Мы не извлекли урок из феномена быстрого обрушения советской системы. Она рухнула не по экономическим или внешнеполитическим причинам, как часто уверяют, а потому, что вдруг стала постылой большинству активного населения СССР, и в решающий миг у нее почти не оказалось защитников. Она проморгала мощные подспудные процессы отторжения общества от власти. Недалекая, она была уверена, что ей ничуть не страшны интеллигентские разговоры на кухнях. Она не учла, что доля людей умственного труда (считая с семьями) достигла в СССР одной трети. Что разъедающий скепсис имеет свойство очень быстро проникать во все социальные и образовательные группы. Что национализм никуда не делся — более того, плотная крышка идеологии не дает ему улетучиваться естественным образом. И так далее.
К середине 80-х в любом, без исключения, социальном слое стало признаком туповатости не выражать презрение ко всему советскому — даже к тому положительному, что, без сомнения, имелось в СССР в науке, производстве, социальной сфере, образовании; уж слишком тесно все это переплеталось с советскими несуразностями и фальшью. Народ никогда особенно не верил официозу, а к 80-м годам неверие стало тотальным. Вполне правдивые утверждения советской пропаганды воспринимались как обычное вранье. Даже члены КПСС рассказывали антисоветские анекдоты, слушали зарубежное радио и беззаветно ему верили. На подобные настроения сложилась мода, а мода — это сила, противостоять которой почти невозможно.
Наружу эти настроения в то время прорывались мало, поскольку их продолжала сковывать инерция страха. В условиях сохранявшейся жесткой цензуры пассивные оппозиционеры не подозревали, что фактически стали большинством. Упиваясь своей принадлежностью к тонкому слою прозорливцев, они были уверены, что общество остается косным и коммунистическим, а значит, высовываться бессмысленно, лбом стену не прошибешь.
Устранение Горбачевым цензуры равнялось устранению фактора страха. Получившие же свободу СМИ быстро помогли обществу осознать степень его единодушия в желании избавиться от всего советского. Дальнейшее известно. Коммунистическая власть уже ничего не смогла противопоставить полумиллионным демократическим демонстрациям в Москве и многотысячным в провинции. Остальное доделали первые же свободные выборы на фоне пустеющих прилавков. СССР утратил легитимность в глазах собственного населения и, как следствие, рассыпался при почти полной его безучастности. Этот совершенно поразительный урок, похоже, остался неусвоенным.
Как в дурной пародии
Ликвидация советской системы не повлекла за собой запрет ее идеологии, и вот уже двенадцатый год коммунистическая пропаганда, капля за каплей, исподволь долбит в темя общество, не встречая отпора. Демократические СМИ ее, в лучшем случае, игнорируют, но порой и подхватывают — на всякий случай. Пожилые профессора, в прошлом преподававшие марксизм-ленинизм, стали «обществоведами» либо «политологами» и, после краткого испуга, вновь отравляют мозги молодежи.
Может показаться, что пропаганда коммунистов и других врагов «режима» уходит в песок, что их социальная и электоральная база не имеет шанса на расширение. Но даже самые дурацкие утверждения и словосочетания, повторяемые годами, имеют свойство въедаться в душу и память — как въелись «две большие разницы» или «лицо кавказской национальности». Надо ли удивляться, когда внешне разумные люди начинают повторять, что в 1991 году произошла национальная катастрофа, что они (не имевшие ничего, а ставшие собственниками квартир, дач, земельных участков!) ограблены, что жизнь стала невыносимой, а все происходящее в стране — чудовищно и аморально? Ведь именно это звучит в эфире, это печатают газеты. В глубине души народ все еще надеется услышать авторитетные опровержения, но вместо этого его потчуют рекламой презервативов и голливудскими фильмами, где очередной Джеймс Бонд мочит русских.
Явлинский уверяет, что 97% населения России живет в нищете — и никто не скажет ему: «Что за вздор вы несете, господин хороший?». Оспаривать обнищание России считается неполиткорректным.
СМИ бьют в набат по поводу «коммунальной катастрофы» и «вымерзающих регионов». Речь о 22 или 30 тысячах мерзнущих жителей, что составляет около 0,018% (восемнадцать тысячных от одного процента) населения России. Это очень много, но слово «катастрофа» все же выглядит злонамеренным запугиванием.
Зюганов не первый год твердит про 4 миллиона беспризорных. Цифра просто нелепа: повторяющиеся замеры по Москве, где их больше всего, выявляют по городу единовременно не более 800 беспризорных, в основном из СНГ ( http://ps.1september.ru/article.php?ID=200201526) — значит, по стране их несколько тысяч.
Большинство аудитории привычно не ставит всю эту ложь под сомнение. Люди убеждают себя: «Это официально напечатано в газете, это официально вынуждены были признать по телевидению». Зюгановы потирают руки.
Даже на государственных каналах действуют правила: «Если новость нейтральна, она должна быть окошмарена» (специальное словцо на ТВ) и «Позитива не бывает — бывает реклама». После сюжета о туберкулезе в российских тюрьмах нам покажут праздник цветов — но в Риме. Даже самые ненаблюдательные зрители заметили, что уже много лет подряд про дивный Приморский край, прекрасный Владивосток, принципиально сообщается тольк
