России в среде людей, воспитанных (и воспитываемых) в истмате, рациональность оттеснена в катакомбы, царит разруха в умах.

От	И.Т.
К	Мак (21.08.2013 12:58:25)
Дата	22.08.2013 08:48:38

sagami_hm:"Что чему противопоставляется?Религия - рациональна или иррационална?"

В ЖЖ sagami_hm задал такой вопрос:

http://sg-karamurza.livejournal.com/163795.html?thread=5694675#t5694675

sagami_hm Date: Август, 20, 2013 12:53 (UTC) Отслеживать (Ссылка)

Рациональное и ИРрациональное

Что чему противопоставляется?

Религия - рациональна или иррационална?

Религиозное знание - знание или нет?!

Без четкого ответа на эти вопросы все плывет.

Иррациональным, по-моему, можно называть только НЕразумное,
НЕ основанное на каком-либо знании (НЕосновательное), НЕлогичное.

В просторечии всегда наука и религия - антиподы. Раз так,
то и иррациоальное = религия. Но это в корне не верно.
И именно это надо бы четко прояснить.

Иррациональное = инфернальное, противоречащее жизни.
По идее так.
(Ответить) (Thread)

sg_karamurza From: sg_karamurza Date: Август, 20, 2013 14:42 (UTC) Отслеживать (Ссылка)
Re: Рациональное и ИРрациональное

Пояснение придется дать в новой записи.
(Ответить) (Parent) (Thread)

От	И.Т.
К	И.Т. (22.08.2013 08:48:38)
Дата	22.08.2013 08:52:17

С.Кара-Мурза О религии как знании (фрагмент из лекции для политологов

http://sg-karamurza.livejournal.com/164041.html

О религии как знании (фрагмент из лекции для политологов
о системе знания, необходимого для власти)

Религиозное знание

Имеется в виду не богословие, а то знание о власти и о народе, которое накапливалось жрецами и священниками и оформлялось в виде церковных текстов и преданий. В Средние века основной формой общественного сознания была религиозная. Рациональная форма знания была сопряжена с религиозными представлениями, в лоне этого мировоззрения и вырабатывались инструменты познания.
Вселенские соборы и диспуты с еретиками, организация монастырей и школ, хозяйственные отчеты управляющих поместьями религиозных (и рыцарских) орденов, разработка больших программ типа Крестовых походов – все это было насыщено проблематикой, которую мы сегодня отнесли бы к политологии. В Средние века схоласты в монастырях и университетах вырабатывали нормы и методы дискуссий, способы постановки задач и средства умозаключений. Они выполняли исключительно трудоемкую работу по созданию познавательных средств, приложимых к реальности общества. Масштабы этой интеллектуальной работы были, по меркам того времени, очень и очень велики.

Для нас важно помнить условия, которые уже с конца IV века стали разводить пути развития Восточной и Западной частей Римской империи, в том числе в сфере государства и политики. В Византии сложилась крепкая светская власть императора в единстве с Церковью, а на западе с трудом поддерживалось равновесие между христианской и языческой частью общества при постоянных угрозах со стороны варваров.
Е.Н. Трубецкой пишет в своем труде об Августине: «Расшатанный до основания государственный порядок уже не в состоянии сдержать анархического произвола, и церковь одна стоит против индивидуализированной личности с ее стремлением к безграничной свободе и ненасытной жаждой жизни. Привыкшая к разносторонней практической деятельности - не только духовной, но и мирской, - церковь мало-помалу проникается элементами античной культуры, насыщается государственными идеями Древнего Рима. Ее епископы являются представителями не только духовной власти, но и светских преданий, юридических и административных. Ее духовенство в управлении и господстве над людьми, и пастыри ее могли быть для варваров не только наставниками в вере, но и учителями права».
Августин выразил драму общества в момент мировоззренческого и социального сдвига – от языческой древности к христианскому Средневековью и от рабства к новому жизнеустройству. Его «Исповедь» актуальна для нас и для нашей власти.
Религиозное знание стоит на особой системе постулатов и догм, а также на развитой логике, которая позволяет, исходя из постулатов и догм, делать умозаключения, привлекая доводы из реальной жизни. Эти умозрительные выводы являются следствием теоретизирования – деятельности в сфере знания, в которой вера остается «за скобками», будучи включенной в постулаты. Насколько сложна эта логика и применяемая в рассуждениях мера, видно из того, как часто приходилось созывать совещания и соборы, чтобы обсудить расхождения и согласовать выводы.
Результатом религиозного теоретизирования и согласования выводов становится целостная и достаточно непротиворечивая картина мира, которая наполняет смыслом жизнь верующих и консолидирует общество, легитимируя его жизнеустройство и задавая нравственные нормы и основания для права. Частью религиозного знания является универсум символов, который упорядочивает историю народа и страны, связывает прошлое, настоящее и будущее. Он служит опорой для коллективной исторической памяти, соединяет поколения. Через него люди ощущают связь с предками и потомками, что помогает человеку принять мысль о своей личной смерти.
Разумеется, религиозное знание, постулаты которого основаны на вере, отличается от того, которое вырабатывает опытная наука, но это не лишает его признаков знания. Оно создавалось, воспринимая многие интеллектуальные инструменты и средства рационального мышления (понятия, логику, меру и пр.) из более ранних систем знания, например, античной философии и математики. В свою очередь, христианская схоластика и религиозная философия внесли важный вклад в методы работы с понятиями и другими абстрактными объектами.
Континуум знания заключен между двумя пределами – наукой и религией. Гейзенберг приводит суждение физика В. Паули «о двух пограничных представлениях, которые оказались исключительно плодотворными в истории человеческой мысли, хотя ни одному из них ничего в реальной действительности не соответствует. Один предел – это представление об объективном мире, закономерно развертывающемся в пространстве и времени независимо от какого бы то ни было наблюдающего субъекта; на картину такого мира ориентируется новоевропейское естествознание. Другой предел – представление о субъекте, мистически сливающемся с мировым целым настолько, что ему не противостоит уже никакой объект, никакой объективный мир вещей… Где-то посередине между этими двумя пограничными представлениями движется наша мысль; наш долг выдерживать напряжение, исходящее от этих противоположностей».
Антирелигиозная пропаганда позитивистов игнорировала тот важнейший факт, что именно развитое религиозное знание стало фундаментом для рационализации мировоззрения. Внутренняя логика развития основных религиозных идей и была логикой рационализации, что показал М. Вебер. Независимо от внутренних задач религии, «картины мира, которые создаются в ходе логического саморазвития основополагающих религиозных идей, воспринимаются мирянами как системы координат, позволяющих определять основные направления их жизнедеятельности, ее важнейшие цели».
Академик В.И. Вернадский, крупнейший философ и ученый, так высказался в 1920-е годы относительно этой темы: «И философская мысль, и религиозное творчество, общественная жизнь и создание искусства теснейшими и неразрывными узами связаны с научным мировоззрением. Вглядываясь и вдумываясь в ту сложную мозаику, какую представляет научное мировоззрение нашего времени, трудно решить, что из него должно быть поставлено в счет чуждым научной мысли областям человеческой личности и что является чистым плодом научного мышления».
Религиозные философы и отцы Церкви выработали важные разделы знания, необходимого для государственной власти и политики. Это – срез обществоведения, знание о людях, их сообществах и способах убеждения и внушения с целью добиться согласия с властью, укрепить или подорвать ее авторитет.
Как пример можно назвать ключевую для власти функцию создания образа будущего. Это сложная задача социального проектирования, соединяющая способы исторического анализа (рефлексии), изучения настоящего и предвидения возможных вариантов будущего. Для решения этой задачи необходим поток сообщений особого типа – Откровения.
Резко обедняются познавательные ресурсы власти, если в ее интеллектуальном оснащении один тип знания (научный) подавляет или загоняет на обочину знание религиозное. Такой болезненный опыт государство получило в советский период с конца 50-х годов, когда под давлением официальной идеологии каналы циркуляции религиозного знания были блокированы.
Дж. Кейнс, работавший в 20-е годы в России, писал: «Ленинизм — странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, — религии и бизнеса». Позже немецкий историк В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока» писал: «Дефицит религиозности даже в религиозных системах — признак современной Европы. Религиозность в материалистической системе — признак советской России».
В результате конфликта между официальной идеологией советского государства и той системой знания, которая была адекватна его мировоззренческой основе, возникла раздвоенность, во многом предопределившая «незнание общества, в котором живем» и кризис государственности 80-х годов.
Но сегодня, в преддверии глубокой трансформации структур индустриальной цивилизации, надо преодолеть устаревшие догмы и отбросить оружие старых конфликтов. Надо вдуматься в важное предупреждение Гейзенберга: «Естествознание стремится придать своим понятиям объективное значение. Наоборот, религиозный язык призван как раз избежать раскола мира на объективную и субъективную стороны; в самом деле, кто может утверждать, что объективная сторона более реальна, чем субъективная? Нам не пристало поэтому перепутывать между собой эти два языка, мы обязаны мыслить тоньше, чем было принято до сих пор».

От	Мак
К	Мак (26.06.2013 20:29:20)
Дата	13.08.2013 13:43:52

Сергей Кара-Мурза. Зачем зубрить устаревшие штампы?

http://problemanalysis.ru/mission/kolonka-kara-murzi/kolonka-kara-murzi_97.html

Зачем зубрить устаревшие штампы?

К любой проблеме, которая раскалывает наше общество, можно подбираться с разных сторон. Чем больше сторон мы рассмотрим, тем надежнее вывод. При этом во многих случаях противостоящие стороны еще сильнее разойдутся, но разойдутся с пониманием друг друга. А значит, у них в запасе будет вариант компромисса, и кто-то в каждом лагере начнет думать о формуле соглашения. Это лучше, чем культивировать иррациональную ненависть (часто вообще «не к тем»).

Мне пришлось копаться в одном срезе одной широкой проблемы. В срезе — проще и нагляднее, а в целом я бы назвал ее расколом нашего культурного слоя (условно, интеллигенции) по основаниям познания и понимания нашего общества и государства. Эта беда у нас случилась в ходе русской революции, даже затолкала нас в гражданскую войну. Потом она назревала в 1920-е годы и разрядилась в 1930-е — эту историю я осваивал по рассказам родных, а студентом — по стенограммам съездов и пленумов ЦК, изданным в те моменты, еще без цензуры. В 1950-е годы уже пришлось вести дебаты с друзьями и оппонентами — в школе. Потом на факультете, и в 1960-е — в лаборатории, походах и экспедициях. Тут уж, как писал Брюсов, «знаю, не окончен веков упорный спор, и где-то близко рыщет, прикрыв зрачки, раздор». И ведь это — между близкими друзьями.

Потом я получил практику — поехал в 1966 году работать на Кубу. Врос в их жизнь, в самых разных слоях и группах — тут и старые профессора, вернувшиеся из Калифорнии, и те, которых, наоборот, перехватили в лодке курсом на Флориду и вернули в университет, и студенты, отсидевшие четыре года за контрреволюционную деятельность — а оттуда в университет, а рядом с ними бойцы Че Гевары. И все говорят с жаром — о государстве, обществе и будущем, и требуют объяснить, как все это было в России и СССР. Тут приходилось задуматься.

Более того, меня помимо работы в лаборатории и аудитории втянули в проблемы организации науки на всех уровнях — от академии наук до завода и даже поля. Тут были дебаты не только с кубинцами, но и с экспертами — немцы из ГДР, чехи, поляки, молодые французы из Сорбонны (сразу после Красного Мая), левые ученые из Италии и США, да и наши специалисты — крепкий орешек. У всех были свои модели — и внутреннего уклада науки, и ее отношений с обществом и властью.

Чтобы все это утрясти в голове, я, вернувшись домой, покинул химию и занялся методологией. Давило разнообразие форм общественной организации, с которыми столкнулся, и та страсть, с которой люди отстаивали привычные им формы и трудно принимали иные. Потом были аспиранты из разных стран, с Востока и Запада, у всех самобытные типы общественных институтов — хоть в связи с наукой, но за ними видно было много необычного. Все это складывалось исторически, под какую-то абстрактную модель подогнать было трудно. Абстракции полезны, но нельзя им слишком верить, в жизни чистых моделей нет.

И вот вопрос, на который, по-моему, не так просто ответить: как получилось, что в 1980–1990-е годы значительная часть нашей интеллигенции поверила в абстрактные и даже фантастические модели жизнеустройства, стала их с энтузиазмом пропагандировать и даже внедрять в жизнь. Совокупность этих моделей назвали «Западом», хотя множество западных же авторитетных ученых предупреждали, что на реальном западе ничего похожего нет.

Дж. Гэлбрейт, побывав в декабре 1990 года в Москве и побеседовав с нашими учеными «рыночниками», так сказал об их планах: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить».

Ну, впали в утопию, наломали дров, но ведь уже 24 года прошло, а «отклонение клинического характера» все отклоняется. И разговор о нем заводить считается неприличным. У разных частей общества как будто сложились разные картины мира, должна же интеллигенция как-то с этой аномалией разобраться.

Сейчас у меня возник такой повод завести этот разговор — при всем уважении и пр. Я четыре месяца погружаюсь в изучение учебников политологии. Товарищи собрали мне лучшие учебники. Есть в политологии такой постулат: «искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется». Эта мысль считается настолько очевидной, что М. Фуко называет ее пошлостью.

Государство управляет обществом — изучение этого процесса и есть предмет политологии. В этой науке общества грубо разделяют на два типа — современное (или гражданское, западного типа) и традиционное (т.е. незападное, разновидностей их много). Сказано и припечатано, что в России гражданского общества не было и нет. Значит, мы попадаем в категорию «традиционных» (хотя и в процессе модернизации). Ничего, назови хоть горшком. Так же и японцы, китайцы, сербы и пр. — живут себе и не переживают из-за ярлыка, главное, что у них есть и общество, и граждане.

Но чему же учат студентов-политологов? Ведь они должны ставить диагноз политике и даже лечить ее своими припарками. Как им объясняют «природу того, что управляется»? Причем управляется именно в России, а не в Англии или Зимбабве. Что нам говорят учебники о т.н. «традиционных» обществах, хотя бы обобщенно?

В прекрасном во многих отношениях учебнике «Политология» (М.: МГИМО, 2009; рук.авторского коллектива А.Ю. Мельвиль) о традиционном обществе сказано: «Характеристиками традиционного общества с подачи Спенсера, Дюркгейма и Фердинанда Тённиса принято считать его основанность на механизмах простого воспроизводства, слабую заинтересованность в обмене результатами экономической активности с другими хозяйственными единицами по типу горизонтальных связей, преимущественную ориентированность на замкнутую жизнедеятельность и на самообеспечение» (с. 337). Помянуты и «перевес труда доиндустриального над индустриальным, … явное преобладание автократических приемов властвования» и т.п.

Это туманное определение прилагается к обществам и культурам, в которых проживает 80% человечества. Но главное, это определение ошибочно, оно — продукт евроцентризма, который в ХIХ веке был метаидеологией Запада, занятого проектом империалистической глобализации. Влияния этого евроцентризма не избежали ни Спенсер и Дюркгейм с Тённисом, ни сам Маркс, который описывал общество Индии, исходя из докладов Ост-Индской компании. Все эти авторы обладали лишь скудным знанием о традиционных обществах, и привлекать их как авторитетных ученых по этому вопросу нельзя.

Почему берут для учебника их устаревшие представления, а не современные?

Широкое исследование традиционных обществ началось в 1940–1950-е годы, когда прошла мировая волна революций («не по Марксу») именно в этих обществах — в крестьянских странах от России и Китая до Мексики. А за ними поднялась волна антиколониальных национальных движений. Тогда и кинулись антропологи изучать традиционные общества.

В «Структурной антропологии» (1958) К. Леви-Стросс так определил суть контактов Запада с традиционными обществами: «Запад построил себя из материала колоний». Именно тогда в части (!) традиционных обществ на время возникли формы жизнеустройства, которые в цитированном учебнике политологии представлены как главные и вечные характеристики незападного общества. Эти формы были способом выживания при длительном изъятии метрополией ресурсов производства и развития.

Это прекрасно разобрано антропологами и культурологами. Примечательно, что в учебнике даже не упомянуты главные политологические выводы Леви-Стросса, одинаково важные для понимания и западного, и традиционных обществ.

Дотошный историк ХХ века Ф. Бродель, изучавший потоки ресурсов на Западе, писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики... Он вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда». В середине XVIII века Англия только из Индии извлекала ежегодно доход, равный трети всех инвестиций в Англии. Если учесть доход от всех ее обширных колоний, то выйдет, что за их счет и делались все инвестиции, и поддерживался уровень жизни англичан, включая образование, культуру, науку, спорт и т.д.

Как можно это не учитывать в политологии!

Уже в ХIХ веке земельная собственность в Африке, Полинезии и Австралии была присвоена западными колониальными державами практически полностью, а в Азии — на 57% (в Америке было круче). Без земельной собственности там и не могло возникнуть промышленности. К началу ХХ века всякая возможность индустриализации и модернизации для тех стран, которые попали в периферию Запада, была утрачена. Их уделом стала слаборазвитость.

Более того, уже на первой стадии колониальных захватов Запад пресекал развитие «туземной» рыночной экономики (в Индии она была процветающей — и разрушена). Запад стремился вывезти из колоний тот «материал», из которого могла быть построена местная экономика.

И ведь не во всех промышленно развитых странах сложилось современное общество, это очевидно. Япония — развитая промышленная страна — сохранила главные черты традиционного общества, сумев «закрыться» от Запада. Степень индустриализации не служит критерием для отнесения общества к тому или иному типу.

Вопреки установкам евроцентризма, традиционное общество вовсе не является косным, застойным. В особых условиях (прежде всего, при достаточной независимости от Запада) оно выполняет проекты быстрого и мощного развития с высоким уровнем инновационной активности (это видно на примере России, Японии, сегодня — Китая, многих стран). Как можно назвать косным российское общество в ХIХ–ХХ веках — политологи забыли о русской революции?

И гражданское общество может быть духовно больным и выхолощенным, и традиционное, даже тоталитарное, может быть одухотворенным и возвышающим человека. Сам по себе тип общества не предопределяет, будет ли оно в тот или иной исторический момент жестоким или терпимым, деспотическим или свободным. Не будем забывать, что именно гражданское общество развязывало беспрецедентные по жестокости войны, породило философию и идеологию расизма, проводило геноцид на огромных территориях, колонизовало и эксплуатировало большую часть мира, в том числе изымая из нее большую массу населения как рабов для вполне современной (для ХIХ века) капиталистической экономики. И ведь многие элементы этих структур возрождаются!

Уж не говорим о том, что и на Западе гражданское общество становится преданием. Все их политические институты после краха СССР быстро изменяются — в сторону авторитаризма, если не хуже.

Но этот раздел о традиционном обществе — лишь пример. Зачем наши уважаемые гуманитарии и обществоведы излагают устаревшие штампы, когда перед их глазами происходят величественные и драматические сдвиги — вот проблема! Ведь даже на социальный заказ перестройки и реформы уже нельзя сослаться.

От	Скептик
К	Мак (13.08.2013 13:43:52)
Дата	14.08.2013 22:10:52

Зубрить штампы не нужно, а тем более зачем их повторять?

" в ходе русской революции"

Не было никакой русской революции. Была инспирация мракобесия, развала страны, погрома интеллектуального слоля, промышленности, науки. Был голод и война.

От	Кравченко П.Е.
К	Мак (13.08.2013 13:43:52)
Дата	13.08.2013 21:11:20

Re: Сергей Кара-Мурза....

>Зачем зубрить устаревшие штампы?

>К любой проблеме, которая раскалывает наше общество, можно подбираться с разных сторон. Чем больше сторон мы рассмотрим, тем надежнее вывод. При этом во многих случаях противостоящие стороны еще сильнее разойдутся, но разойдутся с пониманием друг друга. А значит, у них в запасе будет вариант компромисса, и кто-то в каждом лагере начнет думать о формуле соглашения. Это лучше, чем культивировать иррациональную ненависть (часто вообще «не к тем»).

> Мне пришлось копаться в одном срезе одной широкой проблемы. В срезе — проще и нагляднее, а в целом я бы назвал ее расколом нашего культурного слоя (условно, интеллигенции) по основаниям познания и понимания нашего общества и государства. Эта беда у нас случилась в ходе русской революции, даже затолкала нас в гражданскую войну.
просто высший класс полит корректности(( Оказывается революция - это не предельное обострение классовой борьбы, это раскол по основам понимания общества. Трындец.

>И вот вопрос, на который, по-моему, не так просто ответить: как получилось, что в 1980–1990-е годы значительная часть нашей интеллигенции поверила в абстрактные и даже фантастические модели жизнеустройства, стала их с энтузиазмом пропагандировать и даже внедрять в жизнь. Совокупность этих моделей назвали «Западом», хотя множество западных же авторитетных ученых предупреждали, что на реальном западе ничего похожего нет.
ну как как. "Манипуляцию сознанием" почитать наример, вполне сносно объясняет, имхо(( как же так
>получилось

От	Александр
К	Кравченко П.Е. (13.08.2013 21:11:20)
Дата	15.08.2013 05:53:02

При чем тут классовая борьба?

>> Мне пришлось копаться в одном срезе одной широкой проблемы. В срезе — проще и нагляднее, а в целом я бы назвал ее расколом нашего культурного слоя (условно, интеллигенции) по основаниям познания и понимания нашего общества и государства. Эта беда у нас случилась в ходе русской революции, даже затолкала нас в гражданскую войну.
>просто высший класс полит корректности(( Оказывается революция - это не предельное обострение классовой борьбы, это раскол по основам понимания общества. Трындец.

Вон лидер белых Аксельрод - ни разу не буржуй, а воевал против советской России за "честь междуународного пролетарского знамени". Почему делом "чести международного пролетариата" этот марксист считал установление господства в России английской буржуазной олигархии - написано у Маркса.

Менее воинственные воевали против Багратиона и Кутузова. Почему буржуазный фюрер Наполеон был им ближе - написано у Маркса

Ничего классового тут нет. Патриоты Запада воевали против России.
----------------------
http://tochka-py.ru/

От	Мак
К	Александр (15.08.2013 05:53:02)
Дата	15.08.2013 15:30:11

Наполеон разыграл и эту карту, он обещал вольности народу России

http://www.patrio.ru/propaganda.htm

Наполеоновская пропаганда в 1812 году

"...общественным мнением надо управлять, если любое правительство, подчеркнул Фуше, "желает спать на матрацах, а не на штыках".

"...Даже такой просвещенный человек и герой Отечественной войны 1812 г., как генерал Н. Н. Раевский, с тревогой писал в первые дни вторжения "великой армии": "Я боюсь прокламаций, боюсь, чтобы не дал Наполеон вольности народу, боюсь в нашем крае беспокойства". Описывая эти помещичьи страхи в самом начале войны 12-го года, будущий декабрист М. И. Муравьев-Апостол отмечал: многие дворяне были убеждены вначале, что, живи Наполеон в Италии, он "был бы начальником бандитов...; сделался бы в Германии разбойничьим атаманом, а в России - Пугачевым".
Вот какие далеко идущие пропагандистские последствия имела акция с расстрелом герцога Энгиенского.

"Ведомство Фуше" действительно накануне войны забросило в Россию немало прокламаций о "воле" - отмене крепостного права, якобы идущей вместе с "великой армией".

В апреле 1812 г. московские городовые усердно соскабливали со стен и ворот нескольких домов сделанную масляной краской надпись: "Вольность! Вольность! Скоро будет всем вольность!" По проведенному полицией дознанию были арестованы два "дворовых человека" - Петр Иванов и Афанасий Медведев, которые, начитавшись французских прокламаций, утверждали: "Скоро Москву возьмут французы... Скоро будут все вольные, а помещики же будут на жаловании...".

О том, что власти в Петербурге в начале войны опасались, и не без некоторого основания, о чем свидетельствует отмена 11 июля 1812 г. крепостного права в части оккупированной Литвы и в трех губерниях Белоруссии, что Наполеон может объявить "волю" всем крепостным России, свидетельствует "анафема" Святейшего синода, в которой император французов объявлялся "антихристом" и "сыном сатаны", дерзающим против всех православных и их религиозных святынь.

Однако все эти страхи крепостников оказались напрасными. Эксперимент с дарованием "воли" в Литве и Белоруссии остался единственным - к тому же крестьяне получили лишь личную свободу, а земля осталась у польско-литовских помещиков. Того эффекта, на который рассчитывал Наполеон, это не произвело . Крестьяне не поверили в столь "куцую волю", пошли слухи, что помещики утаили подлинный указ Наполеона о "полной воле". Начались нападения крестьян на помещичьи усадьбы. Их владельцы бросились под защиту французской оккупационной администрации. Поскольку созданное Наполеоном 1 июля 1812 г. марионеточное Великое княжество Литовское (всего четыре российские губернии - Виленская, Гродненская, Минская и Белостокский округ) лежало на важных путях снабжения "великой армии", а крестьянские бунты против помещиков вели к дезорганизации этого снабжения, наполеоновский комиссар при марионеточном "правительстве" Великого княжества аббат Э. Биньон с молчаливого согласия Наполеона вскоре фактически отменил указ о "воле", издав прокламацию: "впредь не предполагается никакой перемены... в отношениях между господами и подданными". Маршал Даву на собрании дворян Мо-гилевской губернии в июле 1812 г. выразился еще более определенно: "Крестьяне останутся по-прежнему в повиновении помещикам своим...".

Оказавшись перед выбором - помещики или крепо стные, Наполеон явно предпочел первых, поскольку его политика насильственных реквизиций продовольствия для солдат и фуража для лошадей натолкнулась на сопротивление крестьян. Вначале это было пассивное сопротивление. Все воспоминания уцелевших участников русского похода были полны такими впечатлениями: '"Почти во всех местах, куда мы приходили, съестные припасы были вывезены или сожжены... деревни были пусты, жителей не было: они убежали, унося с собой провизию в большие окрестные леса" (капитан швейцарской гвардии Г. Шумахер). Когда же отряды фуражиров начали преследовать крестьян, те ответили активным вооруженным сопротивлением. При этом борьба против иноземных захватчиков тесно переплеталась с борьбой классовой против помещиков. Например, в Минской губернии Борисовского уезда крестьяне четырех деревень со всеми семьями и скотом ушли в леса, там организовали отряд самообороны и начали нападать как на французских фуражиров, так и на усадьбы местных помещиков. По жалобам последних оккупационная администрация направила в уезд карательный отряд, крестьян арестовали, привезли в Минск и судили военно-полевым судом.

Переписка Наполеона в июле - августе полна жалоб на большие потери его армии именно среди команд фуражиров, которых уничтожали в лесах и отдаленных деревнях крестьяне. И тогда "Робеспьер на коне" отдает прямо противоположный приказ - с начала августа 1812 г. специальные команды начинают вылавливать бежавших в отдаленные хутора и фольварки от мародеров "великой армии" помещиков, "им отдают опять в управление крестьян, и таким образом задобренные пленники обещают нам, что если они будут охраняемы от мародеров, то и мы... будем получать от них вино, муку, скот и фураж",- писал впоследствии один из участников таких экспедиций "по спасению помещиков".

Надо прямо сказать, что такая тактика опоры на прежних владельцев земли - помещиков принесла Наполеону больше выгод, чем декларация о "воле" для крепостных. В марионеточные органы "самоуправления" в Витебске, Могилеве, Минске, Смоленске и даже в Москве оккупационной администрации удалось набрать прислужников именно из числа помещиков, купцов и духовенства . Передовые дворяне-офицеры русской армии, подлинные патриоты, уже тогда резко осудили эту предательскую линию поведения.

Молодой русский офицер Александр Чичерин, вступив в ноябре 1812 г. со своим полком в одну из губерний Белоруссии, с удивлением отметил, что "жители этой губернии не разорены. Они добровольно все предоставили французам, устроили для них магазины фуража и продовольствия и большею частью сохранили свои дома и скот". "Почему?" - недоумевал молодой офицер. Оказывается, благодаря сотрудничеству местных помещиков с оккупантами. "Жадные и корыстные помещики,- записывал А. Чичерин 2(14) ноября 1812 г. в своем дневнике,- остались в своих владениях, чтобы избежать полного разорения, и, волей-неволей содействуя замыслам неприятеля, открыли ему свои амбары; проливая неискренние слезы и рассуждая о патриотизме, они верности отечеству предпочли удовлетворение своего корыстолюбия".

Много позднее, уже в своей последней ссылке на острове Св. Елены, Наполеон очень сокрушался, что не довел до конца якобы имевшийся у него накануне кампании 12-го года замысел дать "волю" всем крепостным России. Своему лечащему врачу О'Меара он в 1817 г. заявил: "Я провозгласил бы свободу всех крепостных в России и уничтожил бы крепостнические права и привилегии дворянства. Это создало бы мне массу приверженцев".

Впрочем, в своей официальной переписке 1812-1814 гг. отказ от предоставления "воли" Наполеон мотивировал именно нежеланием ссориться с русскими помещиками. Оправдывая свое сокрушительное поражение в России, он после бегства в Париж писал: "Я мог поднять большую часть населения, провозгласив свободу крепостных... Но когда я узнал, в какой грубости находится этот класс русского народа, я отказался от такой меры, которая обрекала столько семей (дворян.- В. С.) на смерть и страдание". Так что русские помещики напрасно боялись: в Россию в 1812 г. вторгся не французский Пугачев, а хладнокровный, честолюбивый завоеватель.

В этом отношении куда более проницательными оказались соратники Наполеона. Еще за год до вторжения в Россию, в июне 1811 г., Наполеон в доверительной беседе с А. Коленкуром открыл ему свои политические планы в отношении русских помещиков. "Он говорил,- писал А. Коленкур,- что дворяне-землевладельцы испугаются за свои поместья и заставят императора Александра, после удачной для нас битвы, подписать мир".

От	Александр
К	Мак (15.08.2013 15:30:11)
Дата	15.08.2013 17:58:09

Если уж на то пошло, то он их и дал :)

До войны 1812 года дворянство и по-русски не говорило. А победа в войне привела к всплеску национализма. Крустьяне оказались людьми, а не скотом. Появилась русская литература, попер массовый революционер, что в конце концов и привело к Октябрю. А любители "прогрессивного" капитализма так и остались на уровне "воля без земли". До нашего времени, между прочим.

Так что Кутузов с Багратионом уж куда социалистичнее Наполеона. Но только не для безродных.
------------------------
http://tochka-py.ru/

От	Мак
К	Мак (13.08.2013 13:43:52)
Дата	13.08.2013 13:48:08

Сергей Кара-Мурза. Что нужно для компромисса? Обсуждать с разных сторон!

Сергей Кара-Мурза (одна фраза из обсуждаемой статьи):
"К любой проблеме, которая раскалывает наше общество, можно подбираться с разных сторон. Чем больше сторон мы рассмотрим, тем надежнее вывод. При этом во многих случаях противостоящие стороны еще сильнее разойдутся, но разойдутся с пониманием друг друга. А значит, у них в запасе будет вариант компромисса, и кто-то в каждом лагере начнет думать о формуле соглашения. Это лучше, чем культивировать иррациональную ненависть (часто вообще «не к тем»)."

От	И.Т.
К	Мак (26.06.2013 20:29:20)
Дата	12.08.2013 23:12:47

Сергей Кара-Мурза. Еще о методологии. О зацикленности на «теории»

http://sg-karamurza.livejournal.com/

Сергей Кара-Мурза
Еще о методологии

Как совместитель, я работаю на факультете политологии МГУ. Пришлось изучать учебники, по которым учат политологов. Эти учебники написаны в основном в 1990-е годы, и за образцы для них были взяты самые популярные западные учебники 1970-80-х годов. Учебники хорошие, надо их изучать как основу.
Но ведь наше общество – переходное. Его, кому не лень, сравнивают с убежавшими от фараона евреями, которых Моисей сорок лет водит по пустыне. Чему же наших-то будущих политологов учат? Читаешь эти хорошие учебники, и охватывает странное чувство: о чем все это? Может, плохо переведено, не удалось подобрать русские слова и выражения? Понять содержание трудно, и главное, оно совершенно не связано с той действительностью политики, которую мы наблюдаем воочию, причем, и на самом же Западе. Он, похоже, тоже переходит «куда-то вбок». О России и речи нет, она в этих учебниках практически не упоминается, иногда только помянут «Муссолини, Гитлера и Сталина».

Я в 90-е годы регулярно проводил 3-4 месяца в Испании, в университете. Там тоже после смерти Франко прошла либерализация и модернизация, и гуманитариев учили уже по «европейским» учебникам. Я их не читал, у меня другие курсы были, но разговоры студентов и аспирантов очень удивляли. Спрашиваю, откуда вы все это взяли? Все не так, ребята! Посмотрите вокруг, вспомните хоть свою историю. Мнутся, и чтобы начать говорить о реальности, делают усилие, как будто чтобы переключиться на другой язык. Насколько адекватнее и богаче мне казался разговор людей без высшего образования, даже малограмотных.

И что удивительно – в университете и даже на каждой кафедре прекрасные библиотеки! Стоят книги всех видных философов от Аристотеля до постмодернистов. Каждая книга – клад, всегда есть что-то, открывающее глаза на нашу реальность сегодня. Даже если прямо не приложимо, дает импульс и простор для своих размышлений.

Тогда, в начале 90-х годов, наши студенты еще были совершенно непохожи на испанских, у наших еще была искра скептического разума и привычка увязать услышанное от преподавателя с той реальностью, которая «дана им в ощущении». Преподавать было труднее, но, похоже, имело смысл.
Сейчас в интернете возникают кружки, в обсуждениях которых просвечивают зачатки нового обществоведения – без догматического официоза советского времени и без навязанных нам штампов западных учебников «для массы».

Что, на мой взгляд, следовало бы в этих кружках учесть? На мой взгляд, развитие их тормозит инерция советского обществоведения – зацикленность на «теории». Одни пытаются реанимировать конструкции марксизма, другие – сконструировать новую синтетическую теорию. Эти попытки тянут в схоластические споры, и признаков теоретического прорыва не видно.

Но зачем ограничивать себя этим узким коридором? Теория – очень ценная форма организации знания, но вовсе не единственная. Что же касается такой подвижной и текучей материи, как общество, особенно в периоды смут и трансформаций, то возможность описать ее в хорошей теории вообще сомнительна. Изменчивость объекта такова, что все почти понятия обществоведения не имеют «замкнутого» определения – это определение все время надо дополнять новыми содержательными уточнениями и оговорками. Нынешний Запад – совершенно иная система, чем та, которую представляют учебники 1970-80-х годов. В России поколение рожденных в 1990-е годы мыслит и говорит по-иному, чем предыдущее поколение. Прервалась цепь времен – попробуй собрать ее рассыпанные звенья в теоретическую модель!

И при этом мы сидим на сокровищах эмпирического знания, достаточно обработанного, чтобы дополнить понятия обществоведения новыми содержательными уточнениями, которые дали бы им буквально новую жизнь. Но как раз желающих запустить руки в эти сокровища раз, два и обчелся. А ведь перед нами пример школы Броделя: он занялся «структурами повседневности», ползучей эмпирикой. Какую кашу и сколько ели в ХVI веке в разных слоях общества, как переживали чуму богатые и бедные… Становится яснее ход становления капитализма и почему он так трудно приживается в постсоветской России – гораздо яснее, чем от чтения «Капитала» Маркса.

Социологи, которых в России немало, за последние 25 лет собрали «Монблан фактов», говорящих о том, что произошло и происходит в нашем обществе. А теории не создали! И вся эта гора фактов осталась втуне. Молодая интеллигенция копаться в эмпирике не желает. Она создает фантастические модели, в которых, глядишь, затвердеет философский камень. Вот тогда они все объяснят.

Ну ладно, эмпирические данные об актуальном моменте еще не отлежались, не превращены в учебники. Но ведь у нас есть уже систематизированная фактология огромного эксперимента русской революции. Тогда столкнулись 5-6 больших национальных проектов, опубликованы размышления главных авторов этих проектов, дневники свидетелей попыток реализовать эти проекты. Мало того, за этим великим экспериментом внимательно следил Макс Вебер – и оставил нам почти лабораторный журнал этого наблюдения. Ведь не один же «Краткий курс ВКП(б)» у нас под рукой. Изучение этого материала – как системы проблем – могло бы стать прекрасным учебным практикумом, сродни экспериментальному.

Вот, например, дать бы студенту-политологу такую задачу. А. Деникин писал, что ни одно из антибольшевистских правительств «не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать. Большевики бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать. Мы с нашими старыми приемами, старой психологией, старыми пороками военной и гражданской бюрократии, с петровской табелью о рангах не поспевали за ними».

Пусть студент 5-го курса объяснит причины этого парадокса – ведь у белых было гораздо больше образованных кадров, большая доля деловых людей из буржуазии, интеллектуальная и военная помощь Запада. Эта проблема эффективности аппарата власти представлена в целом ряде глав учебников политологии, но только теоретически – так приложите теории к данному эмпирическому факту! И из таких фактов можно за месяц задачник составить.
Но от такого практикума бегут, как черт от ладана, и преподаватели, и студенты. Пережевывают идеологические байки – тоталитаризм, демократия.
А ведь наша нынешняя смута – эпизод той неоконченной революции. Как же нам вылезти из этой ямы, не обеспечив людей рациональным и доступным знанием?

От	Кравченко П.Е.
К	И.Т. (12.08.2013 23:12:47)
Дата	13.08.2013 00:15:38

С чем нельзя не согласиться

Так это с сомнительностью идеи построить теорию а обществоведении. Уж очень объект сложный.

От	Alex55
К	Кравченко П.Е. (13.08.2013 00:15:38)
Дата	17.08.2013 11:20:36

Re: Разногласия 4-й степени

> С чем нельзя не согласиться
>Так это с сомнительностью идеи построить теорию а обществоведении. Уж очень объект сложный.
При чём здесь теории, которые можно или нельзя построить?
Невозможно не видеть, что в нынешней реальности доминируют разногласия четвёртой степени.
http://uaio.ru/5/455/raznog.htm

От	А. Решняк
К	Мак (26.06.2013 20:29:20)
Дата	11.07.2013 13:43:45

Логия методов правительственных проектов Роспила-освоения гражданских средств.