....считалось, что согласие может и должно основываться на научных
истинах, то есть на истинах, приобретенных путем логической дедукции или
путем экспериментального метода. Эта ситуация полностью изменилась
сейчас, и мы столкнулись с тем, что оспариваются не только определенные
формы власти и управления, но и базовые структуры самого общества:
"очевидность" разоблачается как "конвенция", шаг за шагом
провозглашается, что нет разницы между мужчинами и женщинами, что
авторитет родителей перед детьми ничем не оправдан, что психические
больные - нормальны, а нормальные люди - безумны, что медицина чаще
делает больных, чем лечит их, наконец, что научные факты не должны
расцениваться согласно степени их истинности, но по особого рода
"благоговению", то есть согласно их желательности с точки зрения модных
идеологий.
В этих условиях само понятие политики существенным образом изменяется.
Часто говорят, что "политика все захватила". И это правда. Но
констатировать эту "абсолютную политизацию" - значит признавать заодно,
что "политика" уже не делается в ее традиционных местах. Иными словами,
можно задаться вопросом: разыгрывается ли еще основная ставка на арене
"политических интриг"? Не будут ли электоральные соревнования скорее
случаем измерить политическую результативность более диффузного
действия, действия "метаполитического" типа, выходящего далеко за
пределы партийного круга? По существу, это вопрос о культурной власти,
которая заняла свое место параллельно с политической властью и которая,
в некотором роде, является более фундаментальной.
Факт, который отныне нужно считать окончательно решенным, заключается в
том, что нейтральности не существует. Если ты молчишь, значит ты просто
отдаешь власть тем, кто говорит. Сам факт принадлежности к той или иной
интеллектуальной школе, философской или религиозной доктрине, факт
голосования за одну партию, а не за другую, следования профессиональным
идеям - предполагает занятую позицию, которая может распространиться на
все области знания и активности. Мир нейтрален лишь вне человека,
поскольку вне его мир не способен мыслить. В человеческих обществах,
напротив, ничто не нейтрально: только человек создает смысл, и он
является человеком только в отношении того, чему он придал смысл.
Несомненно, что, если идеологии, "картины мира" всегда присутствовали,
они не всегда сознавали себя в качестве таковых, как это имеет место
теперь, в эпоху, когда они инвентаризованы и формализованы в виде
множества систем. Это идеологическое самоосознание является, очевидно,
прямым или косвенным последствием революции 1789 года. С тех пор, как
основания и легитимность принципа власти, который управлял
дореволюционными обществами, были пересмотрены, все, что до этого шло
само собой, что спонтанно представлялось неотъемлемой частью
"естественного порядка", проявилось в качестве конвенции, то есть в
качестве субъективного человеческого творения и, соответственно,
оказалось во власти политико-идеологических фракций, претендующих на
обладание "новой истиной" и стремящихся получить ресурс господства.
Государство стало предметом спора различных фракций, и это не могло не
вылиться в образование пространств теневой власти и умножение центров
идеологического влияния.
В марксистской теории слово "культура" имеет достаточно точное значение.
Для классических идеологов марксизма культура - это прежде всего
идеологическая надстройка, которая зависит от материальной и
экономической структуры общества и в то же время воспроизводит,
упрочивает и оправдывает эту структуру. Культура, другими словами,
формирует сознание в соответствии с господствующей идеологией. Из этого
следует, что воздействие на экономическую сферу влечет трансформацию
"надстройки". Это общепринятое марксистское определение было
пересмотрено неомарксистами, отдельные представители которых заметили,
что вполне можно перевернуть порядок причин и следствий, то есть влиять
на структуры политической и экономической власти, воздействуя на
"надстройку" культуры и идей. Именно эта обратная связь идеологии с
"базисом" хорошо проанализирована Мао Дзедуном, который создал в партии
китайскую концепцию "культурной революции". И, разумеется, здесь нельзя
не вспомнить о личности выдающегося теоретика "культурной власти",
которым был итальянский коммунист Антонио Грамши, чье влияние в
некоторых левых кругах сегодня значительно - и, может быть, играет
решающую роль.
После поражения итальянского коммунистического движения в 20-х годах
Грамши, заключенный в одиночную камеру, имеет достаточно времени для
того, чтобы анализировать марксистско-ленинские представления о
революционной практике и подытоживать логику собственных неудач. Как
получается, что сознание людей "отстает" от того, что должна была бы
диктовать им их "классовая сознательность"? Как господствующему
меньшинству удается принуждать к "естественному" повиновению подвластное
большинство? Таковы вопросы, на которые Грамши постарается ответить,
усердно изучая понятие идеологии и осуществляя решающее различение
(сейчас ставшее классическим) между "политическим обществом" и
"гражданским обществом".
Под гражданским обществом (термин, взятый у Гегеля, хотя он и
критиковался Марксом) Грамши подразумевает совокупность культурных,
интеллектуальных, религиозных, моральных сфер в той мере, в какой они
выражаются в системе потребностей, в законодательстве,
администрировании, корпоративной деятельности и так далее. Грамши видел
большую ошибку коммунистов в том, что они верили, будто государство
сводится к простому политическому аппарату. На самом деле, государство
учреждает "организованное согласие", то есть управляет не только
посредством политического аппарата, но также посредством имплицитной
идеологии, общепринятой и "само собой разумеющейся" для большинства
членов. (Это различение близко тому, что имел в виду Луи Альтюссер,
говоря о "репрессивном аппарате государства" и "идеологических аппаратах
государства".)
Расходясь здесь с Марксом, который сводил "гражданское общество" к
экономическому базису и к противоречию между производительными силами и
формами присвоения капитала, Антонио Грамши прекрасно осознает (впрочем,
не всегда подчеркивая это достаточно четко), сколь тесно идеология
связана с нравами, то есть с ментальной структурой народов, - что именно
в этом "гражданском обществе" разрабатываются, распространяются и
воспроизводятся концепции мира, философские доктрины, религии, все
интеллектуальные и духовные виды деятельности, на которые явно или
неявно опирается общественный консенсус. И особенно в современных
обществах, где политическая власть диффузна, власть "гражданская" -
менталитет эпохи, дух времени - приобретает огромную роль. Именно эту
роль коммунистические движения 20-х годов недооценили при разработке
своих стратегий. В этом отношении они были введены в заблуждение
примером 1917 года: если Ленин и смог захватить власть, то не в
последнюю очередь потому, что в России гражданского общества практически
не существовало. Напротив, в тех обществах, где каждый достаточно тесно
вовлечен в ту имплицитную идеологию, которая формирует спонтанное
видение мира, в обществах, где правит специфическая культурная
атмосфера, захват политической власти невозможен без предварительного
захвата культурной власти. "Социальная группа, - пишет Грамши, - может и
даже должна стать ведущей задолго до того, как она завоюет
правительственную власть: это одно из главных условий самого завоевания
власти" ("Тюремные тетради"). С точки зрения Грамши, в развитом обществе
"переход к социализму" совершается не путем путча, не путем прямого
противостояния, но именно путем преобразования общих идей, равносильного
медленной переделке сознания. А ставкой этой позиционной войны является
культура, рассматриваемая как командная высота для субординации
ценностей и идей.
Грамши, таким образом, отводит интеллектуалам вполне определенную роль.
Он требует от них "выиграть культурную войну". "Интеллектуал" в его
словоупотреблении определен своей функцией, которую он осуществляет по
отношению к данному типу общества или производства. Грамши пишет, к
примеру: "Всякая социальная группа, рождаясь в естественной нише,
которая соответствует ее основной функции в мире экономического
производства, вместе с тем органически создает одну или несколько групп
интеллектуалов, которые сообщают ей однородность и сознание свойственной
ей функции". Исходя из этого, Грамши производит дополнительное
различение между органическими интеллектуалами, которые обеспечивают
идеологическую целостность системы или социальной группы, и
традиционными интеллектуалами, представляющими старый слой, которому так
или иначе удалось сохраниться в череде переворотов производственных
отношений. Именно в тех, кого он называет "органическими
интеллектуалами" Грамши видит субъект истории и политики -
"организационное Мы социальных групп", если воспользоваться выражением
Анри Лефевра. Это означает, что субъектом истории уже не является ни
государь, ни государство, ни даже партия, но связанный с рабочим классом
интеллектуальный авангард. Именно он должен сообщить "пролетариату" ту
"идеологическую однородность", то самосознание, которые необходимы для
установления гегемонии - понятие, которое у Грамши заменяет и
превосходит по своему смыслу пресловутую "диктатуру пролетариата".
Мимоходом Грамши детализирует средства, которые он считает пригодными
для "перманентной агитации": апелляция к народной чувствительности,
переворот преобладающих ценностей, создание "социалистических героев",
использование театра, фольклора, песни и тому подобное. (На эти
определения повлиял, между прочим, первоначальный опыт итальянского
фашизма и его первые успехи.) Коммунизм, говорит он, должен, конечно,
считаться с советским опытом, но бесполезно пассивно следовать этой
модели. Напротив, для создания полюса культурной власти необходимо
учитывать специфику национальных повесток дня и народных менталитетов.
Историческое действие коммунистов больше не может игнорировать
разнообразие обществ.
Грамши - когда он пишет в тридцатые годы - очень хорошо знает, что
период после фашизма не будет социалистическим. Но он думает, что эпоха
нового воцарения либерализма даст превосходную возможность для
осуществления культурной инфильтрации, потому что сторонники социализма
и марксизма окажутся в сильной моральной позиции. Он предвещает, что в
атмосфере "демократического поворота" должен возникнуть исторический
блок под управлением "рабочего класса", тогда как "традиционные
интеллектуалы", постепенно маргинализуясь, кончат тем, что будут
ассимилированы или ликвидированы. (Под "историческим блоком" Грамши
подразумевает систему политических альянсов, объединяющих надстройку и
базис, построенную вокруг пролетариата, но не тождественную ему.)
Если иметь в виду чисто методологические аспекты теории "культурной
власти", то некоторые из взглядов Грамши нельзя не признать
пророческими. Очевидно, что многие характерные черты современных обществ
все еще благоприятствуют намеченной им стратегии. Роль интеллектуалов в
рамках социальной структуры никогда еще не была столь велика, как
сегодня. Демократизация образования, значимость масс-медиа, растущий вес
"досугового времени", назойливый поиск "новых талантов", растущая
подверженность лидеров мнения модным идеям и конъюнктуре социологических
опросов - все эти факторы, накладываясь друг на друга, позволяют
интеллигенции осуществлять значительное влияние. И все это следует
помножить на растущую уязвимость общественного мнения перед
метаполитическими посланиями, которые тем более эффективны, чем менее
предстают в своем манипулятивном и суггестивном качестве, не встречая
того характерного недоверия, с которым сталкивается откровенно
политическое послание.
Наконец, есть другая черта современных обществ, которую невозможно
игнорировать в вопросах культурной власти. Фактически западные
либеральные режимы по самой своей природе очень слабо экипированы, если
не сказать безоружны, перед лицом трансформации нравов и инфильтрации
умов. Либеральные власти являются пленниками своих собственных
принципов. В плюралистичной политической системе конкуренция необходимым
образом гарантирована всем присутствующим идеологиям, и общество не
может ополчиться против одной из них без того, чтобы не выглядеть
тираническим. Государство может запретить хранение оружия или
использование взрывчатых веществ, но оно не может, не рискуя принципами
свободы выражения, запретить распространение книги или показ спектакля,
даже когда те представляют собой оружие, направленное против него.
Либеральное общество всегда под угрозой медленного самоубийства. Оно
основано на плюрализме; этот плюрализм продолжителен лишь в том случае,
если пользуется плодами широкого консенсуса; общество не может положить
конец плюрализму, не ставя под вопрос собственные основания.
Интеллигенция имеет здесь наиболее благоприятные возможности для
осуществления своей критической функции. Но именно эта функция
представляет собой уязвимое место консенсуса! "Плюралистическому
порядку, - отмечал Жан Беклер, - свойствен исчезающий плюрализм. В самом
деле, политический плюрализм, то есть институциональное признание
легитимности расходящихся друг с другом и конкурирующих проектов,
изнутри разъедает консенсус. Многопартийность, в силу самого механизма
конкуренции, располагает к тому, чтобы фокусировать внимание на
множественности демаркационных линий, институтов и ценностей. В пределе
не остается ничего, в чем члены общества единодушны".
Таким образом, мы попадаем в порочный круг. Деятельность интеллектуалов
способствует разъеданию общности, прибавляя к внутренним изъянам
плюралистических режимов деятельность подрывных идеологий. Причем, чем
больше консенсус рассыпается и сужается, тем сильней становится
идеологический спрос - на который отвечает деятельность интеллектуалов.
Соответственно, власть, вынужденная считаться с подвижками общественного
мнения и сама соблазненная миражами моды и талантами интеллигенции,
часто открывает дорогу этому процессу подмены ценностей, жертвой
которого она, в конечном счете, становится. Именно так, под воздействием
культурной власти, происходит ниспровержение идеологического
большинства.
А. де Бенуа счел нужным дать разъяснения от первого лица и выпустил в
1979 году книгу <Идеи как они есть>. Русский перевод одной из глав из
этой книги напечатан в журнале <Атака> ? 104.
В этой книге А. де Бенуа дал определение, кто такие правые. <Я называю
правой, - писал он, - позицию, с которой разнообразие мира и
относительное неравенство как его неизбежное следствие рассматриваются
как благо, а тенденция к увеличению однородности мира, являющееся
результатом двухтысячелетнего господства эгалитарной идеологии, - как
зло>. <Я вижу врага не в левых и не в коммунистах, а в той эгалитарной
идеологии, разновидности которой, религиозные или светские,
метафизические или якобы <научные> процветали на протяжении двух тысяч
лет. <Идеи 1789 года> - лишь этап ее развития, а коммунизм - ее
неизбежное следствие>.
Когда заходит речь об эгалитарной идеологии, понятно, в чей огород летит
камень в первую очередь - в огород христианства. И по этой линии уже
намечается четкое размежевание между <новыми> и <старыми> правыми.
Подобно тому, как у нас русское национальное движение не стало
национальным, т.е. общенародным по той единственной причине, что в нем
задавала тон горстка интеллектуалов-гуманитариев, заклиненных на
<православии-самодержавии>, на ностальгии по <Святой Руси> и не
представлявших себе никакой другой <русской идеи>, так и во Франции был,
например, Шарль Моррас со своей триадой, ничуть не хуже нашей -
<роялизм, церковь, разум>, отрицательно относившийся ко всему, что имело
место после 1789 года, но <французская идея>, столь узко понятая, не
обладала такой монополией, как наше <самославие-праводержавие>.
Преодоление архаических идеалов духовного старичья, независимо от
реального биологического возраста <старых правых>, началось во Франции
раньше, чем у нас, но за тридцать лет этого процесса было наделано и
много ошибок, которые теперь критически переоценивают и сами французские
<новые правые> и на которых должны учиться мы, чтобы их не повторить.
Гийом Фэй, согласно характеристике, которую дает ему Р. Стойкерс, был
воистину движущей силой ГРЕСЕ и в конечном счете один воплощал <новых
правых>. Тем не менее он вынужден был уйти из ГРЕСЕ в 1987 году и на 12
лет исчез с горизонта. Однако недавно вышла его новая книга
<Археофутуризм>, в которой как раз и содержится суровая критика ошибок
<новых правых>.
По мнению Г. Фэя, <новые правые> с самого начала занимали двусмысленную
позицию, то обращаясь к классическим темам крайне правых, особенно
немецких, то проповедуя левацкие, антирасистские и происламские идеи. И
сегодня <новые правые> не исправили эти ошибки, а лишь еще более их
усугубили.
Второй главной ошибкой Г. Фэй считает политизацию язычества, попытку
создать на его основе догматическое учение в противовес христианскому.
Оголтелый антикатолицизм странным образом сочетался у <новых правых> с
открытой симпатией к Исламу, что крайне опасно политически в связи с
объективно существующей исламской угрозой Европе и абсурдно
идеологически, так как Ислам представляет собой жесткий теократический
монотеизм, <религию пустыни> в сыром виде, тогда как католицизм испытал
на себе сильное влияние языческого политеизма.
К сожалению, эту же порочную политическую линию продолжают сегодня
генеральный секретарь ассоциации <Европейская Синергия> Р. Стойкерс и
его союзники в Италии, которые занимают происламские позиции. Как наш А.
Дугин и ему подобные <евразийцы>, они очарованы миражом союза с Исламом
против США, совершенно не соответствующим политической реальности. А
реальность эта достаточно убедительно описана в книге Александра дель
Валле <Исламизм и США - союз против Европы> (Лозанна, 1997).
Когда-то коммунисты характеризовали <фашизм> как <ударный отряд мирового
империализма> и призывали к созданию <антифашистского фронта>.
Независимо от того, была ли верна эта формула в прошлом, она будет верна
сегодня, если подставить в нее другие величины. Вопрос надо ставить так:
современный ислам - ударный отряд американского империализма, главная
угроза миру во всем мире, от Косово до Минданао. Этой угрозе нужно
противопоставить антиисламистский фронт народов мира.
Исламизм угрожает не только Европе. Он угрожает России на Северном
Кавказе и в Поволжье, угрожает Индии в Кашмире, угрожает Китаю в
Синьцзяне. И действительное воплощение в жизнь <евразийской идеи> может
выглядеть сегодня только так: союз России, Китая и Индии против Ислама.
Происламские симпатии европейских <новых правых>, их флирт с
<разукрашенными народами>, выражаясь словами Андрея Платонова, т.е. со
странами третьего мира, делали их в прошлом врагами русских, так как
украинцы, крымские татары, литовцы, армяне и прочие якобы <угнетенные>
окраинные народы СССР считались <естественными союзниками> и <новых
правых> (Э.Р. Кармин. Черная Империя. Мюнхен, 1997, с. 547). Поэтому в
какой степени нынешние <новые правые> являются естественными союзниками
России, это мы еще <будем посмотреть>.
Главным критерием должен являться, безусловно, цивилизационный подход.
Или Россия принадлежит к европейской цивилизации, или ей в этой
принадлежности отказывают только на том основании, что географически ее
большая часть находится в Азии. Но это лишь географически. Донеся
европейскую цивилизацию до берегов Тихого океана, русские тем самым
передвинули до этих берегов и границы Европы. Это понимал еще Наполеон,
для которого Европа простиралась от Геркулесовых столпов до Камчатки.
Это понимал покойный Жан Тириар, мечтавший о Великой Империи от Дублина
до Владивостока. Это понимает лидер итальянских <новых правых> Марко
Тарки, для которого вся территория от Португалии до Сибири - один
континент (<Вулуар>, ? 71-72, январь-февраль 1991). Это понимает ведущий
геополитик <Европейской Синергии> Луи Сорель, который пишет, что Европа
как цивилизация простирается в действительности от Атлантического до Тих
ого океана (Л. Сорель. Элементы европейского глобального мышления. Изд.
<Европейская Синергия>, 1996).
С этой точки зрения, например, Албания, хотя она и находится в Европе,
это не Европа. Зато Индия, хотя она и находится в Азии, сохранила
духовное индоевропейское наследие даже в большей чистоте, чем
европейские народы, так что Индия в какой-то степени даже больше Европа,
чем сама Европа. Зато арийские народы, принявшие Ислам, где бы они ни
жили - в Европе (албанцы, босняки) или в Азии (народы Пакистана, Ирана и
Афганистана) - к европейской цивилизации больше не принадлежат. То же
самое можно сказать об отдельных личностях, перешедших в Ислам, таких
как Рене Генон или Клаудио Мутти, - это ренегаты европейской цивилизации
и их имена должны быть вычеркнуты из духовной истории Европы.
Ален де Бенуа говорит: <Изучая истоки европейской цивилизации, мы знаем
теперь, что все культуры в их основных составляющих (кельтской,
германской, греческой, латинской и т.д.), не говоря о культурах Среднего
Востока и Индии, восходят к общей индоевропейской модели, идеологию
которой мы теперь хорошо знаем, <идеологию> в смысле духовной системы,
ставшей основой идеальной организации индоевропейского общества и
позднейших европейских обществ.
....<Новые правые>, по словам А. де Бенуа, тем еще отличались от
<старых>, что никогда не считали себя сугубо национальным движением.
Идее государства-нации они противопоставили идею Империи. Патрик Канаван
называет <языческую> тему Империи фундаментальной в этом течении
(<Вулуар>, ? 9, весна 1997). За образец бралась Римская империя, которую
А. де Бенуа называет <самым замечательным в истории человеческим
творением>. Идея Империи для него это <своего рода архетип>, но образцом
остается римская модель (<Вулуар>, ? 59-60, ноябрь-декабрь 1989).
Здесь невооруженным глазом прослеживается влияние идей Ю. Эволы. Но
позволительно спросить: чем идеализация древнего Рима имперской эпохи
или средневековой Священной Римской империи лучше идеализации
французской или российской монархии? А идеализация здесь налицо, это
ясно каждому историку. И если обвинять <старых> правых в архаичности их
идеалов, то в противопоставлении им идеалов еще более архаичных никакой
новизны нет. Марко Тарки очень верно заметил, что в словосочетании
<новые правые> ударение нужно делать на слове <новые>, а не на слове
<правые>. На вопрос о значении трудов Эволы М. Тарки ответил, что Эвола
дал очень правильную критику
современности, но у него мало конкретных положительных элементов, нет
альтернативной модели. Те, кто читает только Эволу, рискует впасть в
пустые мечтания и сектантство (<Вулуар>, ? 71-72, январь-февраль 1991).
...
По словам А. де Бенуа, <новые правые> ставили своей целью положить конец
монополии левых в области культуры (<Идеи как они есть>, с. 14). Он не
брезговал и настоятельно советовал не брезговать левыми источниками
вдохновения, в частности, взял на вооружение теорию А. Грамши, согласно
которой невозможно завоевать политическую власть, не обеспечив себе
предварительно господство в области культуры. История Франции давала
тому яркие примеры, и <новые правые> открыто претендовали на ту же роль,
какую сыграли Вольтер и Руссо в подготовке Великой Французской
революции. Но...
<... шпарит рифмами Фрейлиграт:
Из него Гораций не вышел>.
С критикой заимствованного у французов грамшианского подхода выступил в
статье <Нищета <правых> интеллектуалов> лидер австрийских <новых правых>
Юрген Хатценбихлер (<Нувелль де Синержи Эропьен>, ? 28, июнь-июль 1997).
Дело не в том, что неверна идея Грамши, а в том, что не учитывается
современная ситуация, когда все идеалы сведены к мнению большинства
добропорядочных обывателей и цензура с точки зрения <политической
корректности> стала не только внешней, но и внутренней.
Ю. Хатценбихлер называет грамшианскую концепцию <культурной гегемонии>
наркотической и перечисляет причины, по которым это направление постигла
печальная судьба:
1) не существует единого движения <новых правых>;
2) поиски идеально мировоззрения привели к отрыву от реальности;
3) лозунги <консервативной революции> стерлись от бесконечного
повторения;
4) эти правые интеллектуалы создали свой, герметически замкнутый
мирок.
По первому пункту Хатценбихлер отмечает, что в 60-х годах к <новым
правым> относили немецких национал-революционеров, но сегодня от этой
школы практически ничего не осталось, а ее лидер Хенниг Эйхберг перешел
в левый лагерь. Другая часть <новых правых> вынула из нафталина
антидемократические идеи времен Веймарской республики. Третья стала
внедряться в ряды буржуазных партий.
Ю. Хатценбихлер признает, что идейное наследие <консервативной
революции>, фундаментальную монографию о которой написал А. Молер,
остается золотой жилой и доказывает, что правые не всегда были дураками,
но нельзя забывать и о том, что эта революция потерпела неудачу. Нужно
было развивать ее идеи, а не бездумно повторять их. <Новые правые>, не
внося ничего нового, жили старым идейным багажом, создали для себя
утешительное мировоззрение и идеализированный образ <народа>, ничего
общего с реальным народом не имеющий. Интеллектуалы из <новых правых>
превратились в секту, варящуюся в собственном соку.
Ведомство по защите Конституции, бдительно следящее в Германии за любыми
правыми шевелениями, подтверждает, что <новые правые> перестали
представлять собой единое целое (см. его отчет за 1995 г. в журнале
<Атака> ? 1000). Так Дитер Штейн, редактор берлинского еженедельника
<Юнге Фрайхайт>, долгое время считавшегося публицистическим флагманом
<новых правых>, заявил в 1995 г., что не имеет с ними <почти ничего
общего>, чем навлек на себя обвинения в капитуляции перед системой.
....
. И не надо бояться биологии и <биологизма>. Как пишет С.Б. Морозов,
автор замечательной книги <Заговор против народов России сегодня> (М.,
1999, с. 8), <на сегодняшний момент чисто социальное представление не
предлагает ни истинного описания процессов, ни возможности
прогнозирования. Социально-биологические (представляющие социальные
механизмы общества как производные от его биологических характеристик)
теории должны заменить марксизм>.
.......
Э.Р. Кармин называет мировоззрение <новых правых> натуралистичным: оно
отвергает как исторический материализм, так и философский идеализм,
считая, что человек появляется на свет с врожденной структурой
инстинктов, которые нельзя ни подавить, ни заменить другими.
Вторя идейная основа <новых правых> - западная теория познания
логического эмпиризма, идея <западного синдрома>, которая призвана
объяснить, почему Европа стала важнейшим центром мировой цивилизации.
Логический эмпиризм представляется <новым правым> специфическим методом
мышления белой расы, прежде всего, европейцев.
С биогуманизмом связан биологический взгляд на человека; согласно этому
взгляд, человек не должен быть игрушкой капитализма. Из всех этих
предпосылок вытекает этноплюрализм в сочетании с учением Иенсена о
неравенстве людей и со стремлением использовать современную генную
технологию в евгенических целях. Этноплюрализм устанавливает
биологическую иерархию рас и народов, в которой высшее место занимают
европейские нации.
С этноплюрализмом связано и понимание <новыми правыми> социализма.
Носителем социализма является не какой-то определенный класс, а
<неделимый народ>. Преодолеть противоречие между капитализмом и
социализмом должно господство политики над капиталом. Масштабом ценности
отдельного человека служит чувство национальной солидарности. Каждый
настоящий националист в соответствии с целостным, биологическим
мировоззрением уже социалист. Так что националистическая и
социалистическая идея в объединенном виде продолжают существовать, и
отнюдь не Гитлер является обладателем патента на этот синтез, а
французский правый писатель Морис Баррес, который проповедовал
национальный социализм во времена авантюры генерала Буланже, когда
Гитлер еще и не родился. В конечном счете, концепция европейского
социализма у <новых правых> имеет не столько экономическое, сколько
стратегическое и политическое значение общеконтинентальной революции,
<третьего пути>, преодоления как капитализма, так и социализма. (Э.Р.
Кармин. Черная империя, с. 545-546).
....
Гюнтер Барч пророчествовал еще в 1975 году: <Внешнеполитической
предпосылкой успеха <новых правых> станет новая русская революция> (Э.Р.
Кармин. Черная империя, с. 538). В Европе движение <новых правых>, как
мы видели, переживает сегодня упадок. И - <да сбудется реченное
пророками>: задача русских <новых правых> - влить в это движение новые
силы, дать ему новые стимулы. И эта задача нам по плечу.
======
Р.В.Кабешев
"Новые правые" на марше
(исторический анализ некоторых особенностей современного французского
политического спектра:) Монография. Нижний Новгород, 1999.
Констатируя, что монополия в области культуры принадлежит левым
идеологиям, "новые правые" поставили задачу завоевания культурной власти
над обществом как необходимое условие, предшествующее захвату власти
политической. В подготовке Великой французской революции конца XVIII
века весьма важную роль сыграли энциклопедисты, клубы, масонские ложи и
т.д. Этот опыт вполне пригоден для "революции с обратным знаком",
утверждает Пьер Виаль. "Подобно тому, - пишет он, - как масоны, эта
школа мысли, подготовила умы для революции 1789 года, ГРЕСЕ, как школа
мысли, стремится подготовить революцию XXI века, которая соединит
древнейшее духовное наследие с самыми современными научно-техническими
достижениями".
Консервативная революция сводится, прежде всего, к изменениям в области
идей и сознания, к пересмотру всей культуры. "Мы определяем деятельность
ГРЕСЕ, - отмечал Пьер Виаль, - как разработку новой "правой культуры".
Согласно Алену де Бенуа, также необходимо говорить скорее о "новой
правой культуре", чем о "новых правых". И эта новая культура есть,
"главным образом, работа по изучению идей, которые представлены в
разного рода изданиях, ассоциациях, клубах, группах".
Группа исследования и изучения европейской цивилизации первая сумела
осознать, что "культурная власть" ведет к власти политической,
заимствовав тезис Грамши о том, что в высокоразвитых демократических
государствах завоевать политическую власть можно лишь путем достижения
культурной гегемонии и руководимой интеллектуалами революционной
перестройки общественного сознания. В одном из номеров "Нувель эколь"
Жак Брюйя пишет следующее: "Мы побуждаем наших членов идти в мир,
вмешиваться [...], появляться не важно где, лишь бы их возможности при
этом были большими. Коллоквиумы, редакции журналов и обозрений, дебаты,
научные или просто культурные организации это то, в чём мы нуждаемся.
Это люди, имеющие свое место в сфере принятия решений, влиятельные
сегодня и ещё больше завтра".
...
Движение "новых правых" в Западной Германии один из его исследователей
Патрик Моро делит на три течения.
Биологизирующая тенденция, происшедшая из движения "Фёлькиш",
группируется вокруг обозрения "Новая антропология", которым руководит
Юрген Ригер. Имя члена научного комитета обозрения Алена де Бенуа
встречается здесь наряду с внушительным количеством неонацистских
сторонников и правых активистов, очень известных в Германии и Австрии.
Это издание культивирует "нордизм" и пытается оправдать нацистский
геноцид, принимая тезисы представителей ревизионизма.
И, наконец, национал-революционная тенденция или "солидаристская"
представлена такими изданиями, как "Молодой форум", "Новые перспективы"
и "Дело народа". Это направление выступает преемницей немецкого
национал-социализма 1920-х годов и была связана еще со сторонниками
"Эроп Аксьон".
Движение "новых правых" стало по сути партией интеллигенции и для
интеллигенции. Она не превратилась в массовую партию, подобно многим
другим, имея изначально совсем другие цели. Ещё в мае 1969 года журнал
"Элеман" писал: "ГРЕСЕ не будет никогда движением масс, мы не синдикат и
не политическая партия. Но мы хотим привлечь те несколько тысяч человек,
которые станут управлять страной. Сегодня Франция держится на
интеллектуалах, лидерах профсоюзных, культурных, спортивных организаций,
ученых, публицистах, администраторах, которые контролируют, влияют,
обеспечивают миллионы людей. Несколько тысяч - это не много в абсолютном
значении, но несколько тысяч, имеющих единство целей и методов,- это
возможность революции".
утрата исторического лидерства послужила основой для возрождения
европейской идеи, основное предназначение которой состоит в
противопоставлении двум сверхдержавам СССР и США мощной и независимой
единой Европы. Крах мировой колониальной системы, который затронул уже
названные европейские государства, стал ещё одним стимулом для усиления
национализма.
Для Франции таким стимулом стала Алжирская война, ускорившая
установление генералом де Голлем режима Пятой Республики и создавшая в
стране совершенно уникальную политическую ситуацию. Те многочисленные
движения и организации, которые выступали за "французский Алжир",
оказались между двух огней: с одной стороны - голлистов, а с другой -
левых сил, что не замедлило сказаться. Большинство из этих организаций
были вынуждены отказаться от активной политической борьбы. Алжирская
проблема расколола правые силы.
Вместе с тем в период борьбы против фашизма, в ходе движения
сопротивления в странах Западной Европы сформировался определенный слой
левой гуманитарной интеллигенции, который впоследствии занял ведущее
положение в культурной жизни своих стран. Силу и мощь левого движения в
полной мере продемонстрировали майские события 1968 года во Франции.
Некоторое число сторонников крайне правых в этот период начинает
постепенно отходить от традиционных форм и идеологических постулатов,
присущих движению. В основном это студенты и молодая интеллигенция,
которая переняла в какой-то мере революционность и динамизм,
свойственные левым. Оказавшись в оппозиции к традиционным правым, прежде
всего, в лице голлистов и оставаясь противниками левых идей, они
пополняют ряды нонконформистов. Именно из числа этих новых
нонконформистов будет формироваться движение "новых правых", главной
целью которого станет выработка идеологических основ будущей "Великой
Европы".
Оставаясь непримиримыми противниками де Голля и понимая невозможность
открытой политической борьбы на два фронта - против левых сил и
голлистов, они организуют первые центры будущего движения: Группу
исследования и изучения европейской цивилизации (ГРЕСЕ) и журнал "Нувель
эколь", выбрав для себя статус "лаборатории идей". Другой важной
причиной, побудившей создателей ГРЕСЕ на подобный шаг, были события 1968
года, которые убедили "новых правых" в необходимости разработки новой
правой идеологии. Группа исследования и изучения европейской цивилизации
первая сумела осознать, что "культурная власть" ведет к власти
политической, взяв на вооружение тезис Грамши о том, что в
высокоразвитых демократических государствах завоевать политическую
власть можно лишь путем достижения культурной гегемонии и руководимой
интеллектуалами революционной перестройки общественного сознания.
Именно исходя из этой цели будет строится вся структура движения "новых
правых" и выбираться методы её достижения.
В начальный период своего существования ГРЕСЕ сумела соединить в себе
две формы антиголлизма, выраженные двумя разными поколениями её
сторонников. Первое поколение сформировалось под влиянием режима Виши, а
второе - под влиянием эвианских соглашений. С другой стороны, с момента
своего появления Группа исследования и изучения европейской цивилизации
пошла на встречу интеллектуалам, которые в поисках "противоядия"
марксизму интересовались различными проявлениями "новой культуры".
В целом следует сказать, что, удачно воспользовавшись в создавшихся
политических условиях статусом "интеллектуального клуба", движение
"новых правых" сумело сформировать чёткую и вместе с тем достаточно
гибкую и разветвленную структуру кружков и организаций. В ней можно
четко выделить два органично связанных компонента. Это Группа
исследования и изучения европейской цивилизации, выполняющая главную,
цементирующую функцию. Именно она несёт ответственность за сохранение
преемственности целого движения с ранее выбранной генеральной линией.
Второй компонент составляют многочисленные ассоциации и клубы, не
имеющие жёсткой организации и через свою "аморфность", как
идеологическую, так и организационную, постоянно просеивающие
определенное количество кандидатов в ряды движения. Но, кроме того, сами
клубы активно проникают в близкие по природе организации.
Однако из этого не следует, что на этом все методы исчерпываются.
Главным остаётся "борьба за умы", и для этого движение с первых своих
шагов формирует "аппарат интеллектуального воздействия". Под ним мы
понимаем, прежде всего, целую сеть издательств и ревю, которые в любой
момент готовы начать пропаганду определенных идей, а также структуры,
которые способны эти идеи генерировать. Их роль выполняют специальные
комиссии, сформированные из специалистов в различных областях
человеческого знания.
Учитывая социальный статус участников движения "новых правых", не
составляло труда предположить с самого начала, что основным объектом
атак станет элита или, по крайней мере, та среда, в которой она
формируется.
Другой важный момент состоит в том, что с середины 1970-х годов можно
рассматривать движение "новых правых" как общеевропейское.
Если говорить об идеологической доктрине движения, то необходимо
отметить её эклектичность. Причём многие положения, которые "новые
правые" заимствуют из различных идеологических систем, далеко не
однородны, а иногда и просто противоречат друг другу. Безусловно, в
концепциях "новых правых" можно без труда установить преемственность
идей контрреволюционных и революционных правых течений, а также немецкой
консервативной революции. Но вместе с тем доктрина движения позволяет
говорить о том, что "новым правым" удалось создать стройную идеологию и
занять своё особое место в современном концептуальном пространстве. Эта
оригинальность заключается, прежде всего, в удачном соединении
традиционных правых идей и тем с элементами левых идеологий.
Наконец, следует отметить как организационную, так и идеологическую
мобильность движения. Одним из приоритетных направлений в деятельности
"новых правых" является пересмотр и анализ актуальных проблем и
тенденций в современном мире, что заставляет движение чутко реагировать
на любые серьёзные изменения. Кардинальные перемены, произошедшие на
рубеже 1980-1990-х годов, в полной мере продемонстрировали эту
взаимосвязь. Движение начинает вести широкую антиамериканскую компанию,
что нашло своё отражение в появление целого ряда новых альянсов, в том
числе с бывшими идейными противниками. В организационном плане можно
видеть возникновение нескольких новых центров, разделивших некоторые
полномочия с ГРЕСЕ, а также заменивших устаревшие, отработанные
структуры. Кроме этого, движение начинает активно осваивать
восточноевропейское и бывшее советское пространство, пользуясь возникшим
идеологическим вакуумом, особенно в рядах оппозиционных сил. Вместе с
тем нельзя не отметить, что движению удаётся своевременно реагировать на
внешние изменения, оставаясь все-таки в жестких рамках тех общих
принципов, которые были заложены в самом начале деятельности "новых
правых".
