От	Pout
К	All
Дата	31.08.2004 21:14:44
Рубрики	Прочее;

Жизнь и идеи мыслителей- экономистов. ч.1 Адам Смит

---

{Аникин В.} > Глава 1. У истоков

------------------------------------
....

Д. И. Розенберг пишет, что Аристотель ввел термин "экономия". Такое же
утверждение содержится в Большой Советской Энциклопедии (2-е издание).
Это не вполне точно. Слово экономия (ойкономиа, от слов ойкос - дом,
хозяйство и номос - правило, закон) существовало в греческом языке до
Аристотеля. Этот термин даже является заглавием особого сочинения
Ксенофонта, где в форме диалога рассматриваются разумные правила ведения
домашнего хозяйства и земледелия. Такой смысл (наука о домашнем
хозяйстве, домоводство) слово "экономия", следовательно, уже имело во
времена Аристотеля: он был примерно на 60 лет моложе Ксенофонта. Правда,
оно не обладало у греков таким ограниченным содержанием, как наше
домоводство. Ведь дом богатого грека являлся целым рабовладельческим
хозяйством, это был своего рода микрокосм античного мира.

Аристотель употреблял слово "экономия" и производное от него "экономика"
в этом же смысле. Но, как известно, он сделал несравненно большее, чем
ввел термин: он впервые подверг анализу некоторые основные экономические
явления и закономерности тогдашнего общества, стал, по существу, первым
экономистом в истории науки.

Начало начал: Аристотель

Летом 336 г. до нашей эры македонский царь Филипп был предательски убит
на свадьбе своей дочери. Кто подослал убийц, осталось навсегда
неизвестным. Если справедлива версия, что это было делом рук правителей
Персии, то ничего более гибельного для себя они не могли придумать:
взошедший на престол 20-летний сын Филиппа Александр через несколько лет
разгромил и навсегда уничтожил могучую персидскую державу.

Александр был учеником и воспитанником Аристотеля, философа из города
Стагира. Когда Александр стал царем Македонии, Аристотелю было 48 лет, и
слава его уже широко распространилась по всему эллинскому миру. Мы не
знаем, что заставило Аристотеля вскоре после этого покинуть Македонию и
переселиться в Афины. Во всяком случае, не ссора с Александром: их
отношения испортились гораздо позже, когда тот из даровитого юноши
превратился в подозрительного и капризного владыку мира. Вероятно, Афины
влекли Аристотеля как культурный центр античного мира, как город, где
жил и умер его учитель Платон и где сам Аристотель провел молодые годы.

Как бы то ни было, в 335 или 334 г. Аристотель с женой, дочерью и
приемным сыном поселился в Афинах. В последующие 10-12 лет, пока
Александр завоевывает всю известную древним грекам обитаемую землю,
Аристотель с поразительной энергией возводит величественное здание
науки, завершая и обобщая труды своей жизни. Но ему не была суждена
спокойная старость в кругу учеников и друзей. В 323 г. Александр умер,
едва достигнув 33 лет. Возмутившиеся против македонского господства
афиняне изгнали философа. В качестве предлога было избрано традиционное
обвинение в оскорблении богов: Аристотель якобы воздавал божеские
почести своей покойной жене. Через год он умер в Халкиде, на острове
Эвбея.

Аристотель был одним из величайших умов в истории науки. Дошедшие до нас
и достоверно известные по тематике его сочинения охватывают все
существовавшие в то время области знания. В частности, он был одним из
основателей науки о человеческом обществе - социологии, в рамках которой
у него и рассматриваются экономические вопросы. Социологические
сочинения Аристотеля возникли в период его последнего пребывания в
Афинах. Это прежде всего "Никомахова этика" (названная так потомками по
имени сына философа, Никомаха) и "Политика" - трактат об устройстве
государства.

Как в естественных, так и в общественных науках, Аристотель был ученым
"нового типа". Он создавал теории и строил выводы не на основе
абстрактных умозаключений, а всегда опираясь на тщательный анализ
фактов. Его "История животных" была написана на основе обширных
зоологических коллекций. Точно так же для своей "Политики" он с группой
учеников собрал и обработал материалы о государственном устройстве и
законах 158 эллинских и варварских государств. В подавляющей части это
были полисы, города-государства.

Аристотель сохранился в памяти веков мудрым наставником, всегда
окруженным учениками и помощниками. Во время последнего пребывания в
Афинах ему шел шестой десяток, и был он, вероятно, энергичным и бодрым
человеком. Согласно преданию, Аристотель любил беседовать с друзьями и
учениками, прогуливаясь в тенистом саду. Его философская школа вошла в
историю под названием перипатетиков (прогуливающихся).

"Политика" и "Этика" воспринимаются как своего рода записи бесед, иногда
размышлений вслух. Исследователи находят в них обращения к слушателям (а
не к читателям). Стремясь объяснить свою мысль, Аристотель нередко
возвращается к ней снова, заходит, так сказать, с другого бока, отвечает
на различные вопросы слушателей.

Аристотель был сыном своего времени. Рабство представлялось ему
естественным и закономерным, раба он считал говорящим орудием. Более
того, в некотором смысле он был консерватором. Ему не нравилось развитие
торговли и денежных отношений в Греции его времени. Идеалом для него
было небольшое земледельческое хозяйство (в котором работают,
разумеется, рабы). Это хозяйство должно обеспечивать себя почти всем
необходимым, а немногое недостающее можно получить путем "справедливого
обмена" с соседями.

Заслуга Аристотеля-экономиста состоит, однако, в том, что он первым
установил некоторые категории политической экономии и в известной мере
показал их взаимосвязь. Если мы сравним собранную из фрагментов
"экономическую систему" Аристотеля с пятью первыми главами "Богатства
народов" Адама Смита и с первым разделом первого тома "Капитала" К.
Маркса, мы обнаружим поразительную преемственность мысли. Она
поднимается на новую ступень, опираясь на предыдущие. В, И. Ленин писал,
что стремление найти закон образования и изменения цен (т. е. закон
стоимости) проходит от Аристотеля через всю классическую политическую
экономию к Марксу.

Вот Аристотель устанавливает две стороны товара - потребительную и
меновую стоимость и анализирует процесс обмена. Он ставит тот самый
вопрос, который будет всегда волновать политическую экономию: чем
определяются соотношения обмена, или меновые стоимости, или, наконец,
цены - их денежное выражение. Ответа на этот вопрос он не знает, вернее,
он останавливается перед ответом и как бы нехотя, поневоле уходит в
сторону. Но он в общем правильно высказывает разумные соображения о
происхождении и функциях денег и, наконец, по-своему выражает мысль об
их превращении в капитал - в деньги, порождающие новые деньги.

Таков - со всевозможными отклонениями, неясностями, повторениями - путь
научного анализа, проделанного великим эллином.

Научное наследие Аристотеля всегда было предметом борьбы. Много столетий
его философские, естественнонаучные и социальные идеи, превращенные в
жесткую догму, в нерушимый канон, использовались христианской церковью,
псевдоучеными схоластами и политическими реакционерами в борьбе против
всего нового и прогрессивного. С другой стороны, и люди Возрождения,
революционеры в науке, опирались на освобожденные от догм идеи
Аристотеля. Борьба за Аристотеля продолжается и теперь. Это касается и
его экономического учения.

Прочтите внимательно две выдержки, в которых дается оценка экономических
взглядов великого грека. Первая оценка принадлежит марксисту, советскому
ученому Ф. Я. Полянскому. Вторая - автору одного из буржуазных курсов
истории экономической мысли, американскому профессору Дж. Ф. Беллу.

Полянский

":Аристотель далек был от субъективистских представлений о стоимости и
скорее склонялся к объективному истолкованию последней. Во всяком случае
общественная необходимость возмещения издержек производства ему, видимо
была ясна. Правда, состав издержек им не расшифровывался и этим вопросом
он не интересовался. Однако в их составе труду отводилось, вероятно,
большое место".

Белл

"Аристотель считал стоимость субъективной, зависящей от полезности
товара. Обмен покоится на потребностях людей: Когда обмен справедлив, он
покоится на равенстве потребностей, а не на издержках в смысле в смысле
затрат труда".

Нетрудно видеть, что эти оценки диаметрально противоположны. Речь в
обеих цитатах идет о стоимости, этой основной категории политической
экономии, с которой мы будем дальше сталкиваться постоянно.

Важнейшую часть экономического учения марксизма составляет трудовая
теория стоимости, развитая Марксом на базе критического анализа
буржуазной классической политической экономии. Суть этой теории состоит
в том, что все товары имеют одно коренное общее свойство: все они
продукты человеческого труда. Количество этого труда и определяет
стоимость товара. Если на изготовление топора необходимо затратить 5
рабочих часов, а на изготовление глиняного горшка - 1 час, то при прочих
равных условиях стоимость топора будет в 5 раз больше, чем стоимость
горшка. Это проявится в том факте, что топор будет, как правило,
обмениваться на 5 горшков: такова его меновая стоимость, выраженная в
горшках. Она может (быть выражена и в мясе, и в ткани, и в любом другом
товаре, а в конечном счете - в деньгах, т. е. в известном количестве
серебра или золота. Меновая стоимость товара, выраженная в деньгах, есть
цена.

Очень важное значение имеет понимание труда, создающего стоимость. Чтобы
труд производителя топоров был сравним, сопоставим с трудом горшечника,
он должен рассматриваться не как конкретный вид труда данной профессии,
а лишь как затрата в течение определенного времени мускульной и
умственной энергии человека - как абстрактный труд, независимо от его
конкретной формы. Потребительная стоимость (полезность) товара является,
конечно, необходимым условием того, чтобы товар имел стоимость, но она
не может быть источником стоимости.

Таким образом, стоимость объективна, она существует независимо от
ощущений человека, от того, как он субъективно оценивает полезность
товара. Далее, стоимость имеет общественный характер, она определяется
не отношением человека к предмету, к вещи, а отношением между людьми,
создающими товары своим трудом и обменивающими эти товары между собой.

В противовес этой теории буржуазная политическая экономия нашего времени
за основу стоимости (вернее, меновой стоимости, ибо стоимость как
самостоятельную категорию она отвергает) принимает субъективную
полезность обмениваемых товаров. Меновая стоимость товара выводится из
интенсивности желания потребителя и из наличного рыночного запаса
данного товара. Она становится тем самым величиной случайной,
"конъюнктурной". Поскольку проблема стоимости уводится в сферу
индивидуальных оценок, стоимость здесь теряет общественный характер,
перестает быть отношением между людьми.

Читатель может спросить: не идет ли здесь речь о схоластических
тонкостях? Надо сказать, что некоторые весьма искушенные люди на Западе,
считающие себя социалистами, порой говорят, что спор этот устарел, что
его пора просто снять.

Но теория стоимости важна не только сама по себе. Необходимым выводом из
трудовой теории стоимости является теория прибавочной стоимости,
объясняющая механизм эксплуатации рабочего класса капиталистами.
Напротив, субъективная теория стоимости и все связанные с ней
представления буржуазной политической экономии в принципе исключают
эксплуатацию и классовые противоречия.

Вот почему идет спор, которому ни много, ни мало 2400 лет: был ли
Аристотель отдаленным провозвестником трудовой теории стоимости или он
предок теорий, выводящих меновую стоимость из полезности? Спор этот
возможен по той причине, что Аристотель не создал и не мог создать
сколько-нибудь полную теорию стоимости.

Он видит в обмене уравнение товарных стоимостей и упорно ищет какую-то
общую основу уравнения. Уже это было проявлением исключительной глубины
мысли и послужило исходным пунктом для дальнейшего экономического
анализа через много веков после Аристотеля. У него есть высказывания,
напоминающие какой-то крайне примитивный вариант трудовой теории
стоимости. На них, очевидно, и опирается Ф. Я. Полянский в приведенной
выше цитате. Но может быть, даже важнее этого именно то ощущение
проблемы стоимости, которое видно, например, в таком отрывке из
"Никомаховой этики":

"Действительно, не из двух врачей образуется общество, но из врача и
земледельца, и вообще из людей не одинаковых и не равных. Но таких-то
людей и должно приравнять. Поэтому все, что подвергается обмену, должно
быть как-то сравнимо... Итак, нужно, чтобы все измерялось чем-то
одним... Итак, расплата будет иметь место, когда будет найдено
уравнение, чтобы продукт сапожника относился к продукту земледельца, как
земледелец относится к сапожнику".

Здесь в зачаточной форме содержится понимание стоимости как
общественного отношения между людьми, производящими разные по своей
потребительной стоимости товары. Казалось бы, остается один шаг к
выводу, что в обмене своих продуктов земледелец и сапожник относятся
друг к другу лишь так, как определенные количества труда, рабочего
времени, необходимого для производства мешка зерна и пары обуви. Но
этого вывода Аристотель не делает.

Он не мог сделать такой вывод хотя бы потому, что жил в античном
рабовладельческом обществе, которому была по самой его природе чужда
идея равенства, равнозначности всех видов труда. Физический труд
презирался и считался уделом рабов. Хотя в Греции были и свободные
ремесленники и земледельцы, Аристотель каким-то странным образом "не
замечал" их, когда дело доходило до толкования общественного труда.

Однако, лишь потерпев неудачу в своих попытках проникнуть за покров
формы стоимости (меновой стоимости), Аристотель, точно со вздохом
сожаления, обращается за объяснением загадки к поверхностному факту
качественного различия полезностей товаров. Поскольку он, очевидно,
чувствует тривиальность такого утверждения (смысл его примерно таков:
"Мы меняемся потому, что мне нужен твой товар, а тебе - мой") и к тому
же его количественную неопределенность, он заявляет, что сравнимыми
товары делают деньги: "Итак, нужно, чтобы все измерялось чем-то одним...
Этим одним является, на самом деле, потребность, которая для всего
является связующей ост новой... В качестве же замены потребности, по
соглашению (менаду людьми), возникла монета...".

Это принципиально иная позиция, которая делает возможными утверждения
вроде приведенной выше цитаты из книги Дж. Ф. Белла.

Экономика и хрематистика

Важное значение имеет еще одно достижение Аристотеля - знаменитое
противопоставление им экономики и и тем самым первая в истории науки
попытка анализа капитала. Правда, со словами ему не повезло: слово
"экономика" он не вводил заново, но оно вошло во БСе языки; напротив,
придуманное им слово "хрематистик" (от греческого "хрема" - имущество,
владение) не привилось. Но дело не в этом.

Мы уже видели, что идеалом Аристотеля было полунатуральное
рабовладельческое хозяйство. Проблемы такого хозяйства он и обозначал
(как и Ксенофонт) словом "экономика". Для Аристотеля экономика - это
естественная хозяйственная деятельность, связанная с производством
продуктов, потребительных стоимостей. Она включает и обмен, однако
опять-таки лишь в рамках, необходимых для удовлетворения личных
потребностей. Пределы этой деятельности тоже естественны: это разумное
личное потребление, человека.

Что же такое хрематистика? Это "искусство наживать состояние", т. е.
деятельность, направленная на извлечение прибыли, на накопление
богатства, особенно в форме денег. Иначе говоря, хрематистика - это
"искусство" вложения и накопления капитала.

Промышленный капитал отсутствовал в античном мире, но немалую роль уже
играл торговый и денежный (ростовщический) капитал. Его и изображал
Аристотель: "...в искусстве наживать состояние, поскольку оно
сказывается в торговой деятельности, никогда не бывает предела в
достижении цели, так как целью-то здесь оказывается беспредельное
богатство и обладание деньгами... Все, занимающиеся денежными оборотами,
стремятся увеличить свои капиталы до бесконечности".

Аристотель считал все это противоестественным, но он был достаточно
реалистичен, чтобы видеть невозможность чистой "экономики": к сожалению,
из экономики непрерывно вырастает хрематистика. Это - правильное
наблюдение: мы сказали бы, что из хозяйства, где продукты производятся
как товары - для обмена, неизбежно вырастают капиталистические
отношения.

Необычайную трансформацию претерпела идея Аристотеля о естественности
экономики и противоестественности хрематистики. В средние века
ученые-схоласты вслед за Аристотелем осуждали ростовщичество, а отчасти
и торговлю, как "противоестественный" способ обогащения. Но с развитием
капитализма все формы обогащения стали казаться естественными,
допускаемыми "естественным правом". На этой основе в XVII и XVIII вв. в
социально-экономической мысли возникла фигура homo оесоnomicus -
экономического человека, мотивы всех действий которого могут быть
сведены к стремлению обогащаться. Адам Смит объявил, что экономический
человек, стремясь к своей выгоде, одновременно действует на пользу
общества, и так вырастает лучший из известных Смиту миров - буржуазный
мир. Для Аристотеля выражение homo oeconomicus могло бы означать нечто
прямо противоположное - человека, стремящегося к удовлетворению своих
разумных потребностей, отнюдь не беспредельных. А эту гипотетическую
фигуру без плоти и крови - героя экономических сочинений времен Смита,
ему, очевидно, пришлось бы назвать homo chrematisticus.

Оставляя великого эллина, мы должны перенестись почти на 2 тыс. лет
вперед - в Западную Европу конца XVI - начала XVII в. Это не значит,
конечно, что 20 веков прошли для экономической мысли без следа.
Эллинистические философы развивали некоторые идеи Аристотеля. Римские
авторы много писали по предмету, который мы называем экономикой
сельского хозяйства. Под религиозной оболочкой, в которую оделась наука
в средние века, порой скрывались своеобразные экономические идеи.
Комментируя Аристотеля, схоласты развивали концепцию "справедливой цены"
. Обо всем этом можно прочитать в любом курсе истории экономической
мысли. Но эпоха распада рабовладельческого строя, созревания и
господства феодализма не способствовала развитию экономической науки.
Политическая экономия как самостоятельная наука возникает лишь в
мануфактурный период развития капитализма, когда в недрах феодального
строя складываются уже значительные элементы капиталистического
производства и буржуазных отношений.

Наука получает имя

Человека, который впервые ввел в социально-экономическую литературу
термин политическая экономия, звали Антуан Монкретьен, сьер де
Ваттевиль. Он был небогатым французским дворянином времен Генриха IV и
Людовика XIII. Жизнь Монкретьена наполнена приключениями, достойными
д'Артаньяна. Поэт, дуэлянт, изгнанник, приближенный короля, мятежник и
государственный преступник, он кончил жизнь под ударами шпаг и в дыму
пистолетных выстрелов, попав в засаду, устроенную врагами. Впрочем,
такой конец был для мятежника удачей, потому что, будь он захвачен
живым, не миновать бы ему пыток и позорной казни. Даже его тело по
приговору суда было подвергнуто поруганию: кости раздроблены железом,
труп сожжен и пепел развеян по ветру. Монкретьен был одним из
руководителей восстания французских протестантов (гугенотов) против
короля и католической церкви. Погиб он в 1621 г. в возрасте 45 или 46
лет, а его "Трактат политической экономии" вышел в 1615 г. в Руане.
Неудивительно, что "Трактат" был предан забвению, а имя Монкретьена
смешано с грязью. К сожалению, случилось так, что главным источником
биографических данных о нем являются пристрастные и прямо клеветнические
отзывы его недоброжелателей. Эти отзывы несут на себе печать жестокой
политической и религиозной борьбы. Монкретьена честили разбойником с
большой дороги, фальшивомонетчиком, низким корыстолюбцем, который якобы
перешел в протестантскую религию только ради того, чтобы жениться на
богатой вдове-гугенотке.

Прошло почти 300 лет, прежде чем доброе имя Монкретьена было
восстановлено, а почетное место в истории экономической и политической
мысли прочно закреплено за ним. Теперь ясно, что его трагическая судьба
не случайна. Участие в одном из гугенотских мятежей, которые были в
известной мере формой классовой борьбы бесправной французской буржуазии
против феодально-абсолютистского строя, оказалось закономерным исходом
жизни этого простолюдина по рождению (отец его был аптекарь), дворянина
по случаю, гуманиста и воина по призванию.

Получив хорошее для своего времени образование, Монкретьен в 20 лет
решил сделаться писателем и опубликовал трагедию в стихах на античный
сюжет. За ней последовало несколько других драматических и поэтических
произведений. Известно также, что он сочинял "Историю Нормандии". В 1605
г., конца Монкретьен был уже известным писателем, он был вынужден бежать
в Англию после дуэли, которая закончилась смертью противника.

Четырехлетнее пребывание в Англии сыграло в его жизни такую же роль, как
через несколько десятилетий в жизни Петти - пребывание в Голландии: он
увидел страну с более развитым хозяйством и более развитыми буржуазными
отношениями. Монкретьен начинает живо интересоваться торговлей,
ремеслами, Экономической политикой. Глядя на английские порядки, они
мысленно примеряет их к Франции. Возможно, для его дальнейшей судьбы
имело значение то обстоятельство, что в Англии он встретил много
французских эмигрантов-гугенотов. Большинство из них были ремесленники,
многие весьма искусные Монкретьен увидел, что их труд и мастерство
принесли Англии немалую выгоду, а Франция, понудив их к эмиграции,
понесла большую потерю.

Во Францию Монкретьен вернулся убежденным сторонником развития
национальной промышленности и торговли, защитником интересов третьего
сословия. Свои новые идеи он начал осуществлять на практике. Женившись
на богатой вдове, он основал мастерскую скобяного товара и стал сбывать
свой товар в Париже, где у него был свой склад. Но главным его занятием
была работа над "Трактатом". Несмотря на громкое название, он писал
сугубо практическое сочинение, в котором пытался убедить правительство в
необходимости всестороннего покровительства французским промышленникам и
купцам. Монкретьен выступает за таможенный протекционизм - высокие
пошлины на иностранные товары, чтобы их ввоз не мешал национальному
производству. Он прославляет труд и поет необычную для своего времени
хвалу классу, который он считал главным создателем богатства страны:
"Добрые и славные ремесленники чрезвычайно полезны для своей страны; я
осмелюсь сказать, что они необходимы и должны пользоваться почтением".

Монкретьен был одним из видных представителей меркантилизма, о котором
пойдет речь в следующей главе. Он мыслил хозяйство страны прежде всего
как объект государственного управления. Источником богатства страны и
государства (короля) он считал прежде всего внешнюю торговлю, особенно
вывоз промышленных и ремесленных изделий.

Свой труд, который он посвятил молодому королю Людовику XIII и
королеве-матери, Монкретьен сразу после выхода в свет представил
хранителю государственной печати (министру финансов). По-видимому,
верноподданническая по форме, книга была сначала принята при дворе
неплохо. Автор ее стал играть известную роль как своего рода
экономический советник, а в 1617 г. занял пост градоначальника в городе
Шатильон-на-Луаре. Вероятно, в это время он получил дворянство. Когда
Монкретьен перешел в протестантство и как он оказался в рядах
повстанцев-гугенотов, неизвестно. Возможно, он разочаровался в надеждах
на активное и реальное осуществление его проектов королевским
правительством и был возмущен, видя, что оно вместо этого раздувает
пожар новой религиозной войны. Может быть, он пришел к выводу, что
сложившимся у него принципам больше соответствует протестантизм, и,
будучи человеком решительным и смелым, поднял за него оружие.

Но вернемся к "Трактату политической экономии". Почему Монкретьен так
назвал свое сочинение и была ли в этом какая-нибудь особая заслуга? Едва
ли. Меньше всего он думал, что дает название новой науке. Такое или
подобное сочетание слов, так сказать, носилось в воздухе - в воздухе
эпохи Возрождения, когда воскрешались, переосмысливались и получали
новую жизнь многие идеи и понятия античной культуры. Как всякий хорошо
образованный человек своего времени, Монкретьен знал греческий и
латинский языки, читал древних авторов. В "Трактате", следуя духу
времени, он то и дело ссылается на них. Несомненно, ему было известно,
какой смысл слова экономия и экономика имели у Ксенофонта и Аристотеля У
писателей XVII в. эти слова по-прежнему означали еще домоводство,
управление семьей и личным хозяйством Немного позже Монкретьена один
англичанин опубликовал книгу под названием "Наблюдения и советы
экономические". Автор определял экономию как "искусство хорошего
управления домом и состоянием" и занимался, например, такой проблемой,
как выбор джентльменом подходящей жены. Согласно его "экономическому"
совету, следует выбирать в супруги даму, которая "будет столь же
полезной днем, сколь приятной ночью".

Очевидно, это была не совсем та экономия, которая интересовала
Монкретьена. Все его помыслы были направлены именно на процветание
хозяйства как государственной, национальной общности. Конечно, речь шла
не о том государстве какое знал и изображал Аристотель, но дела этого
государства оставались делами политическими. Не удивительно, что перед
словом экономная он поставил определение политическая.

Добрых 150 лет после Монкретьена политическая экономия рассматривалась
преимущественно как наука о государственном хозяйстве, об экономике
национальных государств, управляемых, как правило, абсолютными
монархами. Только при Адаме Смите, с создающем классической школы
буржуазной политической экономии, ее характер изменился и она стала
превращаться а науку о законах хозяйства вообще, в частности об
экономических отношениях классов. Немцу Фридриху Листу, ярому
националисту в экономике, чтобы подчеркнуть, свое отличие от
космополитической всеобщности классической школы пришлось уже в 40-х
годах XIX в. назвать свое сочинение "Национальная система политической
экономии". Если бы он написал просто "политическая экономия" его бы уже
не поняли так, как двумя столетиями раньше поняли Монкретьена.

Главная заслуга Монкретьена, конечно, не в том, что он дал своей книге
такой удачный титульный лист. Это было одно из первых во Франции и в
Европе сочинений, специально посвященное экономическим проблемам. В нем
выделялся и ограничивался особый предмет исследования, отличный от
предмета других общественных наук.

Политическая экономия и экономика

В 1964 г. в переводе на русский зык вышла книга американского экономиста
П. Самуэльсона "Экономика. Вводный курс". В предисловии от редакции
говорится, что "Экономика" Самуэльсона является в настоящее время самым
распространенным буржуазным учебником политической экономии. Книга
выдержала в США только с 1948 по 1961 г. пять изданий, автор -
влиятельное лицо в определении экономической политики США.

Хотя эта книга представляет сама по себе интерес (и мы еще будем к ней
обращаться), сейчас для нас важно другое. Если это курс политической
экономии, то почему он так не называется? Что это, небрежность
издательства и редакторов? И есть ли здесь вообще вопрос, может быть,
эти понятия равнозначны? Попробуем разобраться. Мы увидим, что речь
здесь идет не только о словах.

Начнем с того, что заглянем в словарь иностранных слов. Там говорится,
что в современном русском языке слово "экономика" имеет два смысла. В
первом смысле (совокупность производственных отношений) мы его уже не
раз употребляли. Во втором смысле это "обозначение науки, изучающей
данную совокупность производственных отношений".

Однако термины экономика и политическая экономия не следует считать
равнозначными. В настоящее время термин экономика в смысле отрасли
знания понимают скорее как экономические науки. Наряду с политической
экономией эти науки включают теперь многообразные отрасли знания об
экономических процессах. Организация производства, труда, сбыта
продукции, финансирования на предприятиях - предмет экономических наук.
Это относится как к капиталистическому, так и к социалистическому
хозяйству. Как известно, в рамках больших капиталистических концернов
осуществляется капиталистическое планирование, а его методы и формы
представляют опять-таки предмет экономической науки.
Государственно-монополистическое регулирование хозяйства, без которого
немыслим современный капитализм, также нуждается в фундаменте
объективных знаний о хозяйстве в его совокупности и по отдельным
отраслям. Увеличиваются, таким образом, практические функции
экономических наук.

Вернемся в Самуэльсону. Означает ли название книги, что в ней
рассматривается более широкий круг вопросов, чем собственно проблематика
политической экономии? Отчасти да. В ней есть элементы бухгалтерского
учета, науки об управлении предприятиями, банкового дела и т. п.
Вытеснение в английском языке термина political economy термином
economics (таково в оригинале название книги) объясняется в известной
мере той же причиной - специализацией экономических наук.

Но дело не ограничивается этим. Политическая экономия, какой она вышла
из рук Смита и Рикардо, была в своем существе наукой о классовых
отношениях людей в буржуазном обществе. Центральной ее проблемой было
распределение продукта (или доходов) - проблема социальная, и притом
социально острая. Уже многие последователи Рикардо пытались смягчить
социальную остроту его политической экономии, которая представляла собой
высшее достижение классической школы. Но этого было уже недостаточно для
буржуазии: ведь одновременно на базе рикардианства возникла политическая
экономия Маркса, открыто провозгласившая предметом науки общественные
производственные отношения и сделавшая вывод о закономерности гибели
капитализма.

Поэтому в 70-х годах прошлого столетия одновременно в ряде стран
появились и укрепились новые экономические концепции, которые на основе
отказа от трудовой теории стоимости стремились лишить политическую
экономию ее социальной остроты. В центре науки были поставлены некоторые
общие принципы, лишенные общественного и исторического содержания:
принцип убывания субъективной полезности благ при потреблении, принцип
экономического равновесия. По существу, предметом этой политической
экономии оказались не столько общественные отношения людей в связи с
производством, сколько отношения людей к вещам.

Главной проблемой экономической науки стала "технологическая", лишенная
социального содержания проблема выбора между альтернативными
возможностями использования данного блага, или, как стали говорить,
данного фактора производства: труда, капитала, земли. Проблема
оптимального использования ограниченных ресурсов несомненно существенна
для любого общества и входит в сферу экономических наук. Но она не может
целиком определять предмет политической экономии.

Была провозглашена "социальная нейтральность" политической экономки:
какое дело такой науке до классов, эксплуатации и классовой борьбы? Но
за этим скрывалась новая форма идеологической защиты капитализма. В
руках этих экономистов - Джевонса в Англии, Менгера и Визера в Австрии,
Вальраса в Швейцарии, Дж. Б. Кларка в США - "старая" политическая
экономия превратилась в нечто неузнаваемое. Теперь это был набор
абстрактно-логических и математических схем, в основе которых лежит
субъективно-психологический подход к экономическим явлениям.
Естественно, что этой науке скоро потребовалось и другое название. Стали
говорить о "чистой экономии", очищенной от всего социального. Термин
"политическая экономия", который по буквальному смыслу и по традиции
имел именно социальное содержание, стал неудобным и стеснительным.

Американский историк экономической мысли Бен Б. Селигмен пишет, что
Джевонс "успешно освободил политическую экономию от слова "политическая"
и превратил экономику в науку, изучающую поведение атомистических
индивидуумов, а не поведение общества в целом".

Еще яснее суть происшедшего "переворота" в науке будет видна, если мы
процитируем слова другого видного буржуазного ученого - француза Эмиля
Жамса: "Эти новые классики (так принято в буржуазной литературе называть
поименованных выше экономистов.- А. А.) полагали, в частности, что
объектом экономической пауки должно быть описание тех механизмов,
которые действуют во всех экономических системах, причем надо стремиться
не высказывать о них своих суждений. В отношении социальных проблем их
основные теории были нейтральны, то есть из них нельзя было извлечь ни
одобрения, ни порицания существующих режимов". Новые австрийские
экономисты "в своих объяснениях стоимости через предельную полезность
нацеливались, в частности, против марксистской трудовой теории
стоимости".

В течение следующего столетия буржуазные экономисты развивали технику
экономического анализа, основанного на этих принципах. На них же
базируется и книга Самуэльсона. Таким образом, ее русское название
"Экономикc" отражает также и подход современных буржуазных ученых к
методам экономического анализа, имеющий целью выхолостить социальное
содержание экономической науки.


<....>

{Аникин В. } > Глава 9. Шотландский мудрец: Адам Смит
------------------------------------
Начнем с двух цитат. Обе они отражают проблему связи и контраста между
личностью Адама Смита, внешне не очень яркой и броской, и его огромной
ролью в науке.

Уолтер Бэджгот, английский экономист и публицист викторианской эпохи,
писал в 1876 г.: "О политической экономии Адама Смита было сказано почти
бесконечно много, о самом же Адаме Смите - очень мало. А между тем дело
не только в том, что он был одним из самых своеобразных людей, но и в
том, что его книги едва ли можно понять, если не иметь представления о
нем как о человеке".

После Бэджгота смитоведение, конечно, продвинулось вперед. Фактическая
сторона жизни Смита в основном известна, хотя и далеко не столь
детально, как, скажем, жизнь Юма или Тюрго. Тем не менее в 1948 г.
английский ученый Александр Грей говорит: "Адам Смит был столь явно
одним из выдающихся умов XVIII в. и имел такое огромное влияние в XIX в.
в своей собственной стране и во всем мире, что кажется несколько
странной наша плохая осведомленность о подробностях его жизни... Его
биограф почти поневоле вынужден восполнять недостаток материала тем, что
он пишет не столько биографию Адама Смита, сколько историю его времени".

Капитальной научной биографии Смита на Западе до сих пор не существует.
Вопрос о соотношении личности Смита, системы его идей и его эпохи еще
ждет настоящего решения.

Потребности эпохи рождают нужного человека. Будучи обусловлена развитием
самого капиталистического хозяйства, политическая экономия в Англии
достигла такой стадии, когда возникла необходимость создания системы,
необходимость упорядочения и обобщения экономических знаний. Смит был
человеком и ученым, которому такая задача оказалась по плечу. Этот
шотландец счастливо сочетал в себе способности абстрактного мышления с
умением живо рассказывать о конкретных вещах. Энциклопедическую
ученость - с исключительной добросовестностью и научной честностью.
Умение использовать идеи других ученых - с большой самостоятельностью и
критичностью мысли. Известную научную и гражданскую смелость - с
профессорской уравновешенностью и систематичностью.

Но самое главное состоит в том, что Смит, выражая интересы растущей
промышленной буржуазии, ни в коем случае не был ее безусловным
апологетом. Он не только субъективно стремился к научному беспристрастию
и независимости суждений, но в большой мере добился этого. Такие
качества позволили ему создать систему научной политической экономии. По
выражению Маркса, "это была попытка проникнуть во внутреннюю физиологию
буржуазного общества". Книга Смита - значительный памятник человеческой
культуры, вершина экономической мысли XVIII в. Как известно, английская
политическая экономия, созданная главным образом трудами Смита и
Рикардо, явилась одним из источников марксизма.

Шотландия

Стало уже общим местом, что политическая экономия Смита может быть
понята лишь с учетом того, что он был шотландец, и притом типичный, с
ярко выраженным национальным характером.

"Шотландцы - не англичане, отнюдь" - так начинает биографию другого
великого шотландца, первооткрывателя пенициллина Александра Флеминга,
французский писатель Андре Моруа. Что же такое шотландский национальный
характер? На этот вопрос не так легко ответить, особенно если попытаться
отделить реальность от бездны традиционных представлений, вымыслов и
насмешек по поводу шотландцев, которая накопилась за столетия в
фольклоре их южных соседей - англичан. Считается, что этот небольшой
народ (во времена Смита шотландцев было около полутора миллионов)
отличается трудолюбием, бережливостью и расчетливостью. Считается, что
шотландцы трезвы, молчаливы и деловиты. Считается, наконец, что они
склонны порассуждать на отвлеченные темы, "помудрствовать".

Вероятно, все это в какой-то мере соответствует действительности. Но
едва ли так можно объяснить характер Смита и особенности его взглядов.
Влияние Шотландии на него, очевидно, глубже и сложнее. Оно определяется
не только довольно плоской абстракцией национального характера, но и
конкретным положением страны и народа во времена Смита.

Несколько столетий шотландцы вели упорные войны с Англией. В 1603 г.
шотландский король Иаков (Джемс) VI Стюарт стал также английским королем
Иаковом I и объединил под властью английской короны обе части острова.
Эта уния была, однако, во многом лишь формальной: экономически Англия и
Шотландия развивались почти независимо. Продолжалась и борьба, в течение
XVII в. шотландцы несколько раз брались за оружие. Эта борьба имела
наряду с национальной также религиозную окраску, что придавало ей особое
ожесточение. В Англии после реставрации монархии Стюартов в 1660 г. была
восстановлена государственная англиканская церковь, а пуританские
(пресвитерианские) течения подвергались гонениям. В Шотландии, напротив,
подавляющая часть населения придерживалась пресвитерианства и
отказывалась признавать англиканских епископов.

При королеве Анне в 1707 г. была наконец заключена государственная уния.
Это было в интересах английских и шотландских промышленников, купцов и
богатых фермеров, влияние которых к этому времени заметно усилилось.
Были сняты таможенные барьеры между обеими странами, расширился сбыт
шотландского скота в Англию, глазговские купцы получили доступ к
торговле с английскими колониями в Америке. Ради этих благ шотландская
буржуазия готова была слегка поступиться патриотизмом: в новом
Соединенном королевстве Шотландия неизбежно должна была играть
подчиненную роль. Напротив, шотландские аристократы были в своем
большинстве против унии. Опираясь на верных им воинственных горцев,
которые жили еще при феодальных порядках с пережитками родового строя,
они несколько раз поднимали восстания. Однако население экономически
более развитой равнинной Шотландии их не поддерживало, и восстания
каждый раз кончались неудачей. События этой эпохи изображены в известных
исторических романах Вальтера Скотта "Пуритане", "Черный карлик", "Роб
Рой", "Уэйверли". (Кстати сказать, юный Вальтер Скотт был знаком со
Смитом в последние годы его жизни и оставил несколько рассказов о Смите,
ценных своими деталями).

После унии в Шотландии началось значительное экономическое развитие,
хотя некоторые отрасли страдали от английской конкуренции, а другие - от
еще сохранившихся феодальных порядков. Особенно быстро рос город и порт
Глазго, вокруг которого возникал целый промышленный район. Наличие
дешевой рабочей силы из сельских и горных районов и широких рынков сбыта
в Шотландии, Англии и Америке способствовали росту промышленности.
Крупные землевладельцы и богатые фермеры-арендаторы начали вводить
улучшения в сельском хозяйстве. За 70 лет, между унией 1707 г. и
публикацией "Богатства народов" в 1776 г., Шотландия резко изменилась.
Правда, экономический прогресс затронул почти исключительно равнинную
Шотландию. Но именно здесь, в треугольнике между городами Керколди,
Глазго и Эдинбургом, прошла почти вся жизнь Смита.

Ко времени зрелости Смита экономика неразрывно связала судьбу Шотландии
с судьбами Англии; складывалась единая буржуазная нация. Для Смита,
который смотрел на все с точки зрения развития производительных сил и
"богатства нации", это было особенно очевидно. Что касается шотландского
патриотизма, то он принял у него, как и у многих просвещенных
шотландцев, "культурный", эмоциональный, но не политический характер.

Влияние церкви и религии на общественную жизнь и науку постепенно
уменьшалось. Церковь утратила контроль над университетами. Шотландские
университеты отличались от Оксфорда и Кембриджа духом свободомыслия,
большой ролью светских паук и практическим уклоном. В этом отношении
особенно выделялся Глазговский университет, где учился и преподавал
Смит. Рядом с ним работали и были его друзьями изобретатель паровой
машины Джемс Уатт и один из основоположников современной химии Джозеф
Блэк. Примерно в 50-х годах Шотландия вступает в полосу большого
культурного подъема, который обнаруживается в разных областях науки и
искусства. Блестящая когорта талантов, которую дала на протяжении
полувека маленькая Шотландия, выглядит очень внушительно. Кроме
названных в нее входят экономист Джемс Стюарт и философ Давид Юм
(последний был ближайшим другом Смита), историк Уильям Робертсон,
социолог и экономист Адам Фергюсон. Смит был хорошо знаком с такими
людьми, как геолог Джемс Хаттон, прославленный врач Уильям Хантер,
архитектор Роберт Адам. Значение всех этих людей и их трудов выходило не
только далеко за пределы Шотландии, но и за пределы Британии.

Такова была среда, атмосфера, в которой вырос талант Смита. Разумеется,
Смит отнюдь не был только плодом шотландской культуры, а его
экономические наблюдения выходили далеко за пределы Шотландии.
Английская наука и культура, прежде всего английская философская и
экономическая мысль, сформировали его не менее чем чисто шотландские
влияния. В практическом смысле вся его книга направлена на то, чтобы
оказать определенное (антимеркантилистское) влияние на экономическую
политику Соединенного королевства, лондонского правительства. Наконец,
надо отметить еще одну линию влияний - французскую. В Шотландии,
связанной со времен Марии Стюарт традиционными узами с Францией, влияние
французской культуры чувствовалось сильнее, чем в Англии. Смит хорошо
знал сочинения Монтескье и Вольтера, восторженно приветствовал первые
работы Руссо и тома "Энциклопедии".

Профессор Смит

Адам Смит родился в 1723 г. в маленьком городке Керколди, близ
Эдинбурга. Его отец, таможенный чиновник, умер за несколько месяцев до
рождения сына. Адам был единственным ребенком молодой вдовы, и она
посвятила ему всю жизнь. Мальчик рос хрупким и болезненным, сторонясь
шумных игр сверстников. Семья жила небогато, но и настоящей нужды не
знала. К счастью, в Керколди была хорошая школа и учитель, не
забивавший, по примеру многих, головы детей только цитатами из библии и
латинскими спряжениями. Кроме того, Адама с детства окружали книги.
Таковы были первые зачатки той необъятной учености, которая отличала
Смита.

Правда, Смит не получил, по понятным причинам, такого блестящего
образования, как аристократ Тюрго. Он,в частности, никогда не имел
хорошего учителя французского языка и так и не научился как следует
говорить на нем, хотя читал свободно. Древние языки, без которых в XVIII
в. нельзя было обойтись образованному человеку, он в значительной мере
осваивал уже в университете (особенно древнегреческий).

Очень рано, в 14 лет (это было в обычаях того времени), Смит поступил в
Глазговский университет. После обязательного для всех студентов класса
логики (первого курса) он перешел в класс нравственной философии, выбрав
тем самым гуманитарное направление. Впрочем, он занимался также
математикой и астрономией и всегда отличался изрядными познаниями в этих
областях. К 17 годам Смит имел среди студентов репутацию ученого и
несколько странного малого. Он мог вдруг глубоко задуматься среди шумной
компании или начать говорить с самим собой, забыв, об окружающих. Эти
маленькие странности остались у него на всю жизнь. Успешно окончив в
1740 г. университет, Смит получил стипендию на дальнейшее обучение в
Оксфордском университете. Стипендия выплачивалась из наследства одного
богача-благотворителя. В Оксфорде он почти безвыездно провел шесть лет.
С удивлением обнаружил Смит, что в прославленном университете почти
ничему не учат и не могут научить. Невежественные профессора, почти все
англиканские священники, занимались лишь интригами, политиканством и
слежкой за студентами. Через 30 с лишним лет, в "Богатстве народов",
Смит свел с ними счеты, вызвав взрыв их ярости. Он писал, в частности:
"В Оксфордском университете большинство профессоров в течение уже многих
лет совсем отказалось даже от видимости преподавания".

Профессора и надзиратели тщательно следили за чтением студентов, изгоняя
вольнодумные книги. Жизнь Смита в Оксфорде была тяжелой, и он всегда
вспоминал свой второй университет с ненавистью. Он тосковал и к тому же
часто болел. Опять его единственными друзьями были книги. Круг чтения
Смита был очень широк, но никакого особого интереса к экономической
науке он в то время еще не проявлял.

Бесплодность дальнейшего пребывания в Англии и политические события
(восстание сторонников Стюартов в 1745-1746 гг.) заставили Смита летом
1746 г. уехать в Керколди, где он прожил два года, продолжая заниматься
самообразованием. В свои 25 лет Адам Смит поражал эрудицией и глубиной
знаний в самых различных областях. Во время одной из своих поездок в
Эдинбург он произвел столь сильное впечатление на Генри Хьюма (позже -
лорд Кеймс), богатого помещика и мецената, что тот предложил
организовать для молодого ученого цикл публичных лекций по английской
литературе. В дальнейшем тематика его лекций, имевших значительный
успех, изменилась. Их основным содержанием стало естественное право; это
понятие включало в XVIII в. не только юриспруденцию, но и политические
учения, социологию, экономику. Первые проявления специального интереса
Смита к политической экономии также относятся к этому времени.

Видимо, в 1750-1751 гг. он уже высказывал основные идеи экономического
либерализма. Во всяком случае, в 1755 г. он писал, особо оговариваясь,
что эти мысли восходят к его лекциям в Эдинбурге: "Человек обычно
рассматривается государственными деятелями и прожектерами (т. е.
политиками.- А. А.) как некий материал для политической механики.
Прожектеры нарушают естественный ход человеческих дел, надо же
предоставить природу самой себе и дать ей полную свободу в преследовании
ее целей и осуществлении ее собственных проектов... Для того чтобы
поднять государство с самой низкой ступени варварства до высшей ступени
благосостояния, нужны лишь мир, легкие налоги и терпимость в управлении;
все остальное сделает естественный ход вещей. Все правительства, которые
насильственно направляют события иным путем или пытаются приостановить
развитие общества, противоестественны. Чтобы удержаться у власти, они
вынуждены осуществлять угнетение и тиранию".

Это язык прогрессивной буржуазии XVIII в. с ее строгим отношением к
государству, еще далеко не сбросившему полностью свою феодальную шкуру.
В отрывке чувствуется мужественный, энергичный стиль, характерный для
Смита. Это уже тот самый Смит, который в "Богатстве народов" с гневным
сарказмом коснется "того коварного и хитрого создания, в просторечии
называемого государственным деятелем или политиком, решения которого
определяются изменчивыми и преходящими моментами". Думается, здесь не
только отрицательное отношение буржуазного идеолога к тогдашнему
государству, но и просто глубокая неприязнь интеллигента-демократа к
бюрократам и политиканам.

В 1751 г. Смит переехал в Глазго, чтобы занять там место профессора в
университете. Сначала он получил кафедру логики, а потом - нравственной
философии, т. е. практически общественных наук. В Глазго Смит прожил 13
лет, регулярно проводя 2-3 месяца в году в Эдинбурге. В старости он
писал, что это был счастливейший период его жизни. Он жил в хорошо
знакомой ему и близкой среде, пользуясь уважением профессоров, студентов
и видных горожан. Он мог беспрепятственно работать, и от него многого
ждали в науке. У него появился круг друзей, и он начал приобретать те
характерные черты британца-холостяка и "клабмена" (клубного человека),
которые сохранились у него до конца дней.

Как в жизни Ньютона и Лейбница, в жизни Смита женщина не играла никакой
заметной роли. Сохранились, правда, смутные и недостоверные сведения,
что он дважды - в годы жизни в Эдинбурге и в Глазго - был близок к
женитьбе, но оба раза все по каким-то причинам расстроилось. Однако это,
по-видимому, не нарушило его душевного равновесия. По крайней мере,
никаких следов такого нарушения невозможно найти ни в его переписке
(кстати, всегда скудной), ни в воспоминаниях современников.

Его дом всю жизнь вели мать и кузина - старая дева. Смит пережил мать
только на шесть лет, а кузину - на два года. Как записал один приезжий,
посетивший Смита, дом был "абсолютно шотландский". Подавалась
национальная пища, соблюдались шотландские традиции и обычаи. Этот
привычный жизненный уклад стал для него необходим. Он не любил надолго
уезжать из дому и стремился скорее вернуться. Как истый шотландец, он
любил красочные народные песни, пляски и поэзию. Однажды он изумил
гостя-француза своим энтузиазмом на конкурсе народных музыкантов и
танцоров. Одним из его последних заказов на книги было несколько
экземпляров только что вышедшего первого томика стихов Роберта Бернса.
Читателю будет, вероятно, интересно узнать, что великий шотландский поэт
в свою очередь высоко ценил Смита. В письме другу от 13 мая 1789 г.
Берне говорит: "Маршалл с его Йоркширом и особенно этот исключительный
человек Смит со своим "Богатством народов" достаточно занимают мой
досуг. Я не знаю ни одного человека, который обладал бы половиной того
ума, который обнаруживает Смит в своей книге. Я очень хотел бы узнать
его мысли насчет нынешнего состояния нескольких районов мира, которые
являются или были ареной больших изменений после того, как его книга
была написана". В переписке Бернса есть также ссылки на другие работы
Смита.

В 1759 г. Смит опубликовал свой первый большой научный труд - "Теорию
нравственных чувств". Хотя книга об этике была для своего времени
прогрессивным произведением, достойным эпохи и идей Просвещения, ныне
она важна главным образом лишь как этап становления философских и
экономических идей Смита. Он выступил против христианской морали,
основанной на страхе перед загробной карой и обещании райского
блаженства. Видное место в его этике занимает антифеодальная идея
равенства. Каждый человек от природы равен другому, поэтому принципы
морали должны применяться одинаково ко всем.

Но Смит исходил из абсолютных, "естественных" законов поведения людей и
весьма смутно представлял себе, что этика определяется в своей основе
социально-экономическим строем данного общества. Поэтому, отвергнув
религиозную мораль и идеалистическое "врожденное нравственное чувство",
он поставил на их место другой абстрактный принцип - "принцип симпатии".
Он думал объяснить все чувства и поступки человека по отношению к другим
людям его способностью "влезать в их шкуру", силой воображения ставить
себя на место других людей и чувствовать за них. Как бы талантливо и
порой остроумно ни разрабатывалась эта идея, она не могла стать основой
научной материалистической этики. Смитова "Теория нравственных чувств"
не пережила XVIII в. Не она обессмертила имя Смита, а, напротив, слава
автора "Богатства народов" предохранила ее от полного забвения.

Между тем уже в ходе работы над "Теорией" направление научных интересов
Смита заметно изменилось. Он все глубже и глубже занимался политической
экономией. К этому его толкали не только внутренние склонности, но и
внешние факторы, запросы времени. В торгово-промышленном Глазго
экономические проблемы особенно властно вторгались в жизнь. В Глазго
существовал своеобразный клуб политической экономии, организованный
богатым и просвещенным мэром города. На еженедельных собраниях деловых
людей и университетских профессоров не только хорошо ели и пили, но и
толковали о торговле и пошлинах, заработной плате и банковом деле,
условиях аренды земли и колониях. Скоро Смит стал одним из виднейших
членов этого клуба. Знакомство и дружба с Юмом также усилили интерес
Смита к политической экономии.

В конце прошлого века английский ученый-экономист Эдвин Кэннан обнаружил
и опубликовал важные материалы, бросающие свет на развитие идей Смита.
Это были сделанные каким-то студентом Глазговского университета, затем
слегка отредактированные и переписанные записи лекций Смита. Судя по
содержанию, эти лекции читались в 1762-1763 гг.

Из этих лекций прежде всего ясно, что курс нравственной философии,
который читал Смит студентам, превратился к этому времени, по существу,
в курс социологии и политической экономии. Он высказывал ряд
замечательных материалистических мыслей, например: "До тех пор, пока нет
собственности, не может быть и государства, цель которого как раз и
заключается в том, чтобы охранять богатство и защищать имущих от
бедняков". В чисто экономических разделах; лекций можно легко различить
зачатки идей, получивших развитие в "Богатстве народов".

В 30-х годах XX столетия была сделана другая любопытная находка:
набросок первых глав "Богатства народов". Английские ученые датируют
этот документ 1763 г. Здесь тоже имеется ряд важных идей будущей книги:
роль разделения труда, понятие производительного и непроизводительного
труда и т. д. Некоторые вещи здесь даже особо заострены. О положении
рабочих в капиталистическом обществе Смит пишет: "Бедный работник,
который как бы тащит на своих плечах все здание человеческого общества,
находится в самом низшем слое этого общества. Он придавлен всей его
тяжестью и точно ушел в землю, так что его даже и не видно на
поверхности". В этих работах содержится также весьма острая критика
меркантилизма и обоснование laissez faire.

Таким образом, к концу своего пребывания в Глазго Смит уже был глубоким
и оригинальным экономическим мыслителем. Но он еще не был готов к
созданию своего главного труда. Трехлетняя поездка во Францию (в
качестве воспитателя юного герцога Баклю) и личное знакомство с
физиократами завершили его подготовку.

Смит во Франции

Через полвека после описываемых событий Жан Батист Сэи расспрашивал
старого Дюпона о подробностях пребывания Смита в Париже в 1765-1766 гг.
Дюпон отвечал, что Смит бывал в "антресольном клубе" доктора Кенэ.
Однако на сборищах физиократов он сидел смирно и больше молчал, так что
в нем нельзя было угадать будущего автора "Богатства народов". Аббат
Морелле, ученый и писатель, с которым шотландец подружился в Париже, в
своих мемуарах рассказывает о Смите, что "месье Тюрго... высоко ценил
его талант. Мы виделись с ним много раз. Он был представлен у Гельвеция.
Мы говорили о теории торговли, о банках, государственном кредите и
многих вопросах большого сочинения, которое он замышлял". Из писем
известно также, что Смит сблизился с математиком и философом д'Аламбером
и великим борцом против невежества и суеверий бароном Гольбахом.
Выходит, он не только молчал, но иногда и говорил.

До Парижа Смит и его воспитанник герцог Баклю провели полтора года в
Тулузе и несколько месяцев в Женеве. Смит посетил Вольтера в его
поместье в окрестностях Женевы и имел с ним несколько бесед. Он считал
Вольтера величайшим из живущих французов и не разочаровался в нем.

Можно сказать, что Смит попал во Францию как раз вовремя. С одной
стороны, он уже был достаточно сложившимся и зрелым ученым и человеком,
чтобы не подпасть под влияние физиократов (это случилось со многими
умными иностранцами, не исключая Франклина). С другой стороны, его
система еще полностью не сложилась у него в голове: поэтому он оказался
способным воспринять полезное влияние Кенэ и Тюрго.

Вопрос о зависимости Смита от физиократии, и особенно от Тюрго, имеет
долгую историю. Еще Дюпон де Немур однажды довольно неосмотрительно
заявил, что главные идеи "Богатства народов" заимствованы у его друга и
покровителя. Во второй половине XIX в. по этому вопросу возникла
довольно большая литература. Поэтому открытие профессором Кэннаном
глазговских лекций Смита было не только его личным успехом, но в
некотором роде утверждением британского патриотизма: было доказано, что
многие основные теоретические идеи Смита сложились до его поездки во
Францию и до расцвета физиократии.

Впрочем, для доказательства независимости и заслуг Смита не требовалось
этого открытия. Маркс показал действительное соотношение системы
физиократов и Смита (в особенности в первых главах "Теорий прибавочной
стоимости"), еще не зная хронологии его работ. Смит глубже проник во
внутреннюю физиологию буржуазного общества. Идя в русле английской
традиции, Смит построил свою экономическую теорию на фундаменте трудовой
теории стоимости, тогда как физиократы вообще не имели, в сущности,
теории стоимости. Это позволило ему сделать по сравнению с физиократами
важнейший шаг вперед, сказав, что всякий производительный труд создает
стоимость, а отнюдь не только земледельческий. Смит имеет более ясное,
чем физиократы, представление о классовой структуре буржуазного
общества. Правда, Тюрго, как мы видели, высказал по этому поводу
замечательные мысли, но у него это только наброски, эскизы, а у Смита -
большое, тщательно отработанное полотно.

Вместе с тем есть области, в которых физиократы стояли выше, чем Смит.
Это в особенности касается гениальных идей Кенэ о механизме
капиталистического воспроизводства.

Смит вслед за физиократами считал, что капиталисты могут накоплять
только ценой лишений, воздержания, отказа от потребления. Но у
физиократов было при этом по крайней мере то логическое основание, что,
по их мнению, капиталистам "не из чего" накоплять, так как промышленный
труд "бесплоден". У Смита нет даже этого оправдания. Смит
непоследователен в своем тезисе о равноправии, экономической
равноценности всех видов производительного труда. Он явно не мог
избавиться от представления, что земледельческий труд с точки зрения
создания стоимости все-таки заслуживает предпочтения: здесь, мол, вместе
с человеком "работает" сама природа. Эта ошибка Смита вызвала протест со
стороны Рикардо.

Отношение Смита к физиократам было совершенно иным, чем к меркантилизму.
В меркантилистах он видел идейных противников и, при всей своей
профессорской сдержанности, не жалел для них критических резкостей
(иногда даже неразумных). В физиократах он видел в общем союзников и
друзей, идущих к той же цели несколько иной дорогой. Вывод его в
"Богатстве народов" гласит, что "изложенная теория, при всех ее
несовершенствах, пожалуй, ближе всего подходит к истине, чем какая-либо
другая теория политической экономии, до сих пор опубликованная". В
другом месте он пишет, что физиократия по крайней мере "никогда не
причиняла и, вероятно, не причинит ни малейшего вреда ни в одной части
земного шара".

Последнее замечание можно принять за шутку. Так шутит Адам Смит: почти
незаметно, сохраняя невозмутимую серьезность. В "Теории нравственных
чувств" есть такая шутка: потерю человеком ноги надо несомненно признать
гораздо более тяжелой бедой, чем потеря любовницы; однако второе стало в
литературе предметом многих отличных трагедий, тогда как из первого
трагедии при всем желании не сделаешь. Он был, видимо, таков и в жизни.
Однажды в Глазго на торжественном обеде в университете сосед по столу,
приезжий из Лондона, с удивлением спросил его: почему все с таким
почтением обращаются к одному присутствующему молодому человеку, хотя он
явно не блестящего ума. Смит ответил: "Мы знаем это, но дело в том, что
он - единственный лорд в нашем университете". Сосед, вероятно, так и не
понял, была это шутка или нет.

Франция присутствует в книге Смита не только в идеях, прямо ли, косвенно
ли связанных с физиократией, но и в великом множестве разных наблюдений
(включая личные), примеров и иллюстраций. Общий тон всего этого
материала критический. Для Смита Франция с ее феодально-абсолютистским
строем и оковами для буржуазного развития - самый яркий пример
противоречия фактических порядков идеальному "естественному порядку".
Нельзя сказать, что в Англии все хорошо, но в общем и целом ее строй
гораздо больше приближается к "естественному порядку" с его свободой
личности, совести и - главное - предпринимательства.

Что означали три года во Франции для Смита лично, в человеческом смысле?
Во-первых, резкое улучшение его материального положения. По соглашению с
родителями герцога Баклю он должен был получать 300 фунтов в год не
только во время путешествия, но в качестве пенсии до самой смерти. Это
позволило Смиту следующие 10 лет работать только над его книгой; в
Глазговский университет он уже не вернулся. Во-вторых, все современники
отмечали изменение в характере Смита: он стал собраннее, деловитее,
энергичнее и приобрел известный навык в обращении с различными людьми, в
том числе и сильными мира сего. Впрочем, светского лоска он не приобрел
и остался в глазах большинства знакомых чудаковатым и рассеянным
профессором. Рассеянность Адама Смита скоро срослась с его славой и для
обывателей стала ее составной частью.

"Экономический человек"

Смит провел в Париже около года -с декабря 1765 г. по октябрь 1766 г.
Поскольку центрами умственной жизни Парижа были литературные салоны, там
он в основном и общался с философами. "Антресольный клуб" в Версале
составлял в этом смысле исключение. Он был сразу же введен в большой
салон мадам Жоффрен, но особенно любил бывать у мадемуазель Леспинасс,
подруги д'Аламбера, где собирался более узкий и интимный круг друзей.
Нередко посещал он и дома богачей-философов Гельвеция и Гольбаха,
являвшиеся своего рода штаб-квартирами энциклопедистов.

Смит всегда любил театр, хотя в Шотландии пуританская церковь почти не
допускала это "богопротивное зрелище". Особенно ценил он французскую
классическую трагедию. Его гидом по парижским театрам была мадам
Риккобони, писательница и в прошлом актриса, друг многих философов. От
нее он получил при отъезде рекомендательное письмо в Лондон к
знаменитому актеру и режиссеру Давиду Гаррику, который незадолго до
этого побывал в Париже. Письмо наполнено похвалами уму и остроумию
Смита. Это могло бы быть преувеличением и лестью, если бы не повторялось
в другом письме, которое мадам Риккобони вскоре послала Гаррику почтой.
Впоследствии Смит был довольно хорошо знаком с Гарриком.

При всем том Смит, конечно, вовсе не занимал в парижских салонах такого
места, которое в течение трех предыдущих лет занимал его друг Юм, а
через 10 лет - Франклин. Смит не был создан, чтобы блистать в обществе,
и хорошо сознавал это.

Можно думать, что особое значение для Смита имело знакомство с
Гельвецией, человеком большого личного обаяния и замечательного ума. В
своей философии Гельвеции, стремясь освободить этику от
церковно-феодальных оков, объявил эгоизм естественным свойством человека
и фактором прогресса общества. Новая, в сущности буржуазная, этика
строилась на своекорыстном интересе, на естественном стремлении каждого
к своей выгоде, ограничиваемом только таким же стремлением других людей.
Гельвеции сравнивал роль своекорыстного интереса в обществе с ролью
всемирного тяготения в природе. С этим связана идея природного равенства
людей: каждому человеку, независимо от рождения и положения, должно быть
предоставлено равное право преследовать свою выгоду, и от этого выиграет
все общество.

Такие идеи были близки Смиту. Они не были новы для него: нечто схожее он
воспринял от философов Локка и Юма и из парадоксов Мандевиля. Но
конечно, яркость аргументации Гельвеция оказала на него особое влияние.
Смит развил эти идеи и применил их к политической экономии. Созданное
Смитом представление о природе человека и соотношении человека и
общества легло в основу взглядов классической школы. Понятие homo
oeconomicus (экономический человек) возникло несколько позже, но его
изобретатели опирались на Смита. Знаменитая формулировка о "невидимой
руке", может быть, является чаще всего цитируемым местом из "Богатства
народов".

Что такое "экономический человек" и "невидимая рука"?

Ход мыслей Смита можно представить себе примерно так. Главным мотивом
хозяйственной деятельности человека является своекорыстный интерес. Но
преследовать свой интерес человек может, только оказывая услуги другим
людям, предлагая в обмен свой труд и продукты труда. Так развивается
разделение труда. Люди помогают друг другу и одновременно способствуют
развитию общества, хотя каждый из них - эгоист и печется только о своих
интересах. Естественное стремление людей улучшать свое материальное
положение - это такой мощный стимул, что, если ему предоставить
действовать без помехи, он сам собой способен привести общество к
благосостоянию. Более того, как говорится, гони природу в дверь - она
войдет в окно: этот стимул даже способен "преодолеть сотни досадных
препятствий, которыми безумие человеческих законов так часто затрудняет
его деятельность...". Здесь Смит резко выступает против меркантилизма,
ограничивающего "естественную свободу" человека - свободу продавать и
покупать, нанимать и наниматься, производить и потреблять.

Каждый отдельный человек стремится использовать свой капитал (как видим,
речь, в сущности, идет не просто о человеке, а о капиталисте) так, чтобы
продукт его обладал наибольшей стоимостью. Обычно он и не думает при
этом об общественной пользе и не сознает, насколько содействует ей. Он
имеет в виду лишь собственный интерес, но "в этом случае, как и во
многих других, он невидимой рукой (подчеркнуто мной.- А. А.)
направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения...
Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным
образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно
стремится делать это".

Не связано ли это понятие о "невидимой руке" с каким-то высшим,
всезнающим и творящим благо существом, короче говоря, с богом?
Американский ученый Джекоб Вайнер провел интересное исследование текста
"Теории нравственных чувств" и "Богатства народов" с этой точки зрения и
установил следующее. В своей первой книге Смит тоже исходит из наличия в
мире естественной гармонии, но там эта гармония поддерживается высшей
силой, которую Смит называет по-разному: "великий Кормчий Природы",
"Творец Природы", "Провидение" и попросту "Бог". В "Богатстве народов"
бог под собственным именем и под всеми своими псевдонимами совершенно
исчезает. Там есть одно лишь упоминание о боге, которое, как замечает
Вайнер, никак не могло порадовать теологов. Смит говорит, что ранее
суеверие приписывало явления природы вмешательству богов, но позже наука
нашла им естественное объяснение.

"Невидимая рука" - это стихийное действие объективных экономических
законов. Эти законы действуют помимо воли людей и часто против их воли.
Введя в такой форме в науку понятие об экономическом законе, Смит сделал
важный шаг вперед. Этим он, по существу, поставил политическую экономию
на научную основу. Условия, при которых наиболее эффективно
осуществляется благотворное действие своекорыстного интереса и стихийных
законов экономического развития, Смит называл естественным порядком. У
Смита и у последующих поколений политико-экономов это понятие имеет как
бы двойной смысл. С одной стороны, это принцип и цель экономической
политики, т. е. политики laissez faire (см. ниже), с другой - это
теоретическая конструкция, "модель" для изучения экономической
действительности.

В физике как полезнейшие орудия познания природы применяются абстракции
идеального газа и идеальной жидкости. Реальные газы и жидкости не ведут
себя "идеально" или ведут себя так лишь при некоторых определенных
условиях. Однако имеет большой смысл абстрагироваться от этих нарушений,
чтобы изучать явления "в чистом виде". Нечто подобное представляет собой
в политической экономии абстракция "экономического человека" и свободной
(совершенной) конкуренции. Реальный человек не может быть сведен к
своекорыстному интересу. Точно так же при капитализме никогда не было и
не может быть абсолютно свободной конкуренции. Однако наука не смогла бы
изучать массовидные экономические явления и процессы, если бы она не
делала известных допущений, которые упрощают, моделируют бесконечно
сложную и разнообразную действительность, выделяют в ней важнейшие
черты. С этой точки зрения абстракция "экономического человека" и
свободной конкуренции была вполне оправданной и сыграла важнейшую роль в
экономической науке. В особенности соответствовала она реальности
капитализма XVIII и XIX столетий.

Приведем два примера из марксистской экономической теории.

Закон стоимости действует в товарном хозяйстве, основанном на частной
собственности, как стихийный регулятор и двигатель производства. Если,
например, данный товаропроизводитель уменьшает, благодаря каким-то
техническим нововведениям, рабочее время, которое он затрачивает на
выпуск единицы товара, то снижается индивидуальная стоимость этого
товара. Но общественная стоимость, которая определяется средними
общественными затратами рабочего времени, при прочих равных условиях не
меняется. Наш искусный товаропроизводитель будет продавать каждую
единицу своего товара по прежней цене, определяемой в принципе
общественной стоимостью, и получать дополнительный доход, поскольку,
скажем, за рабочий день он производит на 25% больше единиц товара, чем
остальные. Очевидно, товаропроизводители-конкуренты постараются перенять
новую технику. Таков в своей первооснове механизм "стимулирования
технического прогресса". Результатом действия описанных стихийных
факторов, независимых от воли людей, будет уменьшение общественно
необходимых затрат труда на единицу товара и снижение общественной
стоимости. Нетрудно видеть, что каждый товаропроизводитель действует
здесь как "экономический человек", стремясь максимизировать свой доход,
а условия, в которых происходит действие,- это условия свободной
конкуренции.

Другой пример - образование средней нормы прибыли в условиях капитализма
свободной конкуренции. Немыслимо, чтобы в течение сколько-нибудь
длительного времени норма прибыли в разных отраслях предпринимательства
была существенно различной. Объективной необходимостью является
уравнение нормы прибыли. Механизм, который обеспечивает это уравнение,
заключается в межотраслевой конкуренции и переливе капитала из отраслей
с более низкой нормой прибыли в отрасли с более высокой нормой.
Опять-таки ясно, что капиталист здесь рассматривается лишь с одной
стороны - как воплощение стремления к прибыли. Условие о неограниченной
возможности перелива капитала равнозначно условию о свободной
конкуренции. Разумеется, в действительности всегда были факторы,
ограничивающие свободу перелива капитала, и Маркс их хорошо знал. Но эти
факторы должны быть введены в модель лишь после того, как она
рассмотрена "в идеальном виде".

Капиталист, по выражению Маркса, есть персонифицированный капитал. Иначе
говоря, для политической экономии не могут иметь значение личные
свойства каждого отдельного капиталиста. Для науки он интересен лишь
потому и постольку, поскольку в нем выражаются общественные отношения
капитала. Маркс говорит о капиталисте: "...движущим мотивом его
деятельности являются не потребление и потребительная стоимость, а
медовая стоимость и ее увеличение. Как фанатик увеличения стоимости, он
безудержно понуждает человечество к производству ради производства,
следовательно к развитию общественных производительных сил и к созданию
тех материальных условий производства, которые одни только могут стать
реальным базисом более высокой общественной формы, основным принципом
которой является полное и свободное развитие каждого индивидуума. Лишь
как персонификация капитала капиталист пользуется почетом".

Если внимательно присмотреться, здесь ощутимо некоторое родство с
изложенными выше мыслями Смита. Но вывод, как видим, совершенно иной. У
Смита капиталист, преследуя свою выгоду, бессознательно укрепляет
капитализм. У Маркса он, действуя в общем таким же образом, не только
развивает производительные силы капитализма, но и объективно готовит его
закономерный конец. С этим связано и другое принципиальное отличие.
Маркс рассматривает человека с позиции своего исторического материализма
как продукт "длительного общественного развития. Этот человек как объект
политической экономии существует лишь в рамках данного конкретного
классового общества и действует в соответствии с его законами. Для Смита
же его homo oeconomicus - выражение вечной и естественной человеческой
природы. Это не продукт развития, а скорее его исходный пункт.

Концепцией "экономического человека" Смит поставил вопрос колоссальной
теоретической и практической важности: о мотивах и стимулах
хозяйственной деятельности человека. И он дал плодотворный и глубокий
для своего времени ответ на этот вопрос, если иметь в виду, что под его
"естественным" человеком скрывался действительный человек буржуазного
общества.

С проблемой мотивов и стимулов столкнулся и социализм, став из научной
теории социально-экономической действительностью. С крушением
капитализма, с полной ликвидацией эксплуатации человека человеком
исчезли и чисто буржуазные стимулы хозяйственной деятельности человека.
Уже Остап Бендер, как известно, убедился, что стремление стать
миллионером утратило реальную почву в социалистическом обществе.

Но чем может быть заменена страсть людей к обогащению, которая в
конечном счете, как говорил еще Адам Смит, толкает вперед
капиталистическое производство? Может быть, просто социалистическим
сознанием, трудовым энтузиазмом, патриотизмом? Ведь капиталистов нет,
заводы, фабрики и поля принадлежат народу, люди работают на себя...
Именно так рассуждали и рассуждают иные люди, считающие себя самыми
правоверными коммунистами.

Да, социализм порождает новые и мощные стимулы к труду и деятельности. В
этом его величайшее преимущество перед капитализмом. Но полагаться
только на эти новые стимулы - значило бы загубить дело социалистического
строительства. Они не появляются как по волшебству, а развиваются в ходе
глубокого социалистического преобразования общества и самих людей, их
психологии, морали, сознания. В обществе, где действует принцип
распределения по труду, материальный интерес закономерно остается
важнейшим трудовым стимулом. Разработанные на основе идей Ленина
принципы хозяйственного расчета стали главным методом социалистического
хозяйствования. Осуществляемая в настоящее время в нашей стране
экономическая реформа является развитием и углублением этих принципов в
новых условиях высокоразвитой социалистической экономики.

Политика laissez faire, или, как выражается Смит, естественной свободы,
прямо вытекает из его взглядов на человека и общество. Если
экономическая деятельность каждого человека ведет в конечном счете к
благу общества, то ясно, что эту деятельность не надо ничем стеснять.

Смит считал, что при свободе передвижения товаров и денег, капитала и
труда ресурсы общества будут использоваться самым рациональным,
оптимальным образом. Свобода конкуренции была альфой и омегой его
экономического учения. Она проходит красной нитью через все "Богатство
народов". Этот принцип Смит применял даже к врачам, университетским
профессорам и... попам. Если, мол, предоставить священникам всех
вероисповеданий и сект свободно конкурировать между собой, не давать ни
одной группе привилегий и тем более монополии, то они будут наиболее
безвредны (а это, как он намекает, и есть их наивысшая эффективность).
Из веры в благотворность своекорыстного интереса и свободы конкуренции
вытекал исторический оптимизм Смита. Он был, конечно, отражением
неизбежной победы нового буржуазного строя над феодализмом. Оптимизм
Смита не был, однако, сродни бездумной вере героя вольтеровского
"Кандида" Панглосса, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Он
слишком хорошо знал, какие мощные силы выступают против экономической
свободы.

Как и во многих других вопросах, роль Смита заключается не в том, что он
открыл принцип laissez faire, а в том, что он обосновал его с наибольшей
основательностью и систематичностью. Хотя родился этот принцип во
Франции, развить его до логического конца и положить в основу
экономической теории должен был британец. Англия, превращавшаяся в самую
развитую промышленную страну мира, была уже объективно заинтересована в
свободе торговли. Во Франции мода на физиократию была в большой мере
капризом просвещенных и либеральных аристократов и прошла очень скоро. В
Англии "мода" на Смита превратилась в символ веры буржуазии и
обуржуазившегося дворянства. Экономическая политика английского
правительства на протяжении следующего столетия была в известном смысле
осуществлением смитовой программы.

Первые шаги были сделаны еще при жизни Смита. Сохранился такой
любопытный рассказ. В последние годы жизни Смит был уже знаменит. Будучи
в 1787 г. в Лондоне, Смит приехал в дом одного знатного вельможи. В
гостиной было большое общество, включавшее премьер-министра Уильяма
Питта. Когда вошел Смит, все встали. По своей профессорской привычке он
поднял руку и сказал: "Прошу садиться, господа". Питт на это ответил:
"После вас, доктор, мы все здесь ваши ученики". Возможно, это только
легенда. Но она правдоподобна. Питт действительно провел ряд мер в
области торговли, по своему духу соответствовавших идеям "Богатства
народов". Смит нигде не формулирует свою программу по пунктам. Но это
можно без особого труда сделать. Конкретно laissez faire у Смита
означает следующее.

Во-первых, он требует отмены всех мер, ограничивающих, выражаясь
современным языком, мобильность рабочей силы. Прежде всего речь идет о
таких феодальных пережитках, как обязательное ремесленное ученичество и
закон о поселении. Ясно, что объективный смысл этого требования
заключается в обеспечении свободы действий для капиталистов. Но надо
помнить об эпохе, когда писал Смит: британский рабочий класс в то время
страдал еще не столько от капитализма, сколько от недостаточности его
развития. Поэтому требование Смита было прогрессивным и даже гуманным.

Bo-вторых, Смит выступил за полную свободу торговли землей. Он был
противником крупного землевладения и предлагал отменить законы,
препятствующие дроблению наследственных земель. Смит был за то, чтобы
земли переходили в руки собственников, способных использовать их более
экономично или склонных пускать землю в оборот. Все это направлено на
развитие капитализма в сельском хозяйстве.

В-третьих, Смит предлагал отменить остатки правительственной
регламентации промышленности и внутренней торговли. Акцизы (косвенные
налоги), которыми облагается продажа некоторых товаров на внутреннем
рынке, должны вводиться только ради бюджетных доходов, а не для
воздействия на хозяйство. В Англии уже не было пошлин, взимаемых при
перевозке товаров внутри страны. Но тем острее и актуальнее звучала эта
критика Смита для Франции.

В-четвертых, Смит подверг детальной критике всю внешнеторговую политику
Англии и разработал программу свободы внешней торговли. Это - важнейшее
его требование, и оно наиболее непосредственным образом направлено
против меркантилизма. Так родилось фритредерство, ставшее в XIX в.
знаменем английской промышленной буржуазии.

Под огонь Смита попадает весь арсенал меркантилистской политики:
стремление к обязательной активности платежного баланса, запрещение
ввоза и вывоза определенных товаров, высокие импортные пошлины, премии
за экспорт, монопольные торговые компании. Особенно резко он выступил
против английской колониальной политики, прямо заявляя, что она
диктуется не интересами нации, а интересами кучки торгашей. Смит считал
близорукой и нелепой политику удушения промышленности и ограничения торг
овли, которую Англия проводила в Ирландии и особенно в
североамериканских колониях. Он писал: "Запрещение целому народу
выделывать из продукта своего труда все то, что он может, или
затрачивать свой капитал и промышленный труд таким образом, как он
считает для себя наиболее выгодным, представляет собою явное нарушение
самых священных прав человечества".

Это опубликовано в 1776 г., когда Англия уже вела войну против
восставших колонистов. Смит относился к американскому республиканизму с
симпатией, хотя, оставаясь добрым британцем, выступал не за отделение
колоний, а за создание полностью равноправного союза между Англией и
колониями. Не менее смело высказывался он о политике грабежа и
угнетения, которую проводила Ост-Индская компания в Индии. Следует также
учесть, что Смит в своей книге написал немало язвительных и суровых слов
о церкви и системе университетского образования. Правда, в Англии он не
рисковал ни головой, ни свободой и мог особенно не опасаться тюрьмы, где
в разное время побывали иные из его французских друзей: Вольтер, Дидро,
Морелле, даже Мирабо. Но он знал, как чувствительны могут быть ненависть
и нападки англиканских попов, университетских властей и газетных писак.
Он боялся всего этого и не скрывал, что боится.

Привлекательность личности Смита состоит в том, что он, человек от
природы осторожный и опасливый, все же написал и напечатал свою смелую
книгу.

{Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов}



{Аникин В. } > Глава 10. Создатель системы: Адам Смит
------------------------------------
Богатство народов

В предыдущей главе мы несколько забежали вперед: между возвращением
Смита из Франции и выходом в свет "Богатства народов" прошло 10 лет.
Полгода Смит провел в Лондоне, выполняя обязанности своего рода
неофициального эксперта при министре финансов. Весной 1767 г. он
уединился в Керколди и прожил там почти безвыездно шесть лет, которые
целиком посвятил работе над книгой. В одном из писем он жалуется, что
однообразие жизни и чрезмерная концентрация сил и внимания на одном
предмете подрывают его здоровье. Уезжая в 1773 г. в Лондон, Смит
чувствовал себя настолько плохо, что на случай смерти счел нужным
формально передать Юму права на свое литературное наследство.

Смит думал, что едет с готовой рукописью. На самом деле ему понадобилось
еще около трех лет, чтобы закончить работу. "Богатство народов" отделено
от первых экономических опытов Смита в эдинбургских лекциях четвертью
века. Поистине, это было дело всей его жизни.

Смит имел в Керколди некоторые готовые наброски будущего сочинения, а в
голове - многие идеи, которые предстояло развить. Но кроме того, он
привез из Франции и Лондона несколько ящиков книг и продолжал заказывать
книги, живя в Керколди. По его просьбе Тюрго, в это время ставший
министром, прислал ему, например, составленный французскими авторами
справочник о налоговых системах европейских государств. Он продолжал
много читать, особенно французских авторов, изучал весьма скудные в то
время статистические отчеты, штудировал законы и практику регулирования
внешней торговли.

Смиту всю жизнь было трудно писать собственной рукой. Это одна из причин
немногочисленности и лаконизма его писем. Текст "Богатства народов", как
и других своих сочинений, Смит диктовал секретарю-писцу. Потом он правил
и обрабатывал рукопись и отдавал ее переписывать набело.

Смит обладал удивительной способностью быть незаметным человеком.
Бытописатели эпохи, оставившие подробные характеристики давно забытых и
не играющих ныне никакой роли личностей, чаще всего молчат о нем или
говорят что-нибудь между прочим. Немногим, что известно о жизни Смита в
эти годы, мы обязаны Джемсу Босуэлу, этому королю биографов, автору
знаменитой "Жизни Сэмюэла Джонсона". Босуэл боготворил Джонсона и
недолюбливал Смита. Тем не менее один его отзыв хорошо рисует характер
Смита: "Смит был человек необычайного трудолюбия, а его голова всегда
была заполнена массой всевозможных проблем". В дневниковой записи от 2
апреля 1775 г. Босуэл рассказывает, что он утром посетил Смита в
снимаемой им квартире на Саффолк-стрит и застал его за работой: он
диктовал секретарю. Смит сказал ему, что заканчивает свою работу и что
он решил "сделать книгу полной", сняв в ней ссылки на другие сочинения.
Босуэлу это послужило поводом для шутливого разговора с одним из друзей,
но в действительности здесь заключается важная проблема.

Карл Маркс писал: "Свое мудрое шотландское изречение: "если вы приобрели
немногое, то зачастую легко будет приобрести многое, но трудность
состоит в том, чтобы приобрести немногое", Адам Смит применил и к
духовному богатству и потому с мелочной заботливостью скрыл источники,
которым он обязан тем немногим, из чего он сделал поистине многое.
Неоднократно предпочитает он притуплять острие вопроса там, где резкая
формулировка заставила бы его свести счеты со своими предшественниками".

Смит умудрился даже не упомянуть в своей книге Петти, Норса, Мандевиля,
Джемса Стюарта, Тюрго - авторов, многие идеи которых он молчаливо
принял. Чем это объясняется? Можно лишь высказать некоторые соображения.
В какой-то мере это было в духе времени: сотни петитных сносок были
тогда не очень в моде, Смит, конечно, не мог предвидеть, какое место
займет его книга в экономической науке. Но он, очевидно, сознавал в
какой-то мере значение своих научных обобщений, свою роль
систематизатора экономической науки и не был чужд тщеславия. Методичный
и уравновешенный, он не любил прерывать гладкий поток изложения
ненужными (как ему казалось) ссылками и скрещивать шпаги в теоретическом
споре. Весь свой заряд критики он потратил на меркантилистов, причем был
в этой критике нередко односторонним и необъективным. Все многообразие и
богатство меркантилистской литературы он рассматривал только с точки
зрения своей системы, не умея и не желая выделять в меркантилизме
научные элементы, рациональное зерно. Осторожный и неторопливый, он не
любил резких и категорических формулировок. Никоим образом не относился
он к людям, которым, как говорит русская поговорка, ради красного словца
не жаль родного отца.

"Исследование о природе и причинах богатства народов" вышло в свет в
Лондоне в марте 1776 г. Сочинение Смита состоит из пяти книг. Основы его
теоретической системы, в которой завершены и обобщены многие идеи
английских и французских экономистов предыдущего столетия, изложены в
двух первых книгах. В первой содержится, по существу, анализ стоимости и
прибавочной стоимости, которую Смит рассматривает в конкретных формах
прибыли и земельной ренты. Вторая книга носит заглавие "О природе
капитала, его накоплении и применении". Далее мы рассмотрим эти вопросы
несколько подробнее. Остальные три книги представляют собой приложение
теории Смита отчасти к истории, а в основном к экономической политике. В
небольшой третьей книге речь идет о развитии экономики Европы в эпоху
феодализма и становления капитализма. Обширная четвертая книга - история
и критика политической экономии; восемь глав посвящены меркантилизму,
одна - физиократии. Самая большая по объему, пятая книга посвящена
финансам - расходам и доходам государства; здесь изложены взгляды Смита
на государство.

"Богатство народов" безусловно одна из самых занимательных книг в
истории политической экономии. Как заметил Уолтер Бэджгот, это не только
экономический трактат, но и "очень любопытная книга о старых временах".

Она заметно отличается от суховатых аналитических эскизов Кенэ, теорем
Тюрго и от "Принципов" Рикардо с их разреженной атмосферой глубокой
абстракции.

Смит вложил в свое сочинение огромную эрудицию, тонкую наблюдательность
и оригинальный юмор. Из "Богатства народов" можно вычитать тьму
любопытных вещей о колониях и университетах, военном деле и банках,
серебряных рудниках и контрабанде... и о многом другом. С современной
точки зрения, многое из этого едва ли имеет прямое отношение к
экономической теории. Но для Смита политическая экономия и была именно
такой почти всеобъемлющей наукой об обществе.

Основной метод исследования в политической экономии - метод логической
абстракции. Выделив в экономике ряд основных исходных категорий и связав
их принципиальными зависимостями, можно далее анализировать все более
сложные и конкретные общественные явления. Адам Смит развивал этот
научный метод. Он попытался построить свою систему, положив в основу
такие категории, как разделение труда, обмен, меновая стоимость, и идя
далее к доходам основных классов. Его многочисленные отступления и
описания можно в этом смысле рассматривать как фактические иллюстрации,
имеющие определенную доказательность и ценность. Но Смит не смог
удержаться на этом высоком уровне научного исследования. Описательство,
поверхностные представления часто захватывали его, и он оставлял свой
более глубокий аналитический подход. Эта двойственность была объективно
обусловлена эпохой и местом Смита в науке, субъективно - особенностями
его интеллекта.

Маркс в связи с этим писал: "Сам Смит с большой наивностью движется в
постоянном противоречии. С одной стороны, он прослеживает внутреннюю
связь экономических категорий, или скрытую структуру буржуазной
экономической системы. С другой стороны, он ставит рядом с этим связь,
как она дана видимым.образом в явлениях конкуренции и как она, стало
быть, представляется чуждому науке наблюдателю, а равно и человеку,
который практически захвачен процессом буржуазного производства и
практически заинтересован в нем. Оба эти способа понимания, из которых
один проникает во внутреннюю связь буржуазной системы, так сказать в ее
физиологию, а другой только описывает, каталогизирует, рассказывает и
подводит под схематизирующие определения понятий то, что внешне
проявляется в жизненном процессе, в том виде, в каком оно проявляется и
выступает наружу,- оба эти способа понимания у Смита не только
преспокойно уживаются один подле другого, но и переплетаются друг с
другом и постоянно друг другу противоречат". Далее Маркс говорит, что
двойственность Смита имеет свое оправдание, так как его задача
действительно была двоякой. Стремясь привести экономические знания в
систему, он должен был не только абстрактно анализировать внутренние
связи, но и описать буржуазное общество, подобрать номенклатуру
определений и понятий. Эта двойственность Смита, его
непоследовательность в проведении основных научных принципов имела
большое значение для дальнейшего развития политической экономии. Давид
Рикардо был, вероятно, первым, кто критиковал шотландца, защищая
Смита-аналитика от Смита-описателя. Вместе с тем на "Богатство народов"
могли опираться и те авторы, которые, в отличие от Рикардо, развивали
поверхностные, вульгарные представления Смита.

Смит имел глубокое представление о предмете политической экономии как
науки, сохраняющее свое значение до настоящего времени. Политическая
экономия имеет две стороны. Прежде всего, это наука, изучающая
объективные, существующие независимо от воли людей, законы производства,
обмена, распределения и потребления материальных благ в данном обществе.
Формулируя во введении тематику двух первых книг своего исследования,
Смит, по существу, излагает это понимание политической экономии. Он
будет рассматривать в них причины роста производительности общественного
труда, естественный порядок распределения продукта между различными
классами и группами людей в обществе, природу капитала и способы его
постепенного накопления.

Это позитивный, аналитический подход к экономической структуре общества.
Изучается то, что есть в действительности, как и почему эта
действительность развивается. Важно, что Смит видит в политической
экономии прежде всего анализ социальных проблем, отношений между
классами общества.

Но есть и другая сторона. По мнению Смита, политическая экономия должна
на основе объективного анализа решать практические задачи: обосновывать
и рекомендовать такую экономическую политику, которая могла бы
"обеспечить народу обильный доход или средства существования, а точнее,
обеспечить ему возможность добывать себе их...". Политическая экономия
должна, следовательно, вести дело к тому, чтобы в обществе действовал
порядок, создающий максимально благоприятные условия для роста
производительных сил.

Это - нормативный, практический подход. Экономист при таком подходе
пытается ответить на вопрос, что и как делать для "роста богатства".

Как правило, оба метода тесно взаимосвязаны и в любой экономической
концепции один дополняет другой. Однако, как мы увидим ниже, для многих
крупных ученых было в дальнейшем характерно преобладание либо первого,
либо второго подхода: если "школа Сэя" кичилась своим "позитивизмом",
декларативно отказывалась от нормативных рекомендаций, то Сисмонди,
напротив, видел в политической экономии прежде всего науку о том, как
преобразовать общество в желанном с его точки зрения направлении. Смит
же, со свойственной ему многогранностью, очень органично соединял оба
подхода.

--------

---

От	Администрация (И.Т.)
К	Pout (31.08.2004 21:14:44)
Дата	01.09.2004 16:28:06

Ветка для бесед в академическом стиле

---

Некоторые на форуме любят погорячее :) , но не все этот увлечение разделяют.
Кроме того у некоторых накопились личные (и идеологические) неприязни и их приходится разводить по разным веткам.

Я когда-то предлагал тем, кто не хочет беседовать на повышенных тонах, объявлять свою ветку семинаром (согласовав с администрацией), в которых несколько участников они могут объявить нежелательными. Модераторы помогут стирать постинги "нежелательных".
При этом "нежелательные в данной ветке" участники могут открыть свою ветку и в ней комментировать ту ветку, куда их не приглашают. Естественно без оскорблений, переходов на личности и других нарушений правил.

Попробуем так:
Объявляю эту ветку "Веткой для бесед в академическом стиле" и прошу всех желающих обсуждать предложенные тексты в стиле, заданном исходным материалом.
Желающие обсуждать в ином стиле, могут это сделать в ветке, начатой сообщением sef, которое я перенес из этой ветки в корень. Ее адрес:
https://vif2ne.org/nvz/forum/2/co/122956.htm
За термины типа сволочей self совершенно справедливо отключен за провоцирование флейма, по этому пути идти не надо,
Туда же переношу и сообщение Иванова (Гуревича).

---

От	Администрация (Дмитрий Кропотов)
К	Pout (31.08.2004 21:14:44)
Дата	01.09.2004 10:29:33

Сообщение в корневую ветку

---

Привет!

желательно помещать со своими мыслями, обобщениями.
Например, почему бы вам не сделать рецензию на помещенную работу?
По опыту известно, что такие большие материалы, помещенные без какого-либо комментария, вряд ли вызовут оживленную дискуссию.


Дмитрий Кропотов, www.avn-chel.nm.ru

---

От	Pout
К	Администрация (Дмитрий Кропотов) (01.09.2004 10:29:33)
Дата	01.09.2004 10:51:30

прошу прощения

---

Больше не повторится. Если нарушил правила - архивируйте.

---

От	Pout
К	Pout (31.08.2004 21:14:44)
Дата	31.08.2004 21:46:24

Жизнь и идеи мыслителей- экономистов. ч.2. От Смита к Рикардо

---

(продолжение)

Разделение труда

Смит начинает свою книгу с разделения труда, изображая его как главный
фактор роста производительности общественного труда. Само изобретение и
совершенствование орудий и машин он связывает с разделением труда. Смит
приводит свой знаменитый пример с булавочной мануфактурой, где
специализация рабочих и разделение операций между ними позволяют во
много раз увеличить производство. Далее во всей книге, как отмечает
автор предисловия к последнему русскому изданию "Богатства народов" В.
С. Афанасьев, "разделение труда является своего рода исторической
призмой, сквозь которую А. Смит рассматривает экономические процессы".
Мы уже видели, что с разделением труда у Смита связано представление об
"экономическом человеке" и мотивах хозяйственной деятельности. Отсюда же
он исходит, трактуя проблему стоимости, функции денег и многое другое.

Чтобы лучше понять это, надо еще раз вспомнить исторические условия
тогдашней эпохи и общее направление работы Смита. Центральная идея
Смита, венчающая собой столетнее развитие английской политической
экономии, состоит в том, что источником всякого богатства в натуральной
и стоимостной форме является труд. Капитал важен лишь в той мере, в
какой он дает занятие труду. Он говорит, что "богатство" общества, т. е.
объем производства и потребления продуктов зависит от двух факторов:

1) доли населения, занятого производительным трудом, и 2)
производительности труда. Смит дальновидно заметил, что несравненно
большее значение имеет второй фактор. Поставив вопрос, что определяет
производительность труда, он дал вполне закономерный для своего времени
ответ: разделение труда. Действительно, на мануфактурной стадии развития
капитализма, когда машины еще были редкостью и преобладал ручной труд,
именно разделение труда было главным фактором роста его
производительности.

Разделение труда бывает двоякого рода. Рабочие, занятые на одной
мануфактуре, специализируются на разных операциях и совместно производят
готовый продукт, к примеру те же булавки. Это один вид. Совсем другой -
разделение труда в обществе, между отдельными предприятиями и отраслями.
Скотовод выращивает скот и продает его на бойню, мясник забивает скот и
продает шкуру кожевнику, последний выделывает кожу и продает ее
сапожнику...

Смит смешивал оба эти вида разделения труда и не видел принципиального
различия: в первом случае нет купли-продажи товара, во втором - есть.
Все общество представлялось ему как бы гигантской мануфактурой, а
разделение труда - всеобщей формой экономического сотрудничества людей в
интересах "богатства народов". Это связано с общим его взглядом на
буржуазное общество, которое он считал единственно возможным,
естественным и вечным. В действительности разделение труда, которое
видел Смит, было специфически капиталистическим, что и определяло его
основные черты и следствия. Оно не просто способствовало прогрессу
общества, но развивало и усиливало вместе с тем подчинение труда
капиталу.

Двойственный в этом вопросе, как и во многих других, Смит, воспев в
начале книги хвалу капиталистическому разделению труда, изображает в
другом месте, как бы между прочим, его отрицательное влияние на
рабочего: "С развитием разделения труда занятие подавляющего большинства
тех, кто живет своим трудом, т. е. главной массы народа, сводится к
очень небольшому числу простых операций, чаще всего к одной или двум...
Его (рабочего.- А. А.) ловкость и умение в его специальной профессии
представляются, таким образом, приобретенными за счет его умственных,
социальных и военных качеств. Но в каждом развитом цивилизованном
обществе в такое именно состояние должны неизбежно впадать трудящиеся
бедняки, т. е. главная масса народа, если только правительство не
прилагает усилий для предотвращения этого". Рабочий превращается в
беспомощный придаток капитала, капиталистического производства, в то
самое, что Маркс назвал частичным рабочим.

Обращает на себя внимание последняя фраза цитаты из Смита. Она звучит
довольно неожиданно в устах безусловного сторонника laissez faire. Дело
в том, что Смит чувствует здесь опасную тенденцию капитализма: если
предоставить все естественному ходу дел, то возникает угроза вырождения
значительной части населения. Он не видит иной силы, кроме государства,
которая могла бы воспрепятствовать этому.

Изобразив разделение труда и процесс обмена товаров, Смит ставит вопрос
о деньгах, без которых регулярный обмен невозможен. В небольшой
четвертой главе он добросовестно рассказывает о природе денег и истории
их выделения из всего мира товаров как особого товара - всеобщего
эквивалента. К деньгам и кредиту Смит затем возвращается неоднократно,
но в целом эти экономические категории играют у него скромную роль. В
деньгах Смит видел лишь техническое орудие, облегчающее ход
экономических процессов, и называл их "колесом обращения". Кредит он
рассматривал лишь как средство активизации капитала и уделял ему
довольно мало внимания. Достоинством взглядов Смита было то, что он
выводил деньги и кредит из производства и видел их подчиненную роль по
отношению к производству. Но эти взгляды были вместе с тем
односторонними и ограниченными. Он недооценивал самостоятельность,
которую приобретают денежно-кредитные факторы, и их большое обратное
влияние на производство.

Первые четыре главы "Богатства народов", довольно легкие и немного
развлекательные по своему содержанию, служат своего рода введением к
центральной части учения Смита - теории стоимости. Смит переходит к ней,
заботливо попросив у читателя "внимания и терпения" ввиду "чрезвычайно
абстрактного характера" вопроса.

Трудовая стоимость

Первые критики Смита пользовались чаще всего его же методами и идеями.
Поэтому влияние Смита, в особенности сплавленное с влиянием Рикардо,
было огромно вплоть до 60-х годов XIX в. Затем положение изменилось. С
одной стороны, возник марксизм. С другой стороны, в 70-х годах появилась
и скоро стала в буржуазной науке господствующей субъективная школа в
политической экономии.

К Смиту стали относиться "строго", и первой жертвой стала, естественно,
его теория стоимости. Это произошло, разумеется, не сразу. Еще Альфред
Маршалл, крупнейший английский буржуазный ученый второй половины XIX в.,
сохранивший связи с рикардианством и пытавшийся как-то примирить его с
новыми субъективными идеями, писал о Смите, что его "главный труд
состоял в том, чтобы собрать воедино и развить соображения его
французских и английских современников и предшественников о стоимости".

Позиция видного американского ученого Пола Дугласа, писавшего через 40
лет, уже иная. Он обвиняет Смита в том, что тот якобы отбросил у
предшественников именно самое ценное и своей теорией стоимости толкнул
английскую политическую экономию в тупик, из которого она не могла выйти
целое столетие. Шумпетер в своей "Истории экономического анализа"
закрепляет внешне почтительное, но, по существу, весьма скептическое
отношение к Смиту. Он вообще сомневается, можно ли сказать, что Смит
придерживается трудовой теории стоимости. Наконец, в заурядном
американском учебнике истории экономической мысли (Дж. Ф. Белла)
говорится: "Вклад Смита в теорию стоимости больше запутал дело, чем
прояснил. Ошибки, неточности и противоречия - вот бич его рассуждений".

Из всего этого безусловно верно одно: теория стоимости Смита
действительно страдает серьезными недостатками. Но, как показал Маркс,
эти недостатки и противоречия были закономерны и по-своему плодотворны
для экономической теории. Смит пытался сделать шаг от исходной,
простейшей формулировки трудовой теории стоимости, в которой она может
показаться лишь общим местом, к реальной системе товарно-денежного
обмена и ценообразования при капитализме в условиях свободной
конкуренции. В этом исследовании он натолкнулся на неразрешимые
противоречия. Маркс считал, что конечной, глубинной причиной этого было
отсутствие у Смита (и у Рикардо) исторического взгляда на капитализм,
понимание ими отношений капитала и наемного труда как вечных и
единственно возможных. Кроме них Смит знал лишь "первобытное состояние
общества", представлявшееся ему почти мифом. Тем не менее он с большой
научной глубиной подошел к проблеме стоимости.

Смит с большей четкостью, чем кто-либо до него, определил и разграничил
понятия потребительной и меновой стоимости. Отвергнув догму физиократов
и опираясь на V" свое учение о разделении труда, он признал
равнозначность всех видов производительного труда с точки зрения
создания стоимости. Тем самым он уловил, что в основе меновой стоимости
лежит, по выражению Маркса, субстанция стоимости, т. е. труд как любая
производственная деятельность человека. Это расчищало дорогу к открытию
Марксом двойственного характера труда как абстрактного и конкретного
труда. Смит имел понятие о том, что квалифицированный и сложный труд
создает в единицу времени больше стоимости, чем неквалифицированный и
простой, и может быть сведен к последнему с помощью каких-то
коэффициентов. Он также в известной мере понимал, что величина стоимости
товара определяется не фактическими затратами труда отдельного
производителя, а теми затратами, которые в среднем необходимы при данном
состоянии общества. Поэтому Маркс писал, что "у А. Смита стоимость
создается всеобщим общественным трудом,- в каких бы потребительных
стоимостях он ни был представлен,- создается исключительно только
количеством необходимого труда". Это было серьезным вкладом в развитие
трудовой теории стоимости.

Плодотворной была концепция Смита о естественной и рыночной цене
товаров. Под естественной ценой он, в сущности, понимал денежное
выражение меновой стоимости и считал, что в длительной тенденции
фактические рыночные цены стремятся к ней как к некоему центру
колебаний. При уравновешивании спроса и предложения в условиях свободной
конкуренции рыночные цены совпадают с естественными. Он положил также
начало анализу факторов, способных вызывать длительные отклонения цен от
стоимости; важнейшим из них он считал монополию.

Глубокое чутье Смита проявилось в том, что он по меньшей мере поставил
проблему, которая оставалась в центре теории стоимости и ценообразования
на протяжении всего следующего столетия. В категориях Маркса речь идет о
превращении стоимостей в цены производства. Смит знал, что прибыль
должна быть в тенденции пропорциональна капиталу, и понимал природу
средней нормы прибыли, которую и клал в основу своей естественной цены.
Слабость его заключалась в том, что он не мог связать и совместить это
явление с трудовой теорией стоимости.

Трудно с какой-либо степенью уверенности судить теперь о внутренних
умственных Процессах, происходивших в мозгу Смита и приводивших его к
выводам, которые он делал, и к противоречиям, которых, очевидно, не
замечал. Действительно, как писал Маркс, мы находим у Смита "не только
два, но целых три, а говоря совсем точно - даже четыре резко
противоположных взгляда на стоимость, которые мирно располагаются у него
рядом или переплетаются друг с другом". По-видимому, основная причина
этого заключается в том, что Смит не мог найти удовлетворительных с
точки зрения научной логики связей между трудовой теорией стоимости, как
она сложилась в то время и как она была им зафиксирована, и сложностью
конкретных процессов капиталистической экономики. Не находя этих связей,
он стал варьировать и приспосабливать исходную концепцию.

Прежде всего, наряду со стоимостью, определяемой количеством
заключенного в товаре необходимого труда (первый и основной взгляд), он
ввел второе понятие, где стоимость определяется количеством труда,
которое можно купить на данный товар. В условиях простого товарного
хозяйства, когда нет наемного труда и производители товаров работают на
принадлежащих им средствах производства, это по величине одно и то же.
Ткач, скажем, обменивает кусок сукна на сапоги. Можно сказать, что кусок
сукна стоит пары сапог, а можно - что он стоит труда сапожника за то
время, пока он изготовлял эти сапоги. Но количественное совпадение не
служит доказательством тождества, так как стоимость данного товара может
быть количественно определена, только одним-единственным способом - в
известном количестве другого товара.

Смит совсем потерял почву под ногами, когда попытался применить это свое
второе толкование стоимости к капиталистическому производству. Если
сапожник работает на капиталиста, то стоимость произведенных им сапог и
"стоимость его труда", то, что он получает за свой труд,- совершенно
разные вещи. Выходит, что наниматель, купив труд рабочего (как показал
Маркс, в действительности покупается рабочая сила, способность к труду),
получает большую стоимость, чем платит за этот труд.

Смит не смог объяснить это явление с позиций трудовой теории стоимости и
сделал неверный вывод, что стоимость определялась трудом только в
"первобытном состоянии общества", когда не было капиталистов и наемных
рабочих, т. е., в терминах Маркса, при простом товарном производстве.
Для условий капитализма Смит сконструировал третий вариант теории
стоимости: он решил, что стоимость товара просто складывается из
издержек, включая заработную плату рабочих и прибыль капиталиста (в
определенных отраслях - также земельную ренту). Его ободряло и то, что
эта теория стоимости, казалось, объясняла явление средней прибыли на
капитал, "естественную норму прибыли", как он выражался. Смит просто
отождествил стоимость с ценой производства, не видя между ними сложных
посредствующих звеньев.

Это была "теория издержек производства", которой суждено было играть
важную роль в течение следующего столетия. Смит встал здесь на
практическую точку зрения капиталиста, которому действительно
представляется, что цена его товара в основном определяется издержками и
средней прибылью, а в каждый данный момент также спросом и предложением.
Такая концепция стоимости открывала простор для того, чтобы изображать
труд, капитал и земельную собственность как равноправных создателей
стоимости. Этот вывод из Смита скоро и сделали Сэй и другие экономисты,
стремившиеся использовать политическую экономию для защиты интересов
капиталистов и землевладельцев.

Классы и доходы

Мы уже знаем, что теория стоимости должна дать ответ на два
взаимосвязанных вопроса: о конечном основании цен и о конечном источнике
доходов. Смит дал отчасти правильный ответ на первый вопрос, но, не
сумев примирить его с реальностью, перешел на вульгарную позицию.
Развивая трудовую теорию стоимости, он сделал вклад и в научное решение
второго вопроса, но опять-таки оказался непоследователен.

Что понимал Смит под "первобытным состоянием общества"? Хотя оно
казалось ему почти мифом, это был миф с большим смыслом. Имел ли он в
виду общество без частной собственности? Едва ли. Такого "золотого века"
Смит не видел ни в прошлом, ни в будущем человечества. Скорее он
представлял себе общество с частной собственностью, но без классов.
Возможно ли это и было ли это в истории,- совсем другой вопрос.

Представим себе общество, где имеется миллион фермеров, из которых
каждый имеет ровно столько земли и орудий труда и производит столько
продукции для собственного потребления и для обмена, чтобы могла
существовать его семья. Кроме того, в этом обществе имеется миллион
независимых ремесленников, каждый из которых работает со своими орудиями
труда и сырьем. Наемного труда в этом обществе нет.

С точки зрения Кенэ, в этом обществе два класса, с точки зрения Смита -
один. И подход Смита правильнее, так как классы отличаются не по отрасли
хозяйства, в которой заняты составляющие их люди, а по отношению этих
людей к средствам производства. В этих условиях, говорит Смит, обмен
товаров производится по трудовой стоимости и весь продукт труда (или его
стоимость) принадлежит работнику: делиться ему, на его счастье, еще не с
кем. Но такие времена давно прошли. Земля стала частной собственностью
землевладельцев, а мастерские и фабрики в результате накопления капитала
оказались в руках хозяев-капиталистов. Таково современное общество. Оно
состоит из трех классов: наемных рабочих, капиталистов и
землевладельцев. Смит достаточно реалистичен, чтобы видеть также разные
промежуточные слои и группы. Но в принципиальном экономическом анализе
от этого можно отвлечься и исходить из трехклассовой модели.

Итак, рабочий ныне, как правило, работает на чужой земле и с помощью
чужого капитала. И потому весь продукт его труда уже не принадлежит ему.
Рента землевладельца - первый вычет из этого продукта или из его
стоимости. Второй вычет составляет прибыль хозяина-капиталиста, который

нанимает рабочих и предоставляет им орудия и материалы для работы.

В этом рассуждении Смит близко подходил к понятию прибавочной стоимости
как выражения эксплуатации труда капиталистами и землевладельцами.
Однако, как и все экономисты до Маркса, он не выделял прибавочную
стоимость в качестве особой категории и рассматривал ее лишь в тех
конкретных формах, которые она принимает на поверхности буржуазного
общества: прибыли, ренты, ссудного процента. Эта струя в мышлении Смита,
связанная с трудовой теорией стоимости, представляет собой прогрессивный
элемент его учения.

Другая струя вытекала из трактовки стоимости как суммы доходов:
заработной платы, прибыли и ренты. В самом деле, прибыль и рента не
могут быть вычетами из полной стоимости товара, если они сами эту
стоимость образуют. Здесь получается совсем иная картина распределения
доходов: каждый фактор производства (этот термин возник позже), т. е.
труд, капитал и земля, участвует в создании стоимости товара и,
естественно, претендует на свою долю. Отсюда недалеко до "божественного
права капитала", провозглашенного в XIX в. экономистами-апологетами.

Сложив стоимость из доходов, Смит решил исследовать, как определяется
естественная норма каждого дохода, т. е. по каким законам стоимость
отдельного товара, а также всего совокупного продукта распределяется
между классами общества.

Когда Смит рассматривает каждый из трех основных доходов, он в известной
мере вновь возвращается к своей теории прибавочной стоимости. Его взгляд
на заработную плату сохраняет интерес и в настоящее время. Конечно,
теория заработной платы у Смита во многом неудовлетворительна, поскольку
он не понимал подлинного характера отношений, связанных с продажей
работником своей рабочей силы капиталисту. Он полагал, что товаром
является сам труд, что он, следовательно, имеет естественную цену. Но
эту естественную цену он в принципе определял так же, как Маркс
определял стоимость рабочей силы,- стоимостью необходимых средств
существования рабочего и его семьи. К этому Смит делал ряд
реалистических и важных дополнений.

Во-первых, он уже понимал, что стоимость рабочей силы ("естественная
заработная плата" в его терминологии) определяется не только физическим
минимумом средств существования, но зависит от условий места и времени,
включает исторический и культурный элемент. Смит приводил пример с
кожаной обувью, которая в Англии уже стала предметом необходимости и для
мужчин и для женщин, в Шотландии - только для мужчин, а во Франции не
была таковым ни для того, ни для другого пола. Напрашивается вывод, что
с развитием хозяйства круг потребностей расширяется и стоимость рабочей
силы в реальном товарном выражении скорее всего должна повышаться.

Во-вторых, Смит ясно видел, что одна из главных причин низкой заработной
платы, ее близости к физическому минимуму - слабые позиции рабочих по
отношению к капиталистам. Об этом он писал очень остро. Вывод, который
нетрудно сделать, состоит в том, что организованность и сплоченность
рабочих, их сопротивление могут ограничить жадность предпринимателей.

Наконец, в-третьих, он связывал тенденцию заработной платы с состоянием
хозяйства страны, различая три случая: экономический прогресс,
экономический регресс, неизменное состояние. Он считал, что в первом
случае заработная плата должна повышаться, поскольку в растущей
экономике имеет место большой спрос на труд. Последующее развитие
капиталистического хозяйства показало, что условия экономического
подъема действительно облегчают борьбу рабочих за повышение заработной
платы.

Смитом завершается выделение в политической экономии прибыли как особой
экономической категории. Смит категорически отвергает утверждение, что
прибыль - это только заработная плата за особый вид труда "по надзору и
управлению". Размер прибыли, показывает он, определяется только
размерами капитала и никак не связан с предполагаемой тяжестью этого
труда. Здесь и в нескольких других местах Смит фактически толкует
прибыль как эксплуататорский доход, как основную форму прибавочной
стоимости.

С этим взглядом опять-таки мирно соседствует поверхностный буржуазный
взгляд на прибыль как на естественное вознаграждение капиталиста за
риск, за авансирование рабочему средств существования, за так называемое
"воздержание". К таким противоречиям у Смита читатель должен уже
привыкнуть.

Капитал

Экономисты домарксова периода, в том числе и классики буржуазной
политической экономии, рассматривали капитал просто как накопленный
запас орудий, сырья, средств существования и денег. Получалось, что
капитал существовал всегда и будет существовать вечно, ибо без такого
запаса невозможно любое производство. Этому Маркс противопоставил
понимание капитала как исторической категории, возникающей только в тех
условиях, когда рабочая сила становится товаром, когда главными фигурами
в обществе становятся капиталист, владеющий средствами производства, и
наемный рабочий, не имеющий ничего, кроме способности к труду. Капитал
выражает собой это общественное отношение. Он не всегда существовал и
отнюдь не вечен. Если капитал и можно рассматривать как массу товаров и
денег, то лишь в том смысле, что в них воплощается присвоенный
капиталистом неоплаченный (прибавочный) труд наемных рабочих и что они
используются для присвоения новых порций такого труда.

В тех строках, о которых Маркс сказал, что Смит здесь уловил истинное
происхождение прибавочной стоимости, последний пишет: "Лишь только в
руках частных лиц начинают накопляться капиталы, некоторые из них,
естественно, стремятся использовать их для того, чтобы занять работой
трудолюбивых людей, которых они снабжают материалами и средствами
существования в расчете получить выгоду на продаже продуктов их труда
или на том, что эти работники прибавили к стоимости обрабатываемых
материалов". Смит отмечает здесь исторический процесс возникновения
капитала и эксплуататорскую сущность общественных отношений, которые он
порождает. Но, переходя во второй книге к специальному анализу капитала,
Смит почти полностью оставляет эту глубокую точку зрения. "Технический"
анализ капитала у Смита близок к Тюрго. Но Смит более систематически и
подробно, чем Тюрго или кто-либо другой, рассматривает такие вопросы,
как основной и оборотный капитал, различные сферы приложения капитала,
ссудный капитал и ссудный процент.

Что отличает Смита и придает всему изложению определенную тональность,
это упор на накопление капитала как решающий фактор экономического
прогресса. Адам Смит с большой последовательностью и упорством стремится
доказать, что накопление - ключ к богатству нации, что каждый, кто
сберегает,- благодетель нации, а каждый расточитель - ее враг. Это
указывает на глубокое понимание Смитом коренной экономической проблемы
промышленного переворота. По подсчетам современных английских ученых,
норма накопления (накопляемая доля национального дохода) в Англии второй
половины XVIII в. в среднем не превышала 5%. Вероятно, она начала
повышаться лишь примерно с 1790 г., когда промышленная революция
вступила в самый бурный период. Конечно, 5 % - это очень мало. В наше
время развивающаяся страна (а этот недавно появившийся термин, очевидно,
подходит к Англии времен Смита) считает положение более или менее
благополучным, если норма накопления составляет не менее 12-15%; 10% -
сигнал тревоги, а 5% - сигнал бедствия. Любой ценой поднять норму
накопления! Так на нынешнем языке звучит лозунг Смита.

Кто может и должен накоплять? Конечно, капиталисты - состоятельные
фермеры, промышленники, купцы. В этом Смит видел, в сущности, их
важнейшую социальную функцию. Он еще в глазговских лекциях с
удовольствием отмечал "аскетизм" тамошних рыцарей капитала: во всем
городе трудно было найти богача, который бы держал более одного человека
мужской прислуги. Нанимая производительных работников, человек богатеет,
нанимая слуг - беднеет, писал Смит. Это же применимо ко всей нации: надо
стремиться свести к минимуму часть населения, не занимающуюся
производительным трудом. Смитова концепция производительного труда была
остро направлена против феодальных элементов в обществе и всего
связанного с ними: государственной бюрократии, военщины, церкви. Как
заметил Маркс, критическое отношение ко всей этой публике, обременяющей
производство и мешающей накоплению, выражает точку зрения как буржуазии
той эпохи, так и рабочего класса.

Смит писал: "...государь со всеми своими судебными чиновниками и
офицерами, вся армия и флот представляют собою непроизводительных
работников. Они являются слугами общества и содержатся на часть годового
продукта труда остального населения... К одному и тому же классу должны
быть отнесены как некоторые из самых серьезных и важных, так и некоторые
из самых легкомысленных профессий - священники, юристы, врачи, писатели
всякого рода, актеры, паяцы, музыканты, оперные певцы, танцовщики и пр."
.

Итак, король и паяцы - в одной компании! Офицеры и священники - в
сущности паразиты! "Писателей всякого рода", к которым относится и сам
автор, научная добросовестность заставляет его тоже признать с
экономической точки зрения непроизводительными работниками. В этих
фразах несомненно есть ирония, довольно смелая и злая, но она глубоко
запрятана под профессорской серьезностью и объективностью. Таков Адам
Смит.

Смитианство

Наибольшее влияние учение Смита имело в Англии и во Франции - странах,
где промышленное развитие в конце XVIII и начале XIX в. шло наиболее
интенсивно и где буржуазия в значительной мере овладела государственной
властью.

В Англии, однако, среди последователей Смита не было, вплоть до Рикардо,
сколько-нибудь крупных и самостоятельных мыслителей. Первыми критиками
Смита выступили люди, выражавшие экономические интересы землевладельцев.
В Англии виднейшими из них были Мальтус и граф Лодердейл.

Во Франции учение Смита сначала натолкнулось на прохладный прием со
стороны поздних физиократов. Затем революция отвлекла внимание от
экономической теории. Перелом произошел в первые годы XIX в. В 1802 г.
был издан первый полноценный перевод "Богатства народов", сделанный
Жерменом Гарнье и снабженный его комментариями. В 1803 г. вышли книги
Сэя и Сисмонди, в которых оба экономиста выступают в основном
последователями Смита. Сэй интерпретировал шотландца в духе, который
больше устраивал буржуазию, чем "чистый" Смит. Однако в том мере, в
какой Сэй энергично выступал за капиталистическое промышленное развитие,
многие его идеи были близки к взглядам Смита.

Если смитианство было прогрессивно в Англии и во Франции, то в еще
большей мере это было ощутимо в странах, где господствовала феодальная
реакция и буржуазное развитие только начиналось,- в Германии, Австрии,
Италии, Испании и, конечно, в России. Есть сведения, что в Испании книга
Смита была первоначально запрещена инквизицией. В Германии реакционные
профессора, которые читали свои лекции в духе особой германской
разновидности меркантилизма - камералистики, долгое время не хотели
признавать Смита. И тем не менее именно в Пруссии - крупнейшем
германском государстве - идеи Смита оказали определенное влияние на ход
дел: люди, которые в период наполеоновских войн проводили там
либерально-буржуазные реформы, были его последователями.

Говоря о смитианстве и влиянии Смита, надо иметь в виду, что
непоследовательность Смита, наличие в его книге разнородных и прямо
противоположных концепций позволяли людям совершенно различных взглядов
и принципов черпать у него и считать его своим учителем и
предшественником. Английские социалисты 20-40-х годов XIX в.,
стремившиеся повернуть учение Рикардо против буржуазии, считали себя
вместе с тем и действительно являлись духовными наследниками Адама
Смита. Эти люди опирались в основном на положения Смита о полном
продукте труда и вычетах из него в пользу капиталиста и землевладельца.
С другой стороны, последователями Смита считала себя "школа Сэя" во
Франции, в которой воплотилось вульгарно-апологетическое направление
буржуазной политэкономии. Она опиралась на другой поток в мышлении
Смита: сотрудничество факторов производства в создании продукта и его
стоимости. Они брали также у Смита его фритредерство, но придавали ему
грубо торгашеский характер.

Исторически важнейшая линия теоретических влияний от Смита идет к
Рикардо и Марксу.

Смитианство имело различные аспекты с точки зрения теории и с точки
зрения конкретной экономической и социальной политики. Были смитианцы,
которые брали у Смита, в сущности, только одно: свободу внешней
торговли, борьбу против протекционизма. В зависимости от конкретной
ситуации эти выступления объективно могли иметь и прогрессивный и
достаточно реакционный характер. Например, в Пруссии за свободу торговли
выступали консервативные юнкерские круги: они были заинтересованы во
ввозе дешевых иностранных промышленных товаров и в беспрепятственном
вывозе своего зерна.

Но мы уже хорошо знаем, что у Смита его фритредерство было лишь частью
большой антифеодальной программы экономической и политической свободы.
Огромная роль Смита в истории цивилизации определяется тем, что его идеи
(очень часто в трудноразделимом сплаве с идеями других передовых
мыслителей XVIII столетия) ощутимы во многих прогрессивных и
освободительных движениях первой половины XIX в.

Пожалуй, это наиболее очевидно в России. Вопрос о смитианстве в России
основательно исследован советскими учеными (И. Г. Блюмин, Ф. М. Морозов
и др.). Здесь можно добавить лишь несколько штрихов.

Всю первую половину 1826 г. шло следствие по делу декабристов. В ходе
следствия каждому мятежнику давали особого рода анкету, в которой был, в
частности, вопрос об источниках его "вольнодумных и либеральных мыслей".
Среди авторов, которых называли декабристы, рядом с Монтескье и
Вольтером несколько раз фигурирует имя Смита. Еще чаще упоминаются
просто сочинения по политической экономии, но надо помнить, что в то
время это практически означало систему Смита.

Декабристы, дворянские революционеры, имели, по существу,
буржуазно-демократическую программу. У Смита их привлекала вся ого
система естественной свободы, а конкретнее - категорическое осуждение
рабства (крепостного права), выступление против всех других форм
феодального гнета и за промышленное развитие, требование всеобщности
налогообложения и т. д. Само по себе фритредерство Смита их меньше
интересовало. Среди декабристов и в той или иной мере близких к ним
мыслящих людей были как сторонники свободы торговли, так и сторонники
протекционистских тарифов для защиты нарождавшейся русской
промышленности. Еще меньше занимались они (да и русские экономисты того
времени вообще) чисто теоретическими сторонами учения Смита: вопросами
стоимости, доходов, капитала.

Влияние Смита на декабристов было итогом продолжавшегося уже несколько
десятилетий распространения его идей среди русского образованного
общества. На волне либеральных веяний, распространившихся после
восшествия на престол Александра I, в 1802-1806 гг. вышел первый русский
перевод "Богатства народов". Перевод книги Смита был исключительно
трудным делом, ведь на русском языке еще только складывалась научная
экономическая терминология, система основных понятий. Тем не менее он
сыграл важную роль не только в распространении идей Смита в России, но и
в развитии русской экономической мысли вообще. Период 1818-1825 гг. был
временем наибольшего влияния Смита в России. После декабрьского
восстания Смит почти целиком попал в руки консервативных профессоров,
которые вытравляли из его учения все смелое и острое.

Замечательно, что это не укрылось от наблюдательности Пушкина, который
уже отразил в "Евгении Онегине" увлечение Смитом. В одном из
прозаических отрывков 1829 г. (роман в письмах) читаем: "Твои
умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время
строгость нравов и политическая экономия были в моде. Мы являлись на
балы, не снимая шпаг - нам было неприлично танцевать и некогда
заниматься дамами. Честь имею донести тебе, что это все переменилось.
Французская кадриль заменила Адама Смита".

Пушкин был хорошо знаком и даже дружен по меньшей мере с тремя
декабристами, которые оставили важный след в развитии русской
экономической мысли: Николаем Тургеневым, Павлом Пестелем и Михаилом
Орловым. Особенно большую роль в формировании общественных взглядов
молодого Пушкина сыграл Тургенев, который считал себя учеником Смита. В
книге Тургенева "Опыт теории налогов" (1818 г.) множество ссылок на
Смита. Уже после Октябрьской революции была опубликована замечательная
рукопись Пестеля "Практические начала политической экономии". Написана
она, по всей вероятности, в 1819-1820 гг. Даже от книги Тургенева эта
работа выгодно отличается теоретической постановкой ряда вопросов,
широтой взгляда, которым молодой автор окидывал всю европейскую науку.
Хотя Пестель сравнительно редко ссылается на Смита, последний является
главным источником его взглядов. И Тургенев и Пестель, опираясь на
Смита, развивали многие новые идеи, особенно в применении к конкретным
условиям России. Они и Смита принимали отнюдь не целиком. В политической
области республиканизм Пестеля выходил далеко за пределы смитова
либерализма.

Личность Смита

О жизни Смита осталось сказать немного. Через два года после выхода в
свет "Богатства народов" он получил, хлопотами герцога Баклю и других
влиятельных знакомых и почитателей, весьма выгодную должность одного из
таможенных комиссаров Шотландии в Эдинбурге с годовым окладом в 600
фунтов стерлингов. Это было много по тем временам: Роберт Бернс,
служивший в том же ведомстве по акцизной части, получал сначала 50, а
позже 70 фунтов. В таможенном управлении, следя за сбором пошлин, ведя
переписку с Лондоном и посылая время от времени солдат на поимку
контрабандистов, Смит просидел до конца своих дней. Он поселился в
Эдинбурге, сняв квартиру в старой части города. Продолжая вести прежний
скромный образ жизни, Смит довольно много денег тратил на
благотворительность. Единственной ценностью, оставшейся после него, была
значительная библиотека.

Государственные должности, вроде полученной Смитом, в XVIII в. давались
только по протекции и рассматривались как отличная синекура. Но Смит,
при его добросовестности и известном педантизме, относился к своим
обязанностям серьезно и проводил на службе довольно много времени. Уже
это одно (плюс возраст и болезни) исключало продолжение глубокой научной
работы. Казалось, что Смит к ней особенно и не стремился. Правда, в
первое время он носился с планом написать свою третью большую книгу -
нечто вроде всеобщей истории культуры и науки. После его смерти остались
и были вскоре опубликованы интересные наброски, посвященные истории
астрономии и философии и даже изящным искусствам. Но он скоро отказался
от этого замысла. Довольно много времени у него отнимали новые издания
его сочинений. При жизни Смита в Англии вышло шесть изданий "Теории
нравственных чувств" и пять - "Богатства народов". К третьему изданию
"Богатства народов" (1784 г.) Смит сделал значительные добавления, в
частности написал главу "Заключение о меркантилистической системе". В
какой-то мере он следил и за иностранными изданиями своих книг.

Шотландская столица была вторым, после Лондона, культурным центром
страны, а в некоторых отношениях не уступала ему. С другой стороны, это
был сравнительно небольшой уютный город. Верный своим многолетним
привычкам, Смит и здесь имел свой клуб, где регулярно встречался с узким
кружком друзей и знакомых. Кроме того, каждое воскресенье друзья ужинали
у него. Ближайшими из них были крупные ученые: химик Блэк, геолог
Хаттон, философ и экономист Дагалд Стюарт. Смит стал уже европейской
знаменитостью, своего рода достопримечательностью Эдинбурга.
Путешественники из Лондона и Парижа, Берлина и Петербурга стремились
познакомиться с шотландским мудрецом. Одно из знакомств Смита в этот
период интересно с точки зрения истории русской культуры. В Эдинбурге
жила, наблюдая за обучением в университете своего сына, княгиня
Воронцова-Дашкова, образованнейшая женщина своего времени, будущий
президент Академии наук. В своих мемуарах она пишет, что Смит, среди
других эдинбургских ученых, бывал у нее.

Во внешности Смита не было ничего выдающегося. Он был немного выше
среднего роста, с прямой' фигурой. Простое лицо с правильными чертами,
серо-голубые глаза, крупный прямой нос. Одевался так, что это никогда не
привлекало внимания. Носил до конца жизни парик. Любил ходить с бамбуков
ой тростью на плече. Имел привычку говорить сам с собой, так что однажды
уличная торговка приняла его за помешанного и сказала соседке: "Бог мой,
вот бедняга! А ведь прилично одет!"

Смит умер в Эдинбурге в июле 1790 г. на 68-м году жизни. Около четырех
лет до этого он тяжело болел.

Смит обладал значительным интеллектуальным, а порой и гражданским
мужеством, но ни в коей мере не был борцом. Он был гуманен и не любил
несправедливости, жестокости и насилия, но довольно легко мирился со
всем этим. Он верил в успехи разума и культуры, но очень опасался за их
судьбу в этом грубом и косном мире. Он ненавидел и презирал
чиновников-бюрократов, но сам стал одним из них.

Смит с большим сочувствием относился к трудящимся беднякам, к рабочему
классу. Он выступал за возможно высокую оплату наемного труда, потому
что, по его словам, общество не может "процветать и быть счастливым,
если значительнейшая его часть бедна и несчастна". Несправедливо, чтобы
в нищете жили люди, которые своим трудом содержат все общество. Но
вместе с тем Смит полагал, что "естественные законы" обрекают рабочих на
низшее положение в обществе, и думал, что, "хотя интересы рабочего тесно
связаны с интересами общества, он неспособен ни уразуметь эти интересы,
ни понять их связь со своими собственными".

Смит считал буржуазию восходящим, прогрессивным классом и объективно
выражал ее интересы, притом интересы не узкие и временные, а широкие и
длительные. Но, сам будучи интеллигентом-разночинцем, он не испытывал к
капиталистам, как к таковым, ни малейшей симпатии. Он считал, что жажда
прибыли ослепляет и ожесточает этих людей. Ради своей прибыли они готовы
на любые действия против интересов общества. Они всеми силами стремятся
повысить цены своих товаров и понизить заработную плату своих рабочих.
Промышленники и купцы неизменно стремятся подавить и ограничить
свободную конкуренцию, создать вредную для общества монополию.

В общем, капиталист для Смита - это, так сказать, естественное и
безличное орудие прогресса, роста "богатства нации". Смит выступает за
буржуазию лишь постольку, поскольку ее интересы совпадают с интересами
роста производительных сил общества. Эта точка зрения перешла от Смита к
Рикардо и стала важнейшей составной частью всей буржуазной классической
политической экономии.


{Аникин В. } > Глава 11. Гений из Сити: Давид Рикардо
------------------------------------
<.....>
Промышленная революция

В конце XVIII - начале XIX в. Англия воевала почти непрерывно четверть
века. Сначала с якобинцами, потом с генералом Бонапартом, наконец, с
императором Наполеоном. Война кончилась летом 1815 г. победой при
Ватерлоо. Теперь Англия могла пользоваться плодами победы. Рухнула
континентальная блокада, которой Наполеон надеялся удушить английскую
торговлю. Европейские рынки открылись для английских товаров - самых
лучших, самых разнообразных, самых дешевых в тогдашнем мире.

Война шла вдалеке от берегов Англии, на континенте Европы, в колониях,
на морях и океанах. Она не мешала - а отчасти и помогала - Англии
богатеть. Статистика не могла в то время подтвердить это, но экономисты
не сомневались. Рикардо в 1817 г. приводил в доказательство
экономического прогресса страны такие наглядные факты, как рост
населения, развитие сельского хозяйства, строительство доков, сооружение
многочисленных каналов и обилие "других дорогостоящих предприятий".
Мальтус в 1820 г. говорил о "быстром и удивительном увеличении стоимости
национального богатства за последние 30 или 40 лет".

Последняя треть XVIII в. и первая треть XIX в.- это эпоха промышленной
революции в Англии. Капитализм из мануфактурной стадии вступил в стадию
машинной индустрии. Место кустарных мастерских стали занимать фабрики,
на которых работали сотни людей. Как грибы вырастали мрачные,
закопченные фабричные города: Манчестер, Бирмингем, Глазго... В центре
промышленного переворота находилась хлопчатобумажная промышленность.
Вместе с тем развивались отрасли, производившие для нее машины и
топливо. Начался век угля и железа. Пар становился главным источником
двигательной силы. В поездку на континент в 1822 г. Рикардо отправился
уже на пароходе, а через два года после его смерти пошел по рельсам
паровоз Стефенсона.

Менялась сельская Англия. Мелкие независимые крестьянские хозяйства на
своей или арендованной земле исчезали, окончательно уступая место
крупному землевладению и хозяйству капиталистических
фермеров-арендаторов. Формировался сельскохозяйственный пролетариат,
который вместе с тем пополняя ряды шахтеров, землекопов, каменщиков,
фабричных рабочих.

Англия богатела, но вместе с богатством росло неравенство в
распределении богатства. Классовые различия становились резче и
определеннее. Для рабочих это был чудовищно жестокий мир - тот мир,
который потряс молодого Энгельса, когда он в 1842 г. впервые попал в
Англию. Рабочий день продолжался 12-13 часов, а иногда и больше.
Заработная плата обеспечивала пропитание буквально не выше голодного
минимума. Безработица или болезнь обрекали рабочего и его семью на
голод. Машины позволяли фабрикантам широко использовать еще более
дешевый женский и детский труд, особенно в текстильной промышленности.

Любые объединения и союзы рабочих были запрещены законом и
рассматривались как мятежные. Первые выступления рабочих против ужасных
условий жизни были стихийными вспышками отчаяния и ярости. Луддиты
разрушали машины, наивно считая их виновниками своих бедствий. В
1811-1812 гг. их движение приняло довольно большие размеры. Байрон
поднял в палате лордов свой одинокий голос в защиту отчаявшихся
бедняков. Рикардо не мог, конечно, одобрять действия луддитов, но он
выступал за легализацию рабочих союзов и впервые дал в своих сочинениях
трезвый анализ социальных последствий применения машин. В 1819 г. войска
расстреляли в Манчестере в районе Питерсфилд большую демонстрацию
рабочих. Современники издевательски называли эту бойню "победой при
Питерлоо" (намек на Ватерлоо).

И все же классовый антагонизм буржуазии и пролетариата в начале XIX в.
еще не был главным конфликтом в обществе, таким конфликтом, который
определял бы все общественные отношения и всю идеологию. Буржуазия была
еще восходящим классом, ее интересы в общем соответствовали интересам
развития производительных сил. Рабочий класс был еще слаб и не
организован. Он являлся скорее объектом, а не субъектом в общественных
отношениях и в политике.

Интересам буржуазии угрожали скорее посягательства землевладельцев.
Повышение цен на хлеб принесло им рост земельной ренты, и они после
войны добились от торийского парламента принятия хлебных законов,
которые резко ограничивали ввоз иностранного зерна в Англию и
способствовали сохранению высоких цен на хлеб. Это было невыгодно
фабрикантам, так как им приходилось платить более высокую денежную
заработную плату своим рабочим, чтобы они не умерли с голоду. Борьба
вокруг хлебных законов была важнейшей частью политической жизни Англии в
течение всей первой половины XIX в. и в немалой степени определяла
теоретические позиции экономистов, в частности Рикардо. В этой борьбе
интересам землевладельцев в известной мере противостояли тогда
совместные интересы промышленной буржуазии и рабочего класса.

Такова была историческая обстановка, в которой сложилось учение Рикардо
и своей высшей точки достигла английская классическая школа. Эта
обстановка отчасти объясняет, почему Рикардо мог с большой научной
объективностью и беспристрастием анализировать коренные
социально-экономические проблемы, в особенности отношения между
капиталом и трудом. Разумеется, огромное значение имела при этом и
личность Рикардо как ученого.

Самый богатый экономист

Есть такая английская шутка. Кто такой экономист? Человек, который не
имеет ни гроша в кармане и дает другим такие советы, что если они будут
следовать им, то окажутся тоже без гроша. Однако нет правил без
исключений. Рикардо составил себе миллионное состояние и порой давал
друзьям, в частности Мальтусу, такие советы насчет помещения денег, что
те не имели оснований жаловаться.

Давид Рикардо происходил из той же социально-этнической среды, из
которой вышел столетием раньше Спиноза. Его предки, испанские евреи,
бежали от преследований инквизиции в Голландию и осели там. Отец
экономиста в 60-х годах XVIII в. перебрался в Англию, где сначала
занимался оптовой торговлей товарами, а потом перешел к торговле
векселями и ценными бумагами. Авраам Рикардо был богат, влиятелен и
благочестив. Давид был третьим из его семнадцати детей. Он родился в
Лондоне в апреле 1772 г., обучался в обычной начальной школе, а затем
был отправлен на два года в Амстердам, где начал постигать в конторе
своего дяди тайны коммерции.

По возвращении Рикардо еще некоторое время учился, но в 14 лет его
систематическое образование окончилось. Правда, отец разрешил ему брать
уроки у домашних учителей. Однако скоро выяснилось, что интересы юноши
выходят за пределы того, что отец считал необходимым для дельца. Это ему
не понравилось, и уроки прекратились. В 16 лет Давид уже был ближайшим
помощником отца в конторе и на бирже. Наблюдательный, сообразительный,
энергичный, он быстро сделался заметным человеком на бирже и в деловых
конторах Сити. Авраам Рикардо стал поручать ему самостоятельные дела и
неизменно оставался доволен.

Однако такой человек не мог не тяготиться деспотизмом и консерватизмом
отца. Он был равнодушен к религии, а дома его заставляли строжайшим
образом следовать всем догмам иудаизма и выполнять его обряды. Конфликт
вышел наружу, когда в 21 год Рикардо заявил отцу, что он намерен
жениться на христианке. Невеста была дочерью врача-квакера, такого же
домашнего тирана, как старый Рикардо. Брак был заключен против воли
обоих семейств. Женитьба на христианке означала для Рикардо изгнание из
иудейской общины. По древнему обычаю, о нем надо было молиться как о
мертвом. Рикардо не перешел и в квакерскую общину, а остановился на
унитарианстве - самой свободной и гибкой из сект, отколовшихся от
государственной англиканской церкви. По всей видимости, это было просто
благопристойным прикрытием его атеизма.

Счастливый конец этой романтической истории мог бы быть омрачен
бедностью, так как молодые, естественно, ничего не получили от
родителей. А в 25 лет Рикардо уже был отцом троих детей (всего их было
восемь). Он не знал никакого другого дела, кроме биржевой спекуляции, и
теперь занимался ею не как подручный отца, а самостоятельно. Ему
повезло, помогли также связи, репутация и способности. Через пять лет он
уже был очень богат и вел крупные операции.

В наше время на фондовых биржах Англии, США и других стран продаются
главным образом акции крупных частных компаний. В конце XVIII в.
акционерных обществ было еще очень мало. Сделки с акциями Английского
банка, Ост-Индской компании и нескольких других обществ составляли
ничтожную долю биржевых операций, и Рикардо ими почти не занимался.
Золотым дном для него, как для многих ловких дельцов, оказался
государственный долг и сделки с облигациями государственных займов. За
первые 10 лет войны - с 1793 по 1802 г.- английский консолидированный
государственный долг возрос с 238 млн. до 567 млн. фунтов стерлингов, а
к 1816 г. превысил 1 млрд. Кроме того, в Лондоне размещались иностранные
займы. Курсы облигаций менялись под влиянием разных экономических и
политических факторов. Игра на курсах стала первым источником обогащения
молодого дельца.

Как рассказывают современники, Рикардо отличался феноменальной
проницательностью и чутьем, быстротой реакции и вместе с тем большой
осторожностью. Он никогда не зарывался, не терял хладнокровия и
трезвости оценок. Умел продавать вовремя, порой удовлетворяясь скромным
выигрышем на каждой облигации, наращивая прибыль за счет больших
оборотов.

В эти годы начались операции, из которых впоследствии выросло
инвестиционное банковое дело, а с ним состояния и власть таких
финансовых магнатов, как Ротшильды и Морганы. Богатые финансисты,
объединявшиеся в небольшие группы, брали у правительства подряд на
размещение вновь выпускаемых займов. Проще говоря, они оптом покупали у
него все облигации нового займа, а затем распродавали их в розницу.
Прибыли от этих операций были огромны, хотя порой они были сопряжены с
большим риском: курс облигаций мог внезапно упасть. Заем доставался той
группе финансистов, которая называла на торгах, устраиваемых
казначейством, самую выгодную для правительства цепу. В 1806 г. Рикардо
в компании с двумя другими дельцами неудачно выступил на торгах, и заем
достался другой группе. В следующем году Рикардо и его группа добились
права размещения 20-миллионного займа. После этого он в течение 10 лет
неизменно участвует в торгах и несколько раз проводит размещение займов.

К 1809-1810 гг. Давид Рикардо - одна из крупнейших фигур лондонского
финансового мира. Покупается роскошный дом в самом аристократическом
квартале Лондона, а затем большое поместье Гэткомб-парк в Глостершире,
где Рикардо устраивает свою загородную резиденцию. После этого Рикардо
постепенно отходит от активной деятельности в мире бизнеса и
превращается в крупного землевладельца и рантье. Его состояние достигает
1 млн. фунтов, что по тем временам представляло огромную величину. Он,
возможно, один из сотни самых богатых людей в Англии.

Это биография талантливого финансиста, ловкого дельца, рыцаря наживы.
При чем тут наука?

Но этот биржевой волк и почтенный отец семейства был человеком с детски
любознательным умом и ненасытной жаждой знаний. В 26 лет Рикардо,
добившись финансовой независимости и даже некоторого богатства, вдруг
обращается к наукам, которыми обстоятельства не позволили ему заняться в
юности: естествознанию и математике. Какой контраст! В первой половине
дня на бирже и в конторе - не по годам выдержанный и хладнокровный
делец. Вечером у себя дома - симпатичный, увлекающийся молодой человек,
который с наивной гордостью показывает родным и знакомым опыты с
электричеством и демонстрирует свою коллекцию минералов.

Яркий интеллект Рикардо развивался под влиянием этих занятий. Они
способствовали выработке тех качеств, которые сыграли столь важную роль
в его экономических трудах: мышление его отличалось строгой, почти
математической логичностью, большой четкостью, неприязнью к слишком
общим рассуждениям. В это время Рикардо впервые столкнулся с
политической экономией как наукой. В ней еще безраздельно царил Смит, и
молодой Рикардо не мог не попасть под его влияние. Вместе с тем на него
сильное впечатление произвел Мальтус, чей "Опыт о законе
народонаселения" вышел первым изданием в 1798 г. Позже, лично
познакомившись с Мальтусом, Рикардо писал ему, что при чтении этого
сочинения нашел идеи Мальтуса "такими ясными и так хорошо изложенными,
что они пробудили во мне интерес, уступающий только интересу, вызванному
прославленным трудом Адама Смита".

В начале века в Лондоне появился молодой шотландец Джемс Милль, острый
публицист и писатель по социально-экономическим вопросам. Рикардо
познакомился с ним, знакомство вскоре перешло в тесную дружбу, которая
связывала их до смерти Рикардо. В первые годы Милль играл роль
наствника. Он ввел Рикардо в круг ученых и писателей, подтолкнул его к
публикации первых сочинений. Позже роли в известном смысле переменились.
После выхода главных трудов Рикардо Милль объявил себя его учеником и
последователем. Правда, в своих работах он развивал не сильнейшие
стороны учения Рикардо и защищал его от критиков отнюдь не лучшим
образом, чем, по существу, способствовал разложению рикардианства. Тем
не менее Милля нельзя не помянуть здесь добрым словом: искренний
поклонник таланта Рикардо, он постоянно наседал на него, требуя писать,
переделывать, публиковать. Иной раз Милль брал на себя слегка комическую
роль, задавая Рикардо "уроки" и требуя отчетов. В октябре 1815 г. он
пишет Рикардо: "Я надеюсь, вы в настоящее время уже в состоянии что-то
сообщить мне о том, насколько вы продвинулись в вашей книге. Я считаю
теперь, что эта работа - ваш определенный обет".

Некоторым талантливым людям такие друзья очень нужны!

Рикардо всегда страдал от неуверенности в своих силах, от некоторой
литературной робости. У него не было и такого чувства долга,
"привязанности", с которым Смит много лет работал над своей книгой. Вне
пределов своего бизнеса Рикардо был мягкий и даже немного застенчивый
человек. Это проявлялось в повседневной жизни, в общении с людьми. В
1812 г. он поехал в Кембридж, где его старший сын Осман первый год
обучался в университете. И вот в непривычной обстановке он, 40-летний
богач и уважаемый человек, чувствует себя неуверенно, неловко. Давая в
письме жене отчет о своей поездке, Рикардо говорит: "Я стараюсь
преодолеть все, что есть в моем характере робкого и замкнутого, чтобы
сделать все возможное и обеспечить Осману несколько приятных знакомств".

На подступах: проблема денежного обращения

Как пишет Маркс, в парламентских прениях по поводу банковских актов 1844
и 1845 г. будущий премьер Гладстон однажды заметил, что даже любовь не
сделала стольких людей дураками, сколько мудрствование о сущности денег.

Теория денег - одна из самых сложных и в то же время политически острых
областей экономической науки. В Англии начала Х1Х в. вопрос о деньгах и
банках оказался в центре страстной полемики и борьбы партийных и
классовых интересов. Естественно, что Рикардо, который хорошо знал
кредитно-денежную практику, впервые попробовал свои силы как экономист и
публицист на этой арене. Ему было тогда 37 лет.

В 1797 г. Английскому банку было разрешено приостановить размен его
банкнот на золото. Банкноты превратились в неразменные бумажные деньги.
В нескольких статьях и памфлетах, опубликованных в 1809-1811 гг.,
Рикардо доказывал, что повышение рыночной цены золота в этих бумажных
деньгах является следствием и проявлением их обесценения в связи с
чрезмерным выпуском. Его противники утверждали, что повышение цены
золота объясняется другими причинами, в частности спросом на золото для
вывоза за границу. В этих сочинениях раскрылся талант Рикардо -
искусного полемиста, автора, способного очень логично и последовательно
тянуть цепь аргументов. Это отнюдь не была академическая дискуссия. За
теми, кто отрицал обесценение банкнот, стояли заправилы Английского
банка, консервативное большинство парламента, министры, вся "военная
партия". В конечном счете тут находили выражение классовые интересы
землевладельцев, которым война и инфляция приносили рост ренты. Рикардо
же выражал, как и во всей своей последующей деятельности, интересы
промышленной буржуазии, которые в то время были прогрессивны.
Политически он был близок к вигской (либеральной) оппозиции, "партии
мира".

Рикардо не ограничился критикой существующей системы денежного
обращения, но разработал позитивную программу. Он дополнил ее в
нескольких более поздних сочинениях. То, что он предлагал, было денежной
системой, максимально соответствующей потребностям развития
капиталистического хозяйства. И надо сказать, что идеи Рикардо в большой
мере осуществились в течение XIX столетия. С 1819 по 1914 г. в Англии
действовал золотой стандарт.

Коротко говоря, эти идеи сводились к следующему: 1) устойчивое денежное
обращение - важнейшее, условие роста экономики; 2) такая устойчивость
возможна лишь на базе золотого стандарта - денежной системы, основанной
на золоте; 3) золото в обращении может быть в значительной мере или даже
полностью заменено бумажными деньгами, разменными по твердому паритету
на золото, что дает нации большую экономию. В своей последней работе,
которую он не успел закончить, Рикардо предлагает отнять у Английского
банка, являвшегося частной компанией, право эмиссии банкнот и управления
государственными средствами. Для этих целей он предлагал создать новый
Национальный банк. Для того времени это было крайне смелое предложение.

Рикардова теория денег отражала как силу, так и слабость классической
политэкономии. Рикардо попытался положить в основу теории денег трудовую
теорию стоимости, но сделал это непоследовательно и фактически отказался
от нее при анализе конкретных экономических процессов.

Стоимость золотых денег, как и всех товаров, определяется в принципе
затратами труда на их производство. И товары и деньги входят в обращение
с данными стоимостями. Значит, для того чтобы обслуживать обращение
данной массы товаров, нужно определенное количество денег. Если, скажем,
вся годовая товарная масса представляет 1 млрд. рабочих дней среднего
труда, а в одном грамме золота воплощается 1 рабочий день, то для
обращения нужен 1 млрд. граммов золота. Предположим, однако, что каждый
грамм золота может в течение года обслужить 10 сделок, сделать 10
оборотов. Тогда будет достаточно в 10 раз меньше золота - 100 млн.
граммов. К этому надо добавить еще, что часть золота может быть
сэкономлена за счет сделок, производимых в кредит. Такова в главных
чертах концепция, позже четко изложенная Марксом.

Но Рикардо не пошел таким путем. Он исходил из того, что в данной стране
может обращаться любое количество так или иначе попавшего туда золота. В
обращении масса товаров просто сталкивается с массой денег, и таким
образом устанавливаются товарные цены. Если попало золотых денег больше,
то цены выше, если меньше - ниже. Это количественная теория денег, уже
знакомая нам по Юму. Рикардо отличается от Юма тем, что он стремится
как-то примирить ее с трудовой теорией стоимости. Но это ему, понятно,
плохо удается.

Над мышлением Рикардо тяготел опыт неразменного бумажно-денежного
обращения. Покупательная сила бумажных денег действительно в основном
определяется их количеством. Сколько бы ни было выпущено этих денег, все
они будут представлять то количество полноценных золотых денег, какое
необходимо для обращения. Когда, скажем, бумажных долларов становится
вдвое больше, чем нужно золотых, каждый бумажный доллар обесценивается
вдвое.

Почему, однако, Рикардо механически перенес явления бумажно-денежного
обращения на золото? Потому, что он не видел принципиальной разницы
между тем и другим, считая золото тоже в сущности знаком стоимости. Он
видел в деньгах только средство обращения и не понимал всей сложности и
многообразия их функций.

Рикардо думал, что его теория денег объясняет также все колебания в
международных экономических отношениях. Он рассуждал так. Если в данной
стране оказывается слишком много золота, то в ней повышаются товарные
цены и становится выгодно ввозить в нее товары из-за границы. В торговом
балансе страны образуется дефицит, который приходится оплачивать
золотом. Золото уходит из страны, цены повышаются, приток иностранных
товаров приостанавливается, и все приходит в равновесие. При недостатке
золота в стране все происходит в обратном порядке. Таким образом,
действует автоматический механизм, естественным образом выравнивающий
торговые балансы и распределяющий золото между странами. Отсюда Рикардо
делал важные выводы в пользу свободы торговли. Нечего беспокоиться,
говорил он, если ввоз превышает вывоз товаров и золото уходит из страны.
Это вовсе не основание для ограничений ввоза. Просто в стране слишком
много золота и слишком высокие цены. Свободный импорт помогает их
понизить.

Требование свободы торговли в Англии во времена Рикардо было
прогрессивным, как и во времена Смита. Но его теория об автоматическом
выравнивании плохо отражала действительность. Во-первых, она опиралась
на количественную теорию денег и необоснованно утверждала, что изменение
количества денег в стране прямо определяет уровень цен. Во-вторых,
золото между странами передвигается не только под влиянием относительных
уровней товарных цен. Критики Рикардо не без основания указывали,
например, что в годы наполеоновских войн золото уходило из Англии не
потому, что цены в Англии были выше (наоборот, цены на промышленные
товары были там значительно ниже), а в связи с большими военными
платежами загранице, закупками хлеба в неурожайные годы и т. п.

При всех своих пороках рикардова теория денег все же сыграла важную роль
в развитии экономической науки. Она выдвинула много вопросов, о которых
ранее было крайне смутное представление и значение которых росло в
дальнейшем: о скорости обращения денег; о "спросе на деньги", т. е. о
факторах, определяющих потребности хозяйства в деньгах; о роли
разменности бумажных денег на золото; о механизме международного
движения золота и влиянии уровня товарных цен на торговые и платежные
балансы.

В 1809 г. Рикардо еще был совершенно неизвестен как экономист. В 1811 г.
он уже признанный авторитет, лидер движения за восстановление
разменности банкнот. Отчасти через Милля, отчасти другими путями Рикардо
знакомится с видными политиками, журналистами, учеными. В его
гостеприимном доме начинаются регулярные сборища, где за хорошим столом
без конца дебатируются острые вопросы - политические, экономические,
литературные. Без особых усилий с его стороны Рикардо оказывается в
центре этого крута людей. Причина - не только его ум, но и такт,
спокойствие, выдержка.

Английская писательница Мария Эджуорт оставила проницательную
характеристику Рикардо как собеседника: "Мистер Рикардо, с его очень
спокойной манерой держаться, имеет живой ум, который непрерывно
находится в движении; все время он в беседе поднимает новые темы. Мне
никогда не приходилось спорить или дискутировать вопрос с человеком,
который спорил бы более честно и больше стремился бы к истине, чем к
победе. Он полностью отдает должное любому аргументу, выдвигаемому
против него, и не настаивает на своем мнении ни одной минуты больше, чем
говорит ему его убеждение по этому вопросу. Для него, кажется,
совершенно безразлично, вы ли обнаружите истину или он, лишь бы она была
обнаружена. Беседуя с ним, всегда что-то получаешь; убеждаешься, что ты
либо неправ, либо прав, и начинаешь лучше понимать дело, причем
настроение в этой беседе всегда сохраняется наилучшим".

В 1811 г. Рикардо познакомился с Т. Р. Мальтусом. Дружба этих двух
людей - любопытный парадокс в истории науки. Она была весьма тесной,
Рикардо и Мальтус часто встречались, ездили друг к другу в гости и без
конца переписывались. Между тем трудно представить себе более разных
людей. Вся история их дружбы - это история идейных споров и разногласий.
Они редко могли согласиться в чем-либо. И не удивительно: мальтусова
политическая экономия подчинена интересам класса землевладельцев, что
для Рикардо было совершенно неприемлемо. В свою очередь, Мальтус не мог
принять самые важные идеи Рикардо: трудовую теорию стоимости,
изображение ренты как паразитического дохода, свободу торговли,
требование отмены хлебных законов.

Вероятно, одно из объяснений этой дружбы состоит в том, что Рикардо в
высшей мере обладал качествами научной объективности и самокритичности.
Всегда недовольный тем, чего он достиг и как он это выразил, Рикардо
искал в острой критике Мальтуса ключ к совершенствованию, к уяснению и
развитию своих идей. С другой стороны, критикуя Мальтуса, он сам
двигался вперед.

Принцип сравнительных затрат

Рикардо много думал о факторах,определяющих потоки международной
торговли. Это понятно: для Англии внешняя торговля всегда играла (и
теперь играет) особо важную роль. Он задался вопросом: почему из данной
страны вывозятся именно такие товары, а ввозятся другие? И что дает
внешняя торговля для роста производства, для экономического прогресса?

У Адама Смита был простой и в общем-то довольно плоский ответ на такие
вопросы. Может быть, и мыслимо производить в Шотландии виноградное вино,
но затраты труда будут непомерно велики. Выгоднее производить в
Шотландии, скажем, овес и обменивать его на вино из Португалии, где
производство вина требует мало затрат труда, а овес - много. По всей
вероятности, выиграют обе страны. Но это не могло удовлетворить Рикардо.
Неужели торговля возможна только в таких очевидных случаях, когда
диктует сама природа?

Он рассуждал так. Если даже представить себе, что Шотландия производит и
овес и вино с меньшими издержками, но по овсу ее преимущество больше,
чем по вину, то при известном соотношении издержек и известных
пропорциях обмена ей будет все же выгодно производить только овес, а
Португалии - только вино. Это и есть принцип сравнительных затрат, или
сравнительного преимущества. Рикардо основывал этот принцип на трудовой
теории стоимости и пытался доказать его с помощью числового примера; он
вообще очень любил и постоянно использовал такие примеры.

Попытаемся проиллюстрировать идеи Рикардо числовым примером, который по
возможности приближен к реальности начала XIX в. Представим себе, что в
Англии и Франции производятся только два товара - сукно и зерно. В
Англии производство 1 метра сукна требует в среднем 10 часов труда, а 1
тонны зерна - 20 часов. Во Франции цифры составляют для сукна 20 часов,
для зерна - 30 часов. В соответствии с законом стоимости в Англии 1
тонна зерна будет обмениваться на 2 метра сукна, а во Франции - на 1,5
метра. Заметим, что в данном примере Англия имеет абсолютное
преимущество в производстве обоих товаров, но сравнительное - лишь по
сукну. По зерну сравнительное преимущество имеет Франция. Это можно
объяснить еще так: во Франции производство сукна обходится в 2 раза
дороже, чем в Англии, а зерна - только в 1,5 раза. Это только и есть
сравнительное преимущество.

Предположим, что обе страны последовали совету Рикардо и
специализировались: Англия - на производстве сукна, Франция - на
производстве хлеба. Можно думать, что соотношение обмена сукна на хлеб
будет находиться где-то между английским и французским и составит,
скажем, 1,7 (т. е. 1,7 метра сукна за 1 тонну зерна). Дальнейшие
рассуждения лучше изобразить в виде таблицы:
Англия Франция
Совокупная затрата рабочих часов на 1 м сукна и 1 т зерна 30 30
До специализации
Производство и потребление сукна (м) 1 1
Производство и потребление зерна (т) 1 1
После специализации
Производство сукна (м) 3 -
Производство зерна (т) - 1,67
Потребление сукна (м) 1 0,67 х 1,7 = 1,1
Потребление зерна (т) 2 : 1,7 = 1,2 1
Выигрыш от специализации для потребления 0,2 т зерна 0,1 м сукна

Как видим, на каждых 30 часах общественного труда английское народное
хозяйство выигрывает 0,2 тонны зерна, французское - на каждых 50 часах
труда выигрывает 0,1 метра сукна. Благодаря специализации и развитию
внешней торговли обе страны в принципе могут увеличить потребление обоих
продуктов.

Рикардо понимал и то, что этот выигрыш, как правило, присваивается
определенным классом - капиталистами. Но вполне в духе его мышления было
считать это равнозначным: выгода от внешней торговли "создает...
побуждение к сбережению и к накоплению капитала", а накопление
капитала - залог экономического роста, и, в частности, оно в общем может
благоприятно отразиться на положении рабочего класса, так как вызывает
увеличение спроса на рабочую силу.

Следует зафиксировать два важных момента. Во-первых, как уже говорилось,
принцип сравнительных затрат у Рикардо опирается на трудовую теорию
стоимости. Во-вторых, он в своей абстрактной форме не увязан с
капиталистическим производством, а применим по самой своей сущности к
международному разделению труда вообще. Вопрос лишь в том, какому классу
будут доставаться экономические выгоды от специализации.

Можно ли применить принцип сравнительных затрат, с необходимыми
изменениями и поправками, к проблеме разделения труда и специализации
производства между социалистическими странами? Думается, что можно.
Видимо, изложенная выше принципиальная схема может быть развита и
дополнена. С первого взгляда чувствуется, что она вполне пригодна для
математической формализации, для построения модели, в которую надо,
конечно, ввести ряд дополнительных факторов.

До недавнего времени принцип сравнительных затрат некоторые советские
авторы трактовали исключительно как буржуазно-апологетическую теорию. А.
Б. Фрумкин совершенно бездоказательно отвергает эту идею Рикардо лишь на
том основании, что "теория "сравнительных издержек" в силу ее
апологетического характера была подхвачена затем вульгарной
политэкономией". Это не убедительно. Например, рикардова теория
дифференциальной земельной ренты не перестает быть в принципе правильной
оттого, что она впоследствии использовалась в апологетических целях.

Маркс, критикуя учение Рикардо о внешней торговле, вместе с тем
указывал, что в принципе специализация может быть выгодна даже
относительно отсталой стране, так как такая страна "все-таки получает
при этом товары дешевле, чем могла бы сама их производить".

В этой связи важно помнить, что исходный принцип - это одно, а его
использование для обоснования известной идеологии и политики - совсем
другое. Верно, что уже Рикардо делал из принципа сравнительных затрат
выводы в духе своей теории о гармоническом н уравновешенном развитии
международных экономических отношений в условиях свободы торговли. У
него получалось, что торговля будет выгодна всем ее участникам и сплотит
"все цивилизованные нации в одну всемирную общину", если хлеб, вино и
другие сельскохозяйственные товары будут производиться в прочих странах
мира, а металлические изделия и другие промышленные товары - в Англии.
Таким образом, принцип сравнительных затрат служил аргументом и
оправданием "естественного" преобладания Англии в качестве главной
промышленной державы мира. Дальнейшее развитие этого принципа в
буржуазной науке придало ему более ярко выраженный апологетический
характер. Была разорвана его связь с трудовой теорией стоимости. Он стал
использоваться в ряде случаев для оправдания односторонней специализации
слаборазвитых и развивающихся стран на производстве сырья и
продовольствия, как довод против их индустриализации.

Изменение претерпела, впрочем, вся идея свободы торговли, представлявшая
собой важнейшую составную часть буржуазной классической политической
экономии. Хотя свобода торговли была особенно выгодна для английской
буржуазии, ее основное направление было в то время все же прогрессивным:
она была нацелена на ликвидацию феодализма в самой Англии и в других
странах, на вовлечение новых районов в мировую торговлю, на создание
капиталистического мирового рынка. В современных условиях идея свободы
торговли, во всяком случае в применении к развивающимся странам,
является реакционной. Даже многие экономисты из Западной Европы и США
(например, известный шведский ученый Гуннар Мюрдаль в книге "Мировая
экономика", вышедшей в 1958 г. в русском переводе) признают, что свобода
торговли обрекла бы развивающиеся страны на вечную роль сырьевых
придатков и могла бы лишь законсервировать их отсталость. Напротив,
только активное вмешательство в сферу внешней торговли (как и в другие
сферы хозяйства), в частности обложение пошлинами ввоза иностранных
промышленных товаров, содействие национальному экспорту таких товаров и
т. д., могут помочь этим странам выбиться из отсталости.

Но было бы неправильно по этим причинам отвергать принцип сравнительных
затрат как абстрактное обоснование экономической целесообразности
международного разделения труда и специализации производства.

Главная книга

Главное сочинение Рикардо - "Начала политической экономии и налогового
обложения" - появилось совсем иначе, чем "Богатство народов" Смита. Ни
бурная эпоха, ни темперамент автора не позволяли ему много лет работать
в тиши уединения.

Научные интересы Рикардо были очень тесно связаны с острыми вопросами
дня. В 1813-1814 гг. таким вопросом стали хлебные законы, оттеснившие
даже проблемы банков и денег. Рикардо, в это время уже видный экономист
и публицист либерального лагеря, бросился в бой. Непосредственным
поводом для его выступлений послужила полемика с Мальтусом, который
отстаивал хлебные законы и высокие цены на хлеб. Из этой полемики под
пером Рикардо выросла теоретическая система. В его трудах, написанных в
1814-1817 гг., нашла свое высшее выражение буржуазная классическая
политическая экономия в Англии.

Система Смита уже не могла претендовать на полное объяснение
экономической реальности. Слишком многое изменилось за 40 лет.
Завершилось выделение классов буржуазного общества, произошла
кристаллизация их экономических интересов. Борьба вокруг хлебных законов
открыто велась с позиций основных классов, главным образом промышленной
буржуазии и землевладельцев. В центре экономической науки оказалась
проблема распределения национального дохода между классами. Для Смита
это была лишь одна из важных проблем. Для Рикардо это, в сущности,
предмет политической экономии. Он пишет: "Определить законы, которые
управляют этим распределением,- главная задача политической экономии.
Как ни обогатили эту науку исследования Тюрго, Стюарта, Смита, Сэя,
Сисмонди и др., все-таки объяснения, которые они дают относительно
естественного движения ренты, прибыли и заработной платы, весьма мало
удовлетворительны".

Рикардо пытался установить законы распределения, исходя из условий и
интересов производства. Что это конкретно означало? Прежде всего, он
положил в основу своей системы теорию, утверждающую, что стоимость
товаров создается трудом в процессе производства и измеряется
количеством этого труда. Далее, производство он рассматривал в
конкретной капиталистической форме и задавался вопросом, как образуется
стоимость и распределяются доходы в условиях, когда средства
производства находятся в руках лендлордов (земля) и капиталистов
(фабрики, машины, сырье). Наконец, главную функцию капитализма он видел
в увеличении производства материальных благ.

В начале 1815 г. Рикардо опубликовал небольшой памфлет под заглавием
"Опыт о влиянии низкой цены хлеба на прибыль с капитала". Здесь была
впервые в сжатой форме изложена рикардова теория экономических отношений
классов и развития капитализма. Рикардо делал следующий основной вывод.
Если предоставить экономическое развитие самому себе, то в связи с
ростом населения и постепенным переходом к обработке все менее
плодородных земель цены на сельскохозяйственные продукты будут расти.
Вся выгода от этого достанется землевладельцам, тогда как норма прибыли
на капитал будет понижаться. От этого будут страдать и рабочие, так как
на их труд будет предъявляться относительно более низкий спрос. Как
писал Рикардо, "интерес землевладельца всегда противоположен интересу
всякого другого класса в обществе". Что может оказать противодействие
этой тенденции? В частности, импорт дешевого хлеба из-за границы. Отсюда
очевиден вред хлебных законов: выгодны они только паразитам-лендлордам.

Рикардо продолжал размышлять над вопросами, которые теперь теснились у
него в мозгу. Он забросил лондонские дела, уединился в Гэткомб-парке,
обложившись книгами. В письме Сэю от августа 1815 г. он первый раз
упоминает о намерении изложить свои взгляды в книге. Всю осень он
работает с большим напряжением, увлекаясь все более и более. Дела,
поездки, визиты сокращены до предела.

В ходе работы он вскоре наталкивается на главную трудность - проблему
стоимости (ее суть мы изложим ниже). Смитова теория его не
удовлетворяет, но заменить ее он еще не в состоянии. Поиски становятся
мучительны. В одном из писем он сообщает, что две недели не знал покоя,
пока додумался до какой-то важной вещи. Письма Рикардо вообще наполнены
в это время жалобами и сомнениями. Милль старается вселить в него
бодрость любыми средствами, вплоть до лести: "Вы уже лучший мыслитель в
политической экономии, я уверен, что вы будете и лучшим писателем".
Жалобы Рикардо составляют немного забавный контраст с феноменальным
темпом, которым создается книга.

В апреле 1817 г. "Начала политической экономии и налогового обложения"
уже выходят из печати тиражом 750 экземпляров. Книга Рикардо носит все
следы спешки. Он посылал издателям рукопись частями, одновременно
дописывая и переделывая оставшееся. При жизни Рикардо вышли еще два
издания. Они мало отличались от первого, за исключением главы первой- "О
стоимости", в которой Рикардо упорно стремился к четкости и
убедительности.

В третьем издании книга состоит из 32 глав, которые четко распадаются на
три части. Основы рикардовой системы изложены в первых семи главах.
Более того, все самое главное сказано уже в первых двух главах - о
стоимости и ренте. Маркс говорит, что здесь Рикардо проникает в самую
суть капиталистического способа производства и дает "некоторые
совершенно новые и поразительные результаты. Отсюда то высокое
теоретическое наслаждение, которое доставляют эти две первые главы...".
После семи теоретических глав следуют (не подряд) 14 глав, посвященных
вопросам налогов. В остальных 11 главах содержатся различные дополнения,
возникшие после завершения основных глав мысли и критические соображения
по .адресу других экономистов, в основном Смита, Мальтуса и Сэя.

Историческое значение Рикардо для экономической науки можно свести к
двум пунктам. Он принял единый руководящий принцип - определение
стоимости трудом, рабочим временем - и попытался воздвигнуть на этой
основе все здание политической экономии. Именно это позволило Рикардо в
большой мере проникнуть за внешнюю оболочку явлений и обнаружить ряд
элементов подлинной физиологии капитализма. Он показал и сформулировал
экономическую противоположность классов буржуазного общества и тем самым
ухватился за самый корень исторического развития.

Оба центральных пункта системы Рикардо были использованы Марксом в его
экономической теории, которая произвела революционный переворот в
политической экономии. Именно эти достижения Рикардо в первую очередь
сделали английскую классическую политэкономию одним из источников
марксизма. Буржуазная наука в дальнейшем, напротив, отвергла оба главных
положения Рикардо. Очень скоро первое из них навлекло на Рикардо
обвинение в чрезмерной абстрактности и схоластике, второе - в цинизме и
разжигании классовой розни.

Рикардо действительно были чужды всякие сантименты. Его политическая
экономия была жестока, ибо жесток был тот мир, который она пыталась
объяснить. Поэтому были неправы даже такие люди, как Сисмонди, которые
критиковали Рикардо с позиций гуманности и блага отдельных индивидов.
Научность взглядов Рикардо, как и Смита, определяется тем, что он
смотрел на интересы классов только с точки зрения развития производства,
роста богатства нации. Интересы промышленной буржуазии он тоже защищал
лишь в той мере, в какой они соответствовали этому высшему принципу.
Рикардо действительно изображал положение рабочих в процессе
производства как живых орудий. Капиталист выбирает, что ему выгоднее -
нанять рабочих или установить новые машины. И чувства здесь решительно
ни при чем. Маркс писал: "Это - стоицизм, это объективно, это научно.
Поскольку это возможно без греха против его науки, Рикардо всегда
филантроп, каким он и был в практической жизни".

Рикардо отнюдь не думал, что благотворительность может излечить пороки
общества. Но в жизни Рикардо был добрым и щедрым человеком (что,
впрочем, при. его богатстве было не слишком обременительно). Мария
Эджуорт рассказывает, что она осматривала вблизи от Гэткомб-парка школу,
где на его деньги и под эгидой миссис Рикардо обучалось 130 детей. Он
давал деньги на больницы, помогал множеству бедных родственников.
Сохранилась любопытная переписка о бедной девушке, бывшей служанке в
доме Рикардо, которую некий молодой повеса хитростью увез в Лондон и
пытался соблазнить. Вся эта история случилась в начале 1816 г., когда
Рикардо как раз с большим напряжением работал над своей книгой. Усилиями
доброго мистера Рикардо, который не жалел своего времени и даже рисковал
получить от повесы вызов на дуэль, девушка была водворена в родительский
дом. Чем не святочный рассказ Диккенса?

-------

---

От	Pout
К	Pout (31.08.2004 21:46:24)
Дата	31.08.2004 21:56:48

Жизнь и идеи мыслителей- экономистов. ч.3. Вокруг и после Рикардо

---

{Давид Рикардо. "Начала политической экономии и налогового обложения"} >
Глава 12. Завершение системы: Рикардо
------------------------------------
Головоломка стоимости

Рикардо упорно работал, стремясь дать себе ясный отчет о природе
стоимости. Не раз признавал он свои прежние взгляды
неудовлетворительными и пересматривал их. Когда ему казалось, что он
разрешил одну трудность, перед ним вставали новые. Последняя его работа,
которую прервала болезнь и смерть Рикардо, носила заглавие "Абсолютная и
относительная стоимость". Под абсолютной стоимостью он понимал то, что
Маркс назвал субстанцией стоимости,- заключенное в товаре количество
труда. Под относительной стоимостью - меновую стоимость, количество
другого товара, которое должно в силу естественных законов обмениваться
на единицу данного товара. Слабость Рикардо заключалась в том, что,
признавая абсолютную стоимость, он вместе с тем даже не пытался
проникнуть в ее природу, исследовать характер самого труда, воплощенного
в этой стоимости. Что его всегда интересовало, так это только
количественная сторона дела: как определяется сама величина меновой
стоимости и чем ее можно измерять. Отсюда его поиски "идеальной меры
стоимости" - погоня за химерой, за неуловимой тенью.

Иногда Рикардо приходил в отчаяние от невозможности найти полное
примирение между своей теорией стоимости и всеми реальными процессами
экономики. В одну из таких минут слабости он написал в письме, что в
конце концов, может быть, следовало бы просто выбросить проблему
стоимости за борт и исследовать законы распределения без нее. Но
слабость проходила, он вновь возвращался к своей главной задаче и искал
выхода из тупиков.

Как во многих других вопросах, Рикардо начал там, где остановился Смит.
Он еще более четко разграничил два фактора товара - потребительную и
меновую стоимость. Меновая стоимость всех товаров, кроме ничтожного
числа невоспроизводимых благ (скажем, картины старых мастеров или
выдержанные вина из знаменитых погребов), определяется относительными
затратами труда на их производство.

Мы знаем, что Смит был непоследователен в своей трудовой теории
стоимости. Он считал, что определение стоимости трудом, рабочим временем
применимо лишь к "примитивному состоянию общества", когда не было
капитала и наемного труда. В современном же обществе стоимость
определяется фактически суммой доходов в виде заработной платы, прибыли
и ренты, получаемых от производства и реализации товара. Такая
непоследовательность была неприемлема для строгого логического ума
Рикардо. Свойственное Смиту вольное обращение с основными принципами его
не устраивало. Такой фундаментальный закон, как закон стоимости, не
может полностью меняться с развитием общества. Нет, сказал Рикардо,
определение стоимости рабочим временем есть абсолютный, всеобщий закон.

К этому ему следовало добавить: в любом обществе, где продукты
производятся как товары, для обмена и продажи за деньги. Но Рикардо не
представлял себе никакого другого общества. Если он и знал историю, то
никак не принимал всерьез, скажем, условия производства в первобытной
общине. Что касается возможного будущего общества, то оно могло
представляться ему только в виде "параллелограммов мистера Оуэна",
которые он считал беспочвенным вымыслом, хотя и относился к Оузну лично
с уважением. Рикардо не обладал тем историческим чутьем, которое было у
Смита, и потому не видел большой разницы между обществом независимых
охотников, которые обменивались своей добычей, и современной ему
системой фабричного производства и наемного труда. Короче, он пе знал
никакого другого общества, кроме капиталистического, и законы этого
общества рассматривал как естественные, всеобщие и вечные.

Тем не менее тезис о полной применимости закона трудовой стоимости к
развитому капиталистическому обществу был большой научной заслугой
Рикардо. Из взглядов Смита и его последователей вытекало, в частности,
что повышение (и вообще изменение) денежной заработной платы должно
вызывать соответствующее изменение стоимости и цен товаров. Рикардо
решительно отверг это утверждение: "Стоимость товара, или количество
какого-либо другого товара, на которое он обменивается, зависит от
относительного количества труда, которое необходимо для его
производства, а не от большего или меньшего вознаграждения, которое
уплачивается за этот труд".

Если повысится заработная плата без всякого изменения производительности
труда, то стоимость товара от этого не изменится. При прочих равных
условиях это не повлияет и на цену, которая представляет собой лишь
выражение стоимости в золоте. Что же изменится? Распределение стоимости
между заработной платой рабочего и прибылью капиталиста. В условиях
свободной конкуренции капиталисты не могут компенсировать рост
заработной платы повышением цен своих товаров.

Этот вывод занимает важное место во взглядах Рикардо на перспективы
капитализма и в его политической программе. Как мы помним, Рикардо
считал, что цены сельскохозяйственных продуктов имеют хроническую
тенденцию к повышению. Это должно вызывать рост денежной заработной
платы: поскольку рабочие всегда получают только голодный минимум, они
просто начнут вымирать, если этого не будет. Но прибыли капиталистов
будут соответственно сокращаться, так как они не могут повышать цены
промышленных товаров. Дорогой хлеб ущемляет промышленников и на
известной стадии лишает их стимулов к накоплению капитала. А это, с
точки зрения Рикардо, своего рода экономический конец света!

Рикардо не хуже Смита чувствовал главные трудности, на которые
наталкивалась трудовая теория стоимости.

Первая из них заключалась в объяснении обмена между рабочим и
капиталистом. Только труд рабочего создает стоимость товара, а
количество этого труда определяет величину стоимости. Но в обмен на свой
труд рабочий получает в виде заработной платы меньшую стоимость.
Получается, что в этом обмене имеет место нарушение закона стоимости.
Если бы этот закон соблюдался, то рабочий должен был бы получать полную
стоимость создаваемого его трудом продукта, но в этом случае была бы
невозможна прибыль капиталиста. Получалось противоречие: либо теория не
соответствует действительности, либо закон стоимости непрерывно
нарушается в важнейшей сфере обмена.

Это противоречие разрешил Маркс, показав, что рабочий продает
капиталисту не труд, который есть лишь процесс, деятельность, затрата
энергии человека, а свою рабочую силу, т. е. способность к труду.
Покупая ее, капиталист при обычных условиях оплачивает рабочему полную
стоимость его рабочей силы, ибо эта стоимость определяется вовсе не тем,
что создает труд, а тем, что необходимо рабочему для жизни и
воспроизведения себе подобных. Таким образом, обмен между капиталом и
трудом совершается в полном соответствии с законом стоимости, что отнюдь
не исключает эксплуатацию рабочего капиталистом.

Вторая трудность заключалась в том, как совместить закон стоимости с тем
фактом, что прибыль капиталистов в действительной жизни определяется не
стоимостью производимых на их предприятиях товаров, а размерами
применяемого капитала. Если стоимость создается только трудом и товары
обмениваются примерно по стоимости, то отдельные отрасли производства
оказываются в совершенно разном положении. Отрасли и предприятия, где
применяется много рабочей силы и мало машин, материалов, сырья, должны
иметь высокую стоимость товаров, продавать свои товары по высоким ценам
и, следовательно, получать большую прибыль. То же самое можно сказать об
отраслях, где капитал быстро оборачивается и быстро дает прибыль.
Напротив, отрасли и предприятия, где много капитала приходится
вкладывать в средства производства или где медленнее оборот капитала,
стоимость товаров, цены и прибыли должны быть ниже.

Но это невозможно! Это противоречит реальности капитализма. Хорошо
известно, что равные капиталы имеют тенденцию приносить одинаковую норму
прибыли. Иначе капиталы уйдут из малоприбыльных отраслей. Получается,
что закон трудовой стоимости несовместим с безусловным, реально
действующим законом средней прибыли.

Адам Смит ушел от этого противоречия, фактически отказавшись от трудовой
стоимости и сложив стоимость из доходов, одним из которых является
средняя прибыль. Рикардо не мог этого сделать, так как более
последовательно связал свою концепцию с трудовой теорией стоимости. Он
попытался насильно втиснуть в рамки этой теории факт равной прибыли на
равный капитал. Чтобы рамки не разлетелись вдребезги, он с искусством и
упорством, заслуживающим лучшего применения, старается преуменьшить
значение различий в составе и обороте капитала. Несколько наивным
образом Рикардо, в сущности, пытается убедить читателя, что если средняя
прибыль и меняет закон стоимости, то лишь самую малость, и этой малостью
можно пренебречь.

Конечно, Рикардо пытался доказать недоказуемое. Когда товары
производятся капиталистически, закон стоимости действует (в этом Рикардо
прав), но он не может действовать так, как при простом товарном
производстве (и в этом он неправ). Стоимость преобразуется в цену
производства, которая включает среднюю прибыль на капитал, и таким путем
уравниваются различия в составе и обороте капиталов. Осуществляет это
механизм капиталистической межотраслевой конкуренции. Это не отрицание,
а развитие закона стоимости. Таков был в самых общих чертах ответ,
который дал на этот вопрос Маркс.

Цена производства - принципиально иная категория, нежели стоимость. Она
может лишь случайно совпадать с последней. Рикардо же пытался доказать,
что это одно и то же, а отклонениями можно пренебречь. Эта позиция очень
скоро оказалась весьма уязвимой для критики со стороны его теоретических
противников.

Дележ пирога, или Прибавочная стоимость по Рикардо

У Рикардо был, в сущности, математический ум. Те времена, когда
экономика и математика протянули друг другу руки, были еще далеки, а
потому в его трудах нет формул и уравнений. Но способ его мышления и
манера изложения напоминают строгость математических доказательств.
Рикардо обладал исключительной способностью выделить в сложном
экономическом комплексе простые элементы и принципы и развивать их до
логического конца, абстрагируясь от всего, что казалось ему не главным,
не решающим. Строгость и логичность его мышления производили сильное
впечатление на современников. Он был блестящий полемист, который мог,
казалось, убедить собеседника в чем угодно.

Однако в его математическом подходе был и свой порок. В распределении,
как и в стоимости, Рикардо видел прежде всего количественную сторону.
Его интересовали доли и пропорции и мало интересовала сама природа
распределения, его связь с устройством и развитием общества.

Рикардо развивал в основном смитовы взгляды на заработную плату, прибыль
и ренту как на первичные доходы трех главных классов общества.
Определение заработной платы стоимостью средств существования рабочего и
его семьи было воспринято Рикардо от предшественников. Ему казалось, что
он улучшает эту теорию, подводя под нее базу мальтусовой теории
народонаселения: он принимал ее основные принципы, что было, кажется,
единственным важным пунктом его согласия с Мальтусом. Опираясь на
Мальтуса, Рикардо считал, что заработная плата удерживается в жестких
пределах физического минимума не в силу специфических законов
капитализма, а в силу естественного всеобщего закона: как только средняя
заработная плата немного превышает минимум средств существования,
рабочие начинают производить на свет и воспитывать больше детей,
конкуренция на рынке труда усиливается, и заработная плата вновь
снижается.

Взгляды Мальтуса и Рикардо легли в основу так называемого "железного
закона заработной платы", который позже выдвигали Фердинанд Лассаль и
другие мелкобуржуазные социалисты. Этот "закон" приводит к идее о
бесполезности борьбы рабочего класса за свои экономические интересы,
поскольку заработная плата якобы фатально привязана к физическому
минимуму средств существования. Хотя на Западе часто обвиняли и обвиняют
Маркса в приверженности к "железному закону", в действительности такие
представления чужды марксизму.

Теория Рикардо была в значительной мере статична. Отмечая и даже
прославляя рост производительности труда, он вместе с тем не видел, что
в ходе этого процесса меняется и сам рабочий класс. В частности,
меняются два важных фактора: 1) растет нормальный, общественно
признанный круг потребностей рабочего, 2) увеличивается организованность
и сплоченность рабочего класса, его способность бороться за повышение
своего жизненного уровня, а с ростом его сознания усиливается классовая
борьба.

Распределение национального дохода в обществе представлялось Рикардо как
дележ пирога, который по своему размеру остается в общем-то неизменным.
Свою более чем скромную долю из него получают рабочие. Все остальное
достается капиталистам, которые, однако, вынуждены делиться с
землевладельцами, причем доля последних неуклонно растет.

Эта мысль - что рента (а также ссудный процент, уплачиваемый
промышленниками денежному капиталисту) представляет собой лишь вычет из
прибыли - имела важное значение. Тем самым прибыль трактовалась как
первичная, основная форма дохода, основанием которого является капитал,
т. в., в сущности, как прибавочная стоимость. Отождествление у Рикардо
прибыли и прибавочной стоимости было, разумеется, связано с
отождествлением цены производства со стоимостью. Теория распределения
несла на себе те же достоинства и недостатки, как и теория стоимости.

Стоимость отдельного товара и всех товаров, образующих национальный
доход, определяется объективно затратами труда. Эта стоимость
распадается на заработную плату и прибыль (включая ренту). Отсюда у
Рикардо вытекала принципиальная противоположность классовых интересов
пролетариата и буржуазии. Бесконечное число раз писал он, что заработная
плата и прибыль могут меняться только в обратном отношении: если
заработная плата растет, то прибыль падает, и наоборот. Потому-то ярый
апологет капитализма американец Кэри и назвал теорию Рикардо системой
раздора и вражды между классами.

Но Рикардо опять-таки интересовали только пропорции, количественная
сторона дела. Природа, генезис и перспективы тех отношений, которые
порождают противоположность между заработной платой и прибылью, его не
занимали. Поэтому он и не мог раскрыть "тайну прибавочной стоимости",
хотя близко подходил к этому, понимая, что капиталист забирает у
рабочего часть стоимости, созданной его трудом.

Анализ природы и величины земельной ренты был одним из блестящих научных
достижений Рикардо. В отличие от своих предшественников, он построил
теорию ренты на прочной основе трудовой теории стоимости. Он объяснил,
что источником ренты является не какая-то особая щедрость природы, а
прилагаемый к земле труд. Поскольку ресурсы земли ограниченны,
приходится возделывать не только лучшие, но также средние и худшие
участки. Стоимость сельскохозяйственных продуктов определяется затратами
труда на относительно худших участках земли, а лучшие и средние дают
повышенную прибыль. Но так как прибыль должна усредняться,
капиталисты-арендаторы вынуждены отдавать этот излишек землевладельцам в
виде ренты.

Рикардо считал, что самые худшие участки не приносят ренты. Маркс
показал, что это неверно: в условиях частной собственности на землю
землевладелец не отдает даром в аренду даже самый плохой участок.
Рикардову ренту Маркс назвал дифференциальной (т. е. связанной с
естественными различиями земли), а эту особую, не замеченную Рикардо,-
абсолютной рентой.

Куда идет капитализм

Трагизм, который видел Рикардо в капиталистическом строе, и его
пессимизм в отношении будущего этого строя имели глубокие основания и
отражали действительные тенденции развития капитализма. Правда, праздные
землевладельцы не пожрали Англию. Болезнь "недонакопления", которую
пророчил Рикардо английскому капитализму, оказалась не столь страшной.
Рабочий класс не стал пассивно мириться со своей мрачной
мальтузианско-рикардианской судьбой. Трагизм капиталистического строя
оказался несколько иного сорта, чем думал Рикардо. И все же великий
мыслитель видел многие черты капитализма в правильном свете. Он был
совершенно прав, считая, что капитализм имеет тенденцию удерживать
пролетариат в положении придатка производства и сводить заработную плату
рабочих к голодному минимуму. Прав он был и в том, что опасался
гибельного влияния крупного землевладения на экономический прогресс.
Если не опыт Англии, то опыт ряда других стран до сих пор подтверждает
эти опасения.

Пессимизм Рикардо умерялся по меньшей мере двумя соображениями.
Во-первых, он считал, что свобода торговли, особенно свобода ввоза хлеба
из-за границы, может и должна существенно изменить положение, остановив
рост ренты и падение прибыли. Во-вторых, Рикардо безусловно принимал
принцип невозможности общего перепроизводства и экономических кризисов,
позже получивший название "закона Сэя". По крайней мере с этой стороны,
думал он, капитализму не грозят опасности.

Потребности общества в товарах и услугах безграничны, говорил Рикардо.
Если человеческое брюхо и не может вместить больше определенного
количества пищи, то потребности в различных предметах "удобства и
украшения" не имеют пределов. Не смешивал ли Рикардо потребности и
платежеспособный спрос? Нет, он не был настолько наивен и понимал, что
потребность, не подкрепленная деньгами в кармане, экономически мало что
значит. Но, как и Сэй, Рикардо думал, что само производство, порождая
доходы, тем самым автоматически создает и платежеспособный спрос на
товары и услуги, и этот спрос неизбежно обеспечивает реализацию всех
товаров и услуг.

Капиталистическое хозяйство представлялось ему идеально отлаженным
механизмом, в котором всякое затруднение со сбытом разрешается быстро и
просто: производители товара, который выпускается в излишнем количестве,
немедленно получают соответствующий сигнал от рынка и переключаются на
производство другого товара. Тезис о невозможности общего
перепроизводства Рикардо выражал так: "Продукты всегда покупаются за
продукты или услуги; деньги служат только мерилом, при помощи которого
совершается этот обмен. Какой-нибудь отдельный товар может быть
произведен в излишнем количестве, и рынок будет до такой степени
переполнен, что не будет даже возмещен капитал, затраченный на этот
товар. Но это не может случиться одновременно со всеми товарами".

Как говорится, не успели высохнуть чернила, которыми писались эти
строки, как жизнь начала решительно опровергать их: уже в 1825 г. в
Англии разразился первый общий кризис перепроизводства. Возможно, что
Рикардо, при его научном беспристрастии и самокритичности, пересмотрел
бы впоследствии свои взгляды. Но его уже не было в живых.

Итак, в трудах Рикардо нашла свое наиболее полное выражение система
классической буржуазной политической экономии (классическая школа).
Попытаемся изложить основные ее черты.

1. Для классической школы было характерно стремление проникнуть,
используя метод научной абстракции, в глубь экономических явлений и
процессов. Она анализировала эти процессы с большой объективностью и
беспристрастием. Это было возможно постольку, поскольку промышленная
буржуазия, интересы которой классическая школа в конечном счете
выражала, была в то время прогрессивной силой, а классовая борьба между
буржуазией и пролетариатом еще не стала главным фактором в обществе.

2. В основе классической школы лежала трудовая теория стоимости, на ней
строилось все здание политической экономии. Однако классическая школа
оказалась не в состоянии объяснить законы капитализма, исходя из
трудовой теории стоимости в той форме, в какой эта теория была развита
экономистами-классиками. Это объясняется в частности тем, что
классической школе было свойственно представление о капитализме как о
единственно возможном, вечном и естественном общественном строе.

3. Классическая школа рассматривала проблемы производства и
распределения в обществе с точки зрения положения основных классов. Это
позволило ей близко подойти к выводу о том, что источником доходов
капиталистов и землевладельцев является эксплуатация рабочего класса.
Однако выяснить природу прибавочной стоимости она не могла, так как не
имела ясного представления о специфике рабочей силы как товара.

4. Представления классической школы о воспроизводстве общественного
капитала покоились на принципе естественного равновесия в экономической
системе. Это было связано с уверенностью в существовании объективных
стихийных экономических законов, не зависящих от воли человека. Но в
концепции саморегулирования капиталистической экономики заключалось и
затушевывание ее противоречий. Особенно важное значение имело отрицание
классиками всеобщего перепроизводства и кризисов.

5. Буржуазная классическая политическая экономия выступала за
максимальное ограничение вмешательства государства в экономику (принцип
laissez faire), за свободу торговли. Экономический либерализм в большой
мере сочетался в ней с либерализмом политическим, с проповедью
буржуазной демократии.

Член парламента

"Начала политической экономии и налогового обложения" Рикардо отнюдь не
были бестселлером. Это была книга для экономистов, не для широкой
публики. А экономистов в то время было ничтожно мало. Сисмонди
рассказывает, что, по словам самого Рикардо, его книгу во всей Англии
поняли не более 25 человек.

Но через год после ее выхода в свет Мак-Куллох опубликовал большую
хвалебную рецензию, где попытался изложить идеи Рикардо в более
популярной форме и выделил его высказывания по актуальным вопросам
экономической политики. Вскоре Торренс поместил еще одну рецензию, где
впервые критиковал трудовую теорию стоимости Рикардо. Вместе с усилиями
Милля и некоторых других лиц это привлекло внимание публики к книге
Рикардо, чье имя было довольно хорошо ей знакомо. Мальтус уже писал свои
собственные "Принципы политической экономии", где спорил с Рикардо по
основным вопросам теории и политики. Рикардо мог считать, что он достиг
успеха в том смысле, в каком он этот успех понимал.

В том же 1819 г., когда вышло второе издание, он окончательно ушел из
бизнеса и отказался от членства на бирже. Его состояние было к этому
времени помещено в землю, недвижимость и надежные, неспекулятивные
бумаги. Дети Рикардо воспитывались как наследники богатого
землевладельца, английского джентльмена. (Его семья, т. е. вдова и дети,
не позволили позже Мозесу Рикардо, самому близкому к нему из братьев,
издать биографию великого экономиста: они не хотели привлекать внимание
к его еврейскому происхождению и биржевой карьере.)

Парламентская деятельность была весьма естественна для человека с
положением и склонностями Рикардо. Друзья советовали ему вступить на эту
арену. Чтобы попасть в палату общин, у Рикардо был только один путь -
купить парламентское кресло у какого-нибудь обедневшего лендлорда,
хозяина одного из многочисленных "гнилых местечек". Он так и сделал.
Избранный от глухого ирландского захолустья, Рикардо никогда не бывал
там и в глаза не видел своих избирателей, что было вполне в духе
времени. Рикардо воспользовался этим путем по необходимости, но, заняв
место в парламенте, он стал одним из рьяных сторонников реформы, которая
закрыла бы такие пути и самого его лишила бы "купленного" кресла.
Парламентская реформа, ослабившая систему "гнилых местечек" и тем самым
монополию помещиков в палате, была проведена только в 30-х годах XIX в.
Рикардо до этого не дожил.

В парламенте он провел всего четыре года, но играл там довольно видную
роль. Рикардо не принадлежал формально ни к правящей партии тори, ни к
вигскои оппозиции. Последняя была ему ближе, и он пользовался большим
авторитетом в левых и радикальных кругах оппозиции. Но в палате он
занимал независимую позицию и нередко голосовал против руководства
вигов. Парламентские речи Рикардо даже в краткой протокольной записи
составляют целый том собрания его сочинений. Специалисты подсчитали, что
он брал слово 126 раз, не считая многочисленных выступлений в различных
комитетах палаты, в которых он усердно работал. Экономические проблемы
занимают, естественно, важнейшее место в парламентской деятельности
Рикардо. Он продолжал борьбу против хлебных законов, за свободу
торговли, сокращение государственного долга, улучшение банкового дела и
денежного обращения. Но среди его речей мы находим и выступления за
свободу печати, против ограничений права собраний. Как и Адам Смит,
Рикардо был в политике сторонником максимально полной буржуазной
демократии.

Он обладал несколько резким, высоким голосом с необычайно четкой
дикцией. Одни находили его голос приятным, другие - неприятным. Но все
свидетели сходятся на том, что, когда Рикардо говорил, палата слушала
внимательно. Рикардо не был блестящим оратором, как это обычно
понимается. Однако свойственное его сочинениям стремление проникнуть в
социальную суть явлений и проблем, строгая логичность и деловитость
характерны и для парламентских речей Рикардо.

Парламент отнимал у Рикардо почти все время в течение сессий. В эти
месяцы он жил в Лондоне. С утра он дома читал документы, писал письма и
планы выступлений, принимал посетителей, а иногда ехал в Вестминстер на
заседания комитетов. Во второй половине дня заседала палата, и Рикардо
был одним из самых аккуратных ее членов. Почти все его работы 1819-1823
гг. связаны с парламентской деятельностью. Главные из них посвящены
хлебным законам и государственному долгу.

Наукой он мог заниматься только в летние месяцы в Гэткомб-парке, который
нравился ему все больше. Там он писал возражения на книгу Мальтуса,
готовил третье издание своих "Начал", продолжал напряженно думать над
проблемами стоимости, земельной ренты, экономических последствий
применения машин. Продолжалась интенсивная переписка с Мальтусом,
Миллем, Мак-Куллохом, Сэем. В эти годы Рикардо стоял в центре всей
европейской экономической пауки. Регулярные собрания экономистов в его
доме привели в 1821 г. к основанию лондонского клуба политической
экономии, где Рикардо был общепризнанным лидером. Он выполнял эту
функцию с большим тактом и скромностью.

Человеческий облик

Смерть настигла Рикардо внезапно среди этой бурной деятельности. Он умер
в Гэткомб-парке в сентябре 1823 г. от воспаления мозга. Ему был только
51 год. Каким человеком был Рикардо в жизни? Внешность его описывают
таким образом: ниже среднего роста, худощав, но хорошо сложен и очень
подвижен; приятное лицо с выражением ума, доброжелательства и
искренности; глаза темные, внимательные и острые; манеры простые и
располагающие. Судя по всему, что мы знаем, это был симпатичный и
приятный в общении человек. Он был органически неспособен ссориться с
друзьями, хотя по вопросам науки и политики нередко с ними расходился.
Его отношения с учениками были мало похожи на отношения Кенэ с членами
секты. Он вовсе не чувствовал и не вел себя как учитель.

В сильнейшей степени обладал Рикардо качествами семьянина, главы большой
семьи. Не только его дети, но и младшие братья и сестры, и даже
родственники жены смотрели на него как на старшего, мудрого и
справедливого человека. (Кое-что здесь, впрочем, значило и богатство!) В
последние годы жизни он много занимается воспитанием детей, женит
старшего сына, выдает замуж дочерей, улаживает разные мелкие семейные
конфликты. Когда в его гостеприимный дом в Гзткомб-парке съезжаются дети
с внуками и другие родственники, он чувствует себя, несмотря на отнюдь
не преклонный возраст, библейским патриархом. Большой дом всегда
наполнен не только родственниками, но и гостями всякого рода. Здесь и
знакомые из Лондона, со всеми знакомыми, и соседи-помещики, и друзья и
подруги детей.

Рикардо был хорошо образованным человеком. Но объемом знаний и интересов
он далеко уступал энциклопедическому уму Адама Смита. В круг его
интересов мало входили искусство, изящная литература, даже история.
Трудно назвать это недостатком Рикардо. Выполнение его исторической
миссии в науке требовало огромной интеллектуальной концентрации в одной
области. Если бы он пытался стать всезнайкой, он, вероятно, не смог бы
сделать того, что он за короткое время сделал в политической экономии.
Каждый интеллект имеет свои границы. Это должно иной раз показаться
грустным, но это может быть необходимо и даже полезно для его главного
дела.

О восприятии Давидом Рикардо мира в его многообразии мы можем лучше
всего судить по "журналу", который он вел во время заграничного
путешествия 1822 г. в виде писем-отчетов родным. Это единственная
большая серия его писем, где политическая экономия не является главной
темой. Надо сказать, что этот "журнал" во многом рисует довольно
заурядного человека с восприятием и взглядами среднего английского
джентльмена из числа тех, которые во множестве устремились на континент
после окончания многолетних войн. В "журнале" - изобилие бытовых
подробностей, добродушный юмор, известная наблюдательность. Но не более
того. Рикардо добросовестно осматривает соборы, музеи и дворцы, но это
только взгляд туриста, выполняющего обязательную программу. Все, что он
видит, не вызывает у него ни сильных эстетических ощущений, ни
исторических и культурных ассоциаций, ни глубоких размышлений. Даже с
точки зрения экономиста наблюдения могли бы быть богаче и интереснее.

Конечно, это семейный документ, который вовсе не предназначался для
публикации и автор которого не претендовал ни на что, кроме
добросовестной информации детям о родителях и сестрах. Это понятно. Но в
документе, который занимает почти 200 страниц книжного текста, личность
автора неизбежно рисуется даже вне зависимости от того, о чем и для кого
он пишет.

Рикардо и Маркс

В 1871 г. русский ученый Н. И. Зибер опубликовал свою магистерскую
диссертацию, защищенную в Киевском университете, под заглавием "Теория
ценности и капитала Д. Рикардо в связи с позднейшими дополнениями и
разъяснениями". Эта работа была, по существу, первой серьезной и
сочувственной реакцией в России на вышедший в свет четырьмя годами
раньше первый том "Капитала".

Маркс был хорошо знаком с ней и в послесловии ко второму изданию
"Капитала" в 1873 г. писал: "...г-н Н. Зибер, профессор политической
экономии в Киевском университете, в своей работе "Теория ценности и
капитала Д. Рикардо" показал, что моя теория стоимости, денег и капитала
в ее основных чертах является необходимым дальнейшим развитием учения
Смита - Рикардо".

Зибер ухватил и талантливо раскрыл ту важнейшую черту учения Маркса, что
оно возникло на основе самой глубокой и передовой экономической теории,
созданной ранее. Во втором издании своей книги, которое появилось в 1885
г., Зибер связал имена Рикардо и Маркса даже в заглавии: "Давид Рикардо
и Карл Маркс в их общественно-экономических исследованиях". Не понимая и
не принимая революционную диалектику Маркса, Зибер гораздо хуже видел
другую сторону дела: принципиальное отличие Маркса от Смита и Рикардо,
подлинный переворот в науке, совершенный Марксом.

Критика Марксом теории Рикардо сама представляет собой поразительный
образец добросовестности и конструктивности. Рикардо посвящена примерно
треть обширного текста "Теорий прибавочной стоимости". Маркс в своей
критике много раз использует такой прием: он показывает, как должен был
бы рассуждать Рикардо, если бы он последовательно развивал свои
собственные верные исходные посылки. Маркс вскрывает объективную,
исторически обусловленную ограниченность классической школы.

Рикардо был гений, но никакой гений не может выпрыгнуть за рамки,
поставленные эпохой и классом. И Маркс критикует Рикардо не за то, что
он был буржуазный экономист, а за то, что в своей научной концепции,
которая не могла быть никакой иной, кроме буржуазной, он
непоследователен.

Что же сделал Маркс на основе учения Смита - Рикардо?

Маркс превратил трудовую теорию стоимости в глубокую и логически
стройную систему, на основе которой построил все здание принципиально
новой политической экономии. Он освободил трудовую теорию стоимости от
противоречий и тупиков, которые мучили Рикардо. Решающее значение при
этом имел анализ двойственной природы труда, заключающегося в товаре,-
труда конкретного и абстрактного. Исходя из трудовой теории стоимости,
Маркс создал также теорию денег, объясняющую явления металлического и
бумажно-денежного обращения.

Объяснив природу рабочей силы как товара, обрисовав исторические условия
купли-продажи рабочей силы, Маркс смог построить свою теорию прибавочной
стоимости на базе трудовой теории стоимости и в полном соответствии с
ней. Было впервые научно объяснено, как в рамках "справедливого",
эквивалентного обмена между капиталом и трудом в действительности
осуществляется эксплуатация рабочего класса.

Прибавочная стоимость стала у Маркса всеобщей формой присвоения
капиталом неоплаченного труда и его продукта. Зачатки этой идеи,
имеющиеся у Рикардо, получили всестороннее развитие и привели к единой
системе. Конкретные формы нетрудового дохода - прибыль, рента, ссудный
процент - заняли свои места в этой системе. Классовый характер проблемы
распределения выявился с большой силой и четкостью.

Теорией средней прибыли и цены производства Маркс, как уже говорилось,
разрешил "роковое" противоречие Рикардо. Но мало этого. Тем самым был
сделан вывод огромной важности: хотя каждый капиталист непосредственно
эксплуатирует "своих" рабочих, все капиталисты как бы складывают добытую
прибавочную стоимость в общий котел и делят ее по капиталу, экономически
весь класс капиталистов как единое целое противостоит рабочему классу.

Использовав научные элементы, имевшиеся в рикардовом учении о земельной
ренте, Маркс создал глубокую концепцию, объясняющую ренту как форму
дохода землевладельцев и закономерности развития капитализма в сельском
хозяйстве.

Маркс отверг взгляды Рикардо и Сэя о невозможности общего
перепроизводства и кризисов. Он впервые разработал основы теории
воспроизводства и показал неизбежность периодических кризисов в
капиталистической экономике.

Социальный пессимизм Рикардо, отчасти перешедший к нему от Мальтуса,
уступил место марксову всеобщему закону капиталистического накопления,
который логически вытекает из всего его учения. Маркс показал как
имеющиеся еще возможности поступательного развития капитализма, так и
неизбежность его революционного крушения и замены капитализма
социализмом.


{Аникин В.} > Глава 13. Вокруг Рикардо и после
------------------------------------
Как ученики Кенэ на полвека раньше толковали о создании "новой науки",
так в последние годы жизни Рикардо и после его смерти было принято
говорить о "новой науке политической экономии".

Действительно, в трудах Рикардо был очерчен предмет политической
экономии (общественные отношения людей в связи с производством
материальных благ) и разработан ее метод (научная абстракция). Казалось,
она приобрела в известной мере черты, свойственные точным и естественным
наукам. Подобно геометрии, она покоилась теперь на системе
основополагающих постулатов и вытекающих из них теорем. Но политическая
экономия, в отличие от геометрии, классовая наука. Каковы бы ни были
субъективные намерения ученого, его идеи всегда более или менее
непосредственно служат интересам определенного класса. Учение Рикардо
было открыто и смело буржуазным. Но именно эта открытость и смелость
перестала устраивать буржуазию, когда классовая борьба в Англии
обострилась: в 30-х и 40-х годах, в период чартизма, она стала центром
всей общественной и политической жизни.

В этих новых условиях последователи Рикардо, которые вплоть до середины
столетия и даже позже занимали ведущее место в английской буржуазной
политэкономии, стали отказываться от наиболее смелых и радикальных
сторон его учения, приспосабливать это учение к интересам буржуазии. Они
либо занимались простым комментированием Рикардо, либо подправляли его в
апологетическом духе.

В 1861 г. Маркс, основательно проштудировав в библиотеке Британского
музея новую английскую экономическую литературу, писал Энгельсу: "В
сущности эта наука со времени А. Смита и Д. Рикардо не продвинулась
вперед, хотя в области отдельных исследований, часто чрезвычайно тонких,
сделано немало". Надо обратить внимание не только на первую, но и на
вторую часть этого высказывания. Обилие специальных экономических
исследований отражало быстрое развитие капитализма и объективную
необходимость изучения отдельных сторон хозяйства. Скелет экономической
науки обрастал мясом. Большой путь развития прошла статистика, в
частности успешно разрабатывался метод индексов. Описывался и
анализировался рост отдельных отраслей промышленности. Проводились
конкретные исследования в области аграрной экономики, движения цен,
денежного обращения, банкового дела. Возникла обширная литература о
положении рабочего класса. К середине века политическая экономия уже
заняла прочное место в учебных программах университетов.

Все это касается буржуазной, официальной науки. Но наряду с этим в
20-40-х годах в Англии активно выступают и писатели, которых Маркс
назвал пролетарскими противниками политикоэкономов. Из учения Рикардо
они брали те элементы, которые можно было повернуть против буржуазии.

Английская политическая экономия 20-40-х годов XIX в. сыграла важную
роль в развитии экономического учения Маркса. Значительная часть "Теорий
прибавочной стоимости" посвящена критическому анализу взглядов
английских экономистов этой эпохи. Марксово учение выковывалось в борьбе
с вульгаризаторами буржуазной классической политэкономии, среди которых,
с одной стороны, видное место занимали открытые противники Рикардо во
главе с Мальтусом, а с другой - "последователи" Рикардо, которые
обрабатывали его в апологетическом духе. Теория прибавочной стоимости
была создана Марксом в ходе острой и глубокой научной критики вульгарных
элементов в английской буржуазной политэкономии. Эта критика сыграла
важную роль в обосновании Марксом трудовой теории стоимости и
ценообразования, теории прибыли, всеобщего закона капиталистического
накопления.

XIX столетие

Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!

В ночь умозрительных понятий,
Матерьялистских малых дел,
Бессильных жалоб и проклятий
Бескровных душ и слабых тел!

С тобой пришли чуме на смену
Нейрастения, скука, сплин,
Век расшибанья лбов о стену
Экономических доктрин,

Конгрессов, банков, федераций,
Застольных спичей, красных слов,
Век акций, рент и облигаций,
И мало действенных умов...

Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела ...

С глубиной и образностью поэтического мышления здесь обрисованы
некоторые черты этого века полного торжества буржуазии. Романтический
протест против него не нов. Современником Рикардо был Байрон, который
писал об английских богачах:

Их бог, их цель, их радость в дни невзгод, Их жизнь и смерть - доход,
доход, доход!

Нигде "век буржуазного богатства" не проявлял себя с таким цинизмом и
вместе с тем с таким лицемерием, как в Англии. Нигде "равенство и
братство" не оборачивалось таким издевательством над народом. Чудовищная
нищета среди неслыханного богатства... Фактическое бесправие под сенью
британской свободы и конституции... Вопиющее невежество рядом с быстрым
развитием наук... Такова Англия первой половины XIX в.

Деньги становились единственной и всеобъемлющей связью, объединяющей
людей в обществе. Человек ныне расценивался только с той точки зрения,
есть ли у него капитал и каков размер этого капитала. Бедняк, который
еще 50-100 лет назад был множеством уз связан с землей отцов, с родной
долиной, который мог в последней крайности рассчитывать на помощь
общины, иной раз на покровительство лендлорда, ныне не был ни с чем
связан и не мог ни на что рассчитывать. Он был теперь пролетарием,
единственное достояние которого - рабочие руки, а единственный источник
существования - продажа этих рук капиталисту.

Фабрикант для пролетария - безликая гнетущая сила капитала, пролетарий
для фабриканта - живая машина, орудие для извлечения прибыли. Их
"человеческие отношения" сводятся к еженедельной выплате заработной
платы, в крайнем случае к благотворительности, отвратительное ханжество
которой могло тогда казаться чуть ли не чертой английского национального
характера.

Капиталисты требовали и добились полной свободы эксплуатации рабочих.
"Анархия плюс констебль" - так назвал эту систему Томас Карлейль,
который был в первую половину своей деятельности страстным критиком
буржуазных порядков. Он подразумевал, что государство предоставляет
капиталистам полную свободу делать деньги и конкурировать между собой,
как им заблагорассудится, но выполняет функцию охраны этой "свободы" и
частной собственности с помощью полиции.

Тому же Карлейлю принадлежит знаменитый ярлык, накленный им на
политическую экономию: dismal science (мрачная наука). Что он имел в
виду? Во-первых, рикардианская политическая экономия, как мы знаем, была
начисто лишена всякой сентиментальности. Она не делала секрета из
тяжелого положения рабочих, но считала его естественным. Во-вторых,
смыкаясь по этой линии с Мальтусом, она видела главную причину бедности
в извечном разрыве между населением и природными ресурсами и потому
мрачно смотрела на будущее.

Но для английских толстосумов политическая экономия вовсе не была
мрачной наукой. Они думали, что основанная Смитом и Рикардо наука должна
помочь им найти способы более быстрого обогащения. Популярность
понимаемой таким образом политической экономии принимала юмористические
формы. Мария Эджуорт рассказывает, что в 20-х годах в лондонском дамском
обществе стало очень модно говорить на темы политической экономии.
Богатые лещи, нанимая гувернанток, иной раз требовали, чтобы те обучали
их детей этой науке. Одна гувернантка, которая считала, что она вполне
достаточно вооружена знанием французского, итальянского, музыки,
рисования, танцев и т. п., и была ошеломлена этим требованием,
поколебавшись, ответила: "Нет, мэм, я не могу сказать, что обучаю
политической экономии, но, если вы считаете нужным, я попытаюсь изучить
ее".- "О нет, дорогая, если вы не обучаете этому, вы мне не подойдете".

Политическая экономия нуждалась в соответствующей философской базе. Что
характерно для английской мысли той эпохи, так это большое и
непосредственное влияние, которое оказывала политическая экономия на
само развитие философии. Англия отличалась этим от Германии, где
зависимость была скорее обратной. Английской буржуазии была нужна
философия, которая прямо подпирала бы "науку об обогащении". Такой
философией явился утилитаризм в этике и позитивизм в гносеологии (теории
познания).

Отцом утилитаризма был Джереми Бентам (1748- 1832). Бентамов утилитаризм
(философия пользы, от латинского utilitas) исторически связан со
взглядами на природу и поведение человека, которые развивали Гельвеции и
Смит (см. гл. 9). Человек по природе своей эгоист. Суть всякого решения,
в том числе экономического, заключается в том, что он мысленно
сопоставляет связанные с ним плюсы и минусы (удовольствие и страдание,
пользу и ущерб); стремясь максимизировать первое, минимизировать второе.
Наибольшего успеха он достигает, когда делает выбор свободно и разумно.
Задача общества, государства, законодателей состоит в том, чтобы
создавать для этого возможно благоприятные условия. Общество только
сумма индивидов. Чем больше будет польза, удовольствие, счастье каждого,
тем больше будет "совокупное счастье" в обществе. Бентам выдвинул
пресловутый лозунг - "наибольшее счастье для наибольшего числа людей".
Из этой философии вытекал полностью усвоенный буржуазной политической
экономией принцип индивидуализма: каждый за себя в конкурентной борьбе.
Капиталист должен иметь возможность свободно покупать, рабочий -
продавать рабочую силу. Предполагается, что они заключат эту сделку так,
чтобы взаимно максимизировать свою пользу.

Эта идея "человека-счетчика" через несколько десятилетий была воспринята
субъективной школой в политической экономии. Ведь для нее главная
экономическая проблема - это сравнение степеней удовлетворения от
потребления человеком различных товаров, сравнение полезности зарплаты с
"антиполезностью" (тягостью) труда и т. п..

Первоначально утилитаризм Бентама был в общем прогрессивен, так как
выдвигал идеи буржуазной свободы против феодализма. Сам Бентам стоял во
главе кружка радикалов, выступавших за парламентскую реформу, охрану
труда, права женщин, освобождение рабов в колониях. Когда, однако,
скромные либеральные требования бентамистов были в основном претворены в
жизнь и когда, с другой стороны, обострилась классовая борьба между
буржуазией и пролетариатом, утилитаризм потерял почву под ногами и
вылился в заурядную апологетику капитализма.

Позитивизм (от латинского positivus - положительный) был обширным
течением в западноевропейской философии XIX в. В Англии он был связан с
традициями, которые шли от юмова агностицизма. Согласно этим
представлениям, задача науки лишь в описании и систематизации фактов,
выход за эти пределы - бесплодная "метафизика". Это сознательно
приземленная, прозаическая философия века буржуазного стяжательства.
Крупнейшим философом-позитивистом был Джон Стюарт Милль. Вполне
закономерно философия позитивизма стала основой для экономической теории
самого Милля и его времени (середина XIX в.), а также и для последующего
развития буржуазной политической экономии.

Мальтус

Мальтус - одиозная фигура в истории политической экономии. Прошло более
170 лет после выхода в свет "Опыта о законе народонаселения", но идеи и
имя его автора и теперь объект острых идеологических и политических
дискуссий. От Мальтуса ведет свое начало мальтузианство - теория
народонаселения, утверждающая, что все бедствия человечества должны быть
приписаны перенаселению, а общественный строй тут ни при чем. В
настоящее время мальтузианство играет немалую роль в идеологической
борьбе между капитализмом и социализмом за развивающиеся страны.
Реакционные мальтузианцы утверждают, что центральная проблема для этих
стран - излишек и чрезмерно быстрый рост населения; решение этой
проблемы и минимум буржуазных по своей сущности реформ могут открыть им
"путь в высшее общество" (разумеется, капиталистическое). Марксисты
говорят, что для скорейшей ликвидации экономической отсталости,
необходим некапиталистический путь развития, необходимы коренные
социальные преобразования, которые только и могут дать выход скованной
энергии народов. В этих условиях и рамках может быть эффективна
известная политика регулирования рождаемости и роста населения.
Противоположность этих позиций очевидна.

Место Мальтуса в науке определяется двумя главными моментами: выдвинутым
им "законом" народонаселения и его своеобразной ролью критика-помощника
и противника-друга Рикардо.

Томас Роберт Мальтус родился с 1766 г. в сельской местности недалеко от
Лондона и был вторым сыном просвещенного сквайра (помещика). Поскольку
состояния в английских семьях не делятся между детьми, он не получил
наследства, но зато получил хорошее образование - сначала дома, а потом
в колледже Иисуса Кембриджского университета. Окончив колледж, Мальтус
принял духовный сан в англиканской церкви и получил скромное место
второго священника в сельском приходе. В 1793 г. он стал также членом
(преподавателем) колледжа Иисуса и оставался им до своей женитьбы в 1804
г.: условием членства в колледже было безбрачие.

Много времени молодой Мальтус проводил в доме отца, с которым вел
бесконечные беседы и споры на философские и политические темы. Как это
ни странно, старик был энтузиастом и оптимистом, а молодой человек -
скептиком и пессимистом. Мальтусу-старшему были близки идеи французских
энциклопедистов и английского утопического социалиста Уильяма Годвина о
бесконечной возможности совершенствования общества и человека, о
близости "золотого века" человечества. Мальтус-младший был настроен ко
всему этому критически. На будущее человечества он смотрел мрачно, в
утопии Годвина не верил. Подыскивая аргументы в спорах с отцом, он
натолкнулся у нескольких авторов XVIII в. на идею о том, что люди
размножаются быстрее, чем растут средства существования, что население,
если его рост ничем не сдерживается, может удваиваться каждые 20-25 лет.
Мальтусу казалось очевидным, что производство пищи не может расти столь
жебыстрыми темпами. Значит, силы природы не позволяют человечеству
выбиться из бедности. Чрезмерная плодовитость бедняков - вот главная
причина их жалкого положения в обществе. И выхода из этого тупика не
предвидится. Никакие революции тут не помогут.

В 1798 г. Мальтус анонимно опубликовал небольшой памфлет под заглавием
"Опыт о законе народонаселения в связи с будущим совершенствованием
общества". Свои взгляды он излагал резко, бескомпромиссно, даже цинично.
Мальтус, например, писал: "Человек, пришедший в занятый уже мир, если
его не могут прокормить родители, чего он может обоснованно требовать, и
если общество не нуждается в его труде, не имеет права на какое-либо
пропитание; в сущности, он лишний на земле. На великом жизненном пиру
для него нет места. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама
привести свой приговор в исполнение".

Мальтус, видимо, был из породы тех английских джентльменов, которые
непоколебимо уверены в превосходстве своего класса и своей нации,
которые презирают всякое сюсюканье о бедных, несчастных и калеках,
которые с невозмутимым хладнокровием, в белых перчатках и строгом
сюртуке, могут присутствовать и при бунте фабричных и при казни сипаев.
Такие люди считают жестокость разумной необходимостью, а гуманность -
вредной выдумкой.

Впрочем, в жизни Мальтус, как сообщают современники, был общительным и
даже приятным человеком: его дружба с Рикардо косвенно это подтверждает.
Он отличался удивительной уравновешенностью и спокойствием духа, никто
никогда не видел его рассерженным, слишком радостным или слишком
угнетенным. Такой характер позволял ему с равнодушием (может быть, и
показным) выносить хулу, которой он подвергался за свои жестокие
взгляды.

Правящим классам Англии, боявшимся влияния французской революции на
народ, книжка Мальтуса пришлась как нельзя кстати. Мальтус сам был
удивлен ее успехом и занялся подготовкой второго издания. Он съездил за
границу (Швеция, Норвегия, Россия, Франция, Швейцария), где занимался
сбором материала в обоснование своей теории. Второе издание резко
отличалось от первого: это был обширный трактат с историческими
экскурсами, критикой ряда авторов и т. п. Всего при жизни Мальтуса вышло
шесть изданий "Опыта", причем последнее превышало по объему первое в 5
раз!

В 1805 г. Мальтус получил кафедру профессора современной истории и
политической экономии в только что основанном колледже Ост-Индской
компании. Он исполнял также в колледже обязанности священника. В 1815 г.
Мальтус опубликовал свою работу о земельной ренте, в 1820 г.- книгу
"Принципы политической экономии", в основном содержащую полемику с
Рикардо. Лекции и выступления Мальтуса отличались сухостью, склонностью
к доктринерству. К тому же его трудно было слушать, так как он от
рождения страдал дефектом речи. По политическим взглядам он был вигом,
но весьма умеренным, всегда стремился, как сказано о нем в английском
биографическом словаре, к золотой середине. Умер он скоропостижно в
декабре 1834 г. от болезни сердца.

Люди и их Земля

Мальтусову теорию народонаселения было бы неверно списывать со счетов
как глупость или грубую апологетику. О ее влиянии на их мышление
говорили такие люди, как Давид Рикардо и Чарлз Дарвин. Маркс и Энгельс
писали, что она, хотя и в извращенной форме, отражает реальные пороки и
противоречия капитализма.

Итак, Мальтус говорил, что население имеет тенденцию увеличиваться
быстрее, чем средства существования. Чтобы "доказать" это, он с размаху
бил по голове читателя молотком своей пресловутой прогрессии: каждые 25
лет население может удваиваться и, следовательно, возрастать как ряд
чисел геометрической прогрессии 1, 2, 4, 8, 16, 32, 64... тогда как
средства существования могут якобы в лучшем случае возрастать в те же
промежутки времени лишь в арифметической прогрессии: 1, 2, 3, 4, 5, 6,
7... "Через два столетия народонаселение относилось бы к средствам
существования, как 256 к 9; через три столетия, как 4096 к 13, а по
прошествии двух тысяч лёт отношение это было бы беспредельно и
неисчислимо".

Мальтус был, возможно, неплохой психолог и ощущал силу таких простых и
броских иллюстраций. Читатель был склонен забывать, что это только
тенденция, и у него волосы становились дыбом от апокалиптического
видения мира, где людям уже негде стоять, не то что жить и работать.
Автор немного успокаивал его воображение, говоря, что в действительности
это невозможно: природа сама заботится о том, чтобы эта тенденция не
стала реальностью. Как она это делает? С помощью войн, болезней, нищеты
и пороков. Все это Мальтус считал как бы естественным (в сущности,
божественным) наказанием человека за его греховность, за неистребимый
инстинкт пола. Неужели нет другого выхода? Есть, говорил Мальтус в своей
книге, начиная с се второго издания: "превентивные ограничения", или,
проще говоря, половое воздержание. Мальтус хвалил поздние браки,
безбрачие, вдовство. Но, положа руку на сердце, Мальтус сам не очень
верил в эффективность этих мер, и опять возвращался к неизбежности
позитивных ограничений. Любопытно, что Мальтус в то же время
отрицательно относился к противозачаточным средствам, вопрос о которых
уже начинал обсуждаться в его время. Такое ограничение рождаемости он
отрицал как вторжение в компетенцию природы, т. е. опять-таки бога.
Перенаселение в системе Мальтуса не только проклятье человечества, но
своего рода благо, божественный хлыст, подстегивающий ленивого от
природы рабочего. Лишь постоянная конкуренция других рабочих, которых
всегда слишком много, заставляет его работать усердно и за низкую плату.

Мальтусова теория страдает крайней негибкостью, догматизмом.
Ограниченный и притом отнюдь не достоверный опыт определенной стадии
развития капитализма она пытается выдать за всеобщий закон,
действительный для любой эпохи и любого общественного строя.

Неверно прежде всего, что тенденция к безудержному размножению может
преодолеваться только недостатком средств существования и вырастающими
из этого мальтусовыми демонами. Мальтус утверждал, что рост средств
существования немедленно вызывает реакций в виде увеличения рождаемости
и численности населения, пока это опять-таки не нейтрализует указанный
рост. В действительности эта тенденция не только не является абсолютной,
но на определенной стадии развития общества явно уступает место прямо
противоположной тенденции: увеличение средств существования и повышение
жизненного уровня способствуют снижению рождаемости и темпов роста
населения. В современных богатых странах Запада естественный прирост
населения в 2-3 раза ниже, чем в бедных странах Азии, Африки, Латинской
Америки. За 20-25 последних лет Япония, как известно, достигла
значительного экономического роста, а рождаемость за эти же годы
снизилась почти вдвое.

Социализм полностью разрывает "роковую" связь между перенаселением и
нищетой масс. Новый общественный строй дает невиданно быстрый рост
производства материальных благ и более равное их распределение. Вместе с
тем он дает людям обеспеченность, личную свободу, подлинное равенство
мужчин и женщин, быстрый рост культурного уровня, открывая тем самым
путь для разумного и гуманного регулирования народонаселения. Именно при
социализме и коммунизме открывается возможность решения одной из
величайших проблем, стоящих перед человечеством,- проблемы оптимума
населения, т. е. обеспечения такого роста населения, который
максимизировал бы производство и потребление, а в конечном счете, если
угодно, человеческое благосостояние, счастье.

Обратимся теперь ко второму мальтусову участнику вечной гонки населения
и ресурсов - к средствам существования с их арифметической прогрессией.
Здесь Мальтус оказывается еще более неправ.

В самом деле, он рисовал примерно такую картину. Представьте себе
участок земли, на котором кормится один человек. Он вкладывает за год
200 человеко-дней труда и получает со своего участка, скажем, 10 тонн
пшеницы, которых ему как раз хватает. Приходит второй человек (может
быть, вырастает сын) и на том же участке вкладывает еще 200
человеко-дней. Поднимется ли сбор зерна ровно вдвое, до 20 тонн? Едва
ли, полагает Мальтус; хорошо, если он возрастет до 15 или 17 тонн. Если
же придет третий, то на новые 200 человеко-дней они получат еще меньше
отдачи. Кому-то придется уйти.

Это в самом примитивном изложении так называемый закон убывающей отдачи
(доходности), или так называемый закон убывающего плодородия почвы,
лежащий в основе учения Мальтуса. Существует ли такой закон? Как некий
абсолютный и всеобщий закон производства материальных благ - безусловно
нет. При определенных условиях в экономике, очевидно, могут возникать
такие ситуации и явления, когда прирост затрат не дает пропорционального
прироста продукции. Но это вовсе не всеобщий закон. Скорее это сигнал
для экономистов и инженеров, что в данном секторе хозяйства что-то не в
порядке.

Приведенный выше пример изображает совершенно гипотетическую и условную
ситуацию и уж во всяком случае не исчерпывает проблему использования
человеком ресурсов природы. Труд, о котором там идет речь, в реальной
жизни прилагается в сочетании с определенными средствами производства.
Если это сочетание правильно подобрано, отдача данного количества
рабочих часов не уменьшится. Особое значение имеет технический прогресс,
т. е. вооружение труда все более производительными орудиями и методами.
Данный участок может быть объединен с несколькими соседними, и отдача,
весьма вероятно, возрастет в связи с увеличением масштабов производства,
за счет лучшей организации, специализации, более эффективного применения
техники.

Исторический опыт развития сельского хозяйства в капиталистических
странах опровергает Мальтуса и его прогнозы. На это неоднократно
указывал В. И. Ленин в своих работах по аграрному вопросу: технический
прогресс в сельском хозяйстве во второй половине XIX в. позволил
значительно увеличить производство сельскохозяйственной продукции при
относительном (и даже в ряде случаев абсолютном) сокращении занятой в
сельском хозяйстве рабочей силы. Не менее резкие изменения в том же
направлении происходят в сельском хозяйстве Северной Америки и Западной
Европы после второй мировой войны. Это еще раз подтверждает, что угроза
капитализму как системе вытекает не из "недопроизводства" жизненных
средств, а из тех общественных противоречий, которые порождает эта
система.

Фиксируя внимание на перенаселении, Мальтус отражал действительно,
присущую капитализму тенденцию к превращению части пролетариата в
"лишних людей", к созданию постоянной резервной армии безработных.
Только это перенаселение, вопреки Мальтусу, является не абсолютным
избытком людей по сравнению с естественными ресурсами, а относительным
избытком рабочих, создаваемым законами капитализма. Историческое место
Мальтуса видно из следующих слов Ленина: "Развитие капиталистической
машинной индустрии с конца прошлого (XVIII.- А. А.) века повело за собой
образование излишнего населения, и пред политической экономией встала
задача объяснить это явление. Мальтус пытался, как известно, объяснить
его естественноисторическими причинами, совершенно отрицая происхождение
его из известного, исторически определенного, строя общественного
хозяйства...".

Объективный смысл сочинений Мальтуса в значительной мере сводится к
защите интересов земельных собственников. В работе о ренте и в его
"Принципах" (1820 г.) это проявляется в полной мере.

Эта классовая позиция и личные свойства делали точку зрения Мальтуса в
науке во многом отличной от Рикардо. В частности, там, где Рикардо
смотрел, так сказать, вдаль, поверх противоречий и проблем, казавшихся
ему частными и преходящими, Мальтус останавливался и приглядывался. Так
случилось с проблемой кризисов, которую Рикардо игнорировал, а Мальтус -
нет.

Как уже говорилось, в этой области буржуазная политэкономия исторически
делилась на два главных течения. Смит и Рикардо считали, что ключевой
проблемой для капитализма является накопление, обеспечивающее рост
производства, тогда как со стороны спроса и реализации никаких серьезных
трудностей не существует. Мальтус (одновременно с Сисмонди) выступил
против этой точки зрения и впервые поставил в центр экономической теории
проблему реализации. Тем самым он обнаружил незаурядное чутье
противоречий капиталистического развития. Рикардо полагал, что
реализация любого количества товаров и услуг может быть обеспечена за
счет совокупного спроса капиталистов (включая спрос на товары
производственного назначения) и рабочих. И он был в принципе прав. Но
возможность такой реализации не означает, что в действительности она
протекает гладко и бесконфликтно. Совсем нет. Ход реализации прерывается
кризисами перепроизводства, которые с развитием капитализма все
обостряются. Разрешение проблемы реализации и кризисов Мальтус искал в
существовании общественных классов и слоев, не относящихся ни к
капиталистам, ни к рабочим. Предъявляемый ими спрос только и может,
говорил он, обеспечить реализацию всей массы производимых товаров. Таким
образом, спасителями общества у Мальтуса выступают те самые
землевладельцы и их челядь, офицеры и попы, которых Смит в свое время
прямо назвал паразитами.

Кейнсианство - ведущее направление в буржуазной политэкономии XX в.-
возродило и взяло на вооружение основные идеи Мальтуса по вопросу о
реализации и факторах "эффективного спроса". Не случайно Кейнс писал,
что капитализму было бы гораздо лучше, если бы экономическая наука в
свое время пошла не по пути, намеченному Рикардо, а по пути Мальтуса. В
современном арсенале экономической политики потребление товаров
различными промежуточными слоями и подталкивание этого потребления
государством занимает видное место как антикризисная мера. Буржуазная
экономическая мысль, неспособная дать научное объяснение основных
закономерностей капитализма, вместе с тем прагматически, под давлением
обстоятельств находит известные методы смягчения конкретных противоречий
капиталистической системы.

Разложение рикардианства

Сочинения Джемса Милля и Мак-Куллоха представляли собой в 20-х и 30-х
годах самое старательное воспроизведение и популяризацию буквы учения
Рикардо. Что касается духа этого учения, то они его не понимали и не
могли развивать. Убожество ближайших последователей Рикардо признается и
современными буржуазными экономистами. Шумпетер пишет, что его учение
"увяло в их руках и стало мертвым и бесплодным немедленно". Но причины
этого он видит, по существу, в бесплодности самого учения Рикардо.

В чем подлинная причина печальной судьбы наследия великого экономиста?
Рикардо оставил глубокую систему идей, но вместе с тем полную кричащих
противоречий и пробелов. Он сам лучше, чем кто-либо, сознавал это. Чтобы
действительно развивать Рикардо, надо было, усвоив основы его учения,
найти научное разрешение этих противоречий.

Конечно, важное значение имело то, что люди, окружавшие Рикардо, были
лично неспособны решать такие задачи. Но этим проблема не исчерпывается.
Как ни велика роль личности в науке, она подчиняется тем же законам, что
роль личности в истории вообще: эпоха, историческая необходимость
порождают людей, способных решать назревшие задачи. Дело в том, что в
тех конкретных условиях творческое развитие учения Рикардо требовало
перехода на позиции иной идеологии, оно было, по существу, невозможно в
рамках идеологии буржуазной. Поэтому подлинным наследником Рикардо
явился марксизм.

Вспомним два главных противоречия, на которые натолкнулся Рикардо.
Первое. Он не мог объяснить, каким образом обмен капитала на труд (проще
говоря, наем рабочих капиталистом) совместим с его трудовой теорией
стоимости. Если рабочий получает полную "стоимость своего труда" (мы
знаем, что это выражение неправомерно, но Рикардо говорил именно так),
т. е. если его заработная плата равна создаваемой его трудом стоимости
товара, то, очевидно, невозможно объяснить прибыль. Если же рабочий
получает неполную "стоимость труда", то где же здесь обмен эквивалентов,
закон стоимости? Второе. Он не мог совместить трудовую стоимость с
явлением равной прибыли на равный капитал. Если стоимость создается
только трудом, то товары, на которые затрачивается равное количество
труда, должны продаваться по примерно одинаковым ценам, какие бы по
размерам капиталы ни применялись при их производстве. Но это означало бы
различную норму прибыли на капитал, что, очевидно, невозможно как
длительное явление.

Мы уже знаем, как разрешил эти противоречия Маркс. Посмотрим, каким
путем пошли английские экономисты 20-30-х годов. При этом мы не станем
разбираться в тонкостях отдельных авторов, а покажем общую тенденцию.
Ученики Рикардо не могли найти разрешения этих противоречий и попытались
обойти их следующим образом.

Капитал есть накопленный труд. От этой вполне рикардианской печки
танцевали Милль, Мак-Куллох и др. Следовательно, в стоимость товара,
производимого трудом при помощи капитала, должна входить стоимость
последнего. Если речь идет о том, что в стоимость товара входит
перенесенная стоимость машин, сырья, топлива и т. д., то это верно. Но
тогда мы ни на шаг не приблизились к ответу на вопрос, откуда берется
прибыль. Ведь не станет капиталист авансировать капитал, т. е. покупать
эти средства производства, только ради того, чтобы их стоимость была
воспроизведена в готовом товаре.

Нет, говорили экономисты, мы имеем в виду не это. На фабрике работает-
рабочий, но работает и машина. По аналогии можно сказать, что "работает"
также хлопок, уголь и т. д. Ведь все это накопленный труд. Работая, они
создают стоимость. Создаваемая ими часть стоимости есть прибыль, она,
естественно, достается капиталисту и пропорциональна капиталу.

Это - псевдоразрешение рикардовых противоречий. По этой схеме рабочий
получает "полную стоимость труда", ибо все, что он недополучил из вновь
созданной стоимости, создал ведь не он, не его живой труд, а прошлый
труд, воплощенный в капитале. Стоимость товара, создаваемая этим
совместным трудом, при реализации товара приносит капиталисту среднюю
прибыль на капитал. Такая концепция устраняет научную основу учения
Рикардо - трудовую теорию стоимости, от которой остается одна видимость.
Стоимость товара теперь складывается из издержек капиталиста на средства
производства, его затрат на заработную плату и из прибыли. Иначе говоря,
стоимость равна издержкам производства плюс прибыль.

Но ведь это банальнейшая вещь, скажете вы, это трюизм. Отнюдь не будучи
капиталистами, вы легко догадаетесь, что капиталист, примерно определяя
цены своих товаров, делает именно так: калькулирует издержки и
накидывает на них какую-то сносную прибыль. В том-то и дело, что эта
теория описывает самые поверхностные, обыденные вещи и не идет глубже. А
там, где за видимостью явления не раскрывается его сущность, кончается
наука.

И как эта схема хороша для капиталистов! В самом деле, рабочий получает
заработную плату, справедливо вознаграждающую его труд. Капиталист
получает прибыль - опять-таки законное вознаграждение за "труд"
принадлежащих ему зданий, машин, материалов. К этому легко добавить, что
владелец земли с полным основанием получает ренту: ведь земля тоже
"работает". Антагонизм классов, который выпирал из учения Рикардо, здесь
исчез, уступив место мирному сотрудничеству труда, капитала и земли.
Подобную схему во Франции еще ранее выдвинул Сэй, только он не утруждал
себя попытками подогнать ее под трудовую теорию стоимости. Труд -
заработная плата; капитал - прибыль; земля - рента. Эта триада,
соединяющая факторы производства и соответствующие доходы, утвердилась в
английской политической экономии к середине XIX в.

В теории стоимости, которую часто называют теорией издержек
производства, было очевидное слабое место. Стоимость товара объяснялась
издержками, т. е. стоимостью товаров, участвующих в производстве. По
существу, цены объяснялись ценами. В самом деле, ткань стоит столько-то
шиллингов и пенсов за ярд потому, что труд стоит столько-то, машины -
столько-то, хлопок - столько-то и т. д. Но почему машины стоят столько,
а не больше и не меньше? И так далее. Вопрос о конечной основе цен,
который всегда был центральным для политэкономии, здесь просто
обходился, а тесно связанный с ним вопрос о конечном источнике доходов
решался апологетически.

Чтобы как-то преодолеть эту трудность, экономисты 30-50-х годов сделали
следующие шаги, все далее отходя от Рикардо и все больше прокладывая
путь к концепциям Джевонса и особенно Маршалла. С одной стороны,
издержки стали трактоваться не как объективные стоимости, в конечном
счете все же зависящие от затрат труда, а как субъективные жертвы
рабочего и капиталиста. С другой стороны, стоимость все менее считалась
функцией одной переменной, издержек производства, и все более - функцией
многих переменных, особенно спроса на данный товар и его полезности для
покупателя. На стоимость переставали смотреть как на естественную
основу, центр колебаний цен. Речь теперь шла о том, чтобы
непосредственно объяснить цены, а цены, конечно, устанавливаются и
меняются под влиянием многих факторов.

Дальнейшие шаги на пути вульгаризации Рикардо были сделаны также по пути
объяснения капиталистической прибыли так называемым "воздержанием"
капиталистов. Эта концепция в большей мере связана с именем английского
экономиста Н. У. Сениора (1790-1864). Объяснение прибыли тем, что ее
порождают работающие машины, здания и материалы, казалось многим
экономистам неудовлетворительным. Поэтому была выдвинута теория о том,
что прибыль порождается "воздержанием" капиталиста, который мог бы
затратить свой капитал на потребление, но "воздерживается" от этого.
Критика буржуазных теорий прибыли сыграла важную роль в становлении
экономического учения Маркса.

Представим себе двух капиталистов, имеющих денежный капитал по 10 тыс.
фунтов стерлингов каждый. Первый вкладывает капитал, скажем, в
пивоваренный завод, сидит в конторе, следит за работой. Итог года:
тысяча фунтов прибыли, или 10% на капитал. Второй капиталист тоже имеет
10 тыс. фунтов стерлингов, но он не любит вонь пивной браги и конторскую
суету. Вместе с тем он не хочет истратить свои деньги на новый дом,
экипаж и т. п. Он обращается к первому капиталисту с предложением:
"Присоедини мои 10 тыс. к твоему капиталу, расширь свой завод, а мне
выплачивай 5% в год, 500 фунтов". Первый капиталист соглашается.
Очевидно, чужой капитал приносит ему точно такую же норму прибыли, как и
свой: ведь деньги, как говорится, не пахнут. Но половину этой прибыли он
отдает собственнику капитала.

Мог бы второй капиталист истратить свои деньги на перечисленные и любые
другие блага, хоть на посещение публичных домов? - спрашивают авторы
теории "воздержания". Мог бы. Но он воздерживается, он предпочитает
подождать год и получить проценты на свой капитал, подождать два года и
еще раз получить проценты (причем капитал-то остается цел и по-прежнему
при желании может быть израсходован!). Человеку по его внутренней
природе свойственно предпочитать настоящие блага будущим.

Соглашаясь отказаться от настоящих благ ради будущих, наш капиталист
приносит жертву и потому приобретает право на вознаграждение.

А первый капиталист? Он тоже мог бы продать свой пивоваренный завод и
прожить деньги. Он этого не делает и потому имеет точно такое же право
на .награду за воздержание. Но он выгодно отличается от своего собрата
тем, что "сам" варит пиво. За этот труд надзора, управления, руководства
он должен получать своего рода заработную плату. Значит, на свой
собственный капитал он получает, в сущности, не прибыль в тысячу фунтов,
а два разных дохода: процент за воздержание - 500 фунтов и заработную
плату за управление - еще 500 фунтов.

Прибыль как экономическая категория здесь вообще исчезает. Альфред
Маршалл был по-своему логичен, когда через полсотни лет заменил триаду
(труд, капитал, земля) комбинацией четырех факторов: труд - заработная
плата, земля - рента, капитал - процент, "организация" -
предпринимательский доход. "Воздержание" (abstinence), которое звучало
не совсем прилично (миллионер, видите ли, воздерживается от траты своих
денег и не полностью удовлетворяет свои нужды!), он заменил более
приличным "ожиданием" (waiting). Тогда же были сделаны попытки объяснить
на основе новых, субъективно-маржиналистских теорий, как определяется
размер вознаграждения каждого фактора. Другие экономисты выделили еще
один элемент капитала - риск и соответственно еще одну форму
вознаграждения капиталиста - своего рода плату за страх. До сих пор
спорят, входит ли вознаграждение за риск в состав ссудного процента или
предпринимательского дохода (или в состав того и другого).

Какое решение проблемы дал Маркс? Распределение прибыли на процент и
предпринимательский доход совершенно реально, и с развитием кредита это
явление приобретает все большее значение. В результате и капиталист,
использующий собственный капитал, условно разделяет прибыль на две
части: плод капитала как такового (Маркс назвал его
капитал-собственность) и плод капитала, непосредственно занятого в
производстве (капитал-функция). Но это вовсе не значит, что в этих обеих
формах капитал - воздержанием ли, трудом ли - создает стоимость и
законно присваивает созданную им часть. Это двуединство капитала есть
необходимое условие эксплуатации капиталом труда, производства
прибавочной стоимости. Когда прибавочная стоимость создана и превращена
процессом конкуренции в среднюю прибыль, встает вопрос о ее дележе между
собственниками капитала и капиталистами, фактически применяющими его
(если это разные лица). Но этот вопрос важен лишь с одной точки зрения:
как два рода капиталистов делят между собой плоды неоплаченного труда
рабочих.

Тезис о том, что прибыль сводится к ссудному проценту и "заработной
плате управления", опровергается практикой акционерных обществ, особенно
современных монополий. Они оплачивают проценты на заемный капитал,
выдают дивиденды акционерам (это тоже род ссудного процента) и платят
весьма высокие оклады наемным управляющим, которые руководят
производством, сбытом и т. д. Но кроме того, они имеют нераспределенную
прибыль, которая идет на накопление. Я уже не говорю о налогах,
выплачиваемых государству. Объяснить с точки зрения буржуазных теорий
прибыли, откуда берутся деньги на нераспределенную прибыль и налоги,
довольно затруднительно.

Джон Стюарт Милль

В 50-60-х годах XIX в. Англия достигла пика своего экономического и
политического могущества в мире. Буржуазия могла - и была вынуждена -
слегка поделиться плодами процветания с рабочим классом, тем более что
эмиграция несколько ослабляла давление относительного перенаселения в
Англии. Это коснулось прежде всего высших квалифицированных групп
рабочего класса, так называемой "рабочей аристократии". Но к концу
столетия улучшились условия труда, повысился уровень жизни и рабочего
класса в целом. Росло и классовое сознание пролетариата. Однако оно все
более направлялось в сферу чисто экономических интересов, что в общем
даже устраивало буржуазию. В известной мере она пошла навстречу рабочему
классу: был принят целый ряд фабричных законов, легализованы профсоюзы,
которые скоро выросли в значительную силу. Все это достигалось не без
борьбы. Более дальновидной, либеральной буржуазии приходилось
преодолевать сопротивление косных толстосумов и лендлордов. В сущности,
эта борьба велась, конечно, за подлинные интересы буржуазии - только
более перспективные, широкие, гибкие. История показала, что с точки
зрения английской буржуазии это был разумный курс.

В сознании многих представителей либеральной буржуазии эта идеология и
борьба могли выглядеть совсем иначе. Им представлялось (причем,
возможно, субъективно вполне честно), что речь идет о вечных идеалах
гуманизма и прогресса, о равноправном сотрудничестве людей ради этого
прогресса, о свободе и терпимости как абсолютных ценностях. Думается,
таким образом надо объяснять психологию и научно-общественную
деятельность Джона Стюарта Милля. Мир бессердечного чистогана вовсе не
был ему приятен, но он надеялся, что постепенно самые мрачные стороны
этого мира отойдут в прошлое. Он даже интересовался социализмом,
разумеется, эволюционным, без потрясений, без классовой борьбы. Милль
оказался, однако, в конечном счете носителем идей "презренной середины",
мастером компромиссов и эклектики. Он старался согласовать политическую
экономию капитала с притязаниями рабочего класса, которые уже нельзя
было игнорировать.

Личность Милля не лишена интереса. Он родился в Лондоне в 1806 г. и был
старшим сыном Джемса Милля, философа и экономиста, друга Рикардо.
Человек суровый до жестокости, принципиальный до догматизма, Джемс Милль
имел свою систему воспитания и решил применить ее к сыну. "Рабочий день"
ребенка был строго расписан. В три года отец начал учить его читать
по-древнегречески, а когда он научился читать по-английски, Милль вообще
не мог вспомнить. Список книг, которые мальчик прочел к восьми годам,
приводит в изумление. Он не знал ни игрушек, ни сказок, ни игр со
сверстниками. Прогулки с отцом, во время которых он давал ему отчет о
прочитанных книгах, а позже - занятия с маленькими братьями и сестрами
заменяли все это. Ребенок превращается в настоящего вундеркинда,
неизменно поражая своими познаниями друзей и знакомых Милля-отца.
Привычка к чтению и умственному труду становится уже частью его натуры.
Он самостоятельно занимается высшей математикой, естествознанием. Но
любимым его предметом остается история. Он пишет сочинения, пересказывая
и порой критически комментируя древних и новых авторов. Строгость отца
не только не уменьшается, но, скорее, усиливается. Джемс Милль требует
от мальчика зрелого и самостоятельного мышления, он любит давать
невыполнимые задания. Сын всегда должен думать, что он знает, умеет,
понимает страшно мало. И сын думает так, потому что он почти лишен
общества детей и подростков своего возраста. Лишь позже, выйдя в широкий
мир, оп познает и свои преимущества и свои трагические недостатки...

В 13 лет младший Милль проходит с отцом курс политической экономии. Отец
читает ему лекции, они детально обсуждают сложные вопросы, сын пишет
рефераты. Джон Стюарт Милль позже рассказывал: "Поскольку я постоянно
участвовал в научной работе отца, я был знаком с самым близким из его
друзей, Давидом Рикардо. Своим благожелательным участием, своей добротой
и снисходительностью он очень привлекал к себе молодых людей. После того
как я стал заниматься политической экономией, он приглашал меня к себе и
во время совместных прогулок беседовал со мной о проблемах этой науки".

В 1822 г. 16-летний Милль опубликовал свои первые работы по политической
экономии - две небольшие статьи о теории стоимости. Он мечтал о
политической карьере, но отец решил иначе. В следующем году он занял
место самого низшего клерка в отделе Ост-Индской компании, которым
заведовал Джемс Милль, и начал восхождение по служебной лестнице. В
первые годы служба не очень мешала его кипучей интеллектуальной
деятельности. Привыкнув работать по 14 часов в сутки, он продолжал
читать и писать для себя и для печати, обучать братьев и сестер. Милль
сам называл себя мыслящей машиной. Но разреженная интеллектуальная
атмосфера не могла заменить 20-летнему юноше всю сложность жизни,
естественный мир чувств, желаний, впечатлений. Результат - нервный крах,
разочарование, мысли о самоубийстве...

В 1830 г. он знакомится с миссис Харриет Тэйлор, красивой и умной
22-летней женой состоятельного лондонского купца и матерью двоих детей.
Знакомство и дружба с миссис Тэйлор излечили Милля от его черной
меланхолии. С помощью и участием Милля вокруг нее сложился кружок
мыслящих и либерально настроенных людей. Харриет Тэйлор постепенно стала
ближайшим сотрудником Милля, первым читателем и критиком его сочинений.

В 30-х годах Милль издавал политический журнал, который был рупором
"философских радикалов" - самой левой группировки вигов в тогдашнем
парламенте. В 1843 г. вышло его важнейшее философское сочинение -
"Система логики", в 1844 г.- "Опыты о некоторых нерешенных вопросах
политической экономии". В этой работе содержится в основном то новое,
что Милль внес в науку, тогда как его объемистые "Принципы политической
экономии" (1848 г.) представляют собой искусную компиляцию. Несмотря на
это - или, лучше сказать, именно благодаря этому,- книга Милля имела у
буржуазной публики невиданный успех, выдержала при его жизни семь
изданий, была переведена на многие языки.

Смерть мужа позволила X. Тэйлор и Миллю в 1851 г. вступить в брак. В
течение восьми лет, которые ей еще оставалось жить, миссис Милль была
тяжело больна. Милль, сам имевший плохое здоровье, показал себя образцом
самоотверженности и стоицизма. Когда читаешь "Автобиографию" и переписку
Милля, воспоминания лично знавших его людей, то испытываешь
противоречивые чувства. Он был слабым человеком; возможно, таким его
сделало воспитание и подавляющая личность отца. В сущности, вся его
жизнь в течение 20 лет была непрерывным, порой тягостным и унизительным
компромиссом. Он одновременно и бросал вызов правилам света и не хотел
нарушать их слишком сильно. Это очень характерно для личности Милля. В
личной жизни, как в науке и политике, Милль не умел идти навстречу
трудностям, разрубать узлы одним ударом. Он предпочитал жить, спрятав,
подобно страусу, голову под крыло. Он создал себе особый, изолированный
интеллектуальный мир и умудрялся чувствовать себя в нем более или менее
спокойно. Как однажды заметил Карлейль, это был несчастный человек,
который сам себе казался очень счастливым.

С другой стороны, моральный облик Милля не может не вызывать
определенного уважения. Он был по-своему принципиален и последователен.
Надо помнить, что Милль и Харриет Тэйлор принадлежали не к литературной
богеме, а к респектабельному буржуазному обществу викторианской эпохи,
не прощавшему нарушения "приличий".

В 1858 г. закончилась служба Милля в Ост-Индской компании, власть
которой в Индии после восстания сипаев взяло на себя непосредственно
английское правительство. Компания была ликвидирована. В последующие
годы Милль опубликовал несколько политических и философских сочинений,
но политической экономией он больше, по существу, не занимался, если не
считать новых изданий "Принципов". Он развивал идеи буржуазной
демократии ("О свободе"), выступал за права женщин ("О подчинении
женщин"). Несколько лет Милль был членом парламента. Потерпев поражение
на очередных выборах, он уехал во Францию, и умер в 1873 г. в Авиньоне.

Политическая экономия компромиссов

Маркс и Чернышевский дали почти одновременно схожую общую характеристику
Милля как политикоэконома. Цитируя место, где Милль говорит о
несправедливости распределения при капитализме, Маркс в первом томе
"Капитала" указывает: "Чтобы избежать недоразумения, замечу, что такие
люди, как Дж. Ст. Милль и ему подобные, заслуживают, конечно, всяческого
порицания за противоречия между их старыми экономическими догмами и их
современными тенденциями, но было бы в высшей степени несправедливо
сваливать этих людей в одну кучу с вульгарными экономистами-апологетами"
.

Чернышевский в своем предисловии к переводу "Принципов" отмечает: "Милль
пишет, как мыслитель, ищущий только истины, и читатель увидит, до какой
степени различен дух науки, им излагаемой, от направления тех изделий,
которые выдаются у нас за науку". Дальше Чернышевский пишет, что это
вовсе не означает его полного согласия с Миллем; он намерен его
критиковать.

Милль научен постольку, поскольку он стремится придерживаться основ,
заложенных Смитом и Рикардо, и поскольку он сознательно не искажает
действительные процессы в угоду буржуазии. Но Милль не развивает
классиков, а, напротив, приспосабливает их к уже сложившемуся уровню
вульгарной политической экономии, он находится под сильным влиянием
Мальтуса, Сэя и Сениора. В связи с этим Маркс писал об эклектизме Милля,
об отсутствии у него последовательно научной точки зрения и
характеризовал сочинения Милля как "банкротство буржуазной политической
экономии". Милль придал развитую и четкую форму "компромиссной
политической экономии", пытавшейся согласовать интересы капитала с
притязаниями рабочего класса.

Важная особенность "Принципов" Милля заключается в том, что это лучший
для середины XIX в. образчик трактата, где наука политической экономии
рассматривается в целом. Вплоть до "Принципов экономики" Маршалла,
опубликованных в 1890 г., это было самое авторитетное изложение
буржуазной политической экономии. Шумпетер восхищается свободным духом
викторианской эпохи, когда сочинение, в котором выражаются известные
симпатии к рабочему классу, порицается культ денег и не отвергается
социализм, могло стать евангелием буржуазии. Дело не только в свободном
духе. Главное в книге Милля было не то, что он критиковал капитализм, а
то, что он видел в нем перспективы совершенствования и мирного врастания
в какой-то неопасный для буржуазии эволюционный социализм. Заслуги Джона
Стюарта Милля перед буржуазией, вероятно, больше, чем заслуги множества
твердолобых консерваторов и прямолинейных апологетов, которых всегда
было достаточно. Милль - предшественник экономических и социальных идей
английского лейборизма XX в.

Учитывая эту важную роль Милля, тем более странным представляется факт,
что он, по существу, не фигурирует в советских курсах истории
экономических учений. В лучшем случае о нем вспоминают, рассматривая
экономические взгляды Н. Г. Чернышевского. Это объясняется, надо думать,
тем, что авторы находятся в плену чрезмерно жесткой схемы исторического
развития экономической науки. Все развитие буржуазной политической
экономии после Рикардо представляется им как непрерывный и "гладкий"
процесс вульгаризации: в Англии это линия Рикардо - Мак-Куллох - Сениор;
во Франции же линия физиократы (и влияние Адама Смита) - Сэй - Бастиа.
Для Дж. Ст. Милля с его колебаниями и компромиссами в этой схеме просто
нет места. Чтобы не путать студентов, его выбрасывают.

Однако, как хорошо известно, Маркс много раз возвращался к мысли, что
после 20-х годов XIX в. буржуазная политическая экономия разделилась на
два больших русла: с одной стороны, явная апологетика, с другой -
попытки найти средний путь между "божественным правом капитала" и
интересами рабочих. Оба направления к тому же не были однородными.
Второе из них представляло известные возможности объективного научного
исследования. Такое исследование могло быть даже необходимо для
обоснования реформистских программ.

Понятие "вульгарная политическая экономия" Маркс тесно связывал с
теорией факторов производства (с пресловутой триадой) и с
апологетической трактовкой доходов - заработной платы, прибыли и ренты -
как естественного порождения и вознаграждения этих факторов, не имеющего
ничего общего с эксплуатацией капиталом наемного труда. Советские
ученые, подготовившие новое издание "Теорий прибавочной стоимости", в
связи с этим поместили части марксовой рукописи, посвященные этой
проблеме, в конце трехтомного издания под заглавием "Доход и его
источники. Вульгарная политическая экономия". Маркс, в частности, пишет:
"Вульгарные экономисты - их надо строго отличать от
экономистов-исследователей, являвшихся предметом нашей критики
(подчеркнуто мной.- А. А),- фактически переводят [на язык политической
экономии] представления, мотивы и т. д. находящихся в плену у
капиталистического производства носителей его, представления и мотивы, в
которых капиталистическое производство отражается лишь в своей
поверхностной видимости". Но при всей решающей важности проблемы доходов
и их источников политическая экономия ею не исчерпывается. Такие
вопросы, как накопление и потребление, кризисы, экономическая роль
государства, стали занимать все более важное место в науке.
Потребовались конкретные исследования ряда областей экономической
действительности. Милль в основном разделял вульгарную точку зрения на
доходы, но опять-таки этим нельзя ограничивать его воззрения.

Главное экономическое сочинение Милля состоит из пяти книг (частей). Они
соответственно посвящены производству, распределению, обмену, прогрессу
капитализма и роли государства в экономике. Написано все это отличным
английским языком, четко, логично, гладко. Слишком гладко! Здесь нет и
следа гениальных противоречий Рикардо, а есть попытка просто
эклектически объединить разные точки зрения.

Теория стоимости, с которой начинались книги Рикардо и Смита, здесь
отнесена в третью книгу. Это не случайно: у Милля трудовая теория
стоимости вовсе не является основой экономического учения, хотя
формально он от нее не отказывается. Стоимость у Милля имеет мало
отношения к производству как таковому, а представляет собой лишь явление
сферы обмена, обращения. Стоимость есть только соотношение, характерное
для обмена данного товара на другие товары, в частности на деньги. Это
соотношение устанавливается на рынке.

Для буржуазных классиков от Петти до Рикардо вопрос стоял в общем так:
конечной основой меновых стоимостей и цен являются затраты труда, а
действие всех прочих факторов вызывает лишь те или иные отклонения от
этой основы. Милль фактически устраняет конечную основу цен.
Рикардианская струя в его мышлении ощущается в том, что он считает
применимым для основной массы товаров определение цен издержками
производства. Эти товары "естественным и постоянным образом обмениваются
друг на друга соответственно сравнительным количествам заработной платы,
которые должны быть выплачены за их производство, и сравнительным
количествам прибыли, которые должны быть получены капиталистами,
выплачивающими эту заработную плату".

Однако, стремясь избежать тупика, в который попадали при подобной
трактовке стоимости ближайшие ученики Рикардо, он фактически отходит от
нее и приходит к точке зрения, что меновая стоимость (и цена) товара
устанавливается просто-напросто в точке, где уравниваются спрос и
предложение. Примирить оба подхода Милль пытался указанием на то, что
издержки следует рассматривать как важнейший фактор, определяющий
предложение товара.

Как уже говорилось, эклектическая трактовка стоимости была усвоена в
дальнейшем буржуазной политической экономией. Вопрос классиков о
конечной основе цен был, в сущности, заменен другим вопросом: как
определяются цены, соответствующие условиям равновесия экономической
системы. Марксова концепция дает ответ на этот вопрос, не отрывая, а,
напротив, основывая его на твердом фундаменте трудовой стоимости (теория
конкуренции и цены производства). Милль же сделал шаг к отрыву второго
вопроса от первого. Это было зародышем формального анализа
ценообразования на основе спроса и предложения, который был развит в
конце века другими буржуазными экономистами.

Теория стоимости Милля почти полностью лишена того социального
содержания, какое она имеет у Смита и Рикардо. Это видно уже из того,
что он излагает вопросы распределения и доходов до того, как рассмотрена
стоимость. Для Смита и Рикардо это было совершенно невозможно, так как
речь шла именно о распределении созданной и измеряемой трудом стоимости.
Именно поэтому они приближались к пониманию прибавочной стоимости как
вычета из полной стоимости продукта в пользу капиталиста и
землевладельца.

Такой подход не вполне чужд Миллю. Он пишет вслед за Рикардо, что
прибыль капиталиста проистекает из того, что труд производит больше
стоимости, чем обходится его содержание. Но это опять-таки остается лишь
словесной данью учителю. На деле он принимает объяснение прибыли
воздержанием капиталиста. В результате с качественной точки зрения
проблема распределения трактуется в духе триады факторов производства, и
Милль оказывается гораздо ближе к Сэю и особенно к Сениору, чем к
Рикардо. Что касается количественной стороны распределения, долей
каждого из трех факторов, т. е., в сущности, классов, то Милль вообще не
имел в этом вопросе ясной концепции. Он стремился придерживаться
рикардианских позиций и говорил, что доля ренты определяется законом
убывающего плодородия земли и переходом к обработке худших земель, а
потому имеет тенденцию к росту. Доля заработной платы практически
стабильна, так как определяется так называемым рабочим фондом. Прибыль
является, в сущности, остатком стоимости продукта, количественно весьма
неопределенным.

Теория рабочего фонда господствовала во всей послерикардианской
политэкономии вплоть до конца XIX в. Народное хозяйство большой страны
представлялось ее сторонникам как ферма, хозяин которой запасает на год
продукты для прокорма своих батраков. Больше, чем он запас, он никак не
может выдать им. Фермер не станет также запасать больше пищи, чем
потребуется батракам, необходимым для работы на его участке. При
перенесении этой модели на общество получалось, что оно всегда
располагает очень жестким и фактически стабильным фондом жизненных
припасов, который запасают ("сберегают") капиталисты, чтобы содержать
своих рабочих. Заработная плата определяется просто делением этого фонда
на число рабочих. Получалась картина, которая была сродни упоминавшемуся
выше "железному закону заработной платы": если рабочий фонд есть
величина постоянная, то никакая борьба не может дать рабочему классу
какое-либо улучшение его положения; в крайнем случае одна группа рабочих
может выиграть только за счет другой. Как замечает автор статьи о
рабочем фонде в "Словаре политической экономии" Палгрейва (это солидное
издание вышло в конце XIX в.), в этой теории надо видеть одну из причин
враждебности английских рабочих к официальной науке.

Верный себе, Джон Стюарт Милль, на одной странице дав четкую
формулировку теории рабочего фонда, на другой говорил о возможности
значительного повышения уровня жизни рабочего класса при капитализме. В
1869 г. в одной из своих статей он прямо отказался от этой теории, но в
новом издании "Принципов" оставил в силе старую позицию.

Компромиссы, склонность к примирению непримиримого до конца
характеризовали этого человека.

======

---

От	Pout
К	Pout (31.08.2004 21:56:48)
Дата	31.08.2004 22:06:07

к ч.3. Утилитраизм

---

Философская энциклопедия т.5 M. 1971г, стр. 290 Г.Батищев

Утилитаризм>

Философский и идеологический принцип, соглсасно которому всякий
природный и культурный феномен рассматривается не в его собственной
конкретности, а лишь как средство для внешней цели - полезного эффекта.
С точки зрения У. - всякий предмет, богатство определяются через ту
пользу, которую может из него извлечь потребление (индивидуальное или
производственное) или некоторый социальный институт , возведенный в
самоцель. Для У. все только служебно и мир есть резервуар "вещей", более
или менее пригодных для утилизации.
Буржуазное сознание рассматривает предметный мир культуры "под углом
зрения какого-либо внешнего отношения полезности" (Маркс ИРП, 504). Это
сознание определяется _oвеществлением_ и соответствующей ему системой
отношений полезности. Отношение полезности есть такое реальное,
связанное с реальным отношением отчуждения отношение, при котором
предмет воплощения человеческих способностей функционирует
преимущественно без их распредмечивания, как готовые полезные средства,
безотносительно к создавшей их творческой деятельности и ее характеру,
генезису, смыслу и т.п. В науке- результат мышления обретает
самостоятельную форму "готового знания", соответствующего его возможной
утилизации. Наиболее развитое выражение отношение полезности получает в
классовой эксплуатации.
Гегель видел в "теории полезностей" итог идеологии Просвещения (см. т.4,
312, 302)..... Маркс исследовал за извращающим творческий характер
человеческой культуры "словесным маскарадом" теории полезности
"действительный маскарад"- то реальное извращение, когда "для индивида
его отношения имеют значение не сами по себе, не как самодеятельность, а
как маски некоей 3ьей силы и отношения", которое подставляется на место
конкретного содержания этих отношений"(MEGA Abt .1, bd. 5, 388).
В классовом обществе господство собственно материального производства
над культурой навязывает ей мерилом полезность, делает полезность
способом включения индивида в общественную связь в качестве средства,
низводя его до уровня экономического персонажа. В системе разделения
деятельности наделенные самостоятельностью наука и искусство
преобразуются по образу и подобию мат. производства. Буржуазное
производство создает "систему всеобщей эксплуатации природных и
человеческих свойств, систему всеобщей полезности, даже наука - так же,
как и все физические и духовные свойства человека,- выступает лишь в
качестве носителя этой системы всеобщих полезностей и нет ничего такого,
что все этого круга общественного проиводства и обмена выступало бы как
само по себе более высокое, как правомерное само по себе"(Маркс, т.46
ч.1, 386-7).
"Способность всех продуктов, деятельностей, отношений к обмену на нечто
третье, вещное, на нечто такое, что в свою очередь может быть обменено
на всё без разбора, - т. е. развитие меновых стоимостей (и денежных
отношений) - тождественна всеобщей продажности, коррупции. Всеобщая
проституция выступает как необходимая фаза развития общественного
характера личных задатков, потенций, способностей, деятельностей.
Выражаясь более вежливо: всеобщее отношение полезности и годности для
употребления." (там же, стр.216)
При отношении полезности исполнители утилизуют предметные формы культуры
и тем самым - друг друга. Утилизация создает иллюзию связи там, где на
деле продолжает углубляться разрыв между развиваемой в отчужденной форме
культурой - и ничтожными по сравнению с ней индивидуальными
способностями "частичных работников", форма поведения которых становится
все более алгоритмизованной и враждебной творчеству.

-------

---

От	Pout
К	Pout (31.08.2004 22:06:07)
Дата	01.09.2004 00:47:12

Re: дополнительно к ч.3. из глоссария . Овещнение, опредмечивание

---

Философская энциклопедия т.4 1969г стр 127 Г.Батищев

(фрагмент)

Овеществление (нем.Verdinglichung, Versachligung, англ. reification ) -
такая исторически преходящая форма _опредмечивания_, когда человек
низводит себя до уровня вещи...богатство своих сил - в наделеннное
самостоятельностью внешнее "богатство", в социальный "вещный
мир"("среду").Различение О.и опредмечивания - одно из открытий Маркса.
Утилизаторское отношение к человеческому определению как просто вещи ,
не принадлежащей к определению самого человека как человека , есть
выражение сил О. С ним связана "персонификация вещей"- перемещение
соотношения субъект - объект.
При О.человек человек - просто наличное бытие рабочей силы ,часть
природы "вещь,хотя и живая,сознающая себя, вещиь, и самый труд есть
вещное выражение этой силы". Поэтому предметное тело его культуры
выступает как "нечто потустороннее, как вещь" ( Das Kapital, bd.1,
s.119, 221, Kapital bd.3 951, 621), как могущественный"порядок вещей"
(институциональных структур и т.п. Верное понимание О. очень важноь в
социально-экономических проблемах...
См. Отчуждение, Фетишизм
Ли-ра --- Lukacs G. Historie und Klassenbewustsein, Berlin 1923, etc


ОПРЕДМЕЧИВАНИЕ и РАСПРЕДМЕЧИВАНИЕ - понятия, оформившиеся в
историко-философской традиции на стыке немецкой
трансцендентально-критической философии и традиционного марксизма.
Исходную проработку идея О. и Р. получила прежде всего в философии
Гегеля, у которого она конституировалась в контекстах рассмотрения
процессов объективации абсолютного духа в природу и историю, диалектики
объективного и субъективного духа, развития идеи становления и идеи
снятия. Окончательный категориальный статус и терминологическое
закрепление понятия О. и Р. получили в марксизме. Будучи введены в
теоретическую схему в контексте критики гегелевского наследия и
переформулировки задач философии, понятия О. и Р. употреблялись Марксом
как фундирующие его идеи развития "родовой сущности" человека
(деятельностной, практической самореализации и саморазвития индивида);
отчуждения (превращения деятельности и ее результатов в противостоящие
ее субъектам, господствующие над ними, враждебные ему); фетишизма
(деперсонализации человека и персонализации вещей); господства
овеществленного труда над живым трудом (превращения субъекта в объект
манипулирования через лишение его контроля над условиями, средствами и
продуктами труда); превращенных (иллюзорных) форм сознания. Позднее этот
круг идей переосмысливается Марксом в концепции овещнения (приобретения
отношениями между людьми видимости отношений между вещами). Этот круг
идей был вновь актуализирован в различных версиях неомарксизма с упором
на анализ процессов и результатов отчуждения, а также на рассмотрение
овеществления как базового явления по отношению к отчуждению и
фетишизации и как феномена, противоречащего человеческой природе.
Марксистская концепция О. и Р. оказалась интересной и востребованной
прежде всего в качестве диалектики "деятельностных способностей"
субъектов, актуализированной и разработанной в продвинутых теориях
советской философии. Здесь стало классическим понимание: 1) О. как
перехода в предмет и воплощения в нем человеческой способности (что,
собственно, и делает предмет социокультурным феноменом через снятие
схемы с деятельности и воплощение ее в культурной - знаково оформляемой
и ценностно нагружаемой - форме, что сдвигает анализ с процессов
овеществления на схватывание ценностно-смысловых характеристик объекта);
2) Р. как делания "сущности" (социокультурной его компоненты) предмета
достоянием человека, в результате чего происходит развитие человеческой
способности (через усвоение и критическое переосмысление
социокультурного опыта). В неклассической философии использование фигур
О. и Р. встречается достаточно редко, они существенно переосмыслены и
нетрадиционно ангажированы в феноменологии Гуссерля (установка на
экспликацию сознания через механизм феноменологической редукции,
обернутый не на предмет, а на мышление и действие, с целью выявления
смысловых горизонтов, эйдосов, способов конституирования значений,
процедур типизации и т.д.), феноменологической социологии,
этнометодологии, феноменологической версии социологии знания.
Переосмысление проблематики О. и Р. и самой терминологии во многом
произошло в результате "эпистемологического поворота" в философии и
социогуманитарном знании. Так, в генетической эпистемологии Пиаже
оформилась концепция интериоризации как формирования внутреннего плана
сознания (аналогичные идеи высказал в концепции работы со знаками
Выготский; первоначальная же трактовка интериоризации как механизма
усвоения коллективных представлений в индивидуальном сознании была
предложена Э.Дюркгеймом). В целом же эпистемология переориентировала
(как и с других позиций - феноменология) идею О. и Р. с рассмотрения
отношения человек - предмет (вещь) на отношение человек - знание
(предметно, дисциплинарно организованное). В этом контексте Р. начинает
пониматься как критически-аналитическая процедура Р. понятий, идеальных
объектов, обоснований и т.д., а О.- как построение новых предметных
понятий, идеальных объектов, обоснований и т.д. (т.е. как
проективно-конструктивная процедура).


В. Л. Абушенко
История философии: Энциклопедия. - Мн.: Интерпрессервис; Книжный Дом.
2002. - 1376 с.

---