От Георгий
К Администрация (Дмитрий Кропотов)
Дата 22.07.2004 20:45:58
Рубрики Тексты;

Культура (-)
От Георгий
К Георгий (22.07.2004 20:45:58)
Дата 07.08.2004 11:40:21

Редкие наречия обречены на вымирание? (*+)

http://www.spbvedomosti.ru/2004/08/07/redkie.shtml

Редкие наречия обречены на вымирание?



Процесс глобализации и тотальное изучение молодежью английского могут привести к тому, что через 20 - 30 лет 60 процентов всех
языков Земли превратятся в мертвые. К такому заключению пришли участники проходящей в Лейпциге (Саксония) международной конференции
лингвистов <Синтаксис языков мира>.

По прогнозам Бальтазара Бикеля из университета Лейпцига, угроза исчезновения нависла в настоящее время над четырьмя тысячами наречий
различных народностей планеты. <Достаточно сказать, что, например на Кавказе, существуют языки, носителями которых остаются
три-четыре пожилых человека, - сказал ученый. - Дети и внуки старожилов понимают эти архаические диалекты, однако предпочитают
разговаривать на языках более крупных народов региона, которые и становятся средством межнационального общения>.
В центре разгоревшихся в саксонском городе дискуссий оказались, в частности, бретонский и язык ялонке, на котором говорят жители
Западной Африки. Большинство ялонкцев - малообразованные люди, поэтому родной язык передается из уст в уста. Постепенно из ялонке
исчезают сложные словосочетания и абстрактные понятия, а на место исконных слов приходят заимствования.
Бикель считает, что единственная возможность спасти редкие наречия - командировать лингвистов, которые бы выучили эти языки, создали
бы их словари и грамматические справочники. По этим письменным источникам, убежден он, затем можно было бы обучать непосредственно
<аборигенов>.


От Георгий
К Георгий (22.07.2004 20:45:58)
Дата 06.08.2004 20:06:02

" "Тридцатилетние" росли в Союзе, но режим развалился прежде, чем они успели занять по отношению к нему какую-либо позицию" (*+)

Русский Журнал / Обзоры / Периодика
http://www.russ.ru/culture/periodicals/20040803_gs.html

Молоко в треугольных пакетах
"Иностранная литература" # 7

Глеб Шульпяков

Дата публикации: 3 Августа 2004

Номер открывает пьеса Вуди Аллена "Риверсайд-драйв" (пер. О.Дормана), которая читается как продолжение пьесы про Фрейда из
предыдущего номера: опять герой-одиночка и опять его искуситель, на этот раз в образе городского сумасшедшего. Ну и в качестве
декорации - набережная в Нью-Йорке, а не Австрия накануне фашизма.

Сговорились они, что ли?

И еще о повторах, чтобы закрыть тему с ходу. Обложка номера по цветовому решению - розовая картинка в зеленой рамочке - повторяет
сочетание с обложки одного из весенних номеров. Сочетание, что и говорить, эффектное, бодрящее. Поэтому, видимо, и запало в короткую
память редакции.

Поэзия представлена в летнем номере только классикой, и слава богу, поскольку Шарль Бодлер в переводе Анатолия Гелескула - и в
особенности стихотворение "Лебедь", плач по уходящей натуре Парижа, - это настоящий, без оговорок, переводческий шедевр,
стихотворение, которое хочется выучить наизусть и цитировать, цитировать.

В Париже полным ходом "идет" и роман Томаса Вулфа "О времени и о реке" (пер. В.Бабкова). Ситуация, на первый взгляд, классическая -
20-е годы, американцы в Европе. Однако пикантность в том, что это разные американцы: главный герой, айовский парень, - и бостонские
аристократы. Соответственно, и разное у них восприятие Парижа. Точнее, разная интерпретация "парижскости", "европейскости". На этой
разнице - точнее, на пересечении невротических реакций разных по социальном происхождению людей на одинаковый источник раздражения
(Париж) - и выстраивается интрига этого сумбурного, как выхлоп шампанского, романа.

Очень, на мой вкус, показателен и ошеломляющ "Обзор ответов на читательскую анкету", напечатанный в конце номера. На первом месте по
части читательских симпатий в прозе оказалась откровенная белиберда под названием "Par avion" Иселина К.Херманна. А значительные
вещи, вроде "Траектории краба" Грасса, или "Голубого ангела" Проуз, или "Аллах не обязан" Ахмаду Курумы, или "Менуэта" Луиса-Поля
Боона, - все в хвосте.

Странные у них все же вкусы - у читателей.

Главным материалом номера, гвоздем, так сказать, летнего сезона (да и вообще всего сезона 2004 года) я предлагаю считать
сокрушительный очерк молодой немки Яны Симон "Ведь мы - другие" (пер. с Н.Федоровой), названный почему-то романом, что совершенно не
соответствует действительности.

Перед вами "восточный" вариант на тему "легко ли быть молодым", исповедь а ля Кристиан Крахт, только "по эту сторону стены".
Социальный очерк по истории становления "поколения тридцатилетних" в Восточной Германии.

Это словосочетание - "поколение тридцатилетних" - вполне дурацкое, как всякое сочетания со словом "поколение", - привязалось ко мне,
когда я составлял поэтическую антологию "10/30, стихи тридцатилетних" для издательства "МК-Периодика". Антологию, куда вошли стихи
"показательных", "стратегически значимых" поэтов, рожденных в конце шестидесятых - начале семидесятых годов.

К "поколенческим" градациям я всегда относился скептически, всякий раз вспоминая фразу У.Х.Одена, что "скоро поэтов будут
маркировать, как машины, - по годам". Однако в процессе работы над книгой понял, что в случае с тридцатилетними такой подход
возможен и нужен. Была, была некая общность в стихах, умноженная схожестью биографий в самых разнообразных географических условиях.

Судите сами.

"Тридцатилетние" росли в Союзе, но режим развалился прежде, чем они успели занять по отношению к нему какую-либо позицию: "за" или
"против". От страны, которая ушла на дно, осталась "вещевая память", увязанная с детством, которое, как ни крути, в этой стране
прошло.

И прошло, надо сказать, довольно безмятежно.

Прошлое осталось в предметах, которые ушли (уходят) из жизни, и если у "тридцатилетних" и существует ностальгия, то разве что на
вещественном - осязательном, зрительном и вкусовом - уровне. "Девяностая" вольница тоже не слишком контузила этих самых
"тридцатилетних". В это время они отсиживались по вузам - присматривались, прислушивались, но в драку не лезли. И вышли на арену на
рубеже веков, когда эта самая сцена - и зрительный зал - наконец опустели, освободились.

Я потому говорю так подробно, что все вышесказанное относится и к очерку "Ведь мы - другие" ("ведьмы" лезут лыком в строку). Просто
в случае с объединением Германии все вышло гораздо сокрушительней, стремительней, что ли. Тот самый вещный мир, который умирал у нас
годами, давая возможность привыкнуть к неизбежной потере и найти ей замену, испарился у "восточно-немецких тридцатилетних" за одно
утро, когда поменяли витрины и таблички.

Эта самая умница Яна Симон рассказывает историю своего приятеля - Феликс его звали, каратист несчастный. Но по сути это злая сказка
о потерянном времени. О юности, которую невозможно вернуть даже на "предметном" уровне.

"В ту пору им даже в голову не приходило, что вот эта самая - их - юность однажды минует, исчезнет, словно ее и не было. Нигде,
нигде им не отыскать свое детство. Клубы их юности закрылись, улицы носят другие названия. Мебель в квартирах поменяли, дома
отремонтировали, товары их детства - хорошенькие космонавты из пенопласта, эскимо на палочке, лак для ногтей "Акцион-неон",
пастеризованное молоко в треугольных пакетах, - где они? Все исчезло. Старые их учебники валялись возле мусорных баков, книжки по
истории рабочего класса, которые им, бывало, приходилось зубрить наизусть. Школьные музеи славы, мемориальные рощи, где проводились
нелепые торжественные линейки, - все кануло в прошлое. Собственная страна исчезла у них на глазах".

Жаль, что наши прозаики из числа "тридцатилетних" так и не родили похожий - хлесткий, горький, ироничный и энергичный - очерк из
истории поколения.

Что касается поэтов, тут все в порядке.

Этим травма "смены вех" пошла только на пользу.



От Георгий
К Георгий (22.07.2004 20:45:58)
Дата 04.08.2004 22:40:14

"Я не против Пушкина как занимательного чтения. Я против тех, кто смеет утверждать, что Пушкин - наше все" (*+)

Русский Журнал / Колонки / Злые улицы
http://www.russ.ru/columns/street/20040803.html

После Зубова
Игорь Манцов

Дата публикации: 3 Августа 2004

Едва глянув на рекламный постер с очаровательной Дженнифер Гарнер, иные делают вывод, что фильм 13 Going On 30 - тупая американская
шутка юмора. Эти, здравомыслящие, презрительно кривят губу, в тринадцатый раз пересматривают какого-нибудь фон Триера, потом до
хрипоты обсуждают пустоту. Сегодняшние размышления не для этих.

На самом деле "Из 13 в 30" - кусочек счастья больше, чем энергичная жанровая глупость. Девочке 13 лет, девочка - гадкий утенок. А
так хочется влиться в компанию ровесниц-сексапилок, поставить на колени престижных старшеклассников. Хочется социального успеха,
поклонения, блеска, иначе, радикального изменения. Сказано - сделано, девочка просыпается 30-летней: роскошное тело, достаточная
грудь, богатая квартира, "интересная творческая работа" в глянцевом журнале и голый, готовый на любые безумства хоккеист в ванной
комнате.

Итак, прожита большая жизнь: целых 17 лет. Простушка превратилась в образцовую стерву, понаделала подлостей с гадостями, но ничего
этого не заметила! В ее представлении изменение было мгновенным прыжком из 13 в 30, она не знала времени. Только теперь красотке
открываются время, История и ценности. Оказывается, ее поступки накапливались, умножая опыт, который, в свою очередь, потихоньку
провоцировал новые намерения. Короче, изменение было непрерывным! Не заметив 17 лет собственной жизни, героиня решила, что произошла
революция, то есть великий скачок из 13 в 30, но на самом деле осуществилась эволюция. Героиня полагала, что причиной изменения
стали ее внезапное "хочу" и сопутствующее волшебство, а на деле осуществился генезис: тысяча событий, тысяча причин зацепились и,
что важно, не отменили друг друга, а остались во времени, протянулись из прошлого в будущее эдакой разноцветной гирляндой. Сюжет
настолько же простой, насколько сильный. Триер отдыхает, Триер лилипут.

Историкам школы "Анналов" - вот кому понравилось бы это кино. Бродель издевательски обозвал революцию "явно медленным процессом".
Глумился Фюре: "Революцию придумали для удовлетворения навязчивой склонности историков датировать события". "Переломность"
революции, ее "эпохальность" бросает, по мнению Фюре, отсвет на период до и период после, что является фальсификацией
действительности. Постоянство и непрерывность - вот чего искали в истории эти трезвые, эти мужественные французы. Шоню по-взрослому
заклеймил революцию "игрушкой". Не случайно в фильме 13 Going On 30 идеологии революционного скачка привержена дама из глянцевого
журнала, обаятельная дурочка с психологией подростка.

В очередной раз по телевизору "Следствие ведут Знатоки". Дело # 5, "Динозавр", 1972. Поразительное зрелище, три часа не оторваться.
Владимир Самойлов играет рецидивиста-фальшивомонетчика. Едва отмотал срок, а уже пытается втянуть в свою аферу молодых людей,
братьев. Первый - художник, ему предстоит рисовать банкноты. Второй оказался сыном рецидивиста, ему, полемизируя со Знатоками,
папаша желает достойной жизни.

То, из-за чего стоило смотреть, притаилось в самом конце. Отказывая преступнику в праве на отцовство, на продолжение, капитан
милиции Томин с нечеловеческой злобой шипит ему в лицо: "Вы - динозавр, Михеев! А такие должны вымирать, не оставляя потомства!"
Оп-па, меня даже подбросило. 72-й, вегетарианские времена, тишь да гладь, застой, и вдруг такая проговорочка. Есть у революции
начало, нет у революции конца: с аналогичными формулировками вырезали под корень эксплуататоров в гражданскую и позже.

Но с другой стороны, глядите, всенародно любимый Шукшин. В 74-м вышла его "Калина красная", где ту же самую идеологию биологической
зачистки реализует уголовник, теневой барыга из тех, что стали в 90-е законодателями социальной моды. Обрекая Егора Прокудина на
смерть, барыга шипит нечто вроде: "Он - мурло, мужик. Его не жалко". После Прокудина остаются березки и полумертвая мать. С
победительного барыги начинается новый русский капитализм. Удивительна вот эта солидарная интонация милиционера и криминального
авторитета, не правда ли?

В прошлом году однокурсник-сценарист, с успехом сочиняющий телесериалы, предложил заработать. В процессе сочинения поэпизодника
рядом с нами крутился общий вгиковский знакомый, условно говоря Алик, номинально режиссер-документалист. Крутился в силу особого
социального положения, Алик - сын крупного начальника с одного из российских телеканалов. Когда мы остались вдвоем, однокурсник
зачем-то передал слова, заглазно сказанные Аликом обо мне: "Ну что Манцов? Соображает, да. Только он же деревенский!"

Внимание: Алик! Добрый десяток лет я воспринимал его как информационный шум, как несвежий ветерок, сквознячок. Что я знаю о нем
кроме имени и должности папы? Ничего. Пока я за гроши занимался любимым делом и повышал квалификацию, этот изучал меня с ног до
головы: цвет глаз, структуру кожи и скорость речи. Терпеливо разбирался с опасным чужим, вникал, запоминал и, внезапно добравшись до
самой социальной глубины, испуганно диагностировал: "Деревенский! А зачем он нам?!"

Итак, коммунисты с либералами реализуют один и тот же проект, но где же его начало, кто его породил? Полагая вслед за Фюре и Шоню,
что метафора революции - не что иное как искажающая оптика, что "Семнадцатый" или "Девяносто первый" - никакая не причина, а
фейерверк, решительно обо всем догадавшись, я все-таки не решался публично формулировать. Дозированно предъявлял свою шкурную
правду, хрипел.

Открыв июльский "Новый мир" на статье неведомого мне Андрея Зубова "Размышления над причинами революции в России", задохнулся от
восторга: наконец-то! По Зубову, сословную ненависть изобрели не Маркс с масонами, а Петр I с челядью. С XVIII века российская элита
начинает процесс порабощения части своего народа. Культивирует рабство. Воздвигает на этом сомнительном фундаменте здание своей
изысканной культуры. О том, что петровское насилие неизбежно приведет к перманентной смуте и великой крови, писали и упомянутый
Зубовым Радищев, и не упомянутый Жозеф де Местр.

Получается, что революция все-таки имела место, что титул революционера номер один всего-навсего переходит от Ленина к Петру
Великому? Пусть так, метафора революции слишком укоренилась, чтобы можно было враз от нее отказаться. Для начала хорошо бы сдвинуть
точку разрыва как можно дальше назад, из XX столетия в XVIII. Лишь тогда можно будет справиться с иррационализмом и объявить историю
России трех последних столетий познаваемой закономерностью. Иначе страна получается слишком инфантильной, похожей на героиню
отчетной кинокартины: проснулась в иной реальности, ни в чем не виновата, ни за что не отвечает, а между тем девственность и чистота
безвозвратно потеряны. "Ой ты, лебедь-Ворошилов, ой ты, ворон-Берия! Ой, страна моя - невеста Вечного доверия!" (Д.Пригов).

Зубову уже предъявили претензии: дескать, усомнился в целесообразности высокой дворянской культуры, воздвигнутой на костях миллионов
крепостных рабов. Как же, потревожил светлую память Пушкина! Вот почему я затеваю этот разговор, вот где проходит линия фронта.
Социальная структура прежней, дворянской России нисколько не изменилась ни при советской власти, ни теперь. Приходят новые люди,
комиссары в пыльных шлемах или барыги-теневики, и занимают прежние ниши, ниши господ. Потом объявляют войну на уничтожение -
"крепостным, крестьянам, мужикам", лишая тех возможности биологического воспроизводства. Потом распихивают по всем перспективным
углам собственных детей, барчат. Непременное идеологическое обеспечение войны - та самая дворянская культура, которая якобы
составляет соль нашей земли. И которой сдуру клянутся в верности невменяемые расейские "патриоты".

Я не против Пушкина как занимательного чтения. Я против тех, кто смеет утверждать, что Пушкин - наше все. Я настаиваю: тот, кто
всерьез полагает, что мертвый Пушкин важнее живого Манцова, - вурдалак. Язычник, мечтающий выморить живое, чтобы поклоняться
бронзовым истуканам.

Зубов прав во всем. Особенно прав, когда обвиняет русскую элиту в оболванивании русских же рабов. Россия загибается не потому, что
когда-то покуражились большевики, и не потому, что Америка с достоинством несет свой крест сильной державы, а потому, что наша
элита, триста лет без перерыва на обед издеваясь над частью собственного народа, превратила эту часть в невменяемое быдло. А после,
цинично подняв на щит Пушкина с Толстыми, элита пеняет быдлу, упрекая его в тупости и лени. Результат ужасен: безнадежные, рабского
происхождения социальные группы, составляющие, по Зубову, до 60% населения, не имеют ни сил, ни навыка беречь своих детенышей и
относиться к детям как к высшему земному благу. "А кабы к утру умереть - так лучше было бы еще!" - бессознательное желание
зачумленной господами черни.

Парадокс, но в России никогда не было Революции, именно поэтому в России до сих пор культивируют рабство. Пускай никого не
обманывает либерально-демократический фасад. Положим, я еще могу кое-где напечататься и кое с кем переспать, но меня все равно не
возьмут ни на хорошую работу, ни в хорошую семью. Об этом позаботится Алик, и не он один. Плавали, знаем.

Вот вам антропологический тест. Если, несмотря на всю свою биологическую волю, Манцов все-таки не успеет родить и выкормить, значит
гражданская война продолжается с прежнею силой. Значит, у нас никакая не "новая Россия", а та самая, старая, предъявленная Зубовым.
Извините, с элементами геноцида. Страна-самоубийца.

Включайтесь в реалити-шоу, делайте ставки. Если у Манцова не получится такой социальной малости, как зачать и родить, хороните
страну. Ибо такая малость доступна даже тем собакам из-под Шелепихинского моста, которых сейчас, в шесть утра, я наблюдаю возле
мусорных баков из окна очередной чужой квартиры. Эти выродят и выкормят, потому что есть теплый угол, достаточная еда и
доброжелательная стая, которая порвет обидчиков на куски: видел сам.

Время логически предшествует изменению. Но когда-нибудь времени не будет. Изменение станет делом невозможным. Истина предстанет во
всей своей исторической полноте. До той поры со мною трудно согласиться. Культура мистифицирует, Культура - красивая девка на
выданье. Каждый надеется попользоваться.

Теперь, после Зубова, моя шкурная правда стала фактом Истории. Теперь она предъявлена официально, пребудет в веках. Бог с ними, с
детьми. Чорт с ними, с обидчиками. Революция невозможна. Страшный Суд состоится при любой погоде.



От Георгий
К Георгий (22.07.2004 20:45:58)
Дата 29.07.2004 21:09:08

"Все разговоры о врожденном либерализме отдельных наций и непригодности его для всех остальных - полная чушь" (*+)

Русский Журнал / Обзоры / Литература
http://www.russ.ru/culture/literature/20040729.html

Запрещай и властвуй
Михаил Эдельштейн

Дата публикации: 29 Июля 2004

Есть вопросы столь же вечные, сколь и бессмысленные - что делать? кто виноват? who is Mr. Putin? Ответа на них не существует, но
найти его все равно очень хочется. Очередную попытку вычислить квадратуру круга предприняла известный журналист Людмила Телень.
Резонно решив, что третий вопрос по нынешним временам включает в себя и два предыдущих, она сосредоточилась на разгадке феномена
президента. В результате возник цикл интервью "Поколение Путина", печатавшийся в течение 2002-2003 годов в еженедельнике "Московские
новости", а теперь собранный под одной обложкой и выпущенный в свет издательством "Вагриус".

Собственно, самого Путина в книге нет. Вместе с Л.Телень о нем размышляют девять экс-министров, экономистов, губернаторов из числа
тех, кто пришел в российскую политику в конце 1980-х - начале 1990-х и остается в ней до сих пор. Каждый из них мог в свое время с
большими или меньшими основаниями претендовать на высший государственный пост, и каждый эту развилку проскочил.

Почему преемником Ельцина и народным любимцем оказался в итоге далеко не самый яркий представитель этого поколения? Почему именно он
оказался незаменим в конце 90-х, за счет чего ему удалось обойти не только своих ровесников, но и казавшийся непобедимым тандем
Лужков-Примаков? Ответов на этот вопрос в книге несколько, от саркастического варианта Бориса Немцова: "Сначала девушка мечтает о
принце. С принцем не вышло - об олигархе. Олигарха все нет - о представителе малого бизнеса. И наконец время поджало - выходит за
управдома", - до обтекаемо-бюрократического Сергея Степашина: "Свежий человек в уже много раз перетасованной колоде. К тому же
обладающий исключительными личными качествами".

На самом деле и тот, и другой в равной мере правы и не правы. Афоризм Немцова хорош, но он не объясняет главного - почему и через
пять лет после замужества женщина искренне убеждена, что ее управдом - он-то самый принц и есть, а других принцев в природе вовсе не
существует. А мысль Степашина, абсолютно верная в том, что касается "свежести", только выиграла бы, объясни он, о каких именно
"исключительных личных качествах" идет речь. Впрочем, ему нельзя, он на государевой службе, на самом ее ответственном участке -
олигархов раскулачивает.

Причина успеха Путина пусть с минимальной, но все же какой-никакой исторической дистанции видится как раз в том, что в блестящей
плеяде политиков 90-х он выделяется единственно своей деиндивидуализированностью. У него нет ни интеллекта Егора Гайдара, ни
стратегического мышления Анатолия Чубайса, ни плейбойского обаяния Бориса Немцова, ни принципиальности Николая Федорова. "Кто верит
сегодня своему отраженью в прозрачной воде твоих глаз?" - любопытствовал некогда БГ. В прозрачных глазах будущего президента
отразились все понемногу - и все ему поверили, хотя каждый увидел в них свое.

Выбиравшие преемника "кремлевские" сочли Путина клерком, ширмой, чем-то вроде сегодняшнего Фрадкова; олигархи решили, что перед ними
марионетка, за спиной у которой они смогут кукловодить в свое удовольствие; избиратель предпочел разглядеть в Путине рыцаря без
страха и упрека, молодого и волевого спасителя отечества. Все они в той или иной степени ошиблись, но интереснее другое - сегодня,
когда наивность схем пятилетней давности в общем-то очевидна, понятнее Путин не стал.

Очень интересная и в целом удачная книга Л.Телень - лишнее тому подтверждение. Григорий Явлинский, Егор Гайдар, Ирина Хакамада - все
они здесь как на ладони. Даже не вставленный в книжку из-за очередных своих капризов Юрий Болдырев, эта злая пародия на Явлинского,
набросан несколькими штрихами в предисловии так, что ни с кем не перепутаешь. А Путина как не было, так и нет. Автор в постскриптуме
признается: "Не думаю, что даже общими усилиями нам удалось найти исчерпывающий ответ", - но связывает это с тем, что "политическая
биография этого поколения еще не дописана, и его роль в истории еще не определена".

На мой взгляд, причина в другом. При всех разговорах про "исключительные личностные качества" президента интервьюируемые смотрят на
него как политики на политика. А как политик Путин вполне для своего поколения типичен - прагматичный, умеренно либеральный, слегка
циничный, знающий языки.

Вот только все самые громкие решения последних лет принимал не Путин-политик, а Путин-человек. Именно он три года, как борзая за
зайцем, носился с канала на канал за Киселевым и Шендеровичем, пока наконец не затравил (Роман Арбитман в связи со всей этой
историей аж слово "джихад" вспомнил); именно он вытурил из страны Березовского, за то, что тот сделал его президентом, и Гусинского,
за то, что пытался Березовскому в этом помешать; именно он посадил Ходорковского, потому что тот держался так, как будто бы это он
тут главный. А свежая идея объявлять своих личных врагов (или тех, в ком померещился личный враг) уже не ворами и мошенниками, а
организаторами массовых убийств, - какое она имеет отношение к политике? Это просто человеческое, слишком человеческое застряло под
пиджаком и галстуком и просится наружу.

Роль человеческого фактора в истории вообще часто недооценивается. Издательство "Ультра.Культура" выпустило справочник М.Балд,
А.Евстратова, Н.Каролидеса и Д.Соувы "100 запрещенных книг". Книга испорчена почти до полной нечитабельности безобразным переводом
И.Ивановой ("Услышав новости о том, что проститутки приняли новый вид, скрытое восхищение городских мужчин было необычайно";
"Созданный Казандзакисом неортодоксальный образ Иисуса критиками был оценен в пользу романа") и множеством опечаток, но я сейчас не
об этом.

При чтении книги поражает, как мало изданий запрещалось в силу каких-то хотя бы относительно рациональных идеологических резонов.
Если в СССР люди, боровшиеся с Пастернаком или Гроссманом, еще пытались оправдываться высшими соображениями, то борьба американских
школьных советов с Берджессом, Воннегутом или Драйзером строилась в строгом соответствии с чеканной формулой Василия Якеменко: "Наша
главная претензия к Сорокину - дурной вкус". То есть просто взыграло в человеке ретивое, схватил он топор - и айда за нравственность
бороться, против "порнографии в широком смысле слова", по не менее чеканной формуле того же автора. У Якеменко-то хоть уважительная
причина имелась, ему отпиариться нужно было и выделенные средства освоить, а мичиганские домохозяйки ведь действительно за совесть
старались, вот что печально.

Бросается в глаза и другое. Все разговоры о врожденном либерализме отдельных наций и непригодности его для всех остальных - полная
чушь. В наилиберальнейшем обществе с вековыми традициями люди годами судятся с родным государством, требуя изъятия из библиотек то
Сэлинджера, то Апдайка. И нередко добиваются-таки в конце концов своего. Бремя свободы вообще зачастую оказывается чересчур тяжело
для человека, независимо от того, русский он, американец или еврей.

Заметьте - стоит только государству отказаться от монополии на спецхран, тут же на святом месте возникают стройные стайки
добровольных цензоров. Кто они - не так уж и важно, всегда найдутся люди, испытывающие нравственные страдания при виде соседа,
читающего не то, что они сами. Конечно, отказ двух библиотек приобрести роман "Вернись, сперматозоид!" не то же самое, что десять
лет без права переписки. Но мы-то о другом.

К тому же далеко не все самостийные сеятели разумного, доброго, вечного оказываются столь же безобидны, как "Идущие" с их
перформансами. Чем кончилась попытка издательства "Лимбус Пресс" напечатать русский перевод "Сатанинских стихов" Салмана Рушди, все
забыли довольно быстро. А зря, история поучительная.

Впрочем, последние события рождают ощущение, что самодеятельности в этой области приходит конец, и государство вновь готовится
взвалить на себя груз ответственности за круг чтения своих подданных. Переполошившие книжный мир боевые действия Госнаркоконтроля
против Бегбедера и Уэлша - это, конечно, только разминка.

Хотя справедливости ради признаем, что у ГНК были свои резоны, отличные от общегосударственных. Во-первых, руководители ее, в силу
гэбэшного прошлого, ничего другого, кроме как книги изымать, делать не умеют, а активность демонстрировать надо. Во-вторых, никаких
рациональных аргументов в пользу существования антинаркотической службы нет, запретительная политика в этой области аморальна с
этической точки зрения и неэффективна с практической. А кушать борцам тем не менее хочется. Естественно, любая подобная структура
всегда будет стремиться вывести обсуждение альтернативных концепций (проблемы легализации наркотиков в первую очередь) за пределы
правового поля. Но от этих утешительных соображений не легче.

Так что сдается мне, вопрос "Можно ли запрещать книги?" скоро догонит по популярности те три, что прозвучали в самом начале этого
обзора. Очередная общественная дискуссия о допустимости кражи в гостях серебряных ложек обещает быть увлекательной.

Впрочем, пока "порнографии в широком смысле слова" в книжных магазинах все прибавляется и прибавляется. Только что "ЭКСМО" выпустило
автобиографию знаменитого фотографа Хельмута Ньютона - того самого, который прославился своими снимками обнаженной натуры. Пользуясь
случаем, в очередной раз выражаю свое восхищение полиграфической культурой "эксмошных" книг - бумагой, иллюстрациями, полями,
переплетом, суперобложкой. Да и внутри все очень неплохо.

Хельмут Нойштадтер родился в Берлине в 1920 году в еврейской семье. В 1938 году он чудом уехал из Германии, успешно альфонсировал в
Сингапуре, был интернирован в Австралию. Потом женился, прославился, разбогател, стал тем самым Ньютоном, а в январе 2004 года
разбился насмерть в Голливуде, выруливая на своем кадиллаке с автостоянки. Впрочем, о последнем событии в автобиографии нет ни
слова.

Говоря о Шницлере и Цвейге, которых он читал в детстве, Ньютон называет их "двусмысленными, но не похабными", и утверждает, что они
были "чувственными, довольно откровенными и очень эротичными". Эта характеристика многое объясняет в стиле ньютоновской фотографии;
на те же образцы мэтр ориентировался и в своих воспоминаниях. Рассказ о первых 27 годах своей жизни Ньютон строит на откровенном и
вместе с тем ироничном описании своих бесчисленных романов и увлечений. Потом он женится, и мемуары заметно скучнеют.

О женщинах примерный семьянин Ньютон рассказывать теперь не может или не хочет, остается фотография. Вторая часть книги перенасыщена
профессиональными подробностями и интересна скорее арт-критикам и историкам искусства, зато первая совершенно великолепна. Особенно
хороши детские воспоминания Ньютона, их не портят даже непременные аксессуары постфрейдовской мемуаристики - запавшая ребенку в
память одевающаяся няня и обнимающие его обнаженные руки матери.

Несмотря на не слишком удачные время и место рождения, радикал Ньютон прожил жизнь вполне благополучную. Его всегда называли
художником спорным и даже скандальным, что не помешало ему покорить мир. Судьба Ньютона - еще одно доказательство того, что запреты
и признание в искусстве распределяются без всякой логики. Провокационные фотографии Ньютона сделали их автора суперзвездой, а
безобидный рассказ Михаила Зощенко "Приключения обезьяны" на долгие годы превратил писателя в изгоя.

О том, как популярнейший прозаик первых двух советских десятилетий стал "пошляком" и "подонком", о жизни Зощенко и посмертной судьбе
его произведений рассказывается в книге Ю.В.Томашевского "Литература - производство опасное..." (М.Зощенко: жизнь, творчество,
судьба)".

Около 30 лет проработавший секретарем Комиссии по литературному наследию Зощенко, Юрий Томашевский (1932-1995) был, пожалуй, лучшим
знатоком его биографии и творчества. Именно он вместе с вдовой Зощенко Верой Владимировной разбирал архив прозаика, именно он
составлял и пробивал большинство его изданий в 60-80-х годах. Кстати, истории публикации произведений писателя в этот период,
героической борьбе одних и злобному сопротивлению других посвящен открывающий книгу очерк "Жизнь после смерти, или Воспоминание о
будущем Михаила Зощенко", оказавшийся последней работой Ю.Томашевского.

Выпущенный "Индриком" сборник состоит из отдельных статей - написать книгу о Зощенко лучший его биограф не успел (один из разделов
здесь так и называется: "Из ненаписанной биографии М.Зощенко"). Но подробная хронологическая канва жизни и творчества, во множестве
публикуемые документы, дотошное описание отдельных эпизодов складываются в конце концов не в мозаику даже, а в цельное, пусть
местами и несколько эскизное, повествование об одном из самых ярких русских прозаиков XX века.
=============
Автор благодарит за предоставленные книги магазин "Фаланстер" (Б.Козихинский пер., 10, тел. 504-47-95).