От Мак
К И.Т.
Дата 20.04.2006 14:58:00
Рубрики Тексты;

Демократия, обязана Мамоне всем (антропология в прозе Стругацких и Пелевина)

20.04.2006
Ефим Лямпорт

Человек и Мамона
Антропология в прозе братьев Стругацких и Виктора Пелевина
Долой индустриальную мясорубку!

Об авторе: Ефим Петрович Лямпорт - поэт, прозаик, критик.

Светлой памяти Татьяны Бек посвящается


Кодекс, устав и гимн

Антропологическая катастрофа как последствие катастрофы исторической – предмет, занимавший братьев Стругацких в пору расцвета их творческого союза. «Понедельник начинается в субботу» – книга, написанная в стиле отдела «сатиры и юмора» ведомственной стенгазеты и текстов капустника, открыла возможность непосредственного разговора о серьезном. Она стала немедленно популярна, особенно среди энтээров, затмив по цитированию даже романы Ильфа и Петрова. Ее приняли как кодекс, устав и гимн.

Советские инженеры обрели с этой книгой славу и признание, выйдя из парий едва ли не в социальные лидеры. Бытовавшее до того отношение (инженер – недоделок, узко технический специалист, мало оплачиваемый, бесперспективный и серый) подверглось радикальной ревизии. Массы узнали слово «программист». Программист оказывался ровней магам и волшебникам.

Инженерам придавалась творческая статусность. Образцы их научно-технического юмора были широко озвучены и благосклонно приняты. Советские СМИ, влиятельная эстрадная конъюнктура в кооперации с неформалами (КВН, Жванецкий, КСП) обратили пресловутый узкий профиль технического специалиста в светский анфас (профессорские очки над лукавой студенческой улыбкой), создав таким образом новое культурное лицо – инженерную советскую элиту. Острый идеологический вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» – расширился. «С кем вы, мастера культуры, науки и техники?» – так звучал он теперь.

То, что случилось, отражало объективные перемены, происходящие в мире: наступление постиндустриальной эпохи, приход новых орудий труда, а значит – и обновление авторитета науки, ученых, инженеров, экономистов и программистов, непосредственных носителей актуального, активно изменяющего мир знания.

Уже не шахтеры, дававшие угля, не прядильщицы-многостаночницы, не стахановы и гагановы, а точнее, не только и не столько они определяли силу, богатство, независимость и обороноспособность страны. Делом государственной важности, делом выживания СССР было воспитать эту свежую элиту союзником, другом и помощником. Среди эмэнэсов того времени были Березовский, Чубайс, Гайдар, Явлинский.

Знания, жажда знания, эвристический энтузиазм, интеллектуальная легкокрылость казались абсолютно советскими по природе, так как именно через них выражал себя советский гуманизм. Возможности человеческого разума, их рост, последующие победы были одновременно и культивировавшимися в СССР качествами и достижениями нового советского человека. Его продвижением и становлением.

Идеология, законы обеспечивали это становление: отсутствие частной собственности и бессильные советские рубли полностью выводили идею богатства из игрового общественного поля. Из ряда серьезных жизненных стимулов, из сферы жизнеформирования. «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?» – одна из популярнейших мантр нашего времени, немыслимая в СССР. Ее просто никто бы не понял. Деньги никак не могли быть (и не были) ни важной мерой индивидуальных достижений, ни тем более оценочной шкалой индивидуума.

Деньги и собственность были заклеймены как мещанство и стяжательство. Это не означало, что комфорт и гедонизм были также заклеймены. Но удобств и радостей жизни было принято добиваться путем общественного признания: знаменитый писатель, ученый, балерина, врач, герой-летчик или режиссер в придачу к лаврам триумфатора получали еще и «дачку у речки».

Система официальных престижей стимулировала человеческое совершенствование, таланты. Деньги как таковые были в этой системе даже не на вторых ролях. Им в лучшем случае отводилось скромное «кушать подано». Сказанное к месту, во время праздничных застолий приглашение никого обычно не отвращало. Притом пахали, жали, сеяли, летали в космос и подавали на стол практически бесплатно.

Изгнать из общества не только деньги и частную собственность, но и производные от них социальные инстинкты, а через это освободить человека от подневольного и рабского состояния (как внешнего, так и внутреннего), сделав его труд чистым творчеством, а жизнь – счастьем, не обремененным низкими заботами, было мечтой ранних социалистов и коммунистов. СССР, основанный на высокой мечте, жил этой мечтой.


Рождение монстра

Роман Стругацких наглядно представил конфронтирующие стороны. Симпатии авторов были также определенны: с «научными работниками младшего возраста», с бескорыстными фантазерами, для которых творчество и есть главная награда. Против «старых ведьмаков», злых волшебников, обернувшихся в романе-сказке дельцами от науки, с обросшими мхом ушами, на глазах теряющими человеческий облик. Стяжание материального сказалось ущербом человеческого. Стяжатели постепенно превращались в нелюдей.

Профессор Выбегалло – гомерический пошляк, изобретательный стяжатель – особая удача Стругацких. Магия и наука в руках Выбегалло становятся могущественным инструментом опошления и стяжания. Первобытные инстинкты, отшлифованные сверхновым научным, делают серого Выбегалло в своем роде блестящей серостью. Пещерный эгоизм даже умиляет. Полная безбашенность создает харизматическую ауру.

Этот заглавный персонаж в галерее отрицательных героев ставит научный эксперимент, цель которого – реабилитация стяжательства. Проект моделирует провинциально-анекдотическое: лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным.

Сначала (контрольный опыт) Выбегало вывел в пробирке гомункулуса, лишенного всего и неудовлетворенного во всех отношениях. Испещренное язвами и лишаями, больное всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями, неспособное ничего для себя добыть, тихо стонущее создание скончалось вскоре после появления на свет. Подтвердив, что быть неизлечимо бедным и больным несовместимо с жизнью.

Второй гомункулус был неудовлетворен желудочно. Он облегчал грызущий голод – прогрызал путь к счастью, – беспрерывно поглощая отруби и селедочные головы непосредственно с ленты подведенного к нему конвейера. Создание лопнуло, перепачкав и завоняв все кругом.

Третий, рассчитанный на полную победу эксперимента, был существом, желавшим обладать всем и способным получить и поглотить всё. Рождение монстра едва не вызвало вселенской катастрофы, и только вмешательство белого мага, взорвавшего новорожденного гения консюмеризма (бомбой послужил кувшин с запечатанным в него джинном), спасло мир от неминуемой гибели. «Исполина потребителя в воронке не оказалось. <…> Там были фото- и киноаппараты, бумажники, шубы, кольца, ожерелья, брюки и платиновый зуб. <…> Кроме того, мы обнаружили там два автомобиля «Москвич», три автомобиля «Волга», железный сейф с печатями местной сберкассы, большой кусок жареного мяса, два ящика водки, ящик жигулевского пива и железную кровать с никелированными шарами».

Эксперт так объяснили происшедшее: «Я говорил ему тысячу раз: вы программируете стандартного суперэгоиста. Он загребет все материальные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство, закуклится и остановит время».

Стругацким удалось поразить такие цели, в которые они, кажется, и не прицеливались. Эпизод с джинном-камикадзе, взорвавшим исчадие консюмеризма ради спасения цивилизации, оказался предсказанием войны исламского фундаментализма с прозападно ориентированным обществом. Вплоть до тактики – тело, превращенное в бомбу.

Напротив, разработка антропологического момента случайной не была. То, чему писатели уделили один яркий эпизод книги, точно совпадает с положениями известных теорий человеческого развития Зигмунда Фрейда, Эрика Эриксона и Жана Пиаже.

Согласно Фрейду, главный источник удовольствия для ребенка на первом году жизни – рот.

По Эриксону, чувство доверия или, наоборот, недоверия к окружающему вырабатывается к концу первого года жизни, в зависимости от аккуратности кормлений.

Пиаже назвал возраст от рождения до двух лет сенсорно-моторной стадией развития – это время, в течение которого внутренние побуждения и стимулы соприкасаются с внешними обстоятельствами и внешними стимулами, ребенок учится различать свое и чужое, приспосабливаться, приобретает способность воздействовать на окружающих, менять их поведение. На этом же этапе возникает способность удерживать в сознании образ объекта в отсутствии реального объекта.

Если индивидуум благополучно проходит все стадии развития, то в промежутке от 11 до 20 лет он достигает зрелости.

По Фрейду, генитальная стадия развития фактически означает самоидентификацию через осознание своей половой принадлежности. Социальная роль выучивается по сценарию, написанному инстинктом. Бессознательное влечение осознается как идея. Как миссия жизнепродолжения и гуманистическое цивилизаторство.

Эриксон связывает зрелость с развитием независимого «Я». То есть индивидуум решает мир и свое место в сложном в мире.

Для Пиаже главная характеристика зрелости – способность абстрактного мышления (стадия формальных операций). NB: большинство взрослых ее не достигают, оставаясь где-то в промежутке между стадией конкретных (логическое мышление) и формальных операций.

На оральной стадии заморозил развитие своих монстров профессор Выбегалло (оральная фиксация, сказал бы Фрейд).

«Хлебом единым», возведенное в онтологическую величину, в два счета прикончило неспособного промышлять хлеб, но фиксированного на идее хлеба подопытного № 1. Разодрало на куски наивного (обжору) № 2. Практически привело к концу света, когда № 3, занеся дубину отпущенных ему неограниченных возможностей, вознамерился стрясти весь мировой урожай.

При этом случай: № 1 архетипически представляет собой альтруиста; № 2 – обычного человека, рядового обывателя, мистически не одаренного конформиста; № 3 – гения; при известном повороте сюжета – духовного вождя, пророка, звезду. Может случиться, что и инкарнацию божества.

С одной поправкой-фиксацией – онтологическое становление всех троих происходит под патронажем Мамоны.

Тогда № 1 – категорически не жилец от рождения. Он урод и вырожденец. Находясь внутри системы и одновременно являясь ее частью, № 1 сам изживает себя. Осуждает себя на мучения и смерть от имени ценностей системы. № 2 – жертва собственной простоты. Восприняв буквально то, что по сути является духовным учением со своей символикой, своими иконами, молитвами и тайнами, он претворил сакральное иносказание в материальный акт. Дух консюмеризма, дух всепожирания – в пожирание простой еды. В классическое «прикажи дураку богу молиться» (с поправкой на то, что имя бога – Мамона): материя переполнила материю, переполненное перерастянулось и лопнуло. (Ожирение официально объявлено в США национальной проблемой.) Добавим сюда булимию и анорексию, которые есть не что иное, как драматические попытки скорректировать «низкое» служение Мамоне (желудочное) на высокое – «идеальное».

Скажем, вместо того чтобы жрать гамбургеры, заливая их пепси-колой, – худеть, заниматься спортом, хорошо учиться, стать воротилой Уолл-стрита, контролировать мировые нефтяные ресурсы, менять правительства, чахнуть над златом, стать магистром Ордена Золотого Тельца. И максимально приблизиться к № 3 – приход которого, или, лучше сказать, полное онтологическое – во весь рост – становление, вызовет свертывание материи, пространства, времени. Когда потреблять станет нечего, № 3 закуклится и в таком виде пребудет навечно.

Нужно ли понимать буквально этот сценарий? Да.

Насколько полно он может реализоваться – предсказать сложно. Но рисунок тенденции, векторность следует понимать буквально.


Хроники темных лет

Идеал буржуазной демократии – идеальные деньги. Религиозное воплощение идеальных денег – культ Мамоны. Буржуазный (другого не бывает) либерализм – охранительная идеология и практика, служащая Мамоне.

Насквозь регламентированные аристократические общества связывали индивидуальность обязательствами конфессиональной принадлежности, кровью национальных сообществ, сложной иерархией сословных отношений. Самостоятельное не стояло, пригибалось. Чтобы часом не снесло.

Буржуазные революции освободили, практически породили индивидуальное начало, положив конец аристократическому регламенту. Сняв все разнообразие аристократических иерархий, создав взамен новую, универсальную иерархию денег.

Чем больше денег, тем крупнее индивидуум. Тем свободнее от национальных традиций, патриархов общин, сеньоров государства и церкви. Самостоятельное (от них). Независимее (от них). Таким образом, частное предпринимательство и частная собственность находят свое полное выражение в деньгах.

Деньги, выкупая свободу, становятся ее эквивалентом. Равно как и эквивалентом человеческого становления. То есть приобретают идеальные, а параллельно и онтологические качества.

Художественная мысль проникает глубже мысли логической, систематической, категориальной, той, что принято называть научной. Или, что будет точнее, художественная мысль эффективнее поднимает глубокое и сокровенное. Мыслит немыслимое.

Художественная литература, даже будучи не вхожа больше в чертоги Красоты, выведенная практически полностью из этой сферы, все еще служит посланником от мира грез, фантазий и воздушных замков в мир прорабской и СМУ, картона и бетона.

«Антропологические хроники темных лет», – название, просящееся в заголовок к работам Виктора Пелевина.

В «Омоне Ра» он исследует результат (идеологически преднамеренного) изымания исторического смысла из истории.Историческая вещь, теряя свою «вещность», превращается в хлам. В шелуху. Разум, столкнувшись с этим хламом, честно отрабатывая скормленные ему калории, рапортует:

Подвиг самопожертвования минус осмысленный пафос самопожертвования = гиньоль. Научное первопроходчество минус творческий энтузиазм = скучная профанация не пойми чего не пойми ради чего. Государственное строительство минус осознание задания строительства = бюрократический морок.

Результируют в снятие феноменов героизма, творчества, нацеленности в будущее; в самоснятие феномена «исторического современника». Субъектом этой придуренной истории, естественно, оказывается полный дурак. Заголившийся срам. По сути же, Пелевин дает в «Омоне Ра» преломленную уже сформировавшимся историческим нигилизмом реальность. Смысл – абсурд. Работа – пачкотня. Наука – шарлатанство. Родина – блевотина.

«Жизнь насекомых» представляет неустойчивость «человеческого момента». Обычные человеческие персонажи из бытовых сюжетов переливаются в «жизнь насекомых». Онтологические судороги сотрясают человеческие формы, они разрушаются, деформируются, уступают место низшему. Нечеловеческому. Привычки – инстинктам. Суперэго запросто сдувается теплым морским ветерком или дымком марихуаны.

Примечательно, что эти корчи деградирующей формы – становления в противоположную сторону – проходят совершенно безболезненно и лишены сколь бы то ни было ничтожного намека на драматизм. Все к этому готово. Человек ничем не защищен. Он как бы уже до того (всегда) заключал (нес в себе) насекомое. Смена формы приходит естественным проявлением запечатанного (до поры) внутреннего.

Оборотни, заступающие на место человека, характерно играют все более и более центральную роль, выходя из виньеток, эпизодов и рассказов в главные герои пелевинской прозы. Что вызвано самоумалением и дегенерацией нормального простого человека. Его роль уныла и ничтожна: он бесталанно, в силу мертвой привычки быть живым, имитирует самого себя, поскольку собственная жизнь и собственное «я» без исторического прошлого пуста, противна и неинтересна.

Бытие – не Пелевин! – отвратившись, срыгивает этого ублюдка. Во мрак (наркотического) небытия, мясорубку буддистских реинкарнаций, в какое-то пещерное, низкое язычество, в эклектическую муть собранных со всего мира суеверий.

В романе «Чапаев и Пустота» историческая материя, материя времени, ткань жизни уже разрыхлены, разъедены, большей частью срыты, замещены лакунами и пустотами. Уцелевшие островки населяют духовные сущности, донашивающие приблизительные внешние сходства с некоторыми персонажами исчезнувшей истории. Петр Пустота – сам скорее ирреальное, чем реальное существо этого/того мира, послушник духовной сущности по имени Чапаев – пытается сориентировать свое шаткое, то и дело отъезжающее, соскальзывающее «я».

Сознательное снятие личности и смыслов вообще – это уроки Чапаева Петру Пустоте. Действительно, вслед за снятием смысла истории, смысла исторической жизни и судьбы, волевое снятие личности и преднамеренная потеря самого себя есть эквивалент самоопределения: становление теряющего себя человека в теряющемся мире в окончательную потерянность посреди полной утраты.

«Generation П» – роман об оцифрованной (деньгами) новой, созданной взамен низвергнутой реальности, ставшей безраздельным владением Мамоны, и человеке – рабе, технически и интеллектуально эту вотчину обслуживающим. Привет, эмэнэс!

Бьющийся, как гладиатор на арене, во имя «хлеба и зрелищ» республики продаж, распродаж и перепродаж (а также не обманешь – не продашь). Обманутый, проданный, перепроданный, уцененный и списанный, обутый, оцифрованный, замаринованный в ЛСД, опоенный «Pepsi», подмороженный кокаином, обкуренный. Работающий то на договоре, то на зарплате, как за твердую валюту, так и за деревянные. С упорством, не находящим лучшего (а его как бы и нет) приложения. Героически загоняющий самого себя в футурологический тупик. В безысходность. В дегенерацию. В предпоследнее упрощение. Он утверждает меркантильный бред на виртуальном фундаменте во имя морока.

Этимология в помощь. Фасмеровский словарь проливает свет на языческий мрак. «Мамона» означает «обезьяна». Др. русск. мамона, мамонь. Из тур., арабск. maimun – «обезьяна». Судя по всему, древне-сирийский культ Мамоны, культ денег и достатка, имел дело как раз с ней.

Обезьяна появляется в «Generation П» дважды. Оба раза она олицетворяет деньги. В самом начале романа описан клип, рекламирующий «Пепси-колу». Две обезьяны – одна пьет простую «Пепси», вторая – «Пепси-колу». Первая – возится с головоломками. Вторая – роскошно отъезжает на джипе, лапая облепивших ее девиц. «Если вдуматься, – пишет Пелевин, – уже тогда можно было понять, что дело не в пепси-коле, а в деньгах, с которыми она < пепси-кола> прямо связывалась».

Если вдуматься еще глубже, то можно понять, что дело также и в самой обезьяне-Мамоне, выступившей (редкий случай) открыто. Не прячась за спины прогрессивных политиков, журналистов, филологов, правозащитников, идеологов. Обезьяне, поучающей: если все станут обезьянами, то у всех будут и деньги, и джип, и девки. Egalite, Liberte, Fraternite.

Обезьяна в общекультурном контексте – это и маска и зеркало. Человек глядит в свое прошлое и видит зверя. В зеркале прошлого человек видит свое лицо, де(недо)формированное до-человеческим несовершенством.

Маска и зеркало даны Пелевиным как атрибуты богини Иштар вокруг, во имя и от имени которой и шабашится Generation P. «Зеркало и маска – ритуальные предметы Иштар. Каноническое изображение, наиболее полно выражающее сакральный символизм ее культа: Иштар в золотой маске, смотрящаяся в зеркало. Золото – это тело богини; его негативная проекция – свет звезд.

Иштар без маски – Мамона. Обезьяна Человека. Жрать и Хватать. А кто схватит больше, тот и больше.

Еще одна смысловая вариация мотива зеркала: когда человекообразная обезьяна смотрится в зеркало, ее (перевернутое) отражение – обезьянообразный человек. Его-то и видит Мамона, и улавливает на золотого живца. Сманивает в регресс с эволюционной вершины. Провоцирует на обратный переход к себе (Мамоне). Поскольку без человека Мамона остается разделенной, недовоплощенной. Неполной.


Деньги вместо свободы

«Шлем Ужаса» продолжает скоропостижно вымирающий сюжет. Это о пресловутом «окукливании», о конечной стадии победившего консюмеризма в форме, надо полагать, буржуазной демократии, и сопутствующих ей плюрализма и свобод. Триумф релятивизма и общих необязательностей. Агрессивный самообман.

Здесь нет больше ни человека, ни пространства, ни времени, только обитающее в условной, выморочной среде, расквашенное сознание, в котором четыре-пять уцелевших интеллектуальных импульсов интригуют против шестого, по каким-то, крайне смутным причинам отложившегося в самосохранительное безучастие.

Своевременная пройденная оральная фаза – органический, нужный этап. То же применимо и к общественным формам: буржуазный этап развития: частная инициатива, таланты и способности – освобожденные и вознагражденные деньгами (здесь еще не ставшими, хотя и становящимися уже эквивалентом всего).

Фиксируясь, переходя из временного во вневременное, покушаясь на вечность, приобретая черты культа, благо буржуазных свобод становится злом буржуазного рабства. Пороком развития. Коррупцией сознания (потеря «я», диффузия сознания). Инфантилизмом – интеллектуальным (утрата способности абстрактного мышления), половым (утрата сексуальной самоидентификации; повсеместная реабилитация первертных гендерных имиджей).

Деньги больше не ведут к свободе, они – вместо нее. Свободу ссылают в плевательницы буржуазных парламентов.

Трудовая дисциплина и обязательства продуктивности во имя прибыли и денег, стимулируемые обещаниями еще больших денег и еще большей прибыли, гонят человека в гибельную потогонку офисов, кинофабрик, в индустриальную мясорубку. Умертвляют свободное творчество. Притесняют жизнь, а в ней – человека. Выдавливают его в «человеческий фактор», «важную часть общественной структуры», «тарджетную группу», в «электорат». В «потребителя».

Захваченный Мамоной человек утрачивает столь драгоценное для него «Я». Его предпоследнее сознательное волеизъявление ведет в мир абсурда. (Или: вводит мир в абсурд.) Здесь: разум находит себя лишним и своей, теперь уже последней волей, человек самопогружается в сон разума, где «само» захлебывается в момент погружения, а разум тонет в бездонном пространстве – он теперь вечно тонет, погружаясь, все глубже в беспробудное. «Там как в аду, но более херово».

Буржуазная демократия, обязанная Мамоне всем, начиная с факта своего рождения, обязана и платить по векселям. И никаких иллюзий по поводу того, чем приходится расплачиваться. Средством платежа выступает сам Человек. Расплачиваясь в супермаркете свободного общества, он платит самим собой.

Человек живет полной жизнью только в мире безраздельно и безусловно ему принадлежащем. Не обремененный банковскими процентами и закладными, почасовой оплатой и ежесекундной угрозой ее лишенья. Никакого шантажа! Общество – обеспечивает и кормит. Человек – расцветает. Общество обязано человеку. Человек – только самому себе. Обязан быть человеком.


Нью-Йорк

© 2006 Независимая газета
http://exlibris.ng.ru/kafedra/2006-04-20/3_mamona.html#