Что они сделали? Они сорвали негодяям всю их дешевую малину, всю игру. Поэтому так визжит газета "Взгляд".
Все ведь были так довольны: чиновник из АП нанимает за 5 копеек очередных якеменкиных дебилов или "Россию молодую" или любых недорослей из подворотни, неважно, а те закидывают Лимонова яйцами. Вот как мы остроумно придумали! Взяли чужой прием и заставили работать на нашу игру!
Нет, не получилось.
Наймитов сильно избили. В следующий раз чиновнику за 5 копеек так просто уже никого не нанять. Игра сорвана.
Это вообще всегда правильно - отвечать на чужой ход с сильным перехлестом. Идут погромщики на евреев с камнями - а те их из пулемета!
И вот еще что: устроители кампаний против НБП в моей персональной картине мира занимают второе место в ряду самых омерзительных полит-персонажей.
Первые по гнусности в России - Греф-Фурсенко-Зурабов-Кудрин и все их помощники-пиарщики-апологеты.
Второе - борцы с НБП.
И уже только третье - борцы за права обиженного русского человека.
<<<
_iga:
Страшно подумать, что нужно делать за убийство негра. Наверное, атомную бомбу на Москву сбросить.
Ну а НБПшников за незаконный митинг - расстрелять.
Чудовщная у Вас логика.
Не могу не процитировать также КМ: http://www.kara-murza.ru/books/export/Chapter003.htm#par0009
<<<
_*Этот переход накладывается на более широкий фон антимодерна – отрицания норм рационального сознания, норм Просвещения. Что это означает в политической тактике? Прежде всего, постоянные разрывы непрерывности. Действия с огромным «перебором», которых никак не ожидаешь. Человек не может воспринимать их как реальность и потому не может на них действенно реагировать — он парализован. Можно вспомнить танковый расстрел Дома Советов в 1993 г. – тогда и подумать не могли, что устроят такое в Москве.
_*Это — пример большого спектакля, сильно бьющего по чувствам. Вот случаи поменьше и поспокойнее. Например, Гаити, где неожиданно устроили показательное избиение генералов, отличников боевой и политической подготовки академий США, которые всю жизнь точно выполняли то, что им приказывали начальники. Вдруг и к ним пришла перестройка — морская пехота США приехала устанавливать демократию и послала ту же уголовную толпу, что раньше забивала палками либеральных демократов, теми же палками забивать родню генералов.
_*Но буквально с трагической нотой это проявилось в ЮАР. В начале 90-х годов мировой мозговой центр решил, что ЮАР нужно передать, хотя бы номинально, чернокожей элите, т.к. с нею будет можно договориться, а белые у власти все равно не удержатся. Поскольку вести идеологическую подготовку времени не было, «своих» подвергли психологическому шоку, который устранил всякую возможность не только сопротивления, но даже дебатов. Вот маленький инцидент. Перед выборами белые расисты съехались на митинг в пригороде столицы. Митинг был вялый, ничего противозаконного в нем не было. Полиция приказала разъехаться, и законопослушные бюргеры подчинились. Неожиданно и без всякого повода полицейские обстреляли одну из машин. Когда из нее выползли потрясенные раненые пассажиры — респектабельные буржуа, – белый офицер подошел и хладнокровно расстрелял их в упор, хотя они умоляли не убивать их. И почему-то тут же была масса репортеров. Снимки публиковались в газетах и все было показано по западному ТВ. Всему миру был представлен великолепный спектакль.
<<<
О погромах
Николаевский, история одного предателя, М.:Высш. Шк. стр 76,77
На очереди в это время с особой остротой встал во¬прос о покушении против Плеве. Незадолго перед тем разразился известный антиеврейский погром в Кишине¬ве. В течение двух дней — 19—20 апреля 1903 г. — орга¬низованно руководимые толпы погромщиков беспрепят¬ственно разрушали еврейские дома, грабили магазины, насиловали женщин, убивали, не щадя ни возраста, ни пола. Ни полиция, ни войска не делали попыток прекра¬тить погром. С их стороны громилы, наоборот, нередко слышали слова полного одобрения и поощрения. Зато в тех случаях, когда группы евреев пытались оказывать сопротивление, полиция обнаруживала свое существова¬ние: разгоняла группы самообороны, производила арес¬ты, не церемонилась пускать в ход оружие. Убитые со¬ставили много десятков, общее количество пострадавших исчислялось сотнями.
Главным виновником все считали Плеве, который счи¬тал антиеврейские погромы полезным средством для борьбы с революционным движением и открыто выска¬зывал эту точку зрения в доверительных беседах с пред¬ставителями администрации.
Впечатление, произведенное известиями о погроме, было огромным, как в России, так и за границей: ведь этот погром действительно воскрешал самые худшие при¬зраки средневековья. Огромное впечатление произвел он и на Азефа. Последний не был евреем-националистом. В воспоминаниях московского раввина Мазе рассказано, как насмехался Азеф над еврейской религией, над обы¬чаями и обрядами, как мало он придавал значения сво¬ей связи с еврейским народом. Но евреем он себя все же | чувствовал. Судя по всему, особенно прочно в нем жили воспоминания о тяжелых годах детства: Ивановская
рассказывает, что во время их встреч в Варшаве и Виль-по, как бы серьезна ни была тема их разговоров (а они встречались там в период подготовки покушения на Пле¬ве), Азеф никогда не пропускал ни одного из тех босоно-| их уличных торговцев — еврейских мальчишек, которых так много бегало по улицам этих городов, без того, что-бы не купить у него чего-нибудь на грош или два. И его глаза, так часто глядевшие «холодными, навыкате», на-верное, именно в эти минуты чаще всего становились по¬хожими на обычные «грустные еврейские глаза». А ведь одной из самых жутких страниц в рассказах о Кишине-ие были сообщения о зверски убитых детях — о грудных младенцах, которым разбивали головы ударами о стену.
Как и вся Россия, Азеф ответственным за эти собы¬тия считал Плеве и не скрывал своего возмущения про¬тив последнего. Так он держал себя не только в револю¬ционной среде, где это возмущение было только общим настроением. Именно в этом смысле он вел беседы и со своим полицейским начальством. Еще до своего отъезда :т границу, под свежим впечатлением от первых извес¬тий из Кишинева, Азеф имел разговор о них с Зубато-вым и, по рассказу последнего, «трясся от ярости и с не¬навистью говорил о Плеве, которого считал главным ви¬новником» кишиневского преступления. И позднее, за границей, в беседах со своим начальником по полицей¬ской линии с Л. А. Ратаевым Азеф высказывался в том же духе. Нет никакого сомнения в том, что это обстоя¬тельство оказало решающее влияние на судьбу Плеве: если в других случаях Азеф по соображениям корыстной выгоды более или менее пассивно допускал совершиться террористическим актам, то в деле Плеве он активно прилагал усилия к тому, чтобы довести его до успешного конца.
И черной сотне.Герасимов. "На лезвии с террористами". Глава 22.
ТЕРРОРИСТЫ СПРАВА
Мне пришлось присутствовать, можно сказать, при самом за¬рождении крайне правой, монархической организации. Вспоминаю, «по еще в октябре 1905 (до издания манифеста 17 октября), в то время, когда повсюду шли демонстрации и стачки, я как-то в раз-говоре с Рачковским высказал удивление, почему не делаются попытки создать какую-нибудь открытую организацию, которая активно противодействовала бы вредному влиянию революционе¬ров на народные массы. В ответ на это мое замечание Рачковский сообщил мне, что попытки в этом отношении у нас делаются, и обе¬щал познакомить меня с доктором Дубровиным, который взял на себя инициативу создания монархической организации. Действи¬тельно, через несколько дней, вскоре после объявления манифе¬ста 17 октября, на квартире Рачковского я встретился с Дубровиным и еще с одним руководителем этой организации ин¬женером Тришатным. Доктор Дубровин произвел на меня впечатлсние очень увлекающегося, не вполне положительного человека, но искреннего монархиста, возмущенного ренолюционной разрухой,
желающего все свои силы отдать на борьбу с революцион¬ным движением. После мне рассказали, что он имел в качестве врача очень большую практику и хорошо зарабатывал, но забросил се ради своей деятельности в монархической организации. Одна¬ко, все его многоречивые рассуждения свидетельствовали о некото¬рой неосновательности его. Если поверить его словам, то стоило ему только клич кликнуть, и от революционеров следа не оста¬нется. Я по своей должности начальника политической полиции лучше кого бы то ни было знал, что дело обстоит далеко не так просто, и пытался перевести разговор на более конкретные вопро¬сы, — что и как можно делать представителям монархического движения. Особенно рекомендовал я посылать своих ораторов на революционные митинги, где они открыто боролись бы против ре¬волюционных идей. Дубровин говорил, что это легко сделать и что он, конечно, будет посылать на митинги своих людей. У меня дале¬ко не было уверенности, что это действительно будет сделано. Но так как идею подобной организации я всемерно приветствовал, то, несмотря на свой некоторый скептицизм, я при расставании выска¬зал основателям ее самые лучшие пожелания. В последующие меся¬цы я не раз слышал о деятельности этой организации, получившей название Союза Русского Народа, но по обилию работы не мог ни принимать участие в ее деятельности, ни подробно ею интересовать¬ся. Я только уполномочил Михаила Яковлева, одного из подчинен¬ных мне полицейских чиновников, вступить в этот союз и в случае нужды информировать меня обо всем важном,„что там происходит. Расцвет Союза Русского Народа начался в 1906 году после назначения петербургским градоначальником фон-дер-Лауница. По¬следний с самого начала своего появления в Петербурге вошел в ряды Союза Русского Народа и стал его неизменным покровителем и заступником. Едва ли не по его инициативе, во всяком случае при его активной поддержке, при СРН была создана особая бое-вая дружина, но главе которой стоял Юскевич-Красковский. Всем членам этой дружины было от Лауница выдано оружие. Так как Лауниц был в известной мере моим официальным начальством, то мне приходилось раз-два в неделю бывать у него с докладом. Обыч¬но я приезжал к нему ночью, около 12 часов, — и почти не быва¬ло случая, чтобы я не заставал в его большой квартире на Гороха-вой полную переднюю боевиков-дружинников СРН. Моя информа¬ции об этих дружинникиках была далеко не благоприятная. Среди них было немало людей с уголовным прошлым. Я, конечно, обо всем этом докладывал Лауницу, советуя ему не особенно доверять сведениям, идущим из этого источника. Но Лауниц за всех за них стоял горой. '
— Это настоящие русские люди, — говорил он, — связанные с простым народом, хорошо знающие его настроения, думы, жела¬ния. Наша беда в том, что мы с ними мало считаемся. А они все знают лучше .нас...
Именно этой дружиной СРН было организовано в июле 190б убийство члена Первой Государственной Думы кадета М.Я. Герценштейна. Он жил » Финляндии недалеко от Петербурга. Во вре¬мя одной из прогулок его подкараулили дружинники, застрелили и скрылись. Непосредственные исполнители этого террористическо¬го акта справа были люди темные, пьяницы. Именно благодаря этому и выплыла наружу вся история. Как мне доложил мой Яков¬лев, за убийство профессора Герценштейна было получено от Лау-ница 2000 рублей, которых исполнители между собой не подели¬ли. Начались между ними споры — и все дошло до газет. Охран¬ному отделению, конечно, все это в подробностях было известно, но принять против дружинников какие-нибудь самостоятельные ме¬ры я не мог, ибо Лауниц, покрывавший их, был моим начальником.
Единственное, что я мог сделать, это доложить обо всем Столыпи¬ну. Тот брезгливо поморщился:
— Я скажу, чтобы Лауниц бросил это дело... Не знаю, сказал ли он это Лауницу. Во всяком случае несом¬ненно, что Лауниц в своей деятельности имел очень сильную под¬держку среди очень высокопоставленных придворных.
Более серьезно мне пришлось столкнуться с боевой дружи¬ной СРН и его покровителем Лауницем, когда члены этой дружины стали вторгаться в мою область. Это было, кажется, осенью 1906 года, когда в Охранное отделение ко мне поступило несколько жа¬лоб относительно „пропаж" ценных вещей во время обысков. Я приказал произвести расследование. Мне дали справку о том, что таких обысков чины Охранного отделения вообще не производи¬ли. При дальнейшем расследовании выяснилось, что Лауниц выда¬вал членам боевой дружины СРН удостоверения на право произ¬водства обысков. Опираясь на это удостоверение, дружинники яв¬лялись в участки, брали с собой чинов наружной полиции и вме¬сте с ними производили те обыски, какие находили нужными. По¬добные действия, естественно, меня возмутили, так как они ком¬прометировали полицию в глазах населения, — тем более, что при таких именно обысках и происходили „пропажи" ценных вещей. Я подробно доложил об этом Столыпину, который всецело разде¬лил мое возмущение и вызвал для объяснения Лауница. Во время этого объяснения я повторил ту характеристику боевой дружины СРН, которую я раньше давал в беседах с Лауницем, и настаивал на категорическом запрещении ей вторгаться в компетенцию поли¬ции. Лауниц энергично защищал дружину и особенно расхваливал Юскевича-Красковского. „Если Красковский сказал, — говорил он, — то значит это правда. Он хорошо знает... " Но вмешательство Лауница не помогло, С'толыпин решительно запретил СРП вмеши¬ваться в действия полиции.
— Если у Красковского, — заявил он, имеются какие-ни¬будь интересные сведения, пусть он сообщит их полковнику Гера¬симову... Самочинных же действий быть не должно.
Это объяснение сильно задело самолюбие Лауница, который в это время уже метил весьма высоко и, почти не скрываясь, кри¬тиковал действия Столыпина, находя его чересчур „либеральным". Вначале Лауниц пытался и меня завербовать в свой лагерь. Он знал меня по Харькову еще совсем молодым офицером — и на ос¬новании этого старого знакомства несколько раз заводил со мной разговоры на тему о том, куда же Столыпин ведет Россию. По¬няв из моих ответов, что во мне он не найдет союзника против Сто¬лыпина, Лауниц стал относиться ко мне с недоверием и раздра¬жением. Как мне передавали, в СРН начали разговры о том, что Лауниц хочет меня сместить и на мое место назначить Юскевича-Красковского. „
Последний был весьма неумным человеком и к тому же очень падким на деньги, Лауниц тем не менее верил ему и постоянно да-вал себя обманывать. Помню, одно время Лауниц стал носиться с планом обезвредить революционеров... скупив все имеющееся у них оружие. Устроить это дело ему обещал Красковский, — лишь бы деньги. С представлением об ассигновке некоторых сумм на эту цель Лауниц обратился к Столыпину. Запрошенный Столыпиным, я отозвался очень резко об этом... неумном плане. Тем не менее Лауниц откуда-то добыл денег и вскоре с большим апломбом за¬явил о своем огромном успехе: ему удалось купить у революцио¬неров пулемет, заплатив за него 2000 рублей. Столыпин просил ме¬ня расследовать этот случаи. Удалось выяснить, что пулемет был выкраден из ораниенбаумской стрелковой офицерской школы, — очевидно теми самыми людьми, которые продали его Лауницу. Я доложил об этом Столыпину, который много смеялся.
Постепенно эти столкновения выросли до настоящей борьбы между Охранным отделением и Лауницем. Последний мне не дове¬рял и даже распорядился не охранять его чинами Охранного отде¬ления: „Меня охраняют мои русские люди", — заявил он. Именно это его доверие к охране дружинников из СРН заставило его не по¬слушаться моего предостережения в роковой для него день...
В феврале 1907 года мне пришлось столкнуться с новым тер¬рористическим актом правых, а именно — с покушением на Витте. Общеизвестно, что вся печать СРН с первых дней вела ожесточен¬ную транши графа Витте, видя и нем главного виновника всех не-счцстий, постигнувших Россию. Его называли „жидомасоном", го¬ворили, что он мечтает стать президентом будущей республики, и чуть не требовали предания его суду. Не ограничиваясь угрозами, дружинники СРН делали попытки организовать покушения на жизнь Витте, к счастью неудачные.
Первая попытка была в феврале 1907 года. Мне дали знать по телефону о том, что в доме бывшего Председателя Совета мини¬стров графа С.Ю. Витте найдена адская машина. Я немедленно по¬ехал на место и застал уже там полицию, судебного следователя и прочих. Оказалось, что через дымовую трубу в крыше в камин, находящийся в столовой графа Витте, был спущен мешок, в кото¬ром было приблизительно два фунта охотничьего пороха, часовой механизм от старого будильника с плохо приделанными капсуля-ми. Не бомба, а детская игрушка. К тому же, механизм часов был испорчен, почему взрыв и вообще не мог произойти. Для меня достаточно было беглого взгляда на эту „адскую машину", что¬бы понять, что это не дело рук революционеров. Так грубо и не¬умело повести дело могли только дружинники СРН. По понятным причинам, высказать это открыто я не мог. А потому, когда Вит те, присутствовавший при осмотре, спросил меня: кто, по мое¬му мнению, мог быть автором этого покушения? — я ответил ему: не знаю, — правда, прибавив: — во всяком случае, это не револю¬ционеры...
Вечером я сделал доклад Столыпину, не скрыв от него, что все это является грубой проделкой СРН. Столыпин был возму¬щен:
— Это настоящее безобразие, говорил он. — Эти люди совер¬шенно не понимают, в какое трудное положение они ставят меня, все правительство. Пора принимать против них решительные меры.
Но уже очень скоро выяснилось, что о решительных мерах не может быть и речи. При дворе к покушению отнеслись совсем по иному, многие влиятельные люди там злорадствовали. Да и общее отношение к Союзу Русского Народа там становилось все более положительным. Дворцовый комендант Дедюлин, назначенный на это место после смерти Трепова как человек не политический, питал большую симпатию к СРН. Именно через его посредничест¬во устраивались аудиенции у Государя доктору Дубровину и дру¬гим деятелям СРН. Активную поддержку последнему оказывали и многие крайне правые сановники, из числа находившихся в оппо¬зиции к Столыпину. Все они с лучшей стороны аттестовали эту ор¬ганизацию перед царем. В этих условиях расследование о поку¬шениях правых на графа Витте, производимое судебными властями, велось с таким расчетом, чтобы никаких нитей найти нельзя бы¬ло. А печать СРН после этого покушения писала, что Витте сам на себя устроил это покушение, чтобы таким путем обратить на себя внимание.
Выяснению дела не помогло даже убийство Казанцева, аген¬та московского Охранного отделения. Его труп был найден в июне 1907 на одной из окраин Петербурга. Имевшиеся при нем доку¬менты устанавливали его личность, а также его несомненную при¬частность к подготовке нового покушения на Витте. Он привез из Москвы динамит, которым должна была быть заряжена бомба, предназначавшаяся для Витте. В записной книжке Казанцева име¬лись адреса конспиративных квартир московского Охранного от¬деления. Не было сомнений, что и динамит получен оттуда же и что все предприятие организовано с ведома начальника этого отде¬ления, полковника Климовича. Все эти данные были мною собра¬ны и препровождены в Департамент Полиции, где они и были похо¬ронены. После смерти Лауница московское Охранное отделение ста¬ло центром боевых предприятий СРН вообще. В Москве был убит член Второй Государственной Думы Иоллос. Но агенты Москвы раскидывали свою деятельность не только на Петербург и Моск¬ву, но и на провинцию. Так, помню, мне пришлось установить, что ими было организовано и убийство депутата Караева в Екате-ринославе.
Надо сказать, что в Москве вообще царили особые нравы. Характерен в этом отношении запомнившийся мне эпизод, связан¬ный с покушением на Курлова. Однажды, зимой 1905-06 года, агент московского Охранного отделения, известная впоследствииЖученко, сообщила своему начальству, что ей поручено революцион¬ной организацией доставить бомбу в Минск для покушения на мин¬ского губернатора Курлова, и просила дать указания, как ей быть. Начальник отделения полковник Климович и его помощник фон-Коттен решили, что бомбу она должна отвезти по назначению, но в таком виде, чтобы она не могла взорваться. Фон-Коттен, бывший артиллерист, сам вынул детонатор из бомбы, после чего Жученко отвезла ее в Минск. Неудивительно, что брошенная бомба не взо¬рвалась, хотя попала Курлову, кажется, в голову. Бросивший бом¬бу революционер был схвачен и повешен. Все эти подробности я слышал впоследствии лично от фон-Коттена. Я указал ему на недо¬пустимость таких действий со стороны Охранного отделения, но он
в ответ только засмеялся...
Смерть Лауница, может быть, замедлила конфликт между Сто¬лыпиным и крайними правыми, который постепенно нарастал, — но во всяком случае она его не приостановила. Особенно обостри¬лись отношения в период Второй Государственной Думы. В то вре¬мя как Столыпин, распуская антигосударственную Вторую Думу, стремился создать на ее месте такую Думу, которая поддержала бы его в работе по преобразованию страны, — Союз Русскою На¬рода под руководством Дубровина стремился вообще к полному уничтожению всяких представительных учреждений в России. Для того чтоб противодействовать Столыпину и добиться своей мак¬симальной цели, Дубровиным, между прочим, была организована особая депутация к царю во главе с известным впоследствии иеро¬монахом Илиодором. В эту депутацию входило 10-12 человек,.жи¬телей Царицына и прилегающих к нему местностей с Волги. При¬быв в Петербург, они заявились ко мне с рекомендацией от Дуб¬ровина. Имя Илиодора мне. было знакомо. О нем очень хорошо отзывался Лауниц, считавший его талантливым, патриотическим агитатором. Поэтому я с большим интересом познакомился с ним лично. Он произвел на меня впечатление фанатика, почти нервно¬больного человека: худой, кожа да кости, с небольшой реденькой черной бородкой, с блестящими глазами, горячей речью. В разго¬воре он все время сбивался на тон оратора, пересыпая свою речь цитатами из Священного Писания. Он несомненно должен был им¬понировать нервным людям, но на спокойного и рассудительного человека он не мог произвести большого впечатления. Меня он старался убедить в том, что игра с Государственной Думой опасна, что ее надо уничтожить и твердо держаться старого догмата о боже¬ственном происхождении царской власти, ни в чем не отступая от этого принципа. Даже сам царь, говорил он, не имеет права изменить этот основной закон. Уходя, он должен сдать свое царство та¬ким, каким его получил при вступлении на трон. Именно для это¬го и приехал Илиодор в Петербург, чтобы добиться аудиенции у царя и убедить его отклонить все новшества и вернуться к поло-
жению, существовавшему до 1905 года. Государственную Думу Илиодор ненавидел с бешеной злобой и совершенно серьезно гово¬рил о том, что нужно бросить бомбу в левую часть Государствен¬ной Думы.
Если в общем Илиодор произвел на меня отрицательное впе¬чатление, то от спутников его я вынес впечатление прямо отталки¬вающее. Все они, земляки Илиодора, принадлежали буквально, я не преувеличиваю, к оборванцам. Некультурные, малограмотные люди. Так как в столице им негде было жить, а Дубровин просил меня их приютить, я отвел для них несколько свободных камер при Охранном отделении и за счет отделения кормил их. Помню, мне было жалко отпустить им рацион в размере, обычно отпус¬каемом арестованным: для последних брали обед в ресторане по 1 рублю на человека; для членов этой делегации я ассигновал по 30 копеек на харчи.
Обо всем этом я, конечно, доложил Столыпину, сделав вы¬вод, что эту депутацию ни в коем случае нельзя близко подпус¬кать к царскому дворцу. Столыпин вполне согласился со мной и заявил, что этих людей надо просто услать из столицы. Я взялся устроить это мирным способом. Делегации дали прожить несколь¬ко дней в Петербурге. Я приставил к ним одного из моих поли¬тических надзирателей, который водил их в Петеропавловскую крепость, показывал разные церкви и прочее. Потом дней через пять выдали им деньги на дорогу и-препроводили на вокзал. Де¬путаты были даже благодарны и просили провожавшего их надзи-. рателя особо благодарить меня за прием. Илиодора в их числе не было. Он ко мне больше не являлся. Я слышал, что он поселился у архимандрита Феофана, тогда ректора петербургской Духовной
академии.
Эта депутация была началом большой кампании, которую пытался развернуть СРН в пользу изменения основных законов и уничтожения Государственной Думы. В период между Второй и Третьей Государственной Думой, когда измененный избирательный закон дал возможность государственно настроенным элементам бо¬роться против засилия левых, мне пришлось много раз встречать¬ся с Дубровиным и вести с ним разговоры на политические темы. Помню, однажды он заявил мне, что если бы СРП принял участие в выборах в Первую и Вторую государственную Думы, то состав Думы был бы однороден, так как вес члены Государственной Ду¬мы принадлежали бы к СРН. Но СРН участвовать в выборах не мо¬жет, так как считает Государственную Думу противозаконным уч¬реждением. Как верный монархист, говорил Дубровин, я не имею права своим участием санкционировать существование этого сбо¬рища, посягающего на неограниченные права монарха. Между про¬чим, в заключение этой нашей беседы я высказал предположение, недалекое от истины, — что СРН, по всей вероятности, не прини-мает участия в выборах потому, что у Союза нет лозунгов, могу¬щих привлечь к себе население, и отсутствуют интеллигентные си¬лы, необходимые для ведения предвыборной агитации.
В процессе этих разговоров мои отношения с Дубровиным не¬сколько улучшились, — правда, очень не надолго. Причиной наше¬го окончательного разрыва был следующий эпизод. СРН суще¬ствовал на деньги, получаемые от правительства и официальными, и неофициальными путями. В 1906-07 годах много денег отпу¬стил Союзу Столыпин, кажется, через товарища министра внут¬ренних дел Крыжановского. Летом 1907 года, когда отношения между Столыпиным и СРН начали портиться, в выдачах произошла заминка. Тогда Дубровин обратился ко мне с просьбой о посред¬ничестве. Я ему прямо сказал, что я хотел бы ему помочь, но не знаю, как я могу это сделать, когда газета Дубровина „Русское Знамя", не стесняясь, ведет резкую кампанию против Столыпина? Дубровин начал уверять меня, что все это одно недоразумение. Все объясняется отсутствием у него времени. Если бы он это знал, он читал бы все статьи и никогда бы их не пропустил. Я поставил прямым условием моего заступничества обещание Дубровина пре¬кратить нападки на Столыпина. Дубровин такое обещание дал, по¬клявшись перед иконой. Мой разговор со Столыпиным на эту тему не принадлежал к числу особенно приятных. Он не хотел давать денег и говорил, что плохо верит в клятву Дубровина. В конце концов он уступил и распорядился о выдаче 25 тысяч рублей. День¬ги были выданы, а буквально на следующий день я прочел в „Рус¬ском Знамени" одну из наиболее резких статей, направленную про¬тив Столыпина, какие когда-либо в этой газете появлялись. Я не¬медленно вызвал Дубровина и осыпал его упреками. „В какое положение вы меня ставите? Ведь вы же перед иконой клялись", — напал я на него. У Дубровина был очень сконфуженный вид. Глаза у него. бегали, и на икону, на которую я все время указы¬вал, он смотреть упорно избегал. А по существу он повторил опять старые оговорки о том, что он статьи не читал, что напечатана она без его ведома и прочее. Я сказал ему пару неприятных фраз, и с тех пор он уже у меня не был.
Столыпин после введения избирательного закона 3 июня был в чрезвычайно активном и бодром настроении. Наконец-то, гово¬рил он, будет созвана работоспособная Государственная Дума и обеспечено в ней правительственное большинство. Такую Госу¬дарственную Думу следует всемерно укреплять. В сущности, Сто¬лыпин и в период первых двух Дум никогда не переставал подчерки¬вать, - и это простить ему не могли сторонники СРН, — что он не против представительных учреждений вообще, а только против дан¬ного несбаллансированного состава Думы. Он являлся решитель¬ным противником всяких, обильно возникавших тогда планов о полном уничтожении правительственных учреждений в России. Мне
приходилось не раз в беседах с ним выслушивать его мнение, что для России институт Государственной Думы очень нужен и что рус¬ские порядки во многом необходимо перестроить на новый лад. Ко¬гда начала функционировать Третья Государственная Дума, Столы¬пин искренне стремился работать вместе с нею и старался поддер¬живать хорошие личные отношения с лидерами думских фракций. Большинство в новой Государственной Думе принадлежало к партии Союза 17 октября. Левый фланг Государственной Думы, куда вхо¬дили социал-демократы и трудовики, был незначителен. Партия конституционалистов-демократов устами своего лидера П.Н. Милю¬кова пыталась в общем отмежеваться от всякой связи с револю¬ционными и социалистическими течениями. Одним словом, в Думе складывалось большинство консервативное, благожелательное пла¬нам Столыпина. Из руководящих представителей думского боль¬шинства Столыпин особенно высоко ценил председателя союза 17 октября А.И. Гучкова, который бывал у него по два раза в неде¬лю. СРН по вышеизложенным соображениям не принял участия в выборах и продолжал по-прежнему свою кампанию против Столыпи¬на и против Государственной Думы, которую Столыпин защищал. В центре государственных задач того времени стояла аграрная проблема, которую Столыпин хотел решить путем наделения кре¬стьян землею при посредстве Крестьянского Земельного Банка и превращения их таким образом в мелких собственников. Аграр¬ная программа Столыпина, получившая выражение в законе 9 но¬ября 1906 года, вызвала весьма различное и часто враждебное отношение к себе в разных кругах общества. Прежде всего при¬шлось преодолевать сопротивление великокняжеских кругов,
высказавшихся против отчуждения кабинетских и удельных земель. Государь поддерживал в этом вопросе Столыпина и лично гово¬рил в его пользу со всеми великими князьями. Упорнее других сопротивлялся великий князь Владимир Александрович, не сда¬вавшийся на убеждения царя. По указанию царя, Столыпин лич¬но повидал великого князя и доказал ему, насколько проектируе¬мая аграрная реформа необходима. Великий князь с доводами Сто¬лыпина в конце концов согласился.
До издания закона Столыпин стремился выяснить и отноше¬ние к нему думских и внедумских групп. По собранным тогда све¬дениям, революционные партии видели в столыпинской реформе явную угрозу развитию революционного движения среди крестьян¬ства. Социалисты-революционеры, например, считали, что разру¬шение крестьянской общины и разрешение свободного выхода из нее означает потерю основного базиса для социалистической пропа¬ганды в деревне. Превращение крестьян в собственников укрепит существующий государственный строй и ослабит шансы революции. Кадетская партия имела свой собственный проект аргарной рефор¬мы, допускавший принудительное отчуждение, хотя и по справед-ливой оценке, частновладельческих и государственных земель в пользу крестьян; — и также высказывалась против проекта Сто¬лыпина. Тогда принудительное отчуждение земель, и в форме, пред¬лагаемой партией к-д, казалось с государственной точки зрения аб¬солютно неприемлемым, как нарушение принципа собственности.
По иным соображениям высказался Союз Русского Народа против аграрного проекта Столыпина. Дубровин видел в крестьян¬ской общине один из самых надежных устоев самодержавного строя. Проведение столыпинских проектов выгодно, мол, только жидомасонам, стремящимся поколебать самодержавный строй.
В результате всей этой разноголосицы, царившей в русском обществе, аграрный закон Столыпина, хотя и прошел в Государ¬ственной Думе, но начавшаяся против него слева и справа агитация сделала свое дело, затормозила его проведение в жизнь и умалила его благотворное значение. Достаточно сказать, что к 1917 году не более 30% крестьян оказались собственниками, остальные же не пожелали выйти изш общин, и тем создалась благоприятная почва для революции.
Я упоминал уже о той кампании, которую систематически ве¬ли против Столыпина как деятели СРН, так и близкие к этой орга¬низации отдельные сановники и придворные. Имея довольно сво¬бодный доступ к Государю, они пользовались аудиенциями, чтобы подвергать критике политику Столыпина и вызвать недоверие к его начинаниям. Они указывали Государю, что популярность Столы¬пина растет в ущерб популярности самого Государя. Охваченные завистью к крупной государственной роли, которую уже к концу Второй Государственной Думы начал, по общему признанию, иг¬рать Столыпин, они не останавливались перед тем, чтобы умалить его заслуги в прошлом и извратить события даже совсем недавне¬го времени. Так, с одной стороны, уверяли Государя, что никако¬го революционного движения в России и не было, и что поэтому Столыпин никакой революции не подавлял и не мог подавлять. Напротив, небольшие революционные вспышки, бывшие в стране, объяснялись только недопустимой слабостью власти. Но, с другой стороны, Государю говорили, что Столыпин проявляет и до сих пор крайне опасный либерализм, что Третья Государственная Ду¬ма, которую он так отстаивает, представляет собой чисто-револю¬ционное учреждение и что Россия стоит накануне новой револю¬ции, которая грозит все смести.
Чтобы убедить царя в необходимости уничтожить Думу, Дуб¬ровин организовал целый поход СРН против Столыпина. В самом начале Третьей Государственной Думы все провинциальные отде¬ления СРН, по указанию Дубровина, начали посылать царю верно¬подданнические телеграммы с просьбой об уничтожении Государст¬венной Думы. Об этих телеграммах я узнал от Столыпина, возвра¬щаясь с ним как-то из Царского Села. По-видимому, Столыпину
пришлось выдержать нелегкую борьбу, потому что он был взвол¬нован и не скрыл своего раздражения, говоря о СРН и его телеграм¬мах. Я предложил ему произвести в провинции проверку этих те¬леграмм и их отправителей. Столыпину идея эта понравилась, и я немедленно отправил телеграфный запрос во все жандармские и Охранные отделения с просьбой дать точную справку об организа¬циях СРН вообще, и специально о тех лицах, которые подписали указанные телеграммы. Ответы были получены больше, чем из 100 пунктов. В большинстве они были прямо убийственны для СРН: Состав отделов и подотделов СРН обычно не превышал "10-20 чело¬век. Руководителями же были часто люди опороченные, проворо¬вавшиеся чиновники или исправники, выгнанные за взятки со служ¬бы; некоторые до настоящего времени стояли под судом и след¬ствием. На основании полученных телеграмм я составил справку и передал ее Столыпину. Он был рад получить такой материал — и не замедлил представить его царю. На царя собранные сведения, по-видимому, произвели впечатление, во всяком случае на неко¬торое время.
Третья Государственная Дума, между прочим, по предложе¬нию Столыпина, вынесла постановление, осуждающее политический террор. По этому поводу говорили, что такое постановление, вы¬несенное Столыпинской Думой, не пользующейся доверием наро¬да, не имеет никакого значения. Очевидно, что те, кто так гово¬рил, не знали или не поняли, что тут речь идет также о террористах справа, находивших себе прибежище в монархической организации Союза Русского Народа.