Поначалу мне действительно было интересно знать, что стоит за выбором юмориста Евдокимова в губернаторы… За тем и поехала.
Что оказалось? Сегодня на Алтае есть два имени, которые произносятся в любой деревне без запинки. Это — Рональд Рейган и Арнольд Шварценеггер. Этими именами предваряется беседа о губернаторе Михаиле Евдокимове, когда надо обнаружить плюс. Но тут же объявляется минус. «Вишь, как у их? — скажет старик. — Там хоть кого поставь — хуже не сделается, потому как жисть налаженная, а у нас…»
«А у нас…»
Полине 84 года. Жизнь прожила в колхозе. Работала всякую работу. Пилили сосны в обхват десяти рук. Горбыли грузили на тракторную тележку. Руки изроблены совсем.
Жисть, считает Полина, пошла лучше некуда, а людям при ней не живется. Родная Журавлиха (старое название села) совсем захирела. Край ей пришел.
Почему алтайцы выбрали Евдокимова?
— Дураки потому что. Они ко мне когда притащились с ящиком, я сразу сказала: не голосую и людям присоветую не голосовать. А чо бумажки попусту кидать, если у их наверху все поделено?
— Зачем Евдокимов в губернаторы подался?
— Я, знаш, чо думаю? Ему кто-то чо-то посулил. На ум пала мечта — а дай-ка я сыграю другую роль… Вот какую он роль сполнить сбирается — ума тебе не дам.
— Почему, Полина, мы не допускаем мысли, что Евдокимов решил помочь родному народу?
— Ой, девка, не греши — кто ему дасть народу подмогнуть?
— Путин…
— Он, вишь чо, последнее с людей сымает, твой Путин. Раньше крадчись все делали. Теперь — напрямки. Ой, эжлив ты знала, как здесь Шурик лютовал (бывший губернатор Суриков. — Э.Г.)! Шерсть с его слезала, так ему место надо занять. Ан нет! Уже тама артист… Ты Шатика не знашь? Шатик привел к Гуденному жеребца свово (Гуменный — бывший председатель колхоза. — Э.Г.). На тебе жеребца, а мне дай сена. Жеребца отдал. Сена нет. Шатик к председателю — с ружьем, а тама девочка сидит. Он не порешил никого. Купил конверт, марку к ему, бумагу, ручку и написал письмо в Москву. Все им обсказал. А они ему из Москвы: «Ваше письмо получили». И — п…ц! Шатик написал в милицию. Из Косихи приехал минцанер. И в ем Шатик признал того мужика, с кем Гуденный водку хлещет. Шатик все понял. А минцанер ответ держал: когда я с Гуденным пью, он мне друг, товарищ и брат, а когда не пью — сполняю служебные обязанности. Вот счас сполню… Ну ничего не сполнил. Я Шатика упреждала: с властью не судися. В судах их же люди сидят и отсуживают ихую правду, а не твово жеребчика. Вот и вся власть...
Народ, считает Полина, попортился совсем. Работы нет второй десяток лет. Грабят коровники, металл сдают кавказцу Камо, а за это кавказец им спирт дает. Воруют все…
Жалуюсь, что уехать не на чем.
— Вот и народ говорит: нету автобуса! И правильно, что у вас автобус отымают. Колхоз прос…ли, жисть свою прос…ли — пешком идите. Нечего в автобусе делать… По всему выходит, кончаемся мы. Гляди, не только люди портятся, но и звери с имя туда же. Вишь, Хунтик пришел (соседский кот Фунтик. — Э.Г.). Хвостом виляет. Мое молоко пришел вылакивать, а его хозяйка двух коров содярживает. Хунтик, как власть, в чужую плошку морду сует.
…С Верх-Жилина началось мое летнее путешествие по Косихинскому району. Именно из Верх-Жилина двадцать мужиков, прихватив с собой баб и детей, ушли когда-то на пустырь, чтобы начать новую жизнь. Основали коммуну «Майское утро», которая знала передовые формы хозяйствования (на уровне мировых).
Здесь отец космонавта Германа Титова подал своему учителю — великому просветителю Адриану Топорову — мысль о громких читках книг. Крестьянам читались Гамсун и Шиллер, Фет и Блок. Спустя десятилетия Степан Павлович Титов сделал попытку поставить мемориальную доску на месте погибших иллюзий. Ничего не вышло из затеи отца космонавта. Учитель не обиделся. Он хорошо знал, что власть на дух не выносит опыт самоорганизации крестьянской жизни.
А дорогу к «Майскому утру» запахали…
Еще в Верх-Жилине жил (очень давно) поистине великий человек — священник Иннокентий Серышев. Когда Топоров приехал в деревню, то изумился воткнутым в землю дощечкам с призывом: «Изучайте эсперанто! Оно откроет вам весь мир!».
Сегодня верхжилинцы об открытии мира не помышляют, и никто не знает, что добротный дом рядом со школой и был домом священника, где кипели жаркие споры о мире как родном доме.
Борьба за существование истощает человеческую природу.
Новозырянка — Плотниково
В доме доярки Галины Баевой — шум. У Гали — четверо внуков. Двое дошкольников — Славка и Женька. Велят их определить в детский сад, а то как они пойдут в школу без подготовки? За детей надо платить 300 рублей в месяц. Галина разоряется: покажите, где написано, что ребенка нельзя принять в школу, если он не пройдет детский сад? Все это выдумали сами воспитатели, чтобы по две тысячи рублей в месяц огрести. Нет, Баева не даст свои триста рублей.
Тихий и слабенький двенадцатилетний Максим хотел бы попасть в лагерь. Есть такой в Косихе. Оказалось, если родители работают — путевка стоит 300 рублей, если нет — три тысячи. Ни черта себе логика: значит, Ольга, многодетная и не работающая, не имеет никаких шансов…
Из дальней комнаты просторного дома раздается мужской голос: «Ты человека-то покорми». Догадываюсь, что этот человек — я. Голос подавал сын Галины — Константин. Не работает. Вчера был в Косихе. Выпил за сданный кавказскому человеку металл. Разбирали свинарник обанкроченной бригады.
Пятилетний Женька знает, кто избил дядю Костю. На просьбы Кости сходить за пивом отвечает презрительным отказом. Он вообще все знает про свою семью… Отец Женьки живет отдельно. Его сегодня тоже избили. Говорят, он у кого-то украл 500 рублей. Может, врут. Женька навещает отца. Выпрашивает для него у бабушки молоко, хлеб. «Я ему исть ношу», — объяснил мне.
На кухню вышел Костя. Лицо занялось синяком. Пытается ножом открыть консервную банку. Не получается. Смотрю на молодого человека, утрачивающего человеческий облик, и почему-то вслух рассуждаю: неужели и Женьке суждено стать Костей?
Костя на меня не обижается. Говорит без вызова, нейтральным тоном:
— Вырастет. Оглянется. Поймет — другого пути нет.
Так говорят, когда факт налицо. Костя не женится. Чего нищету-то плодить?
Он вспомнил, что сегодня еще день рождения бабушки Елены. Потребовал опохмелки по этому случаю.
— Покойники не рождаются, — сказала Галина, как отрезала, и мы пошли по дворам.
Немец знал, за что воевал
Анне Кармановой — за восемьдесят. Столько щей за жизнь свою не выхлебала, сколько земли обработала. Спрашивает меня: «Перемены будут?». Почему тот, кто не работал, получает столько же, как и тот, что всю жизнь горбатился на государство? Это тоже вопрос ко мне.
Одно хорошо у Анны — сын женился на немке. Живут в Германии. Разные страны повидали. Она спрашивает сына: «Вы хлеб там сами пекете или в магазине берете?» — «Мамаша, мы его не только не пекем, но даже не режем». — «Пошто, сынок, не режете? Как тогда едите?» — «А он, мамаша, уже нарезанный».
Анна говорит, что в Германии можно прожить жизнь не шевеленным, то бишь не убитым и не зарезанным.
— Вот видишь, — говорит Анна, — немец знал, за что воевал. За хорошую жизнь. А мы за чо столь людей угробили?
Вопрос: «За что воевали?» в деревне задают часто. Ответа не ждут. Тревога никак не связана со своей жизнью: свое-то отжили. Тревога — за жизнь внуков.
Огорчается Анна, что молодежь пьет.
— Об куске хлеба так не думают, как об выпить. Это перед концом жизни, что ли?
Про Евдокимова:
— Как был певуном, так ему и быть. Борозды не проложить.
Галина Баева:
— Он перемены сделает: из сапог — в лапти обует!
Начинаю понимать, что речь идет не о Евдокимове, а о власти вообще. Это уже не разрыв. Это пропасть, которую не перейти.
Считаем, сколько дворов в Зырянке. Костричиха, Иван Сидоров, Евсековы… Насчитали пятьдесят дворов. Почта располагается в доме почтальонши Нины Григорьевны. Зарплата — 400 рублей. Телефона нет. Радио обрезали повсеместно.
— Как они войну-то объявят? — спрашивает старуха.
…Проходим развалины молочной фермы. Еще четыре года назад мы сидели с ней в конторе, и бригадир листал ведомости с заработной платой. Выходило немного, но это были деньги. Теперь и я знаю, что это за чувство, которое возникает при виде разгромленной фермы, если ты видел ее живой.
Все было — и ничего нет. Странное это дело — банкротство на селе.
Даже участники процедуры открытым текстом говорят, что это отъем собственности, принадлежащей народу. По закону внешний управляющий должен приехать на объект с группой специалистов для выяснения возможностей выхода из кризиса. Как говорит мой знакомый фермер Владимир Устинов, на самом деле внешний управляющий — это халявщик, который приезжает в колхоз раз в месяц, чтобы получить зарплату, которая не снилась колхознику отродясь. Институт управляющих состоит из одних и тех же людей. Дальше — чудеса происходят. Допустим, комбайн стоимостью 250 тысяч продается за пятьдесят тысяч, но цена колхоза от этого не уменьшается. Надо говорить, куда делись двести тысяч?
Директор Новозырянковской школы Любовь Карманова рассказывает, что их колхоз продали кому-то за 28 тысяч со всей техникой, какая там была.
Скот либо вырезают, либо он исчезает в неизвестном направлении, как это случилось в хозяйстве «Советская Сибирь» (деревня Плотниково). Исчезает техника — сушилки, мехтока, исчезают свинарники, коровники. Крестьянин, привыкший идти за подмогой в колхоз, вдруг однажды обнаруживает: все! Идти некуда и не к кому.
Глава плотниковской администрации Евгений Ольков много чего знает про нашу жизнь. Есть у него мысль о Чечне:
— Я вам скажу, для чего они Чечню придумали. Чтобы мать, родив сына, не думала о том, как она существует на этом свете, а думала бы об армии, куда ребенка заберут. Потом — попадет ли он в Чечню. Если попадет — вернется живой или во гробе. Думать о качестве своей единственной жизни не придется. Все мечты и весь полет — выжить бы. Вся политика государства на этом построена.
— Любое движение власти непременно задевает интересы народа, — говорит новый глава администрации Косихинского района Константин Татарников. Он все понимает. Понимает, что страдают люди, что банкротство колхозов — удар по крестьянину. Пытается найти инвесторов. Не находится пока никто.
— У людей один выход — опуститься в феодальную формацию.
Еще есть такая ходовая фраза: «Каждый должен сегодня сам определиться». Мне ее произнести нельзя, и Татарников это знает.
Как крестьянину определиться? Кредита не взять. Исходного капитала нет. В залог отдать нечего. Почему работающий человек беден — вот вопрос.
Косиха
— Пойми ты наконец, — говорит мне фермер Виктор Траутвейн, — когда наше государство проводит реформы, о человеке оно не думает никогда.
Он — преуспевающий фермер. Взвалил на себя обузу: взял обанкротившееся хозяйство «Первое мая». Вложил свои 8—9 миллионов рублей. Отсеялся. Надеется собрать урожай.
Его механизатор Фишер получил за один месяц шесть тысяч рублей и обалдело спросил Виктора Траутвейна: «Какие есть ограничения в зарплате?». Ограничений не оказалось. «Понимаешь, я зарплату не выписываю. Я ее плачу».
Арендовал погибшее хозяйство на 49 лет, но вышла закавыка. Отказывается Траутвейн вести животноводство.
— Понимаешь, какая глупость в стране: чем я больше вкладываю, тем больше в убытке. Цены на молоко низкие. Горюче-смазочные материалы как взбесились.
Если администрация расторгнет договор с Траутвейном, 82 человека, которые сейчас прилично зарабатывают, окажутся на мели.
Траутвейн — из тех алтайских фермеров, которым бы давно надо было пойти в политику и возглавить крестьянское движение. Мыслит стратегически. В сельском хозяйстве знает и умеет все… Но с земли не уйдет никогда.
— Наступит время — и поле обрабатывать будет некому. Уже сегодня я не могу просто так запустить тракториста на свое поле. Я его лично учу. Он не знает, как въехать. Земледельческие навыки требуют непрерывной передачи. А она исчезает…
Что-то вякнула про китайцев, которые приехали на Алтай.
— Да по мне хоть черт пусть приезжает, лишь бы земля не погибла. Ну не увезут же они землю в Китай?! Если все оставить как есть — большая беда выйдет.
Почвоведы бьют тревогу: миллионы га необработанной земли — это сигнал бедствия. Разрушается основа, на которой держится почвенный покров. Под Россией исчезает почва.
За кого голосовал Траутвейн? А он забыл, за кого. Он в это время брал на буксир погибающее хозяйство. В первом туре точно голосовал за Сурикова. Логика здесь, как у всех, одна: не было бы хуже. Но между двумя турами сторонники бывшего губернатора подняли вой: не отдадим родную землю москвичам! В знак протеста Виктор проголосовал за Евдокимова. Если память ему не изменяет…
— Знаете, почему за Евдокимова голосовала? Он как сказал: «Родные мои люди!» — у меня сердце зашлось. Посмотрите на лица нашей власти. Насупленные. Озабоченные. Никто с людьми не говорит, — говорит фотохудожник Любовь Шаталина.
…Есть в Косихе удивительный человек. Виталий Конкин. Учитель. Теперь — оформитель. И прежде всего — поэт. Никак не могу уловить, когда он переходит от прозы к стихам. Замешкаешься — а он уже говорит онегинской строфой. Любимый размер для беседы.
Выборами Конкин огорчен. Зачем человеку искусства идти во власть? Сейчас он не может смотреть выступления Евдокимова по телевизору. Губернаторский имидж искривляет образ, создаваемый актером на экране. Конкин отметил и обратный эффект: образ деревенского придурка сегодня работает против губернатора Евдокимова.
— Я бы на его месте запретил показывать все номера на время губернаторства. Я химик. Знаю, что такое диффузия. Сейчас она имеет место. Самое досадное — он для меня как артист кончился.
Заговорили о Путине. Основная черта президента, по мнению Конкина, состоит в умении «говорить о милосердье с таким напыщенным усердьем, а делать все наоборот».
Есть у Конкина большая сказка о Путине:
…Год прошел с того момента,
Как сменили президента,
Но в стране не смыт позор,
Продолжается террор,
И к всеобщему страданью
Вновь горят леса и зданья…
Сказка напечатана в качестве краевой методички для подготовки юных пожарников.
Пустынь
На краю деревни живет Анастасия Зайцева. Пережила, как говорит, два переворота. В первый — 1917 год — родилась. Во второй — 1991 год — состарилась и обнищала.
Если ночью сделается холодно, Анастасия подтянуть одеяло не сумеет: пальцы не гнутся. От многолетней дойки руки сделались каменные.
Сын служил в ракетных войсках. Вернулся больной на голову. Сидит без работы. Частенько призадумывается. О чем? О жизни? Да нет! Сынок думает, как он будет жить, если мать помрет. Пенсия матери — единственный источник жизни сына.
Как и Зина, Зайцева голосовала за Евдокимова:
— За песельника голос свой отдала.
— Почему?
— Да потому что дура. — Это говорит Катя, родная сестра Анастасии.
У старых женщин пенсия маленькая. У Кати — одна тысяча.
— Почему наши палочки-трудодни не приравняли к сегодняшним деньгам? Ведь коровы те же, сиськи те же, — это Зина спрашивает у меня. Сын не работает. Она обезножела совсем. Огород обрабатывает так: опрокидывает ведро, садится на него и пропалывает картошку.
...В Пустынской школе почти все учителя на работе, хотя идут отпускные дни. Есть страх, что деревню покинут молодые и школа закроется. Мария Георгиевна Санникова, директор школы, была в избирательной комиссии. Говорит, что за Евдокимова голосовал город, а не село.
— Знаете, чего я никак понять не могу? Сто дней — это все-таки срок. Ну почему сам Евдокимов не расскажет людям, что делается в крае и что он намерен сделать? Почему все у нас делается впотьмах? По телевизору покажут его фотокарточку, и женский голос передаст его речь. А где он сам?
Муж директрисы — бригадир животноводческой бригады. Той самой, от которой отказывается Траутвейн. Доярки в панике.
Пришествие Абрамовича
Абрамович — бывший главный врач районной больницы. Дважды налобихинцы выбирают Абрамовича на высший пост.
…Я увидела его на собрании глав местных администраций. Совещание было нервным. Все живут в ожидании, когда войдет в силу положение «Об общих принципах местного самоуправления». Это случится в 2006 году и означает только одно: жить надо будет, как здесь говорят, по факту. То есть без всякой государственной поддержки. А в сельской казне — крысы не словишь…
В дальнем углу сидел моложавый сухопарый мужчина и то и дело бросал едкие реплики. Например: «Неужели вы не чувствуете, что народ доходит до последней стадии психоза?». Кто-то заикнулся о пьянстве. Последовала реплика: «Если бы не пили, власть давно бы на вилы подняли… Подождите, протрезвеют».
Я уже точно знала, что не выпущу оратора из виду. Им оказался Иосиф Абрамович. Помешал ли ему чукотский олигарх на выборах?
— Вы преувеличиваете значение олигархов в жизни народа. Думаю, несколько голосов он у меня отнял, не более.
Мать Иосифа определили в трудармию, когда ей было 23 года. Отца отправили в ссылку на десять лет за подрыв колхозного строя. Там и встретились. За всю жизнь Иосиф-старший не сумел сменить ссыльную робу — фуфайку. Сын знал, что отец так и не освободился от страха — только в 1954 году наелся хлеба досыта.
Кардинальная мысль Абрамовича: люди боятся быть счастливыми. Не верят в возможность счастья. Технология власти — держать людей в страхе. Это губительно не только для человека, но и для власти.
Страх носит тотальный характер: страх не выжить, не дать ребенку образования, остаться без работы, без жилья.
У человека есть право на жизнь. Или этого права уже нет? Вы знаете, что есть семьи, где у ребенка на завтрак — только луковица?
Думаете, почему в деревне о льготах не шумят? СМИ врут, когда говорят, что деревня будет в выигрыше. Деревенский молчит, потому что точно знает: не получит ни копейки. Как не получал ее всю жизнь за свою собственную работу.
Не надо нам вешать лапшу на уши про капитализм. В Налобихе работает английская фирма с нашим косихинским лесхозом. Так вот, он понял логику их капитала: поделись с бедным. У них отлажена система щедрых отчислений на социальные нужды. Они сами ищут приложения своего капитала к людским потребностям.
Спросила про выборы. Да, приезжал Евдокимов в Налобиху перед выборами. В Доме культуры 640 мест — все было забито. Даже Света Кулигина пришла, алкашка.
Евдокимов закончил речь словами: «Мужики, если меня выберете, две недели будем гулять». Это конец! — подумал про себя Абрамович.
Это в самом деле был конец: все встали, и в течение нескольких минут шло рукоплескание тому, кто обещал гулянку.
Путина Абрамович не понимает. Уточнил: «Я его недопонимаю, скажем так. Почему по ключевым вопросам жизни народа он ни разу не выступил? Это политика?».
Как будут жить муниципальные образования с января 2006 года? Неизвестно?
«Почему неизвестно? — возмущается Абрамович. — Известно! Волга всегда впадает в федеральное Каспийское море. Понятна метафора?».
…Никак не могу понять, почему Косиха — дотационная. Если сельское хозяйство в зоне рискованного земледелия не дотируется, если люди годами не получают зарплату за свой труд, если…
Конезаводчик из Глушинки Злобин прерывает мои размышления: «Вранье все это! Это мы дотируем всю свою жизнь наше государство согласием на нищенскую жизнь, грошовую зарплату».
Послесловие
Замысел путешествия — узнать про выборы губернатора — претерпел изменения.
Идя от дома к дому, от села к селу, я стала забывать и про Путина, и про Евдокимова. Открылась бездна голимой-преголимой жизни, про которую то ли не знает никто, то ли знает, но не придает этому знанию никакого значения.
А в голове то и дело звучали слова доктора Астрова: «Мы имеем дело с вырождением вследствие непосильной борьбы за существование». Доктор знал, что это никому не интересно.
Мне почудилось, что ударными темпами претворяется план по сокращению той части населения, которая еще умеет пахать и сеять, рожать детей... Лишние они оказались у государевой кормушки.
Предположить что-нибудь иное невозможно, если у тебя есть глаза, уши и сердце…
…Была одна загадка, смысл которой я постичь никак не могла. Загадалась она два года назад в забытой богом Глушинке все того же Косихинского района. Сергея Будюкова, единственного члена ЛДРП в селе, я нашла на окраине села в покосившейся избушке. Инвалид с детства, он имел речевое расстройство такой силы, что понять ничего из его рассказов было невозможно. Не только партийная платформа, но и обычные жизненные реалии ускользали.
Каково же было мое удивление, когда нынче на сессии районного совета я увидела Серегу в качестве депутата, представляющего интересы нескольких деревень. Допустить, что кто-то понял предвыборную платформу Будюкова, решительно невозможно.
Значит, сработала известная модель: а вот нате вам, выкусите!
— Нет, — решительно сказал фермер Владимир Устинов. — Эта модель уже отыграна. Победа Сергея говорит о другом — полном безразличии к самой процедуре выборов. Какая разница, кого выберут! Лучше не будет. Скажу вам честно: мне все равно, кто победил в крае.
Устинов в свое время сделал попытку помочь губернатору Сурикову в разработке аграрной программы и понял: власть интересует только сама власть. Вот такая самопожирающая стратегия.
— Как это — «все равно»? — закипятилась я.
— Надо отказаться от любви к властям. Их надо замечать только тогда, когда они наступают на наши права. Не уступать им ни пяди своей территории. Ни в чем. Идти до конца.
— Какого конца? — ошарашенно спросила я.
— Того самого, когда или власть меняет курс, или просто уходит. Когда я вхожу в здание нашей администрации, таблички на дверях не читаю. Мне совсем не интересно, кто за ними сидит.
Эльвира ГОРЮХИНА, наш спец. корр.,
Новозырянка—Плотниково—Пустынь—Косиха—
Контошино—Налобиха—Каркавино—Верх-Жилино—
Глушинка, Алтайский край
20.09.2004