Циклы русской истории
Попытка перспективного анализа будущего Северной Евразии после краха
коммунистического режима и распада СССР привела меня к убеждению в
необходимости анализа ретроспективного. То, что произошло с Россией в ХХ
столетии, вполне может быть рассмотрено как завершение очередного
большого цикла национальной истории и переход через смутное время к
новому циклу.
Андрей Борисович Зубов
В прошедшей русской истории легко вычленяются три исторических цикла с
более или менее долгим смутным временем переходных периодов между ними.
Точные исторические даты весьма условны, когда речь идёт о протяжённых
исторических процессах, и всё же без формальных дат обойтись не удастся.
Первый цикл русской истории начинается крещением Руси при Великом князе
Киевском Владимире Святом (988 г.) и завершается разорением Киева
татаро-монголами в 1240 году. Второй длится от Куликовской битвы (1380)
до пресечения династии Рюриковичей и воцарения Бориса Годунова на
Московском престоле (1598 г.). Третий начинается избранием на царство
Михаила Романова в 1613 году и завершается отречением императора Николая
II Романова в 1917 году. Между циклами пролегают смутные времена, в
которые разрушается традиционная государственность и даже
государственность как таковая, крайне деградирует
нравственно-религиозная составляющая общественного сознания, и сами
политические и социальные связи слабеют и рвутся.
Первое смутное время непосредственно вызвано татаро-монгольским
завоеванием. Оно продолжительно (не менее 140 лет), начинается
глубочайшим разорением от нашествия и отличается долгим последующим
восстановлением общественной и политической жизни, вполне завершившимся
только при Иване III (стояние на Угре 1480 г., брак с Софией Палеолог).
Второе смутное время было сравнительно коротким - 15 лет, но также
глубоко разрушительным для русского общества. Преодоление последствий
этого смутного времени охватило всё царствование Михаила Фёдоровича и
первые годы царствования Алексея Михайловича. Формальной точкой его
окончательного изживания может считаться Уложенный Собор, принявший в
1649 году Уложение.
Третье смутное время, начавшееся пресечением династии Романовых и
гражданской войной 1917-1922 гг., продолжается и по сей день. Его
разрушительный для общества период жестокой тоталитарной
коммунистической диктатуры завершился освобождением Церкви в 1988 году и
запрещением компартии и распадом СССР в 1991 г. Восстановительный же
период только начался, идёт с большим трудом, ещё даже не перешёл в фазу
восстановления традиционной русской государственности и говорить о
перспективе его успешного завершения пока преждевременно. Типологически
наше время - это скорее княжение Ивана Калиты или царствование Василия
Шуйского, когда противоборствующие созидательные и <смутные> элементы
жизни уравновешивали друг друга и исход их борьбы ещё не был ясен. По
аналогии с предшествовавшими периодами смуты можно предположить, что
окончательное изживание третьего смутного времени потребует периода, по
крайней мере, соизмеримого с самим этим смутным временем (72-75 лет), и
продлится до 2050-2080 годов.
При этом цифровые выкладки ни в малой степени не говорят, на мой взгляд,
о предопределённости русского национального исторического развития,
обречённого на бесконечные колебания между смутой и созиданием. Вовсе
нет. Я вполне разделяю убеждение Арнольда Тойнби, что история - открытый
процесс, определяемый суммарным результатом участвующих в нём
индивидуальных человеческих волений. <Духовные процессы происходят в
человеческой душе, ибо только Душа способна переживать человеческий опыт
и откликаться на него духовным проявлением. Раскол в человеческой душе -
это эпицентр раскола, который проявляется в общественной жизни. Поэтому,
если мы хотим иметь более детальное представление о глубинной
реальности, следует подробней остановиться на расколе в человеческой
душе> - пишет историк. [1]
Каждый новый цикл русской истории начинается высоким духовным подъёмом,
<сослужением ангелов>, а завершается глубоким нравственным вырождением в
первую очередь высшего, правящего слоя, подменяющего долг жертвенного
служения ненасытной жаждой эгоистического стяжания. Именно это
вырождение высших, их неуёмный эгоизм и приводит к потере обществом
чувства внутреннего единства, к энтропии общенациональных ценностей и
целей (вера, безопасность), к развращению народа, утрате им нравственных
сдержек и в результате - к социальному катаклизму и разрушению как
общества, так и организующего его государства.
Тяжкие испытания, выпадающие на долю общества в период смуты, как
правило, порождают нравственную рефлексию, возбуждают чувство раскаяния
в делах отцов, усиливают религиозные настроения. Аксиология русского
общества на входе в смуту и на выходе из неё диаметрально
противоположна. Перед смутой для общества характерны эвдемонические
ценности, ориентация на благо этой земной жизни, равнодушие к вечности и
к спасению в Боге. Религия в предсмутное время превращается в служанку
земного благоденствия, в его идеологическую подпору, утрачивая в глазах
большинства самоценную значительность, замыкается в самодовлеющий обряд.
Напротив, на выходе из смуты религия занимает центральное место в
жизненных ориентациях, сотерическая аксиология, следуя которой люди
предпочитают держаться вечной жизни (1 Тим. 6, 12), существенно
потесняет эвдемоническую, а идея жертвенного служения сплачивает
общество. Всё это приводит к более или менее быстрому усилению Русского
государства. Выход из первой смуты неразрывно связан с именами
преподобного Сергия Радонежского и митрополита Алексия, из второй - с
деятельностью патриарха Ермогена, а позднее - кружка будущих вождей
Раскола (протопопы Стефан Вонифатьев, Аввакум, Иван Неронов и др.) и
близкого к ним по строю мыслей Тишайшего царя Феодора Иоанновича.
Однако, усиливаясь, и власть, и народ всё более начинают обращать
внимание на эвдемонические задачи политического и хозяйственного
характера. Ностальгия по силе и величию досмутного времени (при всё
большем, по мере отдаления от смуты, забвении духовного ничтожества
предсмутного общества) заставляет восстанавливающуюся Россию искать пути
овладения утраченным за годы смуты наследством. В первую очередь Россия
болезненно относится к территориальным утратам и пространственной
разобщённости. Напрягая все силы для восстановления былого величия и
незаметно даже превосходя его в новых присоединениях, Россия неизменно
платит за это растущее внешнее могущество золотом веры и благочестия,
собранным в первые десятилетия по выходе из смуты. Из цели
государственной деятельности люди постепенно превращается в средство для
достижения национального величия, а вера из залога Царствия Небесного -
в консолидирующую народ политическую идеологию. Всё это, в конечном
счёте, разрушает национальное единство и народное благочестие и,
достигая небывалого ранее внешнего могущества, русское государство
утрачивает внутренние опоры своего существования и низвергается в новую
тяжкую смуту.
Так, на выходе из смуты 1598-1613 годов Россия первоначально живёт
покаянием за грех предков, эту смуту породивших, и ясно сознаёт, что
ужасы смуты постигли общество как воздаяние за грехи и царей, и народа.
Но уже при Алексее Михайловиче вынужденная борьба с Польшей превращается
в войну за возвращение отеческого наследия - Киева, Чернигова, Полоцка,
Вильны. Мечты о вселенской православной империи стимулируют унификацию
церковного обряда по греческим книгам и тем самым вызывают Раскол.
Наконец, окончательно утвердившийся с Петра эвдемонический идеал <чести
и славы Державы Российския> делает народ средством для строительства
бескрайней империи, которой всё время не хватает земли, подданных,
естественных границ. Народ России превращается в безгласных рабов,
Церковь Православная - в идеологическое ведомство империи.
В последнее царствование Россия сначала стремится присоединить
Маньчжурию на Дальнем Востоке, затем устанавливает протекторат над
Монголией и мечтает о Тибете, желает включить в империю всю Польшу, её
прусскую и австрийскую части, планирует выход к Евфрату в Малой Азии и к
Средиземному морю в районе Геллеспонта. Константинополь признан в 1915
г. странами Антанты по итогам Первой мировой войны русским городом. И
тут приходит конец. Утративший веру в Бога и доверие к царской власти
народ разрушает империю, требует мира <без аннексий и контрибуций> и
немедленно вслед за тем низвергается в пучину анархии и бесчисленных
бедствий, творимых коммунистической деспотией.
Какие же выводы может сделать народ русский, размышляя над кругами
собственной истории?
Во-первых, вспомнить слова блаженного Августина: <по кругу человека
водит бес>. Три цикла русской истории, три её смутных времени -
результат повторения властью и народом одних и тех же нравственных
ошибок. Причём, с каждым новым смутным временем вина самого русского
народа в катастрофе становится всё более явной, хотя осознаётся
обществом всё менее. Если бедствия монгольского ига можно было бы
всецело отнести на счёт пришедших неизвестно откуда
завоевателей-кочевников, то уже смута 1598-1612 гг. творилась совместно
польскими интервентами и их русскими союзниками из бояр, духовенства,
казачества и чёрного народа; по большому счёту, интервенты были только
пособниками одной из сторон междоусобной русской брани. В новой смуте,
начавшейся в 1917 году, роль внешнего врага была уже вовсе
второстепенной. Россия очевидно для всех уничтожила сама себя своими
собственными руками. Святейший патриарх Тихон назвал смуту ХХ века
<самоизмышленной пагубой>.
Но если летописцы первого смутного времени, не колеблясь, объясняли, что
полонение Руси монголами есть <Божье наказание по грехам нашим>, а
авторы источников XVII столетия видели причины междоусобицы в алчности,
себялюбии и властолюбии бояр и дворян (и любых других групп общества,
кроме своей собственной), то нравственные причины последней русской
смуты далеко не осознаны и теперь. Призыв Церкви к покаянию за грехи
отцов остаётся почти не услышанным, да и сама Русская Церковь, призывая
народ к покаянию, не имеет сил признать свою вину (или если угодно, вины
людей Церкви против Церкви), приведшую к катастрофе 1917 года и к столь
тяжкой и долгой смуте, последовавшей за ней.
Во-вторых, надо понять суть нравственной ошибки. Всякий раз она
заключается в том, что, выйдя общими усилиями всего народа из очередного
провала смуты, общество быстро утрачивает своё духовное, а вскоре и
гражданское единство. Каждая общественная группа старается упрочить своё
влияние и благополучие за счёт других групп. Понятно, что группам,
исполняющим функции управления и контроля, сделать это легче, чем
управляемым и контролируемым. Общенациональный интерес подменяется
интересом царским и дворянским уже в последней трети XVII века (если
говорить о последнем завершившемся цикле русской истории) и в дальнейшем
только упрочивается всё XVIII столетие. Раскол, крепостное рабство и
низведение Русской Православной церкви до <ведомства православного
исповеданья> суть главнейшие проявления этой подмены интереса
общенационального корпоративным эгоистическим интересам правящего слоя.
В результате подвластный народ отчуждается от власти и ожесточается
против неё, влияние Церкви слабеет и у высших (которые смотрят на
Церковь как на свою прислугу), и у низших (для которых Церковь - лишь
одно из орудий их порабощения в руках помещиков), и, наконец, все группы
общества, находящиеся в нравственно невозможных отношениях рабов и
рабовладельцев, быстро деградируют. Гражданское общество, начавшее было
складываться на выходе из смутного времени (эпоха земских соборов), не
упрочивается, но, напротив, исчезает.
Причина социального эгоизма (и это третий важнейший вывод) коренится в
быстрой смене аксиологической парадигмы в русском обществе. Сотерический
идеал, предполагающий высшей целью человеческого существования и
деятельности достижение Царствия Небесного, подменяется идеалом
эвдемоническим, адепты которого ищут в первую очередь земного,
преходящего благоденствия и используют для его достижения все средства,
не исключая и религиозных, превращающихся в руках эвдемонистов в
идеологические стимулы и магические приёмы. Эвдемоническая аксиология
предполагает средством реализации стяжание своего земного счастья за
счёт другого, сотерическая же - жертву собой ради другого. Евангельский
принцип, объявленный Господом, непреложен: <Вы знаете, что князья
народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами
да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам
слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как
Сын Человеческий не [для того] пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы
послужить и отдать душу Свою для искупления многих> (Мф. 20, 25-28; Мк.
10, 42-45; Лк. 22, 25-27). И когда всеобщее государственное тягло времён
Уложения 1649 г. постепенно подменяется <вольностями дворянства> (1762
г.) и рабством крестьянства, грядущая смута становится очень вероятной,
почти неотвратимой и почти сразу же провозвещается Пугачёвским бунтом.
Угасание сотерического идеала, отчасти объяснимое обычной энтропией
падшей человеческой природы, с трудом выдерживающей стояние в Правде
Божией, всё же до конца может быть объяснено (по крайней мере, для
народа христианского) добровольным уклонением в эвдемонию самой Церкви,
её священноначалия, за которым уже следует светская власть, за ней -
высший управленческий слой (дворянство), а за ним - простой народ.
Уклонение в светское величие и славу папацезаризма патриарха Никона
хорошо известно. Именно реакцией на претензии Никона явился собор
1666-67 годов, породивший раскол Церкви и утвердивший на 250 лет
главенство царства над священством, окончательно оформившееся в так
называемую синодальную эпоху (1701-1917 гг.). А подневольная Церковь не
нашла в себе ни сил, ни мужества сказать <нет> эвдемонической политике
государства, считающего себя православным и при этом превращающим
православных русских людей в рабов. На исповедничество решались
единицы - перед царской властью покорно склонили головы бесчисленные
тысячи клириков. <Ни одна из ветвей Христианства не обнаружила такого
заскорузлого (callous) равнодушия к общественной и политической
справедливости как Русская Православная Церковь в Синодальный период>, -
жестоко, но, увы, справедливо отмечал Ричард Пайпс. [2] И это -
четвёртый вывод. Переход аксиологии русского общества от сотерии к
эвдемонии начинается и в Церкви.
Особенность русского общественного сознания обнаруживается также в том,
что из повторяющихся катастроф не делаются соответствующие их трагизму
выводы. Общество не может заставить себя верить, и всему земному
предпочитать Царствие Божие. Вера и растёт, и убывает незаметно и
таинственно и в каждом отдельном сердце, и в сердце народном (Мк. 4,
27). Неблагочестивые желания и поступки мало-помалу пожирают её,
благочестивые же - созидают. Но житейски опытные и мудрые народы, даже
оказываясь во власти эвдемонического идеала, сохраняют понимание того,
что земные блага ускользают от потомков тех, чьи предки присваивали их
себе, оставаясь равнодушными к бедствиям людей, трудами которых эти
блага создаются. В этом основа современного социального государства.
Строя удобные коттеджи для своих сельскохозяйственных рабочих, один из
виднейших аристократов Англии герцог Бедфорд писал в 1844 г.: <При
постройке этих cottages моя постоянная мысль была приобщить сельское
народонаселение к пользованию выгодами и удобствами того благосостояния,
которым по милости его мы наслаждаемся, и утвердить между владельцами,
наёмщиками земли и рабочими то взаимное благорасположение, которого
равно требуют здравая политика и высшие побуждения человеколюбия>. [3]
В России это побуждение <здравой политики> чаще всего оставалось очень
слабым. Цари вели всё новые войны и огромным перенапряжением народных
сил раздвигали во все стороны границы империи, включая в её состав
народы, всё более чуждые русским и по языку, и по вере, и по
исторической традиции. Высшие сословия жили в неге и богатстве, которое
созидалось ограблением крепостных, превращением таких же русских
православных людей, как и сами помещики, в говорящие орудия, в белых
рабов, лишённых не только свободы, но и элементарного образования,
медицинского обслуживания, простейших жизненных удобств. Среди помещиков
только единицы желали упразднения крепостного состояния даже в годы его
ликвидации сверху, а среди царей только Александр I и его внучатый
племянник Александр III не стремились к расширению империи, жалея народ
и понимая, что <Россия и так слишком большая>. В итоге высшие классы
лишились всех своих богатств, Родины, а то и жизни, а простой народ
русский, восставший и сотворивший в угаре бунта невероятные преступления
против Бога и ближнего, потерял всё, что имел до бунта. И это пятый
вывод из размышлений над кругами отечественной истории.
И, наконец, шестой вывод - это прельщение ретроспективным идеалом,
весьма пагубное для выходящего из смуты русского общества. Подобно
Юстиниану, мечтавшему любой ценой воссоздать величие Римской империи и
восстановить её былые границы от Рейна до Евфрата и от гор Каледонии до
второй катаракты Нила, а в итоге безнадёжно подорвавшего силы народа,
русские правители, теряя в смуте империю, пытаются всеми силами её
восстановить и максимально расширить. При этом простому народу, не
получающему ровным счётом никаких выгод от бескрайности Российской
империи и от её действительно несметных природных богатств, внушается
властителями тщеславная мысль, что это - его страна и он, как правило,
нищий подневольный раб - её полноправный хозяин и гражданин. И
нравственно, и политически это очень пагубное прельщение, которое крайне
замедляет формирование здорового ответственного гражданского
самосознания и пленяет сердце даже не земным благоденствием, но только
его бесплотным миражом. В то же время, экстенсивное развитие России
высасывает из людей их силу, используемую для освоения всё новых
пространств, вместо того, чтобы концентрировать её созидательный
потенциал на земле отцов, и, в конце концов, становится одной из
важнейших причин государственной катастрофы и начала смуты. Из-за
постоянно меняющейся конфигурации громадного государства Родина для
русского человека везде и нигде. Он - безбытен, и в бездну безбытности
обрушивается всякий раз тщательно возводящийся храм идола империи.
<Время работает против тех, кто возвёл свою империю при помощи насилия>,
[4] насилия не только над другими народами, но и над своим собственным.
Учитывая эти выводы из собственной истории, мы предлагаем следующие
экстраполяции в XXI столетие.
Во-первых, Россия постепенно оживает ныне после долгого и крайне
разорительного третьего смутного времени. Как и в предшествующие моменты
выхода из смуты, для русского общества характерен подъём сотерических
алканий, возрастание значения и авторитета Церкви, на которую вынуждены
опираться светские власти, ищущие авторитетной санкции для своей
деятельности. Русская Православная Церковь достаточно последовательно
указывает, особенно в последние годы, на необходимость покаяния как в
деяниях, приведших к катастрофе 1917 года, так и в преступлениях
коммунистического смутного времени.
Во-вторых, учитывая ситуации прошлых выходов из смуты, Церкви следует
всячески избегать эвдемонизации как на государственно-политическом, так
и на частном уровне отдельных её представителей. Стремление к властному
верховенству и житейскому богатству не будет прощено Церкви ни
обществом, ни светской властью. Этим стремлением к земным благам
Церковь, если она им прельстится, вновь развратит русский народ и
толкнёт его высшие, а затем и низшие слои на поиски <мамоны>, и сама же
падёт первой жертвой этих эвдемонических устремлений, как пала она при
Василии III во втором цикле русской истории с победой иосифлян, и в
начале третьего цикла - претензией патриарха Никона.
В-третьих, высшие светские слои современного русского общества не должны
стремиться созидать своё благополучие за счёт остального общества,
нещадно обкрадывая и эксплуатируя его. Напротив, возвращая простым людям
значительную часть национального богатства, высшие слои обеспечат
стабильность существования своих потомков в здоровом гражданском
обществе. Следует напомнить банальную истину: намного проще
воздерживаться от ошибок, чем их исправлять. Весь XIX век российские
правители пытались так или иначе исправить эксцессы крепостного рабства,
сложившегося в конце XVII-XVIII веках, но не преуспели в этом.
Революция, ставшая восстанием бывших крепостных, уничтожила русское
общество третьего цикла.
В-четвёртых, для благополучного выхода из роковых кругов русской истории
нашему обществу следует отбросить прельщение империей. Потерянное в
десятилетия третьей смуты надо и считать потерянным, и не стремиться к
восстановлению русской власти над утраченными частями былой Российской
империи или СССР. Следует сосредоточить усилия на созидании достойной
жизни на тех пространствах, которые остались у России к сегодняшнему
дню. Если богатое и счастливое общество сложится на пространствах
нынешней Российской Федерации, то у него не будет никаких резонов
жаждать всеразрушающей социальной бури ради восстановления попранной
справедливости. И тогда России не угрожает новая смута. В то же время
какие-то части былой империи могут и пожелать реинтеграции с Россией
нынешней, но только при условии её благоденствия, гражданской и
политической стабильности. В первую очередь такими регионами
потенциальной реинтеграции могут стать единоверные и/или этнически
близкие пространства. Однако вся полнота реинтеграционных инициатив
должна исходить не от России, но от них, быть вполне свободной и имеющей
широкую общественную поддержку.
Следует твёрдо сознавать, что из третьей ужасной смуты Россия может и
вовсе не выйти, что она может в любой момент утратить свою достаточно
зыбкую независимость и пространственное единство. Но если всё же она
преодолеет последствия катастрофы ХХ века и возродится, как возродилась
в XV веке, а потом - в XVII, то на этот раз она должна возродиться не
для того, чтобы, совершив в четвёртый раз всё те же роковые ошибки,
вновь рухнуть через два-три столетия в бездну междоусобицы и смуты.
Ошибки можно не повторить. Они - всего лишь результат неправильных
волевых выборов общества, и тысяча лет отечественной истории - вполне
достаточный срок, чтобы научиться не совершать их вновь.
[1] А.Дж.Тойнби. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991. - c.358.
[2] R.Pipes. Russia under the Old Regime. - London, 1974. - p.245.
[3] А.И.Кошелёв. Записки (1812-1883 гг.) с семью приложениями.- М.:
Наука, 2002. - с.190.
[4] А.Дж.Тойнби. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991. - с.452.
только я считаю, что у нас не Смута - она была легче и кратковременнее, а аналог татарского ига. И сейчас вошедшего в самую тяжелую пору - аналогом может быть события после принятия Узбеком мусульманства.